— Ну, на самом деле то, что ты врешь, видно было за версту, — проговорил Ник-Ник, поглаживая бороду.

— Да ладно! — усмехнулся Дмитрий. — Так прямо и за версту! Язва Верочка, во всяком случае, мне поверила. Она уж точно повелась на мою историю, в этом я не сомневаюсь.

— Она-то, может, и повелась… Но любой профессионал, да что там профессионал! Любой студент-старшекурсник с психфака сразу понял бы, что вся твоя байка про несчастную утонувшую девушку Жанну — выдумка от первого до последнего слова. На невербальном уровне тебя выдавало все: «закрытая» поза, руки, мимика, интонация, — не сдавался супервизор. Похоже, сегодня он был в настроении поспорить, неважно о чем. Подобное с ним случалось нередко, примерно на каждом третьем сеансе, Дмитрий уже привык к этому и относился спокойно. Друзьям принято многое прощать. А Ник-Ник все-таки был для него другом, а не просто наставником и консультантом. Это на Западе, где институт психологической службы максимально развит, супервизорам и их подопечным удается работать по правилам, строго сохраняя дистанцию. В нашей же стране не так уж давно, каких-то лет пятнадцать назад, только осознали необходимость супервизорства — психологической помощи тем, кто сам оказывает ее своим клиентам. Неудивительно, что специально подготовленных профессионалов в этой области очень мало, буквально единицы. В большинстве случаев роль супервизоров исполняют просто коллеги, во всяком случае, именно так было у Дмитрия. Когда-то Ник-Ник преподавал ему в МГУ психологическое консультирование, а позже стал для него кем-то средним между наставником и старшим приятелем. Но для приличия оба пользовались в общении друг с другом и с третьими лицами солидным термином супервизор и регулярно, не реже нескольких раз в месяц, встречались на сеансах.

— Что ж, будем надеяться, что не все наши коллеги смотрят ток-шоу Веры Король, — миролюбиво проговорил Дима. А про себя подумал, что его супервизор просто завидует ему. Его успеху, его популярности, его заработкам, в конце концов. Пусть Ник-Ник и старше его, и опытнее, и в профессии уже давно — все равно у Дмитрия Корсунского и клиенты пожирнее, и офис побогаче. А уж вести собственную телепередачу, такую как «Задушевный разговор», Николаю Николаевичу Короткову точно никто никогда не предлагал. Но вслух Дима добавил совсем другое.

— Или вы считаете, что эта история может значительно повредить моей репутации? — Подобная мысль и впрямь ему не понравилась.

Однако собеседник неожиданно пошел на попятный:

— Нет, я так не думаю. Уверен, что не пройдет и нескольких дней, как все забудут об этом твоем выступлении. В том числе и ты сам. Хотя, мне кажется, нам с тобой тут есть о чем поговорить.

— Я так не считаю, — покачал головой Дима, не желая больше мусолить тему ток-шоу, своего вранья о погибшей невесте и подсознательных мотивов, которые так и рвался отыскать в этом поступке Ник-Ник. По мнению Дмитрия, супервизор тут явно перегибал палку, ни о каких его скрытых личностных конфликтах тут не было и речи, все лежало на поверхности. Дима никогда не утаивал от своего собеседника проблему потери интереса к женщинам и сексу, они уже много раз обсуждали эту тему, и вряд ли в ней появилось что-то новое. А ничего другого за сентиментальной историей о несчастной, но единственной в жизни любви, не скрывалось — рассказ был всего лишь попыткой сделать хорошую мину при плохой игре, как-то оправдать перед зрителями отсутствие в жизни профессионального врачевателя чужих душ собственной семьи или хотя бы любимой женщины.

— Мне опять снился тот сон, — сообщил Дмитрий. Возможно, со стороны это выглядело так, будто он просто хочет перевести разговор на другую тему, но в действительности все было куда сложнее. Навязчивые сны и впрямь беспокоили его, они казались столь реальными, что, проснувшись, Дмитрий порой долго не мог прийти в себя и понять, где сновидение, а где явь.

— Сон о больнице? — зачем-то уточнил Ник-Ник, хотя в этом не было необходимости — никаких других повторяющихся сновидений Димы они не обсуждали. Да их и не было.

— Да, тот самый.

Сейчас Дима говорил чистую правду. Кошмарный сон, в котором он видел себя привязанным к медицинской койке и рядом зловеще улыбающуюся Полину со шприцем в руках, преследовал его вот уже девять лет. При этом все детали — отцовское кресло, балкон, Надя и Кристина, превращение кресла в автомобильное сиденье и так далее — сохранялись полностью неизменными. Дима уже выучил их наизусть и мог во всех подробностях описать сезон и погоду на улице, то, как одеты его жена и дочь, и что он видит у них за спиной. Со времен первого раза изменилось только одно — ощущения после пробуждения. Каждый раз еще очень долго, как минимум несколько минут, очнувшегося Дмитрия не покидало чувство, что он не в своей квартире, а все еще в отдельной палате неврологического центра «Лесная поляна». Что он все еще находится в странном состоянии сумеречного сознания, в котором долгое время пребывал после аварии. И что Полина где-то рядом, за дверью…

Потом это странное ощущение проходило, Дима постепенно и медленно возвращался в реальность, но долго еще чувствовал себя неуютно. И до сих пор никак не мог уговорить себя, что мимолетное кошмарное сновидение — это далеко не худший из возможных вариантов проявления посттравматического синдрома. Как и дефицитарность эмоциональной сферы — именно так называлось на научном языке то обнищание мира чувств, которое навсегда осталось теперь с ним. А со всеми остальными негативными последствиями своего прошлого он уже сумел справиться.

Ник-Ник знал о сне, они вместе работали над этим, но никаких заметных результатов не добились. И Дима понимал, почему. При всей своей откровенности с супервизором, он так и не решился полностью раскрыться перед ним, не рассказал о событиях девятилетней давности, не посвятил в подробности аварии, в которой погибли Надя и Кристинка. А про Полину говорил, что во сне просто присутствует «какая-то женщина», уверяя, что не узнает ее.

— И еще одно, что я хотел с вами обсудить… — Дима по привычке заглянул в свою записную книжку, в которой каждый раз предварительно набрасывал схему беседы с супервизором, хотя сегодня в этом не было особой необходимости. — Надеюсь, вы помните, что у меня некоторое время назад появился новый клиент, продюсер, я рассказывал вам о нем…

— Помню, — кивнул супервизор, который сразу понял, о ком он говорит. Следуя правилам, они старались никогда не упоминать в своих беседах имен клиентов, но, конечно, Ник-Ник отлично знал, что речь идет о Кирилле Пономаренко, ведущем популярной телепередачи «Алло, мы ищем таланты!». Шоу это позиционировалось как свободный конкурс, на который запросто может прийти любой юноша или девушка с улицы, спеть перед отборочной комиссией и в случае, если жюри понравится исполнение и сам исполнитель, тут же, с места в карьер, превратиться в эстрадную звезду. В действительности же, разумеется, дело обстояло совсем не так, и тем, кто не имел влиятельных покровителей с большими деньгами или связями, нечего было и соваться на передачу.

— И что с ним такое, с этим продюсером? — поинтересовался Ник-Ник.

— Видите ли, дело в чем… Меня не покидает чувство, что этот человек сам не знает, зачем ходит ко мне. Для него посещение психотерапевта — своего рода игра. Или, если хотите, дань моде. Он забавляется этим, как ребенок новой машинкой, рассказывает всем, что регулярно ходит ко мне на сеансы, не скрывая при этом моего имени. О моей работе с ним знает уже чуть ли не пол-Москвы, вон, и до Веры Король слухи дошли. Мне несколько раз говорили, что он упоминал меня и в своих интервью для глянцевых журналов, и выступая по телевидению, причем не только как своего психотерапевта, но чуть ли не как лучшего друга.

— И что тебя в этом смущает? — усмехнулся супервизор. — Боишься, что он выставит тебе счет за рекламу твоих услуг?

Однако Дмитрий не был настроен обращать эту тему в шутку.

— Насколько я могу судить, он человек очень импульсивный, ярко выраженный эмоционально-лабильный тип. Скорее даже истероидно-лабильный. А раз так, то неизвестно, что ему взбредет в голову в следующую минуту. Не исключено, что он сочтет нашу работу с ним неэффективной, прервет ее, может быть, даже без предупреждения, после чего ославит меня на весь мир — с тем же энтузиазмом, с каким сейчас хвастается дружбой со мной. Поэтому я, если это возможно, хотел бы подробнее обсудить схему работы с ним.

— Раз так, что ж, давай обсудим, — деловито кивнул Ник-Ник и потянулся за своим блокнотом.

Ник-Ник оказался прав — не прошло и недели, как Дмитрий действительно забыл о своем участии в передаче Веры Король и о выдуманной истории про погибшую невесту Жанну. Время бежало, осень потихоньку вступала в свои права, но Дима был так занят, что почти не замечал этого. Жителя мегаполиса, тем более молодого и активного, у которого дел невпроворот, мало волнует смена сезонов, он обращает внимание только на температуру, от которой зависят его самочувствие и одежда, осадки, да грязь или лед под ногами. Ну, разве что автомобилистов еще заботит смена зимней резины на летнюю и наоборот. А так, по большому счету, всем все равно, что за окном — ранняя весна или поздняя осень. Времена года важны для нас только потому, что к ним привязан наш рабочий график — сдача проектов, квартальные отчеты, рождественские и майские каникулы. И долгожданный отпуск, конечно. Это то, что для нас действительно значимо. А всякие пожелтевшие листья, цветущие липы, первый снег и бегущие ручьи интересны лишь немногочисленным романтикам, чудом уцелевшим в нашем суровом времени, как мамонтенок в вечной мерзлоте.

К романтикам Дмитрий себя никогда не относил, а уж в последние десять лет — тем более, но все же был не против иногда отвлечься от повседневной суеты, погрузившись (только ненадолго!) в какой-нибудь интересный вымышленный мир. Раньше Дима, как большинство его сверстников, зачитывался фантастикой, как отечественной, так и зарубежной, любил Шекли, Брэдбери, Саймака и Стругацких, но с возрастом это увлечение прошло. Современная фантастическая литература, со всеми этими многочисленными инопланетными цивилизациями, «попаданцами» в прошлое, боевыми драконами и межгалактическими войнами, его уже не увлекала, казалась, в большинстве своем, однообразной и наивной до примитивности. В последние лет семь Дима неожиданно вдруг увлекся совсем другими вещами — полюбил старое кино, причем не какое-то определенное направление, а несколько жанров сразу. С равным удовольствием он смотрел голливудские костюмные фильмы, вестерны, французские комедии пятидесятых годов и итальянский неореализм. И действительно, как и признался в разговоре с Верой, старался при первой же возможности выбраться в «Иллюзион», если там анонсировалось что-то интересное. Старые фильмы, пусть и нечасто, но иногда все-таки вызывали в его душе какой-то эмоциональный отклик, чего в обыденной жизни практически никогда не случалось.

В этот раз он запланировал поход в кино заранее, поскольку шел фильм, который Дмитрию давно хотелось посмотреть, но все почему-то никак не удавалось — философская притча Ингмара Бергмана «Седьмая печать». Как обычно, Дима приехал заранее, чтобы без помех купить билет на свое любимое место, в середину седьмого ряда, хотя, по большому счету, такие предосторожности не требовались. Среда, да еще дневной сеанс — зал полупустой, как это чаще всего и бывало здесь по будням. Но Дмитрия как раз это и устраивало. Интеллигентного вида пенсионеры, несколько парочек разного возраста, две-три одинокие зрелые дамы да случайно забредшая стайка девчушек, по виду студенток — отличная компания для просмотра ретро-картины. Никакого тебе хруста попкорна, лошадиного гогота и идиотских реплик во весь голос, на которые так легко в наши дни нарваться в кинотеатрах. Дмитрий с комфортом устроился в свободном ряду, огляделся по сторонам и увидел, что от входа в зал, прямо по направлению к нему движется стройная девушка в сером плаще и серой же шляпке, кокетливо надвинутой на одну бровь. Именно эта шляпка и привлекла внимание Димы — молодые женщины редко выбирают такого рода головные уборы, видимо, опасаясь, что будут выглядеть в них старомодно. Впрочем, к чести девушки надо отметить, шляпка очень даже шла ей.

Опустив взгляд на номер кресла, девушка сверилась со своим билетом и подняла на Диму выразительные карие глаза.

— Это ведь седьмой ряд, да? — приятным мелодичным голосом осведомилась она и чуть застенчиво улыбнулась. — Значит, мое место рядом с вами. Вы не против?

— Что вы, конечно, не против, — искренне отвечал Дмитрий.

Ему было интересно — узнает ли она его? Дима уже привык, что люди, вот так случайно оказавшиеся рядом где-нибудь в ресторане, долго вглядываются в его лицо, а потом показывают на него своим спутникам или подходят с вопросом: «Скажите, вы ведь Дмитрий Корсунский?» Поскольку передача «Задушевный разговор» шла еще не слишком давно, Дима пока не успел привыкнуть к популярности, и такие вещи его еще не раздражали, наоборот, иногда даже льстили самолюбию. И сейчас ему было бы приятно, если б девушка его узнала. Но ничего подобного не произошло, видимо, девушка не смотрела передачу. Впрочем, что тут удивительного? Он ведь всего лишь психотерапевт, а не знаменитый актер, не политик, не эстрадная звезда. И даже не продюсер Кирилл Пономаренко, который последнее время просто не вылезал из телеящика.

Девушка расстегнула плащ и опустилась в соседнее кресло, изящно закинув ногу на ногу. Дмитрий не мог не заметить, что ноги у нее очень красивые, длинные и стройные. Соседка тем временем одернула юбку, поправила шляпку и с дружелюбной улыбкой повернулась к нему.

— Я так рада, что мне удалось сегодня вырваться сюда, — доверительно сообщила она с такой непосредственностью, будто они с Дмитрием были давними приятелями. — Представляете, заболел наш лектор по естествознанию. Терпеть не могу естествознание, такая скучища… А тут нас взяли и отпустили с двух последних пар. Девчонки пошли в кафе, а я сюда.

— Увлекаетесь творчеством Бергмана? — поддержал разговор Дмитрий. — А какие его фильмы вы видели?

Девушка опустила глаза.

— Честно признаться, пока никакие… Я только недавно начала интересоваться старым кино. Знаете, как это бывает, вдруг — раз! — и открыла его для себя. Раньше я, как и большинство моих друзей, почему-то признавала только цветное кино и смотрела лишь то, что снято в последние несколько лет.

— И что же заставило вас изменить свое отношение? — поинтересовался Дмитрий, не пытаясь сдерживать улыбку. Юная собеседница была симпатична ему, ее естественность и искренность подкупали.

— А я заболела, — как-то даже весело сообщила она. — Долго лежала в постели, делать было нечего… От скуки переключала каналы телевизора и случайно наткнулась на один старый фильм… Даже не знаю, как он назывался, я его смотрела не с начала. История о друзьях, которые вернулись с фронта после Первой мировой войны и никак не могут найти своего места в жизни. Главный герой становится гангстером, и в конце его убивают… На глазах женщины, которая его всю жизнь любила. И полицейский спрашивает ее: «Вы ему кто?», а она отвечает: «Я так и не смогла найти ответа на этот вопрос»… Так трогательно… Я в этот момент даже заплакала.

— Понятно, — кивнул Дмитрий. — Это «Ревущие двадцатые», в нашем переводе он назывался «Судьба солдата в Америке». И что же? Вам понравился этот фильм?

— Да, очень! — Девушка прижала сложенные руки к груди. — После него я стала смотреть и другие старые фильмы. И поняла, что раньше кино снимали совсем не такое, как сейчас. Оно наивное, но одновременно и более глубокое. И более человечное, что ли. В старом кино смерть — это всегда трагедия, даже если умирает какой-то второстепенный, совсем незаметный персонаж. А в каждом втором современном фильме чуть ли не горы трупов — и никому их не жалко. Ни зрителям, ни героям.

— В этом я, пожалуй, с вами согласен, — заявил Дмитрий. — Но вот насчет наивности старых фильмов вы, думаю, не совсем правы. Конечно, кино середины прошлого века очень разное, немало снималось и совершенно примитивных, не стоящих внимания картин. Но было и совсем другое кино. Далеко ходить за примером не надо, возьмем хотя бы тот фильм, который мы с вами сейчас будем смотреть. Это философская притча, довольно тяжелая, я бы даже сказал — мрачная. Действие происходит в Средние века, во время эпидемии чумы…

Дима готов был рассказывать о «Седьмой печати» и дальше, но его прервали: погас свет, и фильм начался. И весь сеанс Дмитрий ловил себя на том, что как бы ни был увлечен происходящим на экране, но все время то и дело отвлекается, поглядывая на свою соседку. Девушка очень живо реагировала на каждое событие, то пугалась, то чуть не плакала, и так явно сопереживала героям, что, наблюдая за ней, Дима не мог сдержать улыбки — даже несмотря на весь трагизм картины Бергмана.

Когда сеанс закончился и в зале вспыхнул свет, девушка торопливо отвернулась от Димы, чтобы скрыть покрасневшие глаза.

— Извините… Всегда плачу, когда смотрю кино. Такая я глупая… — смущенно пробормотала она.

— За что же тут извиняться? — отвечал Дмитрий. — Наоборот, это очень здорово, что вы так реагируете.

— Знаете, мне бы очень хотелось обсудить с вами этот фильм, — проговорила она, вставая и поправляя шляпку. — Боюсь, я кое-что в нем не поняла…

Дмитрий бросил взгляд на часы, прикидывая про себя, сколько у него есть свободного времени. Нет, никак не получится, на половину восьмого назначено очередному клиенту, а нужно еще успеть добраться до офиса.

— К сожалению, из этого ничего не выйдет, — он покачал головой. — У меня скоро деловая встреча.

Но увидев, как печально сникла девушка после этих слов, тут же добавил:

— Но ведь нам совсем не обязательно делать это именно сегодня, верно? Мы можем встретиться и в другой раз.

— Правда? — Она так и засветилась улыбкой. — А когда?

— Завтра точно не получится, — начал он раздумывать вслух. — Может, послезавтра… Или в субботу… Знаете, давайте лучше я вам позвоню. — Он вынул из кармана мобильный. — Диктуйте номер.

— С удовольствием! — Девушка торопливо, но четко назвала десять цифр. — Меня зовут Вика.

— Очень приятно, Вика, а я Дмитрий.

— Знаете что, Дмитрий… А наберите-ка меня прямо сейчас! Тогда я буду уверена, что вы правильно записали номер.

— Нет проблем. — Он нажал кнопку, дождался момента, когда где-то в недрах ее сумочки заиграла электронная мелодия, и поинтересовался:

— Вас подбросить, Вика? Я еду на Остоженку и могу высадить вас где-нибудь по дороге, где вам будет удобно.

— Ой, это было бы замечательно! — просияла она. — А то этот кинотеатр всем хорош, кроме одного — очень уж далеко расположен от всех станций метро.

Домой в тот вечер Дмитрий возвращался в приподнятом настроении, только что не напевая себе под нос, чего с ним уже давно не случалось. Припарковал машину на закрепленном за ним месте в гараже, вошел в дом и, проходя через холл к лифтам, как обычно, заглянул в почтовый ящик. Эта привычка сохранилась у него с детства: каждый раз, когда он с родителями или кем-то одним из них возвращался домой, папа или мама обязательно говорили ему: «Ну-ка, Митя, загляни в почтовый ящик!», и он с удовольствием бежал исполнять их просьбу. Ящики у них были синего цвета, а номера квартир выписаны серебряной краской. Каждый ящик закрывался дверцей, на которой имелись три круглые дырочки, и сквозь них всегда можно было увидеть, лежит что-то внутри или нет. Если в дырочках что-то белело — значит, принесли газету, журнал или письмо, а если было темно — стало быть, ящик пуст. Но маленького Митю такое положение вещей не устраивало, он всегда вставал на цыпочки, просовывал палец в отверстие, долго шарил в недрах ящика — и как же радовался, когда выяснялось, что почта все-таки есть! В этом случае ему торжественно вручали ключик, и он, необычайно гордый собственной значимостью, со щелчком отпирал замок и извлекал на свет божий «Известия» или «Вечерку», журнал «Крокодил» для отца или «Работницу» для мамы, или, что было особенно приятно, журналы для себя: сначала «Мурзилку» или «Веселые картинки», потом «Пионер» и «Костер», а позже — «Технику молодежи», «Химию и жизнь», «Юность» и «Смену». Какими же интересными казались эти журналы, сколько всего было с ними связано, с каким восторгом они читались и с каким нетерпением ожидались! Но не меньше, чем детские издания, радовали Митю и письма. Родителям много писали из разных городов Советского Союза, а иногда даже из-за границы, присылали не только письма и открытки, но и бандероли с научными статьями в больших конвертах, обклеенных множеством марок. И, разумеется, для маленького Мити, увлекавшегося, как и почти все его сверстники, филателией, каждое письмо был настоящим подарком. Сейчас, конечно, все это вспоминать уже смешно… Но привычка каждый раз, возвращаясь домой, заглядывать в почтовый ящик сохранилась. Несмотря на то, что необходимости в этом уже давно не было. Писем и открыток Дима не получал уже много лет, пользовался только электронной почтой, газет и журналов не выписывал: развлекательных изданий не читал, а специализированные покупал или, чаще, знакомился с ними в Интернете. Так что если в почтовом ящике что-то и обнаруживалось, то это были разве что квитанции коммунальных платежей или реклама. Но привычка каждый вечер заглядывать в почтовый ящик почему-то не желала его покидать.

Однако сегодня все вышло не как обычно. Приоткрыв дверцу ящика, Дмитрий увидел в блестящем серебристом нутре нечто небольшое и ярко-разноцветное, что он сначала принял за очередную рекламную листовку и тоже хотел выбросить, но, взяв в руки, понял, что это не реклама, а почтовая открытка с изображением берега моря. Синяя вода, желтый песок, зелень пальм: мечта, да и только! Дмитрий перевернул открытку и пробежал глазами текст. На кусочке желтоватого картона незнакомым женским почерком, убористым, разборчивым и аккуратным, точно у школьницы-отличницы, было выведено следующее:

«Здравствуй, мой любимый Митя! Шлю тебе горячий привет из солнечной Турции! Как жаль, что тебе пришлось уехать раньше. Без тебя и отпуск, и море, и пляж — все не в радость. К счастью, я уже скоро вернусь, и тогда сразу же тебе напишу. Не скучай! Целую, твоя Жанна».