…На этот раз мечта предельно проста – Илья возжелал бигмак и порцию жареной картошки из «макдоналдса» – большую, конечно же: существование маленьких порций ему в принципе неизвестно, как и причина исчезновения динозавров. И вот больной сидит на кровати, щёки перемазаны кетчупом и майонезом, к нижней губе прилип кусочек салатного листа. В глазах – религиозный экстаз. Ритуал поглощения пищи богов.

– Мне страсть любопытно – как это может быть вкусным?

Фраза обращена не к нему. Я говорю в потолок, но реакция предсказуема.

– Ты-то откуда знаешь? – бурчит Илья, слизывая салат ловким движением языка.

– Я ценю твою подколку, мой юный друг, – тонко усмехаюсь я. – Да, мы многократно сие обсуждали, – я совсем не ощущаю вкус еды, твоя правда. И у меня, вероятно, нет головы, дабы рассуждать логически. Но не спеши улыбаться – я весь соткан из инстинктов. Они и подсказывают мне: симбиоз лажи из обрезков говядины, жирного соуса плюс мороженые ломтики картошки в кипящем часами масле не может быть праздником желудка. Это даже выглядит ужасно – кракен со средневековой гравюры, из чьей пасти торчит лук в кетчупе.

Илья смотрит мне в глаза. И смачно вгрызается в гамбургер.

– А мне классно! – с вызовом говорит он. – И потом, жить-то осталось недолго.

– Тебе самому не надоело это тысячу раз за вечер напоминать? – вздыхаю я. – Извини, но по статусу своей профессии я не имею жалости к женщинам и детям и гребу всех под одну косу. Знаешь, иногда мне жаль, что я не персонаж одной старенькой компьютерной игры девяностых – «Кармагеддон». Езди себе спокойно, дави народ на машине без эмоций, только очки получай. Виртуальный мир числом бонусов превосходит реальный. Там гамбургеры безвредны и люди очень смешно умирают. А Смерть может быть обычным всадником-юнитом в «Варкрафте». Щёлкнул мышкой, и веди её куда угодно.

Бездумное чавканье и хруст лука.

– Кстати, – я вижу блеск в глазах Ильи. – Точно, Смерть же всадник. Ты сюда тоже приезжаешь на лошади? Ууууууу. Приведи лошадку в палату, я её хлебом покормлю.

– Я иду в ногу со временем, – напыщенно сообщаю я. – И сто лет не пользуюсь гужевым транспортом. Это же анахронизм. Странно, вы давно вздохнуть не можете без новомодных гаджетов, а от существ из древних времён, доживших до современности, требуете ходить в шкурах и с копьём. Ты думаешь, этот Иисус, который так у вас популярен, явился бы сюда во второй раз на осле? Напрасно. Он приедет на убитой «ладе», с восьмисотрублёвой «нокией» в кармане, одетый в китайский ширпотреб. А собрания двенадцати апостолов проведут в общежитии для гастарбайтеров – так аренда дешевле. У меня есть автомобиль. Правда, мы используем строго определённую модель.

Илья загребает картошку – полной горстью. Ладонь лоснится от масла.

– Ты как-то говорил, у тебя есть братья и сестра.

– Разумеется, я не один во Вселенной, – произношу я, взирая в окно палаты, – на подоконнике нахохлился голубь. – Мои близкие родственники аналогично не знают о своём происхождении и лишь делают свою работу. Следуя сюжету шпионских боевиков – возможно, мы плод эксперимента спецслужб и созданы для выполнения особых заданий. По вашей же мифологии, квартет – всадники Апокалипсиса, то есть Война, Чума, Голод и Смерть. Мы идеально отражаем видение некоего парня, рыбачившего на Галилейском море… Правда, его глюки не воплотились в реальность и он не угадал, что Война – женщина. Зато предсказал цвет коней, число и имена… Всё совпадает. Жаль, я был занят и не смог принять душу рыбака, доверив её косарям, – иначе не упустил бы возможность узнать, откуда этому джентльмену известна наша подноготная. Только рыбак был уверен – Землёй управляет Бог. А на деле, ваши правители – это мы… нечто вроде наместников. Да, и у вас есть такие фирмы, чьё руководство сидит где-то на сказочных островах и получает деньги, а концерн подчиняется наёмным менеджерам.

– Я ничего не понял, – Илья облизывает пальцы. – Как ты узнал о сестре и братьях? Ты же говорил, что очнулся лёжа в пустыне, не зная своего происхождения?

– Я не сомневался, что ты не поймёшь. Отлично, сменим тему и обсудим мои первые шаги по Земле. Илья, рождаясь, ты не в курсе, кто твои родители, верно? Но стоит чуть подрасти, и начинаешь понимать: те мужчина с женщиной и есть твои папа и мама. Я всегда знал, что Лимос, Никао и Полемос – мои братья и сестра. Мы встретились не сразу, а спустя много времени, но я чувствовал внутри себя уверенность: они существуют. По схожей причине, каждый не сомневался: у нас общий родитель, создавший квартет, – Мастер. О, забыл ещё одну версию: я часто над ней размышлял. С точки зрения двадцать первого века меня можно идентифицировать как робота. Смотри, я появился на свет с вложенной в ДНК программой, знал, кто я, где искать братьев и сестру и что следует делать. Может, меня заслали в ваш мир с Луны или Сатурна?

Илья «зависает» – к счастью, ненадолго. Широко раскрывает глаза.

– Ух ты-ы-ы…

М-да, ведь совсем недавно и взрослые тоже верили во всё, что угодно. Они на полном серьёзе думали: ведьма заключила эксклюзивную сделку с Дьяволом, дабы высасывать по ночам молоко у соседских коров. А сейчас? Порой человек только что умер, его душа отделилась от тела, смотрит в мою сторону и в страшном удивлении говорит: «Ну я и перекурил!» или «Так, спокойно, у меня галлюцинации». Нынешние дети напоминают средневековых взрослых. Катастрофическая серьёзность и одновременно неистребимая вера в мифы, жестокость и наивняк. Сейчас, дорогие мои, подобных взрослых встретишь разве что в движении «Талибан».

– Разочарую – я не вылечу в окно и не инфицирую тебя эмбрионом кальмара, – тонко издеваюсь я. – Это всего лишь предположение. Между тем ты уже ешь вторую порцию картошки, а сам клялся, что слопаешь её утром. И зачем, интересно, я тебе поверил?

– А почему Война – девочка, если в оригинале был мальчик?

Резво перескакивать галопом с одной темы на другую – неповторимый стиль Ильи. Кроме того, сей метод удачно позволяет ему игнорировать неудобные вопросы.

– У нас нет пола. – Я прощаюсь с жареной картошкой, глядя, как та исчезает во рту моего подопечного. – Но я всегда помню Войну в женском облике, и это оправданно. Видишь ли, Илюша, женщины превосходят мужчин в эмоциях. Допустим, девушка добрая – так она и милее, и жалостливее, и терпеливее существа мужского пола. Но вот если злобна – пиши пропало. Самый последний подонок не дойдёт до уровня подлости, который легко преодолеет осатаневшая от злобы женщина. Она предаст, убьёт, уничтожит – только бы отомстить обидчику. Война по природе своей и не может быть мужчиной. Она страстна, коварна, беспощадна, яростна – полный набор женских качеств. Да и не только это. Милая сестра Полемос единственная из всех нас, кто отдаётся своей работе до самых кончиков пальцев, посему её популярность среди людей неизменна.

– Моя прабабушка боялась Войны, – вдруг тихо произносит Илья. – Она говорила: пусть будем жить хуже и кушать плохо, лишь бы не было Войны. Сестра такая страшная?

– Полемос с младых ногтей обожает имидж гламурной фотомодели, – усмехаюсь я. – Рыжие волосы, веснушки, курносость, телосложение – отпад, плюс ноги от ушей. А уж как наряжается медсестрой! Тебе наверняка бы понравилось. Но конечный результат её действий редко выглядит столь же восхитительно, как она сама. Я раньше думал: после войны, напугавшей твою прабабушку, других войн больше никогда не будет, люди очухаются. А вышло иначе. И в самом-то деле – если изобретено столько оружия и в его производство вложено такое количество денег, – оно уже само по себе обязано стрелять.

– И когда кончится ваша работа? – Илья, похоже, снова не понял меня – но испуган.

– По идее, мы должны появиться на Земле с концом света. – Я задумчиво подцепляю с одеяла ломтик картошки фри («макдоналдс» заразен, как вирусы Никао). – Мы – знамение того самого Апокалипсиса, предсказанного рыбаком. И что? Наша четвёрка скачет по Земле едва ли не со дня её сотворения, и ничегошеньки не происходит. Возникают две мысли. Либо конец света не состоится в принципе, либо Апокалипсис – это банальное земное бытие, а рыбак не понял сути галлюцинации – ему привиделось не светопреставление, а жизнь будущих поколений. Может быть, Зверь, выходящий из моря, – это популярность фильмов ужасов, а Блудница Вавилонская – увлечение поездками в Амстердам. Подробностей про Амстердам не проси, не расскажу.

Илья чешет левое ухо. «Переваривает» информацию.

– Э-э-э… а твоя машинка какого цвета?

– Типа светло-серая… бледная, если быть точнее. «Форд-Мустанг», самой первой модификации, шестьдесят четвёртого года. У всех разные. Лимос владеет чёрным, Полемос – красным, у Никао – белоснежный. Сначала думали купить одинаковых коней, но Полемос устроила скандал: она же девочка, ей хочется чисто женской радости – крови вволю напиться, да по полю брани в модном платьице среди трупов проскакать. А красный – это дамский цвет, сейчас на таких машинах половина вашего города гоняет. Полемос с ходу сослалась на вещий сон – мол, такова воля Мастера насчёт коней. Она раньше часто так делала. Тогда мы ей ещё верили, но впоследствии стало понятно: её красочные видения – чисто религиозный фанатизм. Наши «кони» сейчас – обычные тачки, принадлежали людям, попавшим в мир теней. После автокатастроф мы переделали их в призраков. Коней тоже сохранили, но это так… на всякий случай. Если Мастер вдруг вернётся на Землю и захочет устроить ретро-шоу. Да, вещи, на первый взгляд кажущиеся сложными, часто имеют очень простое объяснение. Так, ты получил свою порцию смертельно вредных веществ? Давай, сложи в пакетик коробку с салфетками – и баиньки.

Илья угрожающе сопит.

– Смерть должна быть злая и страшная, – хныкает он. – А ты хоть хороший, но нудный. Я обязан тебя бояться, но страх другой: будто ты вот-вот оценки в дневнике полезешь проверять и оставишь без сладкого. У меня нашли лейкемию, я не плакал, думал: ну умру и умру. Я не знал, что Смерть будет приходить ночами и читать мне нотации.

Вероятно, ответ написан у меня на лице. Илья спохватывается.

– Ладно-ладно, – поспешно говорит он. – Ты добрый, бигмак мне принёс. Но, поверь, вот тебя бы девять лет долбили нравоучениями – «это есть нельзя, то положи на место, сначала суп, потом конфеты, не поешь – гулять не пойдёшь». Не дуйся на Мастера, он клёвый папа.

Илья заворачивается в одеяло с головой. В полутьме блестят глаза.

– Чего молчишь? – нетерпеливо спрашивает он. – Сказка-то будет?

Конечно. За этим-то я и здесь – вместе с твоим чёртовым «бигмаком»…

…«Ты даже не представляешь, Илья, насколько сказочно это место. Маленькое такое, пряничное, аккуратненькое: словно добрый волшебник взял да нарисовал его акварелью. Существует городок со стародавних времён, и там сохранилось всё-всё-всё: славненькие церквушки, мощёные площадочки и изящненькие башенки – с виду ну просто сахарные, как на праздничном торте. Согласно преданиям, некогда городком правило семейство гномов, и это нашло отображение в нынешнем времени – если выйдешь к рыночной площади, увидишь на ратуше фигурку гнома с большой вилообразной бородой. А уж какие там кондитерские, да пирожные с кремом и земляникой… ммм… да, я не знаю вкуса, но они выглядят ТАК… Уверяю, Илья, – ты бы в местной кондитерской точно политического убежища попросил. И, значит, картина маслом: середина весны, уже теплынь, всюду лужи от растаявшего снега – и я, в элегантном чёрном фраке с галстуком-бабочкой, эдакий денди с проседью в висках, ночью веду разговор в центральном соборе. На редкость забавное здание, щедро украшенное снаружи и изнутри скелетами. Впрочем, готика тут всегда модна, жители маленьких городков с почётом относились к Смерти, показывая свой страх предо мной. Моя собеседница – измученная женщина лет тридцати, с оттопыренными ушами (обычно их стараются прятать за причёской, но она не в том состоянии), чуть расширенным книзу носом и пустыми глазами. Такие в девичестве больше похожи на мальчиков и меняются лишь с рождением детей. Одета в дешёвое платье, с передником, застиранным до желтизны. Заметно – она кучу времени проводит на кухне, изо всех сил стараясь ублажить мужа-деспота.

Со скуки я заговорил первым. Я и раньше любил потрепаться с людьми. Но, прокручивая раз за разом нашу беседу, я думаю – эх, не надо было этого делать.

Она сразу поняла, кто я такой. Если у человека горе, ему проще поверить в чудо, схватившись за соломинку: иначе придётся в одиночку накрыться своим ужасом, как бетонной плитой. Я уже забрал у неё троих детей – девочку и двух мальчиков. И не поверишь, впервые за всё своё существование я испытал неловкость и даже стыд. По той причине, что снова явился к отчаявшейся матери за ребёнком, ворочавшимся в её чреве девять месяцев. Она подняла ко мне лицо – со лба на нос и щёки стекала кровь. Женщина разбила голову о каменные плиты, умоляя небо пощадить несчастное новорождённое дитя, – ведь оно никому на белом свете не сделало ничегошеньки плохого. Но облака молчали. Она потеряла свои надежды.

– Уясни, дорогая Клара, – вкрадчиво сказал я ей. – Это его судьба. Так предначертано. Ты веришь в ваших богов? Наверное, они тебя наказывают.

– За что мне божья кара? После смерти я не попаду в ад – я живу в нём… – Она уже не говорит, а тихонько скулит, как животное. – Мои дети умирают, муж избивает меня, вся моя жизнь – унижения, уборка и готовка. Этот ребёнок – последняя отрада, свет в моём окне, утешение и любовь. Он крошка, он так мил и беззащитен, и я трясусь от ужаса, видя, как он заходится кашлем. Он очень слабенький.

Она вцепилась в мой фрак, глядя с мольбой.

– Господин Смерть… пожалуйста, я прошу… не забирайте моего мальчика.

– Поразмысли, Клара, – пытаюсь объясниться я. – Я ведь не палач и не маньяк, убивающий ради удовольствия. Я прихожу лишь к тем, кто и так должен покинуть этот мир – согласно судьбе, обстоятельствам или прочим вещам. Я правда не знаю, отчего твои дети умирают один за другим. Возможно, ты и сама не захотела бы обладать подобным знанием. Смирись. Попробуй утешиться в монастыре, это у вас популярно. Нет счастья в материнстве – может быть, найдёшь его в одиночестве и молитвах.

Можно говорить что угодно – она не слышит.

– Он такой маленький, – из глаз целым водопадом низвергаются слёзы. – Мне очень страшно. Мальчик смотрит на меня с немым укором. Он чувствует, что умирает. Господин Смерть, если он умрёт, – приходите и за мной. Я не стану жить после его кончины, наложу на себя руки. Удавлюсь или брошусь в реку – вот как хотите.

Бедная женщина. Она пытается меня напугать. Да я души целых орд кочевников укладывал лезвием косы за один присест, а тут – ребёнок и мать. Ерунда простейшая, заберу и не замечу. В глубине сознания я проклинаю себя, что подошёл к ней. Моё ли это дело? Забрать две души – справится и самый бездарный косарь.

Клара падает на колени. Молится Смерти – словно богам.

Она не знает, как мне следует поклоняться. Но, кажется, готова на всё.

– Я не нашла помощи у алтаря, – говорит она, размазывая по щеке кровь. – Если нужно продать душу Дьяволу, сжечь весь проклятый город и вырезать каждую деревню в округе – я пойду на это, чтобы спасти моего сына. Неужели он умрёт? Смилуйся. Я стану для тебя кем хочешь. Твоей любовницей. Рабыней. Служанкой. Забери меня сразу, как только он пойдёт в школу, – я не скажу ни слова. Пусть я буду тяжело умирать – в муках и судорогах. Но я и тогда не перестану благодарить тебя.

Я не отвечаю ей. Как символична в церкви скульптура окровавленного Христа, лежащего на руках матери. Клара не говорит ничего нового, я всё это уже слышал много раз от отчаявшихся женщин. Но почему её слова так трогают меня?

Наверное, потому – что я в сказке.

А в сказочном мире принято творить чудеса. Я и верно чувствую себя богом для этого существа. И в самом-то деле – чего мне стоит? Я не возьму душу слабенького, больного ребёнка, лежащего в своей колыбельке, растопырившего ручки и ножки, как лягушонок. Мать будет благодарна, и это немаловажно. За всё время моей работы меня лишь ненавидели и боялись – и никто не сказал «спасибо». Я перевожу взгляд на опухшее от рыданий лицо Клары: слёзы смешались с кровью. Илья, что ты вообще знаешь о сказках? И в пряничных королевствах с гномами есть ужас и боль, и не только принцессы страдают от произвола злобной королевы-мачехи. У служителей зла тоже имеются семьи и младенцы. И вряд ли читателей сказок осенит мысль: как выживут дети главного злодея королевства – едва силы добра вздёрнут их отца на пряничной виселице? Открываешь сборник братьев Гримм, и видишь: «Она достойна одного – чтобы раздели её догола, и посадили в бочку, утыканную острыми гвоздями, и бросили в волны морские». Прелестно, не правда ли? Я часто убеждался – сказка это и есть жизнь. Сторона, победившая в ней, – добро. Проигравшая – зло. А поменяйся они местами? Белоснежку объявят колдуньей-интриганткой, прибегшей к помощи гнилозубых карликов с целью захватить трон. Иван-дурак останется маньяком-олигофреном, поднявшим чернь на бунт против единокровных братьев. Храбрый рыцарь предстанет безжалостным убийцей-браконьером, уничтожившим дракона, – редчайшее животное, занесённое в Красную книгу.

Ну и не только это.

Я – символ наказания. Забирающий у людей самое лучшее. Но общеизвестно – реальную власть имеет вовсе не тот, кто жестоко казнит. А тот, кто милует…

Я опускаюсь на пол рядом с ней в пустой церкви. Ночь, здесь нет священника.

– Хорошо, Клара, я исполню просьбу. Твой сын останется жить. Но я не занимаюсь благотворительностью. Взамен его души я заберу следующего твоего ребёнка – если в будущем ты родишь ещё детей. А потом приду за тобой. Я не скажу когда. Однако ты не доживёшь до старости. Это максимум, что я могу сделать, и…

Я не заканчиваю – Клара бросается на меня и буквально душит в объятиях. Будь я живым человеком, она переломала бы мне все кости. Женщина столь же счастлива, сколь минуту назад была безутешна. Поверь, они воистину удивительные создания, на всё единая эмоция. Злы – истерика. Больны – истерика. Счастливы – истерика.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Я направляюсь к выходу, а она продолжает в исступлении кричать одно и то же слово. Я знаю, Клара никому не расскажет о нашей встрече, иначе её упрячут в сумасшедший дом. Я иду – и не вижу то, что следовало увидеть. Колючую проволоку. Груды мертвецов, истощённых до состояния скелетов. Флаги с изломанным, словно изнасилованным, крестом. Толпы людей, уставившихся на Клариного сына с неуёмным обожанием, вскинув правые руки. Убийц в чёрной форме. Горящие города.

Женщину звали Клара Пёльцль, а гибнущего младенца – Адольф Гитлер. Возможно, потому и умирали один за другим её дети, – утробе Клары было суждено исторгнуть на белый свет дракона, чудовище, едва не пожравшее мир. Сын Клары убил пятьдесят миллионов человек – больше, чем Чингисхан, Наполеон и Аттила, вместе взятые. И пусть я выполнил обещание – забрал другого ребёнка Клары, маленького Эдмунда, и принял её собственную душу через восемнадцать лет, – это не исправило последствий ненужного милосердия. Братья и сестра не забывают напоминать о моей ошибке, неустанно воспитывая чувство вины. Хотя в первую очередь я наказал себя сам, работая шесть лет подряд в авральном режиме, среди полного хаоса.

Ты давно спишь, а я разговариваю сам с собой.

Я умею рассказывать только страшные сказки. Прости, других не предусмотрено».