Я стою перед Эйфелевой башней. То есть, я, конечно, отлично знаю, что настоящая Эйфелева башня в Париже, а то, что сейчас передо мной – всего лишь копия… Но копия эта – один к одному, в полный «рост». Перед такой махиной я чувствую себя маленькой-маленькой…

Впрочем, тут, в Эпкоте, все огромное, и сам Эпкот огромен. Здесь, кажется, есть все: Япония и Китай, Италия и Англия, и даже Марокко… И, разумеется, Канада (хотя, как я уже выяснила, пуцины в меню здешнего канадского ресторана нет). Есть Норвегия, Германия, Франция… Кажется, назови наугад любую страну – и, можешь быть уверен, она здесь есть… И в каждой «стране» здесь есть ресторан с национальной кухней, перед которым оркестр играет музыку этой страны на традиционных инструментах, многие из которых я даже никогда раньше не видела.

В Эпкоте повсюду можно встретить парней и девчонок примерно моего возраста с бейджиками, на которых написано «Посол доброй воли». Эти «послы» приехали сюда работать со всех концов земли, хотя они даже по-английски не говорят. Во всяком случае, девчонка из Японии, с бейджиком «Привет, меня зовут Юки», английского, как выяснилось, не знает. Когда я спросила ее: «Не подскажешь, где здесь сортир?» – она переспросила: «Что?»

– Сортир, – повторила я. – Туалет. Не понимаешь? Ту-а-лет. Пись-пись… Не понимаешь?

– Что? – снова переспросила она.

Как одиноко, должно быть, этой Юки в стране, где она даже не может ни с кем толком поговорить! Впрочем, и я почему-то чувствую сейчас себя опустошенной и одинокой, хотя, казалось бы, меня должна переполнять радость из-за того, что я, наконец, нахожусь в Эпкоте, в котором всю жизнь мечтала побывать. Забавное имя – «Юки»! Похоже на «юкка» – есть, кажется, такое растение… Впрочем, кто знает – а вдруг «Джесси» по-японски тоже означает что-нибудь типа «капуста»? Или что-то похуже – ну, например… «мочевой пузырь»? Каково жить в чужой стране с именем Мочевой Пузырь?

Неподалеку от Эйфелевой башни, не очень близко ко мне, стоит Викс. Одну руку она протянула вперед, словно опираясь на что-то невидимое, а другую поднесла к губам, будто посылает кому-то воздушный поцелуй. Поза ее театральна и неестественна, весь вид говорит: «Посмотрите на меня – крутую туристку!». Вся эта работа на публику – потому что я по просьбе Викс снимаю ее телефоном Мэл. По задумке Викс, я должна снять ее так, словно она опирается на Эйфелеву башню. Я пытаюсь поймать удачный кадр.

– Снимай! – кричит Викс, но я все никак не могу разобраться в кнопках на мобильнике Мэл.

– Да снимай же, что ты там возишься?! – ворчит Викс.

Наконец я нахожу нужную кнопку и нажимаю на нее, но Викс уже успевает потерять равновесие – и в кадр попадает лишь «кусок» падающей Викс, почти перекрывающий собой Эйфелеву башню. Викс приземляется на задницу – я успеваю заснять и этот момент.

– Я убью тебя, Джесси! – ворчит она.

Я смеюсь, но уже через минуту мне хочется плакать. Я сама уже не знаю, чего мне хочется… Я в Эпкоте, надо мною веет флаг с надписью «Испытай истинную магию!», а я почему-то упорно продолжаю чувствовать себя не в своей тарелке.

Викс встает и отряхивается. Она пытается делать вид, что зла на меня, но я отлично вижу, что на самом деле это не так.

С Викс мы вроде бы помирились, но я все равно чувствую, что полной гармонии между нами по-прежнему нет – по крайней мере, пока у нас с ней остаются какие-то секреты друг от друга. Может быть, мне стоит все-таки рассказать ей, что случилось тогда с Санни?

– Ну-ка, покажи, что у тебя получилось? – Викс подходит ко мне и начинает просматривать фотографии. Увидев последние две, она заливается смехом.

– Слушай, Джесси, – полушутя-полусерьезно произносит она, – да тебе цены нет! Ты классный фотограф!

– Еще бы! Кто бы сомневался! – смеюсь в ответ я.

Викс как-то странно смотрит на меня. Неужели она не поняла, что мое хвастовство – лишь понарошку? Я уже начинаю жалеть, что отпустила эту, казалось бы, невиннейшую, шутку.

Впрочем, шутка здесь, возможно, и ни при чем. Мне кажется, Викс все-таки понимает то, что я молча пытаюсь ей сказать – как хочется мне быть лучше, чем я есть, и как я страдаю от того, что это не получается…

К нам сквозь толпу, держась за руки, продираются Марко и Мэл. Марко, наклонившись к Мэл, целует ее, словно они никак не могут нацеловаться. Судя по выражению лица девушки, она, не считавшая себя раньше особой красавицей, никак не может привыкнуть, что столько поцелуев – ей одной…

– Ну как? – спрашивает Викс, когда Мэл и Марко подходят к нам, имея в виду, удалось ли им купить пирожных, за которыми мы их посылали. Впрочем, ответ и так уже ясен – в руках у них ничего нет и рты не перепачканы шоколадом.

– Увы… – качает головой Мэл.

– Увы! – эхом вторит Марко, по-доброму поддразнивая ее. Они снова смотрят друг на друга – так, как будто во всем мире существуют только они одни. Нет, что ни говори, я безумно рада за нашу Мэл!

Впрочем, я за нее не только рада, но и благодарна ей, потому что Мэл оплатила мне и Викс безумно дорогие – семьдесят долларов за штуку – билеты на посещение эпкотского Дисней-парка на целый день. Я еще спросила у билетерши: «А нет ли у вас билетов всего на один час?» – но она сказала «Нет», – даже не удосужившись прибавить «извините»…

Марко, правда, сам заплатил за свой билет. Мэл хотела было заплатить и за него, но он ей не позволил. Вообще, я все больше склоняюсь к мнению, что Марко – отличный парень. Все-таки здо́рово, что мы с ним познакомились!

– Ладно, бог с ними, с пирожными, – произносит Викс, возвращая Мэл ее мобильник. – На нет и суда нет…

Мэл смотрит на фотографию Эйфелевой башни, отразившуюся на экране ее мобильника, и, улыбнувшись, кладет его в карман.

– Зато мы обнаружили классный аттракцион «Парящие крылья», – объявляет Марко. – Мы с Мэл хотим на него пойти! Не хотите присоединиться, девчонки?

– Это что-то вроде «американских горок»? – спрашивает Викс.

– Ничего подобного, – объясняет Марко. – Короче, там садишься в такую штуку и паришь над землей и морем. На самом деле это в павильоне, и под тобой просто проплывают видеоизображения – но полное ощущение, что летишь, словно на дельтаплане…

Говоря это, Марко смотрит на Викс – но во взгляде его нет и малейшего намека на заигрывание. Как нет, впрочем, и сколь-либо презрительного отношения к ней. Своим взглядом он будто хочет сказать: «Забудем раз и навсегда тот досадный инцидент в бассейне, ничего не было!».

Викс тоже пытается подыгрывать ему – держится так, словно ничего не произошло, и даже по-дружески похлопывает Марко по плечу.

– Нет, – говорит она, – лично я – пас! Такие полеты не для меня – у меня слабый желудок…

– Серьезно? – Мэл делает вид, что удивляется, хотя на самом деле наверняка поняла, что Викс намекает на «концерт», который она устроила тогда в машине.

– Я девушка хрупкая! – заявляет Викс. Мэл, услышав это, заливается смехом.

– А ты, Джесс, идешь? – спрашивает Марко.

Я уже почти отвечаю: «Сколько можно повторять – меня зовут Джесси!» – но в последний момент все-таки останавливаюсь.

– Нет. Я лучше пойду посмотрю на китайских танцоров, – говорю я, кивая на висящий рядом плакат, который гласит: «КИТАЙСКАЯ ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ТРУППА „ГОД ПЕТУХА“. НАЧАЛО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ – 18.00».

– Ну, как хочешь, – отвечает Марко.

Мы договариваемся с Мэл и Марко встретиться позже в Марокко – то есть, разумеется, в марокканском уголке здесь, в парке. Марко обнимает Мэл за талию, та машет нам рукой – мол, до скорой встречи, – и они удаляются, оставив нас с Викс наедине.

Вокруг царит ужасный шум – парень, продающий фонарики, громко рекламирует свой товар, две женщины разговаривают друг с другом – о каких-то фейерверках – почему-то слишком громкими голосами, маленький мальчик кричит: «Мама, ну где здесь Русалочка? Хочу Русалочку!». Но мы с Викс молчим.

Наконец, исключительно ради того, чтобы хоть что-то сказать, я спрашиваю Викс:

– Пойдешь со мной посмотреть китайских танцоров?

– Да нет, пожалуй… – отвечает та, но не уходит.

– Точно не пойдешь?

Викс рассеянно смотрит в пространство. Мне хочется поговорить о том, что же все-таки случилось у нее с Брэди – поговорить, как раньше, когда мы, бывало, понимали друг друга с полуслова, а то и без слов. Но слова почему-то не идут ко мне…

– Послушай, Викс… – начинаю я.

Викс оборачивается ко мне.

– Прости меня, – с трудом выговариваю я, – за то, что я была такой…

– Такой занудой? – заканчивает она.

Этим словом Викс словно бьет меня наотмашь по лицу. Я морщусь, словно от боли. Заметив это, Викс, потупив взгляд, произносит:

– Прости меня, Джесси, ради бога, прости… Сама не знаю, что на меня нашло…

– Ты переживаешь из-за того, что поссорилась с Брэди? – спрашиваю я.

Викс молчит.

– Так что же все-таки у вас случилось? – продолжаю расспрашивать я. – Из-за чего вы поссорились? Ты застала его с какой-то другой девчонкой?

– Каким образом? Как я могла его застать с кем бы то ни было, когда он в Майами?

– Тогда что случилось?

Викс вздыхает.

– Похоже, я ему надоела, – произносит она.

– Надоела? – Моему удивлению нет предела. – Он сам тебе так сказал?

– Напрямую – нет. Но я это почувствовала.

Я не могу поверить в то, что Викс могла надоесть Брэди. Что угодно, но только не это! Викс явно чего-то недоговаривает…

– Но ведь ты, кажется, говорила, – начинаю я, – что «Давай расстанемся!» первая сказала ты… И что он сказал, когда ты так сказала? «Нет, Викс, останься!» – или «Ну и шут с тобой!»?

Викс смотрит куда-то вбок, избегая встретиться со мной взглядом.

– Ему просто нет до меня никакого дела, – произносит она. – Иначе бы мы сейчас были вместе!

– Викс, Брэди ни в чем не виноват. Ты сама ведешь себя как дура!

Лицо Викс искажает гримаса злости, и я уже готова проклинать себя за эти слова, неосторожно слетевшие у меня с губ. Я ведь хотела сказать совсем не это – просто не так сформулировала… Нет, все-таки слава богу, что в этой поездке нас сопровождает Мэл, а то бы мы с Викс убили друг друга…

Я дотрагиваюсь до руки Викс.

– Извини! – говорю я. – Ради бога, извини! Давай вообще закончим этот разговор…

Викс смотрит на меня, и губы ее дрожат. И вдруг Викс обнимает меня – скорее даже сгребает в охапку, словно медведь.

– Что это значит? – недоуменно спрашиваю я.

– Это значит, Джесси, что я люблю тебя! – Викс стискивает меня еще сильнее и трясет – явно от избытка чувств. – Люблю тебя… хотя ты, сказать по правде, и зануда…

– Я не зануда, – протестую я.

– Еще какая! – возражает она. – Всю дорогу только и делаешь, что читаешь мне мораль – и еще будешь говорить, что ты не зануда?

Лицо Викс серьезнеет.

– Я знаю, – произносит она, – ты злишься на меня за то, что я поделилась тем, что Брэди перестал мне звонить, сначала с Мэл, а уж потом с тобой. Не кажется ли тебе, Джесси, что подобные обиды – на уровне детского сада?

Я молчу. В глубине души я понимаю, что причина моей обиды на Викс – просто то, что в последнее время я вообще пребываю в плохом настроении по поводу болезни мамы. Конечно, надо бы, надо рассказать ей, что у моей мамы нашли рак… Лучше делиться с подругами, чем переживать свои проблемы в себе.

Но что-то упорно останавливает меня.

И вдруг я понимаю, что именно. Мне трудно сказать вслух «У моей мамы рак» потому, что я сама до сих пор никак не могу смириться с этой мыслью. А произнести это вслух словно бы означает окончательно признать этот факт – хотя от того, призна́ю я его или нет, ничего не изменится.

Что же теперь станет с мамой? В лучшем случае, у нее отрежут какую-то часть тела… Интересно, что они делают с отрезанными частями тела? Сжигают? Или просто выбрасывают в мусорное ведро? Для кого-то это, может быть, просто кусок мяса. Но ведь это не кусок мяса, это часть мамы…

Ну, а в худшем случае, мама умрет.

Да, люди не бессмертны. Люди умирают, каждый день, каждую минуту кто-то умирает… Но когда этот «кто-то» – твоя мама…

– Ты хочешь что-то сказать, Джесси? – очевидно, видя мое замешательство, спрашивает Викс.

Вокруг ходит много людей, и на многих из них – карнавальные уши, как у пса Гуфи из мультфильма о Микки-Маусе. Я загадываю про себя: если на первом человеке, который сейчас пройдет мимо нас, будут уши Гуфи, я расскажу Викс, что́ с моей мамой.

– Джесси, – хмурится Викс, – я чувствую, ты хочешь мне что-то сказать. У тебя такое лицо… Что-то случилось? Расслабься, Джесси, что бы там ни было, я уверена, все будет хорошо…

Мимо нас медленно проходит старик. Из носа у него торчит трубка, тянущаяся к карману, в котором, очевидно, находится кислородный баллончик – и в то же время он курит, хотя курить в Эпкоте запрещено. Но ушей Гуфи на нем нет.

– Что за идиот! – произносит Викс тихим голосом, чтобы старик не расслышал ее. – Еле дышит – а все туда же, курит… Помереть захотелось? Валяй, дело хозяйское – но зачем же так сложно? Не проще ли стукнуть самого себя кирпичом по башке?

– Ты тоже куришь, – говорю я.

– Да, но я же не сижу на кислородном аппарате! К тому же, я не нарушаю закон – здесь, в Эпкоте, запрещено курить, и я и не курю. Эй, уважаемый! – кричит она вслед старику. – Вы разве не знаете, что курить здесь запрещено? Я позову полицию!

– Заткнись, молокососка! – Прокуренный голос старика звучит хрипло. Он делает в сторону Викс известный неприличный жест, выставив вперед кулак со скрюченным артритным пальцем. Викс хихикает, прикрыв рот рукой. Ей явно нравится жест старика.

Я вдруг думаю о том, что этот старик точно так же заперт в своем немощном, болезненном теле, как моя мама заперта в своем. А я – в своем. И ничего поделать здесь нельзя…

Как сообщила мне некая китаянка – «посол доброй воли», китайские артисты будут выступать под открытым небом.

На груди китаянки – бейджик с ее именем: “NUYING”. Я пытаюсь сообразить, как же это читается. «Ньюджинг»?

С Викс мы уже разошлись, и теперь я стою рядом с Ньюджинг и силюсь понять то, что она пытается сказать мне по-английски.

– Садись, – говорит она, указывая на павильон.

Справа от меня – храм с куполом, а перед ним – водоем. Если бы не маячащие перед глазами посетители парка с явно неазиатской внешностью, потягивающие лимонад из бутылок через соломинку, можно подумать, что я на самом деле в Китае. То есть, в Китае я, конечно же, не была, но то, что вижу перед собой, моим представлениям о Китае вполне соответствует…

Ньюджинг, улыбаясь и кивая, настойчиво повторяет: «Садись!», и я сажусь прямо на асфальт. Ожидая начала концерта, я от нечего делать читаю надписи на футболках проходящих мимо людей.

На красной футболке толстого парня с жидкими волосами написано «Толстого человека труднее похитить». Непременно расскажу об этом Викс – она, я думаю, посмеется над этой шуткой от души.

Надпись на футболке мясистого типа в ковбойской шляпе гласит: «Моя лошадь умнее ста профессоров!». Я почему-то думаю о Мэл, которая наверняка учится на одни пятерки.

Проходит стайка парней и девчонок, одетых в одинаковые футболки с Микки-Маусом. За ними – девушка в линялой футболке цвета хаки, на которой изображена фея из мультфильма о Питере Пэне. Пожалуй, изо всех футболок мне больше всего понравилась именно эта. Я бы купила себе такую, если бы знала, где их продают.

Но тут я вижу футболку, которая нравится мне еще больше. На груди девчонки лет двенадцати красуется надпись: «Ушла в нирвану. Скоро вернусь».

Звучит серебристый перезвон китайских колокольчиков, и появляются танцоры. Впрочем, как выясняется, это скорее не танцоры, а акробаты. Их пятеро – все парни, все китайцы, и все худые и стройные. Самому младшему на вид лет десять, самому старшему – семнадцать или восемнадцать. Судя по всему, они собираются прыгать через веревку. Неужели самый старший в свои восемнадцать лет тоже будет прыгать через веревочку, словно маленькая девочка?

Но, как оказывается, он не прыгает. Вместе со вторым по старшинству акробатом он крутит веревку, через которую прыгают трое младших, сначала в ряд, затем они составляют пирамиду – самый маленький встает левой ногой на плечо одного из своих товарищей, а правой ногой – на плечо другого, и в таком виде они продолжают прыгать. Все аплодируют. Из динамика звучит китайская музыка, словно кто-то уронил на землю целый ящик бубенцов.

Акробаты продолжают удивлять все более и более сложными фигурами – вращаются в момент прыжка вокруг собственной оси, переворачиваются через голову… Если кто-нибудь из них, не дай бог, ошибется хоть немного, он, а то и вся компания, переломают себе кости – тем более, что под ними даже не земля, а асфальт.

Я думаю о том, каково быть таким акробатом. Выступая в подобных номерах, ты полностью зависишь от товарищей: одно их неосторожное движение – и ты калека, если вообще остался жив. Хотя, конечно, есть надежда, что в последний момент товарищи все-таки тебя подхватят…

К тому же, акробатам приходится выступать в дурацких трико… У этих китайцев трико белого цвета с зелеными блестками на запястьях и щиколотках. Сквозь ткань просвечивают трусы. Неужели их босс не мог позаботиться о том, чтобы одеть их в такие трико, через которые трусы бы не просвечивали? Или в Китае это считается нормальным? Впрочем, трусы – это еще полбеды – трико самым неприличным образом обтягивает… сами понимаете что.

Музыка продолжает играть. Зрители аплодируют акробатам. Самый старший парень передает свой конец веревки одному из младших и выходит на середину. Встав на руки, он прыгает через веревку. На руках! Как это ему удается – у меня в голове не укладывается. Но для него, похоже, это так же легко, как просто ходить ногами. Более того – по выражению лица парня можно подумать, что такое упражнение делает его безумно счастливым.

Для того чтобы вытворять подобные трюки, наверняка нужны очень сильные мускулы – такие, как у Пенна… Викс говорит, что у Пенна такие мускулы потому, что в ресторане, помимо прочего, ему часто приходится таскать тяжести. Я вдруг представляю себе Пенна, разгружающего машину, привезшую продукты в его ресторан, и удивляюсь, почему мне вдруг это пришло в голову.

Наконец, представление закончено. Публика встает с мест, с минуту аплодирует артистам – как мне кажется, вполне искренне – и расходится, скорее даже разбегается – каждый по своим делам. Некоторые надевают уши Гуфи.

– Хочу пирожное-«картошку»! – громко говорит рыжеволосая дама своему мужу. – Интересно, где-нибудь здесь продают «картошки»?

Меня не покидает какое-то чувство неудовлетворенности. Не представлением – представление как раз отличное, – а реакцией зрителей. Мне кажется, артисты заслуживают гораздо большего, чем эти дежурные аплодисменты. Впрочем, я и сама, возможно, не самая благодарная зрительница – думала о посторонних вещах, пока этот парень старался, прыгая на руках. Ведь старался он в том числе и ради меня…

Я встаю, разминаю затекшую за время сидения на асфальте спину и подхожу к парню-акробату. Волосы его блестят от пота, и я поражаюсь, какие они черные. Черные, как ночь, гораздо чернее, чем у Викс.

– Здо́рово у тебя получается! – говорю я ему.

Парень удивленно смотрит на меня. Глаза у него тоже черные, такие черные, что нельзя различить, где зрачок, а где радужная оболочка.

– Шэй-шэй, – произносит он, что, надо полагать, означает «спасибо!».

– Ты из Китая? – спрашиваю я.

– Гонконг, – отвечает он, с интересом рассматривая меня. – Твоя была Гонконг?

– Что? – переспрашиваю я. – Нет, в Гонконге я не была.

«За кого ты меня принимаешь?» – хочется спросить мне.

– Гонконг очень красивая. Очень большая. Твоя должна побывать Гонконг!

– Обязательно как-нибудь побываю! – уверяю я его.

Парень вежливо улыбается, и я чувствую, что разговор исчерпан. Но мне не хочется говорить «сайонара!» – или как там по-китайски «до свидания»…

Я думаю о Мэл и Марко, о Викс и Брэди… Я сама не знаю, о чем я думаю.

Я кладу этому китайскому – или кто он там… – парню руку на плечо. Брови его удивленно поднимаются. Где-то в глубине моей души внутренний голос тревожно вопрошает: «Что ты делаешь?!» – но я посылаю его к черту. В конце концов, как говорит моя мама, живем мы на этой земле один раз…

Я встаю на цыпочки и целую этого парня. Он отстраняется. Я тянусь за ним. Наши губы соприкасаются – и вот он уже сам не противится поцелую… Губы его солоны и одновременно сладки на вкус.

До моего слуха вдруг доносится женский визг на непонятном мне – должно быть, китайском – языке. Я оборачиваюсь и вижу направляющуюся к нам даму-китаянку – очевидно, начальницу над этими парнями.

Дама продолжает что-то верещать. Я не понимаю ни слова – но все ясно и без слов.

Парень глядит на свою начальницу, затем пожимает мне руку.

– Сиг джиа! – произносит он.

– Что это значит? – спрашиваю я.

– «До свидания», – переводит он.

Дама хватает парня за руку, оттаскивает от меня, бьет по рукам, отвешивает подзатыльник, продолжая при этом что-то кричать на своем языке. Парень не сопротивляется. Его товарищи громко смеются над ним, но он держится гордо и независимо, словно хочет сказать им: «Видали? А вам слабо́?»

Вокруг толпится народ, глазея на меня. Мне вдруг становится стыдно, и я спешу уйти. Сама не знаю, что это вдруг на меня нашло…

Отойдя от китайского павильона ярдов на двадцать, я, наконец, оборачиваюсь. Акробатов уже нет – должно быть, ушли в свой домик.

«Надеюсь, – думаю я, – эта тетка все-таки не будет пороть беднягу кнутом или вытворять еще что-нибудь в этом роде за то, что он целовался с какой-то сумасшедшей американкой?»

Отражающийся в зеркальной воде пруда китайский храм кажется перенесенным сюда из какого-то другого мира.

– Сиг джиа, – тихо говорю я.