Воздушная тревога всегда неожиданна, какой бы она ни была по счету. К реву пикирующих самолетов, свисту бомб, грохоту, сотрясающему все вокруг, привыкнуть невозможно…

В тот день к пирсу только что пришвартовалась баржа с эвакуированными ленинградцами – ослабленные, обессиленные женщины, дети, старики едва передвигались по настилу. За пять-семь минут их нужно было увести прочь, рассредоточить в шумевшем на берегу кустарнике. Когда Макаров увел последних, укрываться самому было поздно – грохнул первый взрыв. Бросился плашмя возле съезда с пирса, глянул на секунду вверх – казалось, все бомбы летели сюда, на него – и снова лицом в сырой укатанный песок… А через полчаса, когда стихли взрывы бомб, пальба зениток и снова стал слышен шум свежего ладожского ветра в зарослях ивняка, по пирсу потянулась к барже цепочка грузчиков. Мешки с мукой, рисом, сахаром штабелями укладывались в трюм, и от него, ответственного за погрузку, зависело, чтобы баржа отправилась в срок. На рейде ждала швартовки очередная. Ладожская артерия питала огромный город, Ленинградский фронт – рассечь ее противник пытался и с воздуха, и с суши.

До войны, после окончания Ленинградского института водного транспорта, Макаров имел уже немалый опыт работы. Осень и первую блокадную зиму встретил в кораблестроительных мастерских, находившихся недалеко от Горного института. Голод выбирал последние капли сил, и путь от Вознесенского проспекта, где он жил с семьей, до мастерских с каждым днем давался все труднее. Чувствовал, вот-вот сляжет. В феврале 1942 года побрел в управление Северо-Западного пароходства, на улице Герцена. Проститься с бывшими однокурсниками, товарищами по работе. Неожиданная встреча изменила судьбу. В город, с восточного берега Шлиссельбургской губы, откуда шло снабжение Ленинграда, приехал по служебным делам бывший однокурсник Пётр Войк. «Какое прощание? В Кобоне нужен представитель СЗРП. Собирайся!» Так и уехал по ледовой Ладожской дороге к месту назначения Александр Валентинович.

Блокадный Ленинград готовился ко второй навигации по Ладожскому озеру. Военный совет фронта, руководство города принимают решение достроить на западном берегу Осиновецкий порт с механизированными причалами. Еще более грандиозное строительство предстояло развернуть на восточном берегу, куда прибывали грузы с Большой земли. В Кобоне из-за мелководья баржи не могли подойти к берегу, предстояло построить пирсы.

Зимой работы велись со льда: в прорубленные в метровой толще льда майны опускались изготовленные здесь же ряжи, которые и заполняли бутовым камнем. Основные работы развернулись в марте… Из-за весенней подвижки льда были разрушены первый и девятый пирсы, их восстановили. 28 мая к пятому пирсу пришвартовался первый пароход. В этот же день гитлеровское командование бросило на бомбежку порта более сотни самолетов, стремясь сорвать навигацию. Прямым попаданием были разрушены участки причалов, два пирса, погибло свыше 50 строителей…

Но все это будет весной, а тогда, в середине зимы, когда Макаров приехал в Кобону, строительство только начиналось. Найти жилье оказалось непросто – небольшое рыбацкое поселение было переполнено: военные, дорожники, строители, интенданты, ремонтники флота… Огромное хозяйство, перевалочный транспортный узел, через который шло не только продовольственное снабжение Ленинграда. Предприятия города, от заводов-гигантов до мелких артелей промкооперации, выпускали все необходимое фронту: танки, пушки, бронепоезда, стрелковое оружие, боеприпасы, оптику, радиостанции, телефонные аппараты, одежду, обувь, медикаменты… Сырье, детали, топливо и многое другое по заявкам предприятий направлялось через Ладогу с Большой земли. Встречным потоком для военных заводов Урала, Сибири двигалось демонтированное оборудование. Вывозились и культурные ценности – варварские обстрелы, налеты авиации не прекращались ни на день. Кроме того, было известно, что летом 1942 года немецкие войска попытаются «исправить» то, что не удалось им в сентябре 1941-го, – снова пойдут на штурм Ленинграда.

Устроившись кое-как с жильем (снял койку в частном домишке), Макаров окунулся в круговерть дел – дни и ночи проводил на закрепленном за ним пирсе. Погрузка, выгрузка велись безостановочно, по жесткому графику. С берега от штабелей тянулась цепочка грузчиков с тяжелыми мешками – по 40–60 килограммов, а были и с сахаром, весившие все сто. На барже укладкой груза распоряжался шкипер, все береговые заботы, включая электроснабжение, лежали на Макарове. Он же подписывал и грузовые документы. Каждое ведомство, подразделение – автомобилисты, речники, грузчики – четко выполняли свои обязанности. Кроме дисциплинарной ответственности были и финансовые рычаги – на пароходство в случае задержки могли начислить немалые штрафы.

В ту пору в Кобоне, мало известной кому до войны приладожской деревеньке, вдоль берега тянулись штабеля, укрытые брезентом. Продовольствие для блокадного Ленинграда, где отсчет крупы, муки шел на граммы. Охрана, контроль за сбережением бесценного груза были строжайшие, питались работники порта, как и ленинградцы, на скудную рабочую карточку. (Однажды летом на берегу Александр Валентинович увидел двух изможденных стариков, только что прибывших из Ленинграда, – ученые сопровождали упакованные в тюки редчайшие книги библиотеки Академии наук. Макаров отсыпал им пару горстей риса, указал, где развести костерок…)

Вспомнил, как зимой, уже приступив к работе в Кобоне, на попутной машине отправился в командировку в Ленинград. Все, что он мог привезти для семьи, – это буханку хлеба и маленький мешочек прогорклого гороха. Осенью 1941 года баржа с продовольствием затонула в бомбежку, водолазы подняли груз, горох подсушили – в мирное-то время кто стал бы есть этот «продукт»…

Еда едой, но еще нужны и одежда, и обувь. Дни и ночи на ногах, сапоги износились, а без обуви, в холод, на улице, какой ты работник? Помог командир расположенного рядом с пирсом воинского подразделения – у военных был свой сапожник, он-то и выручил речника, обновил сапоги, сменил головки…

Здесь тоже был фронт – налеты, бомбежки. Кто знает свою судьбу? Однажды на берегу Александра Валентиновича окликнул знакомый – бывший сослуживец, прибывший сюда в командировку из Ленинграда. Обычный вопрос: где переночевать? Землянки забиты, негде прилечь, отдохнуть. Макаров отвел его к своим хозяевам – сам уходил на дежурство в ночь, койка до утра свободна. А ночью – налет. Видел с пирса, как там, в стороне деревни, рвутся бомбы. Утром, сдав дела сменщику, пошел отдохнуть. Изба уцелела, но от близкого взрыва ее тряхнуло так, что потолочная балка одним концом рухнула прямо на койку, где спал командировочный… Налеты были и массовые, «звездные», как в начале навигации, 28 мая, так и небольшими группами – враг не оставлял в покое ни на один день.

Командование группы «Север» еще осенью 1941 года доложило в Берлин, что Ленинград взят в мертвые клещи и обречен на голодную смерть. Водники СЗРП вместе с моряками Ладожской военной флотилии вступили в единоборство с врагом. В конце мая, когда Ладога была еще забита льдом, в Кобону прибыли канонерские лодки «Селемджа», «Нора», пять тральщиков и транспорт «Вилсанди». В трюмы грузилось продовольствие, на палубах размещалась пехота, артиллерия – пополнение Ленфронту. С майских туманных дней и до крепких морозов зимы 1942 года продолжалась навигация на Ладоге. По водной дороге в обоих направлениях было доставлено более миллиона тонн продовольствия, других грузов, эвакуировано около 600 тысяч человек…

В 2005 году родственники, друзья, представители общественных организаций МО «Измайловское» отмечали столетний юбилей Александра Валентиновича. Многие приходили сюда, в квартиру на 4-й Красноармейской, чтобы поздравить ветерана. Прожит век! И самой запоминающейся страницей в долгой жизни остались, конечно, блокадный Ленинград, Ладога, порт Кобона…

В памяти осталось все – обжигающие ветры февраля, летние шторма, бомбежки и вереницы сходящих с пирса изможденных людей. Ребятишки постарше ведут за руку ясельных малышей – тех малышей, которые едва ли когда скажут слово «мама» и, повзрослев, все будут вглядываться в лица на площадях, улицах, вокзалах – а вдруг… В памяти навсегда остался кобонский берег, пирсы, под брезентом штабеля, озерная даль, дымки буксиров и канонерских лодок. И родной северный ветер, вздымающий крутую волну. Шумит Ладога, шумит, как годы, как время, как сама неостановимая жизнь…