Глава 10
Война Лиса

Охота подходила к концу. Дело, фактически, было закончено. Осталось оформить протокол опознания, подшить документ за документом в твердую картонную обложку, пронумеровать страницы, написать обвинительное заключение… Но это уже работа следователей.

Охотник находился в том прекрасном расположении духа, когда поверженный враг не вызывает уже никаких чувств — ни гнева, ни страха, ни раздражения, ничего. Как волк, замерший перед красными флажками под верным прицелом двустволки. Что-то похожее описывал Хэмингуэй в своем «Старике и море»… Огромная меч-рыба еще была полна сил и опасна, она привычно рассекала волны, била мощным хвостом и скалила страшные зубы. Но она крепко сидела на крючке и была обречена, хотя еще не понимала этого.

Не понимал своей дальнейшей судьбы и подполковник Коренев. А Сочнев все прекрасно понимал. Ему осталось только осторожно выбрать лесу, подвести хищника поближе и нанести последний удар гарпуном под левый плавник. А потом спокойно ждать, когда на морской глади всплывет белое брюхо…

Даже воронежская погода сегодня расщедрилась: светило яркое зимнее солнце, от которого глазам было больно, а в носу то и дело рождался веселый чих. Сочнев поймал на вокзале такси и сразу, не заезжая в Управление, отправился на улицу Пирогова, в учреждение ИЗ–12/2, межрайонную тюремную больницу.

Телефонограмму он дал заранее, но в бюро пропусков ее долго искали, Сочнев успел раза три чихнуть. Простудился. Ну, ничего, вернется, можно взять больничный и поваляться дома, почивая на лаврах. Хотя нет, надо принять участие в аресте этого оборотня! Пусть вспомнит тот вазелин… Майор пребывал в благодушном настроении и даже не торопил медлительную девочку, хотя в другой день и другой час наорал бы для острастки.

В глухих коридорах, освещенных забранными в сетку лампами, было больше от тюрьмы, чем от больницы, но и здесь Сочнева не покидало солнечное настроение. Он сам светился изнутри, как прикрытый слоем ткани фонарь. Хотелось петь арию тореадора! Последний удар! Всего несколько строк в протоколе опознания с приклеенными четырьмя фотографиями. «…В присутствии понятых задержанный Уваров Е.А. опознал изображенного на фото № 3 человека, подтвердив, что видел его вечером 12.12 2009 г. на территории усадьбы Калашникова О.В. между 22 и 23 часами…»

Нет, пока еще не опознал. Но опознает через несколько минут, это железно. Только вначале, без понятых, надо показать ему отдельное фото Коренева Ф. М., чтобы знал — на кого показывать.

Продолжая отсчитывать гулкие ступеньки, Сочнев не удержался, достал из внутреннего кармана эту фотографию, посмотрел, улыбнулся. Поясной портрет в парадной форме — наверное, для ведомственной газеты. Или для Доски почета. Хитроумный Лис в подполковничьей форме смотрел перед собой холодным спокойным взглядом, даже не догадываясь, в какую переделку он попал.

Четвертый этаж. Предъявив пропуск и удостоверение, Сочнев подождал, пока коренастый, с добродушным, веснушчатым лицом, рыжий контролер в несвежем белом халате отпирает решетчатую дверь в коридор.

— Проходите в третью палату, там открыто, — предложил охранник, справившись с тугим замком. — Мы его только на ночь запираем: он ведь лежачий!

— Спасибо, братец, — благосклонно сказал Сочнев. — Приведи мне минут через десять понятых. Врачей или медсестричек. Я опознание проводить буду.

— Сделаем! — кивнул контролер.

Майор без стука распахнул дверь и вошел в одиночную палату.

— Добрый день, Уваров! — сказал Сочнев приветливо.

В палате светло и солнечно, на стертом линолеуме сверкали-переливались желтые блики. Уваров приподнялся на локте, скрипнул тросом на растяжке. Вот честное слово — в такой день Сочнев не удивился бы, крикни он сейчас радостно: «Товарищ майор! Владимир Яковлевич, дорогой, заходите!»

Но тот повел себя совершенно неожиданно.

— А-а, как там тебя… Сочный! Опять пургу мести будешь, гусь конторский?! — заорал он с удивившей майора ненавистью. — Забыл чего-то в прошлый раз, да? Совесть, небось? Под кроватью гля, ну! В параше валяется!

И громко выматерился.

— Успокойся, Уваров! — рыкнул Сочнев, поспешно прикрывая за собой дверь.

Он понял, в чем дело. Видно, наркоты гаду не давали, вот и озверел.

— Ты чего, белены объелся, что ли? — добавил он уже тише, по-свойски. — Мы же с тобой уже обо всем договорились! Что обещал, прямо сейчас и получишь! Вот, глянь на карточку…

Он показал арестованному парадный портрет грозы Тиходонских бандитов.

— Вот его ты сейчас при понятых опознаешь. Скажешь, что ты его видел, и расскажешь — при каких обстоятельствах.

Вареник всмотрелся в снимок. Вспышка злости прошла.

— Так я его и взаправду видел, — заявил он и протянул фото обратно. — Дай лучше закурить!

— На, на, кури… Я тебе и пивка принес, — обрадованно зачастил майор.

Надо же, какая удача! Вместо «липы» получится железное доказательство!

Уваров закурил. Контролер, похожий на крепкий подосиновик с ярко-рыжей шляпкой, завел в палату двух медсестер. Они привыкли выступать понятыми, и долго объяснять им — что к чему, не пришлось. И контролер тоже остался поглазеть — видно для развлечения. Ну и пусть, если понадобится — можно будет допросить: лишний свидетель не помешает.

Сочнев протянул Варенику бланк опознания.

— Кого из этих лиц вы знаете?

— Да вот этого! — палец неповрежденной руки указал на Коренева Ф.М.

— Видите, товарищи понятые, Уваров уверенно опознал человека, изображенного на фото № 3, — повернулся Сочнев к медсестрам. И снова обратился к свидетелю. — Когда и где вы видели этого человека? Кто он, знаете ли вы, как его зовут?

Вареник оскалил в улыбке неровные зубы.

— Да здесь и видел! Это ментовский подполкан из Тиходонска, Коренев. Лис кликуха. Он меня допрашивал, вон, как ты в прошлый раз. Только ты меня одуревшего от наркоза пытал да запугивал, я и не знаю, что там тебе наговорил да что подписал. А ему я все, как было, рассказал. Что ни про каких «колдунов» не знаю, автомат Валек в Тиходонске купил, он из него и по гаишникам шмалял. А я вообще не при делах! Так и записывай!

Майор Сочнев почувствовал, что пол под ним закачался. При трех свидетелях этот гад полностью уничтожил самые важные доказательства против Лиса. Да и, пожалуй, единственные…

— Чего хлебалом щелкаешь? Пиши давай! — прикрикнул Вареник, как будто именно он был здесь главным. И почему-то подмигнул контролеру. Видно, они все тут повязаны — и пьют вместе, и деньги делят… Только откуда здесь деньги?

Непослушной рукой Сочнев заполнил протокол, дал подписать медсестрам, Вареник тоже поставил корявую закорючку.

— А все, что я говорил в прошлый раз, можешь в сортир на гвоздик повесить! Я отказываюсь от той брехни, потому что ты меня на понт взял, запугал, с толку сбил! Ну, чего уставился? Запугивал, запугивал, не надо! Охранник, которого ты в коридор выгнал, он слышал, как я тогда орал! А у меня, межпрочим, тогда шов на ноге разошелся! Факт! Это все в истории болезни записано! Потому как ты меня по гипсу кулаком ударил!

— Да ты что?! Когда я тебя бил?!

— А тогда, когда обещал наркоту колоть! Забыл? Наврал с три короба, сука!

Сочнев ушам своим не верил. Глазам тоже. Это было настолько невероятно, будто происходило с кем-то другим, не с ним. У него даже рука зачесалась — правая, в которой он папочку держал, — переехать сейчас Вареника по роже, кулаком, средней косточкой под нос, чтобы провалились зубы в глотку, чтоб подавился и навсегда заткнулся… Но тут полно свидетелей, и есть что-то странное в их пассивном молчании — в другое время контролер обязательно бы успокоил распоясавшегося зека… А у этого из-под халата гражданские штаны выглядывают, обнаглел, даже форму не носит… И почему эта тварь так уверена? Странно все это… Очень странно!

— Вот как, значит, — произнес Сочнев самым тихим и самым страшным своим голосом, от которого оппозиционный активист Пальчухин обычно бледнел и покрывался гусиной кожей. — Что ж, дело твое. За дачу ложных показаний знаешь, что бывает?

— Когда укол сделаешь, тогда и будут тебе показания, какие надо! А так — на! — Вареник выставил вперед кукиш.

Сочнев, развернувшись, раздвинул медсестер и вышел в коридор. Рыжий шел за ним.

— Где у вас начальник больницы? — спросил майор.

— Пойдемте, я покажу! — охотно вызвался «подосиновик». И сочувственно сказал: — Он борзой, этот Уваров! Хорошо еще драться не накинулся. Я нарочно рядом стоял — от него всего ждать можно!

«Как он накинется, если на растяжках висит?» — подумал Сочнев.

Его не оставляло ощущение какой-то нарочитости, искусственности происходящего. Будто вошел в комнату, разговаривает с жильцами, а оказывается — попал на театральную сцену, все здесь не настоящее: и телевизор, и шкаф на заднем плане, и книжные полки, и нарисованный задник с окном… Бутафория это, реквизит! И не жильцы это совсем, а артисты! И говорят они не от души, а то, что в роли написано…

Бред какой-то! Это от нервов — давление поднялось, голова кружится, даже соображать плохо стал.

— Потому что распустили вы их! — буркнул он. — Режима нет!

Они спустились на второй этаж. Рыжий провожатый открыл черную дверь с белой картонной табличкой.

— Разрешите, Василий Борисович? К вам тут товарищ из ФСБ…

— Заходите, заходите, — полный мужчина в тщательно отглаженном белом халате привстал из-за стола навстречу, подал холодную руку, взглянул на удостоверение.

— Сочнев? Майор Сочнев? Ага! — с каким-то непонятным выражением произнес он. Создавалось впечатление, что главврач заранее знал о его приезде, но встречи не хотел и надеялся, что визит по каким-то причинам не состоится.

Опять глупые мысли в голову лезут… Это все от давления…

— Слушаю вас, товарищ майор! — Василий Борисович надел круглые очки в тонкой оправе и глянул сквозь синеватые стекла сразу увеличившимися глазами. Он был на кого-то похож, но Сочнев не мог вспомнить — на кого. И никак не мог сформулировать то, что хотел сказать.

— Я по поводу вашего м-м… пациента. Уварова Евгения. Он возбужден, агрессивен и срывает мне опознание. Очень важное опознание!

Главврач неестественно большими цепкими глазами ощупывал его лицо. Казалось, он вообще не слушал. Потому что знает все наперед.

Сочнев тряхнул головой.

— Он наркозависимый, и ему нужна доза… Ну, вы понимаете…

— Не совсем. Доза… чего?

Сочнев замялся. Ему вдруг показалось, что все катится куда-то не туда, куда оно должно катиться. И, что самое удивительное, он сам, своими усилиями как-то способствует этому процессу. Опять бред, короче.

— Да все равно чего… Хоть морфина, хоть опия, на ваше усмотрение…

— Так это же наркотики! — изумленно вымолвил Василий Борисович. — Вы понимаете, что говорите?! У Уварова нет медицинских показаний…

— Зато у меня есть оперативная необходимость! — как можно солиднее произнес Сочнев. — Это нужно для следствия!

Главврач прокашлялся, покрутил головой, вытер рот огромным платком. Как артист перед выходом на сцену. А потом громко и отчетливо произнес:

— При чем оперативная необходимость и незаконный сбыт наркотиков?! Разве в интересах следствия совершают преступления?! И кто будет за это отвечать?! Я не буду! Может, вы возьмете ответственность на себя? Может, вы напишете мне официальное указание?!

Возмущенный громовой голос слышен был, наверное, на всей улице Пирогова, а может, даже доносился до Тиходонского УФСБ.

— Это подсудное дело! Ваше начальство разрешило такие аферы? Я сейчас напишу рапорт!

У Сочнева даже волосы на макушке зашевелились, а рука, держащая папку, вспотела. Он стал спиной пятиться к выходу. Это было похоже на многосерийный сонный бред, когда спишь после попойки лицом в подушку.

— Это провокация. Вы сорвали мне следственное мероприятие! — заорал в свою очередь Сочнев, доведенный до полного отчаяния.

— Не думал я, что чекисты такими делишками занимаются! — раздался голос сзади. Это был рыжий контролер, он уже снял халат и стоял в гражданском костюме, чему-то улыбаясь. Сочнев совсем забыл про него.

— Можно хоть сейчас протокол составлять и уголовное дело возбуждать!

Сочнев сам не помнил, как выскочил из кабинета. Самое удивительное, что, оказавшись в коридоре, он стал набирать номер генерала Лизутина. Рассказать, как обошлись с ним в Воронеже. В самом деле собрался жаловаться… И только когда звонок уже пошел, он вдруг понял: на что жаловаться-то? На самого себя надо жаловаться! Он быстро нажал «отбой». Потом выключил телефон вообще — на случай, если генерал перезвонит поинтересоваться, что случилось.

Он вышел на лестничную площадку, постоял, собираясь с мыслями. Что-то тут не то! Как в тумане спустился вниз и вышел на холодный воздух.

Обманное бледно-желтое солнце продолжало поливать воронежские улицы негреющими лучами. Сочнев посмотрел на часы: прошло чуть больше часа с тех пор, как он вошел в здание тюремной больницы, переполненный самыми радостными ожиданиями… Он плотнее запахнул пальто, прошел до конца улицы, ни о чем не думая. Увидев заснеженный скверик, сел на спинку скамейки, поставив ноги на сиденье, достал из папки банку пива, предназначенную для Вареника, открыл и залпом выпил. Не то. Ему хотелось водки. Водку он будет пить в поезде, уже скоро. Завтра утром на доклад к Лизутину, но можно зажевать мятной жвачкой… А что он скажет генералу?

Об этом Сочнев пока не знал. Придется выкручиваться, придумывать что-то. Опять, опять…

Он с хрустом смял пустую банку, швырнул под ноги.

И вдруг все понял.

Это «постановка». «Разводка». И он даже знал, кто ее автор.

Сволочь!!!

Чувство снисхождения к поверженному врагу прошло, как и не бывало. Он снова ненавидел Коренева. Ненавидел люто. В эту минуту он готов был получить табельный пистолет и застрелить хитроумного мента, пусть даже это навсегда погубит его собственную жизнь. Но наплыв патологической ярости быстро прошел. Пистолет ему никто не выдаст, да и без стрельбы вполне можно обойтись.

Это ерунда. Никаких доказательств против него нет. Свидетели все из больничного персонала, никто их и слушать не станет. «Контора» своих в обиду не дает. Главное, самому не дергаться, не суетиться, продумывать каждый шаг. Лиса все равно можно прижать… Обойдемся и без Вареника! Одних телефонных звонков из особняка Креста хватит… Ну, пусть без руководства бандой, но и одной связи с «колдунами» достаточно, чтобы он вылетел из органов.

С такими мыслями Сочнев встал и направился в сторону вокзала.

В большом городе каждый день кого-нибудь убивают. Из-за денег, из ревности, из зависти, из тупой пьяной ненависти, по-глупости или просто так. Последняя категория убийств самая страшная, ибо свидетельствует о кризисе в обществе, когда жизнь человеческая ценится мало, а оборвать ее и вовсе ничего не стоит.

Очередной труп всплыл как раз за Южным мостом, даже не сам по себе всплыл, а его подняло зацепившимся за пояс якорем грузового буксира. Поэтому, в отличие от других утопленников, он еще не раздулся, как аэростат, и даже при первичном осмотре определялись многочисленные телесные повреждения, которые и привели к смерти. Так что списать этого «ныряльщика» на самоубийство или несчастный случай было нельзя.

На место обнаружения выезжал оперуполномоченный Гнедин по прозвищу ПепсиКолик — опрятный, симпатичный парнишка, с накачанной на тренажерах мускулатурой. Он добросовестно пересказал подполковнику Кореневу все, что сказал судмедэксперт и следователь СК, на чем доклад закончил и уставился на начальника чистыми, ясными глазами.

— Какие есть версии? — спросил Лис.

— Да бомжи подрались. Вот и забили своего, — бодро отрапортовал тот.

— Почему бомжи? И где они дрались?

ПепсиКолик пожал плечами.

— Так по нем видно. У него в брюках вместо ремня — стальной трос продет, куртка, как у бомжей. А дрались там же, на набережной. Ночью, конечно, а то бы нашлись свидетели.

Лис вздохнул.

— А ты искал свидетелей?

— Где их найдешь? Сейчас холодно, набережная пустая…

— Если бы его там же сбросили, то выловили бы у железнодорожного моста. Потому что течением бы снесло.

— Ну, может, выше сбросили, — согласился оперуполномоченный Гнедин.

— Личность установил?

— Да когда, Филипп Михайлович? Я же только оттуда…

— Трос в брюках говоришь…

Этот трос зацепил что-то в памяти Лиса.

— А какая куртка?

— Желтая, как у этих… Дорожных рабочих всяких.

— А двух зубов справа не хватает? В верхней челюсти?

ПепсиКолик даже оскорбился.

— Товарищ подполковник, ну что, я ему в рот лазил? Судмедэксперт акт напишет, и все увидим…

— Так вот слушай, Коля, скорей всего, это Федор Халилов! Он жил когда-то в Ботсаду, Тимирязевский, 2, барак 3, жена, наверное, там и осталась. Давай, работай!

Изумленно покрутив головой, ПепсиКолик ушел. В очередной раз расскажет коллегам о чутье шефа. Они поудивляются, но для себя выводов не сделают, типа, вот бы и нам так научиться… Подумаешь, старые сыскари по-своему умели, новые по-другому работают. Сейчас есть компьютерные базы данных, зачем голову забивать?

А Лису сразу стало ясно: убили Халилова на доживающем свой век корабельном кладбище, где он и обретался, и скорей всего — речпортовские, потому что у Гарика кто-то раскурочил в ангаре новый катер за десять миллионов: повырывали медные провода и другую металлическую начинку рублей на двести… Он и дал команду своим найти и покарать злодеев…

К концу дня позвонил Горгуля, «набил стрелку». Но в районе набережной встречаться не захотел: чувствовалось, что напуган. Они пересеклись в сумерках на стройплощадке, недалеко от дома, где жил Лис.

— Слышь, это, у Гарика совсем крыша съехала, — нервно оглядываясь, сразу заговорил агент. — Объявил себя королем города, что хочет, то и творит… А вчера заявился в отстойник со своими мордоворотами, стали всех подряд метелить за то, что его катер попортили… Хотя где мы, а где его катер? Мы только со старья металл снимаем… Разве я бы полез в охраняемый ангар его катер курочить? Что я, с головой не дружу?

— Давай ближе к делу, — поторопил Лис.

— А дело хреновое. Он к Халилу прибодался: вроде тот его сдать ментам хотел… Откуда, Халил совсем не по этой теме! Только он не разбирался: взял биту и самолично его забил до смерти… А потом в Дон бросили и уехали. И это не первый раз!

— Самолично, говоришь?

— Ну да! Ребята-то все видели. Только показаний теперь никто не даст! Я тоже чуть под раздачу не попал, хорошо, отлучился за хавкой. Только слушай, папа, может, он на меня охотился? Может, прознал про нас с тобой и решил меня закопать?

Горгуля смотрел таким жалобным взглядом, что Лис отвернулся.

— Да брось, ты что? Если бы ты им был нужен, то разве не нашли бы?

— Ну да, нашли бы, конечно. Только, что мне теперь делать?

— Да ничего не делать! Живи, как жил. А этому баклану я крышу поправлю!

Горгуля взглянул с надеждой.

— Точняк? Обещаешь? Ты порожняки никогда не гнал!

— Точняк, — сказал Лис.

На другой день с утра он набрал мобильный «Речпортовского короля». Ответил незнакомый молодой голос.

— Начальник уголовного розыска, подполковник Коренев! Мне Гаркушин нужен!

На том конце связи наступила долгая тишина. Потом в трубке послышался уже другой голос.

— Здравствуйте, это юрист Николая Николаевича, меня зовут Александр. Мой шеф не может подойти к телефону. Если хотите с ним официально поговорить — пришлите повестку. С указанием номера уголовного дела, по которому он вызывается.

— Я вас понял, — сохраняя внешнее спокойствие, сказал Лис. — Хорошо, пришлю повестку.

— Спасибо! — сказал Александр.

— И вам спасибо, — не остался в долгу Лис.

Лис не хотел этого делать. Не хотел, и все тут. Сам на себя удивлялся: всю жизнь плел такие кружева и не стеснялся, а вот теперь не хочет. Стареет, видно. Но хочешь, не хочешь, а деваться некуда. Если надеть белые перчатки и белый смокинг с бабочкой, то тебя мигом порвут и в этом миротворческом наряде похоронят.

Левобережье пахнет мокрой листвой, усыпавшей скользкую, раскисшую землю. Резкий ветер с Дона срывает с черных голых веток уцелевшие листочки, кружит в воздухе. В клубе «Мелехов» на берегу стоит красивый корпус из красного кирпича: сауна с бассейном и номера класса «люкс».

Там даже своя парковка имеется, на которой всегда свободно. Вот и сейчас она совершенно пустая, если не считать черного «мерседеса SLK» и прохаживающегося рядом шофера по кличке Додик — сутулого, с поднятым воротником кожаного плаща. Лис не стал туда сворачивать, проехал мимо и загнал машину в тупиковую аллею. В красный корпус он прошел через котельную и «черный» ход, благо Леший снабдил ключами. Тихо, никем не замеченный, поднялся на второй этаж.

Мертвое царство. И холл, и коридор, и девять из десяти «люксов», и две из трех саун пусты. Сегодня пятница, а по пятницам с пяти до восьми у держателя тиходонского общака «банный день». Обслуга сауны остроумно называет его «Босая пятница». Может, от прозвища VIP-клиента, а может, от унылых ассоциаций: парится Босой, естественно, совершенно бесплатно, да еще клиентов разгоняет. Впрочем, сейчас и не сезон: ни пушистого снега, чтобы валяться после парной, ни стеклянного льда, с которого хорошо, распаренным, нырнуть в прорубь. Не кататься же по мокрой склизкой земле, не бултыхаться в мутной черной воде! А с телками позабавиться можно и в городе: мало ли саун на Правом берегу!

Во всем красном корпусе сейчас только пять-семь человек: сам Босой, пара центровых шлюх, банщик-официант да три охранника: на входе, в вестибюле и перед раздевалкой… Да, еще Додик — четвертый! И всем им четверым — хрен цена! Прощелкали зевалом, никто не ворохнулся, не поднял тревогу, и вот человек с пистолетом под мышкой подобрался к охраняемому «законнику» почти вплотную: завали последнего охранника — и делай что хочешь! Но Лис ничего делать с Босым не собирался, а валить охранника тем более. И шел-то он не к главному вору Тиходонска, а к его охраннику, защищавшему последний рубеж безопасности своего шефа.

Иван Квасков сидел в кресле перед телевизором, забросив ноги на журнальный столик, смотрел репортаж с соревнований по каким-то горным лыжам. Звук был выключен. Услышав шаги Лиса в коридоре, он обернулся и вскочил, засовывая руку под куртку.

— Свои! — Лис показал пустые руки. — А вот Индеец внизу даже не дернулся, видно, в «тетрис» на телефоне играет.

Боцман узнал его сразу, набычился:

— Какие свои?! Шеф отдыхает, к нему нельзя!

Сын Валета здорово изменился за эти годы. Заматерел, раздался в плечах, вроде даже подрос немного. А главное — изменилась суть молодого человека, которая отражалась в выражении наглой уверенности на лице и в холодном угрожающем взгляде серых стальных глаз.

— Да зачем он мне нужен, твой шеф? Я помыться пришел, — сказал Лис. — Дома воды третий день нет. Как тут, с водой все нормально?

Боцман отвернулся, сел в кресло и снова уставился в телевизор.

— Я не банщик, не знаю. Но к шефу все равно не пущу. Надо — вызывайте повесткой!

— Какой ты грозный! Думаешь, у меня повесток мало?

Лис устроился в соседнем кресле.

— Я тебе звонил раза четыре, только ты трубу не берешь…

— Кого надо — беру, — буркнул Боцман, следя за мелькающими на экране цветными фигурками лыжников. Лис смотрел на него.

— Серьезный базар есть, Иван.

— Знаю я эти базары. Слышал уже. Помоги нам, мы поможем тебе. Стукани, представим к УДО. А вы, может, медальку посулите или орден…

— Орден я тебе не обещаю, — сказал Лис. — А тему одну прояснить могу. Помнишь, наш давний разговор? Про Валета?

— Чего тут прояснять? И так все ясно. Без вас разобрался! — на скулах Боцмана заиграли желваки. — Вы бы шли себе… Мойтесь там, парьтесь. Что хотите… А здесь сидеть нельзя. Я на работе.

— И я на работе, — кивнул Лис. — И по моей работе выходит, что Питон к убийству твоего отца отношения не имеет. Подставили его просто-напросто…

— Чего это вы его выгораживать стали? — скривился Боцман. — Через столько лет-то? У него, небось, уже и кости сгнили, да и я срок оттянул, откинулся. Что было прошло и быльем поросло. Чего это вы вдруг вскинулись?

— Да я и тогда в сомнениях был. Странно как-то… Какой-то Питон вдруг Валета валит… Зачем это ему?

— Да чтоб бригадиром стать! Какие тут непонятки?!

— Стал?

— Чего «стал»?

— Стал Питон бригадиром?

— Стал… На том свете!

— Вот видишь! И дураку было ясно, что на него сразу подумают!

Боцман глянул выразительно, снова закинул ноги на столик, взял пульт и включил звук в телевизоре. Валяй, мол, тарахти, сколько влезет.

— А волыну «мокрую» зачем дома держал? Почему в Дон не сбросил, как все делают?

— У него и спросите!

— Я у тебя спрашиваю. Почему он такие косяки упорол? Чтобы на пулю нарваться?

— Потому что просекли его хитрости! Братва умнее оказалась, чем он думал!

Из-за двери послышался звонкий женский смех и хриплые вскрики Босого. Боцман настороженно приподнял голову, прислушался. Потом снова растянулся в кресле.

— Много я о вас слышал за это время, — сказал он. — Братва говорит, Лис такие кружева плетет, что расплести никто не может. А потом выходит, что это не кружева, а силки! Только уже поздно, запутался, не вырвешься!

— Это правильно, — кивнул Лис. — Только зачем мне на тебя силки ставить. Ты, извиняй, мелкая дичь.

— Чего ж пришли ко мне, если мелкая? — усмехнулся Боцман.

— Новость тебе одну сказать. Она, конечно, уже не первой свежести, даже успела в скелет превратиться. Только я ее совсем недавно узнал.

— Что за новость такая?

Боцман перестал усмехаться, сжал зубы.

— В октябре 2008-го сюда приехал серьезный московский киллер по кличке Еж. И тут же убили твоего отца. И Ежа отравили, мы его скелет совсем недавно нашли… Знаешь, где нашли? В речном порту, на старом теплоходе. У него там «лежка» была, там его и кончили. Это факты, Иван, а не мои «кружева».

— Кто кончил?

— Тот кто «заказ» давал. И кто речпорт держит. И кто на место Валета встал. Но это уже не факты, это «кружева».

Лис встал, поигрывая ключами от машины.

— Вы что, на Гарика намекаете? — хрипло спросил Боцман. Лицо его побледнело.

— Это ты сказал, а не я. Думай сам!

Коренев развернулся и направился к выходу. Вышел он тоже беспрепятственно, когда проезжал мимо парковки, заглянул во двор. Там все было по-прежнему, только Додик замерз и сел в машину. Отсутствие паники и беготни свидетельствовало о том, что Боцман никому не рассказал о его визите. Значит, поверил.

Но Лиса почему-то это не радовало.

На этот раз поездка из Воронежа была не такой веселой, как в прошлый. В поезде было холодно и неуютно, в стылом вагоне дуло из окна, коридор не прибран, туалет грязный.

Сочнев ехал в купе один, накрывшись тремя одеялами, и думал тяжелую думу. Настроение было паршивым, может, от этого шло и все остальное. Одно дело — возвращаться победителем на белом коне, а другое — обгадившимся щенком, не сдержавшим своих обещаний.

Он приехал домой рано утром и даже пожаловаться на несправедливость жизни жене не смог: ей как раз позвонила однокурсница из Набережных Челнов, у которой накрылся очередной брак, и плакалась за двоих. Ленка проохала и проахала с ней до половины восьмого. В результате дети опоздали в школу, а Сочневу пришлось, кое-как побрившись, лететь на работу без завтрака. Опаздывать сегодня никак нельзя — его ждали на совещании у Бобрина. Начальник следствия не верил в причастность начальника УР к банде «колдунов», и сегодня ему предстояло убедиться, что он был не прав. Только чем его теперь убеждать?

«Ничего, ничего, — утешал он себя. — Ничего страшного не произошло. Неудачи, в конце концов, случаются с каждым, не только с ним. Вон, „бобринцы“ два года топчутся на месте, не могут концы собрать воедино. А у него, у Сочнева, как раз появилось несколько великолепных мыслей, и сегодня он их озвучит, чтобы сгладить провал с Вареником…»

Настроение улучшилось.

«Не вешать нос, гардемарины!» — напевал Сочнев под нос, спеша на остановку. И в самом деле, глядишь, все еще наладится! Будет у Софочки отдельная комната, а самому ему не придется вприпрыжку бежать за маршрутками, будет рассекать по утрам на достойной машине… Лучше всего «БМВ», конечно, седьмой серии, как у этого проходимца Лиса. Но в «Конторе» нельзя так рвать глаза начальству и сослуживцам. На первое время сойдет и «тойота-камри» или «форд-мондео»…

«Едины парус и душа…» Он удачно поймал маршрутное такси, к Управлению подъехал раньше, чем предполагал. Еще одна удача! Значит, и все остальное пройдет хорошо…

«Та-ра-ра-ра… Судьба и Родина — едины!»

Но вышло все наоборот.

— Уваров не опознал Коренева, — глядя в пол, глухо проговорил Сочнев.

Сидящий во главе стола Бобрин — дородный, вальяжный, с властным лицом и аккуратно уложенными седыми волосами, чуть заметно усмехнулся. Члены следственной группы по делу о «крестобойне» тоже смотрели на него скептически: обещания майора явно расходились с реальностью.

— Точнее, не захотел опознать! — добавил Сочнев. — Возможно, с ним уже поработали…

Он поднял голову и наткнулся на холодный взгляд полковника Бобрина.

— В том и отличие оперативной работы от следствия, — веско сказал тот, сбивая невидимую пылинку с лацкана отлично пошитого пиджака.

— Оперативник оперирует информацией и догадками, а следователь — фактами. Что свидетель не опознал Коренева — факт. А все остальное — ваши догадки. Можете быть свободным…

Сочнев вышел в коридор. Что значит «свободным»? От сегодняшнего совещания? Но он ведь член оперативно-следственной группы! Или свободным от расследования? Тогда это пинок под зад. Унизительно и обидно!

Он вернулся в свой кабинет, подумал, глядя в окно, выходящее в угрюмый внутренний двор.

Ладно! Официально он не отстранен от расследования. Значит, имеет право запросить характеристику на Лиса. Милицейское начальство сразу насторожится, и невинный, казалось бы, запрос существенно затруднит его дальнейшую службу. Тем более, что хитроумным подполковником и так не слишком довольны…

А потом он напишет рапорт — прямо на имя генерала, приложит распечатку звонков из усадьбы Креста, потребует дать оценку деятельности милицейского подполковника…

Если нет основания посадить его в тюрьму, то уволить из органов по недоверию — просто обязаны!

В Питере была уже самая настоящая зима. Злой ветер бросал в лица прохожим колючую снежную крупу, по стеклам плавучего ресторана стекали даже на вид холодные, замерзающие на ходу струйки. Неву сковал серо-белый панцирь, во взломанном фарватере черная вода играла ледяным крошевом. Фасад Зимнего дворца напротив то и дело терялся в мутном мареве метели. Боцман первый раз был в Питере, первый раз видел в натуре Зимний, впервые попал в роскошный ресторан. Для него вообще сегодняшний день стал днем открытий. И в самолете он летел впервые, и в машине, которой отдают честь постовые менты, никогда не ездил, и диковинных блюд никогда не пробовал — даже не знал, что они существуют. А главное — он никогда не сидел за столом со столь важным и уважаемым человеком, которого охраняет оставшаяся у входа милиция и зашедшие в помещение личные телохранители, к которому подобострастно подбегают местные начальники и от которого не отходят сразу три официанта.

Лебедь был в темно-синем, почти черном костюме, светло-синей накрахмаленной сорочке и красном галстуке в легкую бело-синюю полоску. Выглядел он не прокурором, как когда-то представлял Боцман — бери выше: мэром или даже губернатором. Холеное лицо загорело, будто за окном стоял тиходонский август, на нем застыло выражение собственной значимости, власти и силы. Иван не сразу признал Лебедя, а когда признал, то подумал, что этот барин пошлет его на три буквы, и дело с концом. Но бывший Смотрящий отнесся вполне душевно: обнял, пригласил в ресторан, от пуза накормил, только спиртного не заказал без всяких объяснений. Говорить им особо было не о чем: не вспоминать же, как Гнилой не хотел отдавать в общак долю из блока «Мальборо» или как Финик по беспределу опустил молодого парня, пришедшего с этапа… Эти разговоры не вписывались в обстановку, да и вообще не соответствовали новому облику Лебедя, в официальной биографии которого, — Боцман был уверен, — ни судимость, ни тиходонская зона вообще не значились. Поэтому он сразу перешел к делу и сейчас заканчивал свое изложение.

— Это что же выходит, что я зазря Питона шлепнул? Зазря срок оттянул? Получается, я как лох повелся? А этот гад развел меня по полной программе?

Иван смотрел на Зимний дворец и думал, что ничего особенного в нем нет: дом и дом, сейчас в десять раз больше строят и красивее. И еще он думал, что хорошо бы накатить стакан-другой холодной водки, чтобы растопить холод, сковавший омертвелую душу.

— То-то, смотрю, он зыркала в сторону все время отводит… Сто долларов давал, сука! И к себе в бригаду не взял! Я врубиться не мог: что за дела? А пацаны до сих пор не догоняют…

Лебедь вначале слушал внимательно, потом взгляд остекленел, но перебивать он не стал, давая возможность выговориться. Иван сам понял, что основная информация собеседником получена, а сантименты его не особо интересуют. Поэтому он прервал фразу на полуслове.

— Да, меня еще тогда некоторые вещи насторожили, — задумчиво сказал Лебедь, покусывая веточку петрушки. — Уж слишком все на твоем Питоне сходилось, в жизни так никогда не бывает… Особенно, что он пушку у себя оставил. Совсем идиот, что ли? Ну, а от меня ты чего хочешь?

Боцман молчал. Он понимал, что хочет просить то, о чем просить нельзя. Понимал, что между ним и Лебедем — огромная пропасть, что проведенное вместе на зоне время ничего не значит и, скорей всего, бывший Смотрящий пошлет его куда подальше с такой просьбой. Но отступать было некуда. Он поднял взгляд и впился в мутноватые глаза собеседника.

— Хочу попросить «пробить»: кто Ежа на Тиходонск вызывал?

Лицо Лебедя окаменело. Как тогда, когда он приказал сломать Финику спину, а пострадавшего от него парня отправить в петушиный угол.

— А ты понимаешь, о чем базар ведешь? — холодно спросил он.

Но Боцман не опустил глаз.

— Я все понимаю. При другом раскладе не приехал бы и не просил. Можете сделать — сделайте, я в долгу не останусь. Может, еще пригожусь…

— Да, ты парень духовитый, и опыт у тебя важный имеется, — медленно произнес Лебедь. — Может, и пригодишься. Только я за тебя не потому впрягаюсь. А потому, что дело твое правое на все сто процентов, даже на двести!

Он помолчал.

— Как, говоришь, этого фофана зовут?

— Гарик Речпортовский.

— Я его первым обзывать не буду, пусть мне его со стороны объявят. Но если совпадет, я тебе звякну и скажу: «Ты был прав». Лады?

— Лады, — Боцман с облегчением перевел дух.

— Тогда будь здоров, — Лебедь промокнул губы полотняной салфеткой и поднялся. — Стол оплачен, сейчас тебе водки принесут. Накатишь, расслабишься. Отдыхай!

«Откуда он узнал про водку?» — подумал Боцман, глядя ему в спину. Но через мгновенье спина пропала из виду, потому что Лебедя окружили телохранители.