Глава V. Отмена крепостного права
1. Социально-экономические и политические предпосылки отмены крепостного права
Известно, что крепостное право в России отменено в результате проведения так называемой крестьянской реформы. Разумеется, эта реформа не была ни проявлением «великодушия» императора Александра II, ни следствием распространения в России западноевропейских либеральных идеи, как в свое время пытались доказать дворянско-буржуазные историки. В.И. Ленин в статье «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская революция» на поставленный им вопрос – «Какая же сила заставила их (крепостников – М.Ш.) взяться за реформу?», отвечал: «Сила экономического развития, втягивавшего Россию на путь капитализма. Помещики-крепостники не могли помешать росту товарного обмена России с Европой, не могли удержать старых, рушившихся форм хозяйства. Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России. Крестьянские «бунты», возрастая с каждым десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика, Александра II, признать, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут снизу»[323].
Как подчеркивалось выше, уже во второй половине XVIII в., крепостная система в России полностью исчерпала свои прогрессивные возможности. Свойственные ей формы хозяйства, основанные на подневольном труде и рутинной технике, рушились, поскольку они не способны были обеспечить дальнейшее развитие производительных сил, становившихся все более капиталистическими по своему существу. В результате между производительными силами и господствовавшим укладом жизни образовалось резкое, непримиримое противоречие. Закон обязательного соответствия производственных отношений характеру и уровню производительных сил явно нарушился. Для своего последующего роста производительные силы нуждались в известном просторе, в освобождении от сковавших их феодально-крепостнических пут. В 1860 г. в статье «Савойя, Ницца и Рейн» Ф. Энгельс писал, что в России «сельскохозяйственное и промышленное развитие достигло такой степени, при которой существующие социальные отношения не могут продолжаться. Устранение их, с одной стороны, необходимо, а с другой – невозможно без насильственного изменения»[324].
Тормозящее влияние феодально-крепостнических отношений сказывалось на всех областях народного хозяйства. Возьмем промышленность. Как известно, одним из непременных условий ее развития является наличие свободной рабочей силы, наличие резервной армии труда. Но такую армию нельзя было сформировать в условиях господства феодальной системы хозяйства, когда огромная масса населения была насильственно прикреплена к земле, являлась собственностью помещиков, императорского дома Романовых и помещичьего государства в целом. Вот почему развивавшаяся промышленность России испытывала тогда хронический недостаток рабочей силы. При этом надо иметь в виду, что даже так называемые вольнонаемные рабочие того времени не были еще настоящими пролет ариями. Значительную часть их составляли крепостные крестьяне, которых помещик мог в любое время отозвать с предприятия. Все это крайне отрицательна сказывалось на развитии промышленности, путало коммерческие расчеты предпринимателей.
Вторым основным условием, необходимым для развития промышленности, является наличие широкого внутреннего рынка. Выше уже отмечалось, что на протяжении всей первой половины XIX в. рыночные связи в России росли и крепли. Спрос на промышленные товары постоянно увеличивался не только со стороны господствующих классов, на и со стороны крестьян. И тем не менее внутренний рынок страны в силу господства феодально-крепостнических отношений оставался крайне узким. Почему? Да потому что покупательная способность широких народных масс была чрезвычайна низкой. Крестьяне и низы городского населения, задавленные крепостнической эксплуатацией и непосильными платежами, в большинстве своем не имели средств для покупки промышленных товаров и вынуждены были удовлетворять свои потребности изделиями собственного домашнего производства. Неудивительно поэтому, что промышленные предприятия испытывали в то время определенные затруднения в сбыте готовой продукции.
Наконец, третьим необходимым условием, без которого промышленность не может развиваться, является наличие свободных капиталов. Ведь чтобы построить фабрику или завод, надо было иметь денежные средства. Между тем господствовавшие в стране феодально-крепостнические отношения чрезвычайно сильно задерживали накопление денежных средств у нарождавшейся русской буржуазии. Многие ее представители были выходцами из крепостных крестьян, находились в личной зависимости у помещиков. Последние имели право лишить своих разбогатевших крепостных принадлежавшего им имущества, могли потребовать с них какой угодно оброк. Поэтому крепостные «капиталисты» стремились вложить накопленные деньги не в промышленность, а главным образом в торговлю и ростовщичество, где они меньше поддавались помещичьему учету и контролю. Далее, согласно дореформенному законодательству, крепостные предприниматели не имели права заключать коммерческие сделки от собственного имени. Это они вынуждены были делать через посредство своих помещиков или других подставных лиц, что лишало крепостных предпринимателей необходимой оперативности и нередко приводило к зависимости не только от помещика, но и от купца, от имени которого заключались сделки. Часто случалось, что эти подставные лица попросту обирали крепостных предпринимателей. Что касается выхода «на волю», то при тех требованиях, которые предъявлялись помещиками, он был возможен лишь для очень ограниченного числа крестьян-предпринимателей. Но и это не все. Как уже было сказано, при крепостном праве многие так называемые вольнонаемные рабочие являлись собственностью помещиков. В заработную плату таких рабочих, кроме средств, необходимых для их содержания, входил еще оброк, вносимый помещику. Следовательно, часть прибавочной стоимости, создававшейся в промышленности наемным и рабочими, вместо того, чтобы расходоваться на расширение производства, попадала в карман дворян-душевладельцев и расходовалась ими непроизводительно.
Так конкретно проявлялось тормозящее влияние феодально-крепостнических отношений в промышленности. Еще сильнее оно сказывалось в области сельского хозяйства.
В последние десятилетия существования крепостного права крестьяне, обремененные непомерно тяжелыми феодальными повинностями, не в состоянии были сводить концы с концами и в массе своей разорялись. Из года в год на них накапливались недоимки по платежу оброков и податей. Ухудшалась обработка полей, падала урожайность хлебов, сокращалось поголовье крестьянского скота. Недоедание и ужасные голодовки в крепостных селах стали хроническим явлением. Среди крестьян резко увеличилась смертность, а рождаемость непрерывно падала. По далеко не полным данным, только за два неурожайных года (1848–1849) и только в одной Воронежской губернии от голода и различных, болезней умерло 211 752 человека[325].
Разорение и обнищание крепостных крестьян не могло не сказаться самым отрицательным образом и на хозяйстве помещиков. И это закономерно, потому что крестьянское хозяйство в феодальную эпоху было основой существования крепостного помещичьего хозяйства.
В 40-50-х гг. XIX в. крепостное помещичье хозяйство зашло в безвыходный тупик. В проекте речи дворянам Рязанской губернии известный славянофил А.И. Кошелев писал: «Положение дворянских поместий вообще бедственно: никогда не было столько имений описанных и назначенных в продажу, как ныне; никогда кредит между дворянством не был бессильнее настоящего времени; никогда дворянство не было более, чем ныне, обременено долгами частными и казенными»[326]. Накануне реформы 1861 г. задолженность дворян исчислялась сотнями миллионов рублей. По данным на 1859 г., 65 % всех помещичьих крестьян были заложены и перезаложены в государственных кредитных учреждениях и у частных лиц[327]. Многие дворянские имения были взяты в опеку за неуплату долгов, некоторые из них поступали в продажу с молотка.
Отдельные, более передовые помещики пытались преодолеть кризис феодальной экономики путем перестройки своего хозяйства на научных началах. Они стали внедрять усовершенствованные орудия труда и многопольные севообороты, разводили гурты высокопродуктивного скота, устраивали в имениях разного рода обрабатывающие предприятия и т. д., полагая, что от этого доходы в их карман польются сами по себе как из рога изобилия. Однако опыты организации рационального земледелия и животноводства не прививались на крепостной почве и в большинстве случаев терпели крах. «Хлеб русский на иностранный манер не родится», – иронизировал А.С. Пушкин, рассказывая в повести «Барышня-крестьянка» как помещик Муромцев пытался вести свое хозяйство по английской методе, в результате сам разорился и крестьян своих довел до разорения[328].
В условиях господства крепостного права помещикам невыгодно было применять машинную технику. Ведь за каждую машину надо было платить большие деньги, а труд крепостных крестьян помещикам ничего не стоил. Да и вообще крепостной труд никак не подходил для машинной техники. Дело в том, что машина в руках крепостного крестьянина, не заинтересованного в результатах своего труда, часто ломалась и не оправдывала себя. Кроме того, крепостной крестьянин, трудившийся из-под палки, не только не хотел, но часто просто не мог обращаться с новой техникой, был не в состоянии овладеть ею в силу своей неграмотности и забитости.
Крепостное право стояло непреодолимой преградой и на пути внедрения многопольных севооборотов. Чтобы перейти от традиционного трехполья к плодопеременным севооборотам, необходимо было прежде всего ликвидировать вопиющую чересполосицу, а это невозможно было сделать без ликвидации помещичьего землевладения. Аналогичным было положение и с применением достижений агрономической науки. В дореформенную эпоху достижения агрономической науки не могли найти широкого применения ни в дворянских имениях, где хозяйством в большинстве случаев управляли невежественные бурмистры и приказчики, ни в хозяйстве крестьян, приниженных личной зависимостью и умственной темнотой.
Таким образом, весь ход экономического развития России требовал незамедлительной ликвидации феодально-крепостнических пут. Это и явилось главной экономической причиной, заставившей царя и помещиков взяться за подготовку крестьянской реформы.
Второй такой причиной, по определению В.И. Ленина, явилось поражение царизма в Крымской войне 1853–1856 гг. Развязанная господствующими кругами Турции и ведущих европейских государств, в том числе и царской России, Крымская война еще больше ухудшила и без того чрезвычайно тяжелое положение широких народных масс. Она сопровождалась значительным увеличением количества войск. За два года военных действий в армию и флот было призвано дополнительно около миллиона человек. Кроме того, из хозяйства страны на нужды фронта правительство изъяло до 150 тыс. лошадей. Для крепостного хозяйства, базировавшегося главным образом на применении мускульной энергии, это имело исключительно тяжелые последствия. Война потребовала, далее, громадных денежных средств. За два года войны на нее было истрачено около 500 млн. руб., т. е. почти трехлетний доход государства[329]. В связи с войной резко повысились государственные налоги и всякие другие сборы, для гражданского населения были введены специальные военные повинности: поставка подвод для войск, снабжение действующей армии и ополчения дровами, свечами, соломою, фуражом и даже продовольствием. Все это дополнительным бременем легло на плечи трудящихся и прежде всего крестьянства. В 1855 г., например, только с крестьян Воронежской губернии было взято на обмундирование ополченцев и фуражное довольствие лошадей 313 817 руб. серебром, 2737 четвертей овса и 41 055 пудов сена; сверх того было собрано и отправлено на крестьянских подводах в Крым для действующей армии разного хлеба и фуража до 162 252 четвертей[330]. «Война…, – писал К. Маркс, – потребовала огромных жертв от русских народных масс, жертв, о размерах которых можно судить на основании того простого факта, что в период между 1853 и 1856 гг. сумма необеспеченных бумажных денег, находившихся в обращении, возросла с трехсот тридцати трех миллионов рублей примерно до семисот миллионов рублей, причем это возросшее количество бумажных денег фактически представляло собой налоги, которые государство собрало вперед»[331].
В конечном итоге Крымская война оказала опустошительное воздействие на всю экономику России, поставила ее на грань финансовой катастрофы. Вместе с тем она значительно усилила все внутренние противоречия крепостного строя и еще больше обострила классовую борьбу. Крымская война вскрыла ужасающую технико-экономическую отсталость страны. По выражению В.И. Ленина, она показала всю гнилость и бессилие крепостной России. Война подорвала престиж русского царизма и на международной арене, и внутри страны, ослабила силу его сопротивляемости как главного оплота, стоявшего на защите изживших себя феодально-крепостнических отношений. Ф. Энгельс писал, что в этой войне русский царизм «скомпрометировал Россию перед всем миром, а вместе с тем и самого себя – перед Россией»[332]. На опыте поражения в Крымской войне правительство самодержавного царя лишний раз убедилось, что «жить и управлять по-старому» больше нельзя, что необходимы серьезные перемены в общественном строе государства. «Война доказала, – писал Ф. Энгельс, – что даже из чисто военных соображений Россия нуждается в железных дорогах и крупной промышленности. И правительство принялось выращивать класс русских капиталистов. Но такой класс не может существовать без пролетариата, а для того, чтобы создать элементы последнего, пришлось провести так называемое освобождение крестьян…»[333].
Третьей основной причиной отмены крепостного права в России было нараставшее из года в год крестьянское движение. Оно было той социальной почвой, которая неизбежно порождала, питала и демократизировала антифеодальную, антикрепостническую идеологию в стране. В 1871 г. К. Маркс писал 3. Мейеру: «Идейное движение, происходящее сейчас в России, свидетельствует о том, что глубоко в низах идет брожение. Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа»[334]. Это положение Маркса целиком применимо и к предреформенной России.
Десятки и сотни раз крестьяне пытались разорвать тяжкие цепи крепостного рабства. Десятки и сотни раз они терпели неудачу и поражения, подвергаясь зверским преследованиям со стороны помещиков и карательных органов царизма. Однако никакие репрессии не могли остановить их на пути к заветной цели. Своей самоотверженной борьбой крестьяне до основания расшатали феодальную систему хозяйства и ускорили победу капиталистических производственных отношений.
Особенно большую остроту и широкий размах крестьянское движение получило в период Крымской войны. Эта война до такой степени накалила внутреннюю обстановку в стране, что достаточно было самого незначительного повода, самого нелепого слуха для взрыва стихийного протеста крестьян.
Крестьянское движение периода Крымской войны страдало теми же недостатками, какие были ему присущи на протяжении всей феодальной эпохи – стихийностью, неорганизованностью, локальностью, наивным монархизмом. Но вместе с тем в нем заметны такие черты, которых не наблюдалось в предшествующие десятилетия. Новое заключалось прежде всего в масштабе движения, его размахе. Крестьянское движение этого периода было самым значительным и массовым после восстания под предводительством Е. Пугачева. Оно с большой быстротой развернулось на огромной территории государства, охватив сплошным массивом несколько крупнейших, наиболее густо населенных губерний. В движении прямо или косвенно участвовало много сот тысяч крестьян, причем поведение их отличалось необыкновенной стойкостью и упрямством. Это свидетельствует о том, что классовый антагонизм в стране достиг последней степени напряжения. Казалось, еще одна капля, – и запылает пламя крестьянской войны. Правда, волнения крестьян не переросли тогда в крестьянскую войну, но реальная возможность такого развития событий существовала, что подтверждается многими наблюдательными современниками. Так, известный либерал западнического толка К.Д. Кавелин писал: «Нет такого нелепого слуха, нет такого подобного повода, который бы не служил для крепостных достаточным предлогом для предъявления старинных притязаний на освобождение. Зловещим предзнаменованием служит при этом то обстоятельство, что полумирное восстание крепостных постепенно принимает все более обширные размеры. Все это может убедить даже самого благородного и ослепительного, что народ сильно тяготится крепостной зависимостью, и при неблагоприятных обстоятельствах из этого раздражения может вспыхнуть и разгореться пожар, которого последствия трудно представить»[335].
Необходимо подчеркнуть и то, что в 1854–1855 гг. довольно ярко проявилась солидарность помещичьих, государственных и других разрядов крестьян. Это обстоятельство очень важно, поскольку царское правительство, придерживаясь в своей политике принципа «разделяй и властвуй», постоянно возводило между ними стену недоверия и вражды.
Таковы особенности крестьянского движения периода Крымской войны. Социальная же его направленность не вызывает никаких сомнений. Это была борьба за волю, за освобождение от мучительного крепостного гнета. Крестьяне готовы были претерпеть любые лишения, чтобы только получить желанную свободу. Ради этого они даже соглашались добровольно подставить свою грудь под неприятельские пули на фронте. Конечно, в движении тех лет были налицо и патриотические мотивы, т. е. стремление крестьян принять участие в борьбе с иностранными захватчиками. Однако эти мотивы не следует слишком преувеличивать, как то делают некоторые исследователи, в частности Я.И. Линков. В ходе Крымской войны, когда крестьяне всех центральных губерний России практически не ощущали реальной угрозы чужеземного порабощения, патриотические мотивы в их действиях занимало менее чем второстепенное место. Они являлись своего рода знамением, которым крестьянские массы прикрывали свою многовековую мечту сбросить с себя ненавистное ярмо помещичьей власти. Наглядным примером этого служит тот факт, что с просьбами о поступлении в ополчение, как, например, видно из донесения воронежского губернатора министру внутренних дел, обращались одни лишь помещичьи крестьяне, из других же сословий, за весьма редким исключением, желающих не оказалось[336]. Отмеченный факт, разумеется, не умаляет истинного патриотизма крепостных крестьян, их горячей любви и преданности Родине. Однако свою Родину они хотели видеть не только суверенной по отношению к другим державам, но и освобожденной от феодально-крепостнического рабства.
Крестьянское движение не прекратилось и после окончания Крымской войны. Напротив, вслед за подписанием Парижского мирного трактата в 1856 г. обстановка тревожного ожидания в стране сделалась еще более напряженной, а ничем непреодолимое стремление крестьян к освобождению усилилось как никогда.
Непрерывно нараставшие волнения крестьян и поражение царизма в Крымской войне привели в движение и дворянско-помещичий лагерь. Понимание невозможности сохранить в неизменном виде свое господство в это время глубоко проникает во все слои правящего класса России. В период Крымской войны и после ее окончания среди помещиков и чиновников все чаще начинают раздаваться голоса о необходимости в кратчайший срок покончить с крепостным правом и провести некоторые другие преобразования. Об этом заговорили даже те, кто ранее выступал за незыблемость самодержавно-крепостнических устоев России. Ярким примером в данном случае может служить известный историк М.П. Погодин, являвшийся В 1830–1840 гг. одним из идеологов теории официальной народности. В середине 50-х гг. от пропаганды этой теории он переходит к резкой критике внутренней и внешней политики правительства. В своих «Историко-политических письмах», написанных в период Крымской войны, Погодин приходит к выводу, что Россия переживает «ужасное состояние», что жить и управлять по-старому дальше нельзя, так как это грозит большой опасностью[337]. А опасность шла от крестьян, реальная угроза всеобщего восстания которых стала ощущаться с особой остротой. По свидетельству современников, «страх из-за неповиновения крестьян царил тогда всюду – в столицах и в самых отдаленных закоулках… Крестьянские бунты грезились во сне и наяву»[338].
В середине 50-х гг. XIX в. о необходимости отмены крепостного права стали поговаривать даже в придворных кругах. «Хорошо, что вы заключили мир, – сказал Александру II вернувшийся из Крыма князь М.Д. Горчаков, – больше воевать мы были бы не в силах. Мир даст нам возможность заняться внутренними делами, и этим должно воспользоваться. Первое дело – нужно освободить крестьян, потому что здесь узел всяких зол»[339].
Однако нельзя представлять себе дело таким образом, что все дворяне или, по крайней мере, большинство их уже осознало необходимость отмены крепостного права. Напротив, в массе своей они боялись всякого «колебания устоев», страшились перемен и надеялись палаческим способом отстоять старый порядок.
Одним из влиятельных столпов крепостнического лагеря являлся бывший главнокомандующий русской армией в Крыму светлейший князь А.С. Меншиков, который соглашался освободить крестьян не иначе, как с рассрочкой на 70 лет. Столь же заядлым крепостником в среде высшего чиновничества был московский генерал-губернатор граф Закревский, утверждавший, что отмена крепостного права приведет к крушению всего самодержавного строя в России. «Разве может держаться купол, – говорил он, – когда столбы, на которых он основан, будут уронены»[340]. Тем не менее и в центре, и на местах в это время существовали уже многочисленные сторонники буржуазных преобразований. В январе 1855 г. К.Д. Кавелин писал историку М.П. Погодину: «Даже английский клуб, эта помойная яма барства российского, не слишком враждебно говорит о предстоящей неизбежной развязке крестьянского вопроса»[341].
В середине 1850-х гг. особенно большое возбуждение наблюдалось в среде российских либералов, которые всем ходом экономического развития страны оказались вовлеченными в орбиту капиталистических отношений. В многочисленных рукописных записках, которые ходили по всей России, либералы выражали резкое недовольство внутренней и внешней политикой царского правительства и настаивали на необходимости скорейшего проведения реформ. Однако либералы, выступая против крепостного права и некоторых других безобразных сторон тогдашней российской действительности, хотели преобразовать Россию мирным путем. Они крайне отрицательно относились ко всяким насильственным средствам борьбы. Либералы смертельно боялись движения народных масс и в связи с этим стремились побудить правительство как можно скорее провести ряд реформ сверху.
Страх либералов перед народным движением и стремление их предотвратить революцию частичными уступками сверху – все это особенна ярко отразилось в «Записках» славянофила А.И. Кошелева. «Мы не столько стоим за предоставление людям свободы, – писал он, – сколько против того, чтобы люди у нас ее выхватили; и для того именно, чтобы они ее у нас не выхватили, мы настаиваем на том, чтоб приняты были решительные меры к прекращению крепостного состояния»[342]. «Боже сохрани, – подчеркивал в другом месте названный автор, – если явится какой-нибудь Пугачев: кровь польется рекою»; тогда не только дворяне, «но и само правительство не будет в состоянии защитить себя ни войсками, ни крепостями. Это обстоятельство так важно, что его одного достаточно, чтоб убедиться в необходимости всячески ускорить уничтожение крепостного состояния, как вернейшего и опаснейшего орудия в руках всякого, кто вздумает восстать против существующего строя»[343].
После Крымской войны положение царизма и помещиков в России стало особенно шатким. В стране явно начала складываться революционная ситуация.
Классическое определение революционной ситуации дал В.И. Ленин в работе «Крах II Интернационала». Характеризуя революционную ситуацию, В.И. Ленин выделил три ее главные признака: «1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которою прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции писал В.И. Ленин, – обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. З) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена, привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению»[344].
К исходу 50-х гг. XIX все отмеченные Лениным признаки революционной ситуации, т. е. кризис «верхов», обострение, выше обычного, нужды и страданий крепостных масс и значительное повышение их активности, проявлявшейся в нараставших волнениях, в России были налицо. В такой обстановке самодержавное правительство и его ближайшее аристократически-чиновничье окружение, дабы предупредить революцию взрыв снизу, оказалось вынужденным приступить к подготовке крестьянской реформы.
Нужно подчеркнуть, что Александр II субъективно был далек от каких-либо реформаторских тенденций и настроений, от стремления что-либо изменить в той политической системе, которую он унаследовал от своего отца Николая I. Когда, например, в августе 1855 г. с поста министра внутренних дел был уволен Д.Г. Бибиков, то назначенный на его место С.С. Ланской своим циркуляром заявил, что государь император Александр II поручил ему «ненарушимо охранять права, венценосными его предками дарованные дворянству»[345]. Александр II являлся одним из самых убежденных почитателей николаевской системы и никогда не пытался стать по отношению к этой системе на критическую точку зрения. Напротив, по мере того как Николай I расширял его участие в разных государственных делах, он все более заявлял себя сторонником господствовавших в стране самодержавно-крепостнических порядков. К сказанному необходимо еще добавить, что по отношению к крестьянскому вопросу Александр II был даже реакционнее Николая. Во всех секретных комитетах, которые создавались во второй четверти XIX в., он неизменно поддерживал помещичьи права и интересы. Однако сложившаяся в стране напряженная обстановка заставила его нарушить волю обожаемого им родителя, завещавшего сохранение «во всем существующего порядка без малейшего изменения»[346]. Вопреки своим субъективным убеждениям он вынужден был начать ломку изживших себя феодально-крепостнических отношений, так как понял, что одними военно-полицейскими мерами и частичными уступками уже нельзя остановить назревавший революционный кризис. На повестку, дня необходимо было поставить основной жизненный вопрос государства – отмену крепостного права.
Первые туманные намеки правительства Александра II о его намерении покончить с крепостным правом содержатся в манифесте от 19 марта 1856 г., изданного в связи с подписанием Парижского мирного договора. «При помощи небесного Промысла, всегда благодеющего России, – говорилось в манифесте, – да утверждается и совершенствуется, ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее; да развивается повсюду и с новою силою стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов для всех равно справедливых, всем равно покровительствующих, да наслаждается в мире трудами плодов невинных»[347].
Вскоре после этого Александр II отправился в Москву, где генерал-губернатор граф Закревский попросил его успокоить московских помещиков, встревоженных распространившимися слухами о будто бы готовящемся в столице освобождении крестьян. 30 марта того же года царь выступил на собрании уездных предводителей дворянства Московской губернии и в своей речи оказался вынужденным открыто заявить: «Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращение разных неосновательных толков па предмету столь важному, я считаю нужным объявить вам, что я не имею намерения сделать эта теперь. Но, конечно, господа, сами вы знаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу. Прошу вас, господа, подумать о том, как бы привести это в исполнение. Передайте мои слова дворянству для соображения»[348].
Следует заметить, что московская речь царя произвела на дворян впечатление внезапно разорвавшейся бомбы. Даже министр внутренних дел С.С. Ланской сперва не поверил, когда ему передали о ней. Его сомнения рассеялись лишь после встречи с самим Александрам II, который заявил, что он действительно произнес эту речь и о сказанном не жалеет[349]. В том же 1856 г. царское правительство оказалась вынужденным провести ряд других мероприятий, знаменовавших собою начало подготовки крестьянской реформы, в результате осуществления которой крепостное право в России было отменено.
2. Подготовка отмены крепостного права
Царское правительства приступила к подготовке отмены крепостного права чрезвычайно осторожно и нерешительно. На первых парах оно пытал ась, не затрагивая основных устоев феодального строя, ограничиться проведением лишь довольно умеренных мероприятий по так называемому «улучшению быта помещичьих крестьян». С этой целью весной 1856 г. Александр II поручил министру внутренних дел С.С. Ланскому извлечь из архивов разных ведомств все материалы «по устройству» помещичьих крестьян и на их основании составить историческую записку о крепостном праве в России.
Одновременно, чтобы не вызвать недовольства со стороны дворян, правительство стремилась побудить их самих заняться вопросом преобразования крестьянского быта. Однако такая попытка, предпринятая летом 1856 г. во время коронационных торжеств в Москве, не увенчалась успехом. Помещики упорно уклонялись от предложений правительственных агентов. «Большая часть представителей поземельных владельцев, – вспоминал А.И. Левшин, – вовсе не была готова двинуться в новый путь, никогда не обсуждала крепостного состояния с точки зрения освобождения; и потому при первом намеке о том изъявляла удивление, а иногда и непритворный страх»[350]. Характерно, что не поддавались никаким уговорам даже те дворяне, которые совершенно ясно видели и понимали неизбежность отмены крепостного права. Как выразился Ю. Самарин, они опасались «одинаково народной расправы и внезапного, неподготовленного распоряжения правительства»[351].
В конце 1856 г. Министерства внутренних дел довело до сведения царя, что несмотря на неоднократные внушения дворянам через их предводителей о необходимости начать работу по подготовке крестьянской реформы, они продолжают отговариваться тем, что «не знают, на каких началах правительства желает устроить дело, а сами придумать не могут»[352]. Только помещики Виленской, Гродненской и Ковенской губерний, дабы избежать введения невыгодных для них инвентарных правил, выразили желание, по крайней мере на словах, пойти навстречу видам правительства. В связи с этим виленскому генерал-губернатору В.И. Назимовy было дано указание объявить Дворянам вверенного ему края, чтобы они, «не стесняясь прежними постановлениями и инструкциями», указали свой способ преобразований быта крепостных крестьян.
Между тем к осени 1856 г. все дела об устройстве помещичьих крестьян, производившиеся в разное время и в разных учреждениях, были сконцентрированы в Министерстве внутренних дел, которое составило о них отчет и соответствующую историческую записку. В этой записке, написанной товарищем министра внутренних дел А.И. Левшиным, была высказана мысль о целесообразности создания комитета из людей, «убежденных в необходимости идти к новому порядку, не останавливаясь ни на минуту». Такой комитет под председательством царя возник в начале 1857 г. и получил название секретного. Он был создан по образцу комитетов, заседавших при Николае I. Вновь созданный Секретный комитет, как и его предшественники, должен был заняться вопросом преобразования быта Помещичьих крестьян. 9 февраля 1857 г., сообщая матери о начале работы Секретного комитета, Александр II заявил, что причинами, толкнувшими его на создание этого комитета, послужили «неустойчивые отношения, которые теперь существуют между крестьянами и их собственниками, и страшное для государства движение крестьян»[353].
В секретный комитет вошли: председатель Государственного совета князь А.Ф. Орлов, шеф корпуса жандармов князь В.А. Долгоруков, министр государственных имуществ М.Н. Муравьев (вешатель), министр внутренних дел С.С. Ланской, главноуправляющий путями сообщения К.В. Чевкин, министр финансов П.Ф. Брок, член Государственного Совета князь П.П. Гагарин, граф В.Ф. Адлерберг, барон М.А. Корф, генерал-адъютант Я.И. Ростовцев (в 1825 г. выдавший декабристов) производителем дел комитета был назначен государственный секретарь В.П. Бутков. В большинстве своем это были отъявленные крепостники, крайне несочувственно относившиеся к освобождению крестьян. Вот почему работа вновь созданного Секретного комитета почти не двигалась с места. А.И. Левшин в своих воспоминаниях отмечал, и что по своему составу комитет «был весьма неудачный, и потому не мудрено, что он первое полугодие только смотрел на зверя, ему указанного, и ходил около него, не зная с какой стороны к нему подступить»[354].
На первом своем заседании, состоявшемся 3 января 1857 г., члены Секретного комитета приняли решение, что преобразование быта помещичьих крестьян должно быть произведено постепенно, «без крутых и резких поворотов», путем целого ряда мелких и мельчайших уступок и уступочек. При этом они делали упор на то, что крепостные крестьяне будто бы совершенно не готовы к получению «внезапно и вдруг» свободы, и что немедленное объявление их вольными «расстроит вековые отношения их к помещикам» и поколеблет «спокойствие и порядок в государстве»[355].
17 августа 1857 г. Секретный комитет, руководствуясь указанными выше соображениями, постановил подразделить преобразование крестьянского быта на три периода: подготовительный, переходный и окончательный. Подготовительный период решено было посвятить сбору необходимых сведений, которые могли понадобиться членам комитета впоследствии. В продолжение этого периода предполагалось «смягчить и облегчить крепостное состояние» главным образом путем предоставления помещикам более широких возможностей отпускать крестьян «на волю» по взаимным с ними соглашениям. Никакого конкретного срока для подготовительного периода комитет не назначил. В переходный период на основании собранного материала комитет намеревался составить временное законоположение о помещичьих крестьянах, дав последним право выкупа в собственность усадеб и право пользования некоторым Количеством полевой земли за оброк или барщину помещику. Переходный период намечалось растянуть приблизительно на десять лет. Крестьяне в это время обязаны были оставаться «более или менее крепкими земле». И только с наступлением третьего периода комитет обещал дать крепостным крестьянам «полную» личную свободу и места усадебной оседлости, тогда как вся полевая земля, сенокосные и прочие угодья объявлялись неограниченной собственностью помещиков[356]. При этом члены комитета лицемерно заявляли, что крестьяне «без нивы» якобы жить могут, но даровать им свободу без жилища, без крова, без гнезда было бы «не человеколюбиво»[357].
Тем не менее и такой архиреакционный план «освобождения» помещичьих крестьян члены Секретного комитета приняли с большим колебанием. Они явно стремились затянуть дело с подготовкой крестьянской реформы на неопределенно долгое время с тем, чтобы в удобный момент потопить его в море бумаг бюрократически-канцелярской переписки. Например, члены комитета – министр государственных имуществ М.Н. Муравьев и государственный секретарь В.И. Бутков летом 1857 г. разъезжали по России и прямо агитировали против предпринимавшейся реформы. В разговоре с предводителями дворянства Муравьев заявлял во всеуслышание, что крепостное право отменено не будет[358].
Складывавшаяся в стране революционная ситуация сорвала все замыслы замаскированных и открытых крепостников. Под ее непосредственным давлением 20 ноября 1857 г. Александр II вынужден был подписать на имя виленского генерал-губернатора В.И. Назимова специальный документ, вошедший в историю под названием рескрипта. В рескрипте повелевалось открыть в трех литовских губерниях подготовительные комитеты и одну общую комиссию в Вильне для составления проекта положения «об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян». При этом члены на– званных комитетов обязаны были руководствоваться следующими основными принципами, изложенными в царском рескрипте:
«1. Помещикам сохраняется право собственности на всю землю, но крестьянам оставляется их усадебная оседлость, которую они, в течение определенного времени, приобретают в свою собственность посредством выкупа; сверх того, предоставляется в пользование крестьян надлежащее, по местным удобствам, для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиком, количество земли, за которую они или платят оброк, или отбывают работу помещику.
2. Крестьяне должны быть распределены на сельские общества, помещикам же предоставляется вотчинная полиция; и
3. При устройстве будущих отношений помещиков и крестьян должна быть надлежащим образом обеспечена исправная уплата государственных и земских податей и денежных сборов»[359].
Рескрипт Назимову явился первой официальной правительственной программой крестьянской реформы 1861 г. Анализируя его содержание, мы видим, что в тот период царское правительство еще не ставило вопрос об отмене крепостного права. Напротив, в рескрипте недвусмысленно подчеркивалось, что крестьянская реформа нисколько не должна нарушить существовавшего тогда хозяйственного устройства помещичьих имений[360]. Рескрипт Назимову оставлял крестьян в полной экономической и юридической зависимости от их владельцев. Не случайно поэтому само слово «освобождение» отсутствует в рескрипте. Вместо него употреблена крайне неопределенная фраза – «улучшение быта помещичьих крестьян», хотя и она далеко не отвечала духу документа.
24 ноября 1857 г. копии с рескрипта Назимову правительство разослало «для сведения и соображения» всем губернаторам и губернским предводителям дворянства. 5 декабря Александр II подписал аналогичный по содержанию рескрипт на имя петербургского генерал-губернатора П.Н. Игнатьева. Спустя три дня копии с рескрипта Игнатьеву были также отправлены во все губернии. Наконец, 17 декабря 1857 г. правительство напечатало рескрипты в газетах. Таким образом, крестьянский вопрос впервые за всю свою историю был вынесен из тиши секретных комитетов. Царское правительство полагало, что сделавшись гласным, рескрипты внесут успокоение в среду угнетенных масс. Но его расчеты оказались явно ошибочными. Открытая постановка крестьянского вопроса еще больше обострила классовые противоречия между помещиками и их крепостными. После опубликования рескриптов правительство не могло уже повернуть вспять без риска вызвать взрыв всеобщего народного восстания и вынуждено было поторопиться с подготовкой крестьянской реформы.
Рескрипты Александра II произвели на помещиков России очень грустное и тревожное впечатление. Эти рескрипты, заявил товарищ министра внутренних дел А.И. Левшин, могут произвести в стране такое сальто-мортале, от которого все государственное устройство полетит вверх дном[361]. 10 декабря 1857 г. министр внутренних дел Ланской секретно запрашивал губернаторов и губернских предводителей дворянства об отношении дворян разных районов к царским рескриптам. Но общий тон ответов был далеко неутешительным: «идеи крепостников торжествовали почти всюду»[362]. Шеф корпуса жандармов в своем отчете за 1858 г. писал, что большая часть помещиков рассматривает крестьянскую реформу как «несправедливое отнятие у них собственности» и как «будущее разорение»[363].
Встревоженные началом подготовки крестьянской реформы, отождествляя собственные интересы с потребностями народа, крепостники пытались доказать, что малейшее нарушение их владельческих прав чревато гибельными последствиями для всей нации, поставит страну перед катастрофой. Например, воронежский губернский предводитель дворянства князь И.В. Гагарин в конфиденциальном донесении министру внутренних дел заявлял, что от намеченной правительством реформы помещичье хлебопашество и животноводство совершенно разрушатся, «промышленность заводская и фабричная будет парализована», «города и армия останутся без снабжения», а освобожденные от дворянской опеки крестьяне «впадут в разорение и обнищание»[364]. Выступая против реформы, крепостники до небес превозносили господствовавшие в стране порядки, уверяли всех и вся, что крестьяне вполне довольны «крепкой связью» с помещиками и не имеют ни малейшего желания освободиться от их попечительства.
Известный деятель Земского отдела Министерства внутренних дел Я.А. Соловьев в своих «Записках» отмечал, что ни в одной губернии не обнаружилось безусловного сочувствия и желания помещиков к освобождению крестьян на предложенных в рескриптах условиях, что отовсюду поступали отзывы о невероятных затруднениях и даже совершенной неприменимости указанных в рескриптах начал[365].
Оппозиция дворянства, разумеется, не представляла серьезной опасности для правительства, что прекрасно понимало III отделение. «Хотя почти все дворяне недовольны и хотя некоторые из них выражаются иногда с ожесточением, – писал начальник III отделения в отчете за 1858 г., – но подозревать их в злоумышленном противодействии правительству или в наклонности к каким-либо тайным замыслам нет еще основания. Весь ропот их проистекает от опасений, что достаток их уменьшается, а у многих даже уничтожается, и эти опасения столь близки сердцу каждого, что ропот дворян есть явление весьма естественное»[366]. Такого же мнения о дворянской оппозиционности был и сам Александр II. Несмотря на то, что «значительная часть дворянства упрямится, не понимая всей важности работы и крича о несправедливости, – писал царь своему наместнику на Кавказе А.И. Барятинскому, – он (Александр II – М. Ш.) все же надеется, что все со временем успокоится и правительство намерено твердо идти своим путем»[367].
Итак, мы остановились на первых рескриптах Александра II, содержавших основные начала крестьянской реформы, и на отношении к ним поместного дворянства. В течение 1858 г. идентичные по содержанию рескрипты были даны всем губернаторам и генерал-губернаторам России в соответствии с предписанием этих рескриптов на местах стали создаваться специальные губернаторские комитеты.
Формально губернские комитеты открывались как будто бы по «ходатайствам» самого дворянства. Обычно дворяне каждой губернии направляли на имя царя адрес с просьбой разрешить им заняться составлением проекта крестьянской реформы. Рескрипты Александра II являлись своеобразным ответом царского правительства н а эти «всеподданнейшие» адреса поместного дворянства.
По своему составу губернские комитеты были чисто дворянскими. В них входили депутаты, избиравшиеся помещиками из своей среды (два депутата от каждого уезда) и два так называемых члена от правительства, назначавшихся губернаторами. Члены от правительства также являлись местными помещиками, но в силу своего официального положения они обязаны были защищать не личные, а общегосударственные интересы. Председателями комитетов назначались губернские предводители дворянства.
Между прочим, некоторые дворяне пытались протестовать против назначения в губернские комитеты членов, от правительства, видя в этом знак недоверия к себе со стороны верховной власти. Энергичнее других протестовал в письме к Министру внутренних дел воронежский губернский предводитель дворянства И.В. Гагарин. В связи с этим Министерство внутренних дел выступило с таким лицемерным заявлением, что поскольку крестьяне не входят в состав губернских комитетов, то члены от правительства должны отчасти заменить представительство их интересов.
Открытию губернских комитетов предшествовали уездные дворянские собрания, на которых были предварительно обсуждены важнейшие вопросы крестьянской реформы и приняты соответствующие наказы депутатам. В результате депутаты от уездов прибыли в губернские комитеты с готовыми постановлениями, которые фактически играли роль императивных мандатов.
8 января 1858 г. на базе бывшего Секретного комитета был образован Главный комитет по крестьянскому делу он руководил деятельностью всех губернских комитетов. В его состав вошли генерал-адъютант Я.И. Ростовцев, граф Блудов, граф Адлерберг, барон Корф, министр внутренних дел Ланской, князь П. П. Гагарин и ряд других лиц. Председателем Главного комитета первоначально являлся граф А.Ф. Орлов, а затем великий князь Константин Николаевич.
На первых порах предполагалось, что каждый губернский проект в отдельности будет рассматриваться и утверждаться непосредственно Главным комитетом по крестьянскому делу с участием депутатов, командированных местным дворянством. Но в связи с усилившейся угрозой всеобщего крестьянского восстания дело приняло несколько иной оборот. Осенью 1858 г. правительство вынуждено было внести существенные изменения в первоначальную программу реформы.
Согласно новым правительственным указаниям:
1. Личная зависимость крестьян от помещиком упразднялась. Крестьяне должны были получить «права свободных сельских сословий личные, по имуществу и по праву жалобы», а также право самоуправления в их сельском быту. В постановлении Главного комитета, утвержденном Александром II 4 декабря 1858 г., говорится: «Власть над личностью крестьянина, по пополнению или нарушению им обязанностей члена сельского общества, сосредоточивается в мире и его избранных. Помещик должен иметь дело только с миром, не касаясь личностей».
2. Барщина подлежала уничтожению в кратчайшее время путем перевода барщинных крестьян на оброк.
3. Конечной целью реформы был признан выкуп крестьянами не только их усадебной оседлости, но и полевых наделов при содействии казны гарантиями, посредничеством и кредитом[368].
С точки зрения новых правительственных установок проекты многих губернских комитетов, составленные по первоначальной программе, оказались устаревшими и требовали переработки. Тогда решено было создать при Главном комитете в Петербурге Редакционные комиссии, открытие которых состоялось 4 марта 1859 г. В состав этих комиссий, кроме чиновников различных центральных учреждений, вошли «опытные эксперты» от помещиков – всего 31 человек. Председателем Редакционных комиссий был назначен Я.И. Ростовцев, который принадлежал к либерально-настроенным чиновникам, понимавшим необходимость отмены крепостного права. Редакционные комиссии подразделялись на четыре отделения: юридическое, административное, хозяйственное и финансовое.
Задача Редакционных Комиссий заключалась в том, чтобы свести воедино проекты, выработанные губернскими комитетами, и затем, учитывая последние распоряжения правительства, составить проект одного общего для всей империя положения о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости, и особые местные положения, которые регулировали бы поземельные отношения и повинности крестьян в отдельных регионах страны.
Редакционные комиссии работали с 4 марта 1859 г. по 10 октября 1860 г. Их заседания, как и заседания губернских комитетов, протекали в обстановке ожесточенных споров и столкновений между представителями различных помещичьих группировок.
Как уже говорилось, под давлением складывавшейся революционной ситуации царское правительство вынуждено было пойти на большие уступки, чем это предусматривалось первыми рескриптами Александра II. Поэтому проект реформы, составленный Редакционными комиссиями с учетом изменившейся правительственной программы, существенно отличался от проектов губернских комитетов. Так, Редакционные комиссии несколько сократили повинности крестьян в пользу помещиков. Размеры же земельных наделов, установленные ими, напротив, превышали более чем вдвое нормы большинства губернских комитетов. Разумеется, Редакционные комиссии в данном случае абсолютно не намерены были «обобрать» Помещиков. Как подчеркивал Я.И. Ростовцев, самую мысль об Этом они считали «бесчеловечною и бесцельною, тем более, что 8/10 членов комиссии суть сами помещики, а некоторые из них из них и весьма богаты»[369]. Тем не менее проект Редакционных комиссий вызвал среди помещиков настоящий переполох. Например, богучарский уездный предводитель дворянства доносил воронежскому губернатору, что местные помещики пришли «в ужас и уныние» от постановлений Редакционных комиссии. Если эти постановления, «чего боже сохрани», осуществляется, заявлял он, дворянство окажется нищим и «никогда уже не поправится»[370].
Желая рассеять возникший среди дворян страх и возможно лучше учесть их запросы, правительство разрешило губернским комитетам по окончании работы избрать из своей среды по два депутата и прислать в Петербург. Депутаты от губернских комитетов рассчитывали принять широкое участие при окончательном обсуждении проекта крестьянской реформы в высших правительственных инстанциях. Такого рода обещание Александр II дал дворянству еще летом 1858 г. во время своего путешествия по России. Однако в дальнейшем, в связи с тем, что точка зрения правительства на содержание реформы вследствие роста крестьянских волнений заметно изменилась и пришла в известное противоречие с решениями губернских комитетов, полномочия депутатов с мест решено было ограничить. Согласно особой инструкции, подписанной Александром II, губернским депутатам запрещалось касаться общих начал реформы. Их роль по существу была сведена к обязанности давать письменные ответы и устные объяснения на вопросы, предложенные Редакционными комиссиями.
Избранные губернскими комитетами депутаты были вызваны в Петербург двумя потоками: первый (от 21 комитета) в августе 1859 г. и второй (от остальных 24 комитетов) – в феврале 1860 г. Прибыв в Петербург, губернские депутаты подвергли проект Редакционных комиссий резкой критике и справа, и слева. Почти все они считала нормы крестьянские наделов, определенные Редакционными комиссиями, слишком высокими, а размеры оброка – явно низкими, возражали против установления неизменности крестьянских повинностей, доказывая, что при непрерывном возрастании цен на землю такая мера несправедлива. При этом одна часть депутатов, преимущественно от промышленных губерний, требовала обязательного выкупа крестьянами полевой земли, другая, напротив, добивалась возвращения ее в полное распоряжение помещика по истечении временнообязанного периода. Некоторые из губернских депутатов выразили полное несогласие с Редакционными комиссиями и пытались заново перекроить составленный ими проект реформы. Особенно ожесточенным атакам они подвергли принцип обязательного наделения крестьян полевою землею в постоянное пользование. Например, депутат от Воронежского комитета И.В. Гагарин, выступая на заседании Редакционных комиссий 24 октября 1859 г., заявил, что даровать крестьянам право бессрочного пользования полевыми угодьями – это значит вводить добровольно повсюду «начала коммунизма»[371]. Гагарин назвал действия Редакционных комиссий произвольными, а их проект абсолютно неприемлемым для помещиков Воронежской губернии. Он требовал сокращения крестьянских наделов, определенных Редакционными комиссиями, по крайней мере, наполовину и одновременно добивался повышения размера повинностей в пользу помещиков. Вместе с тем Гагарин упорно настаивал на том, чтобы после окончания переходного периода вся поместная земля была признана исключительной собственностью дворянства.
Крепостнические притязания дворянских депутатов от губернских комитетов привели к тому, что Редакционные комиссии должны были несколько изменить ранее принятые постановления. Эти изменения касались преимущественно экономической стороны проекта реформы. В частности, размеры душевого оброка для многих местностей были повышены, а нормы крестьянских наделов урезаны. Под прямым давлением депутатов от губернских комитетов Редакционные комиссии, отказавшись от принципа неизменности крестьянских повинностей в пользу помещиков, установили 20-летний срок для их переоценки.
В феврале 1860 г. вместо умершего Я.И. Ростовцева председателем Редакционных комиссии был назначен реакционер В.Н. Панин, при поддержке котоого крепостники надеялись похоронить реформу. Не случайно А.И. Герцен поместил известие о назначении Панина председателем Редакционных комиссии в траурной рамке.
10 октября 1860 г. Редакционные комиссии были закрыты. Выработанный ими проект реформы поступил в главный комитет, где он обсуждался, причем опять в строгой тайне, на 45 заседаниях. Характерно, что секрет распространялся и на бывших членов Редакционных комиссий. Ради удовлетворения алчности помещиков-крепостников члены Главного комитета еще раз пересмотрели нормы крестьянских земельных наделов в сторону их сокращения, а размер оброка повысили. Особенно непримиримую позицию в Главном комитете занял граф Панин. Он решительно отказался признать заключения Редакционных комиссий, которые в течение шести месяцев находились под его председательством. Спешно перекраивая нормы крестьянских наделов, определенных Редакционными комиссиями, Панин засиживался до глубокой ночи. По ироническому замечанию современников, «только позднее время спасло русского крестьянина от еще худшего»[372].
27 января 1861 г. проект реформы поступил в Государственный совет и рассматривался там с 28 января по 17 февраля. На первом заседании с речью выступил Александр II, который потребовал от членов совета, чтобы обсуждение «крестьянского дела» было завершено ими «в первую половину февраля и могло быть объявлено к началу полевых работ… Всякое дальнейшее промедление, – сказал царь, – может быть пагубно для государства»[373]. Наряду со страхом перед возможностью взрыва всеобщего крестьянского восстания речь Александра II выражала всемерную заботу об охране интересов помещиков. «Я надеюсь, господа, – заявил он, – что при рассмотрении проектов, представленных в Государственный совет, вы убедитесь, что все, что можно была сделать для ограждения выгод помещиков, сделано, если же вы найдете нужным в чем-либо изменить или добавить представляемую работу, то я готов принять ваши замечания»[374]. Члены Государственного совета не замедлили воспользоваться случаем и по предложению князя П.П. Гагарина к выработанному Редакционными комиссиями проекту приняли еще одно дополнение, направленное на защиту интересов дворян. Это дополнение вводило четвертные или «дарственные» наделы, а которых будет сказано далее.
19 февраля 1861 г. Александр II подписал, наконец, законопроекты о крестьянской реформе, которые вошли историю под названием «Положений 19 февраля». В тот же день был подписан специальный манифест, возвещавший об отмене крепостного права в России.
3. Военно-полицейские мероприятия царского правительства перед объявлением крепостным крестьянам «воли»
Царское правительства прекрасна понимало, что «Положения 19 февраля» с точки зрения крестьянских представлений о воле совершенно неудовлетворительны и что обнародование этих документов может вызвать повсеместно взрыв народного возмущения. Не случайно поэтому даже к войнам с внешними врагами оно никогда не готовилось так тщательно и лихорадочно, как ко дню объявления крепостным крестьянам «воли».
В начале февраля 1861 г., когда составленный Редакционными комиссиями проект реформы обсуждался в Государственном совете, правительство приняло решение командировать во все губернии по одному светскому генерал-майору или флигель-адъютанту для оказания помощи местной администрации па проведению в жизнь новых законоположений о крестьянах и по сохранению в дворянских имениях «порядка и спокойствия». Время пребывания этих лиц в губерниях не ограничивалась каким-либо определенным срокам, а ставилось в зависимость от конкретных обстоятельств.
Наряду с этим была произведена перегруппировка войск соответственно количеству крепостного населения к той или иной местности и степени напряженности обстановки в помещичьих имениях.
Стремясь любыми средствами не дать пламени народной борьбы разгореться до степени революционного пожара, департамент полиции секретным отношением от 16 февраля 1861 г. сообщил всем губернаторам, что за содействием воинских команд для подавления крестьянских волнений следует обращаться, с целью «выигрывания времени», не по инстанции, а непосредственно к командирам ближайших воинских частей и подразделений[375]. В свою очередь Военное министерство издало приказ о «непременном и безотлагательном» исполнении начальникам воинских команд всех требований гражданских властей.
Накануне обнародования манифеста и «Положении 19 февраля» особенно экстраординарные меры правительство принимало в столице Российской империи – Санкт-Петербурге. Здесь во всех казармах пехотных и гвардейских полков личному составу были розданы боевые патроны, заряжены орудия, приготовлены необходимые средства к защите Зимнего дворца, Петропавловской крепости, Адмиралтейства, телеграфной станции, вокзалов и других наиболее важных пунктов и Учреждений. Вместе с тем в каждом полицейском участке столицы царская администрация заблаговременно заготовила по несколько возов розог и скрытно расположила там по одной роте солдат с заряженными винтовками. Офицерам этих рот было велено во всем повиноваться участковому полицейскому начальству и немедленно стрелять, в кого он прикажет[376]. 4 марта генерал-губернатор Петербурга граф Игнатьев разослал командирам частей столичного гарнизона специально и приказ с подробным указанием, в какие именно пункты города отряжать войска и как им поступать «при первых признаках уличного смятения»[377]. Так, по этом приказу 4 батальона пехоты, 24 орудия и 6,5 эскадронов кавалерии лейб-гвардии Преображенского полка обязаны были сосредоточиться на Дворцовой площади Подразделениям лейб-гвардии Семеновского полк предписывалось занять мосты и подъезды к зимней резиденции царя. Вместе с тем корпус жандармов получил задание задерживать всех «подозрительных» людей и никого не впускать в столицу, а также не выпускать из нее без особой предосторожности[378].
Для борьбы с ожидавшимися массовыми народными волнениями была привлечена и церковь. Согласно правительственным указаниям, духовенство обязывалось применять все средства религиозного воздействия на крестьян, дабы «отвратить их от неповиновения властям предержащим».
Таким образом, для предотвращения крестьянской революции был приведен в состояние мобилизационной готовности весь гигантский аппарат самодержавно-полицейской власти как в центре страны, так и на периферии. Тем не менее это не могло рассеять опасений помещиков, что неудовлетворительность реформы вызовет «поножовщину». 16 апреля 1861 г. в газете «Русская речь» появилась статья под названием «Письмо из Воронежа». У «некоторых господ, – сообщал автор данной статьи, – неуверенность в волнении народном дошла до такой степени, что они переселились из деревень в города»[379]. Многие помещики запасались в то время оружием. В этом отношении характерным является донесение одного из агентов III отделения который еще в 1859 г. писал своему начальству: «В здешних оружейных магазинах требование на оружие увеличилось. Покупают в особенности помещики и большей частью револьверы. Все вообще покупающие сильно беспокоятся о самосохранении и ожидают непременно стычек со своими крестьянами при решении крестьянского вопроса, почему и запасаются оружием. Из разговоров со многими покупателями слышны жалобы, что все крестьяне теперь уже вышли из всякого повиновения…, если же будет объявлено освобождение, то они готовы будут перерезать всех помещиков»[380].
Накануне обнародования манифеста и «Положений 19 февраля» в ряде местностей дворянские семьи поспешно укладывали дорожные чемоданы и готовились к бегству за границу. На случаи народного восстания была приготовлена к эвакуации из столицы и царская семья. Некоторые помещики составляли даже завещания. Воронежский штаб-офицер корпуса жандармов в одном из секретных донесений в III отделение писал, что помещики губернии ощущают столь сильный инстинктивный страх за последствия подготовленной реформы, что придают второстепенное значение собственным материальным выгодам и заботятся теперь лишь о том, как бы «остаться живыми»[381].
Как уже отмечалось, манифест и проект «Положений» о крестьянах Александр II подписал 19 февраля 1861 г., но обнародование их началось только спустя две недели. Главной причиной этого была общая неподготовленность правительства.
В самом деле, чтобы обнародовать манифест и «Положения 19 февраля», следовало их сперва размножить в достаточном количестве экземпляров и затем доставить во все присутственные места, церковные приходы и те многочисленные дворянские поместья, на которые они распространялись. Однако при тогдашнем состоянии полиграфической промышленности, путей сообщения и средств передвижения, разумеется, невозможно было столь обширные документы быстро напечатать и разослать по необъятным просторам Российский империи. Но это не все. Двухнедельный срок со дня подписания манифеста до объявления крестьянам «воли» оказался нужным царскому правительству еще и для того, чтобы завершить неоконченную передислокацию войск, а также подготовить соответствующим образом армию чиновников и духовенство к проведению в жизнь новых законоположений о крестьянах.
Обнародование «Положений 19 февраля» началось 5 марта 1861 г. в Москве и Петербурге, а закончилось 2 апреля в Кишиневе. Как свидетельствуют современники, в день объявления крепостным крестьянам «воли» обе столицы выглядели словно крепости, оказавшиеся на осадном положении. Всюду по их улицам и площадям непрерывно курсировали пешие и конные патрули, а церкви, пока там шло чтение манифеста, были окружены значительными отрядами войск.
Что же представляла собой та «воля», которую столь продолжительное время готовили закрепощенными массам дворяне и правительство самодержавного царя? Другими словами, каково содержание «Положений 19 февраля»?
4. Содержание «Положений 19 февраля 1861 года» и некоторые итоги их реализации
В первой и второй статьях «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», провозглашалось, что «крепостное право на крестьян, водворенных в помещичьих имениях, и на дворовых людей отменяется навсегда… Крестьянам и дворовым людям, вышедшим из крепостной зависимости, предоставляются права… свободных сельских обывателей, как личные, так и по имуществу»[382]. Это значит, что крестьян нельзя было больше продавать, дарить, завещать, закладывать, обменивать на собак или проигрывал в карты. Из простой материальной вещи помещика, его фактического раба крестьянин превращался в личность, наделенную определенными гражданскими правами. Не спрашивая согласия помещика, он мог теперь приобретать на свое имя движимое и недвижимое имущество, строить всякого рода промышленные предприятия, заниматься торговлей и промыслами, заключать коммерческие договоры, брать подряды, предъявлять, иски, подавать жалобы, жениться и выходить замуж и т. д. Такого рода изменения в положении крестьянских масс были, несомненно, прогрессивным явлением, поскольку объективно они способствовали более быстрому развитию в стране капиталистических производственных отношений. В.И. Ленин писал: «Поскольку крестьянин вырывался из-под власти крепостника, постольку он становился под власть денег, попадал в условия товарного производства, оказывался в зависимости от нарождавшегося капитала»[383].
Согласно «Общему положению», бывшие крепостные крестьяне получили право создавать свои органы управления. Низшей ступенью этих органов являлись сельские общества, в состав которых входили все крестьяне-домохозяева. Члены каждого сельского общества периодически созывались на сходы, где они избирали сельского старосту и сборщика податей. В крупных населенных пунктах крестьянам разрешалось также избирать смотрителей хлебных запасных магазинов, смотрителей училищ и больниц.
Ряд смежных сельских обществ объединялись в волость, которая территориально обычно совпадала с церковным приходом. В волости в свою очередь созывались сходы, которые составлялись из сельских и волостных должностных лиц и из крестьян, избиравшихся от каждого селения или поселка, к волости принадлежавшего, по одному от десяти дворов. Волостной сход избирал волостного старшину, волостное правление и волостной крестьянский суд для рассмотрения мелких гражданских и уголовных дел. Волость представляла собою вторую и последнюю ступень крестьянского «самоуправления», введенного «Положениями 19 февраля»[384].
Однако в области правовых принципов, как и во всех других отношениях, реформа 1861 г. оказалась однобокой, непоследовательной, убогой. Она сохранила в неприкосновенности значительное количество тех ограничений, каким помещики и царское правительство подвергали крестьян при крепостном строе. Прежде всего следует подчеркнуть, что, провозгласив уничтожение крепостного права, реформа 1861 г. не освободила полностью крестьян от постылой власти помещиков. Сразу
После обнародования «Положений 19 февраля» крестьяне из крепостных превращались во временнообязанных. Это значит, что впредь до выкупа земельных наделов они обязаны были, как и раньше, отбывать в пользу помещика барщину или же платить ему оброк. А поскольку никакого конкретного срока для перехода на выкуп «Положения 19 февраля» не установили, то временнообязанные отношения для крестьян могли превратиться в бессрочные, постоянные.
В пореформенный период крестьян по-прежнему не принимали на государственную службу. Их прочно приковали к общине с ее архаическими формами землепользования. Без согласия общины или мира крестьянин не мог бросить свой земельный надел, взять паспорт и уйти из села, чтобы переменить род своей деятельности. Для крестьянского населения, за исключением престарелых лиц, были сохранены телесные наказания, глубоко оскорблявшие человеческое достоинство. К тому же крестьян насильно связали круговой порукой, заставив отвечать друг за друга своим имуществом при выполнении различных натуральных и денежных повинностей. С помощью общины и круговой поруки правительство надеялось предотвратить появление бездомных пролетариев и обеспечить исправную уплату крестьянами многочисленных налогов и оброков.
Далее, создав органы крестьянского «самоуправления», «Положения 19 февраля» наделили их чрезвычайно узкой компетенцией, носившей ярко выраженный фискальнo-полицейский характер, и поставили в полную зависимость от дворянства. Сельские и волостные должностные лица обязаны были заниматься раскладкой и сбором помещичьих и казенных податей и оброков, поддерживать «порядок, спокойствие и благочиние» в общественных местах, объявлять правительственные указы и распоряжения, пресекать распространение среди крестьян «вредных слухов», задерживать беглых, бродяг и военных дезертиров. По закону, помещики имели право приостановить исполнение любого приговора, принятого сельским сходом, когда этот приговор был им не выгоден. Если помещик находил присутствие какого-либо крестьянина в пределах своего имения «опасным», он мог возбудить дело о передаче того крестьянина в распоряжение правительства, т. е. выслать его. Располагая такими прерогативами вотчинной власти, многие помещики продолжали смотреть на временнообязанных крестьян как на крепостных и не стремились изменить своего прежнего отношения к ним.
Во время проведения реформы появились новые должностные лица и учреждения, которые были поставлены над крестьянами и которым последние должны были беспрекословно подчиняться. Это мировые посредники, уездные мировые съезды и губернские по крестьянским делам присутствия. Мировые посредники назначались губернаторами из числа местных дворян, обладавших определенным имущественным цензом. Уездный мировой съезд составлялся под председательством предводителя дворянства из всех мировых посредников уезда и члена от правительства, назначавшегося губернатором из местных чиновников. Губернские по крестьянским делам присутствия были также преимущественно дворянскими по своему составу с небольшой примесью чиновничьего элемента. Непременными их членами являлись: губернатор (в качестве председателя), губернский предводитель дворянства, управляющий палатой государственных имуществ, губернский прокурор, четыре представителя от местных дворян-помещиков, из которых двое по рекомендации губернатора назначались министром внутренних дел и утверждались царем и двое избирались собранием губернского и уездных предводителей дворянства.
Мировые посредники вместе с уездными мировыми съездами и губернскими по крестьянским делам присутствиями являлись специальным орудием, призванным во время реализации «Положений 19 февраля» оказать содействие помещикам. По выражению В.И. Ленина, в «объегоривании» крестьян. Они отменяли неугодные для помещиков постановления сельских и волостных сходов, утверждали и смещали выборных лиц крестьянского «самоуправления», наказывали их и т. д.[385]
Таким образом, реформа 19 февраля 1861 г. не дала крестьянам настоящей или, как говорили в народе, чистой воли, не избавила их от постылой власти помещиков и беззастенчивого произвола чиновников. В статье «Пятидесятилетие падения крепостного права» В.И. Ленин писал: «Крестьяне остались и после освобождения, «низшим» сословием, податным быдлом, черной костью, над которой измывалось поставленное помещиками начальство, выколачивало подати, пороло розгами, рукоприкладствовало и охальничало»[386].
Посмотрим теперь, как «Положения 19 февраля» решали самый животрепещущий для крестьян вопрос, а именно: вопрос о земле.
Согласно «Общему положению», вся поместная земля, которую крепостные крестьяне в течение многих веков поливали своим потом и кровью, объявлялась собственностью дворян-помещиков. Однако полностью лишить крестьян земли правительство не могло, так как это неизбежно вызвало бы взрыв народной революции и нарушило поступление казенных податей. Именно поэтому «Положения 19 февраля» обязывали помещиков некоторую площадь земельных угодий выделить в постоянное пользование крестьян. Статья 3 «Общего положения» гласит: «Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют, за установленные повинности, в постоянное пользование крестьян, усадебную их оседлость, и, сверх того, для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством, то количество полевой земли и других угодий, которое определяется на основаниях, указанных в местных положениях»[387]. В свою очередь и крестьяне, хотели они того или нет, должны были в обязательном порядке взять и обрабатывать выделенные им участки. Только спустя 9 лет со дня подписания манифеста и «Положений 19 февраля», т. е. с 1870 г. они имели право отказаться от полученных наделов. Однако это право являлось на деле фикцией, так как осуществление его было обставлено чрезвычайно тяжелыми, прямо-таки невыполнимыми условиями.
Таковы основные начала поземельного устройства крестьян, изложенные в «Общем положении». Детально этот вопрос определялся местными положениями, которых было издано четыре. В них нашли свое отражение физико-географические, экономические и общественно-политические особенности дворянских имений, находившихся в различных регионах России. Важнейшая задача местных положений заключалась в определении размера и состава тех земельных угодий, которыми наделялось крестьянское население.
Для примера мы рассмотрим одно местное положение, касавшееся великороссийских, новороссийских и белорусских губернии и впредь для краткости будем его называть Великороссийским местным положением[388]. Согласно этому положению, территория великороссийских, новороссийских и белорусских губерний делилась на нечерноземную, черноземную и степную полосы, каждая из которых в свою очередь подразделялась на ряд местностей. В местностях нечерноземной и черноземной полос было установлено два вида душевых наделов – высший, который в зависимости от местности колебался от 2 дес. 1800 кв. сажен до 7 дес., и низший – от 2200 кв. сажен до 2 дес. 800 кв. сажен. Низший надел составлял 1/3 часть высшего. Для местностей степной полосы, где господствовавшая переложная система полеводства не позволяла с достаточной точностью определить границы дореформенного крестьянского землепользования, устанавливался один вид надела – указный (от 3 до 12 дес.). Следовательно, по разным местностям великороссийских, новороссийских и белорусских губерний норма крестьянского земельного надела на одну ревизскую душу была определена от самой минимальной в 2200 кв. сажен до самой высокой – в 12 дес.
Спрашивается, зачем были установлены высший, низший и указный виды наделов? По замыслу составителей «Положений 19 февраля», их роль заключалась в ограничении определенными рамками взаимных требований крестьян и помещиков. Это значит, что крестьяне при своем освобождении от крепостной зависимости не могли требовать себе земельного надела больше высшей нормы. В свою очередь и помещики формально лишены были права сокращать или урезать дореформенные крестьянские наделы ниже минимальной нормы, установленной законом.
Необходимо подчеркнуть, что нормы душевых наделов, определенные «Положениями 19 февраля», нисколько не были сообразованы с трудовыми силами и материальными потребностями крестьянского населения. Они зависели исключительно от существовавших цен на землю. Как правило, чем дороже ценилась земля в каждой данной местности, тем ниже для той местности был назначен размер крестьянского душевого надела.
Великороссийское местное положение допускало сохранение за крестьянами земельных наделов в дореформенных размерах. Если же они оказывались больше высшей нормы, то помещику разрешалось, не спрашивая согласия крестьян, весь так называемый «излишек» отрезать в свою пользу (ст. 18). Помещик, у которого после отвода земли сельскому обществу оставалось менее 1/3 всех удобных угодий (в нечерноземной и черноземной полосах) и менее 1/2 (в степной полосе) имел право урезать крестьянские наделы, хотя бы они и не достигали высшей нормы (ст. 20). Например, в имении помещика Никулина в Бобровском уезде Воронежской губернии всей удобной земли было 1200 дес. Из этого количества до реформы 1861 г. в крестьянском пользовании состояло 900 дес. (по 3 дес. на одну ревизскую душу) и 300 дес. находилось в непосредственном владении помещика, т. е. под барской запашкой. Бобровский уезд входил в состав четвертой местности черноземной полосы, для которой высший душевой надел был определен в 3,5 дес. Несмотря на то, что душевые наделы крестьян в этом имении не только не превышали высшую норму, но были даже несколько ниже ее, тем не менее помещик Никулин, опираясь на ст. 20 Великороссийского местного положения, мог отрезать в свою пользу часть их земли, именно: 100 дес. Более того, Великороссийское местное положение разрешало помещикам, в случае согласия крестьян, сокращать их наделы до 1/2, а при выкупе – до 1/3 высшей нормы (ст. 121, 122). Наконец, согласно ст. 123 Великороссийского местного положения, помещик мог урезать наделы крестьян даже до 1/4 высшей нормы. По официальной терминологии такого рода наделы назывались четвертными или «дарственными». Они давались крестьянам как бы в «дар», т. е. без обязательства выполнить в пользу помещика те или иные повинности. Статья 123 Великороссийского местного положения фактически сводила на нет значение низшей нормы как предела, за который, по мысли царских реформаторов, не должно было опускаться обеспечение крестьян землею.
Таким образом, в деле захвата крестьянских земель «Положения 19 февраля» предоставили помещикам очень широкие возможности. И эти возможности они постарались использовать с исчерпывающей полнотой, что привело к еще большему сокращению и без того совершенно недостаточных дореформенных крестьянских наделов. Особенно значительными были отрезки в черноземных, плодородных губерниях. Например, в Самарской губернии они составляли 41,32 %, в Саратовской – 42,9 %, в Воронежской – около 29,6 %[389].
В состав отрезков помещики обычно включали ту часть земли, без которой самостоятельное крестьянское хозяйство было немыслимо. Это прежде всего выгоны, сенокосы, пастбища, прогоны, водопои. Лес, как правило, исключался из крестьянских наделов. В результате при проведении реформы 1861 г. произошло не только количественное сокращение крестьянского землепользования, но и резкое ухудшение его качественного состава.
Пользуясь беззащитностью крестьян, помещики отрезали себе всю лучшую их землю. Часто случалось, что пореформенные крестьянские наделы оказывались вообще непригодными для ведения хозяйства. Это можно подтвердить многочисленными фактами. Остановимся лишь на некоторых из них, взятых из жизни бывшей Воронежской губернии. Так, помещица Землянского уезда Исленьева наделила своих крестьян деревни Приволье и хутора Медвежьего одними буграми и солончаком. На этой земле, как можно судить по жалобе крестьян губернатору, нельзя было даже скот пасти[390]. Аналогичный факт имел место в селе Староживотинном Воронежского уезда. Владелицы этого села помещицы Оленины вместо земли отвели крестьянам песчаный пустырь. С таких наделов, жаловались крестьяне, они едва могут «пропитывать семейства»[391]. Или возьмем слободу Подосиновку, принадлежавшую помещице Новохоперского уезда Раевской. Из состава, которыми до реформы 1861 г. пользовались крепостные крестьяне, Раевская бесцеремонно вырезала в виде «конфорок очажной плиты» наиболее хлебородные участки и присоединила их к собственной запашке. Оставшиеся же бесплодные пространства – бугры и овраги отвела в надел крестьянам[392].
В руках помещиков отрезки превратились в сильнейшее орудие экономического угнетения и притеснения «освобожденной» деревни. Они были одной из главных опор, на которой в пореформенный период базировались исключительно тяжелые, кабальные виды аренды и средневековые «отработки». В.И. Ленин писал: «Русская земско-статистическая литература обогатила науку политическую экономию описанием замечательно оригинального, самобытного, едва ли где-нибудь виданного еще на свете, способа ведения помещичьего хозяйства. Это – хозяйство посредством отрезных земель»[393].
Кроме отрезков настоящим бедствием для крестьян явился обмен угодий. Согласно Великороссийскому местному положению, обмен угодий разрешался при обнаружении в недрах крестьянских наделов минеральных источников или каких-либо полезных ископаемых, в том числе и торфа, а также в случае намерения помещика провести по земле крестьян дорогу, ирригационные каналы и т. д. Фактически же дворяне могли провести обмен угодий всегда, когда это было им выгодно.
Обмен угодий служил еще одним средством, при помощи которого дворянство грабило массы крепостного народа. Нередко обмен угодий сопровождался насильственным перенесением крестьянских усадеб с одних мест на другие. Необходимость этого помещики чаще всего обосновывали правилами противопожарной безопасностью в связи с близостью расположения крестьянских изб от барских строений. Но это был лишь официальный предлог, под прикрытием которого они захватывали старинные усадьбы крестьян. В результате крестьяне вынуждены были оставлять давно обжитые, веками ухоженные места и поселяться на участках малоудобных или совсем плохих. Так, помещик Воронежского уезда Д.П. Шуринов выбрал самую солонцеватую землю, какую только можно было найти в имении, и отвел ее под новые усадьбы крестьянам с. Казанская Хава[394]. Помещик Задонского уезда князь Л.С. Волконский перенес усадьбы крестьян сельца Гороховка на узкую полосу сильной супеси и песка, где не существовало ни водопоя, не прогона. Это место было настолько плохим, что даже становой пристав и мировой посредник признали его абсолютно непригодным для поселения. «Вопиющее по своей несправедливости» решение князя Волконского относительно сельца Гороховка, писал мировой посредник в конфиденциальном донесении губернатору, угрожает крестьянам окончательным разорением и нищенством[395].
Огромный вред крепостным крестьянам причинила пресловутая 123 статья Великороссийского местного положения о четвертном или «дарственном» наделе. Многие помещики, особенно в черноземных губерниях, применяли эту статью очень широко. Чтобы сохранить за собой максимум плодородной земли и одновременно обеспечить себя дешевыми рабочими руками, они очень часто насильственно принуждали подвластное им население подписывать «дарственные» акты. Вот один из типичных случаев. Помещик Задонского уезда Д.В. Викулин довольно упорно домогался согласия крестьян с. Троицкого взять в «дар» одну четвертую часть высшего надела, но крестьяне не менее упорно отказывались. Озадаченный поведением крестьян, Викулин потребовал содействия полиции, которая, прибыв в имение, подвергла телесному наказанию «виновников» и обещала вызвать на постой воинскую команду. После таких истязаний и угроз крестьяне, естественно, вынуждены были Принять «даренку». Между прочим, это не помешало уездной администрации сообщить губернскому начальству, что договор о «даре» между крестьянами с. Троицкого и помещиком Викулиным «заключен по добровольному и непринужденному согласию обеих сторон»[396].
Иногда крестьяне сами настойчиво стремились получить «дарственные» наделы. Это объясняется тем, что поземельная арендная плата в целом ряде мест России в начальный период проведения реформы была значительно ниже оброка, установленного «Положениями 19 февраля». Поэтому крестьянам казалось более выгодным принять «даровый» надел и потом свободно арендовать недостающие для ведения хозяйства угодья. Кроме того, крестьянское население, чрезвычайно сильно прельщала возможность путем заключения «дарственной» сделки сразу разорвать ненавистные обязанные отношения. Однако все расчеты н надежды крестьянских масс были глубоко ошибочными, так как благодаря ничтожным размерам душевых наделов вообще и большому контингенту «дарственников» в частности арендные и продажные цены на землю начали быстро расти и вскоре стали совершенно недоступными для большинства из них. Это поставило крестьян-«дарственников» (а их насчитывалось в стране 461 224 ревизских души[397]) в исключительно тяжелое положение, что находит свое подтверждение в тех многочисленных жалобах, с которыми они обращались в различные правительственные инстанции. Так, крестьяне Новочигольской волости Бобровского уезда, при надлежавшие графине Кушеневой-Безбородко, согласно «дарственной записи», совершенной в 1863 г., получили по 2080 кв. сажен земли на душу. Имея столь мизерные наделы, которые к тому же непрерывно сокращались вследствие прироста населения, они попали в полную зависимость от соседних помещиков. Зная острую нужду крестьян в земле, дворяне теснили их со всех сторон. «В таком положении, – писали крестьяне Александру II в 1883 г., – мы находимся в продолжении 20 лет и окончательно разорены»[398].
По официальной терминологии четвертные наделы назывались «дарственными», народ же весьма метко окрестил их нищенскими, сиротскими, кошачьими. Именно о таких наделах в одном журнале была помещена карикатура под названием «Аграрное». Крестьянин, обутый в лапти, стоит на одной ноге. Помещик спрашивает у него: «Что ты, мужичок, на одной ноге стоишь?» Крестьянин отвечает: «Да другую, вишь, поставить некуда: везде вашей милости землица. Боюсь, еще за потраву судить будете».
Трагичность положения крестьян заключалась также в том, что «Положения 19 февраля» не дали им права требовать отмежевания надельной земли от барской. Разверстание земельных угодий всецело зависела от усмотрения дворян, которые подчас считали излишним изменять старый порядок. Поэтому чересполосица, существовавшая при феодальном строе, полностью сохранилась и после реформы, а в некоторых имениях благодаря образкам была еще больше усугублена.
Чересполосица являлась страшным бичом для крестьянского хозяйства. Она неизбежно вызывала лоскутность, раздробленность мирской земли на несколько несвязанных между собой мелких клочков. Сплошь и рядом такие клочки находились на значительном удалении от усадебных мест крестьян и имели самую уродливую конфигурацию. Это, естественно, затрудняло своевременную обработку крестьянами своих полей, приводило к напрасным затратам рабочего времени, тормозило реорганизацию и интенсификацию земледельческого производства.
Помещичьи земли, вклиненные в мирские наделы, держали крестьян в непрерывном напряжении и в постоянном страхе перед опасностью штрафов. Угроза последних представлялась тем более серьезной, что 18 июля 1862 г. царское правительство издало специальный указ о мерах охраны владений дворянства от крестьянского скота и птицы. В соответствии с этим указом в губерниях была разработана подробная такса взысканий с крестьян за потраву помещичьих полей, лугов, огородов и даже стерней жнивья. Стремясь избежать разорительных штрафов, крестьяне вынуждены были на любых условиях арендовать у помещиков «угрожаемые» участки, хотя для ведения хозяйства такие участки нередко оказывались совершенно непригодными.
Во время проведения реформы 1861 г. часто случалось, что полевые наделы отводились крестьянам особняком, вдали от усадеб, а непосредственно вокруг деревни располагались дворянские угодья. В этих случаях крестьянские усадьбы попадали в полное окружение помещичьих владений. Нередко кольцо помещичьей земли столь тесно сжимало деревню, что крестьянам буквально курицу некуда было выпустить. К тому же к полевым наделам крестьян очень часто отсутствовали погоны или они оказывались слишком неудобными. Как жилось в таких случаях крестьянам, хорошо описал А.И. Эртель в романе «Гарденины». Можно привести и другие факты. Так, крестьян хут. Волчьего Валуйского уезда с внешним миром и пахотными угодьями связывала единственная дорога, проходившая по земле помещика Шидловского. При крепостном праве и года три после его падения, сообщали крестьяне губернскому начальству, «мы беспрепятственно пользовались этой дорогой, но потом Шидловский запретил нам гонять скот наш на поля наши и теперь держит нас, как будто, в осадном положении». Крестьяне неоднократно предлагали Шидловскому за крайне необходимую им дорогу в четыре раза больше земли и гораздо лучшего качества. Однако помещик категорически отверг просьбу крестьян, в результате чего они продали всех своих волов и овец, а сами оказались вынужденными в барской экономии «принимать на себя работы или вовсе бесплатные, или мало оплачиваемые»[399].
«Помещики, – писал В. И. Ленин, – не только награбили себе крестьянской земли, не только отвели крестьянам худшую, иногда совсем негодную землю, но сплошь да рядом понаделали ловушек, то есть так размежевали землю, что у крестьян не осталось то выпасов, то лугов, то леса, то водопоя»[400]. Все это создало многостороннюю и чрезвычайно тесную зависимость крестьянского хозяйства от соседних дворян, зависимость, которая представляла собой живое воплощение остатков крепостной эпохи. Ободранные до нищеты крестьяне, выйдя из крепостного рабства у помещиков, после реформы попали в не менее тяжелую экономическую кабалу к тем же помещикам и их ставленникам. Безысходная экономическая кабала и отработки «… вот чем оказался на деле тот «свободный труд», призвать на который «божие благословение» приглашал крестьянина манифест, составленный попом-иезуитом»[401].
Рассмотрим теперь вопрос о крестьянских повинностях, установленных в пользу дворян Великороссийским местным положением. Одним из видов этих повинностей, как и при крепостном праве, являлся денежный оброк. Размер его определялся не только доходностью предоставленных крестьянам наделов, но и стоимостью их личности. Поэтому и после реформы 1861 г. оброк имел типичные свойства феодальной ренты.
По различным местностям великороссийских, новороссийских и белорусских губерний оброк колебался в пределах от 8 до 12 руб. за высший душевой надел. Восьмирублевый оброк был установлен для Витебской, Вятской, Могилевской, Олонецкой, некоторых уездов Казанской, Орловской, Псковской и Тамбовской губерний. Десятирублевый – для Петербургской, Московской, Ярославской, а также для отдельных имений Владимирской и Нижегородской губерний, располагавшихся по берегам Волги и отстоявших от нее не далее 15 верст. Самый большой оброк – 12 руб. за высший душевой надел должны были платить крестьяне, жившие в окрестностях Петербурга. Для остальных местностей всех трех полос Великороссийское местное положение определило душевой оброк в размере 9 руб. Из этого следует, что оброк назначался тем выше, чем больше в той или иной местности были развиты крестьянские промыслы и чем дороже ценилась личность крепостных крестьян. Если помещик отводил крестьянам урезанные против высшей нормы участки, то оброк понижался обратно пропорционально изменению величины надела, т. е. чем меньше земли получал крестьянин, тем большую сумму оброка ему приходилось платить за каждую десятину. Это объясняется тем, что по Великороссийскому местному положению сумма оброка, установленная за высший надел, распределялась далеко не равномерно на все десятины надела. В нечерноземной полосе за первую десятину надела полагалось платить 50 % общей суммы оброка, за вторую – 25 %, остальные 25 % равномерно распределялись между всеми оставшимися десятинами надела. Например, в Мышкинском уезде Ярославской губернии высший душевой надел составлял 4 дес., оброк – 10 руб. Как распределялся оброк в данном случае? Произведем подсчет. За первую десятину Крестьянин должен был платить 5 руб. оброка, за вторую – 2 руб. 50 коп., за третью и четвертую десятины – по 1 руб. 25 коп. В среднем же на каждую десятину надела приходилось оброка по 2 руб. 50 коп. Теперь допустим, что помещик отвел крестьянину урезанный надел, всего две десятины. Какую же сумму за такой надел должен был платить крестьянин? При подсчете получается: за первую десятину – 5 руб., за вторую – 2 руб. 50 коп., всего 7 руб. 50 коп., а в среднем за десятину 3 руб. 75 коп., тогда как при наделе в 4 дес. – только 2 руб. 50 коп. Так обстояло дело в нечерноземной полосе.
В черноземной и степной полосах расчет оброка был несколько иным. Здесь из общей суммы оброка в 9 руб. за первую десятину полагалось платить 4 руб., оставшиеся 5 руб. равномерно распределялись на прочие десятины надела.
Эта система исчисления оброка, заимствованная членами Редакционных комиссий у дворян Тверской губернии и одобренная царским правительством, получила название градаций. Для нечерноземной полосы была введена 3-степенная градация, для черноземной и степной – 2-степенная. Система градаций давала возможность помещикам плодородных губерний предельно сократить крестьянские наделы и в то же время почти полностью сохранять свои прежние доходы, а иногда даже повысить их. Поясним на конкретном примере. До падения крепостного права крестьяне слобод Алексеевки и Колтуновки Бирюченского уезда совместно с крестьянами окрестных хуторов, имея на 11 912 ревизских душ 26 638 дес. Земли, платили в год 65 330 руб. оброка. Во время проведения реформы 1861 г. граф Д.Н. Шереметьев оставил крестьянам указанных населенных пунктов 22 548 дес., а сумму оброка определил в 74 411 руб. 76 коп.[402]
В черноземных, малоплодородных с помощью системы градаций помещики получили возможность ненужную им землю сбыть крестьянам и получить за нее большой выкуп. В самом деле, при системе градаций крестьянам было выгоднее выкупать полные и высшие наделы, а не урезанные, что отвечало интересам помещиков.
Оброчная подать помещику вносилась от всего сельского общества через старосту или особого сборщика при круговом ручательстве крестьян друг за друга. Несвоевременная уплата оброка обычно приводила к публичной продаже крестьянского имущества и принудительной отдаче должников на сторонние заработки. Наряду с этим помещик мог лишить крестьянина должника земельного надела и даже подвергнуть его с помощью полиции телесному наказанию.
Вторым видом пореформенных крестьянских повинностей продолжала оставаться барщина, исчисление которой производилось также по системе градаций. За каждый высший душевой надел, независимо от его величины, крестьяне должны были отработать со своим живым и мертвым инвентарем 40 мужских дней и 30 женских. Эти дни подразделялись на летние и зимние. Отработки 3/5 общего количества барщинных дней помещик имел право требовать в летнее полугодие, когда крестьянам дорога была каждая минута, и двух пятых – в зимнее. Порядок распределения барщинных дней в течение недели зависел исключительно от воли помещика.
В пореформенный период крестьяне отбывали барщину преимущественно на основании урочных положений, составленных на местах губернскими по крестьянским делам присутствиями. В урочных положениях определялся характер и объем работы, которую каждый трудоспособный мужчина в возрасте от 18 до 55 лет и женщина – от 17 до 50 лет должны были выполнить в течение дня. Нормы дневной барщины, установленные урочными положениями, сплошь и рядом были непосильными для крестьян, что не отрицали даже некоторые помещики. В тех случаях, когда барщинная повинность не поддавалась регламентации урочного положения, она измерялась рабочими часами. Для летнего полугодия продолжительность рабочего дня была установлена в 12 часов, для зимнего – 9 часов. В это число не включалось время, положенное среди дня на отдых и затраченное крестьянами на переход к объекту барщины, если расстояние не превышало шести верст.
По «Положениям» крестьянам разрешалось вместо отработки барщины платить дворянам оброк. Однако крестьянин имел право это сделать только при отсутствии казенных и помещичьих недоимок и не ранее чем через два года со дня обнародования «воли». Вместе с тем о своем желании перейти на оброк крестьяне должны были заявить помещику за год вперед.
Помимо оброка и барщины крестьяне обязаны были еще платить чрезвычайно обременительную подушную подать, вносить мирские и земские сборы, ограждать помещиков от всяких «насильственных действий», помогать им в случае стихийных бедствий и т. д. Вряд ли следует доказывать, что совокупность всех тех повинностей, которые были возложены на крестьян, нередко значительно превышала их фактические возможности.
Между прочим, после отмены крепостного права барщинная повинность за надельную землю во многих дворянских имениях очень скоро изжила себя. Она стала невыгодна помещикам из-за ограничения их произвола «Положениями 19 февраля» и волнений временнообязанных крестьян. Не совсем удобным для дворянства оказался и оброк, ибо получение его было сопряжено с множеством серьезных затруднений и большими хлопотами, в частности такими, как выколачивание недоимок. Поэтому некоторые помещики предпочитали отказаться от сохранения временнообязанных отношений и принуждали крестьян выкупать предоставленные им наделы. Это диктовалось также реорганизацией государственных кредитных учреждении, начавшейся еще в 1859 г. До ее окончания выкуп крестьянами надельной земли являлся единственным источником удовлетворения острой потребности дворян в денежных средствах.
Каковы же были условия и порядок осуществления выкупа?
Усадебную оседлость крестьянам разрешалось выкупать в любое время, если за ними не числилось недоимок. Однако выкуп одних усадеб не играл для крестьянских масс существенной роли, ибо не избавлял их от ярма обязанных отношений. Чтобы сбросить это тяжкое ярмо, необходимо было кроме усадебной оседлости выкупить в собственность и полевые наделы. На выкуп полевых наделов допускался только с согласия помещика или по его одностороннему требованию.
Таким образом, помещики, руководствуясь личными интересами, могли отказать своим бывшим крепостным людям в продаже наделов и тем самым увековечить обязанный период. Ведь никакого конкретного срока для перевода крестьян на выкуп не было установлено «Положениями 19 февраля». В то же время помещики имели право силой заставить крестьян покупать выделенные им участки. «Принудительная продажа в интересах государства, – писал по этому поводу К. Маркс, – существовала у всех цивилизованные наций; но принудительная покупка – русское изобретение»[403]. Только в 1881 г. под давлением второй революционной ситуации был издан закон о прекращении временнообязанных отношений. По этому закону все крестьяне переводились на обязательный выкуп. К 1 января 1883 г. временнообязанные отношения прекратили свое существование.
Чем же определялась та сумма, которую крестьяне должны были уплатить при выкупе за надельную землю?
Размер выкупной суммы в каждом отдельном дворянском имении определился путем капитализации крестьянского оброка из 6 % годовых, т. е. путем умножения суммы годового оброка на постоянную величину – 16 2/3. Как это понимать? Из чего исходили реформаторы, чем они руководствовались? Составители «Положений 19 февраля» больше всего заботились о том чтобы помещики при переводе крестьян на выкуп не понесли никакого материального убытка. В связи с этим они установили, что выкупная сумма должна составить такой капитал, который приносил бы помещику в форме процентов доход, равный крестьянскому оброку. Рассмотрим это на конкретном примере. Возьмем сельцо Михайловское Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии. В этом сельце во время реализации «Положений 19 февраля» землю получили 28 ревизских душ, по 2 десятины на каждую. Высший надел для Нижнедевицкого уезда был установлен в 3 десятины. В соответствии с системой градаций крестьяне сельца Михайловского платили своему бывшему владельцу оброк по 6 руб. 50 коп. с каждого надела, а со всех 28 наделов – 182 руб. в год. Чтобы определить выкупную сумму для крестьян этого сельца, надо годовой оброк капитализировать из расчета 6 %, т. е. 182 руб. умножить на 16 2/3 или, что одно и то же, 182Х100:6 = 3033 руб. 33 коп.
Совершенно естественно, что крестьяне в подавляющем большинстве не имели возможности всю сумму капитализированного оброка внести единовременно. Дворяне же, напротив, были заинтересованы в получении выкупных платежей не по частям, а сразу. В связи с этим самодержавное государство в период проведения реформы 1861 г. выступило в качестве финансового посредника между помещиками и крестьянами. Указанное посредничество заключалось в том, что 75 т– 80 % выкупной суммы уплачивала помещикам казна. Крестьянское население в таком случае становилось должником государства, с которым оно обязано было рассчитаться в течение 49 лет[404].
Выкуп представлял собой двойной грабеж, поскольку крестьяне должны были выкупать свою же собственную землю и притом по ценам, значительно превосходившим рыночную стоимость надельных участков. Так, по рыночной оценке надельная земля крестьян стоила 544 млн, руб., а выкупная цена за нее была установлена в размере 867 млн. руб. Следовательно, выкупная цена земли превышала ее рыночную стоимость на 323 млн. руб. Эта сумма являлась замаскированной данью помещикам за «освобождение» личности их рабов. Но это еще не все. Как было сказано выше, в период проведения реформы 1861 г. самодержавное государство выступило в качестве финансового посредника между помещиками и крестьянами. Но за свое посредничество оно содрало с крестьян огромные, ростовщические проценты, сумма которых составила 703 млн. руб.[405]
Итак, вместо 544 млн, руб. действительной стоимости надельной земли крестьяне должны были уплатить за нее 1 млрд. 570 млн. руб., а вместе с другими начислениями (уплата оброка до перехода на выкуп) – свыше 2 млрд. руб. Вскрывая грабительский характер реформы 1861 г., В.И. Ленин писал: «По случаю «освобождения» крестьян заставили «выкупать» их собственные земли, причем содрали вдвое и втрое выше действительной цены на землю»[406]. От уплаты грабительских выкупных платежей крестьян освободила только первая русская буржуазно-демократическая революция. С 1 января 1907 г. выкупные платежи были отменены. Советские экономисты подсчитали, что если бы в России не произошла революция, то крестьяне смогли бы расплатиться за полученную ими в 1861 г. «волю» лишь к 1956 г.
Несколько слов об «освобождении» крестьян мелкопоместных владельцев. В отношении этой категории крепостных были изданы особые «Дополнительные правила»[407]. Как известно, мелкопоместными дворянами считались те, у которых по 10-й ревизии 1858 г. было менее 21 мужской души крепостных и ограниченное количество земли. «Дополнительные правила», ограждая интересы мелкопоместных дворян, установили для них ряд льгот, что создавало еще более тяжелые условия для крестьян. Так, в статье 4-й говорится, что если крестьяне мелкопоместного владельца до реформы 1861 г. пользовались землею в размере менее низшего или указного надела, то они не имели права требовать «прирезки». Мелкопоместным дворянам разрешалось совсем не наделять своих крестьян землей при их освобождении, если к моменту обнародования «Положений 19 февраля» они ею не пользовались. Такие крестьяне, по желанию, могли переселиться на казенные земли. Это разрешалось и тем крестьянам, которым были даны незначительные наделы, но лишь с согласия помещика. Наконец, мелкопоместный помещик имел право передать крестьян с их полевыми наделами в казенное ведомство, за что получал единовременное вознаграждение в сумме капитализированного оброка из 6 % годовых.
Особые «Дополнительные правила» были изданы для вотчинных и посессионных рабочих.
Рабочие вотчинных предприятий при выходе на «волю» получали усадьбы и полевые наделы лишь тогда, когда они пользовались ими до реформы. В противном случае они приравнивались к дворовым и освобождались без земли. В течение двух лет барщина на вотчинных предприятиях уничтожалась. Если вотчинные рабочие получали земельные наделы, то они переводились на оброк, а на предприятии могли продолжать работу в качестве вольнонаемных[408].
Посессионные рабочие подразделялись на две категории: мастеровых и сельских работников. Мастеровые, работавшие непосредственно на заводах и в рудниках и имевшие ранее земельные наделы, получали их в постоянное пользование за повинности, однако выкупу эти наделы не подлежали. Мастеровые имели право отказаться от полевых наделов, что освобождало их и от связанных с наделами повинностей. Но отказаться от усадеб мастеровые не могли: они обязаны были или выкупить их или же выполнять за них определенные повинности. Закрепление за мастеровыми усадеб фактически прикрепляло их к заводу. Те мастеровые, которые не имели усадеб и полевой земли и жили в заводских помещениях, при освобождении приравнивались к дворовым, т. е. получали «волю» без земли. Сельские работники выполняли на заводах различные вспомогательные работы, занимаясь одновременно хлебопашеством. Во время проведения реформы они получали в постоянное пользование усадьбы и полевые наделы и могли приобретать их в собственность, как и остальные крестьяне[409].
При проведении реформы 1861 г. особенно печальная участь постигла дворовых, оказавшихся наиболее обездоленными людьми среди всех разрядов крепостного населения[410]. Первые два года после обнародования «Положений 19 февраля» дворовые люди должны были оставаться целиком в распоряжении своих прежних владельцев, отбывать у последних ненавистные феодальные повинности и выполнять самые разнообразные барские прихоти. В указанный 2-летний период помещики творили суд и расправу над дворовыми людьми совершенно так же, как это они делали до обнародования царского манифеста о «воле».
По истечении переходного периода помещики, согласно «Положениям 19 февраля», отпускали дворовых на «волю», но без земли и жилищ, без рабочего скота и других принадлежностей крестьянского хозяйства. Только те дворовые, которые пользовались землей до издания указа от 2 марта 1858 г., имели право на получение наделов. Однако и это право на деле оказалось голой декларацией, так как, не имея ни кола, ни двора, дворовые вынуждены были бросать отведенные им клочки земли. Следовательно, огромная масса дворовых людей, которых по 10-й ревизии 1858 г. насчитывалось 1 467 378 душ обоего пола[411], в результате реформы 1861 г. была в буквальном смысле выброшена на улицу, оказалась обреченной на беспросветное нищенство и горькую жизнь бездомных батраков.