Глава 11
Поединок оперов
Побеждает не тот, кто сильнее,
А тот, кто привык побеждать.
Наблюдение автора
Дело Халилова висело нераскрытым. Бомжи клялись, что они ничего не знают и в день убийства вообще не приходили в отстойник. Каждый день на оперативках Волин перечислял нераскрытые убийства: Лыжник, Омар, Джаванян, Еж, Шкет с компанией, теперь еще Халилов… И выходило, что городской уголовный розыск во главе с начальником ничего не делает и чем занимается — неизвестно. Причем Волин умудрялся как-то отметить добросовестный труд молодых оперативников: товарищей Гнедина, Комарова, Глушакова, Ежова, которые хотя и не имеют достаточного опыта, но стараются изо всех сил. Гусар подал рапорт на увольнение и лежал в госпитале, поэтому выходило, что не стараются только осколки старой гвардии: Коренев и Волошин.
— По всем перечисленным делам имеется оперативная информация, определены подозреваемые, — пытался оправдаться Лис. — Но доказательственную базу следователи добыть не могут. Поэтому преступления официально остаются «висяками»…
С лицемерным сочувствием Волин развел руками.
— Наши показатели строятся на официальной статистике, а не оперативных материалах. К тому же аппарат уголовного розыска должен обеспечивать оперативное сопровождение следственных действий…
Все эти аксиомы Лис хорошо знал. Но возразить ему было нечего.
Когда сотрудники стали расходиться, Волин попросил его задержаться.
— Что там у тебя с «соседями», Филипп? — спросил он. — Они запросили характеристику и, похоже, готовятся предъявлять обвинение!
Эта новость стала для начальника УР неожиданной.
— Понятия не имею! Они меня вызывали, допрашивали по «крестобойне». Как меня похитили, кому я звонил, что видел… Но на этом дело и закончилось. Какое обвинение они могут предъявить?
— Кто их знает… Они же всегда напускают тумана, улыбаются, а потом — раз! Короче, имей в виду…
Похоже, что сейчас начальник УВД был действительно озабочен.
— Спасибо, — ответил Лис.
В груди у него кипело негодование. Этот Сочнев, значит, никаких выводов не сделал, предостережениям не внял и не успокоился! Вот что такое личное оскорбление. Он в очередной раз пожалел, что выкинул грубую шутку с вазелином.
Но раз фээсбэшник настроился воевать, ему придется воевать!
* * *
Холодные капли серебристой чешуей облепили лобовое стекло «БМВ». Автоматически включились «дворники», две тонкие длинные лапы бесшумно смахнули влагу в сторону, расчистив обзор. Бесшумно работал мотор, внутри было тепло, в уютном полумраке красиво светились приборы панели, пахло натуральной кожей и хорошим автомобильным ароматизатором. Горгуля смотрел в окно и грыз ноготь на пальце с татуированным перстнем.
— Ну и тачка у тебя, папа, чисто самолет, — по-блатному растягивая слова, процедил он и хотел сплюнуть, но плевать тут было некуда.
Горгуля сам был плевком, оскорблением для этого комфортного кожаного салона с ортопедическими, по фигуре, креслами, в которые такие, как он, обычно не садятся, и с удобными подголовниками, на которые они не кладут свои нечесаные и немытые головы. Он сам никогда раньше не ездил в дорогих машинах нового времени. Другое дело — провонявшие карболкой автозаки, раздолбанные патрульные «УАЗы», насквозь прокуренные оперативные «волги» и «жигули»… Впрочем, в самолетах он тоже никогда не летал, поэтому развивать затронутую им тему не имело никакого смысла.
— Кусачки не забыл? — спросил Лис.
— Был бы забывчивым, лежал бы на Северном кладбище, — проворчал Горгуля и пощелкал маленькими, блестящими, похожими на маникюрные, щипчиками.
— Надо же придумать — ксиву на цепочке носить!
— Может, и не будет цепочки, — терпеливо объяснял Лис. — Знаешь, как говорят: то, что положено, на то давно положено! Сейчас все сплошняком нарушают… Главное, запомни: нагрудный карман! Положено — внутренний, но может и наружный… Вот, гляди!
Из нагрудного кармана темно-синего, в едва заметную клеточку пиджака он «засветил» краешек красной «корочки».
— Да въехал я, въехал, — Горгуля скривил губы. — Ты у меня прямо как генерал! Сперва «баяном» петь заставляешь, а теперь еще и лягушкой скакать… То запрещал «щипать», то сам «сажаешь на резину»… Да еще к «конторскому» подводишь… Не нравится мне все это.
— Мне тоже не нравится, Горгоша, — отозвался Лис. — Но деваться некуда…
— Да мне один хрен, кого щипать…
От Горгули несло потом, дешевым табаком и безразличием. А теперь он еще принялся смачно жевать зубок чеснока, распространяя вокруг острый тяжелый дух.
— Ты это чего? — недоуменно спросил Лис.
— Так надо, папа, — ответствовал агент и отвернулся.
Через улицу, сквозь косую сетку дождя, был виден вход в серое четырехэтажное здание с псевдоколоннами и фризом, увенчанным гербом СССР. Совершенно непонятно, кто и почему прозвал здание Тиходонского ФСБ «Зеленым домом». Серое, серо-унылое, мрачно-серое! — где тут хоть капля зелени? Может, очень давно было зеленым? Или имелся в виду цвет валюты? Когда-то «Контора» не на жизнь, а на смерть боролась со скупщиками долларов и марок. Действительно не на жизнь, а насмерть — в прямом смысле. Тогда за это вполне могли расстрелять. И расстреливали!
Время от времени отворялась тяжелая дубовая дверь, впуская-выпуская очередную фигуру в темной, тоже чаще всего серой одежде. В последние сорок минут поток входящих сошел на нет, зато желающих покинуть здание стало гораздо больше. Одно за другим гасли высокие окна. Рабочий день закончился. Лис посмотрел на часы — 18.54.
— Действуй только наверняка, — повторил он в очередной раз.
У таких, как Горгуля, ум простой и заскорузлый. Чем больше повторов, тем лучше запомнит.
— Не торопись. Не фартит — завтра повторим. Или через неделю — не к спеху. Если тебя поймают, сам понимаешь: «колоться нельзя»!
— Да я в жизни не кололся, — обиделся Горгуля. И, помолчав, добавил: — А чего ты на рожон прешь? Неужто так приперло?
Лис бросил косой взгляд.
— Не твоего ума дело.
— Ага.
Время шло. Все реже хлопала дубовая дверь, «Зеленый дом» погружался в темноту. Лис протер куском замши запотевшие стекла, усилил вентиляцию. Он сам понимал, что здорово рискует. Дело уж очень деликатное. С Лешим было бы проще. Но того клиент знает в лицо, к тому же Леший очень давно не «щипал», руки чуткость потеряли… А Горгуля всю жизнь карманы чистит, он в этом деле ас…
Вор беспокойно пошевелился.
— Твой фраер ночевать там, что ли, вздумал? Смотри, уже разбежались все давно!
Лис посмотрел на третье от входа окно на втором этаже, где тяжелые шторы еще светились тусклым болотным светом. «Зеленые!» — отметил Лис с усмешкой.
— Погоди еще немного, — сказал он. — Или на работу опаздываешь? А может, жена заругает?
— Работа… Я тяжелей кошелька ничего не поднимал… И жены у меня отродясь не было. «Закон» запрещает… Раньше запрещал.
Горгуля заворочался на сиденье, зашмыгал носом.
— Раньше на карманах хорошо зашибали. Помню, в 73-м на Новый Год с Пасечником в театр ломанулись, там этот как раз выступал, певец, как его… Ну, который про «Последнюю электричку» пел!.. Хороший певец! Давиловка была, бабы буром пёрли, зыркалы вылазили!
Он рассмеялся.
— Мы за один только вечер рубликов семьсот нащипали — мотоцикл купить можно. И в трамвае иногда целую получку снимали, а на кабак всегда хватало. А сейчас там денег нету — одна нищета голимая катается…
— Поэтому карманников мало стало? — спросил Лис. — А раньше это была «белая кость», элита криминального мира…
— И поэтому тоже, — вздохнул Горгуля. — Только главное — в другом. В головах главные изменения, а не в карманах…
— Интересно! — Лис очень удивился и действительно заинтересовался. — Да ты философ, Горгоша! И какие же в головах изменения?
Вор снова вздохнул.
— На «кармаша» долго учиться надо. Это артист, на которого никто не подумает… Чуткий, осторожный, внимательный… Ну, и работать, конечно, чисто… И «щипать», и «писать», и «рыбалить». Я вообще все умел…
— Тихо, — перебил Лис. — Приготовься.
Окно на втором этаже погасло. Горгуля замолк. Через минуту-две парадная дверь открылась. На улицу вышел Сочнев, на ходу застегивая куртку, и открывая зонт.
— Вот он! — Лис толкнул агента в бок. Тот прислонился к стеклу, вглядываясь.
— Срисовал, — наконец, проговорил он.
— Очень хорошо. Смотри, запоминай, — только и сказал Лис, наблюдая, как Сочнев, влившись в толпу спешащих под зонтами и без прохожих, быстро перебегает дорогу и направляется к аквариуму остановки, плотно набитому мокрыми и усталыми рыбами.
Довольно быстро подошел переполненный четырнадцатый номер, и Сочнев втиснулся внутрь. Лис плавно взял с места, обогнал автобус и через минуту притормозил перед следующим аквариумом. Дождь не прекращался, и здесь тоже тесно жались друг к другу вымокшие пассажиры.
— Давай, Горгуля. Аккуратно. Ему почти через весь город переть, так что не спеши, осмотрись…
— А то первый раз замужем!
Вор неловко открыл дверь и выбрался наружу. Нелепая фигура в кепке, старом выношенном плаще, мятых коротких брюках и огромных, незашнурованных ботинках вприпрыжку подбежала к стеклянному павильону и забилась под навес.
Лис дождался, пока подошел автобус и агент ужом проскользнул в плотно набитый салон. Потом, немного приотстав, медленно поехал следом. Он сделал все, что мог, теперь от него ничего не зависело. Но он был уверен в успехе. Потому что дурно и остро пахнущий, нелепо одетый и простецки выглядящий Горгуля являлся одним из лучших специалистов для той работы, которую ему предстояло выполнить.
Автобус был переполнен. Горгуля внимательно просеял взглядом плотную пассажирскую массу. Вначале он искал быстроглазых оперативников из «карманного взвода» и нервных, дерганых «кармашей», которые могут испортить всю картину. Но ни тех, ни других здесь не оказалось. Зато будущего «терпилу» он увидел почти сразу — тот стоял, прижатый к сиденью, в нескольких метрах от него. Полное лицо раскраснелось, губы недовольно сжаты, руками держится за поручень, в одной зажат сложенный зонт. Неудобно.
«Чего ж ты, лошара, на тачку себе не заработал?» — подумал вор со злорадством. Зажатый в толпе, Сочнев казался глупым и беззащитным, как заехавший в камеру «первоход», которого новые «друзья» посадили играть в «очко» и собираются отнять вещи, деньги, будущие передачи и вообще обратить в рабство.
Горгуля отвернулся, чтобы не привлекать к себе внимание жертвы, и осмотрелся еще раз, на этот раз ища бдительных, крикливых любителей совать нос в чужие дела и прочую активную публику, способную вмешаться в его работу. Но таковых тоже вроде бы не было, во всяком случае, в глаза они не бросались. Хотя такие активисты могут проявляться и неожиданно. Поэтому сработать надо чисто.
Вообще-то, в былые времена «кармаши» работали бригадами — втроем, вчетвером… «Тырщики» создают давку вокруг ушастого фрайера — толкают, прижимают, наступают на ноги — отвлекают, короче, и поворачивают к «центровому» поудобней, а тот снимает «лопатник» и тут же передает «атасному», который мгновенно «делает ноги». Но это давно было, когда профессия себя оправдывала… Сейчас все хотят сорвать бабло без всякого труда, без подготовки, без учебы… Зачем все это, если можно дать клиенту по башке и вытрясти карманы…
Но он и один сработает чисто. Мастерство, как говорится, не пропьешь.
Горгуля стал сокращать дистанцию.
— Извините, гражданочка…
— Можно пройти, девушка? — а той «девушке» уже лет шестьдесят, вон как разулыбалась — рот до ушей.
«Кармаши» — самые вежливые пассажиры на свете: они не хамят, не прут буром, не наступают на ноги… до поры. Они знают, что у вагонной толпы свои законы, своя механика движения, свои глубинные течения, стрежни и тихие затоны. Как опытный рыбак знает, в каких условиях хорошо ловится щука, а в каких — стерлядь… В любую точку салона можно быстро попасть, не прилагая никаких усилий — только используя движения толпы.
— Семашко! — невнятно пробубнел водитель.
— А н-ну-ка, гражне псаж-ж-жиры, вдохнули! — раздался молодой нетрезвый голос.
Горгуля увидел высокого сильного парня со светлым чубом, неукротимо продирающегося к передней двери. Он отодвигал стоящих на пути, раздвигал плотную толпу, оставляя за собой некоторое разрежение. Горгуля кое-что прикинул, рассчитал траекторию и чуть подался назад. Вовремя. Остающееся за чубом разрежение захватило его и в мгновение ока протащило в глубь салона. В нужный момент он схватился за поручень и прижался к сиденью, чтобы оказаться аккурат позади Сочнева, приткнувшись животом к его спине. Густо дохнул чесноком, чтобы терпиле не пришло в голову поворачивать свою харю. Он стоял, уставившись сонным взглядом в окно, позевывал и недовольно бурчал под нос, когда его толкали. Вел себя, как все. Но это только в области всеобщей видимости.
А его правая рука с зажатой между пальцами «мойкой» аккуратно погладила левый бок Сочнева, распустив шов на куртке, подмышкой, на пять сантиметров. Так опытный хирург удаляет аппендицит — через крохотный разрез. Ойкнув и извинившись, он надавил на «оперируемого», развернул его поудобней, просунул пальцы в прореху, нежно ощупал пиджак. В нагрудном кармане имелось что-то твердое. Он зацепил пухлый прямоугольник, вытащил, скосил глаза. Удостоверение в обложке, в углу дырочка с пистончиком. Цепочки, правда, нет. Когда он засовывал добычу в карман плаща, непригодившиеся кусачки упали на пол. Жалко…
Дело было сделано, но Горгуля задержался еще на несколько секунд: пальпация показала, что во внутреннем кармане лежит большой и толстый «лопатник». «Мойка» столь же нежно вскрыла костюмную ткань. Чуткие пальцы нащупали кожаную обложку и аккуратно извлекли ее на свет божий. Клиент не ворохнулся.
— Чехова! — объявил водитель.
— Ой, чуть не проехал! — всполошился Горгуля, оттолкнулся от поручня и стал тихонько выгребать к выходу. Через минуту он уже стоял на мокром асфальте, похожий на вынырнувшего из бурного моря пловца. Автобус с лязгом захлопнул двери и, заваливаясь на правый бок, пополз дальше. Он с облегчением жадно вдохнул свежий воздух.
Пронесло! Дождь усилился, но он не мог испортить настроение. Удачно сработавший вор чувствовал себя отлично, будто выпил стакан дорогой чистой водки под хорошую закуску.
Вот посмотреть бы сейчас на рожу ушастого фрайера. Он небось еще и не хватился. Но все равно надо уносить ноги…
Горгуля пошел вдоль дороги, с удовольствием закуривая сигарету. Людей почти не было, и он позволил себе на ходу осмотреть добычу. Открыл удостоверение. На фотографии терпила был в форме. «Майор Сочнев Владимир Яковлевич, состоит в должности сотрудника». Ладно. Теперь бумажник. Восемьсот рублей с мелочью, несколько визиток, какие-то квитанции. Деньги он переложил к себе в карман, все остальное вместе с бумажником, нагнувшись, бросил в решетку сточной канализации.
— Подвезти, кореш? — рядом притормозил знакомый «БМВ».
— В Нахичевань, папа! — Горгуля плюхнулся на мягкое сиденье, по-хозяйски развалился, вытянул ноги.
— А это вместо оплаты! — он протянул похищенное удостоверение.
— Молодец, Горгоша! Держи!
Лис протянул несколько тысячных купюр. Горгуля пересчитал — пять.
— Слышь, папа, я кусачки потерял. Хромированные. Добавить бы надо.
Лис протянул еще тысячу.
— А ты больше ничего не взял?
— Взял бы миллион долларов, да не было, — быстро ответил Горгуля. И чтобы соскочить со скользкой темы, спросил: — А что это за должность такая — «сотрудник»?
— Государственная тайна, — ответил Лис и прижался к тротуару. — Будь здоров, Горгоша! Дальше на такси. Ты теперь при деньгах!
* * *
В час тридцать ночи «Боинг» рейса «Дубай-Москва» совершил посадку в Шереметьеве. Сильно воняло керосиновой гарью, и даже пронизывающий зимний ветер не мог разогнать этот тошнотворный запах. Мертвенные блики сигнальных фонарей меняли формы и цвета, напоминая, что ночь — время призраков.
Невысокий мужчина с сине-серым, как компьютерный пластик, азиатским лицом первым спустился по трапу в стылую зимнюю ночь. Он кутался в легкое пальто и зябко втягивал голову в плечи. На очищенных от снега бетонных плитах, рядом с блестящим черным «майбахом» его поджидал среднего роста человек в дубленке и меховой шапке. Вид он имел сановитый и, на первый взгляд, являл собой полную противоположность прилетевшему. Второй же, более внимательный взгляд, мог определить, что они, напротив, — удивительно похожи. Возможно, его лицо было сделано из такого же пластика. Эти двое напоминали инопланетян, назначивших тайную встречу на тихих задворках Галактики.
— Доброй ночи, Калым, — поприветствовал прибывшего Лебедь, практически не раскрывая рта.
— Здравствуй, Лебедь, — ответил гость, не иначе как с помощью некоего скрытого внутри грудной клетки устройства.
— Можем поговорить в машине. Я сам за рулем, без водителя.
— Хорошо.
Они уселись в машину. Лимузин отъехал в сторону аэровокзала, замигал «аварийкой» и остановился, прижавшись к сугробу.
— Как Эмираты, Калым? Загара не вижу, но, в отличие от меня, ты наверняка обходишься без солярия…
— Это точно. Я там уже пять лет. Хороший бизнес, хорошая жизнь. Только летом жарко. Тогда уезжаю в Ниццу. Что случилось?
— Есть дело. Очень деликатное дело, Калым, — почти не разжимая губ, произнес Лебедь. Посторонних рядом не было, машина дважды в день проверялась на «жучки», но по какой-то давней и въевшейся в кровь привычке они говорили очень тихо.
— Понятно.
— Это важно для меня, Калым.
— За каким-нибудь порожняком ты бы не стал меня искать и встречать у трапа. Говори.
— В Москве ты как рыба в воде, Калым… Ты был диспетчером, ты все знаешь…
— Хватит ластами бить. Говори.
Лебедь вздохнул. Было видно, что у него язык не поворачивается сказать то, что он собирался. Но он все же сказал.
— Был в Москве такой Еж. Слыхал?
Калым вместо ответа почесал одним пальцем аккуратную лысинку на темени. За такие вопросы отрезают язык. Но Лебедь знал, какие он задает вопросы и кому. И если все-таки задает…
— Я с ним работал, — произнес Калым не иначе как внутренним голосом, поскольку рот его оставался неподвижен. — А дальше что?
— В 2008 он пропал. Знаешь?
— Ну, допустим… Хотя в восьмом я уже соскочил с этой темы.
— Мне надо знать, что с ним случилось. Профсоюз должен быть в курсе…
— Ты же из другого профсоюза. А за такое любопытство могут голову свинцовой печатью запечатать… Причем и тебе, и мне…
— Знаю.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Мне надо знать, кто его на заказ вызвал.
— Никто тебе этого не скажет.
— Знаю. А тебе скажут?
Наступила долгая пауза.
— Зачем тебе это нужно? — первым нарушил молчание Калым.
— Тебе скажут, Калым?
Тот пожал плечами.
— Пятьдесят на пятьдесят. Могут и сказать. Не важно.
— Когда нас в 93-м на «красную» зону в Энгельс бросили, тогда все было не важно, Калым, — сказал Лебедь. — Отморозков тех сифилисных помнишь еще, которых в «хату» к нам понагоняли? Вот то-то и оно. И петля тогда казалась слаще жизни. Это ты помнишь, Калым? Но мы не высчитывали, что важно, а что нет. Просто держались один другого, это было важней всего. И выжили. Так?
Калым подумал и кивнул.
— И неплохо живем, правда? Тогда мы и подумать не могли, что будем так жить…
Калым молчал.
— Я тебя все эти годы не просил ни о чем, — сказал Лебедь.
— Ладно, — сказал Калым и посмотрел на часы. — Высадка заканчивается. Поехали, а то мои люди поднимут кипиш…
У входа в VIP-зал нетерпеливо толклись трое плечистых парней в черном. Они расспрашивали о чем-то сотрудника милиции, а тот, в свою очередь, нервно запрашивал кого-то по рации. Лимузин подкатил к ним вплотную.
— Я здесь! — сказал Калым, приоткрыв дверцу. Парни успокоились, милиционер с явным облегчением, ушел.
Калым хотел уже выйти, но замешкался и повернулся.
— Я попробую. Только… Короче, сейчас у меня врагов нет. Если грохнут — то, значит, по твоей теме…
* * *
— Пятидомики, — уныло объявил водитель.
Автобус был почти пуст, и Сочнев беспрепятственно прошел к выходу. Дождь почти перестал, и он решил забежать в магазин, купить говяжьих сарделек, которые всегда ел на завтрак, и пакет кефира, который всегда пил перед сном.
Купил еще шоколадку детям, банку растворимого цикория — очень полезная штука, на кассе взял мятной жвачки — никогда не помешает, если идти к начальству. «Свежее дыхание облегчает понимание», — вспомнил он рекламный слоган. А запах «после вчерашнего» — наоборот, подрывает авторитет.
— С вас двести пятьдесят четыре рубля, — девушка-кассир посмотрела сквозь него и зевнула, аккуратно прикрыв рот ладошкой. Ее длинные ногти загибались внутрь и имели вид натурально хищный.
Сочнев полез за бумажником. Он вспомнил вдруг ту ветеринаршу в поезде, как ее, Надю, у нее тоже были длинные хищные ногти, и еще…
Стоп. Бумажника на месте не оказалось. Он это сразу понял, потому что нигде не ощущался его вес и твердость кожаной обложки. Что за ерунда?
— Секунду, девушка.
Сочнев тщательно общупал внутренний карман, похлопал по боковым. Ключи от дома, расческа, носовой платок, коробочка с лекарствами. Так… Может, по ошибке сунул в брюки? Он никогда не носил бумажник в брюках, но мало ли как бывает!
— Да погодите вы немного! — с раздражением повторил он кассиру, а заодно и выстроившейся за ним очереди. Хотя никто пока не выказывал признаков нетерпения.
В брюках бумажника тоже не было. Да и быть не могло: это же не смятая сотня — его сразу чувствуешь… Сочнев соображал. Забыл дома. Выложил и оставил на столе. Вытащила за каким-то лядом жена. Или Пашка. Или Софочка. Или… Потерял. Украли. Нет, такого быть не может…
— Не убирайте это пока. Я позже подойду, — буркнул он и прошел за кассу, оставив корзину с покупками.
Еще несколько секунд он стоял в проходе, у выкладки колбасных изделий, продолжая растерянно ощупывать себя и в то же время понимая, что бумажника при нем стопудово нет. Он теперь ясно чувствовал отсутствие привычной тяжести и упругой твердости в кармане напротив сердца, где всегда лежали его бумажник и служебное удостоверение…
Удостоверение, повторил он про себя и похолодел.
«Служебное удостоверение каждого из вас — это кусочек знамени нашего Управления, — сказал как-то генерал Лизутин с праздничной трибуны на „День ЧК“. — Если утрачено знамя — часть подлежит расформированию! Утрачено удостоверение — сотрудник подлежит увольнению!»
Удостоверения тоже не было. Не было кусочка красного знамени! Не было!
— Ну, чего уставился? — рявкнул он на охранника в мешковатом форменном костюме, который то ли с любопытством, то ли с подозрением наблюдал за ним из-за стеллажей. Охранник нахмурился и подошел ближе. Похоже, он был из милицейских отставников.
— Почему грубим, гражданин? Почему стоим на проходе, ничего не покупаем? Чего ждем?
Да, точно из ментов!
— Документики имеются?
— Да я…
Сочнев запнулся. Документиков не имелось. Он почувствовал себя голым.
— Да я хотел копченой колбасы взять, а деньги дома забыл…
Сдержав ругательство, он чуть ли не бегом выскочил на улицу и трусцой добежал до дома.
— Удостоверение пропало! — с порога выкрикнул он. — И бумажник, да черт с ним! Дома не находили?
— Может, Пашка взял? — предположила жена. — Помнишь, он во втором классе твой значок с мундира свинтил, перед ребятами хвастался?
— Так спроси у него! Быстро! — огрызнулся Сочнев, снимая промокшие туфли.
— Сейчас спрошу, — подчеркнуто вежливо ответила она, встала и, прежде чем выйти из прихожей, добавила: — Только не надо истерить, Володя.
Ее невозмутимости можно только позавидовать. Не понимает, чем это пахнет. Не только для него, для всех, для всей семьи.
Раздевшись, он быстро прошел в свою комнату. Перерыл бумаги на письменном столе, пересмотрел все ящики, заглянул в шкаф и проверил карманы одежды. Бесполезно. Маленького знамени майора Сочнева нигде не было!
В комнату заглянула Ленка.
— Нигде нет, Вовик. Ни на серванте, ни в детских игрушках, ни на книжных полках. Я даже в корзину с бельем заглянула… А Пашка не брал.
— Иди ищи. Это очень важно!
В квартире было неестественно, ненормально тихо. Обычно в этот час Софочка с мамой смотрят вечерний сериал, Пашка мочит монстров в «Куэйке», параллельно в кухне бормочет магнитола, которую забыли выключить после ужина. Сейчас же вообще ни звука. Все зашились по углам. Дом похож на… Картина есть такая, «Арест пропагандиста». Во, точно. Все вверх дном.
Сочнев с усилием потер руками лицо, взлохматил волосы. За стенкой шепотом переговаривались Лена с Пашкой. Пашка всхлипывал.
Ему захотелось врезать кулаком по стене и заорать.
— Возьми себя в руки! — сказал он. — Думай, думай дальше!
Думаем. Так… Ну, казалось бы, с какой радости служебное удостоверение может оказаться в бельевой корзине? Или в старом ящике с детскими игрушками (которые давно пора выкинуть, сто раз Ленке твердил). А?.. Но в конце концов все оказалось перерыто. И корзина, и ящик, и письменный стол, и одежда в кладовой, и даже позапрошлогодний хлам на балконе. Сочнев не часто проводил обыски, но их логику сейчас прочувствовал хорошо: чем дольше не можешь найти нужную вещь, тем с большим остервенением и в более несуразных местах начинаешь искать. А вдруг незаметно выпало из кармана, а дети случайно зафутболили под диван?.. Отодвигаешь диван, ага. Тяжеленный диван с треснувшими ножками. Потом разбираешь стеллажи с обувью. Могло ведь в ботинок упасть. Потом…
Он все-таки не выдержал.
— Пашка! Софья! А ну-ка сюда, живо! И рюкзаки свои несите!
Явились. Пашка набычился, прячет покрасневшие глаза. Софочка громко хлюпает носом. Сочневу хочется… Не знаю. Сгробастать их всех в охапку, поплакать вместе с ними, что ли. Или поубивать всех на месте. А вдруг Пашка в самом деле продал удостоверение каким-нибудь уродам-старшеклассникам? Чтобы месяц потом можно было давиться мороженым и водить компании в «Макдоналдс». А он ведь ни за что не сознается…
— Вытряхивайте. Прямо здесь, — сказал Сочнев.
Пашка стоит неподвижно, застыл. Потом резко, со злостью, опрастывает рюкзак — на! Софочка, не обращая на брата внимания, присела на корточки, аккуратными стопочками раскладывает на полу свои книжки, тетрадки, пенал, бумажный мусор, высохший огрызок от яблока… Пришла Ленка, руки сложила на груди.
— Я следующая на очереди? Сумочку нести?
Он не стал отвечать, ругаться не хотелось. На самом деле он давно уже в ее сумочку заглянул, все там перерыл. Он оперативник, в конце концов. Не лох какой-нибудь.
— Может, раздеться до трусов?
Ничего, ничего. Сочнев ногой небрежно разворошил кучу Пашкиного школьного хлама, посмотрел. Ничего не увидел.
— Забирайте и уходите.
Дети безропотно собрали манатки и ушли.
Он прошел на кухню, заглянул зачем-то в кухонный шкаф, заглянул под лежащее на мойке полотенце.
Ленка молча наблюдала за его движениями.
— Ты с ума сошел, Володя. Тебе не кажется? Чего ты так психуешь? Объяснишь — выдадут новое…
Дура. Действительно ничего не понимает.
— Да меня уволят к гребаной маме! — крикнул он, выпрямившись и стукнув кулаком по столу. — Хорошо еще, если под суд не отдадут, поняла?!
Ленка долгим оторопелым взглядом посмотрела на него.
— Уволят?
— Да!!!
— Из-за какого-то удостоверения? — пробормотала она.
Сочнев с шумом набрал воздуху в грудь.
— У нас считается, что это частица знамени. Ты понимаешь, что такое знамя?
— Извини, извини. Я ведь не знала, — торопливо проговорила она. — Я просто так, подумала… Ну, извини, Володенька.
Ленка подошла к нему, обняла за голову, с силой притянула к своей мягкой, пахнущей кухней и стиркой груди.
— Все образуется. Ничего, Володь. Все к лучшему, вот увидишь…
Она замолчала, дыша ему в макушку. И вдруг выдала:
— Может, тогда в адвокаты пойдешь? Там, вроде, хорошо зарабатывают…
Сочнев оттолкнул ее, встал и заорал так, что зазвенели тарелки в сушилке:
— Да ты просто дура! Дура!!
Ленка всхлипнула и выскочила в прихожую. А он опустился на стул и сжал руками виски. В них что-то билось, будто хотело выскочить наружу. Может, выпить? Да нет, давление и так поднялось, как бы инфаркт не поймать…
— Володя, смотри, — на пороге появилась Ленка с его еще не высохшей курткой. Ее тонкие пальцы торчали из прорехи под левой подмышкой.
— Что это?!
— Ну-ка, дай! — он почти вырвал куртку, уставился в аккуратный разрез на боку, потом побежал к пиджаку. Там тоже имелся разрез.
— Это карманники, Володя! — с облегчением сказала жена. — Вот видишь, все и разъяснилось! За карманников-то ты не отвечаешь?
Он только скрипнул зубами.
— Это спецом, — убитым голосом сказал он. — Целевка.
— Что?
— Его специально украли!
— Ну, что ты говоришь, Володя! Кто будет специально красть твое удостоверение?
— Есть один человек, кому это выгодно.
— Этот, что ли… Пальчухин?
Сочнев даже не улыбнулся. Только Лис, больше некому! У хитрого мента десятки подручных из уголовников… Вон, хотя бы тот, кого он раскручивал по краденым телефонам… Но его в автобусе точно не было! Да и потом, это уж слишком изощренно, это сложная операция, ее надо специально готовить, репетировать, задействовать много людей: контроль, страховка, прикрытие. Ну, а может, просто случайность?
Он оделся, взял деньги, прихватил фонарик и вышел на улицу.
Здесь подмораживало. Сразу стало легче дышать. На углу светило желтым гребешком такси.
— Слушай, шеф, у меня деньги и документы украли. Надо по остановкам проехать, урны проверить. Может, выбросили…
— Давай проедем, — кивнул водитель. — Они всегда ксивы сбрасывают. Им-то зачем?
Они повторили весь сегодняшний маршрут, на каждой остановке Сочнев заглядывал в урны. Но увы: удостоверения личности ни в одной из них не было. Бесценный клочок красного знамени пропал бесследно!
* * *
Калыма не грохнули. Вторая беседа состоялась через неделю, в VIP-зале Шереметьево. До вылета рейса в Дубай оставалось чуть больше часа. Они сели на кожаный диван в углу, взяли по чашечке кофе. Оба выглядели вполне респектабельно, в хороших костюмах, только у одного костюм был зимний, шерстяной, а у второго — летний, из супершелка 300. Татуировки они свели давно, и сейчас в них трудно было распознать бывших зеков.
— Тема гнилая, — без предисловий начал Калым. При дневном освещении было видно, что его плоское, загорелое лицо испещрено оспинами.
— В нашем профсоюзе работают со страховкой, чтобы в случ чего… Ну, ясно…
Лебедь кивнул.
— Еж сказал напарнику, что получил заказ в Тиходонске. Уехал и не вернулся. Напарника вскоре менты застрелили. А диспетчер и остальные разбираться не стали — времена изменились, никому ничего не надо, своя шкура дороже… Так и не спросили за него!
— А с кого спрашивать-то? Имя узнал?
— Есть там такой Гарик… Портовый, что ли… Или речной…
— Речпортовский?
— Во, точно… Безнаказанным остался, сучара…
— Теперь с него спросят, будь уверен! — зловеще пообещал Лебедь.
— Потому я и встрял в эту тему, — сказал Кальян. — Эти козлы не понимают: раз такое спустишь, а потом всех исполнителей станут в асфальт закатывать! Мне это не по душе. Хотя я уже давно в стороне…
— Нас не переделаешь, Калым. «Закон» у нас в крови.
— Да. Молодых перековать надо. Только некому.
— И время другое.
Со стороны их беседа походила на сеанс чревовещания — лица старых корешей оставались неподвижными, как у каменных идолов. И если бы опытный глаз наблюдал за ними со стороны, он бы сразу распознал — кто перед ним. Ни дорогие костюмы, ни отсутствие татуировок, ни нахождение в VIP-зале не помогли бы замутить картину.
— Благодарю, Калым, — Лебедь положил на низкий полированный столик бумажный сверток.
Тот неспешно развернул, ворохнул пачку пятисотевровых купюр. Хмыкнул.
— Это от твоего пацана?
— Считай, что от него.
— Так и считаю. А он у тебя теперь в обязаловке будет…
Калым сунул деньги в карман.
— Думаешь, мы теперь в расчете? — очень серьезно спросил он. И смотрел тоже очень внимательно и серьезно. Это был страшный взгляд.
Лебедь давно знал Калыма, они много пережили вместе и вроде были друзьями. Но сейчас на него повеяло могильным холодом, и он испугался. По-настоящему испугался. И покачал головой.
— Нет, не думаю. Я твой должник, Калым.
Некоторое время они сидели молча. Дело сделано, говорить больше не о чем. Под давящим взглядом азиата Лебедь чувствовал себя очень неуютно. Глаза начали слезиться.
— Внимание! Заканчивается посадка на рейс 454 «Москва-Дубай»! — жестко объявил динамик. — Опаздывающих просьба пройти к стойке номер восемь!
Калым наконец отвел взгляд и встал.
— Будь!
Лебедь смотрел, как он идет к двери тяжелой и твердой походкой андроида.
Потом достал мобильник, набрал номер.
— Ты был прав, Иван, — сказал он. И неожиданно для себя добавил: — А у меня вся спина мокрая.
И нажал отбой. Спина у него действительно была мокрой. И руки тоже, даже клавиши телефона взмокрели.
* * *
Враги наступали, и их было видимо-невидимо. Чужие шинели чернели на белом снегу, до самого горизонта, как воронье на свалке. Они отбивались на округлом зеленом холме, окружив редкой цепочкой стоящее посередине красное знамя. Под ним стояла пушка 1812 года, из которой стрелял полковник Вознюков — замнач Управления по оперработе. Лицо его было перепачкано гарью и обожжено, наверное от пушечного огня на обороняемом холме, и царило лето. Остальные, офицеры и прапорщики, отстреливались из обычных «АК-47», в которых никак не заканчивались боеприпасы. Но кольцо наступающих сужалось и пушка не помогала.
— Товарищи, надо идти на прорыв! — призвал генерал Лизутин. Он тоже был запачкан сажей, а в руке почему-то держал ножницы.
— Знамя придется выносить по кусочкам, иначе его не сохранить и наше Управление расформируют!
Он защелкал ножницами, настригая красное полотнище на небольшие клочки и вручая их каждому бойцу.
— Вернувшись в расположение, мы сошьем знамя заново!
Они помчались с холма. Впереди, на пушке, катились Вознюков с Лизутиным. Огромные вороны испуганно взлетали, освобождая дорогу. Сочнев бежал последним. Он хорошо знал, что бывает, когда проворонишь частицу знамени, поэтому держал свою во рту. Правая рука рубила врагов саблей, правда, враги ухитрялись уворачиваться, поэтому острый клинок со свистом рассекал воздух.
А вот и родное Управление, они вбежали под надежные стены, заперли дверь и оказались в сверкающем огнями актовом зале. Лизутин поднял сшитое из кусочков знамя. Но что-то было не так. Одного клочка не хватало, и в знамени зияла вызывающая дыра. Возмущенные взоры сослуживцев обратились к Сочневу. Тот засуетился, полез пальцем в рот.
— Да вот же он… Вот… Куда он мог деться?
Во рту ничего не было. Неужели отняли враги? Или он просто проглотил скользкую материю?
Но это никого не интересовало. Лизутин поднял старинный, опять-таки из 1812 года, пистолет с дулом, напоминающим мортиру.
— Знамя собрано не полностью, а следовательно, знаменем не считается, — объявил генерал и прицелился. — За преступную халатность майор Сочнев приговаривается к расстрелу с последующим увольнением из органов ВЧК-ОГПУ-НКВД…
Он проснулся весь в поту.
* * *
Сколько раз Сочнев входил в «Зеленый дом»! Сосчитать это невозможно, потому что простое перемножение рабочих дней на стаж выслуги не годилось: иногда он многократно отлучался из Управления и так же многократно возвращался. О чем он думал в эти мгновенья? О разном. Иногда волновался, ожидая выволочки от начальства, иногда обдумывал какие-то рабочие моменты, изредка вспоминал подробности семейной ссоры… Но он никогда не задумывался, как, собственно, войти внутрь! Потому что эта процедура была самой простой в его служебной деятельности: подошел к турникету, извлек удостоверение, показал в открытом виде дежурному прапорщику, тот нажал педаль, турникет провернулся — и вот он уже в здании. С годами процесс упростился: все постовые хорошо знали его в лицо и, несмотря на строгие инструкции, довольствовались обложкой удостоверения либо ее частью, «засвеченной» из нагрудного кармана, а иногда и просто движением руки к левой стороне груди.
Но сейчас он был озабочен именно процедурой входа. Вдруг на вахте окажется новый постовой? Или пройдет очередная директива об усилении бдительности? Или еще что-нибудь из этого ряда…
…Ему повезло. На посту дежурил Саша Бокун, с которым Сочнев был хорошо знаком, даже опрокинул пару рюмок на каком-то праздничном застолье. И директив никаких не поступало, во всяком случае, он только бросил руку к нагрудному карману, как Бокун улыбнулся и открыл турникет.
— Все нормально, Саша? Ну и молоток!
Сочнев приветственно махнул рукой и стал подниматься по лестнице.
* * *
Ночью кто-то повесил над входом в городскую Думу огромный кумачовый баннер с надписью «Воры и буржуи — нах!». Здесь же красовался рисунок с серпом и мужским детородным органом. Одним из первых баннер увидел сам мэр. И хотя он в открытую никогда не поддерживал воров и буржуев, больше того, многократно выступал с принципиально-суровым осуждением расхитителей и коррупционеров всех мастей, но на этот раз почему-то обиделся и поднял скандал. В девять утра генерал Лизутин вызвал Сочнева на ковер и вкатил ему по первое число. Камеры видеонаблюдения зафиксировали лица злоумышленников, да они и не скрывались: баннер имел подпись. Сработала местная ячейка нацболов, «группа Дойкина». А это линия майора Сочнева, зона его прямой ответственности!
Задача была поставлена прямая и простая, как трехгранный штык: Дойкина свинтить раз и навсегда. Неважно за что. Если осуждение воров и буржуев, даже в неприличной форме, на уголовный срок не потянет, то у любого гражданина есть свой «скелет в шкафу», за который его можно упечь на пару-тройку лет. А у таких типов, как Дойкин, и вовсе рыло в пуху. Надо только собрать на него весь компромат: по его сраной ячейке, по соратникам, друзьям, родственникам, любовницам (а может, и любовникам, если таковые обнаружатся), прошерстить все места, где он прежде жил и работал, обеспечить свидетелей и документы для обвинения. Срок — четыре дня. Объекты первоочередной важности — секретный институт «Донтяжмаш», где Дойкин работал до 2002-го, и конструкторское бюро НИИ «Вычтехника», откуда он уволился в 2006-м… Всё, майор, действуй.
— А как же «крестобойня»? — озаботился Сочнев.
Но генерал только рукой махнул.
— А никак. Следователи и без тебя справятся! А твое первоочередное дело — Дойкин, Пальчухин и прочая экстремистская шваль!
— Разрешите доложить рапортом свои соображения по «крестобойне»? — не отступал Сочнев.
Генерал безразлично кивнул.
— Докладывай по инстанциям, как положено. Все проверим, разберемся. А пока рой землю на «Тяжмаше»…
…Как во всех институтах, работающих на «оборонку», вход в производственный и административный корпуса «Донтяжмаша» лежал через оборудованную металлодетекторами проходную. В кабинке из пуленепробиваемого поликарбоната стоит грудастая вахтерша с огромной кобурой на крутой корме.
Сочнев подошел к ней, глянул значительным «комитетским» взглядом, веско спросил:
— Где у вас начальник первого отдела?
— А кто спрашивает? — бдительно поинтересовалась вахтерша. Все как положено сделала, молодец, черт бы ее взял!
И что дальше? Майор отошел в сторону, с многозначительным видом достал мобильник. И тут в голову пришла хорошая идея. Он набрал капитана Параскина, который курировал секретные производственные объекты.
— Выручай, дружище, у меня работа на «Тяжмаше», а я не хочу «засвечиваться». Проведи меня как гражданское лицо…
Капитан ответил то, что отвечают в случаях, когда на твою шею хотят накинуть хомут чужой работы: ни минуты свободной, сроки горят, послезавтра отчет перед руководством… Сочнев тоже сказал то, что говорят в подобных случаях: наобещал Параскину кучу всяческих благ, включая три бутылки коньяка.
Ф-фух. Приехал. И все прокатило отлично. В сопровождении куратора Сочнев прошел на территорию по разовому пропуску, вроде как журналист, озабоченный выходкой нацболов. Полтора часа походил по отделам, провел разведопросы бывших коллег Дойкина, но они почти все сменились и никакой полезной информации не дали. Зато его бывший начальник сообщил очень интересную вещь: Дойкин потерял какой-то чертеж, до недавнего времени имевший гриф «секретно», но как раз накануне рассекреченный, поэтому ему предложили написать «по собственному желанию», хотя еще чуть-чуть — и загремел бы под суд.
— По краю прошел, — сказал начальник. — В былые времена точно бы загремел…
Сочнев возликовал, прикидывая, какой срок давности по утратам документов.
— А вы могли бы подготовить все бумаги по этому факту? — спросил он. — Можно очень поучительную статью написать!
— А что тут хитрого, — пожал плечами начальник лаборатории. — Товарищу Параскину передать?
— Да, ему, — кивнул Сочнев, радуясь, что все так удачно сошлось.
Но когда он вышел на улицу, то радость прошла. А дальше что? Все время работать через капитана Параскина невозможно. К тому же теперь надо идти на «Вычтехнику», которая сейчас не является секретным объектом. Насколько Сочнев знал, с конца 90-х институт вообще никто не курирует. Попробовать переговорить с начальником отдела кадров? Если старый лось, то, как все кадровики, был негласным осведомителем, но ему тоже надо показать ксиву… А если молодой? Тем более без ксивы разговаривать не станет. Нет, он в тупике…
Сочнев зашел в недорогое кафе, выпил чаю, перекусил блинчиками с мясом. Все обдумал.
Нет, ни в какую «Вычтехнику» соваться нельзя. Да и вообще, дальше так продолжаться не может. Он лишен возможности работать, даже просто войти в Управление стало проблемой! Либо он признается во всем и пишет рапорт на увольнение, либо… Либо одно из двух. Надо идти на поклон к Лису! Даже если это не его работа, он может отыскать украденный документ: подергает свои ниточки в криминальном мире, глядишь — и вытащит из омута заветную красную корочку…
Но за это Лису надо что-то дать… Что? Деньги? Тут нужны большие деньги, у него таких нет. И потом, в мздоимстве этот мент не замечен. Много за ним грехов, весь город ими обмотать можно, но чтобы кто-то откупился — нет, такой информации никогда не проходило…
Сочнев вернулся в Управление. Чувствуя себя нарушителем границы, он прошмыгнул мимо Бокуна, помахав ему рукой и делая вид, что ведет по телефону разговор чрезвычайной важности. Потом сидел и тупо рисовал одну и ту же картинку: знамя, состоящее из маленьких, заштрихованных прямоугольников. Одного не хватало, и в глаза сразу бросалась прореха… Несколько лет назад лейтенанта Милунова действительно с позором уволили, когда он потерял удостоверение. Правда, тот сильно пил, и соседи неоднократно жаловались на бесконечные скандалы… Но спасет ли его, Сочнева, отсутствие жалоб от соседей? Вряд ли…
Он сидел, кис и вздыхал, не представляя, что ему делать. Внезапно прозвонил мобильный, на дисплее появился портрет Ленки, на котором она радостно улыбалась. Странно, жена никогда не звонила в рабочее время…
— Что случилось? — недовольно спросил он.
— Тебе принесли повестку, — сказала жена.
— В суд? — Сочнев стал лихорадочно вспоминать, по какому делу он может проходить свидетелем. Таких дел не было.
— Нет, в уголовный розыск. К подполковнику Кореневу. Завтра в девять.
Он молча отключился.
Что это значит? Нашлось удостоверение? Якобы нашлось… И Лис будет его шантажировать? На него это похоже. Но послать повестку майору спецслужбы — невиданная наглость! Неужели он настолько уверен?
В это время в кабинет ворвался его сосед — капитан Шиманский: невысокий, широкоплечий, с простецким лицом. Он вел линию криминала, потенциально связанного с терроризмом.
— Москвичи прислали оперативные съемки, закачаешься! — с порога объявил он.
Шиманский сел за стол напротив, включил компьютер, вставил диск.
«Банщика в 97-м на „Баррикадной“ мордой в асфальт положили… Самого Банщика, да-а! Разделали, как борова на мясокомбинате — и по этапу», — послышался уверенный голос с блатными интонациями.
— Вот аппаратура! — восхитился Шиманский. — Глянь, какая картинка, как в кино…
Сочнев обошел стол, глянул через плечо коллеги.
Шестеро солидных мужчин специфической бандитской внешности сидели за столом и вели обстоятельную беседу. Изображение было цветным, четким, ясным.
— Блестящий материал! Там засветились наши, Тиходонские…
Сочнев вернулся на свое место. Проявлять любопытство к чужим оперативным материалам — дурной тон. К тому же это прямо запрещено.
«У меня недавно кореш один гостил из Тиходонска, Антон. Слыхали? Там у них безвластие. Смотрящим поставили Босого…»
— Распустили бандюков, распустили, — мрачно проговорил Шиманский. — Делают что хотят, живут, как Ротшильды… Помнишь, миллионер такой был в Америке?
Сочнев пожал плечами.
— Чего это вспоминать? Сейчас у нас своих миллионеров, как собак нерезаных…
— Ничего не боятся, в шикарных отелях заседают, — продолжал развивать тему коллега. — Я в таком и не был ни разу… Сидят важные, еще важней, чем наш генерал…
«Ясно, что тысяч. На пятьсот „лямов“ ты не выглядишь, Гарик…»
— А какими «бабками» вертят! Нам и не приснится!
— Это точно. Только придет день «Ч», и их возьмут за жопу…
«По твоему вопросу я перетру с „законниками“. Есть несколько человек, с ними можно говорить. Думаю, все решится положительно. Но есть одно условие! Каскет будет смотрящим по Тиходонску. Твой номер второй. Понял?»
Капитан вздохнул.
— Не похоже! Как бы они нас раньше не взяли!
В Шиманском, хоть и с запозданием, проснулась бдительность. Он достал наушники, воткнул их в компьютер, и оставшуюся часть беседы Сочнев не слышал.
Потом сосед откинулся на спинку стула, вздохнул, потянулся, хрустнул пальцами.
— Ну, что? — спросил Сочнев. — Доволен?
— Да нет. Чем доволен? Картинка красивая, запись чистая… Но я ее никак не реализую… Придется списать в архив. Может, менты и нашли бы, что с ней делать. А у меня таких выходов нет.
«Да, уж Лис бы точно нашел! Он бы за эту информацию не пожалел стакана собственной крови…»
— Ну и леший с ней, с ихней записью! — фальшивым голосом сказал Сочнев. — Мы же не менты!
Он все так же сидел и рисовал дурацкое знамя из кусочков. Уже, наверное, сотое.
Можно отправиться домой, посмотреть телевизор. Заняться с детьми, в конце концов. После вчерашней истерики Сочневу хотелось загладить впечатление и провести нормальный семейный вечер. Может, по дороге тортик купить, взять шампанского, посидеть с Ленкой, поговорить по душам…
Но он продолжал сидеть и портить бумагу. Единственное, чего ему по-настоящему хотелось — вынуть занозу из души. Опять почувствовать себя полноценным человеком… Человеком, облеченным властью. Как он привык себя всегда чувствовать. Приходить домой в качестве разжалованного «комитетчика» он не желал…
На соседнем столе резко прозвонил внутренний телефон.
— Слушаю, Шиманский! Есть! Я понял, со всеми материалами…
Звеня ключами и тяжело вздыхая, он открыл сейф, достал несколько дел, перебрал.
— У Вознюкова слушать будут, — пожаловался он. — Движения в уголовно-преступной среде и связь с московским криминалитетом… Разве это наша тема? Пусть менты ее раскручивают, у них и подходы, и агентура…
— Ни пуха ни пера, Вася! — как можно искренней пожелал верный товарищ Сочнев.
— К черту!
Зажав дела под мышкой, Шиманский сильно хлопнул дверью, замок защелкнулся. Во как летит, словно в задницу клюнутый! Даже сигарету забыл потушить, оставил дымиться на краю пепельницы. Сочнев встал, взял окурок и выбросил в зарешеченное окно. Форточку оставил открытой — он терпеть не мог табачного дыма. Постоял, подумал, обошел стол коллеги. Компьютер тот тоже не выключил. На экране открыт плеер — черное прямоугольное окошко, в верхней части прописаны название файла и путь. Сочнев посмотрел на запертую дверь. Прислушался. Вернулся к своему столу, взял из ящика флешку. Бросил еще один взгляд на дверь. Затем вставил флешку в компьютер Шиманского и щелкнул на команде «копировать»…
Через пару минут он закончил работу. Сгреб изрисованные листки бумаги в корзину, выключил компьютер и настольную лампу, оделся и вышел из кабинета, оставив свое рабочее место в полном порядке. Он был очень аккуратным человеком и прилежным работником.
* * *
Ровно в девять утра майор Сочнев смиренно, как обычный гражданин, предъявил постовому городского УВД повестку и паспорт.
— Третий этаж, тридцать второй кабинет, — свысока буркнул сержант с опухшим лицом и узкими, как щелки, глазами. Поперек тяжелого бронежилета у него висел автомат. Сочнев подумал, что мог бы легко отобрать оружие и устроить здесь такое… Но он пришел не воевать, а сдаваться. И настрой у него был соответствующий.
Он тихо поскребся в дверь тридцать второго кабинета, осторожно заглянул.
— Разрешите?
— Заходите, — сказал Лис, не отрываясь от каких-то бумаг. Потом поднял голову, и на лице у него отразилось удивление.
— Как, это вы?! Вот те на… Я думал однофамилец…
— Что? — спросил сбитый с толку Сочнев. — Я это, я…
Подполковник Коренев обескураженно развел руками.
— Наверное, все-таки произошла ошибка… Это вы недавно ездили в Воронеж? И допрашивали там некоего Уварова?
— Да, даже два раза ездил…
— Значит, все правильно! — быстро успокоился Лис. — Только, извините за беспокойство, я все равно не имел права вас вызывать! Вы подведомственны военной прокуратуре, туда я и перешлю все полученные из Воронежа материалы…
— Какие материалы? Разве вы меня не из-за удостоверения? — Сочнев почувствовал, что его затягивает какой-то водоворот хитроумных и коварных планов давнего неприятеля.
— Какого удостоверения? — снова удивился Лис.
— У меня удостоверение украли… В автобусе… Я думал, нашлось…
— Нет, к сожалению, не находилось! — прищелкнул языком Лис. — Это плохо. У нас за такое увольняют…
И показал Сочневу конверт из грубой плотной бумаги.
— Мне тут материалы поступили о незаконных действиях с наркотиками, злоупотреблении служебным положением, но я не предполагал, что речь идет о вас! Думал, какой-то аферист… А раз вы сотрудник фээсбэ, то я не могу в этом разбираться и направлю документацию в военную прокуратуру…
У Сочнева оборвалось сердце. Только этого ему не хватало!
— Какие наркотики? Какое злоупотребление? — пролепетал он. — Это какая-то ерунда…
Лис покачал головой. Сейчас выражение лица у него было как на той фотке для опознания.
— Нет, не ерунда. Там объяснения самого Уварова, медсестер, главврача, даже звукозапись есть… Железный материал. Но это уже не мое дело. Можете быть свободным!
Сочнев прошел вперед и сел на приставной стул для посетителей.
Хозяин кабинета вопросительно поднял бровь.
— У вас что-то еще?
— Да. Я хочу помириться.
— А мы разве ссорились? Ну, хорошо, давайте мириться, — Лис протянул руку с согнутым мизинцем. — Как там надо говорить: мирись, мирись, мирись и больше не дерись… Так, кажется?
Лис смотрел на Сочнева с тем спокойным препарирующим любопытством, с каким психиатры смотрят на своих безнадежных пациентов. Сочнев даже засомневался: а вдруг он тут и в самом деле ни при чем?.. Но нет, нет, этого не может быть. Он играет с ним, опять играет. И переигрывает.
— Я должен признать свое поражение, Филипп Михайлович. Я проиграл. Сдулся. Всё!
Последнее слово он выкрикнул в голос и ударил кулаком по колену.
— Хотите — казните, хотите — милуйте!
Лис пальцем причесал едва заметную щетину на голове.
— Зачем мне вас казнить, Сочнев? — спросил он. — К чему такие громкие слова? Я вон даже отпетых бандитов казнить не имею права. А мы как-никак «соседи».
Сочнев громко сглотнул. Что ему еще надо?
— Я не знаю, что еще вам сказать, Филипп Михайлович. Как объяснить. Я предлагаю вам мирное сосуществование. Больше ничего предложить не могу. Денег у меня нет. Я обычный офицер, никого не «крышую», блата не имею… Хотя понимаю, да. Деньги вас не интересуют. Не тот уровень…
— Я бы сказал: не тот менталитет, — поправил его Лис.
— Извините.
Сочнев полез в карман и выложил на стол флешку с московской записью.
— Могу еще предложить сотрудничество, — сказал он твердо. — Это записи со скрытой камеры в московском ресторане. Какой-то Буржуй предлагает заслать представителя в Тиходонск, они обсуждают кандидатуру некоего Жоры Каскета… И еще одна — там наш бандит, Гарик, просится в воры в законе…
На каменном лице Лиса проявился явный интерес. Он смотрел на флешку, но брать ее в руки не торопился, как будто она была намазана контактным ядом. Наконец, он улыбнулся.
— Подстава, а, Сочнев? Оперативная комбинация? Неплохо придумано! И мотивация убедительная. На такое я могу клюнуть. Делаете успехи, майор!
Сочнев энергично покрутил головой.
— Нет. Клянусь, нет! Я уже зарекся с вами тягаться… Себе дороже!
Лис испытующе смотрел на посетителя. Он, как всегда, подстраховался. Фээсбэшник пришел один, в УВД зашел тоже один, никаких подозрительных посторонних в здании не замечено.
— Ну, ладно, поверю вам на слово…
Лис взял флешку, вставил в разъем ноутбука. Некоторое время он слушал и смотрел на экран. Ага, вот, значит, в чем все дело: московский криминал попер на Тиходонских, причем с подачи Антона… Ай да Антоша, ай да миротворец! А вот второй эпизод — уродливый бульдог Гарик сидит с типичным нагломордым буржуином и «трет» с ним о воровской короне… И, похоже, все у него на мази. Вон оно, какие дела, оказывается, тут раскручиваются!
Сочнев внимательно наблюдал за подполковником. Впрочем, прочесть что-то на его лице было совершенно невозможно.
— Ну, что ж, материал представляет определенный оперативный интерес, — наконец, сказал Лис. — И что дальше?
Сочнев облизнул губы. Сердце колотилось где-то в районе горла. Сейчас все и решится.
— Я полностью прекращаю копаться в истории с вашим похищением. А вы оставляете без движения воронежский материал. И возвращаете мне удостоверение.
Лис выдержал паузу и сказал отчетливо:
— С воронежским материалом это возможно. А вот насчет удостоверения…
Он с сомнением покачал головой.
«Вот и все, — подумал Сочнев без всякого удивления. — Нижайший поклон, сир, сдаюсь, вот моя шпага… Ага… А „сир“ просто отымел меня в удобной позиции…»
— Значит, вы мне не поможете? — убитым тоном проговорил он.
Лис пожал плечами, придвинул внутренний телефон.
— Хочу помочь. Сейчас узнаю последние новости…
И спросил в трубку:
— Удостоверение эфэсбэ не подбрасывали?
Внимательно выслушал ответ, кивнул. Взглянул на застывшего в ожидании Сочнева. Улыбнулся.
— Вам повезло!
Он придвинул лист бумаги, быстро набросал схему.
— Вот Первомайский парк, главный вход, справа фонтан, над ним беседка. От беседки второе дерево на север. Там дупло. Все понятно?
Майор смотрел на него, открыв рот.
— Нет…
— Объясняю: по оперативной информации, карманники спрятали в этом дупле какое-то удостоверение. Говорят — серьезное! Так что лучше поспешить…
Сочнев даже не попрощался. Он выбежал из кабинета, пробежал по коридорам, протарахтел по лестнице, вылетел на улицу и взял такси. Через десять минут он ворвался в Первомайский парк, взбежал на возвышение к беседке. Дерево было старым, с нездоровой зеленоватой корой, которая отсвечивала морозным глянцем. На коре было вырезано: «Группа 1114 — козлы». Он плохо разбирался в деревьях, но тут он почти не сомневался — это была липа. Ли-па, понимаешь… Он даже чуть не закричал на весь парк: «Липа-а!!!» А еще: «Сука!!!»
Потому что никакого дупла там не было.
Не было!
А дерево липа — второй вазелин!
Лис отымел его еще раз… в самой, можно сказать, извращенной форме.
Сочнев готов был выть и рвать на себе волосы. Поверил! Поверил, дурак!
Потом он затих.
Запрокинул голову, стянул с головы шапку. Какое-то время стоял так с закрытыми глазами. Лицо обвевал холодный ветер, виски ломило от холода…
Наверное, так стоят самоубийцы в последние минуты перед тем, как прыгнуть с моста. Но Сочневу некуда было прыгать. В конце концов он открыл глаза и…
И увидел дупло. То самое. Оно было высоко, метрах в двух от земли, поэтому он его не заметил сразу.
Сочнев вытер рукавом губы и полез на дерево. У него ничего не получилось, зацепиться было не за что. Мимо проходили какие-то пэтэушники, оглянулись на майора, заржали и пошли дальше. Он даже не обратил на них внимание. Подбежал к скамейке, схватился за тяжеленную бетонную урну и, кряхтя, поволок. С трудом дотащил, прислонил к дереву, стал карабкаться. Только бы никто не помешал… Только бы не появился какой-нибудь милиционер — участковый или патрульный… Сперва он провалился ногой в урну, чуть пальцы не переломал. Потом встал тверже, выпрямился, схватился левой рукой за ствол, правую вытянул как можно выше и дальше.
Достал. Рука зашарила по чему-то холодному, колючему… Стекло, что ли, туда набросали?.. Потом пальцы нащупали пухлый прямоугольник, только почему-то скользкий. Сочнев застыл, не решаясь извлечь его наружу. А если и здесь обман? Если ему подкинули какую-нибудь дрянь?
Сочнев вынул руку. Это было его удостоверение, завернутое в полиэтиленовый пакет. Он спустился на землю, развернул пакет, внимательно рассмотрел находку. Все в порядке, за прошедшие несколько дней документ ничуть не пострадал.
Майор защелкнул карабин цепочки на обложке удостоверения, бережно положил во внутренний карман, другой конец цепочки пристегнул к поясу, как положено.
— Эй, мужчина, зачем урну оттащил? — раздался сзади визгливый женский голос. — Я щас милицию вызову!
Он обернулся. Дворничиха с метлой и свистком наизготовку пристально сверлила его недобрым взглядом.
— Вызывай кого хочешь! — буркнул Сочнев и направился к выходу из парка. Он уже никого не боялся, в том числе и всей милиции Тиходонска. Кроме, пожалуй, одного сотрудника…
Дворничиха проводила его опытным взглядом, спрятала свисток в карман и сама стала кантовать урну на место.
Уверенной походкой Сочнев шел по улице. Он снова стал властным и уважаемым человеком. Заноза из души была вытащена, настроение улучшилось, но все-таки что-то его угнетало.
«Неужели все дело в ксиве? — думал он. — Что же это за ерунда, если за кусок картона и бумажку с голограммой тебя могут с грязью смешать? Значит, если ЦРУ наймет карманников и они украдут сотню наших удостоверений, то всю эту сотню офицеров можно завербовать голыми руками? Так и получается! Но это же чушь собачья!»
Он вздохнул.
«Правильно говорят: без бумажки ты букашка… Хотя тот же Лис и без ксивы не станет букашкой…»
Лис в это время тоже вспоминал Сочнева. Майор спецслужбы, пойманный на служебных упущениях, сдался, поднял руки и запросил мировую. А бандит Гарик Речпортовский, у которого руки по локоть в крови, послал его на три буквы! Потому что один живет по законам и установленным правилам, а второй кладет на все законы с прибором. И, как ни странно, именно поэтому он неуязвимей, чем майор ФСБ! Считает себя «королем Тиходонска»! А теперь станет вором в законе и вообще распоясается! Только никем он не станет. Потому что есть такой опер — Лис его прозвище!
