Сабурин

К тому моменту, когда сборы были закончены, погода окончательно испортилась. Небо из ярко-голубого сделалось мрачно-серым и вот-вот собиралось разразиться мелким дождиком. В воздухе пахло сыростью и меланхолией. Не оставалось никаких надежд на то, что через часок-другой все устаканится. На ближайшую пару дней лето отменялось.

Сабурин такую погоду не любил. Он был человеком крайностей и мог адекватно воспринимать либо абсолютную жару, либо тридцатиградусный мороз. Ну, на худой конец, грозу – как неизбежное, но скоротечное зло. А всякие полутона не для него. Работоспособность сразу падает до критического уровня, и организм, игнорируя команды хозяина, начинает настраиваться на непозволительный лирический лад. А тут еще предстоит дорога. Да не триста километров, как утверждала вчера Белоснежка, а все триста восемьдесят. Это, между прочим, три часа за рулем, не считая времени, которое потребуется, чтобы выехать из города. Сейчас уже одиннадцатый час, значит, до родового гнезда они доберутся в лучшем случае часам к трем дня. Если накинуть еще пару часов на осмотр дома и отдых, то получится, что выезжать обратно придется ближе к вечеру, а вечером в Москве час пик – это всем известно. Выходит, день, по-любому, можно считать убитым. И еще хорошо, если им удастся хоть что-нибудь отыскать в той дыре, которую – Сабурин был в этом абсолютно уверен – представляет собой деревенька Зябровка. А то ведь вполне может статься, что смотаются они впустую, только бензин сожгут и драгоценное время потеряют.

Настроение испортилось окончательно. Сабурин мрачно следил за дорогой и с Белоснежкой почти не разговаривал. К тому моменту, когда они выбрались наконец за МКАД, пошел дождь. «Дворники» лениво шаркали по лобовому стеклу, сметая мерзкую, похожую на морскую пыль морось. Белоснежка, свернувшись клубочком, дремала на переднем сиденье, а Сабурин заводился все больше и больше.

Никогда раньше с ним такого не случалось, чтобы здравый смысл и здоровый прагматизм потеснила самая банальная жалость. Он принципиально не подавал милостыню, не подбирал на улице бездомных котят, не бросался очертя голову переводить через дорогу старушек, а тут какая-то белобрысая пигалица умудрилась, не прилагая к этому особых усилий, взять его в оборот. Да, сначала в его действиях присутствовала исключительно финансовая заинтересованность – не каждый день тебе предлагают три тысячи баксов за мелкую услугу в виде предоставленного на пару дней убежища, – но потом-то все пошло наперекосяк, он сам возомнил себя тимуровцем и взялся опекать совершенно незнакомую девицу. Да ладно бы опекать, это еще полбеды. Речь-то идет о куда более серьезных вещах, и дело, в которое он так глупо вляпался, вовсе не безопасное. А еще погода эта осенняя сбивает с правильного настроя, навевает нехорошие мысли, не позволяет расслабиться ни на секунду.

Километров через сто оказалось, что погода – еще не самое большое зло. Прав был классик, утверждавший, что в России всего две беды – дураки и дороги. В ряды дураков Сабурин недавно записался вполне добровольно, а сейчас вот убедился в верности и второй части высказывания. Желая сэкономить время и бензин, он выбрал самую короткую дорогу. Путь этот был указан на карте ярко-черной линией, не тонкой и не толстой, вполне проходимой. Но то на карте, а на деле выяснилось, что дорожка-то фронтовая, вся в выбоинах и колдобинах, не ведавшая ремонта со времен Первой мировой. И теперь, чтобы сохранить в целости и сохранности колеса и подвеску, приходилось ползти со скоростью пятьдесят километров в час.

Измученный дорогой Сабурин вполголоса матерился и проклинал все на свете: Белоснежку с ее родовым гнездом, погоду, дорожников, того козла, который рисовал карту, ну и себя, родимого, до кучи.

Тем временем девчонка успела выспаться и сейчас растерянно хлопала глазищами, созерцая мрачные окрестности. Мало того, она еще имела наглость спросить, скоро ли они доберутся до места. Сабурин буркнул, что к ночи, может быть, доберутся, чертыхнулся, объезжая угрожающего вида выбоину, и бросил на девчонку такой красноречивый взгляд, что она втянула голову в плечи и разговоров больше не заводила.

Наконец мучения подошли к концу, и с фронтовой дороги верная «бээмвушка» съехала пусть и не на идеальное, но все же достаточно проходимое шоссе. Дальше дело пошло веселее. Приободрившийся Сабурин втопил в пол педаль газа, рассчитывая хоть как-то наверстать упущенное время, но не тут-то было. Очередная неприятность в виде патрульной машины ГИБДД коварно пряталась в придорожных кустах. Служитель правопорядка, остановив «БМВ» и игриво помахав перед сабуринским носом радаром, призвал нерадивого автолюбителя к ответу. Пришлось отвечать. Ответ был стандартный, отработанный за годы немалого водительского стажа до автоматизма. Вложенная в права купюра должна была убедить гибэдэдэшника в полнейшем сабуринском раскаянии. Но то ли купюра была недостаточно крупной, то ли служитель закона оказался слишком принципиальным, только договориться с ним сразу не удалось. Пришлось выбираться из машины, демонстрировать содержимое багажника, а потом и аптечки, дышать в «трубочку», отвечать на десяток вопросов, чтобы в итоге с виноватой улыбкой сунуть вымогателю еще одну купюру, на сей раз гораздо большего достоинства. В итоге вырваться из лап гибэдэдэшника Сабурину удалось только спустя четверть часа, а дальше, опасаясь повторения инцидента, ехать почти не нарушая скоростной режим. Принимая во внимание все эти жизненные коллизии, не было ничего удивительного, что в Зябровку они въехали лишь в пятом часу вечера.

Сабурин, немало поколесивший по стране, был наслышан о существовании в российской глубинке деревень-призраков, кое-что даже видел собственными глазами. Полуобвалившиеся палисадники, подслеповатые, по самые крыши вросшие в землю избушки, кущи одичавшей малины, лебеда в человеческий рост и ощущение такого тотального запустения и безысходности, что впору завыть.

Зябровка была одной из таких вот призрачных деревень. Впрочем, назвать шесть притулившихся у обочины дороги домиков деревней язык не поворачивался. Однако вот он указатель, где синим по белому написано: «н. п. Зябровка». Сабурин остановил «бээмвуху» у первой же избушки, нажал на клаксон и вопросительно посмотрел на Белоснежку:

– Как думаешь, здесь есть кто-нибудь живой?

Ответить она не успела, из-под кособокой калитки с заливистым лаем выскочила маленькая вертлявая собачонка и отважно бросилась под колеса машины.

– Значит, есть, – констатировал Сабурин, с неохотой выбираясь из уютного салона в промозглую деревенскую сырость. – Ну что же, пойдем, пообщаемся с аборигенами.

Аборигены не заставили себя ждать: калитка с тоненьким скрипом приоткрылась, и вслед за собачонкой на улицу выглянула сухонькая старушка в резиновых сапогах и телогрейке. В искореженных артритом руках она сжимала длинную, похожую на посох палку.

– Чего шумите? – спросила старуха строго.

– Прости, мать, – сказал Сабурин покаянно. – Нам просто домик один нужно отыскать. Не подскажешь?

– А что за домик? – В подслеповатых глазах зажегся вялый интерес. – Тут нас осталось-то совсем мало. Я, соседка моя Кузьминична, – бабулька махнула клюкой в сторону соседней хаты, – да дед Скачок. Ты к кому пожаловал?

– Бабушка, – на помощь Сабурину пришла Белоснежка, – нам нужен дом Корнеевых.

– Ну, ты вспомнила, красавица! – Старушка поправила сползший на лоб шерстяной платок. – Так нету их уже давным-давно. Митька Корнеев, сын ихний, последний раз, дай бог памяти, лет пять назад наведывался. Он нынче в Москве, ему не до нас, зябровских.

– Он умер, – девчонка сделала шаг навстречу бабульке, – уже четыре года как. А я его внучка.

– Умер, значит. Ну что ж, все там будем. А ты, выходит, внучка?

– Внучка. Вот приехала на дом предков посмотреть.

– А этот кто? – Старушка кивнула на Сабурина.

– А я, бабушка, внучкин муж, – соврал тот.

– Наследнички, – старушка пожевала губами. – Да что ж вы за наследнички такие, коли не знаете, где дом-то свой искать?

– Так я же совсем маленькая была, когда сюда приезжала, – начала оправдываться Белоснежка. – Забыла.

– А что тут забывать? – смягчилась бабулька. – Сейчас за хатой деда Скачка дорога налево свернет, вы по ней езжайте. Через полверсты озеро будет и дом корнеевский. Он приметный, не пропустите. А вы там жить собираетесь или как? – В скрипучем голосе послышалась заинтересованность.

– Пока только переночевать, – ответил Сабурин. – Скажи, мать, там переночевать-то можно? Дом не шибко запущенный?

– А что с ним станется, с домом этим? Кому он здесь нужен? Тут в округе хат пустых живи – не хочу. Да и красть-то там особо нечего. Воры нынче больше на городских дачах в Липовке промышляют. А вот насчет переночевать, даже не знаю. Лектричества-то нету. Год назад столбы ураганом повалило, до сих пор не починили.

– А как же без электричества? – спросила Белоснежка растерянно.

– Как все – с керосинкой.

– А керосинку где взять?

– Можно у меня купить, – старушка хитро сощурилась. – Задешево отдам, еще и керосину отолью. Ну как, берете? – поинтересовалась она с надеждой.

– Керосинку? – Сабурин задумался: – Мать, а если мы в доме все осмотрим, а потом у тебя попросимся переночевать – пустишь? Ты не переживай, мы заплатим. Хочешь, прямо сейчас, авансом?

– Так ночуйте! Кто ж вас гонит-то? – оживилась бабулька. – Хозяин мой, царствие ему небесное, хату на большую семью строил, а вот как оно получилось – остались мы вдвоем с Мухой, – она кивнула на собачонку. – Я к вашему возвращению печь протоплю, ужин приготовлю. У меня все свое, домашнее: сальце, молочко, яйца, огурчики малосольные. Приезжайте, я вас забесплатно угощу, мне ж не жалко, – добавила она и вздохнула.

Вздох этот говорил о многом и в первую очередь – о глубоком, уже в кровь въевшемся одиночестве, о глухой стариковской безысходности. Интересно, есть ли у этой верткой бабушки дети, внуки?

– Не, мать, мы заплатим, – Сабурин тряхнул головой.

– Ну, дело хозяйское. Заплатите так заплатите. Меня Тихоновной зовут, а вас как?

– Я Виталий, а она, – Сабурин обнял за плечи притихшую девчонку, – Света. Мы сейчас, по свету, в старый дом наведаемся, посмотрим там, что к чему, а вечерком к тебе на огонек заявимся. Тут поблизости магазин есть? Может, купить надо чего к ужину?

– Поблизости нет, – старушка обреченно махнула рукой. – Только в Липовке, так он через час закроется.

– А Липовка далеко?

– Далеко, километров пять отсюдова. К нам раз в неделю автолавка приезжает, а так, если что очень нужно, дед Скачок на велосипеде в Липовку ездит. Только много ль он привезет на своей развалюхе? Вы, ребятки, знаете что, вы мне хлеба буханок восемь привезите и сахару два килограмма.

– Восемь? – переспросил Сабурин удивленно.

– Я денежки-то дам, ты не переживай, соколик, – зачастила бабулька.

– Не надо денег, – отмахнулся он. – А зачем восемь-то буханок?

– Так про запас. Комбикорм у меня закончился, поросенка нечем кормить, вот и приходится картошкой да хлебом.

– Так дорого же хлебом.

– Дорого, а что делать, сынок? Я уже сколько раз Зинке, продавщице из автолавки, заказ на комбикорм делала, а она все не привозит, зараза. А поросеночек – он же кормилец, – Тихоновна улыбнулась светло и грустно. – Так привезете хлеба-то?

– Привезем, мать, – пообещал Сабурин. – И хлеба, и сахара, и всего, чего еще нужно.

– А больше ничего и не нужно, сынок.

Конечно, не нужно. Сердце кольнуло болью. Это ж надо, в двадцать первом веке люди живут, как в Средневековье: без электричества, без связи, перебиваясь с хлеба на сахар. И ведь недалеко совсем от Первопрестольной, а словно другой мир.

– Ну, мать, мы поехали! – Он потрепал по загривку собачонку, та увернулась от ласки, предупреждающе тявкнула и спряталась за длинную юбку хозяйки. – Вернемся, наверное, как смеркаться начнет.

– Средневековье какое-то, – проворчала Белоснежка, оказавшись в салоне машины. – Неужели так еще живут?

– Еще и не так живут, – «успокоил» ее Сабурин. – В эту глухомань хотя бы автолавка приезжает.

– А электричества нет! Как же они без электричества?

– И без электричества, и без отопления, и без воды из-под крана прожить можно. Человек – существо живучее, приспосабливается к любым условиям.

– Вот именно, что приспосабливается, – она поежилась и спросила: – Куда сейчас?

– Давай сразу в Липовку, – Сабурин включил зажигание, – прикупим провианта, пока магазин не закрылся, а уж потом поедем родовое гнездо смотреть.

По сравнению с Зябровкой Липовка была настоящим островком цивилизации. Ладные кирпичные домики, кое-где даже двухэтажные, аккуратные садики, ухоженные огородики, асфальтированные дорожки, рядом сосновый лес – одним словом, рай для дачников.

Сабурин припарковал «бээмвушку» у приземистого здания с надписью «Универсам «Липовский», на узком крыльце которого под деревянным козырьком прятались от дождя, курили и вели неспешную беседу три мужика, одетых в брезентовые куртки и резиновые сапоги. Рядом, притулившись к стене магазина, стояли два велосипеда – видимо, излюбленное в здешних местах средство передвижения.

Магазин и в самом деле был универсальным. Конечно, не супермаркет, но и не совсем уж деревенская лавка. В нем имелось все необходимое для вполне комфортного дачного существования: от навесных замков и стирального порошка до аж трех сортов водки.

Под бдительными взглядами пышнотелой продавщицы Света и Сабурин неспешно изучили ассортимент.

– Мы же не ограничимся восьмью буханками хлеба? – спросила Белоснежка, рассматривая лежащую за стеклом холодильной витрины колбасу.

– Конечно, не ограничимся, – хмыкнул Сабурин. – Мы возьмем не восемь, а десять буханок. То-то бабушка обрадуется!

– Я не шучу, – огрызнулась она, – давай еще чего-нибудь купим.

– Ну, если не шутишь, то выбирай. – Он окинул взглядом представленный в магазине ассортимент, а потом широко улыбнулся продавщице: – Эй, красавица, а у вас случайно нет комбикорма?

– Случайно есть, – красавица, улыбнувшись в ответ, выплыла из-за прилавка. – Только он в подсобке. Вам сколько нужно?

– Нам много, – Сабурин не стал мелочиться. Вряд ли героический дед Скачок сможет довезти на своем велосипеде мешок комбикорма. А на автолавку, как стало ясно из рассказов Тихоновны, особой надежды нет.

Продавщица удивленно вскинула тонко выщипанные брови и заявила:

– В таком случае мне понадобится помощь. Я женщина хрупкая, мешок не донесу.

Хрупкой ее можно было назвать с очень большой натяжкой, но Сабурин возражать не стал. Хрупкая – не хрупкая, а, как ни крути, женщина. Зачем же даме таскать тяжести?

– Весь к вашим услугам, мадам!

Улыбка продавщицы сделалась игривой и хищной одновременно, за спиной Сабурина многозначительно фыркнула девчонка.

– А ты, Светлана, выбери пока все самое необходимое, – велел он не оборачиваясь.

Продавщица призывно качнула бедром и направилась к полуприкрытой двери, по всей видимости, ведущей в подсобку. Сабурин зашагал следом, затылком чувствуя гневный взгляд Белоснежки.

Мешок с комбикормом оказался тяжеленным, пришлось тащить его из подсобки волоком. Интересно, надолго ли этого деликатеса хватит бабушкиному кормильцу? Сабурин, отдуваясь, привалил мешок у входа в магазин, отряхнул присыпанные не то пылью, не то мукой джинсы и вопросительно посмотрел на девчонку. Оказывается, пока они с продавщицей сначала долго искали в складских залежах мешок с комбикормом, а потом взвешивали его на здоровенных напольных весах, она время даром не теряла. На прилавке перед кассовым аппаратом образовалась внушительная гора из всевозможных продуктов. Сабурин окинул взглядом восемь буханок хлеба, батарею тушенки и рыбных консервов, пятикилограммовый мешок сахара, две палки вяленой колбасы, пакеты с рисом и гречкой, несколько упаковок макарон, двухлитровую бутыль минеральной воды, плитку шоколада и удивленно присвистнул:

– Ну ты и размахнулась, Белоснежка.

– Не волнуйся, я все оплачу сама, – буркнула она, не глядя в его сторону.

– Я и не волнуюсь, – он усмехнулся, снял с прилавка бутылку водки и, поставив ее рядом с продуктовой баррикадой, озорно подмигнул зарумянившейся продавщице: – Это тоже посчитай, красавица.

– А это еще зачем? – тут же ощетинилась Белоснежка.

– На всякий случай, – туманно ответил он.

– За это я платить не буду!

– И не надо, – Сабурин плечом оттер девчонку от прилавка и достал из кармана куртки портмоне, – я сам заплачу, у меня командировочных аж три штуки баксов. Могу себе позволить.

Девчонка снова возмущенно фыркнула и отошла к залитому дождем окну. Сабурин расплатился за покупки, в задумчивости посмотрел на мешок комбикорма. По мокрой земле такой волоком не потащишь, придется на спине. С кряхтением он вскинул поклажу на плечо, скомандовал:

– Белоснежка, открой дверь!

Она не стала пререкаться, послушно распахнула дверь и даже придержала ее ногой. Мужики, толпившиеся на крыльце, молча расступились, пропуская Сабурина к машине. Под их внимательными взглядами он сгрузил мешок в багажник «бээмвухи», отряхнул куртку и вернулся в магазин за продуктами, которые продавщица рассовала по двум внушительного размера пакетам. Девчонка потянулась было к одному из пакетов, но Сабурин ее опередил, подмигнул продавщице, подхватил покупки и потрусил к машине. Часть провианта пришлось пристраивать на заднем сиденье, потому что мешок с комбикормом занял полбагажника. Наконец с шопингом «по-деревенски» было покончено, и Сабурин со стоном облегчения плюхнулся за руль. Рядом, отряхивая с волос капельки воды, пристроилась девчонка. Вид у нее был сердитый. А чего сердиться-то? Радоваться должна, что он сэкономил ее денежки, из собственного кармана оплатил все покупки. Или это она из-за продавщицы, из-за того, что тетка с ним кокетничала, да еще и уединялась в подсобке на непозволительно долгий срок? Мысль эта неожиданно развеселила Сабурина, развеяв прежнюю меланхолию.

– Чему ты радуешься? – Девчонка, поймав его улыбку, обиженно поджала бледные губы.

– Да так, – он неопределенно махнул рукой, завел машину, – иногда бывает полезно отвлечься от городской суеты, мешки с комбикормом потаскать.

– Очень увлекательное занятие, – она скрестила руки на груди и отвернулась.

– Не нравится? – делано удивился Сабурин. – Я думал, что шопинг – это любимое развлечение всех женщин, а оказывается, бывают исключения. Ладно, не нравится шопинг, поехали смотреть родовое гнездо. Надеюсь, это заинтересует тебя больше, чем поход по сельским магазинам.

Как и обещала Тихоновна, дом они нашли без труда. Он стоял на берегу наполовину затянутого ряской озера. Небольшой, приземистый, под крышей, крытой позеленевшим от времени и сырости шифером, но с виду абсолютно целый. Сабурин толкнул покосившуюся от времени калитку, но та даже не колыхнулась. Пришлось навалиться всем весом. Под его напором калитка пронзительно скрипнула и поддалась. Пропустив девчонку вперед, Сабурин шагнул за ней, и они оказались во дворе, заросшем бурьяном, красноречиво свидетельствовавшим о том, что в доме уже давным-давно никто не появлялся. Лопухи и крапива оккупировали все пространство, нагло заползали на крыльцо, тянулись вдоль промокших бревенчатых стен.

– Настоящие джунгли, – озадаченно пробормотал Сабурин, отодвигая в сторону мокрую лапу вымахавшего до гигантских размеров растения, не поддающегося идентификации. – Тут без мачете не обойтись.

– А у тебя есть? – с надеждой спросила девчонка. Все время, пока он рассматривал дом, она жалась к его плечу, нервно оглядывалась по сторонам и вздрагивала от малейшего шороха. Да, хорошо, что они напросились на постой к Тихоновне. В этом родовом гнезде и днем-то жутковато, а уж ночью да без электричества…

– Мачете нет, но есть вот это, – достав из-за пояса армейский нож, он безо всякой жалости полоснул по ботаническому монстру. Монстр с тихим хрустом сложился пополам, Белоснежка испуганно пискнула.

– Ты чего? – Сабурин обернулся.

– Ничего. Давай уже побыстрее зайдем внутрь, а то сыро тут.

Он очень сомневался, что в доме окажется уютнее, чем во дворе, но спорить не стал, а замахнулся еще раз. Через минуту его стараниями в густой стене бурьяна от калитки к крыльцу был прорублен узкий тоннель.

На входной двери висел здоровенный амбарный замок.

– Ключей у тебя, конечно же, с собой нет? – спросил Сабурин, разглядывая замок.

– Откуда? – В голосе Белоснежки послышались виноватые нотки.

– Я так и думал, – Сабурин достал из кармана связку отмычек, поискал нужную.

– Взломами на досуге промышляешь? – послышался за спиной ехидный голос.

– Ну почему же? – усмехнулся он, вставляя отмычку в замок. – Иногда еще и казино на деньги развожу.

Замок сопротивлялся недолго, через мгновение в нем что-то тихо щелкнуло.

– Прошу! – Сабурин толкнул дверь и отступил в сторону.

Секунду девчонка боролась со страхом, а потом решительно перешагнула через порог. Сабурин, не мешкая, последовал за ней. В то, что в доме может быть устроена засада, он не верил, сплошь заросший бурьяном двор – лучшая тому гарантия, но Белоснежка и так на взводе, не стоит лишний раз ее нервировать.

Они быстро миновали полутемные сени и оказались в просторной комнате, композиционным центром которой была внушительных размеров русская печь. В воздухе пахло сыростью, на углу сколоченного из струганых досок стола буйным цветом колосилась плесень. Сабурин запрокинул голову – штукатурка на потолке местами почернела и обвалилась от сырости. Без хозяйского присмотра дом медленно, но неуклонно умирал. Он был похож на старое дерево, крепкое и кряжистое снаружи, но совершенно трухлявое внутри. Жалко. Хорошее ведь место. Сюда бы на рыбалку или на охоту. Вон лес вокруг какой, зверья, наверное, завались…

Белоснежка сделала нерешительный шаг к столу, подгнившие половицы скрипнули, и она, испуганно вздрогнув, спросила растерянно:

– Где искать?

Если бы он знал, где… Наверное, первым делом надо заглянуть в платяной шкаф, старый, как и все в этом доме, покосившийся от времени, с тусклым, засиженным мухами зеркалом на дверце. В шкафу было пусто, ничего, кроме лохмотьев паутины. А больше и осматривать-то, собственно говоря, нечего. Из мебели в комнате лишь три колченогих табурета, железная кровать с проржавевшей сеткой да самодельная тумбочка, тоже пустая.

Не желая сдаваться, Сабурин заглянул на печь, не без брезгливости порылся в сваленной в кучу старой одежде, не поленился проверить карманы еще, наверное, дореволюционного мужского пиджака – без толку.

– В доме есть подвал? – спросил он, слезая с печи и отряхивая джинсы от вековой пыли.

– Есть подпол, в нем хранили картошку, – Белоснежка пристроилась на самом краешке табурета, на лице ее читалось уныние и безысходность.

– Где этот подпол?

– Вот тут, – она сползла с табуретки, подошла к печи, носком ботинка поддела вделанное в половицу железное кольцо.

Сабурин потянул за кольцо, и половица нехотя поднялась. В подполе было темно, хоть глаз выколи. Сабурин встал на колени, щелкнул зажигалкой и свесил голову вниз. Ничего – ни картошки, ни семейных реликвий.

– Ну что? – послышалось над головой.

– Хоть бы что, – буркнул он.

– А может, проверим чердак?

– Ну, давай, – он не верил, что дневники, фотографии или какие-либо документы могут сохраниться в этой сырости, но не хотел расстраивать и без того поникшую девчонку.

Вход на чердак был из сеней. Сабурин внимательно изучил крепкую с виду приставную лестницу и, ухватившись за перекладину, обернулся к Белоснежке:

– Ты тут пока постой. Я скоро.

Чувствовалось, что ей не хочется оставаться одной, что не запрети он, она бы тут же рванула следом. Но рисковать не стоит, крыша запросто могла сгнить, еще травм им не хватало.

На чердаке царили полумрак и запустение. Сабурин осмотрел сваленный в дальнем углу хлам: две плетенные из лозы этажерки, старый патефон, медный самовар с погнутым боком, прогнившее кресло, кипа изъеденных грибком, почерневших газет – вот и все богатство. Можно спускаться. Он уже поставил ногу на перекладину лестницы, когда снизу послышался радостный крик Белоснежки. С чего бы это она так оживилась?

Девчонки в сенях не было, голос доносился из комнаты. Сабурин переступил порог и удивленно присвистнул. Белоснежка, с ног до головы измазанная в золе, улыбалась ему белозубой улыбкой, прижимая к груди небольшой металлический сундучок.

– Нашла, – она радостно шмыгнула носом, поставила сундучок на стол и сняла крышку. – Я в печке решила посмотреть. А там – это!

Сабурин заглянул ей через плечо – в сундучке лежали связанные капроновой лентой старые фотографии и общая ученическая тетрадь. Больше он ничего рассмотреть не успел, девчонка захлопнула крышку и обернулась. Взгляд у нее был совершенно шальной, точно она только что нашла не старый семейный архив, а как минимум горшок с золотом.

– Поехали! – скомандовала она. – Больше нам тут делать нечего.

Сабурин не стал спорить. Умирающий дом действовал на него угнетающе. Казалось, за те полчаса, что они здесь пробыли, запах сырости и гниения деревянной плоти уже успел въесться в кожу. Интересно, у бабушки Тихоновны есть банька? Вслед за Белоснежкой он вышел на улицу, с наслаждением вдохнул пахнущий травой и дождем воздух, посмотрел в черный провал двери. Воровать здесь нечего, дом запросто можно не запирать, но он все же потратил пять минут на то, чтобы приладить обратно замок. Просто так, из уважения к прежним хозяевам.

Белоснежка уже ждала его у машины, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди сундучок. Короткие волосы, успевшие просохнуть, стояли торчком, и невесть каким чудом выглянувший из-за тучи солнечный луч золотил их, делая ярко-рыжими. Залюбовавшись этаким чудом, Сабурин замешкался, и девчонка недоуменно нахмурилась, запрокинула голову вверх.

– Что там? – спросила она настороженно.

– Ничего, – буркнул он, раскрывая перед ней дверцу.

Солнце снова спряталось, и золотистый нимб над белобрысой головой исчез. Наваждение какое-то…

Всю обратную дорогу Белоснежка молчала и рассеянно поглаживала крышку сундучка, но открывать пока не спешила.

– Как думаешь, это то, что мы ищем? – не выдержал пытки тишиной Сабурин.

– Не знаю, но здесь, – она постучала по железной крышке, – фотографии и дневник моей мамы. – Для меня это в любом случае очень важно. Я же говорила, что дед не мог уничтожить память о ней. Только никак не пойму, почему он спрятал документы в печь? Не слишком подходящее место для тайника, не находишь?

– Думаю, твой дед прятал документы не от людей, а от сырости, – Сабурин потер подбородок. – Ты же видела, во что превращается дом. Еще десяток лет – и от него мало что останется. Не хочешь глянуть, что там? – он кивнул на сундучок.

– Чуть позже, – Белоснежка посмотрела на свои грязные руки, – не хочу пачкать. У нас же еще есть время, правда?

Время? Сабурин нахмурился. Время – понятие относительное, смотря что принимать за точку отсчета. Один из трех отведенных им дней они уже потеряли. Или не потеряли, а потратили с умом – будущее покажет. А пока лично ему страшно хочется выпить, закусить и попариться в баньке, смыть с себя запах старого дома. Такие вот простые, немудреные желания.

Их возвращения ждали. Собачка лаяла не настороженно, а приветственно, над печной трубой многообещающе вился дымок. Сабурин с Белоснежкой еще не успели выбраться из машины, а Тихоновна уже гостеприимно распахивала калитку.

– Вернулись, – она вытерла о передник перепачканные мукой руки. – А говорили, что только к ночи. У меня еще и ужин-то не готов.

– А мы уже управились, – Сабурин открыл багажник и сказал тоном Деда Мороза: – Принимай гостинцы, мать!

Бабулечка заглянула в битком набитое багажное нутро и заохала:

– Да что ж вы столько-то накупили, детки? Да у меня же и денег-то таких нету, чтобы расплатиться!

– А это, Тихоновна, плата за постой и ужин, – Сабурин с кряхтением вытащил мешок комбикорма и спросил весело: – Куда нести-то?

– Ой, божечки! – засуетилась старушка. – Так в дом неси, в сени. Да зачем же было так много покупать? Да как же это?..

– По-другому, мать, не продавали, – он вскинул мешок на спину, протиснулся в узкую калитку.

Следом семенила Тихоновна, под ногами вертелась юркая собачонка, и Сабурин все боялся ненароком на нее наступить.

Наконец он пристроил комбикорм в углу сеней и, потянувшись до хруста в суставах, спросил:

– А что, мать, банька-то у тебя имеется?

– Имеется, как же в деревне без баньки-то? – кивнула Тихоновна, любовно оглаживая мешок.

– Так может, я бы воды наносил да протопил? – предложил Сабурин.

В сени, волоча набитые провиантом пакеты, ввалилась Белоснежка, и он раздраженно покачал головой. Вот ведь самостоятельная не в меру, не могла его подождать.

– Так протопи, – старушка испуганно посмотрела на пакеты и спросила шепотом: – А там у вас что?

– Да так, по мелочи, – отмахнулся он, – кое-чего к ужину, ну и восемь буханок, как заказывала.

– По мелочи, – Тихоновна мелко закивала и торопливо распахнула перед Белоснежкой дверь. – Что ж вы на пороге-то стоите?! Проходите, гости дорогие!

Из полутемных сеней вслед за хозяйкой они вошли в маленькую горницу. Или не горницу? Сабурин плохо разбирался в таких вещах. В общем, они оказались в деревенском аналоге кухни. У занавешенного вышитыми шторками окошка стоял стол, застеленный цветастой клеенкой. Из-под стола выглядывали табуретки. Рядом громко тарахтел старенький холодильник. В красном углу перед иконой мерцала зажженная лампадка, а от большой, в полкомнаты, печи волнами исходило тепло. Пахло печеной картошкой и еще чем-то вкусным. После разоренного и убитого временем родового гнезда эта уютная избушка с ее расшитыми занавесочками, теплом и запахами казалась верхом комфорта. Вот сидеть бы на лавке, прижавшись спиной к беленому боку печки, и никуда больше не ходить. Но в баньку Сабурину хотелось не меньше, поэтому он не позволил себе расслабиться, а, выслушав инструкции хозяйки и прихватив в сенях ведра, направился к колодцу за водой.