Андрейка
1
Татары, наведя ужас и опустошив Поднепровье, ушли на восток. Русь замерла в тревожном ожидании и недоумении: чем прогневили тебя, Господи, люди русские, что ниспослал ты вслед за татарами в лето жару несусветную, повлекшую пожары страшные, все поглощающие? Дымы застлали небо, птицы падали замертво с небес, звери выходили из горящих лесов обгорелые, чумные, с вытекшими от жары глазами. Люди покидали обжитые места и уходили в земли чужие, а над всем над этим в сумерках на западе появлялась огромная яркая звезда с сияющим хвостом, сея в сердцах людских страх, отчаяние и неверие в завтрашний день. В церквях и монастырях день и ночь молили Спасителя о милости к грешным.
С надеждой взирали владимирцы на великого князя Юрия Всеволодовича, видя его молящимся в Успенском соборе или в задумчивости сидящим на берегу реки. А было над чем подумать князю. Опять Новгород козни строит супротив Всеволода — старшего сына великого князя. Но в этот раз Юрий решил наказать новгородцев строго. Он тайно послал гонца к сыну с повелением покинуть неугомонный город. Всеволод, следуя отцовской воле, сел в Торжке с боярами и малой дружиной, пришедшей с ним из Владимира. Туда же пришли с войском Юрий Всеволодович, Ярослав — князь Переяславля-Залесского, Василька ростовский и шурин великого князя Михаил черниговский. Прознав про княжеские дружины, собранные в Торжке, новгородцы забеспокоились. К великому князю поспешили послы новгородские. На просьбу покинуть Торжок и вернуть на новгородский стол Всеволода Юрий ответил: «Не пожелали вы сына моего на Ярославовом дворище, воле моей супротивничаете… Ничто! Поил я коней своих Тверцею: напою Волховом! А одумаетесь, то выдайте мне на ряды зачинщиков!»
Но новгородцы, несмотря на княжескую угрозу и многотысячное войско, остались верными своему строптивому, непокорному нраву. Через другое посольство они ответили Юрию Всеволодовичу: «Князь! Мы тебе кланяемся, но своих братьев не выдадим. Дерзнешь ли на кровопролитие? У тебя меч, у нас головы: умрем за Святую Софию!», а сами тем временем в спешном порядке собрали ополчение, укрепили стены города, дружиной заняли важные места на пути к Торжку и затаились. Юрий мог бы смирить новгородцев силой, но, поразмыслив, принял третье новгородское посольство. Забрав в наказание городскую казну, он дал Новгороду нового князя — Михаила черниговского, чему новгородцы были несказанно рады, ибо князь тот был тих, смирен, умен и справедлив. Юрий же вернулся во Владимир.
Великий князь все чаще в последнее время просиживал над книгами и свитками в харатейной палате. Книжная мудрость давалась ему нелегко, но упорство и настойчивость делали свое дело: он познавал одну книгу за другой. Раз за разом Юрий возвращался к «Ярославовой правде», не соглашаясь с ней во многом и правя ее новыми законами. С великим вниманием перечитывал он наставления своего старшего брата Константина, удивляясь его учености и прозорливости, а в хорошем настроении читал переводы греческих историков-мыслителей. Особенно полюбил он книгу о великом человеке древности — Александре Македонском, восхищаясь его подвигами и завидуя полководческому гению.
Вот и сегодня, в тихий осенний вечер, он сидел у раскрытого окна и читал «Александрину». Размышляя над прочитанным, сравнивая деяния Александра со своими, Юрий Всеволодович искал оправдание совершенным ошибкам, напрасно пролитой крови, неосуществленным планам. Удивляясь грандиозности замыслов Александра, упорству, с которым тот шел к намеченной цели, Юрий и сам планировал будущие походы: против мордвы и черемисов, волжских булгар и рыцарей-крестоносцев.
Быстро темнело. Строчки набегали одна на другую.
«Глаза слабеют, не то что в молодости, при свете звезд мог читать».
— Э-эх, — глубоко вздохнул князь и потянулся, расправляя затекшую от долгого сидения спину. — Огня принесите! — крикнул он, и тут же, словно только и ждал приказа Юрия Всеволодовича, на пороге харатейной со свечой в руке вырос Федор — малый шестнадцати лет, высокий и худой, в одежде чернеца. Вот уже более года он корпел над свитками и книгами ромейскими, составляя с них списки. Несмотря на отроческий возраст, Федор был смышлен, знал письмо ромейское и имел быструю руку. Поставив свечу в глиняную чашку, отрок поклонился князю.
— Дозволь, государь, слово молвить?
— Чего еще? — недовольный, что его отрывают от книги, поднял голову князь.
— На крыльце твоего разрешения дожидается человек. Говорит, что старинный знакомец твой. А зовут его Федор, Афанасия сын.
— Один?
— Нет, государь. С ним отрок.
— Веди! — приказал Юрий Всеволодович.
Вскоре в харатейную палату вошли двое: Федор Афанасьевич — седовласый, постаревший, ссутулившийся, а позади него — невысокого роста, в сером полукафтане и поярковой шапке на голове мальчишка.
— Неужто пятнадцать лет минуло? — оглядывая с ног до головы вошедших, спросил Юрий Всеволодович.
— Да, великий князь. Годы, что песок сквозь пальцы, текут — не удержать.
— Слово мое не забыл, коли не один пришел.
— Да как можно, великий князь. Волю твою исполнил: привел внука. Пятнадцать ему от роду, — с придыхом ответил Федор Афанасьевич и закашлялся.
— А ну, покажись, молодец, выйди на свет, — приказал Юрий Всеволодович пареньку. Тот шагнул из-за спины Федора Афанасьевича, заслонив его. — Ого, как вытянулся! Хорош! Почто оделся-то так?
— Так зори холодные, государь, потому и кафтан, — дрожащим от волнения голосом ответил Андрей.
Князь улыбнулся и задумчиво произнес:
— А глаза-то материнские: черные, большие, и голосом в мать пошел.
— В остальном на отца похож, — подал из-за спины Андрея голос Федор Афанасьевич.
— Верно, — согласился Юрий Всеволодович, — только отец в его годы помельче был в плечах, послабее…
— Прости, великий князь, что без дозволения говорю, но отец мой в пятнадцать лет уже головы половецкие крушил и ростом на две головы выше меня был, — отчаянно тряхнув головой, скороговоркой произнес Андрей и, повернувшись к Федору Афанасьевичу, призывно протянул руки: — Так ведь, деда?
— Так, сынок. Только князю перечить не след.
— Ничего, — снисходительно улыбнулся Юрий Всеволодович. — Это хорошо, что Андрей за отца стоит. Так оно и должно. А что, матушка твоя жива ли?
— А то как же, жива-здорова, кланяется тебе, великий князь.
— Почто же с собой Дубраву не взяли?
— Матушка на хозяйстве, а деда меня в стольный град привез. Говорит, что службу мне дашь.
— Дам, — рассмеялся князь. — Только, смотрю, уж больно ты прыток. Сам-то какой службы желаешь: ратной, как отец, или по торговому делу, как дед?
— Ратной, государь! — горячо воскликнул Андрей. — Мечом служить тебе хочу, жизни за тебя не пожалею!
— Верю, — посуровел Юрий Всеволодович. — Потому пойдешь ты в сотню гридей моей охраны. Отец твой тоже с гридей начинал, а ноне вон как вознесся — боярин посольского чина.
Андрей опустился на колени и стукнулся лбом об пол.
— Вставай, вставай, нечего одежду марать, — улыбнулся князь, поднимая с колен Андрея. — А скажи-ка мне, сынок, сподобился ли грамоте?
— А то как же, государь! — горделиво повел плечами отрок. — Деда меня обучил разуметь писаный слог, а еще речи ромейской. Когда же батюшка жил зиму с нами, то наставлял меня ратному делу и языку булгарскому.
— Да ты, как я погляжу, книгочей знатный?!
— Нет, государь, учение мне в тягость. Вот бы на коня да в Дикое поле поганых бить — это по мне. А над свитками просиживать, токмо штаны протирать.
— Так не сидел бы, коли в тягость, — рассмеялся Юрий, глядя на простоватое мальчишеское лицо.
— Ага! Тебе легко говорить, ты — князь. А я заикнись токмо, матушка так поленом отходит…
— Неужто бьет? — удивился Юрий Всеволодович.
— Не-е-ет, грозится только.
— А ты с этих угроз вон какой взрос! — подал голос Федор Афанасьевич и, обращаясь к великому князю, добавил: — Бог дал Андрею всего в меру: и здоровья, и ума, и смекалки, и силы. Дубрава с договором нашим смирилась и благословила сына в путь-дороженьку. Мне же наказала, коли ты не супротив, великий князь, быть подле внука, пока в силу не войдет.
— Живи, Федор Афанасьевич, тебе всегда рад. Дубраве же отпиши, что коли надумает жить подле сына, пусть едет.
— Благодарю, великий князь, отпишу непременно, — склонил седую голову Федор Афанасьевич. — Пойдем мы? — неуверенно спросил он, видя, что князь утомлен и черные круги пролегли под глазами. — Тебе, поди, почивать пора?
— Да нет, — улыбнулся князь в бороду. — Я еще посижу над книгой, а вы ступайте. Утром сведу со своим старшим сыном Всеволодом. С ним и науку ратную одолевать тебе, Андрей, рядом, и в сражения ходить. Такова твоя служба будет. Идите! — махнул рукой великий князь.
Глядя вслед выходившим из горницы, подумал: «Родная кровь, а все-таки чужой. Даже не дрогнуло ничего в груди при виде его. Может, Дубрава мне такой же глянется?»
2
Андрейка быстро освоился в княжеском тереме и сдружился с княжичами: Всеволодом, Мстиславом, младшим — Владимиром. Особенно крепко к нему привязался младшенький из Юрьевичей. Владимир ходил за Андреем следом, во всем подражая ему. Андрей тоже полюбил смышленого, забавного малыша, любознательного и непоседливого. Частенько, забравшись с ним в сенник княжеской конюшни, Андрей рассказывал Владимиру о городах, которые повидал, о диковинных зверях и дальних странах, о которых прочитал в книгах, о нашествии татар и погибели русских князей на Калке.
— Вот вырасту таким большим, как батюшка, — горячился Владимир, сжимая кулачки, — и отмщу убивцам! Я им задам!
Андрей, будучи, по сути, княжеским слугой, быстро сошелся с челядью и гридями охраны, и только Агафья не приняла черноглазого паренька. Она всякий раз при встречах внимательно разглядывала Андрея, находя в его чертах общее со своими детьми: брови — такие же, как у Всеволода; овал лица, нос — как у Владимира; походка схожа с поступью Юрия. Как-то зимой, на Крещение, после долгих поисков Владимира, ушедшего с Андреем с княжеского двора на торг, Агафья, разразившись рыданиями, потребовала удалить со двора своевольного слугу. Великий князь долго молчал, слушая причитания жены, а затем, решившись, сказал:
— Ты Андрюшку не замай! Сын он мне. Никто об этом не знает, и ты забудь. Но, несмотря ни на что, жить он будет здесь. А потому смирись! Такова моя воля!
Агафья, охнув, обмякла и села на пол.
— Да как же это, Господи?! Грех-то какой…
— Грех тот давно замолил, да и не ведал я, что сын у меня растет. И Андрею то неведомо. Ты же, Агафья, относись к нему как хочешь: лежит сердце — люби, нет — терпи, не неволю. Но вида не показывай! — сказал строго князь. — Он — кровь моя и дорог мне, как и твои сыновья. Станет зрелым мужем — пошлю воеводой в Городец, Устину Микуличу на смену. А до того будет жить в тереме.
— Как скажешь, государь, — тихо произнесла Агафья и залилась слезами.
Прошел год, за ним другой. Андрей подрос, раздался в плечах. Не одно девичье сердечко трепетно стучало, когда он проходил мимо, сверкая своими черными глазами, задевая их шутками или дерзким словом. Из-за этого-то и произошел разлад между ним и Всеволодом. Приглянулась и тому, и другому ясноглазая дочь боярина Никифора Зыкова. Девка была гордая, с норовом, предпочла она Андрея, а Всеволоду досадно, что не его. Как же?! Сын великого князя, наследник, а тут какой-то безродный слуга княжеский! Косые взгляды переросли в неприязнь, а от оскорблений словами дело чуть не дошло до кулаков. Чтобы и дальше не обострять отношений между сыновьями, Юрий Всеволодович, призвав старшего, распорядился:
— Я вижу, Андрей, у тебя кулаки чешутся, в драку просятся. Будет тебе драка! Князь Ярослав переяславский любит молодцов вроде тебя. Сам, несмотря на возраст, задирист и нетерпелив, потому и воев в свою дружину подбирает по себе. В прошлом году он литовцев усмирял, а ноне на финнов собрался. Поедешь к нему, письмо тебе дам. Пора ратному делу не по рассказам и книгам учиться, а мечом познавать науку полководческую. Про Александра из Македонии читал?
— Читал, государь.
— Вот тебе и учитель, и пример, и наставник. Молод был македонянин, а велик. Отправляйся в Новгород завтра же. С тобой поедет десяток гридей с подарками для княгини Ростиславы. Их тоже оставлю брату моему. Поживешь у Ярослава, когда нужда приспеет, призову. А теперь иди, — махнул рукой князь, отпуская.
Так Андрей оказался в Новгороде. Князь Ярослав встретил молодого владимирца настороженно, не поверил, что сам великий князь принял такое участие в судьбе простого гридя. Позже через своих людей во Владимире дознался правды, а приглядевшись к юноше, приблизил его. В походе на финнов Андрей водил за собой сотню конных дружинников, таких же, как и он, молодых, горячих, безрассудной храбрости. Именно его сотня дерзким налетом разгромила большое селение финнов, выставивших ополчение в пять сотен. Обойдя засеку, молодые дружинники неожиданно обрушились на обороняющихся, свистом и улюлюканьем нагоняя страх и внося сумятицу в их ряды. Финны дрогнули и, бросая оружие, побежали. Золота и серебра в селении не оказалось, но пленных взяли столь много, что удержать всех было не под силу дружинникам, и часть из них Андрей отпустил вольно.
Ярослав был доволен молодым владимирцем и по окончании похода одарил его щедро. Андрей купил себе дом в Славянском конце Новгорода и слугу заимел — быстрого на ноги и вороватого на руку. Но этот грех по доброте своей Андрей прощал ему.
На следующий год Ярослав опять водил новгородскую дружину на финнов, чтобы отомстить им за учиненное разорение Олонецкой земли. Но ладожский посадник разбил двухтысячное войско финнов, а его остатки, укрывшись в лесах, добили ижорцы и корелы. Ярослав же, простояв праздно на Неве, ушел в Новгород.
Грохнув дверью, в светлицу влетел Мотя.
— Хозяин, князь Ярослав народ скликает на совет! — вскричал он с порога, обращаясь к лежащему на лавке у раскрытого окна Андрею. После поездки с князем во Псков он вот уже две недели предавался лености. — Народ собирается на архиепископском дворе.
— Чего ему от веча занадобилось? — потягиваясь, спросил Андрей слугу.
— Поговаривают, что князь ополчить мужиков задумал да на Псков идти походом.
— Зачем ему пешцы, коли дружина княжеская без дела мается?
— Вот и я о том же. Должно, брешут мужики про Псков, — махнул рукой Мотя. — Так пойдешь на двор-то? Как-никак князь зовет!
— А то как же. Одежду давай лучшую, что надысь на торгу купил.
— При оружии пойдешь?
— Нет. Но нож засапожный неси, — распорядился Андрей.
Одевшись в новь, в сопровождении Моти он вышел из дома. Новгородцы чинно, не торопясь, группами и по одному следовали к площади перед архиепископским двором. В общий поток влился и Андрей. Он шел так же не спеша, прислушиваясь к разговорам.
— А князь-то Ярослав вконец от рук отбился, своеволичает. То супротив Литвы ему войско ополчи, то супротив финнов, — возмущаясь, обратился впереди идущий мужик, по-видимому, из купцов, к своему товарищу. Тот, соглашаясь, затряс бородой:
— И не говори, сосед. Одни расходы с ним. Из похода полон привел немалый, а прибыли-то никакой. Никому мужиков, баб, ни детишек бусурманских не надобно. А везти их к арабам на продажу выгода невелика, а риск немалый: шиши на дорогах, бродники, булгары, а тут еще и татарва объявилась.
— Верно говоришь, сосед. Князя надо поспокойнее, попокладистее.
«Вот так дела-а! — почесал затылок Андрей. — Неужто князя Ярослава со стола погонят? Князь норовист, на расправу скор. Кабы кровью дело не обернулось».
Андрей прибавил шаг и вскоре вышел на площадь, волнующуюся народом. С трудом протиснулся он к распахнутым воротам архиепископского двора. Далее из-за скученности пройти не представлялось никакой возможности, а народ все прибывал.
Мотя, притиснутый телами к спине своего хозяина, недовольно ворчал:
— Почто народ здесь собрал? Есть же место на Ярославовом дворище…
Вскоре на крыльцо архиепископского терема взошел князь Ярослав. Обозрев орлиным взором двор и площадь, он поднял руку, призывая к тишине.
— Здрав будь, Господин Великий Новгород! — зычно выкрикнул князь. — Пришел к тебе с жалобой на Псков. Небо свидетель, что не было даже в помыслах моих учинить зло псковитянам. Не оковы вез я во Псков, а дары, овощи и наволоки . Псковитяне же отринули мою заботу о них, оскорбили недоверием и наговорами. Оскорбленная честь моя требует мести. Неужто Новгород простит Пскову нанесеннное его князю оскорбление?! — вопрошал Ярослав, обращаясь к народу. — Неужто смирится с уничижением?
Над скоплением новгородцев нависла тишина. Каждый понимал, к чему может привести желание князя помститься псковитянам, и потому новгородцы молчали.
— Чего же ты хочешь, князь? — выкрикнул кто-то из мужиков.
— Ополчения! — рявкнул князь. — Водил я вас на ворога не единожды по вашей воле, теперь настал мой черед!
— Не слишком ли велика плата за честь княжескую?
— Чего поперся, князь, во Псков? Какая нелегкая тебя понесла?
— Хватит кровушкой нашей честь княжескую тешить! Не хотим! — раздались возмущенные выкрики. Новгородцы зашумели, заволновались.
Князь хотел было напомнить, что он проливал кровь за Великий Новгород, но его никто не слушал. Всяк кричал свое:
— Не хотим!
— Долой!
— Гнать Ярослава из Новугорода! Взашей его!
Князь от досады и обиды погрозил толпе кулаком, рванул с головы шапку и швырнул ее под ноги.
— Видит Бог, с добром пришел я к тебе, Великий Новгород, но ты своеволен и глуп! Тешься собой! — И, сделав паузу, угрожающе добавил: — Пока еще есть время.
Ярослав резко повернулся и ушел в терем. Народ еще покричал, поволновался, но, не видя князя, разошелся.
— Вот что, Мотька, дуй-ка ты домой. Пожитки наши перетащи на двор купца Ермила Стогуда, у меня с ним договор, а лошадей и оружие доставь на княжеский двор. Там заночуем, коли удастся поспать ноне. Поспеши, одежду, что в поход беру, тоже прихвати! — уже вслед убегавшему слуге крикнул Андрей.
Утром новгородцы были удивлены и ошеломлены: площади и улицы города заполонили вооруженные дружинники из Переяславля, по зову князя пришедшие ночью. Когда лучшие градские люди пришли, возмущенные, к Ярославу, то тот заявил, что дружина его в Новгороде по зову его и поведет он ее на немецких рыцарей. В поход тот князь зовет и новгородцев, и псковитян. Новгородцы не поверили заверениям и призывам Ярослава. Они были недовольны тем, что с приходом большого войска цены на хлеб, мясо, овощи возросли неимоверно и стали недоступны большинству горожан. А псковитяне, зная, что Ярослав способен на коварство и жестокость, заручились поддержкой рыцарей рижского ордена. Когда же князь потребовал выдать ему клеветников и самим идти на Ригу, то псковитяне ответили ему отказом и, как бы в насмешку, прислали со своим решением только одного человека. Грек — так звали посла Пскова — зачитал ответ псковитян:
«Князь Ярослав! Клянемся тебе и друзьям-новгородцам, что братьев своих не выдадим и в поход не пойдем, ибо свеи нам союзники. Вы осаждали Колывань, Кеси и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги. Раздражив неприятелей, сами уходили домой, а мы за вас терпели беду. Наши горожане положили свои головы на берегах Чудского озера, другие были отведены в плен. Теперь восстаете против нас, но мы готовы ополчиться со Святою Богородицею. Идите, лейте кровь нашу, берите в плен жен и детей: вы не лучше поганых!»
Ярослав был возмущен ответом Пскова. Он приказал ударить в вечевой колокол.
Новгородцы собрались на Ярославовом дворище обозленные, негодующие, ибо князь обещал вывести переяславскую дружину за стены города, но не исполнил своего обещания. Когда же он зачитал послание псковитян и потребовал ополчить новгородскую дружину, то заполненная народом площадь всколыхнулась ревом тысяч глоток:
— Псков нам не надобен!
— Князь! Уводи дружину и уходи сам из Новугорода!
— Долой! — кричали новгородцы, надрываясь.
Подогреваемая криками толпа противников Ярослава угрожающе надвинулась на степень, на которой стоял князь. Немногочисленную охрану притиснули к каменной глыбе.
Ярослав был бледен, смотрел исподлобья. Он понимал, что два десятка гридей охраны не остановят разъяренных новгородцев, а переяславские дружинники хотя и были недалеко, да пребывали в неведении. Князя могло спасти только чудо, и оно свершилось.
На высокую степень новгородского веча, поддерживаемый чернецами, с величайшим трудом поднялся владыка новгородский Антоний. Сняв с груди большой серебряный крест, он простер его над толпой, и словно выросла стена непреодолимая, о которую разбился гнев народный и негодование. Толпа стихла. Голос Антония был тих и понятен немногим. Но то, о чем он говорил, мгновенно разносилось по площади из уст в уста.
— Дети мои, — угадывали слова впереди стоящие. — Смирите злобу свою, ибо говорит в вас не забота о благе, а гордыня. Пагубны ваши действа и греховны помыслы. Не гневите Бога! Расходитесь по домам!
И на удивление, потолкавшись еще немного и посудача, горожане начали расходиться.
— Уходи из Новгорода и ты, князь. Не след тебе вдругоряд испытывать судьбу.
Ярослав склонил голову:
— Благослови, отче.
Антоний перекрестил князя и уже совсем ослабевшим голосом произнес:
— Прощай, князь. Больше не свидимся. Путь мой в Хутенский монастырь. Знать, грешен. Лишил Господь и сил, и голоса. Прощай.
Это были последние слова, произнесенные Антонием. Больше никто его не видел и не слышал. До самой смерти он не покидал своей маленькой кельи и не произнес ни слова. А Ярослав на следующее утро, оставив своих сыновей Федора и Александра в княжеском тереме под присмотром бояр, увел дружину в Переяславль-Залесский. В Новгороде, наряду с боярами-воспитателями и слугами, князь оставил и Андрея, доверив ему и еще двум десяткам гридей охрану княжичей.
3
Лето стояло жаркое, хлеба сохли, и народ молил Господа о дожде. Наконец в начале августа небо затянули тучи, и хлынул на иссохшую, потрескавшуюся от зноя землю долгожданный дождь. Он лил день, два, три… лил неделю, месяц. Хлеба полегли и гнили от влаги. Даже первый покос, хотя и скудный, и тот погиб. Голод угрожающе надвинулся на новгородцев.
Небо словно прохудилось. Прошли сентябрь, октябрь, а дождь все лил и лил не переставая.
— Откуда напасть такая на нас навалилась? — недоумевали новгородцы. — За какую такую провинность нас Господь карает?
Поползли слухи, что виной всему владыка Арсений, сменивший онемевшего Антония. Разгневанные новгородцы выволокли Арсения из архиепископского дома и поволокли к полуразрушенному наводнением мосту через Волхов, чтобы бросить его в воду. Но священнослужитель вырвался и скрылся в Софийском соборе, а оттуда тайно перешел в Хутынский монастырь.
Новгородцы, обеспокоенные надвигающимся голодом, непрекращающимися дождями, отправили посольство в Переяславль-Залесский звать князя Ярослава на стол, но тот отказался, а Андрей по тайному повелению князя вывез княжичей из города и тем самым еще больше озадачил горожан. Спешно собрали вече. Судили-рядили и решили пригласить на княжеский стол черниговского князя Михаила. Но посольство новгородцев было перехвачено дружинниками князя смоленского, друга Ярослава, и брошено в земляную яму.
Докатились невеселые новгородские новости и до Чернигова. Князь Михаил, попировав на свадьбе своей дочери, сосватанной за ростовского князя Василия Константиновича, поспешил в Новгород. Своим согласием сесть на княжеский стол он успокоил новгородцев, а клятвенно заверив вече, что не нарушит прав и вольностей, данных городу еще Великим Ярославом, поверг их в восторг. В каждом доме славили Михаила и благодарили Господа за то, что ниспослал им такого князя. Новгородцы настолько обрадовались приходу черниговского князя, что не тронули приверженцев Ярослава, лишь наложили на них денежную пеню: в наказание те должны были построить новый мост через Волхов.
Утихомирив новгородцев, Михаил предложил избрать им на место Антония, неспособного по немоте управлять епархией, иного архиепископа. Страсти разгорелись при выборах нешуточные: одни хотели иметь владыкой волынского Иоасафа, другие — диакона Спиридона, славного благочестием, а третьи желали видеть владыкой Грека. Судьбу архиепископа решил выбор: сын Михаила Ростислав с алтаря Святой Софии снял два жребия, оставив третий. На лоскутке выделанной кожи значилось имя — Спиридон. Таким образом, волей случая и провидения Господня архиепископом стал диакон, шагнув из низов на самый верх.
Князь Михаил всего неделю пробыл в Новгороде. Его ожидали дела и заботы Южной Руси, и потому, оставив на новгородском столе своего малолетнего сына, он вернулся в Чернигов.
4
— Чего ты сиднем сидишь, словно сыч на суку, в этом захудалом уделе? — наседала на мужа Ростислава. После вторых родов она еще больше раздобрела, налилась женственной силой и спокойной, неброской красотой. Слава отца — Мстислава Удалого — не давала ей покоя. Ростислава хотела лучшей доли для себя и своих сыновей. Но на пути к славе и богатству стоял Юрий Всеволодович, великий князь владимирский. — Брат-то твой уделы сыновцам раздаривает, только наших сыновей не видит.
— Малы еще. Подрастут, и им уделы найдутся, — отмахнулся от жены Ярослав.
— Как же, расстарался для тебя Юрий. Своим-то сыновьям уделы дал многолюдны, богаты, от рубежей подале. А внуки появятся, и им земли надобно.
— Чего ты от меня хочешь? К чему речи твои, не пойму? — затряс головой Ярослав.
— К тому речь, что под лежачий камень вода не течет, и, сидя в Переяславле, великокняжеского стола не добудешь. Юрий силен своими уделами: Ростовом, Суздалем, Смоленском… А забрать у него Ростов что руку отсечь.
— Так в Ростове Василька сидит!
— То-то и оно. Да после Калки Василька Константинович уже не тот, нет веры у него в Юрия. Татарский меч веру ту порушил. Да и братец его, Всеволод, тоже дядей не больно доволен: самый беспокойный и самый дальний удел дал — Переяславль Южный. Время пришло Константиновичей под свою руку взять. Да и с братом твоим Святославом надо бы повидаться.
— Да нет, Святослав ноне в чести у Юрия, а вот с Иваном встретиться надо.
— И хорошо, — потеплела голосом Ростислава. — Позови на княжеский постриг. Не откажут, чай. Александру уже время ратную науку постигать. А в Ростов сам поезжай, навести Василия, с молодой женой поздравь, подарков отвези. Всеволоду-де письмо отпиши, к себе позови, приласкай, посули Суздаль в удел, коли за тобой пойдет. А я поеду в Торческ к отцу. Князь Мстислав хотя и отдал Галич королевичу Андрею, да все Понизовье под ним, и Киев, коли что, его поддержит.
В тот же день Ярослав ускакал в Ростов, а княгиня засобиралась в путь-дорогу, но выехать не успела: князь Мстислав Мстиславич по пути в Киев заболел и умер, успевши перед кончиной постричься в схиму. Похоронили великого князя тихо, скромно, в построенной им некогда церкви Святого Креста в Киеве.
Усилия и время были потрачены Ярославом не напрасно. Василька согласился прийти на зов с дружиной, Всеволод тоже откликнулся на приглашение. Только брат Иван встревожился, когда Ярослав предложил пойти ему против Юрия.
Андрей, после того как вывез тайно из Новгорода сыновей князя, был обласкан Ярославом и еще больше приближен. Князь стал поручать ему дела тайные, требующие верности, молчания и отчаянной храбрости. Именно он отвез приглашение князя в Переяславль Южный, был вместе с ним и в Ростове, не хотел, но волею случая стал свидетелем разговора Ярослава с Иваном. Он понимал, что готовится предательство, что прольется кровь, что великий князь не уступит Владимира и надо выбирать, за кого стоять. За Ярослава или за Юрия? От невеселых дум гудела голова. Наконец он решился. Не спеша, обстоятельно, обдумывая каждое слово, он описал шаг за шагом свое двухлетнее пребывание на службе у Ярослава. Андрей не винился. Великий князь велел ему служить Ярославу, и он служил. Но Андрей не хотел крови и не мог изменить человеку, которому служил дед, служил отец.
Передавая послание своему слуге, он строго наказал:
— В этом письме моя жизнь и моя смерть. Передашь его великому князю — жить мне, завладеет им кто-либо — смерть. Поезжай и помни об этом.
Через неделю Мотя вернулся.
— Что сказал великий князь на послание? — в нетерпении спросил Андрей слугу.
— Ничего, — развел руками Мотя. — Наказал, чтобы ты берег себя и что скоро он тебя призовет.
А еще через неделю прискакал гонец из Владимира. Великий князь повелел брату прибыть немедля в Суздаль для совета. Ярослав, как ни жаль было ему покидать Переяславля-Залесского, повиновался великому князю.
Когда Ярослав приехал в Суздаль и, обнявшись с Юрием, вошел в просторную горницу, все стало ясно: на лавке с поникшими головами сидели Василька и Всеволод, а прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди, стоял Иван.
— Сядь! — указал Юрий на столец, стоявший посередине горницы. Насупившись и тяжело задышав, Ярослав опустился на указанное место. — Призвал я тебя и Ивана, сыновей Константиновых, чтобы спросить: почто супротив меня замыслили зло? Не им говорю о том, — кивнул князь в сторону племянников, — а вам, братьям моим единокровным. Неужто Липицы мало, крови, пролитой в замятне?
— Так я же повинился, — буркнул Иван и, насупившись, отвернулся к окну.
— По молодости, по горячности пошел я супротив Константина. Не раз пожалел о том и покаялся, — продолжал Юрий. — Тебя, Ярослав, и тебя, Иван, в грех тогда ввел. Но ноне-то седина в бороде, разум воителя и мужа. Неужто тебе, Ярослав, земли мало, власти? Переяславль — удел не из последних, Новгород был под тобой, чего же еще надо? Великокняжеского стола? Коли был бы я уверен, что распорядишься им во благо, сам бы посадил тебя во Владимире. Но зная твой нрав, видя, как поступал ты с новгородцами, не единожды призывавшими тебя на княжеский стол, не вправе допустить до великого княжения. А посему у тебя два пути из этой горницы: либо в поруб, либо ко кресту.
— А коли клятву нарушу? — просипел Ярослав, бросив исподлобья недобрый взгляд на брата.
— Бог тебе судья.
— Говоришь, Бог, но судишь меня ты!
— Не сужу, а хочу предостеречь тебя от еще большего греха.
— Что будет с Васильком и Всеволодом?
— Ничего. Я их уже простил. Василий пойдет в свой удел в Ростов, а Всеволод будет жить подле меня.
— А как же Переяславль Южный?
— В этот удел поедет Святослав, — твердо ответил Юрий. — Ему ноне тягостно. Жену свою он отпустил в Муром к отцу. Пожелала та стать монахиней и неделю тому приняла постриг. Но не о них речь. Ярослав, что ты решил?
— Выбор у меня невелик, — усмехнулся переяславский князь. — Я выбираю крест, но коли приспеет нужда, меня с дружиной не жди, не приду.
Ярослав встал, обвел присутствующих насмешливым взглядом и, сдвинув отороченную куньим мехом шапку, облегченно выдохнул:
— Я готов. Где священник?
— Ждет в соборе.
— Пойдем, поклянусь на кресте.
После собора, не прощаясь, Ярослав ускакал в Переяславль. Андрей же остался в Суздале, а позже по приказу Юрия Всеволодовича направился в Городец-Радилов в помощь дряхлеющему день ото дня воеводе городецкому Устину Микуличу.
