Глава 30

В начале первого ночи мы с Элизой вошли в спальню госпожи Мартины и начали осматривать шкаф. Мы задержались из-за того, что Гант была занята подготовкой к торжеству, потом я подробно рассказала ей о своем визите к Розамунде.

– Сколько счастливого времени я провела в этих покоях, – вздохнула управляющая, – и вот теперь они навсегда заперты.

Я встала на четвереньки и стала осматривать пол.

– Вы всегда можете войти сюда.

– Хозяйка запретила, – вздохнула Элиза, – а так хочется порой заглянуть в ее опочивальню. Чувствуете, чем пахнет?

Я потянула носом.

– Пылью.

– Да нет же, – неожиданно обиделась Элиза, – розовым маслом. Мартина его очень любила, говорила, что ее мама и бабушка им пользовались. Видите керамический домик на консоли? Это аромалампа, не такая, как сейчас делают, а самая простая. Внутри подставочка, на ней емкость с водой, туда капают масло, а внизу зажигают маленькую свечку. Огонь нагревает жидкость, и комната наполняется приятным запахом.

Спутница сделала глубокий вдох.

– Ощущаю его всем сердцем.

Я потрогала пальцем царапины на полу.

– Элиза, когда вы приводили паркет в порядок?

Бывшая горничная Мартины подошла ко мне.

– Очень давно. В последний раз за пару дней до смерти Мартины. С помощью воска. Пока была жива моя хозяйка, полы в замке только им натирали, ну, кроме тех помещений, где плитка. Жена Карла по своей моде жить решила. При ней полы лаком замазали. Новая метла по-новому метет. Очень уж ей продемонстрировать хотелось: нынче на троне Карл и Елена. Они с мужем стали экскурсантов пускать.

Лицо Элизы исказила гримаса.

– Бедная Мартина, наверное, в склепе ворочается в ужасе от того, что по Олафу не пойми кто ходит. При ней-то только раз в году чернь сюда войти могла. Паркет, покрытый лаком, отвратительно выглядит. Убита красота дерева. Новая госпожа Хансон, мда…

Управляющая замолчала.

Я встала.

– Вы их не любите. Карла и Елену.

– Не за что! – отрезала Элиза. – Служу им верно, потому что приказ от настоящей госпожи получила, от Мартины. Велено мне Олаф не покидать. Ангелом-хранителем она меня назначила. Это большая честь. Но и послушание тяжелое. Да только от него не отказываются. Серафим Саровский говорил: «Можешь не молиться, можешь не поститься, а послушание исполняй».

Я стала обходить спальню, рассматривая иконы, висевшие над узкой кроватью.

– А Мартину вы любили? Что она была за человек?

– Да зачем вам это знать, – грустно вздохнула Элиза, – теперь уж все равно.

Я остановилась около картины, изображающей волка в лесу.

– Чем больше я выясню о Мартине, тем быстрее пойму, как открывается тайник. Один раз мне пришлось искать выход из запертой комнаты. Когда я уж совсем было отчаялась обнаружить ключ от замка, вспомнила, что владелец дома – бывший капитан дальнего плавания, взяла с камина модель парусника и там нашла связку.

– Мартина… она мне вместо матери была, – протянула Элиза, – я пришла совсем юной в Олаф, нанялась уборщицей. Чем глупенькая девчонка привлекла внимание хозяйки? Понятия не имею. Но через пару месяцев Марк, тогдашний управляющий, выдал мне форму горничной и приказал наводить порядок на половине хозяйки. Помнится, я, дурочка, перепугалась и стала просить его: «Можно я откажусь? Боюсь, что не справляюсь!» Но мне велели идти в покои Мартины, вот так я и стала ее прислугой.

Я молча слушала Элизу.

Несмотря на отсутствие образования и воспитания, девочка понимала, что болтать о том, как живет госпожа, нельзя. Сначала местные сплетники пытались расспросить Элизу, но она уходила от разговоров. Мартина поняла, что прислуга умеет хранить тайны, и приблизила девушку к себе. У Элизы не было возможности окончить гимназию, ей пришлось идти работать с четырнадцати лет, чтобы помогать больному отцу, мать ее давно умерла. Мартина давала горничной книги, альбомы с картинами, научила ее правильно говорить, объяснила, как надо одеваться, чтобы выглядеть уместно в разных обстоятельствах. Хозяйка стала для прислуги наставницей, подчас суровой. Элизе крепко доставалось от нее, если она, накрывая на стол, путала приборы или подавала к красному вину фужер для белого. Мартина потребовала от горничной вызубрить назубок массу вещей, но она никогда не злилась, не кричала просто так, из-за дурного настроения.

Один раз Элизу обидел Марк, девушка решила ему отомстить и подмешала к нюхательному табаку управляющего черный молотый перец. Табакерка полдня стояла на кухне на столе, испортить ее содержимое мог кто угодно, Элизу не заподозрили в хулиганстве. Но Мартина, услышав оглушительное чихание Марка, позвала камеристку и сказала:

– Если кто-то тебя ущемил, не делай в ответ гадость, потому что, поступив так, ты ставишь себя на одну доску со своим обидчиком, становишься похожей на него.

– Просто проглотить обиду, да? – заныла девушка. – Он про меня пакости говорит, врет, что я продукты ворую.

– Я разберусь, – пообещала Мартина. – А ты в другой раз просто скажи: «Ненавидящих и обижающих меня помилуй Господь Человеколюбец, не дай их душам погибнуть из-за меня грешной».

– И все? – удивилась Элиза.

– Да, – кивнула Мартина, – сразу станет легче.

За несколько лет хозяйка сделала из неловкой, не очень умной Элизы воспитанную, способную общаться на равных с людьми разных сословий, прекрасно разбирающуюся в этикете, замечательно ведущую хозяйство и никогда не опускавшуюся до выяснения отношений девушку. Мартина любила Элизу и в конце концов назначила ее управляющей замком Олаф. А Элиза обожала Мартину, прикажи та прыгнуть в огонь, Гант бы, не задумываясь, шагнула в костер.

У владелицы Олафа было двое сыновей. Старший, Эдмунд, был бонвиван, безобразник, большой любитель разных удовольствий. Элиза только диву давалась, глядя на то, как умная Мартина, которая чуяла ложь за версту, верила обманщику. Эд постоянно под благовидным предлогом просил у матери деньги и всегда их получал. Однажды управляющая не выдержала и решила открыть госпоже Хансон глаза. Прямо сказать ей то, что вертелось на языке, Элиза не могла, поэтому она пошла обходным путем. В субботу девушка, как всегда, пришла с амбарной книгой, куда записывала расходы на хозяйство, и, доложив о финансах, забормотала:

– Госпожа Мартина, вы выписали Эдмунду денег на покупку редких книг в антикварной лавке.

– Да, – подтвердила хозяйка, – мальчик увлечен историей, он начал собирать старинные учебники, составляет коллекцию. Каждый раз, откопав и купив раритет, Эд мне его показывает. В среду принес потрясающей красоты атлас птиц, его сделали монахи в тысяча пятьсот двенадцатом году. Текст – просто образец каллиграфии, рисунки восхитительны. Да что я тебе рассказываю! Эд при тебе это чудо демонстрировал.

– Да, – согласилась Элиза, – а еще неделю назад молодой хозяин приобрел анатомический атлас.

– Удивительная вещь! – восхитилась Мартина. – Эд умеет найти уникум.

– У нас в доме завелся вор, – пробормотала девушка, – роскошное издание про птиц, атлас и другие фолианты, которые господин Эдмунд в этом месяце принес, исчезли из библиотеки.

– Не может быть, – изумилась Мартина, – ты ошибаешься.

– Их там нет, – уже твердым голосом заявила управляющая, – я вчера проверила, на полках пусто. Осматривать наши шкафы я отправилась после того, как увидела в антикварном магазине соседнего городка книги господина Эдмунда. Кто-то их сдал на продажу.

Лицо Мартины не дрогнуло, но Элиза поняла: хозяйка догадалась, что происходит. Старший сын берет у матери немалые суммы на свою коллекцию, показывает ей фолианты, а потом… снова относит их в лавку и получает неплохие деньги на кутежи. Он решил, что Мартина никогда не заглянет к букинисту в соседнем городке. Что ей там делать? Но владелец лавки выставил одно издание в витрину, и его случайно заметила Элиза.

Управляющая понятия не имела, как мать разобралась с отпрыском, но Эдмунд не выглядел смущенным, гулял по-прежнему с приятелями, в доме постоянно кутила его компания. Утром в спальне старшего сына часто обнаруживались разные девушки, иногда их в его постели бывало несколько. Чтобы по городку не поползли нехорошие слухи, Элиза сама убирала покои безобразника. Один раз парень ущипнул ее пониже спины. Девушка развернулась, изо всей силы отвесила нахалу пощечину и четко сказала:

– Я не твоя шлюха! Еще раз позволишь себе подобное, расскажу все госпоже Хансон.

– Эй! Охамела? – возмутился Эдмунд. – Ты половая тряпка! Мать вмиг вытурит тебя вон. Как ты посмела ударить хозяина?

– Ты не хозяин, – ринулась в бой девушка, – а прожигатель жизни. Противно на тебя смотреть.

– Едва мать умрет, я тебя пинком под зад вон выставлю, – пообещал Эд.

– Если Мартина скончается, я вместе с ней в гроб лягу, чтобы не видеть, как дурак Олаф разоряет! – отчеканила Элиза и убежала.

Вечером того же дня Эд принес ей коробку дорогих конфет и вроде искренне сказал:

– Я и правда идиот. Ты нам как родственница, извини. Сам не знаю, что на меня нашло. Мир?

Элиза кивнула.

– Кто старое помянет, тому глаз вон.

Гант очень любила сладкое, но тот презент даже пробовать не стала, передарила подружке.

У Мартины был еще один сын, младше брата, и у него был другой характер. Тихий, молчаливый юноша, вечно читавший книги или писавший что-то в толстой тетради. В университете Карл не имел и сотой доли популярности Эда, не играл в футбольной команде, не отличался хорошими знаниями, не умел поддержать разговор, и у него всегда потели ладони. Сидел Карл в последнем ряду, если его вызывали к доске, конфузился, начинал заикаться. Но педагоги все равно ставили ему хорошие отметки, потому что Карл очень старался, задания выполнял аккуратно и был сыном Хансонов. Друзей Карл не имел, девочки не хотели на него даже смотреть. Эд подсмеивался над братом, никаких родственных чувств он к нему не испытывал. Мартина старалась социализировать Карла, в детстве она всегда устраивала пышные балы на его день рождения, приглашала толпы детей с родителями. Ребята приходили на торжество, потому что им так велели взрослые, но настоящего веселья никогда не получалось. Будь юноша классическим ботаником в очках, просиживающим брюки в библиотеке и знающим ответы на любые вопросы профессоров, ему бы простили неумение плавать, бегать, улыбаться, мрачный вид и вечно потные руки. Карл мог прибиться к таким же слишком умным студентам, найти себе толстенькую девочку в очках, с рюкзаком, набитым книгами великих древних авторов, и жить счастливо. Но нет! Местные знайки считали Карла глупцом, а веселое студенчество думало, что он идиот. После занятий Карл ехал домой, закрывался в своей комнате и собирал пазлы. Он проводил часы за этим занятием, сидел в тишине, не включая музыку, просто подбирал кусочки, чтобы получилась картина. Когда очередное изображение было закончено, младший Хансон аккуратно наклеивал его на доску и нес матери.

– Милый, это шедевр, – слишком бурно радовалась Мартина и приказывала повесить поделку в гостиной.

– Почему не у себя в покоях? – прервала я рассказ Элизы.

Она показала на стены.

– Мартина была по-настоящему религиозна. Не напоказ. Демонстративно крест поверх одежды не носила, ни с кем бесед на церковные темы не вела. Когда был жив господин Виктор, семья ходила по воскресеньям на литургию. Но в церкви все, кроме Мартины, откровенно скучали и лишь изображали, что участвуют в службе. Думаю, Мартина боялась, что грехи мужа утянут его в ад, вот и таскала того на исповеди да причастия. Надеялась, что Господь простит грешника.

– Виктор сделал что-то нехорошее? – поинтересовалась я.

Элиза потупилась.

– Женщины. Эд в отца удался. Просто Виктор старше был, умнее, хитро концы в воду прятал, никто про его походы налево не знал, кроме меня. Белье господ стирать надо, многое понятно делается, когда исподнее разбираешь. У Виктора оно частенько в губной помаде было испачкано, пахло дешевыми духами, которыми Мартина отродясь не пользовалась. Но я госпоже Хансон о своих открытиях не докладывала. Она и так все понимала, у супругов давно раздельные спальни были, и муж Мартину по ночам никогда не навещал. Постель тоже я меняла. Понимаете, да? Вот Карл обладал другим темпераментом. У него до Елены ни одной девушки не было. Думаю, поэтому она его и окрутила, взяла на секс. Почему Мартина не вешала картины Карла у себя? Он складывал пазлы с изображением военных действий: солдаты, пушки, оружие. Мартине это совсем не по душе было. Посмотрите на стены.

Я кивнула.

– Уже видела. Повсюду библейские сюжеты, над кроватью иконы. Но вот тут слева от шкафа висит небольшая жанровая сценка. Волк с оскаленными зубами наступает на охотника, у того в руках ружье, но оно опущено, похоже, закончились патроны. Это не сцена из Нового или Ветхого Завета.

– Почему? – удивилась Элиза. – Из-за злого зверя, который стоит с обнаженными клыками? Из-за жестокости?

Я показала на противоположную стену.

– «Святой Себастьян, пронзенный стрелами». Ну никак не назовешь это полотно милым. Или вон там копия скульптуры «Битва Геракла с немейским львом», оригинал, если я не ошибаюсь, в Эрмитаже, это уже греческая мифология, но неважно. В спальне нет ни одного простого произведения, все, здесь представленное, копии известных картин. Кроме волка с охотником. Почему я думаю, что сия картина не имеет отношения к Библии?

– Да, – кивнула Элиза, – по какой причине? Вы же не можете помнить всю книгу наизусть, вдруг там где-то упомянут хищник, а некто великий его нарисовал?

Я показала на охотника.

– В давние времена не было стрелкового оружия, причем такого. В руках у человека винтовка Мосина. Она появилась в России где-то в тысяча восемьсот девяностом году и в общей сложности, с незначительными модернизациями, находилась на вооружении войск России и СССР около шестидесяти лет.

– Господи, откуда вы это знаете? – поразилась Элиза.

– Мой папа был генералом, – пояснила я, – правда, доктором наук, ученым, но все равно военным. Он любил оружие, дома его не держал, мама не разрешала, боялась, вдруг выстрелит. Зато книг с рассказами о пистолетах-револьверах-пушках-саблях-мечах в библиотеке была масса, все с картинками, фотографиями. И посмотрите на одежду охотника, она не старинная, такую куртку носил на рыбалку мой отец. Думаю, полотно, выбивающееся из общей стилистики, здесь неспроста. Что вам прошептала Мартина перед смертью и куда она смотрела? На шкаф?

Элиза кивнула.

– А может, на картину с волком? – не утихала я.

– Она впритык к шкафу висит, – пробормотала управляющая.

– Что тоже странно, – подхватила я, – на стене много свободного пространства, а сцена с хищником прижата к стенке шкафа. «Почисти зубы. Раскрой глаз. Еж. Он убивает». Так?

– Вы не ошиблись, – подтвердила Элиза. – Много лет прошло, а голос хозяйки в ушах звучит.

Я прикоснулась к нарисованным клыкам серого разбойника и воскликнула:

– Под холстом колесико.

Мой палец сделал несколько движений, у волка открылся глаз.

– Мама, – попятилась управляющая, – он смотрит.

– Вопрос: куда? – пробормотала я. – Если проведем воображаемую линию от зрачка волка, то где она закончится? Под большой елью.

Элиза подошла к холсту и потрогала изображение дерева.

– Под стволом тоже что-то типа шестеренки.

– Поворачивайте, – велела я. – О! Ежик! Он высунулся из кучи хвороста. Живая картина. Забава детей в докомпьютерную эпоху. Во времена моего детства продавались такие книги, потрешь в одном месте иллюстрацию, человек руку поднимет, тронешь окно дома, оно откроется. Нужно было догадаться, где находятся колесики, которые надо вертеть, этакий прообраз электронных игр.

– Глядите, охотник ружье поднял, – воскликнула Элиза, – когда ежик вылез!

Я начала водить пальцем по дулу винтовки, нашарила пупочку, нажала…

Шкаф совершенно бесшумно сдвинулся с места, открылось узкое пространство. Я без проблем прошла в него, поводила рукой по стене, нащупала выключатель.

– Вот это да! – ахнула управляющая. – Понятия не имела, что здесь такое есть.

Я оглядела тесное помещение. Три стены заняты полками, на одной лежат тетради, совершенно одинаковые, на корешках указаны годы. Мартина, похоже, всю сознательную жизнь вела записи. На другой полированной доске стояли альбомы с фотографиями, на третьей картонные коробки.

– Спасибо, – прошептала Элиза, – вы нашли то, что надо. Архив госпожи. Я рассказала бы вам сценарий фильма, но уже поздно, я очень устала. А завтра сами все увидите. Как это закрыть?

– Давайте выйдем, – предложила я, – и просто толкнем шкаф. Думаю, он на маленьких, почти невидимых колесиках. Задвигается легко, а вот отодвигается с помощью картины.