Константин
1
С замиранием сердца подъезжал Юрий к Владимиру. Завидев золоченые купола Успенского собора, князь спешился и перекрестился на отсвечивающие солнечными бликами кресты. Два десятка гридей, сопровождавших Юрия, последовали его примеру.
Ближними воротами в город были Волжские, но князь проехал берегом Клязьмы, чтобы предстать перед парадными — Золотыми. Воротные сторожа, узнав князя, смахнули с голов шапки, поклонились поясно.
— Здрав будь, князь Юрий Всеволодович! Легка ли дорога легла? — широко улыбаясь, прогудел один из них.
— Здорово, молодцы! — отозвался Юрий. — А дорога домой короче иной.
— Надолго ли в стольный град? — выкрикнул кто-то из сторожей. Но Юрий, не ответив, пришпорил коня и вскоре выехал на Соборную площадь. Вот и княжеский терем. Встречать на высокое резное крыльцо вышла лишь княгиня Агафья. Расцеловавшись с Юрием по-родственному, она спросила:
— Сразу к Константину пройдешь или отдохнешь с дороги?
— Веди! — коротко бросил Юрий, и от этого «Веди!» повеяло холодом.
Агафья, словно оправдываясь, пояснила:
— Ты на Константина-то зла не держи, что сам тебя не встретил. Недужен он. В харатейной над свитками радеет, — и, уже тише, добавила: — Ты уж не спорь с ним. Потерпи. Недолго уже осталось, — дрогнула голосом Агафья, губы ее задрожали, и слезинки непрошено побежали по щекам.
Юрий обнял Агафью за плечи и негромко сказал:
— Останься, я сам пройду. А за Константина не тревожься. Мне ли спорить с ним…
Князь тихо вошел в просторную светлую горницу. У окон за столами сидели чернецы и писали, склонившись над свитками. Юрий поначалу не узнал великого князя, и только когда чернецы обернулись на скрип притворяемой им двери, в одном из них он узнал Константина. Великий князь постарел еще больше: волос на голове и в бороде был сед и редок, глаза запали в черных глазницах, он стал, казалось, меньше ростом, словно усох. Юрий, одержимый жалостью, невольно потянулся к брату. Константин с трудом поднялся со скамьи. Обнялись молча и долго так стояли, прижавшись друг к другу. Потом Константин сел, указал место рядом Юрию.
— Здоров ли сам? Как княгиня, княжичи, здоровы ли? — спросил великий князь участливо. — Привез ли с собой семью?
— Все хорошо: живы, здоровы, скоро будут. Я посуху, а они рекой.
— Вот и славно. Без семьи-то плохо, — вздохнул, переводя дух, Константин. — А я вот хизну. Ноги вконец отказываются повиноваться, да и дышать трудно стало. Потому тебя позвал. Видно, скоро Господь призовет. Жаль труда, — кивнул он на лежавший перед ним лист тонко выделанной кожи, — не закончу, а хотелось бы.
Юрий взял со стола один из написанных киноварью листов. Прочитал:
«Знаем мы, что все в мире сем суетно и есть суета, всеежитие наше суетно и мимо текуще. Днесь человек родится и, подрастая, стремится к играм, в этом ищет веселья. Затем, бросив игры, ищет женщин и любит их. Потом то для него ненужным станет, и начнет он страдать о чести, начинает воевать, ходит зиму и лето, убивает и сам раны терпит…»
— Я думал, ты летописание творишь, — оторвался от чтения Юрий.
— Не сподобился. Сим трудом великим обременен чернец Матвей. Он еще при батюшке летописание вел.
— «…а потом начнет искать имения. Да все ему мало, и явится седина, прийдут болезни и страх смерти, затем смерть. А по смерти суд и вечное воздаяние по делам!» — прочитал Юрий в голос. — Ты, брат, мысли-то о смерти гони, — сказал он нарочито громко. — Тебе еще сыновей поднимать, жену холить.
Волна жалости захлестнула его, и он, повинуясь чувству, накрыл своей ладонью лежащую на колене руку брата. Она была холодной и безжизненной.
Константин сморщился, как от боли, и тихо сказал:
— Прости ты меня, брат, что возжелал я этого места. Коли можно бы было, повернул время вспять. Но Лета неумолимо течет вперед, и мы лишь капельки в ее могучем потоке. О том и пишу. Позвал же я тебя, чтобы ты рядом был и, когда я отойду в мир иной, взял на себя бремя власти. Об одном прошу: не отринь сыновей моих, будь им вместо отца. Пока же живи в Суздале. Там хорошо, богоугодный город. А теперь ступай. Устал я.
Через неделю великий князь в честь примирения дал пир. Братья целовали крест и клялись в верности друг другу. В разгар веселья Константин объявил боярам и всему честному народу владимирскому, что после его смерти великокняжеский стол переходит к князю Юрию, а коли и того постигнет чаша сия, то стол наследует старший из Константиновичей — Василий.
2
Одиннадцатого сентября тысяча двести семнадцатого года под колокольный перезвон князь Юрий вступил в Суздаль. Упрежденные заранее, бояре, священнослужители, горожане встречали князя за городскими воротами.
«Велика честь, да Суздаль не Владимир, — подумал невесело Юрий, всматриваясь в благожелательные, радостные лица суздальцев. — А ведь немало из них и тех, кто супротив меня стоял на Липице. Да, добр и отходчив русский мужик».
Не сиделось Юрию и в Суздале. Пока не ударили морозы и не лег снег, он приказал углубить ров, заменить на дне его колья, обновить участки стен, обветшалой кровли на башнях. Но главное, чему посвятил он все свое время, — это была старая, покосившаяся от времени церковь, поставленная еще прадедом Владимиром Мономахом. Вместо нее Юрий решил поставить собор, большой, пятиглавый, и чтобы купола сияли золотом. Константин поддержал брата в этом начинании и прислал в Суздаль искусных мастеров-камнерезов. Работа закипела, завладев Юрием всецело. Древнюю постройку разбирали осторожно, боясь повредить усыпальницы Ивана и Святослава Юрьевичей, копали ямы под фундамент, возили и тесали камень.
Находясь в сердце земли русской, увлеченный строительством собора, Юрий несколько охладел к делам ратным, меньше интересовался порубежьем. Но соседи напомнили о себе сами. Как-то ночью из Рязани прискакал боярин Митрофан, бывший с князем своим Изяславом в порубе при Всеволоде Юрьевиче и отпущенный вольно Юрием. Поведал боярин историю страшную, кровавую.
Скончался князь Роман Глебович, и младшие князья собрались в Исадах, чтобы решить, кому быть старшим над всеми в земле рязанской. Князья Глеб Владимирович и Константин пригласили братьев и их бояр к себе в шатер, чтобы за чаркой меда поговорить о делах, попировать по-родственному. Когда веселье было в разгаре, в шатер ворвались слуги князя Глеба и служившие ему половцы. Они набросились на ничего не подозревавших князей и бояр. Обагрили кровью братьев свои мечи Глеб с Константином.
— Кто же был убит? — пораженный вестью, воскликнул Юрий.
— Изяслав, Роман, Кир Михаил, Ростислав, Глеб, Святослав, бояр множество, охрана княжеская…
— А князь Ингварь? Он-то жив?
— Не ведаю. Хотя князь Ингварь и не приехал на совет, ибо недужен был, коварный Глеб подослал к нему убийц. Поговаривают, что ранен князь Ингварь Игоревич.
— Это надо же! Весь род княжеский извели нелюди! — со злостью ударил кулаком по столу Юрий. — Отольется им эта кровь кровью! Чего просишь, боярин? — спросил Юрий Митрофана Горина.
Тот, уже в который раз, поклонился поясно и со слезливой дрожью в голосе произнес:
— Челом бьет тебе, Юрий Всеволодович, город Рязань, бояре и весь честной народ рязанский: оборони от князей-убийц, возьми под свою руку.
Юрий вскочил с лавки и нервно заметался по горнице: такого он и в мыслях не допускал, чтобы Рязань сама встала перед ним на колени. С трудом укротив в себе гнев, он подошел к боярину и, не скрывая сожаления, с надрывом выкрикнул:
— Рад бы послужить Рязани, да не могу. Не по своей воле я в Суздале. Но даже если бы пошел к Рязани, малой дружины моей не под силу будет наказать Глеба и Константина за их зверство. Потому скачи в стольный град Володимир к брату моему. С тобой пошлю воеводу Кузьму Ратьшича. Коли великий князь даст володимирскую дружину, Кузьма приведет ее, а коли не даст, то не обессудь: знать, не судьба.
Боярин Митрофан Горин в сопровождении Кузьмы Ратьшича и десятка гридей в ту же ночь ускакал во Владимир, а Юрий до утра уже больше не сомкнул глаз. Слишком велико было потрясение. Не раз перед его глазами всплывала Липица, где друг против друга, обнажив мечи, стояли братья, чудом избежавшие встречи на ратном поле.
Митрофан Горин и Кузьма Ратьшич во Владимире пришлись не ко двору. Великий князь не пожелал слушать рязанского посланца. Ему было не до мирских дел соседней земли рязанской. Константин Всеволодович готовился к встрече полоцкого епископа, везущего священные дары из Царьграда. Отцы церкви, прознав, что великий князь владимирский слывет ярым защитником веры Христовой, возведением храмов Божьих и слово Божье приумножает, решили в благодарность за дела праведные и богоугодные одарить его кусочком креста, на котором был распят Иисус Христос. Кроме того, епископ полоцкий вез кисти рук святого мученика Логгина и часть мощей Марии Магдалины.
Великий князь, несмотря на телесную немощь, встречал епископа у Золотых ворот. Константин подаркам был рад несказанно. Священные дары поместили в золотую раку, и на следующий день по отправлении заутрени золотую раку с мощами торжественно пронесли по городу. Во главе процессии плыл большой золотой крест, в который была вправлена часть креста Господня. За ракой следовали Константин с княгиней и тремя сыновьями; епископы Полоцкий и Ростовский со всем клиром и священниками соборов и церквей, крестами и хоругвями, с пением церковных гимнов; далее следовали бояре, купцы и весь честной народ владимирский. С трудом переставляя ноги, обливаясь от неимоверных усилий потом, Константин прошел от монастыря Святого Вознесения до Дмитриевского собора. Здесь учинили целование священных мощей и креста Господня: каждый был допущен к святыням. После чего великий князь учинил пир.
— Ему ли о делах Рязани печалиться? — кивнув в сторону сидевшего за столом в окружении священников Константина, с горечью произнес боярин Митрофан Горин.
Бывший рядом с боярином Кузьма Ратьшич участливо спросил:
— Будешь ли ожидать княжеского приема? После пира, поди, великий князь к себе допустит.
— Нет, воевода. Велик чин, да, вижу, не по силам Константину. Сидел бы на месте сем Мстислав Удалой или Юрий Всеволодович, тогда бы искал правды, просил бы защиты, а так… — отчаянно махнул рукой Митрофан Горин. — Возвернусь в Рязань. Может, жив князь Ингварь, его и держаться будем. Бери, воевода, чашу, выпьем. Помянем князей убиенных. Ушли без покаяния мученики.
Пир продолжался до глубокой ночи. Эти торжества потребовали от Константина неимоверных усилий. И без того изнуренное болезнью тело с трудом повиновалось. Силы иссякли. Великий князь слег.
3
Полтора года томился Владимир в плену. Многое повидал он за это время, немало пережил. Пленивший его хан Глеб Тирпеевич был человеком незлобливым, нрава веселого, но от его веселости у Владимира не единожды холодела кровь. Ради забавы хан мог в загон для скота загнать десяток полонянок, а потом выпустить на них голодных волков и хохотать до икоты, глядя на кровавое пиршество, не забыв при этом пригласить на «развлечение» Владимира. Будучи тщеславным, как и все половецкие ханы, Глеб Тирпеевич возил пленного князя везде с собой, хвалясь добычей.
Как-то Владимир попал на пир, устроенный великим ханом Кончаком. Глеб Тирпеевич и здесь, не удержавшись, похвастался удачным походом на Переяславль и именитым пленником. Кончак приказал подвести к нему князя. Хан долго и пристально смотрел Владимиру в глаза и затем сказал, обращаясь к Глебу Тирпеевичу:
— Много на Руси князей: кто жаждет власти, кто славы, кто тянется к богатству. Оттого нет мира в их вежах. Они что жеребцы в стаде кобыл. Сойдутся: бьют копытами, рвут друг друга зубами, а того не поймут, что кобыл не то чтобы на одного, на десятерых много. Глупцы!
Кончак замолчал, прислушиваясь к восхищенным возгласам бывших на пиру ханов.
— Мудро сказал великий хан!
— Слава хану Кончаку!
— Пусть боги любят тебя, великий хан!
Кончак сдвинул брови, и все разом замолчали.
— Ты храбрый воин, хан Глеб, и охотник удачливый. Так скажи мне: можно ли волка приручить в неволе?
— Нет, великий хан, только волчонка, — недоумевая, ответил Глеб Тирпеевич и опустил в почтении голову.
— Так зачем же ты обрядил переяславского князя в наши одежды, кормишь мясом, поишь молоком кобылиц, возишь его за собой по нашим вежам? Он — волк! Придет день, князь уйдет от тебя. И вернувшись, приведет с собой свою стаю. Убей его!
— Прости, великий хан, но это моя добыча…
— Да, ты волен поступить с ним как захочешь, но бьюсь об заклад сотней кобылиц, что не пройдет и года, раб уйдет от тебя, — усмехнулся Кончак.
После этого пира Владимир все так же свободно передвигался по стоянке хана Глеба, ездил на охоту и с ханом, и без него, но теперь неусыпно и днем и ночью с ним рядом находились два половецких воина: молчаливых, ловких, безликих. Они, словно тени, скользили за переяславским князем, лишь на время сна оставляя его одного в шатре.
Сегодня вечер выдался теплым, тихим. Диск солнца опускался к горизонту медленно, словно нехотя. Владимир сидел на нагретом за день огромном валуне, запрокинув голову. Высоко в небе клином шли на юг дикие гуси.
— Чего загрустил, князь? — окликнул его хан Глеб, тихонько подошедший и до того долго наблюдавший за своим пленником. — Вон сколько времени прошло, как привезли тебя мои воины, а ты все тоскуешь. Верно, опять свою женщину вспомнил? Так говорил я тебе уже не раз: нет ее в Переяславле. Ежели бы не ушла к своему отцу, так мои воины добыли бы ее тебе.
— Верю и благодарю тебя, хан, за заботу, — откликнулся Владимир, — но думы мои не о жене. Устал я от степи. Не понять тебе этого. Степь — твой дом родной. А мне хочется прижаться к березоньке белой, вдохнуть запах ели, послушать соловьев, лягушек на зорьке… Э-эх!
— Не заболел ли ты, князь? Уж больно путаны речи твои, — встревожился хан. — Может, прислать тебе еще полонянок? Те две не хороши?
— Да нет, хан, женщин мне более не надобно. Отпустил бы ты меня, — тихо вымолвил князь давно вынашиваемую просьбу.
— Чего захотел! — рассмеялся хан. — Ты дорого стоишь. Целый табун лошадей. Через полгода за тебя великий хан Кончак сто кобылиц отсчитает. Забыл?
— За выкуп, что давали за меня, ты мог бы не один табун купить.
— Зачем мне золото урусов? Захочу, я его и так в походе добуду. А ты мне скажи, у кого из ханов в полоне есть князь урусов? Только у меня, — довольно расхохотался Глеб Тирпеевич. — Так что, князь, не грусти. Привыкай. Сыновей у меня нет, уже пятую жену взял, а все дочери. Пойми, мне лет немало. Коли боги сына не дадут, ты мне сыном будешь. В жены дам тебе свою дочь: самую красивую, самую любимую. Ханом станешь. Все мои табуны твоими станут.
— Спасибо, хан, но мне этого всего не нужно.
— Зачем так говоришь? Это пока ты молодой, тебе ничего не надо, а заматереешь, до всего интерес появится. Ладно, сиди, князь, томи душу. Завтра поутру снимаемся, пойдем на юг, на зимние пастбища.
— Уже завтра? — невольно вырвалось у Владимира.
— Завтра! — подтвердил хан и, рассмеявшись, добавил: — А полонянок я тебе все-таки пришлю. Женщин много не бывает.
Хан ушел так же тихо, как и появился.
«Завтра… Уже завтра. Ну нет! Больше я в южные степи не ходок. Мне и прошлого года с лихвой хватило, помаялся. Значит, надо выбираться из стоянки сегодня ночью».
Раздумывая, Владимир направился к пасущемуся невдалеке небольшому табуну лошадей. Следом за ним, несколько в отдалении, двинулись половецкие воины.
Еще издали, увидев Владимира, к нему поспешил пастух, полочанин, четыре года томившийся в плену. Смахнув с головы шерстяной половецкий колпак, он поклонился князю.
— Как лошади, Степан? — подойдя ближе, поинтересовался Владимир.
— Готовы, князь. На смену, как ты велел, две пары добрых коней я увел к Усоле. До нее почти половина дня пути. Еле исхитрился на это дело. Лошадей в ложбинке оставил, а ложбинка та приметная, найду.
— А ну волки порвут лошадей, место дикое?
— Нет, князь. Я с ними Черныша оставил. Пес умный, волков к лошадям не подпустит и им разбрестись не даст. А отсель сколько надо лошадок, столько и добудем.
— Сегодня уходим. Одна забота — эти, — скосил Владимир взгляд в сторону стоявших поодаль охранников.
— Не тревожься. У меня на них давно нож припасен, — недобро усмехнулся Степан. — Как с ними управлюсь, приду в шатер. Ты уж, князь, меня не пугайся.
Рассвет застал князя Владимира и его спутника далеко от стоянки хана Глеба Тирпеевича. Проезжая мимо каменного истукана — половецкой бабы со сложенными на животе руками, — Степан плюнул в ее сторону и, скрежеща зубами, прошипел:
— Будь проклята земля половецкая! Чтобы глаза мои больше не видели этих каменных идолов! Четыре года они пучились на меня! Ни днем ни ночью покоя от них не было.
— Ты не назад, а вперед смотри, — повел рукой князь Владимир. — Видишь лес? Скоро Усола, а там Русь, земля русская! Теперь нас половцам не достать. Степан, ты чувствуешь, чем пахнет?
Спутник князя потянул носом и, пожимая плечами, ответил:
— Прелью. Осень же…
— Прелью! — усмехнулся князь. — Свободой пахнет! Свободой, — облегченно выдохнул Владимир и, гикнув по-половецки, ожег плетью коня.
4
Возвращение из плена князя Владимира послужило поводом для примирения «Большого гнезда». По зову старшего брата в стольный град направились все Всеволодовичи. Первым приехал Юрий. Его жена, княгиня Агафья, с приболевшим Мстиславом осталась в Суздале, а он со своим шестилетним сыном Всеволодом приехал во Владимир. Видимо, из-за чувства вины встреча братьев прошла холодновато. Молча обнялись, сели, поговорили односложно, ни о чем. Лишь знакомство с княгиней Ольгой, умной и на редкость красивой, несколько сгладило возникшую холодность отношений. К вечеру приехал Ярослав. Шумный, разудалый, он, казалось, заполнил собой весь княжеский терем. На вопрос Юрия, почему тот приехал без жены, которую не так давно привез из Новгорода, помирившись с ней, Ярослав, довольно улыбаясь, ответил:
— Ростислава в Переяславле осталась. Боится живот растрясти. Во какой, — хохоча, округлил он руки. — Скоро у меня прибавление в семье. Так что на крестины зову всех ко мне.
Утром приехал Святослав и следом за ним Иван. Самый младший из братьев еще шире раздался в плечах, голос его огрубел, и только яркий румянец, словно у девицы-красы, предательски выдавал движения его души. Иван тоже был шумен, неловок, а в присутствии малознакомой княгини Ольги еще и застенчив.
За стол садились дружно, весело, добро подшучивая над Ольгой, друг над другом, радовались освобождению Владимира. Ждали Константина. Великий князь, несмотря на слабость, пришел в трапезную сам, лишь епископ Кирилл поддерживал его под локоть. Константина усадили в глубокое кресло, обложили подушками.
Смех и разговоры разом стихли. В присутствии великого князя веселиться было зазорно.
Освятив трапезу, епископ Кирилл тоже подсел к столу. Только Агафья стояла, прислонившись к креслу, в котором сидел Константин, и время от времени смахивала слезинки, непрошено выкатывающиеся бусинками из синих глаз.
— Слава Господу, что свел всех за этим столом, — тихо произнес великий князь. — Батюшка и матушка, царствие им небесное, радуются, глядя на нас. — Константин мелко перекрестился на образа. — В благодарность за избавление твое от половецкого плена, брат Владимир, я приказал заложить церковь каменную на торгу володимирском. — Помолчав, он так же тихо и ровно продолжил: — А в Переяславль тебе не след возвращаться. Благо что жена твоя при тебе. Поедешь в Стародуб на кормление. Поживи, пообвыкни, а там видно будет. Ты же, Иван, не тревожься, что без удела остался. Городков в земле володимирской немало. Поживи пока в стольном граде, прошу тебя. Потом в Суздаль или еще куда пойдешь…
— А Юрий как же? — прогудел Иван и, испугавшись своего голоса, поджал плечи и спрятался за спину сидевшего рядом с ним Ярослава.
— За Юрия не тревожься. Он знает, куда пойдет, — многозначительно ответил Константин. — И вот еще что: сына своего Василька я посадил в Ростове, Всеволоду — Ярославль с деревеньками дал, Владимир же еще мал. Подрастет, не обижайте его, дайте и ему город в кормление. — Передохнув, Константин, чуть громче, закончил: — А ноне у нас радость. Сдвинем же чаши во здравие Владимира и жены его Ольги Глебовны, жизни им долгой, счастливой и детишек в дом побольше.
Чаши звякнули глухо, накатило вино теплой волной.
Константин лишь пригубил хмельного меда и поставил чашу на стол. Просветленным взором он оглядел братьев, сделал попытку приподняться с кресла, но не смог. Агафья подхватила его под локоть.
— Простите меня, братья, мочи нет сидеть в застолье. Вы уж тут как-нибудь без меня.
Константин еще раз обвел взглядом каждого, словно прощаясь, перекрестил и, поддерживаемый княгиней Агафьей, медленно ступая, вышел из трапезной. Воцарилось гнетущее молчание. Каждый понимал, что уже недолго осталось жить Константину, и оттого невольно возникало чувство вины и неловкости за свое крепкое здоровье, жизнерадостность.
— Ты бы рассказал нам, брат, как жил все это время? Что половцы? Сильны ли? — первым нарушил молчание Юрий, обращаясь к Владимиру. Тот, пожав плечами, уклончиво ответил:
— Неволя она и есть неволя. Жил надеждой на возвращение. К побегу готовился задолго: ежели ехал на охоту, то только в сторону земли переяславской пути высматривал; броды через речки выискивал; оружие припасал. В побеге помог мне мужик из Галича — Степан. Скажу я вам, богатырь! Не ростом велик и силой, а духом. Шесть раз убегал, ловили, били нещадно, уши обрезали, ноги повредили, а он все едино убежал. Жизнью ему обязан. Пока он со мной, но на отчину просится. А жаль. Что до половцев, — несколько оживляясь, продолжил Владимир, — то скажу одно: народ дикий, жестокий, безрадостный и опасный. Половцы страшны тем, что они довольствуются малым: была бы лошадь да степь. Им не нужны наши города, земли. Полон-то и тот они берут, чтобы пасти было кому табуны лошадей, а золото — чтобы покупать новых кобылиц. Сильны они страхом.
— Как это? — затряс головой Иван. — Страх же делает человека слабым.
Владимир снисходительно улыбнулся и пояснил:
— Половцы делят свое войско на десятки, сотни, тысячи. И десятник за малую провинность волен взять жизнь у любого воина из своего десятка. Чего уж говорить о сотнике или самом хане — за один косой взгляд головы лишиться можно. Они единены страхом и потому опасны.
Владимир замолчал, обвел взглядом сидящих за столом и нарочито громко произнес:
— Да будет о половцах говорить! Лучше о себе расскажите. В степи-то только отголоски докатываются. Вот ты, Ярослав, помирился с тестем? Мы его с Ольгой видели в Киеве, говорили с ним, сердит на тебя.
— А-а! — отмахнулся Ярослав. — Разве же с ним помиришься. Он за всю Русь радеет, ему не до зятя. Уже седина в бороде, а все правды ищет. Удивляюсь я ему: захоти, мог бы сидеть на великокняжеском столе здесь, во Владимире или в Киеве. Так нет же, мечется по земле…
— Все так, — поддержал разговор Юрий. — Только князь Мстислав Мстиславич тем снискал любовь народную, что корысти в нем нет. Бессребреник. К тому же плохого не помнит.
— Это верно, — согласился Ярослав. — Но со мной мириться не хочет. А я на него и не в обиде вовсе, пусть свою гордость тешит.
— А как ты поживаешь, Святослав? Не женился ли? — улыбнулся Владимир, обращаясь к товарищу своих детских игр. — Я частенько вспоминал тебя на чужбине.
Святослав вздохнул и как-то нехотя ответил:
— Живу тихо. Юрьев — городок маленький, жизнь течет в нем медленно, и я живу так же. Полюбил охоту: гоняю по полям да по лесам зверушек. Живу один. Не женился потому, что не встретил такую красавицу, как твоя Ольга.
— Не беда, — перегнулся через стол Ярослав. — У Ростиславы сестра подросла, ядрена девка. Хочешь, просватаем? — предложил он брату, но тот только улыбнулся в ответ. — А то и к князю Давиду муромскому сватов зашлем, у него дочерей полон двор.
— Спасибо, братец, только уж я как-нибудь сам, — рассмеялся Святослав.
Потихоньку холодок, появившийся с приходом Константина, начал таять. Разговор оживился.
Через два дня разъезжались по уделам. Иван уехал с Владимиром и Ольгой в Стародуб, чтобы потом вернуться во Владимир. У Ярослава объявились дела в Боголюбове, и он ускакал со своими гридями с рассветом, а Юрий, пригласив Святослава погостить у него, уехал вместе с братом в Суздаль. Опустело «Большое гнездо». Тишина, покой воцарились в княжеском тереме и еще тревожное ожидание.
Пришла зима снежная, морозная. Смурные дни перемеживались с днями ясными, солнечными, безветренными, когда дым столбом к небу, а душа радуется беспричинно и лик светлеет.
В княжеском тереме оживление. Константину стало легче. Он встал с постели и без сторонней помощи передвигался по дому. Все свое время великий князь проводил в харатейной среди книг, которых уже насчитывалось более тысячи, тихих и трудолюбивых переписчиков. Последние дни Константин был занят тем, что писал наставление своим детям. Склонившись над свитком, он старательно выводил: «Мать любите, меж собой имейте любовь, советуйтесь с князьями, не ищите чужого и не наскакивайте на чужую волость, будьте довольны тем, что имеете».
Передохнув, он продолжил: «Войны не ищите, но если вышли воевать, то живота и статка не щадите. Имейте любовь к дружине, слушайте советов старших. Не принимайте наветов и не любите льстецов. А суд судите так, как «Правда Русская» указывает, не щадя никого».
Константин в изнеможении откинулся.
«Да, много еще надобно сделать: церковь на торгу недостроена, Переяславль Южный с городами поднепровскими без князя — плохо это. Заберет князь киевский земли, потом отвоевывай. В Рязани опять замятня. Чего им мирно не живется? Суетна жизнь. Плохо, что сыновья малы. Как с ними Агафьюшка, управится ли?»
Константин глубоко вздохнул и тихо ткнулся головой в свиток с поучениями сыновьям своим. Это случилось второго февраля тысяча двести восемнадцатого года, в пятницу.
И снова собрались братья в отчем доме. Стояли вокруг гроба молча, понуря головы. У изголовья причитала Агафья. Держась за подол ее платья, шмыгал носом Всеволод. Девятилетний Василько держался по-мужски: стиснув кулаки и сжав зубы. В горнице пахло еловой смолой и ладаном.
Оплакивали великого князя города Владимир, Суздаль, Ростов, Юрьев. Проводить в последний путь Константина приехали князья и бояре других земель, священнослужители, иноземные послы, пришли мужики и бабы из близлежащих городков и окрестных деревень. Отпевали князя в Успенском соборе, там же и положили Константина для вечного упокоения.
Второй раз на великокняжеский стол заступил Юрий Всеволодович. Свершилось это по-будничному, без великих торжеств и пиров. Так захотел сам Юрий. Вместе с ним во Владимир приехал епископ Симон, чтобы возглавить Владимиро-Суздальскую епархию.
В первый же вечер, как Юрий стал великим князем, княгиня Агафья привела к нему сыновей своих: Всеволода и Василька. Юрий усадил княжичей рядом с собой и повел разговор тихо, ласково, вкрадчивым голосом. Он поведал, каким великодушным, богобоязненным и добрым был их отец, сколько хороших дел он совершил. Прочитал наставления, написанные Константином, а в конце беседы Юрий попросил:
— Поживите со мной. Еще успеете уехать по своим уделам. И ты, Агафья, не торопись уйти в монастырь, — обратился великий князь к молодой вдове. — Владимиру всего три года, как он без тебя будет? Да и этим, — кивнул он в сторону сидящих рядом Василька и Всеволода, — нужны материнская ласка и присмотр. Я тебя не неволю, но прошу: не обездоливай детей своих.
Когда Агафья увела сыновей, Юрий призвал к себе боярина воеводу Еремия Глебовича. Тот вошел в горницу, высокий, широкоплечий, седобородый, несмотря на свои сорок два года. Воевода снял отороченную куньим мехом шапку, поклонился великому князю, сел напротив. Еремий Глебович смотрел прямо, говорил громко:
— Прости, великий князь, что не смог проводить в последний путь Константина Всеволодовича. Не успел. Был во Пскове по велению покойного.
— Знаю, воевода, о твоей службе. Призвал же я тебя вот для чего: хочу просить послужить мне не мечом, но умом и сердцем. Два года тому потерял ты сыновей своих: страшна смерть в огне, но судьбы мы не выбираем. Потому хочу дать тебе сына.
Еремий Глебович удивленно вскинул брови.
— Да, не удивляйся словам моим. Будь отцом для сыновца моего — княжича Василька Константиновича. Девять лет ему. Пора уже становиться князем. Ростов с пригороды дан Василию. Хочу, чтобы оградил ты его от злобы боярской, не дал взрастить в ненависти к Владимиру.
— А смогу ли? — неуверенно произнес воевода.
— Сможешь, коли примешь его как сына своего.
— Когда ехать в Ростов надобно? — встал Еремий Глебович, но Юрий жестом усадил воеводу в кресло.
— Не спеши. Жить пока Константиновичи будут при мне, и ты живи в тереме. Чего тебе одному-то в пустом доме дни коротать? Василька к тебе попривыкнет, да и ты узнаешь ближе сыновца моего. А Всеволоду я дам другого наставника. Тому ярославским князем быть.
Пришло время расставаться с братьями. С каждым перед отъездом Юрий имел долгий разговор. Больше всех его тревожил Ярослав. Вздорный, задиристый, он мог сотворить немало не красящих его дел. Одно успокаивало и давало надежду, что Ростислава не даст ему своевольничать. Дочь Мстислава Удалого оказалась нрава независимого, ума быстрого, характера твердого.
Ивана Юрий отправил княжить в Москву. Предложил Святославу Суздаль, но тот отказался, довольствуясь городком Юрьевом. Владимир уехал в Стародуб к своей красавице Ольге. После половецкого плена он неузнаваемо изменился: стал тих, рассудителен, задумчив. Спросив разрешения у Юрия, нагрузил возок книгами из харатейной палаты и забрал одного из переписчиков.
— Неужто пошел по стопам Константина? — встревожился Юрий, но Владимир, улыбнувшись, успокоил его:
— Хочу побольше узнать о землях, окружающих нас, о народах, живущих в тех землях, об их богах. Когда в Киеве гостил у князя Мстислава Романовича, не раз удивлялся уму его недюжинному, множеству книг, прочитанному им, и стыд одолевал за свое невежество.
Распрощавшись с братьями, Юрий неделю расхаживал по княжескому терему, двору, часами стоял в глубокой задумчивости перед иконой Богоматери. К своему второму приходу на великокняжеский стол он подошел более осмысленно и осторожно. Только через сорок один день, завершив поминальный чин по Константину, Юрий собрал в посольской палате князей, бояр, купцов, священнослужителей, людей именитых земли владимирской. Кто с надеждой и любовью, кто с затаенным страхом, кто с неприкрытой злобой смотрел на великого князя, а он, вглядываясь в их лица, понимал, что других не будет, что именно с ними ему предстоит совершить задуманное.
В полной тишине Юрий Всеволодович встал с высокого резного кресла владимирских князей и громко произнес:
— Настало время забыть обиды. Кто старое помянет, тому глаз вон! Не быть замятне на земле володимирской более, порукой тому я и мои братья. А посему перво-наперво надобно порубежье крепить, города каменные строить, с соседями дружбу водить. Чужих земель нам не надобно, но и своих не отдадим. Посольским боярам помнить о том, с этим и в земли иные ехать. Торговлей богатеть, чтоб славой затмить купцов новгородских. Но и о дружине радеть, ибо ворога у Володимира немало! Царьград склонил голову перед крестоносцами, Киев ослаб от междоусобиц и половецких набегов, одна надежда у мира православного — Володимир!
Юрий замолчал, переводя дыхание, и, оглядев еще раз внимавших ему, уже тише добавил:
— Ни славы ради ищу возвышения стольного града и земли володимирской, а чтобы пращурам нашим не стыдно было за нас, чтобы сыновьям и внукам передать отчину богатой и сильной! Потому созвал вас на совет. Жду слова мудрого, как совершить сие непростое дело.
Скинув на руки служке дворовому шубу из лисьего меха и шапку, воевода Кузьма Ратьшич прошел в горницу.
Великий князь стоял в глубокой задумчивости, нависнув над столом. Его взгляд блуждал по разостланной на столе карте, а мысли витали далеко, оттого он не слышал вошедшего воеводу.
Кузьма Ратьшич, крякнув в кулак, подал голос:
— Звал мя, государь?
Юрий перевел взгляд на воеводу и долго не мог понять, зачем тот здесь. Наконец, осознав действительность, великий князь кивнул, приглашая его подойти ближе.
— Ты чего такой сумятишной? — глядя на раскрасневшегося, сияющего глазами воеводу, спросил Юрий. Тот, довольно поглаживая бороду, улыбаясь, ответил князю:
— На улице вёдро , весной пахнет. Снег голубой, чудно!
— А мне вот за делами недосуг и на двор выйти. От дум голова кругом. Подойди, — пригласил Юрий воеводу к столу. — Карту сию видел?
— Множество раз. Карта та батюшки твоего — князя Всеволода Юрьевича, царствие ему небесное. Дорожил он ею, ибо за то, что начертано на этой карте, множество людей верных на чужбине головы сложило.
— Скажи мне, Кузьма, ноне есть в землях чужих доглядчики?
— А то как же, великий князь. Почитай, повсюду разосланы: и у ромеев есть, и у арабов, у свеев тож имеются наши мужики…
— А у булгар?
— И у булгар имеются. Ранее послания шли от купца Савелия со товарищи, а как замолчал тот доглядчик, так князь Всеволод послал в землю булгарскую знакомца твоего — гридя дружины княжеской Романа сына Федора.
— Вон оно что… — удивленно протянул Юрий. — То-то я его не вижу. Долгонько Роман на чужбине. А почто же он не возвращается? Шесть лет минуло.
— Так батюшка твой, великий князь, запретил покидать ему землю булгар до того времени, пока не получит на то повеление. Роман за эти годы все царство исходил. Видишь, на карте сколь городов и городков отмечено, то его заслуга. Нам известна вся сила воинская булгар. Ты воеводу Дорофея Федоровича спроси. Он ведал и при Всеволоде, и при Константине доглядчиками в землях чужих, ему и послания от них шли. Он же потом князю обо всем доводил. А Роману князь Всеволод Юрьевич вот почему запретил на отчину возвертаться. Этот молодец благодаря голосу своему благозвучному, лику пригожему, уму изворотливому к самому царю стал вхож. На пирах рядом с князьями булгарскими сидит, на царские охоты выезжает. Правда, вот уже поболе года вестей от него не было. Не случилось ли чего?
— А послать к нему человека верного можно? — поинтересовался Юрий.
— Чего не послать, коли нужда в том есть. Он вот где, — ткнул пальцем воевода в карту. — В стольном граде — Биляре. Да ты никак, великий князь, задумал булгар воевать? — хитро сощурил глаза воевода.
Юрий улыбнулся:
— Не до булгар ноне. Опять в Рязани замятня, в земле киевской неспокойно, Новгород Великий никак не уймется: все бояре новгородские чести не сложат. Э-эх, — махнул рукой великий князь, — им бы о Руси подумать. — Помолчав, он добавил: — А ты, Кузьма, мне доброго посыльщика к Роману сыщи. Сам ему службу дам. Да боярину Дорофею о том не говори.
— Все исполню, как велишь, государь, — склонил голову Кузьма Ратьшич.
— А что, воевода, говоришь, вёдро? — усмехнулся князь.
— Ярит, аж глазам больно.
— И весной пахнет?
— Звенит воздух, государь, небо бездонно.
— А не промять ли нам лошадей, застоялись, поди, да и гриди засиделись без дела. Эй, кто-нибудь! — позвал князь, и тут же в дверном проеме застыл молодец из княжеской охраны. — Лошадей к крыльцу! Да к Константиновичам забеги. Может, сыновцы захотят на лошадях прокатиться. — И, поймав удивленный взгляд Кузьмы Ратьшича, Юрий пояснил: — А то как же. Княгиня Агафья не послушалась моего совета, ушла в монастырь. Всеволод с Васильком и вовсе осиротели. Теперь о них, как о своих кровных, забота. Да мне и не в тягость. Ну, что, воевода, пошли одеваться.
Горница опустела. Только солнечный лучик, пробившись сквозь наледь цветного слюдяного оконца, медленно полз по оставленной на столе карте, высвечивая землю неведомую — Царство Булгарское.
А через месяц, с опозданием, ибо реки вскрылись ото льда, пришла черная весть из Стародуба: князь Владимир умер.