Избранница
Сабурин ей не поверил – это ясно как божий день. Достаточно только посмотреть на желваки, перекатывающиеся под сизой щетиной, да на глубокую вертикальную морщинку, залегшую между бровей. Не поверил и жалеет о потерянном времени.
А она не врет! И не сумасшедшая она! Кусочек Риткиного платья – надежнейшее доказательство ее психического здоровья. Ну и что, что больше ничего не найдено! Так ведь дождь какой прошел! Мог запросто смыть все следы. А за «Опелем», наверное, капитан Золотарев вернулся. Он пришел, а в машине – никого. Можно представить, что он подумал! Ему небось от начальства влетит за то, что потерял ценного свидетеля.
И Ивана они так и не нашли, ни Ивана, ни – господи, прости! – его тела. Может, это хороший знак? Вдруг Иван убежал от той нечисти и просто заблудился в ночном лесу, а потом, как и она сама, вышел к трассе и тормознул какого-нибудь водителя.
Не заблудился и не тормознул, потому что в этом случае он бы уже давно был дома, а дома его нет… Надо срочно искать капитана Золотарева! И, кажется, она даже знает, где именно.
Они уже въезжали в город, когда Света решилась заговорить:
– Нам нужно вернуться к дому Ивана.
– Зачем? – Вертикальная морщинка на лбу Сабурина стала еще глубже. – Я же тебе ясно сказал: твоего друга там нет.
– Его квартира – это единственное место, которое связывает меня и капитана Золотарева. Он должен прийти туда.
– Золотарева там тоже нет, а бензин, между прочим, не казенный. – Вот же жмот! Она ему тысячу долларов пообещала, а ему бензина, видите ли, жалко. – Или ты предлагаешь устроить засаду у квартиры твоего дружка?
– Не нужно никакой засады. Надо просто оставить в двери записку.
– Ага, а в записке указать адресок, по которому тебя можно найти, – хмыкнул Сабурин, – чтобы не только твой бравый капитан, но еще и те веселые ребята, которые на тебя охотятся, не парились в неведении.
А ведь он прав. Верх глупости так подставляться, да еще и подставлять другого. Надо было сразу об этом подумать. Но что же тогда делать?
– Значит, так, Белоснежка, план действий у нас такой, – изволил заговорить Сабурин. – Я отвожу тебя к себе домой, а сам отлучаюсь по делам.
– По каким делам?
– Неважно. Важно, чтобы ты сидела тихо как мышь под веником, никому больше не звонила, никому дверь не открывала. Вечером я приду, и мы все обсудим. Идет?
Можно подумать, у нее есть выбор? Но то, что Сабурин собирается что-то с ней обсуждать, уже обнадеживает.
– Идет, – она кивнула, поправила сползшие на нос солнцезащитные очки, а потом заискивающим тоном, от которого самой стало тошно, спросила: – А может, нам в милицию заявить о пропаже Ивана?
– Вы уже однажды заявили. Забыла, чем дело кончилось?
Забудешь тут, дело кончилось ночным нападением вампиров и исчезновением сначала Золотарева, а потом и Ивана. Но ведь нельзя же сидеть без дела!
– Тема закрыта! – объявил Сабурин. – А если тебе что-то не нравится, можешь валить на все четыре стороны. Поверь: никто печалиться не станет.
– Мне все нравится, – пришлось наступить на горло собственной гордости, потому что сидящий рядом беспринципный тип – единственный человек, согласившийся ей помочь, пусть и не бесплатно…
Сабурин ушел почти сразу после того, как отвез Свету к себе. Сделал пару звонков, выпил чашку кофе, еще раз напомнил ей о необходимости вести себя тише воды ниже травы и ушел. Даже ее робкий вопрос о том, когда он планирует вернуться, проигнорировал. Хам и невоспитанный мужлан…
Предоставленная самой себе, Света обошла квартиру. В первый визит было как-то не до экскурсий, а сейчас ведь все равно делать нечего.
Квартира оказалась под стать хозяину – такая же лощеная, продуманно небрежная. Даже валяющиеся на полу в гостиной журналы для автолюбителей выглядели как математически выверенная деталь интерьера, а не как последствия обычной мужской безалаберности. Даже брошенная в мойке чашка с недопитым кофе не нарушала гармонии этого маленького мира. Мир был всем хорош, за исключением одного – его хозяином являлся Сабурин.
Не о том она думает. Ей нужно разобраться со свом собственным миром, понять, что с ним случилось, по чьей жестокой прихоти он разрушен в одночасье, кто такой князь, и какую слезу какого ангела она должна ему принести.
Света плюхнулась на диван в гостиной, закрыла глаза. Да, надо думать! Последние дни у нее на это совсем не было времени. Она боялась, убегала, теряла друзей – какие уж тут размышления? Сейчас благодаря Сабурину появилась возможность остановиться, разложить все по полочкам, систематизировать факты. Она же умная, у нее должно получиться.
Первое, что придется признать, – она не случайная жертва. За ней охотятся, неспешно и планомерно загоняют в угол. Ее преследователи постоянно говорят о Слезе ангела. Что может называться так романтично и выспренно одновременно? Первое, что приходит на ум, – произведение искусства. Что конкретно? Картина, средневековый фолиант, ювелирное изделие? Если так, то те кровопийцы точно обратились не по адресу. У нее нет ни картин, ни старинных книг, ни уж тем более драгоценностей. Золотая цепочка с подвеской в виде подковы, подарок деда на совершеннолетие, не в счет.
Получается тупиковая ситуация: она, Света, должна пойти туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что. А самое обидное, что эти люди – или не люди – совершенно уверены, что «то, не знаю что» у нее точно есть, просто она настолько тупа и упряма, что не хочет этим сокровищем поделиться. Господи, да она бы с радостью! Она бы все что угодно отдала, если бы это могло вернуть Ритку и Ивана.
А если происходящее как-то связано с казино? Глупая мысль, совсем безосновательная. Кто она такая? Мелкая сошка, девочка на побегушках. Единственным ее прегрешением был контакт с «математиком» Сабуриным, но за такие вещи не наказывают так жестоко и, главное, столь изощренно. При самом худшем раскладе ее бы просто оштрафовали и вышвырнули с работы. Значит, казино тут ни при чем.
Диван оказался мягким и удивительно удобным, думать на нем никак не получалось, зато спать захотелось неимоверно. Ничего удивительного, принимая во внимание тот ритм жизни, какой был у нее в последнее время.
Аделаида Карловна – вот человек, способный на изощренные и жестокие поступки. Например, натравить на врага милицию или исписать стену похабными надписями. Мысль эта была глупой и неконструктивной, наверное, потому, что оказалась последней мыслью, которая родилась в Светиной голове перед тем, как девушка провалилась в сон.
…Звук был негромкий, но настойчивый. Он бензопилой вгрызался в мозг, кромсая сон на мелкие кусочки. Еще не до конца проснувшись, Света села, затрясла головой. Источник раздражения не исчез, наоборот, он, кажется, стал еще настойчивее.
Мобильник. Это звонит ее мобильник. Мелодия знакомая, такая мелодия стоит в телефоне на звонки друзей. Не так-то и много у нее друзей – Ритка да Иван…
Господи праведный! Света сорвалась с места, нашарила в полумраке прихожей свой рюкзак, достала мобильник, перед тем, как глянуть на определитель номера, сделала глубокий вдох.
Иван!
– Ванечка! – заорала она в трубку, давясь подступающими к горлу слезами. – Ванечка, это ты?!
– Корнеева, спокойно! Не надо так кричать, – голос, безусловно, Ивана, только усталый. Или это по телефону так кажется?
– Вань, я тебе весь день звонила, почему ты не отвечал?
– Не мог. Корнеева, нам надо встретиться.
Встретиться? Ритка тоже хотела с ней встретиться. Не прежняя бестолковая Ритка, а та, другая, с когтями… Света осмотрелась – за окном уже темно, кажется, она проспала полдня. А Сабурин до сих пор не вернулся.
– Корнеева, ау! – послышался из трубки нетерпеливый голос Ивана. – Ты меня слышишь?
– Слышу, – сказала она шепотом.
– Где ты сейчас? Куда мне подъехать?
– А где был ты, Ваня?
– Это долгий разговор. Собственно, я поэтому и хочу с тобой встретиться как можно быстрее.
– Я слышала, как ты кричал и стрелял… а потом ты исчез, и появились эти…
– Все понятно, – Иван тяжело вздохнул, – ты мне не веришь.
– Я очень хочу верить, но не могу. Прости, Иван.
– Хорошо, после недавних событий твои опасения вполне понятны. Ну, давай, спроси меня что-нибудь интимное, чтобы убедиться, что я никакой не зомби и с памятью у меня все в порядке.
Интимное? Да не было у них с Иваном ничего такого. Вся их предыдущая жизнь крутилась вокруг универа и студенческих проблем. Хотя…
– Вань, расскажи, как я сдала биохимию.
– На трояк, Корнеева.
– Все знают, что на трояк, а ты расскажи, как я этот трояк получила.
История была банальной и не очень красивой. Биохимию Света не понимала совершенно, не понимала и ненавидела. А препод по химии ненавидел тех, кто не понимает биохимию, таких бестолочей, как Света. Она бы, наверное, никогда не сдала тот экзамен, если бы не осторожные слухи о том, что с той же силой, с какой препод не любит неучей, он любит деньги. Двести долларов в аккуратном конверте решили проблему: Света сдала экзамен и получила возможность перейти на следующий курс. Посредником выступал Иван. Тогда ей пришлось поклясться, что никто из однокурсников не узнает о его моральном падении и пособничестве в мздоимстве. Она поклялась и никому ничего не рассказала, даже Ритке.
– Ну, Вань?..
В трубке повисла пауза, и чем дольше она длилась, тем сильнее колотилось Светино сердце.
– Двести баксов, Корнеева. Ты уговорила меня стать посредником в передаче взятки, – выдохнул Иван, а потом добавил с привычными своими ворчливыми интонациями: – Очень некрасиво с твоей стороны заставлять меня вспоминать те неприятные события.
– Ванечка! – От облегчения она едва не расплакалась.
– Удовлетворена? Так куда мне подъехать?
Света задумалась. Сюда, в квартиру Сабурина, Ивана приглашать не стоит. Лучше бы встретиться на нейтральной территории, желательно в многолюдном месте, таком, где ей никто не смог бы причинить вреда. Иван, конечно, парень надежный и на заковыристый «интимный» вопрос ответил, но береженого и бог бережет. Вдруг за ним следят или прослушивают его телефон…
Наручные часы показывали девять вечера. Где же Сабурин? Вот хорошо, если бы он ее подстраховал. Но теперь уж что…
– Вань, давай встретимся в кондитерской возле универа.
Выбор места встречи был не случайным. Недавно открывшаяся кондитерская быстро сделалась популярной. А главное в ней было хорошее освещение. Никаких уютных светильников и утопающих в тени закутков, все как на ладони. И работала она до одиннадцати вечера.
– За полчаса доедешь? – деловито поинтересовался Иван.
– За час, не раньше.
– Договорились, жду, – в трубке послышались гудки.
Света сунула мобильник в карман джинсов и в задумчивости прошлась по комнате. Сабурина нет, и неизвестно, когда он объявится, а встреча уже назначена, и время пошло. Уходить просто так, без объяснений, нельзя. Сабурин, может, и не самый лучший мужчина на свете, но он предоставил ей убежище, и проинформировать его об изменившихся планах все-таки стоит. Плохо, что он не оставил номера своего мобильного, один-единственный звонок мог бы решить проблему. А так придется по старинке, дедовскими методами.
На поиски бумаги и ручки ушло десять минут, еще столько же – на сочинение записки и переговоры с диспетчером такси. Света покинула жилище Сабурина в половине десятого и мысленно порадовалась, что один из замков на его двери английский, не хотелось оставлять квартиру открытой…
Рене де Берни. У стен Иерусалима.
Лето 1099 г.
Вот он – Священный город, моя последняя надежда. Смотреть на ослепительно-белые стены больно – мне уже давно мучителен дневной свет, – но я заставляю себя смотреть. Если будет на то воля Господа, здесь я найду прощение… или вечный покой. Даже не знаю, чего мне хочется больше.
– Уже скоро, – Одноглазый Жан читает мои мысли. В отличие от меня он смотрит на стены неприступного города не с надеждой, а с веселой яростью.
За нашими спинами слышен стук топоров – идет подготовка осадных орудий. Нас, крестоносцев, осталось совсем мало, да и цель похода уже почти выветрилась из наших голов за годы скитаний. Единственное, что мы точно знаем, – Иерусалим должен быть очищен от неверных. Мы его очистим.
– Скорее бы, – я говорю это просто так, не для того чтобы поддержать беседу. Ни мне, ни Жану не нужны собеседники.
– А шарфик-то не мешало бы сменить, – в голосе Одноглазого не слышно ничего… подозрительного, простая забота о боевом товарище. Но я-то знаю, что это не так. Мне даже кажется, что Одноглазый за мной следит.
– Скоро все пройдет, – мне хочется верить, что мой голос звучит уверенно.
– Думаешь?
– Убежден.
– Ну, тебе виднее, – не говоря больше ни слова, Жан уходит, обволакивающий его шлейф запахов становится слабее, я нервно сглатываю слюну и отворачиваюсь от обжигающе белых стен Иерусалима.
До штурма остается всего одна ночь. Как пережить эту ночь, я не знаю. Мне нужны силы, а сил хватает лишь на то, чтобы донести до рта кубок с вином. Вино дрянное, оно не может утолить разъедающую мое тело жажду. Если только не заменить его на…
Боюсь думать, не хочу вспоминать. Мой отец мужественный человек, но и он не смог противиться проклятью. Гораздо чаще, чем вино, в его кубке оказывалась кровь. Нет, не человеческая – боже упаси! – бычья, но от этого в глазах отца не прибавлялось радости, лишь адский огонь в них становился чуть тише.
В лагере нет быков, я это точно знаю, специально присматривался днем. Здесь вообще почти нет животных. Кроме лошадей…
Ураган косится на меня черным глазом и нервно всхрапывает. Ураган – верный друг и товарищ, он меня боится, но, как и Одноглазый Жан, по-прежнему остается рядом. Наверное, просто оттого, что у него нет выбора. Присматриваюсь к мускулистой, гордо изогнутой шее и понимаю, что не смогу предать своего последнего друга. Кого угодно, только не Урагана.
Пегая кобыла прибившегося к отряду монаха – старая. Сразу видно, что долго она не протянет, так что, возможно, я совершаю акт милосердия, избавляю бедное животное от мучений. Мне хочется думать именно так, потому что если я стану думать иначе, то сойду с ума. Кобыла меня не боится, доверчиво тянется бархатными губами к горсти овса на моей ладони. Кинжал в руке наливается тяжестью, но выбор уже сделан, и я точно знаю, что не отступлюсь.
Лошадиная кровь горько-соленая и горячая, она обжигает мое нутро и тут же огненной лавой растекается по жилам. Хорошо… упоительно хорошо. Я счастлив впервые за долгие месяцы.
– …Дозорные скоро будут делать обход, – опьяненный, я не сразу узнаю голос и с трудом понимаю, что он мне говорит, – так что тебе лучше бы убраться подобру-поздорову, Рене де Берни.
Неимоверным усилием заставляю себя оторваться от лошадиной шеи, вытираю рукавом окровавленные губы, запрокидываю вверх голову. Одноглазый Жан нависает надо мной грозовой тучей, всматривается в мое лицо, неодобрительно цокает.
– Все-таки я оказался прав, – он отступает на шаг, не от брезгливости и не от страха, а просто давая мне возможность встать на ноги.
– В чем прав? – Отнятая жизнь все еще бурлит во мне, делает меня глупым и бесстрашным.
– Ты болен, Рене де Берни, – в лунном свете лицо Одноглазого кажется страшным, может, даже страшнее, чем мое собственное. – Смертельно болен, – добавляет он.
– Болен, – не вижу смысла отпираться я.
– И с каждым днем тебе становится хуже, а божий свет уже давно не мил, – Жан не спрашивает, а констатирует очевидное.
– Все это сущие пустяки по сравнению с жаждой, – я с сожалением смотрю на распластанную у своих ног лошадь. Мне ее больше не жалко, мне жалко убегающей сквозь растрескавшуюся землю крови. – Расскажешь остальным? – Кинжал все еще в моей руке, и, видит бог, я готов пустить его в ход.
– Зачем? – Жан пожимает плечами. – У каждого из нас есть своя тайна. Твоя ничуть не хуже, чем у других, может быть, чуть более кровавая. – Он усмехается и делает шаг мне навстречу. Я пячусь. – Не бойся, Рене де Берни, я не стану на тебя нападать, мне просто любопытно, как выглядит настоящий вампир.
Вампир… Он называет меня тем словом, которое я боюсь допустить даже в мысли. Желудок сводит судорогой, я складываюсь пополам, и только что отнятая жизнь вырывается из меня горько-соленым потоком.
