Избранница
Из огромных, на всю стену, окон кондитерской лился яркий электрический свет. Посетители были как на ладони. Прежде чем зайти внутрь, Света присмотрелась – Иван сидел за столиком у самого окна. Точно почувствовав направленный на него взгляд, он повернул голову, приветственно махнул рукой. Все, пути обратно нет, мосты сожжены, надо двигаться вперед. Света поправила рюкзак и решительно вошла в кондитерскую.
Внутри было уютно, журчала тихая музыка, обалденно вкусно пахло кофе и свежей выпечкой. Светин желудок тут же вспомнил, что последний раз она кормила его ранним утром, и требовательно взвыл.
– Опоздала на пять минут, – ворчливо сообщил Иван, когда она быстрой походкой подошла к его столику.
Выглядел он хорошо, точно и не было никаких ночных происшествий. Белоснежная рубашка, верхняя пуговица которой по случаю неформальной встречи расстегнута, прическа идеальная – волосок к волоску. На мгновение Свете показалось, что нет в ее жизни никаких ужасных вампиров, нет князя с его нелепыми претензиями, что все это всего лишь страшный сон, а реальность вот она – вкусно пахнет свежесваренным кофе и выглядит как английский денди. Но это только на мгновение, потому что потом она заметила и еще кое-что: осунувшееся Ванькино лицо, синие круги под глазами, чуть подрагивающие пальцы и пятно на скатерти от пролитого кофе.
– Извини, – она присела напротив. – Рада тебя видеть.
Иван невесело усмехнулся, кивнул и сказал совсем уж неожиданное:
– Значит, так, Корнеева, давай я сразу же продемонстрирую тебе свою человеческую сущность, чтобы никаких сомнений и недомолвок между нами не оставалось.
– Человеческую сущность?..
– Да. Ты же наверняка боишься, что я теперь один из них. Не зря ведь назначила встречу в таком многолюдном месте да еще с хорошим освещением. Хочешь меня как следует рассмотреть.
– Хочу, – она не стала кривить душой. – И ты должен меня понять. После того, что случилось с Риткой…
– Тогда поиграем в игру «найди десять отличий», – начал Иван очень серьезно. – Отличие первое – я помню свое прошлое в мельчайших деталях, а Ритка не знала, что у ее отца нет мобильника. Принимается?
– Принимается, – Света сделала знак официантке и пробормотала виновато: – Прости, есть хочу – умираю.
Иван кивнул.
– В критических ситуациях на тебя все время нападает жор.
– Еще одно доказательство? – улыбнулась она.
– Скорее дополнение к первому. Теперь второе, смотри внимательно, – Иван растянул губы в голливудской улыбке.
Света подалась вперед – да, зубы как зубы, никаких клыков.
– С ногтями тоже полный порядок, – он вытянул вперед руки. – Маникюра нет, но ногти вполне человеческие. Это третье. Ну и самое главное – меня никто не кусал, можешь удостовериться, – Иван потянул за ворот сорочки, обнажая мускулистую шею сначала с одной, потом с другой стороны.
– Минуточку, – Света улыбнулась подошедшей к их столику официантке, сделала заказ и только потом заговорила: – Ты даже не представляешь, как мне хочется тебе верить. Я сегодня весь день с ума сходила от мыслей, что с тобой могло случиться что-нибудь страшное. Но я собственными глазами видела, во что превратилась Ритка, и не могу рисковать.
– То есть ты намекаешь на то, что я вполне могу оказаться одним из них, просто в моем случае процесс трансформации не зашел еще так далеко, как в Риткином? – усмехнулся Иван и сделал большой глоток кофе. – Знаешь, как биолог, я тебя понимаю. Если предположить, что вампиризм – это какая-то диковинная болезнь, передающаяся, к примеру, неизвестным вирусом, то у любой инфекционной болезни есть инкубационный период, когда внешне она никак не проявляется, – он взъерошил густые волосы и добавил с отчаянием в голосе: – Господи, Корнеева, если бы мне еще вчера сказали, что я буду вот так всерьез рассуждать о теории возникновения вампиризма, я бы ни за что не поверил.
– А сейчас веришь? – шепотом спросила Света.
– Даже не знаю, что и ответить. Я привык доверять фактам, а факты говорят о том, что мы непозволительно мало знаем о человеческой и нечеловеческой сущности.
– Вань, а можно последнее испытание? – Она расстегнула рюкзачок. – Ты не обидишься?
– Валяй.
У Сабурина и в самом деле имелся чеснок, Света нашла его в холодильнике и прихватила с собой.
– Съешь это! – потребовала она, выкладывая перед Иваном несколько очищенных зубчиков.
– Издеваешься? – Он поморщился. – От меня же потом вонять будет.
– У меня есть вот это, – рядом с чесноком легла упаковка жевательной резинки. – Ваня, я очень тебя прошу.
– Корнеева, сдается мне, что фишка с чесноком и святой водой в нашем случае не прокатит, – сказал он. – Это скорее из области фольклора.
– Тогда ешь!
– Не думал, что ты можешь быть такой подозрительной.
– А я не думала, что вампиры существуют.
– Одного зубчика хватит? – Иван нехотя взял чеснок в руку.
– Хватит.
– Вьешь ты из меня веревки, Корнеева, – простонал он, забрасывая зубчик в рот.
Света затаила дыхание, но ничего ужасного не произошло. Не грянул гром и не запахло серой. Запахло чесноком, а Иван поморщился и потянулся к жевательной резинке.
– Надеюсь, теперь ты удовлетворена, и мы можем перейти к более серьезным вещам, – проворчал он, вытряхивая из упаковки на ладонь сразу пять подушечек.
К их столику уже торопилась официантка с подносом в руках, и Света ограничилась лишь кивком. То, что народное средство на Ивана не подействовало, обнадеживало, но кое-какие сомнения, как ни крути, остались. Увы, развеять их можно было лишь с помощью солнечного света. Да где же его взять в одиннадцатом часу вечера?
От запаха кофе и сдобы закружилась голова, а желудок заурчал так громко, что даже корректный Иван удивленно выгнул бровь.
– Я предупреждала, что голодна, – сказала она, впиваясь зубами в еще теплый круассан. – А ты не молчи, рассказывай.
– Давай ты сначала поешь, а то, боюсь, мой рассказ может отбить тебе аппетит, – Иван скрестил руки на груди, давая понять, что решение его окончательное и спорить с ним бесполезно. Пришлось спешным порядком запихивать в себя все три круассана, запивая их обжигающе горячим кофе. Наконец она отодвинула пустую тарелку и потребовала:
– Рассказывай!
Иван начал издалека. Из такого далека, что Света даже не сразу поняла, о чем он.
– Корнеева, ты думаешь, я – это я? – спросил он печально.
– Хотелось бы верить, – пробормотала она, лихорадочно вспоминая, каким еще способом можно вывести вампира на чистую воду.
– А я ведь теперь себе не принадлежу.
– А кому ты принадлежишь? – Внутри все похолодело.
– Князю.
– Господи… – Света инстинктивно отодвинулась.
– Не бойся, Корнеева, – Иван успокаивающе взмахнул рукой. – Это не в том смысле, что я один из них.
– А в каком?
– В том, что от князя теперь зависит моя жизнь, – сказал он и добавил: – От князя и от тебя.
Все-таки они его покусали… Может, не в шею, а в какое-нибудь другое место… После событий прошлой ночи Света была готова поверить во что угодно.
– Они меня не покусали, – Иван словно читал ее мысли. А может, и читал? – Они сделали мне инъекцию.
– Инъекцию чего?
Он пожал плечами.
– Какого-то яда. У меня в запасе три дня, а потом, если не ввести антидот, я помру. Вот так, как в американском боевике.
В голове зашумело: яд, антидот, три дня… На что-то же ему оставили эти три дня, что-то же он должен сделать?..
– Чего они от тебя хотят? – Света смахнула выступивший на лбу пот.
– Они хотят не от меня, а от тебя.
– Слезу ангела?
– Ее самую.
– Но я не…
– Корнеева, – перебил ее Иван, – давай я сначала расскажу тебе все, что со мной случилось, а потом мы вместе подумаем, как быть.
Иван говорил спокойно, точно читал доклад на заседании студенческого научного общества, но его спокойствие не могло ее обмануть. Он боится так же, как и она, просто не хочет этого показывать.
– Это и в самом деле была Ритка, – произнес он, и кадык на его шее нервно дернулся.
– Ты стрелял в нее?
– Стрелял и даже попал.
– А она?
– А она сказала, что я каким был занудой, таким и остался, и что, будь ее воля, уже давно стал бы одним из них. У нее были такие руки, – Иван поморщился, – холодные. Я сорвался, заорал как маленький.
– А дальше что?
– Дальше меня огрели чем-то сзади по голове, и я отключился, а когда пришел в себя, оказалось, что я уже не в лесу, а в каком-то подвале – сижу, привязанный к стулу, перед глазами туман, в голове треск и пить очень хочется. Я сразу как-то про Ритку и не вспомнил, подумал, что на нас с тобой какая-то местная шпана напала. А потом явилась эта гадина.
– Ритка?..
– Она самая, – Иван зажмурился, не то вспоминая, не то, напротив, прогоняя излишне болезненные воспоминания, и продолжил, не открывая глаз: – Я вот тут подумал, может, это не болезнь, а какая-то мутация, только очень быстрая, спровоцированная мощным внешним фактором. Если бы достать хоть немного ее крови…
– Вань, – простонала Света.
– Прости, – он открыл глаза. – Просто любопытно, как можно за такой короткий срок превратиться из человека в нечеловека, да еще со сверхспособностями.
– У Ритки были сверхспособности?
– Ну, летучей мышью она при мне не оборачивалась, но одно то, что выстрел почти в упор ее даже не напугал, уже о многом говорит. Может, у нее теперь метаболизм другой или регенерация повышенная. Как думаешь?
В этом весь Иван – неистребимый естествоиспытатель. Его чуть не убили, вкололи какую-то гадость, а он рассуждает о метаболизме вампиров.
– Может, на ней бронежилет был? – Света постаралась призвать на помощь остатки здравого смысла.
– Под вечерним платьем? – спросил Иван ехидно. – И потом, ты забываешь, что к моменту нашей встречи она уже была мертва, в общепринятом смысле этого слова. Хотя я лично думаю, что это не смерть, а какая-то разновидность анабиоза, как у земноводных. Поэтому у нее и руки такие холодные, – он нервно передернул плечами. – И голодная она была – это точно. Облизывалась на меня, как кошка на сметану, все принюхивалась, примерялась. Даже лизнула один раз, паскуда…
– Она всегда считала тебя очень перспективным юношей, – Света сочувственно кивнула.
– Нет, – отмахнулся Иван, – просто мне кажется, что на том этапе эволюции, на котором сейчас находится эта тварь, она еще плохо умеет себя контролировать. Наверное, она бы меня покусала, если бы ей позволили.
– А ей не позволили?
– Нет. Я уже попрощался с жизнью и даже попробовал молиться, когда зашли двое. По виду обычные мужики, одетые хорошо, я бы даже сказал, дорого. Один Ритку за загривок схватил и от меня оторвал, а второй сказал, что если со мной по ее вине что-нибудь случится, князь ее на пару минут в солярии запрет. Знаешь, она испугалась не на шутку, значит, одна вещь про вампиров все-таки верна – они боятся ультрафиолета. А потом первый закатал мне рукав и что-то ввел внутривенно. Я, конечно, начал орать, попробовал сопротивляться, а он просто мне в глаза посмотрел, и я снова вырубился.
Света вспомнила встречу на аллее, черные провалы глазниц, красные луны в них и сказала:
– Это гипноз.
– Я тоже так считаю, – Иван кивнул. – Вот и еще одна демонстрация их сверхспособностей. А знаешь, Корнеева, что на самом деле бабушкины сказки?
Она покачала головой.
– То, что днем они укладываются в аккуратные гробики и засыпают. У меня не забрали часы, так что я мог следить за временем. Ни хрена они не спят! Во всяком случае, еще в десять утра были бодрыми как огурчики. До одиннадцати я просидел в подвале, а потом, угадай, кто решил меня навестить?
– Кто?
– Капитан Золотарев собственной персоной, – Иван сжал кулаки. – Понимаешь, Корнеева, этот урод нас специально подставил, заманил в ту глушь и бросил. Знал, что никуда мы с тобой не денемся.
– Подожди, Вань, – Света покачала головой. К тому, что Золотарев оказался подонком, она подсознательно уже была готова, но один очень важный вопрос оставался по-прежнему открытым. – Золотарев ведь не вампир.
– Не вампир. Он их прихвостень. Или дневной шпион – это как тебе будет угодно. А может, – Иван поморщился, – специалист по связям с общественностью. Это именно он разъяснил мне, что в моем молодом и относительно здоровом организме включилась бомба с часовым механизмом, в связи с чем я должен вести себя хорошо и всячески с ними сотрудничать. И это еще, оказывается, очень гуманный поступок с их стороны, потому что для человека верующего, Корнеева, вот скажи, с чего они взяли, что я верующий? – Света пожала плечами. – Потому что для человека верующего смерть от яда гораздо предпочтительнее, чем вынужденный переход в стройные ряды богомерзкой нежити. Ладно, это все лирика, давай перейдем к главному, к тому, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся, и к тому, что от нас с тобой требуется.
Света кивнула. Конкретики в этой более чем странной истории ей хотелось уже давно.
– Значит, похитили меня не для того, чтобы покормить нашу с тобой бывшую подругу, – Иван скривился, точно от зубной боли, – а затем, чтобы я донес до тебя в максимально доступной форме очень важную информацию. Извини, Корнеева, не хотелось быть вестником дурных новостей, но мне не оставили выбора.
Да уж, инъекция яда – это достаточно весомый аргумент, чтобы любой индивидуум, даже такой принципиальный, как Иван Рожок, сделался послушным и сговорчивым. Нельзя его в этом упрекать.
– В общем, после разговора с капитаном Золотаревым меня прямо под белы рученьки отвели на аудиенцию к тому самому дядьке, которого они называют князем. Пока вели, глаза не завязывали, так что я сумел как следует рассмотреть обитель зла. Если судить по интерьеру, то это либо загородный дом, либо какой-то закрытый клуб. А возможно, и то и другое одновременно. Окна в доме имеются, но все они закрыты, кое-где просто плотными шторами, а кое-где так даже ставнями. А вот в комнате для аудиенций окон нет вовсе, только голые стены. И с мебелью явная напряженка: антикварное кресло для князя и заурядный офисный стул для его, гм.. гостей. Освещение тоже весьма архаичное – факелы. Я так думаю, это для пущего антуража, хотя, скажу тебе честно, там и без антуража жутко. Знаешь, что…
Иван говорил, говорил, а Света, даже не имея психологического образования, понимала – он готов долго и в красках описывать «комнату для аудиенций», нюансы цветовой палитры стен, расположение трещинок на полу и год изготовления мебели, лишь бы максимально оттянуть тот момент, когда придется рассказать о главном – о князе.
– Вань, кто он такой – этот князь? – оборвала она обстоятельный рассказ друга. – Ты прости, но я больше так не могу. Я хочу знать, что за человек имеет на меня виды.
– А он не человек, – Иван, несмотря на то, что в помещении было тепло, поежился. – Он вампир, самый настоящий. Смотрела Брэма Стокера? Так вот, тамошний граф Дракула нашему и в подметки не годится. Я себе даже представить не мог, что эволюция может пойти по такому нелогичному пути. Нет, внешне он вроде как человек, только очень уродливый. Но на инстинктивном уровне воспринимать его как человека просто невозможно. Корнеева, ты меня только не перебивай, – Иван предупреждающе взмахнул рукой, – мне выговориться надо, понимаешь? Если я из себя сейчас всю эту муть не выдавлю, то точно свихнусь.
Света кивнула. Про муть и жуть она очень хорошо понимала, сама не так давно уговаривала Сабурина ее выслушать.
– К уродству в обычном смысле слова я бы приспособился, но это какое-то неправильное уродство. Я даже возраст его определить не смог. Если судить по седым волосам, то он старик. Если по глазам – то молодой мужик. Только про глаза я потом отдельно скажу. У него морщин совсем нет, а кожа бледная и такая тонкая, что, кажется, сейчас треснет. Как у мумий. Пока он молчал, меня рассматривал, еще не так страшно было, а потом он улыбнулся… Корнеева, у него клыки, самые настоящие. И все зубы какие-то неровные, длинные, а губ почти нету – вот такая получается акулья пасть. Даже трудно представить, как с такой пастью можно разговаривать. Но он говорит, да еще так, что аж за душу берет. Кажется, что голос не снаружи, а внутри тебя. Понимаешь?
Света понимала. Еще свежа была в памяти ночная встреча в сквере. У одного из той троицы тоже был такой голос, который непонятно где звучит: в тебе или вне тебя. Сабурин сказал, что это гипноз, и она поверила. А вдруг не гипноз?..
– И руки у него страшные. Риткины когти по сравнению с его руками – просто креативный маникюр. Это не руки, а птичьи лапы. А в лапах этих у него – бокал с чем-то красным. Корнеева, я просто уверен, что это красное – не вино. Мне кажется, я даже запах почувствовал. И губы свои акульи он так облизывал… плотоядно, – Иван зажмурился. – Там вообще запах стоял странный. Не скажу, что противный, но какой-то непривычный. До сих пор думаю, что может так пахнуть, и не могу понять. – Он открыл глаза, в упор посмотрел на Свету и улыбнулся такой улыбкой, что на секунду ей показалось, что «чесночный тест» – это детское баловство, что теперь друг ее уже вовсе не прежний Иван Рожок, а какой-то совершенно другой человек или не человек… – Не бойся, Корнеева. – Его улыбка погасла, а на красивом лице появилось выражение смертельной усталости. – Это из меня муть выходит. А вообще, общество князя как-то странно действует. Вроде бы боишься так, что ни рукой, ни ногой пошевелить не можешь, и в то же время хочешь смотреть на него, не отрываясь, и слушать, и вдыхать этот запах…
– Может, наркотик какой? – предположила она.
– Он сам как наркотик. Я его теперь никогда забыть не смогу, даже если напьюсь до потери сознания. Это как яд замедленного действия, примерно такой, который сейчас у меня в крови.
– Прости меня, – она должна была извиниться, потому что именно из-за нее друг попал в такую страшную историю и никогда уже не станет прежним Иваном Рожком, педантом, естествоиспытателем и скептиком.
– Пустое, Корнеева, – он побарабанил пальцами по столу. – Сейчас я к главному перейду, и ты забудешь про все свои извинения. Князю нужна ты. Вернее, не ты сама, а вещь, которая у тебя есть, – Слеза ангела.
Света застонала. Ну не слышала она никогда раньше про эту ангельскую слезу и уж тем более понятия не имеет, где ее взять!
– Погоди, я еще не все сказал, – Иван нахмурился. – Князь предполагает, что ты можешь ничего о ней не знать, поэтому велел передать тебе кое-какие наводки. Слеза ангела – это старинный перстень с крупным камнем, изменчивым и живым. Князь сказал, что если такой камень однажды увидишь, то уже никогда не сможешь забыть.
– Нет, – Света затрясла головой. – У меня нет никаких старинных перстней, я точно знаю.
– У тебя нет, а у твоей матери?
– Мама умерла почти сразу после моего рождения. Я ее даже не помню!
Света не только маму свою не помнила, но даже историю ее гибели знала очень поверхностно. Дед не любил об этом рассказывать, на все внучкины вопросы отвечал с готовностью, а как только речь заходила о маме, мрачнел и отмалчивался. Но мир не без «добрых людей», о мамином темном прошлом десятилетнюю Свету просветила Аделаида Карловна.
«Мамашка твоя непутевая, царствие ей небесное, была самой обыкновенной шалавой. Соседушка-то мой думал, что доченька его в Ленинграде высшее образование получает, а она по койкам иностранцев прыгала, валюту зарабатывала, красоту свою, богом данную, транжирила. Три года, почитай, так жила, к отцу родному наведывалась только на пару дней. Я деду твоему всегда говорила, что Анжелка его – еще та штучка, а он ничего замечать не хотел, бедолага. Но время все по своим местам расставило, доказало, что я права была. Вернулась Анжелка в отчий дом брюхатая, залетела, видать, от кого-то из своих иностранцев. Подурнела ужасно, от былой красоты ничего не осталось. И умом, кажется, тронулась: ходила как неприкаянная, все что-то себе под нос бормотала. Потом к весне ты на свет появилась. Ты тогда такой же страшненькой была, как и сейчас, – не ребенок, а лягушонок какой-то, честное слово. Я так думаю, то, что ты такой уродиной родилась, и стало последней каплей. Пропала Анжелка-то, дед твой сначала сам ее по притонам разным искал, а потом в милицию заявил. Ее через неделю из реки выловили, следователи сказали, что это самоубийство, что мамашка твоя сама с моста в реку кинулась, не захотела жить на белом свете грешницей, да вот только умерла-то еще большей грешницей. Самогубство – это ж, почитай, самый страшный грех…»
Вот такая добрая была у нее соседка. Тогда Света немногое поняла из рассказа Аделаиды Карловны, лишь то, что мамочка ее сама, по доброй воле, ушла из жизни, а ее, совсем крошку, бросила. Первым делом Света тогда пошла к деду, чтобы увериться в том, что россказни Ады – неправда. А дед ничего не ответил, лишь очень сильно побледнел и схватился за сердце. Пришлось вызывать «Скорую», так ему было плохо, поэтому разговоров о маме Света больше не заводила, боялась, что дед тоже умрет, и тогда она останется совсем одна. Это уже потом, с годами, до нее окончательно дошел весь смысл сказанного соседкой: про проституцию, сумасшествие и смертный грех. И стало очевидно то, от чего пытался защитить ее дед. Она – дочка шлюхи, рожденная бог весть от какого мужика, наказанная за грехи матери уродливой внешностью и рискующая пойти по той же кривой дорожке. Яблочко от яблоньки…
С кривой дорожкой, слава богу, не сложилось, хотя лет в пятнадцать шаг в этом направлении Света сделала – связалась с уличной шпаной, с головой окунулась в бестолковую и бессмысленную ночную жизнь со всеми ее соблазнами. Неизвестно, куда бы ее эта дорожка завела, если бы не дед. У деда случился инсульт. Света узнала об этом только через неделю, все от той же «сердобольной» Аделаиды Карловны, забежала на минутку домой за теплыми вещами и встретила соседку на лестничной площадке.
– Допрыгалась, шалава малолетняя! – Аделаида Карловна улыбалась так радостно и так мерзко, что в душе сразу же родилось недоброе чувство. – Ты там «Момент» в подворотнях нюхаешь, а дед твой уже при смерти!
– Как при смерти? – У них с дедом были сложные отношения, вытекающие, скорее всего, из темного прошлого Светиной мамы, из-за недосказанности и недолюбленности, но дед оставался единственным родным человеком. Правда, Света об этом никогда особо не задумывалась – ну есть дед, и слава богу – а теперь вот… при смерти.
– Так удар у него, парализовало всего, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Помрет, наверное…
– В какой больнице?
– В пятой, а что, не терпится посмотреть, как старый человек по твоей милости умирает?
Руки так и чесались припечатать старую ведьму к стене, но времени было совсем мало – дед, единственный родной человек, умирает…
Дед выжил, но стал немощным инвалидом, передвигался он теперь только по квартире, да и то с помощью трости. И случившееся с ним изменило Свету до неузнаваемости. Старые друзья и ночные тусовки были забыты раз и навсегда. Жизнь приобрела смысл и упорядоченность. После школы домой – накормить деда, убраться в квартире. Потом на рынок в мясной павильон – до восьми вечера драить грязные, заплеванные, залитые кровью полы. Потом до поздней ночи уроки. За те годы дед и внучка сблизились как никогда раньше, но расспрашивать его о маме Света так и не решилась. А теперь вот, оказывается, у мамы была еще одна тайна – старинный перстень со странным названием Слеза ангела. А спросить-то не у кого, деда уже три года как нет в живых…
– Вань, кажется, я ничем не смогу помочь. После мамы ничего не осталось. Я никогда не видела в доме перстня. Может, ее похоронили с ним?
– Нет, твою маму похоронили без перстня, – Иван судорожно сжал кулаки.
– Откуда ты знаешь?
– Это не я, это князь. Он сказал, что ни на теле, ни в гробу твоей мамы не было никаких украшений, он проверял.
– Как проверял? Он присутствовал на ее похоронах?
– Света, ты только не волнуйся, мне показалось, князь убедился в этом уже после похорон.
– То есть, – во рту стало сухо и горько, – он провел эксгумацию?..
Иван неохотно кивнул.
– Но как же так?! Я навещала ее могилу три месяца назад – все было нормально. Если бы произошло то, о чем ты рассказываешь, мне бы сообщили. Это же надругательство, акт вандализма…
– Ты не представляешь, какой властью он обладает. Скорее всего, там сделали все так аккуратно, что никто ни о чем не догадался.
– Хорошо, – Света часто задышала, пытаясь взять себя в руки, – а зачем ему перстень моей мамы?
– Этот перстень принадлежал князю, а твоя мама его у него украла.
Мама украла перстень… Ее мама не только проститутка, душевнобольная и самоубийца, но еще и воровка…
Иван сочувственно улыбнулся и продолжил:
– Корнеева, у тебя всего три дня на то, чтобы найти перстень. Возможно, у твоего деда остались какие-то записи, архивы. Может, где-то в квартире есть тайник. Хотя нет, у тебя дома они уже все осмотрели – там чисто. Пойми: это не шутки, перстень князю жизненно необходим. Это не совсем украшение, это что-то большее, какая-то реликвия.
– А если я его не найду? Или найду, но не захочу отдавать?
– Тогда я умру, – сказал Иван и нервно сглотнул. – А твоя жизнь превратится в ад, потому что князь в покое тебя не оставит.
Неожиданно в Светиной голове зажглась яркая, как электрическая лампочка, мысль.
– Ваня, – она смахнула выступивший на лбу пот и подалась вперед, – а почему князь действует через посредников? Почему подсылает ко мне своих людей, убивает и мучает моих друзей, но не трогает меня саму? То есть он, конечно, пытается меня запугать, но как-то опосредованно и не очень настойчиво. Я вот сейчас думаю, при его-то власти и силе я уже давным-давно была бы в той «комнате для аудиенций», а я все еще на воле. Почему?
– Не знаю, – Иван пожал плечами. – Ты думаешь, он посвящал меня в свои планы?
– Но его поведение нелогично, согласись! Гораздо разумнее было бы прижать меня к стенке, надавить, напугать и все выведать, а он все ходит вокруг да около, сроки какие-то устанавливает…
– Со сроками-то как раз все понятно. Ты же у нас совестливая, друга в беде не бросишь, – невесело усмехнулся Иван. – Ты же сейчас землю грызть начнешь, только бы найти этот чертов перстень. Авось и отыщешь…
– Хорошо, ну, допустим, я его найду. Вань, а где гарантия, что князь заберет перстень, а нас с тобой не пустит на корм своим подопечным?
– Он дал слово.
– Ты считаешь, что этого достаточно?
– Я считаю, что у нас нет другого выхода.
– А антидот точно существует? Ну, от того яда, что тебе ввели?
– Хотелось бы верить. В любом случае через три дня мы это узнаем.
– А Ритка? Ее можно как-то обратно… трансформировать?
– Корнеева! – застонал Иван. – О чем ты только думаешь! Ты думай о том, как бы они нас с тобой не трансформировали. Ритка уже давно не Ритка. Лучшее, что мы можем для нее сделать, это вбить в ее сердце осиновый кол. Хотя не уверен, что это поможет, мне бы анализы кое-какие провести…
– Вань, а как они со мной свяжутся?
– Уж как-нибудь свяжутся, не переживай. Лучше подумай, где может быть этот перстень.
– Я подумаю, – пообещала она, а потом спросила: – Где тот дом, ты, конечно, не знаешь?
– Нет, меня обратно с завязанными глазами везли. Понятно только, что это где-то за городом, на дорогу два часа ушло.
– А может, просто по городу катали, чтобы с толку сбить?
– Нет, трасса была не слишком оживленная. Думаю, их логово где-то за городом. Все, Корнеева, – Иван, зевнув, посмотрел на наручные часы, – ты как хочешь, а я устал смертельно. Мне ж еще завтра на занятия.
Занятия? Как-то выпало у нее из головы, что в жизни, помимо вампиров, есть еще занятия. И работу никто не отменял.
Да, она сказала Сабурину, что собирается уехать из города, но это было еще до дурных новостей, принесенных Иваном. Теперь-то уж точно уезжать никуда нельзя, пока вся эта история не закончится. О том, каким именно образом она может закончиться, Света думать себе запретила. Проблемы нужно решать поэтапно. Задача номер один – отыскать злополучный перстень, а уж потом все остальное.
– Ванечка, – она преданно заглянула в глаза другу, – ты бы мне больничный организовал, хотя бы на эти три дня. Сдается мне, что Золотарев такой же капитан УГРО, как я английская королева, так что обещанная программа по защите свидетелей мне не светит.
Несколько секунд Иван задумчиво изучал пятно кофе на скатерти, а потом сказал:
– Корнеева, тебе ничего не угрожает. По крайней мере, в эти три дня. Князь обещал.
– Так-то оно, может, и так, да вот только, сам подумай, сколько времени мне останется на поиски этой треклятой Слезы, если день я буду просиживать в универе, а ночь – в казино. Вань, ну, если нужно, я заплачу.
– Не надо платить, – он махнул рукой. – Как-нибудь просто так, за «спасибо», договорюсь. Кстати, где ты сегодня весь день пропадала? Я тебе домой звонил.
Язык так и чесался рассказать про Сабурина и предпринятые ими следственные меры, но в самый последний момент Света передумала. И не оттого что не доверяла Ивану, а потому что очень хорошо помнила, на что способны те страшные люди. Под гипнозом у человека можно выведать любую тайну. Света уже подставила Ивана, не стоит подставлять еще и Сабурина.
– Да так, у одного знакомого, – уклончиво ответила она.
Иван ход ее мыслей раскусил безошибочно, понимающе улыбнулся и сказал:
– Что, Корнеева, меньше знаешь – крепче спишь?
– А разве это не так?
– Ладно, твое право. А ночевать где собираешься? Думаю, тебя и в твоей квартире пока никто не потревожит, но, если хочешь, можешь перекантоваться у меня.
Света уже почти согласилась, а потом вдруг подумала, что «чесночный тест» – это еще далеко не полное доказательство Ивановой человеческой сущности, лучше бы подождать и при дневном свете убедиться, что он не вампир.
– Домой поеду, – соврала она.
Иван вздохнул, как ей показалось, с облегчением, а потом предложил:
– Ну тогда давай я тебя хотя бы провожу.
– Не надо. Я на такси доберусь. А ты езжай домой, отсыпайся. Я завтра попытаюсь кое-какие меры принять, а потом тебе отзвонюсь. Или, может, встретимся?
– Эх, Корнеева, – Иван перегнулся через стол, взъерошил ее волосы, – хреновый из тебя конспиратор. Сказала б сразу, что хочешь увидеть меня при свете дня, убедиться в том, что я не вампир.
– Хочу. – Ну что ты поделаешь, если в друзья ей достался такой сообразительный парень?
– В таком случае у меня есть рацпредложение, – он хитро сощурился. – Тебе совсем необязательно для этого переться в универ. Достаточно просто позвонить на мобильный кому-нибудь из нашей группы, выбор я оставляю за тобой, и попросить, чтобы меня позвали к телефону. Или, если ребятам не доверяешь, на кафедру брякни. С половины третьего я буду в лаборатории. Таким образом ты без особых затрат сможешь убедиться в моей лояльности.
Свете вдруг стало невероятно стыдно. Человек из-за нее попал в такую историю, что врагу не пожелаешь, жизнью своей рискует, а она какие-то тесты выдумывает, в шпионов играет. Эгоистка…
– Прости, – сказала она покаянно.
– Да ладно тебе, Корнеева, – Иван встал из-за стола. – Я же все прекрасно понимаю. Сам бы на твоем месте вел себя точно так же. Так что не смей мучить себя угрызениями совести. Как-нибудь прорвемся.
– Прорвемся, – вяло согласилась Света, хотя не имела ни малейшего представления, как именно они будут это делать.
– Ну, я пошел? Или все-таки проводить?
– Не нужно. Иди, Ваня. И… спасибо тебе огромное.
– Спасибо через три дня скажешь, – усмехнулся он и быстрым шагом вышел из кондитерской.
Только на улице Света вдруг ясно осознала, что, согласившись на встречу с Иваном, оказалась в очень неприятной ситуации. Если предположить, что за Иваном установили слежку, а этот вариант был вполне вероятен, то теперь она тоже под колпаком. И пусть поблизости не видно никого подозрительного – это еще ни о чем не говорит, не такой уж она крутой специалист в этой области, чтобы с ходу определить, есть за ней «хвост» или нет. Вот и думай теперь, что делать. Ехать к Сабурину однозначно нельзя, потому что она уже твердо решила, что ни при каких обстоятельствах его не подставит. А возвращаться домой страшно. Пусть князь и обещал на время оставить ее в покое, еще неизвестно, чего стоят его обещания. Замкнутый круг получается…
Света в полной растерянности стояла у пешеходного перехода, когда рядом притормозила старенькая «девятка». Девушка сделала было шаг назад, давая понять бомбиле, что никуда ехать не собирается, но задняя дверца машины распахнулась, и рослый мужик в низко надвинутой на глаза кепке поймал Свету за руку и силой втащил в насквозь прокуренный салон…
Рене де Берни. Штурм Иерусалима.
Лето 1099 г.
Я плохо помню, как именно это было. Штурм Иерусалима начался на рассвете. Мне вспоминается свист стрел, шипение раскаленного масла и вопли умирающих. Я сражался отчаянно и неистово, не обращая внимания ни на жару, ни на солнце, и мечтал лишь о том, чтобы умереть…
Штурм закончился быстро, во всяком случае, для меня. Хотя Одноглазый Жан сказал, что проклятые мусульмане держали оборону три дня.
И вот мы идем по опустевшим улицам, заваленным телами убитых нечестивцев. Ничего особенного – я уже видел такое в поверженной Антиохии, у меня даже нет желания заглядывать в глаза мертвецам. Я знаю, что в них увижу, я сам наполовину мертвец.
– Вот он – Священный город, – в голосе Жана не слышно восторга, лишь усталость и сожаление, что великая битва закончена. Он переступает через пересекающий улицу кровавый ручеек, но все равно умудряется запачкать сапог.
А я борюсь с жаждой. Она накатывает внезапно, накрывает плотным саваном, таким, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все плывет и плавится перед глазами. Я зажмуриваюсь и бреду вслед за Жаном.
– Ух, ты! Глянь, какая цыпочка! – Голос Одноглазого доносится издалека, теперь в нем отчетливо слышится радость.
Цыпочка… В этом мертвом городе не осталось ни одной живой цыпочки. Мы, крестоносцы, постарались. Огнем и мечом, во имя Господа нашего…
Делаю еще пару шагов в сторону голоса и только потом заставляю себя открыть глаза.
Девушка зажата между стеной и Жаном. Из-за его спины вижу только ее лицо – худенькое, с глазами блекло-серого цвета, с резко очерченными скулами и совершенно седыми волосами. Она не кричит, не пытается вырваться из похотливых лап Одноглазого, она смотрит прямо на меня. В стылых глазах – мольба и еще что-то. Узнавание? Понимание?.. Своей уже наполовину сгнившей шкурой чую – незнакомке ведомы и моя боль, и моя жажда, и мои греховные мысли о самоубийстве. Она такая же, как я, и совсем другая: чистая, сильная, бесстрашная.
– Ну-ка, что у тебя есть для дяди Жана? – Тонкая ткань платья трещит, расползается под жадными пальцами Одноглазого, обнажая белое плечо и острую девичью грудь.
– Жан, не трожь ее!
Сколько их было: вот таких юных, беспомощных, обреченных на надругательство? Я уже давно сбился со счета и перестал ужасаться своему равнодушию, но эта девушка особенная. Еще не понимаю чем, но знаю, что Одноглазому она не достанется.
– Нравится цыпочка? – Жан оборачивается, на загорелом дочерна лице блестят капли пота, единственный глаз смотрит с дикой радостью. – После меня, Рене де Берни! После меня!
– Господин, – девичьи руки почти с нежностью оплетают бычью шею Жана, а прозрачные глаза смотрят прямо мне в душу. – Господин, прошу вас, возьмите это, – тонкая ладошка раскрывается, и я перестаю дышать…
Перстень очень крупный для женской руки. Грубая железная оправа не уродует, а лишь подчеркивает необычность камня. Теперь я понимаю, ради чего прошел через все ниспосланные небом испытания, зачем оказался в этом мертвом городе. Я пришел за камнем. Он звал меня, и я пришел.
Камень живой. В его переменчивой, как дым, сердцевине спрятана жизнь. Моя жизнь. Сердце пульсирует в такт камню, а в ушах слышится плач ангелов…
– А ну-ка, – Одноглазый перехватывает тонкое запястье, с силой разжимает, почти ломает хрупкие девичьи пальцы, целую вечность смотрит на перстень. Жан тоже это чувствует, он тоже слышит голоса ангелов… – Девка твоя, Рене де Берни, – голос Одноглазого незнакомый, хриплый, ломкий, как мартовский лед, а во взгляде – вожделение. Так сильно нельзя желать ни одну женщину на свете, так сильно можно желать только Чуда.
Перстень исчезает в мозолистой лапе Одноглазого. Небрежный замах – и девушка отлетает к стене. Ударившись головой о выбеленные солнцем камни, она затихает. А Жан улыбается камню, всматривается в сизый дым, клубящийся в его сердцевине, и что-то бормочет.
Рукоять отцовского меча привычно ложится в ладонь, я точно знаю, что должен сделать. Камень выбрал меня. Это мне поют ангелы…
Бью без замаха. Жан коротко вскрикивает, когда лезвие прошивает его насквозь, медленно оборачивается.
– Рене… – В единственном глазу удивление, а на губах уже пузырится кровь, предвестница близкого конца. – Из-за какой-то побрякушки…
– Это для тебя он побрякушка, – обхожу заваливающегося на бок Жана, протягиваю руку к перстню. Камень теплый на ощупь, он ластится ко мне, как пес к хозяину, делится своим теплом и жизнью, – а для меня это Слеза ангела…
…Девушка жива, смотрит на меня снизу вверх. Ее волосы не седые, а белые. Белые-белые, как лебяжий пух, а в прозрачных глазах кружатся снежинки, самые настоящие.
Красиво. Почти так же красиво, как туман в камне…
Сжатую ладонь сводит судорогой боли – камень ревнует.
– Господин, – ресницы у девушки тоже белые, точно припорошенные инеем, – господин, подарок…
Подарок… Кончиками пальцев касаюсь ее лица, глажу по волосам. Волосы мягкие – ну точно пух, – а лицо настороженное. Наверное, это из-за Одноглазого, из-за того, что мне пришлось с ним сделать.
– Не бойся, – я улыбаюсь, отступаю на шаг и вдруг понимаю: ей не страшно, ей меня жаль. Жалость затаилась в уголках прозрачных глаз, кривит бескровные губы в беспомощной улыбке и заставляет длинные пальцы нервно вздрагивать. – И не нужно меня жалеть!
Ярость обдает жаром, застит глаза красным туманом. Перстень довольно мурлычет, нагревается в ладони. Ухожу, не оглядываясь, убегаю от собственных страшных желаний. Или не собственных?..
Женский смех, громкий и безумный, летит мне вслед, догоняет, взъерошивает волосы на загривке, царапает спину…