Глава 35
Коренная москвичка

Катя подумала: мы двигаемся как челноки, туда-сюда. Из Безымянного на Волочаевскую к секретарше, а теперь обратно в Безымянный. На машине – две минуты. Опять подъезд кирпичного дома, лифт. И участковый Лужков настойчиво звонит в квартиру Алисы Астаховой – ту самую, с белой дверью.

Нет ответа.

Никого нет дома.

Катя разглядывала белую дверь и пыталась представить, как Светлана Колганова в тот вечер ошивалась здесь и слушала, слушала… Дверь красивая, но вроде стандартная. Она, наверное, ухо к ней прикладывала. Сцена та еще. Особенно если представить, что после всего этого она подкараулила Мельникова на улице, а может, дождалась и пошла с ним, и они тоже начали ругаться, и в порыве ревности она ударила его по голове. Чем только? Камень нашла по дороге? А потом, когда он упал, начала наносить ему удары в пах. Символическая кастрация изменившего любовника…

– Алисы тут нет. Пошли к ее тетке, может, она у нее. – Лужков направился к лестнице.

Мещерский глянул на часы. Поздновато для допросов свидетелей.

Они спустились и начали звонить в дверь Александры Астаховой. Сюда они тоже заходили в тот вечер, когда на Алису напала бедная Лиза.

– Кто там?

– Участковый Дмитрий Лужков. Откройте, пожалуйста. Есть разговор.

Дверь приоткрыли на цепочку, изучили в щелку. Потом дверь распахнулась.

Катя увидела тетку Алисы Александру. В вельветовых брюках цвета горчицы и в таком же шерстяном свитере, седые волосы не накручены, а зачесаны со лба назад. На пальцах – старинные кольца с крупными камнями.

– Извините за вторжение, – сказал Мещерский. – Мы ищем вашу племянницу. Алиса у вас?

– Она на работе. А что, дома у себя ее еще нет? Так она, значит, задержалась. Она часто задерживается. Много работает.

– Тогда мы побеседуем с вами. – Лужков попер в гостиную, туда, где стоял рояль. – В каких отношениях ваша племянница была с Александром Мельниковым?

– С Сашей? Они одноклассники.

– Это мы уже слышали много раз. Я про сегодняшний день, то есть про день вчерашний.

– Алиса и Саша дружили.

– Он часто на ночь у нее оставался?

– Это не мое дело. Алиса – взрослая женщина. Она разведена, Мельников был холост. Они сами строили свои отношения.

– А вот секретарша Мельникова Светлана Колганова утверждает, что…

– Света? – Александра Астахова холодно улыбнулась. – Она с детства немыслимая фантазерка. Я ее помню, она же подружкой Алисы была. Такое вечно напридумает… Кстати, вы в курсе, что она забеременела от Мельникова, залетела по глупости, но так и не сумела сохранить ребенка? Выкидыш. Мне Алиса об этом рассказывала. Они с Леночкой – это другая школьная подруга Алисы – старались в тот момент окружить Свету заботой. Однако с тех пор Света так и не сумела привести свою голову в порядок, так что особо ей не верьте.

– А где мать Алисы? – спросил Мещерский, разглядывая фотографии на стене.

– Моя старшая сестра Амалия умерла молодой, они вместе с отцом Алисы разбились на мотоцикле. Алису воспитала я, тогда еще была жива моя мать, бабушка Алисы Аврора.

– Второй директор мыловаренной фабрики, ставшей при ее директорстве фабрикой «Театр-грим»?

– Да.

– У вас в семье все женские имена начинаются на букву «А»: Адель, Аннет, Аврора, Александра, Амалия, Алиса.

– Это традиция. Наша семейная традиция. Мы старая московская семья. Потомственные москвичи. Не аристократы, но соль этого города. Мы имеем право на причуды. И на традиции. Все женские имена на одну букву. И для всех женщин нашей семьи было совсем не важно мнение и присутствие в доме мужчин.

– Это я заметил, – сказал Мещерский.

– Простите, я спрошу вас – а вы москвичи? – Тон Александры Астаховой вежливый, королевский.

– Мы все трое – потомственные москвичи.

– Я рада. В противном случае нам было бы трудно понять друг друга.

– Вы прямо московский националист, – хмыкнул Лужков.

– Москвичам пора вспомнить, кто они такие и что такое Москва. – Александра Астахова сжала губы. – В Москву стеклось много разной швали, и эта шваль лезет нами командовать. Устанавливают свои порядки, навязывают нам свое, забывая о том, что в наших глазах они все приезжие, лимита. Для москвичей даже Питер со всеми его амбициями – лимита с фанаберией. Таких в галошах «Скороход» на нашу фабрику по лимиту десятками набирали.

– Вы помните, в тот самый первый день, когда обнаружили могилу и останки в цехе фабрики, с которой так тесно связана ваша семья, вы сказали мне, что этот склеп надо закрыть и мертвецов нельзя тревожить? – спросила Катя.

– Да? Я так сказала? Что-то не помню.

– Мы заинтересовались историей фабрики. Она ведь в начале прошлого века принадлежала купцу Якову Костомарову. И ваша прабабушка Адель вместе с подругой Серафимой Козловой долго вела против Костомарова судебную тяжбу в связи с убийством некоего Семена Брошева.

– Это старая, очень старая история.

– Мы узнали, что Адель и Серафима пропали без вести в тринадцатом году. Их так и не нашли?

– Нет.

– А что, по-вашему мнению, с ними стало?

– Их убили.

– А кто?

Александра Астахова не ответила.

– Их, по-вашему, убили мужики из их имения, разозленные тем, что им не давали там рубить лес, как об этом писали тогдашние газеты?

– Это лишь предположение. Простите, а какое отношение имеет все это к делу, по которому вы явились так поздно вечером?

– Да вроде никакого и… Нам просто интересно. Это место – фабрика, Безымянный переулок – тут столько всего намешано…

– А это Москва, дорогая моя! – Александра Астахова за все время разговора впервые улыбнулась Кате. – Это Москва. Тут всегда так. Знаете, есть вещи, о которых не прочтешь ни в учебниках истории, ни в старых газетах, ни в научных исторических трудах. Эти вещи в памяти таких семей, как наша. Вот здесь и здесь. – Она дотронулась до лба и потом до сердца. – И легендами это нельзя назвать, потому что это было, происходило на самом деле. И в семьях это передается от поколения к поколению. И порой… порой это влияет, накладывает отпечаток…

– На что? – спросила Катя.

– На все. На взаимоотношения. На то, как мы живем, как воспринимаем мир. И это нельзя отнять. Это неотъемлемая часть родовой семейной памяти. Знаете, я пример вам приведу с названиями и переименованиями здешних улиц. Вот наша старая добрая Воронья улица. Теперь она Сергия Радонежского. Но для нас она была и есть Воронья. Посмотрите на нее. Она – Воронья! И вот окрестные переулки. Были Вокзальные. А потом кому-то моча в голову ударила, и они стали Факельные – Большой и Малый. Так вот, их иначе как Фекальные никто из потомственных москвичей не звал. Можете делать что угодно, можете переименовывать по сто раз. Поставьте на площади хоть черта лысого на пролетарском броневике, хоть бородатого чебурашку с крестом – это ничего не изменит.

– Дело двадцатилетней давности о похищении вашей соседки, двенадцатилетней Лизы Апостоловой, – сказал Лужков, – той самой Лизы, которая укусила вашу племянницу. Вы помните его?

– Мы все помним.

– Ее ведь, наверное, тоже считали погибшей. Но девочка объявилась – со следами пыток и издевательств, на грани истощения, но живая. Что, по-вашему, могло произойти?

– Мы все сочувствовали Тамаре, ее матери. Она работала когда-то на фабрике. Мы и правда считали, что маньяк убил Лизу. А потом… Я думаю, девочка как-то от него сбежала. Мы так радовались, честное слово, что Лиза жива! Но она ничего не могла рассказать ни о том негодяе, ни о тех днях.

– По делу проходил некий Платон Изотов, тоже ваш сосед и тоже работник фабрики.

– Я слышала, что его задержали, а потом отпустили. Я беседовала с участковым, рассказала ему, что на моих глазах этот Изотов однажды угощал девочку шоколадом. Потом он съехал из комнаты в коммуналке к жене.

– По какой причине могли убить Александра Мельникова? – спросила Катя.

– Вы это у меня спрашиваете? Вы, полиция?

– Вы же его знали с детства.

– Я оплакиваю его смерть.

– А ваша племянница…

– Алиса? А при чем тут она?

Александра Астахова спросила это громко и раздраженно. И в этот момент в прихожей в двери повернулся ключ, и голос Алисы – хриплый и усталый – произнес:

– Тетя, это я. Я сегодня у тебя переночую.

И тут из прихожей она увидела их. И сделала шаг назад, к двери.