Москва, ноябрь — декабрь 2008-го
Первым делом он позвонил Миле домой, потом на мобильный. Молчок. Видно, опять командировка, черт бы ее побрал! Не Милу, конечно, командировку.
— Юра, — обратился он к водителю, везущему его прямо в офис (в дороге хорошо отоспался, а душ есть в комнатке за кабинетом), у меня для тебя деликатное поручение. Прошу, узнай, что за бизнес у Арсения Овсянникова, сына Зои Павловны, мужа Милы и отца Лизы. Ну, ты их знаешь. Живет он в соседнем подъезде, в том же доме, где Мила, на десятом этаже, окна во двор. Надо все сделать профессионально и быстро. Кроме наших, никого не посвящай в это дело. Никаких наемных детективов. Как, сумеешь?
— Будет сделано, Владимир Иванович.
На звонки по-прежнему никто не отвечал.
В офисе Степанков пригласил замов и руководителей ключевых служб:
— В нашей работе многое меняется. Открываем новое направление — переработка промышленного сырья. В перспективе — новое производство… Вы наверняка слышали о комбинате в N-ске. Будем его возрождать…
Собравшиеся зашевелились, заскрипели стульями, стали переговариваться.
— Стоп-стоп-стоп. Я еще не все сказал…
Все сразу сказать было невозможно. Ситуация требовала длительного изучения, проработки, анализа. Только на это могли уйти месяцы. Требовалось привлечь специалистов, которых в фирме не было. Степанков создал аналитическую группу во главе с начальником планового отдела:
— Привлекайте специалистов со стороны, приглашайте лучших, обещайте хорошие деньги. Поезжайте в N-ск, разбирайтесь на месте. К началу января план должен быть сверстан… Хотя бы вчерне, с обозначением главных направлений. Для того чтобы представить его в правительство. Думаю, там нас поймут. Наши действия как раз отвечают замыслам президента.
Ему не возражали. Возражать было бесполезно, да и не время. Вот начнутся первые трудности, срывы, неувязки… Глядишь, и засомневается, тогда и… Подчиненные знали своего хозяина. Одумается. Шутка ли, N-ский комбинат! Бывший флагман бывшего СССР в области бывшего тяжелого машиностроения, одно из ключевых звеньев ВПК. Эка куда его понесло… Прыткий больно… Тут такие силы противодействия встанут — ого-го! В первую очередь — международные. На президента рассчитывает… А чей он ставленник? То-то…
Так рассуждала мудрая, тертая публика. Авось перемелется. Они просто не знали, они просто не могли знать, что с их хозяином происходит нечто удивительное. Он становился другим человеком, мыслил и поступал уже по-другому, как и следовало настоящему хозяину. Не только своего, пусть крупного, очень крупного угледобывающего, углеторгующего концерна. Как подобает хозяину страны, в земле которой лежат его предки. Всю жизнь его они служили своей стране, своим людям. И он, Степанков, сделает все, чтобы вдохнуть жизнь в этот город. Сдохнет, а сделает. Мила его поймет. Поймет…
Так или приблизительно так размышлял Степанков, замкнувшись в своем кабинете, бреясь, принимая душ. На звонки никто не отвечал: ни Мила, ни Зоха, ни Лиза.
Ближе к вечеру Зоя Павловна позвонила сама.
— Володя, здравствуйте. Вы нас совсем забыли. Да и я не звоню, боюсь надоедать. Ах, вот оно что… На родину… Проведать могилы… Да-да, это наша общая беда. Суетимся, суетимся, а о главном забываем. Володя, я просто и не знаю, как быть. Лиза хочет поговорить с вами. Она не понимает, что вы человек занятой… Я пыталась ей объяснить… Да и Милочка опять может взорваться. Вы же знаете ее характер… Ну вот, прямо трубку рвет из рук…
— Дядя Володя, дядя Володя, — детский голос громко звенел в трубке. — Я соскучилась… Мы так больше с вами никуда и не ходили… Это был самый лучший день в моей жизни. Приходите к нам. Мама не будет ругаться. Она так хорошо говорит о вас. Они с бабушкой часто говорят о вас. Бабушка, отстань… У меня трубку забирают… А я самого главного не сказала. — Похоже, у Лизы отнимали трубку, слышалась возня, упреки Зои Павловны.
В образовавшуюся паузу Степанков успел воткнуть свою фразу:
— Я слушаю, слушаю, Лизонька… Я тоже скучаю… И обязательно загляну на этой неделе…
— Не надо заглядывать… Вы завтра приходите в школу. Мы готовим праздник для родителей. Мамы нет, она в командировке, а я выступаю… Вы тогда в парке, помните, говорили, что если мне нужна будет помощь взрослого человека, то вы можете… я могу положиться на вас… Мне очень, очень нужно сейчас… положиться…
— Володя, не слушайте ее. Представьте, как это будет воспринято в школе… Посторонний мужчина. Я, право, не знала, что она такое скажет. Бредовая просьба. Я извиняюсь за Лизоньку. Она умная девочка. Поймет. Вот и она извиняется. Нет, извиняешься, Лиза! И сейчас же скажи об этом дяде Володе.
В трубке какое-то время слышались сдержанные рыдания, потом прорвался Лизин голосок:
— Простите… Я не подумала… Я думала… Мне так надо было… Простите…
— А я бы и не мог, Лизонька. У меня завтра важная встреча, далеко от Москвы. Уже и билеты на самолет есть…
Трубка противно пищала сигналами отбоя. Сердце щемило. В ушах все звенело: «Вы тогда в парке, помните, вы говорили, что если мне нужна будет помощь взрослого человека, то вы можете… я могу положиться на вас… Мне очень, очень нужно сейчас… положиться…»
А на столе лежала груда бумаг. В кармане — билет в Кемерово. Перебирая и машинально подписывая бумаги, он думал о том, кому из замов можно было бы перепоручить подписание важного для бизнеса договора.
На следующее утро он ехал в аэропорт. За окном мелькала слякотная серая Москва. Снег, как ему и полагалось в ноябре, таял, тускло блестели серые лужи.
В офисе он просмотрел свое расписание на предстоящую неделю. И отметил, что слишком много дел завязано на него. На него, единственного и неповторимого, умелого и решительного владельца своей фирмы. А как же замы? Вот, к примеру, кто бы его мог заменить сейчас? Договор готовили человек десять. Из них сейчас в московском офисе находятся пятеро. Трое явно не подходят, не способны принимать самостоятельные решения.
Остаются еще двое. Но они должны лететь вместе со Степанковым. Нет, пора перераспределять ответственность. А как бы сделал дед? Дружба с полуслепой девочкой была бы для него, пожалуй, важнее. А отец? Отец однажды сделал свой тяжелый выбор. Что-то последнее время все чаще, все чаще щемит сердце.
Степанков приехал в «Домодедово». Регистрация еще не началась. Он сосредоточенно молчал, и помощники глядели на него с недоумением.
«Все-таки Иван Васильевич будет посолиднее, чем Антон Николаев. Антон, хоть и молод, грамотен, но суетлив…» — думал между тем Степанков.
— Иван Васильевич, вы знаете, я не полечу. Назначаю вас главным. Сейчас позвоню Иванникову, предупрежу. У меня очень важные личные обстоятельства, и мне необходимо быть в Москве.
— Женщина? — Иван Васильевич от волнения выпалил первое, пришедшее в голову.
— Женщиной она будет еще не скоро. Это ребенок.
— Ну, это еще важнее, — без энтузиазма сказал зам.
— Вы к кому? — строго спросил пожилой охранник у входа в школу.
— На концерт для родителей.
— Проходите! — смилостивился страж.
Фойе после ремонта сияло не успевшим обтереться паркетом. У раздевалки на лавочке чинно сидели бабушки и дедушки, ждавшие своих малышей.
Степанков помнил, что актовый зал должен находиться на втором этаже, и поднялся по лестнице, ориентируясь на звуки музыки, доносившейся из-за дверей. Он вошел и огляделся. На сцене стоял с микрофоном кругленький смешной мальчишка. Толстый и вихрастый. Он свободно, даже несколько развязно, явно подражая кому-то из известных конферансье, вел представление.
Дети по очереди поднимались и исполняли свои номера. Девочки показали сценку из «Алисы в Стране чудес», потом собравшиеся увидели Мальвину и Буратино, мальчишки спели песню, пародируя какую-то группу. Им шумно аплодировали. Хорошенькая бойкая девочка прочитала «Вредные советы» Остера.
Степанков устроился в последнем ряду. Лиза сидела у стенки, хмуро глядя на сцену. Она не смеялась вместе с остальными детьми. Ее фигурка как будто вжалась в стену. Степанкова она не заметила, по сторонам не смотрела.
Вихрастый толстяк вышел на сцену, взял в руки микрофон:
— Ну что, все выступили? У нас было условие — для наших мам что-то показать должны все-все. Остался один крокодил в очках, — мальчишка захихикал, зал поддержал его. — Но от нее не дождешься!
Учительница, высокая молодая дама в первом ряду, не прореагировала на это заявление ведущего. Она оживленно беседовала с соседкой.
Степанков неожиданно для себя встал, прошел на сцену, взял у ошарашенного толстяка микрофон и услышал свой голос:
— Здравствуйте, дети. Если позволите, перед очередным номером я кое-что скажу вам. Помните сказку о гадком утенке? Легко презирать и унижать человека за то, что он не такой, как все. За то, что он носит очки, не такие, как у всех, например. А можно посмеяться и над тем, кто любит хорошо покушать и кому родители не успевают покупать костюмы, так он быстро из них вырастает.
В зале дружно засмеялись.
Дети с интересом смотрели на Степанкова. И по-детски раскрывшая рот учительница — тоже. Родители напряженно молчали.
— Лиза Овсянникова, выходи на сцену! — Он спустился вниз, хотел помочь Лизе подняться, но этого не потребовалось. Она быстро поднялась и успела шепнуть ему: «Я так и знала, что вы придете!» Степанков открыл крышку пианино, подвинул стул
— Что ты будешь исполнять?
— Пьеса Скрябина! — неожиданно громко и уверенно произнесла Лиза. — Первая часть!
Пока она играла, Степанков стоял возле Лизы и смотрел в зал. Дети притихли. Родители переглядывались. Учительница замерла. Раздался последний аккорд, музыка стихла. Лиза встала и поклонилась. Раздались дружные аплодисменты. Степанков отвел юную исполнительницу на место, вернулся к ведущему и снова взял у него микрофон.
— Ну что, сможешь так сыграть? Иди, играй!
— Не, я не умею, — замотал головой мальчишка, враз утратив бойкость и красноречие.
— Тогда извинись перед Лизой Овсянниковой. Прямо сейчас, с этой сцены. Нельзя унижать людей за то, что они не такие, как ты. Надеюсь, теперь ты это запомнишь?
— Лиза Овсянникова, извини, я больше не буду тебя обзывать! — потея и запинаясь, произнес парень.
Когда Степанков и Лиза покидали зал, их догнал мужчина, примерно одного со Степанковым возраста:
— Вы уж извините моего сына. Я ему дома всыплю. Я — Лукин. — Видя, что Степанков направляется к выходу, Лукин-старший буквально вцепился в его рукав: — Не обижайтесь на моего сына. Я с ним разберусь. И вот еще что: у меня по Москве сеть салонов оптики. Приходите с дочерью, мы вам что-нибудь красивое подберем. Я, к сожалению, редко бываю в школе. Жаль, раньше вас не встречал.
— Лиза, иди вниз! Я тебя догоню! — Он повернулся к Лукину: — Она не моя дочь, хотя это не имеет никакого значения. Вы же слышали, как девочка играет? Как можно такого ребенка обижать? Даже если бы она и не играла, все равно это какой-то садизм. Простите, мне пора! — И он автоматически, поскольку привык это делать, протянул свою визитку и увидел, как у родителя Пети Лукина изумленно вытянулось лицо.
В тот день Степанков на работу так и не попал. Они с Лизой поехали кататься по Москве, потом ели мороженое на Арбате. Володя позвонил Зохе и предупредил, что сам привезет девочку домой.
На следующее утро в офисе его, как и всегда, ждала электронная почта: Иван Васильевич сообщал, что договор подписан так, как и намечалось, переговоры прошли успешно, открываются заманчивые перспективы.
«Вот так!» — подумал Степанков и с хрустом потянулся в кресле.
Дверь приоткрылась. Заглянул Юра:
— Шеф, задание выполнено!
— Задание?
— Вы поручали отработать фирму Арсения Овсянникова.
— И что?
— Ну, он тот еще фрукт. Слышали про коллекторские агентства? Они взыскивают долги у злостных неплательщиков. Так у этого Овсянникова теперь такое агентство. По документам вполне приличное — «белое». А по делам — настоящее «черное». Ничем не брезгуют, чтобы за хороший процент, а то и за всю сумму выбить, в самом прямом смысле, деньги. За ними много мутных делишек числится. И покровители у них — крутые бандиты. И еще, Владимир Иванович…. Мы наткнулись на встречную проверку нашей фирмы с его стороны. Интересуется он нами… — Юра слегка помялся, вздохнул и продолжил: — Короче, вы не будете возражать насчет «стрелки»? Овсянников не возражает. Может, поговорите сами, в верхах? Мы с его братками не знаем, о чем базарить. Темы нет. Вам-то видней. А мы, если надо, поприсутствуем.
— Где и когда?
— Можно хоть сегодня. Хотите, в «Метелице» или в «Чайхане»…
— В «Чайхане», в полдевятого.
— Хорошо, шеф.
Ну что ж. Все к лучшему. Степанков планировал встречу с Овсянниковым недельки через две.
А тут с плеч долой — из сердца вон!
И Степанков, и Арсений приехали с охраной. Несмотря на то что при Арсении были явные братки, а у Степанкова — проверенные люди из силовых структур, оказалось, что они хорошо знают друг друга. Заказав легкие напитки, и те и другие заняли один столик на шестерых неподалеку от входа в зал. «Высокие договаривающиеся стороны», напротив, облюбовали место в дальнем углу, чтоб их никто не слышал.
— Что будем заказывать? — официант переводил взгляд с одного на другого.
— Коньяк, зеленый чай, — кивнул ему Арсений.
— И мне, — подтвердил Степанков, — а там посмотрим…
Арсений смотрел Степанкову прямо в глаза. Чуть-чуть усмехаясь, как обычно смотрят на человека, только что проигравшего крупную сумму. Степанков решил не обращать внимания на этот вызов, сразу взял быка за рога:
— Вот что, мы оба деловые люди. Предлагаю сделку с предварительным условием. Условие в том, что твоя бывшая жена не должна знать об этой встрече. А сделка в том, что ты оформляешь развод с Милой. С ее стороны не будет никаких имущественных претензий, в том числе и на квартиру. Даже на все то, что в квартире. Хочешь, и на личные вещи…
Арсений качнул головой: мол, ну и ну!
Степанков спокойно продолжал:
— С твоей стороны требуется только одно — отказаться от прав на дочь.
Арсений с удивлением посмотрел на Степанкова, демонстративно широко улыбнулся:
— Так ты ничего не знаешь?
— Чего я не знаю?
Арсений только улыбался и молчал. Залпом выпил коньяк. Наливал в пиалу понемногу чай, отхлебывал, снова наливал. И улыбался. Степанков с удивлением наблюдал за ним, пытаясь понять причину такого поведения.
— Так, мне теперь многое стало ясно, — согнав улыбку с лица, произнес Арсений. — Значит, ваши отношения… Ты с ней спишь?
Теперь пришла очередь Степанкова молча смотреть на Арсения. Не в глаза, нет. Еще дед советовал: если хочешь привести собеседника в замешательство, сбить с толку, заставить нервничать, смотри ему в лоб, между глаз. Смотри спокойно, равнодушно, что бы тот ни говорил. Не отводи взгляда от точки чуть-чуть выше переносицы. Дедовский способ всегда действовал безотказно. Как вот и сейчас.
— Ладно, — заерзал Арсений, — значит, здесь у вас все в порядке. Странно. Так вот, у меня свои планы насчет Милки. Свой счет. Это наше дело. Ее и мое. Ты мне неинтересен. С фирмой твоей мне не тягаться, я бизнесмен начинающий, ты — гигант. Я тебе не даю никаких обещаний. Мне надо подумать. И не обижайся, ты, как бы помягче это сказать, — слепой котенок. Беги ты от нее… Беги… Больше нам пока говорить не о чем. Жди весточки… Я думаю…
«Вот так, — вздохнул Степанков, — ведь ушел хозяином положения. Что мне, разорить его, что ли? Можно, конечно. Но что он там плел, на что намекал? Какие-то угрозы неясные, намеки непонятные… Понт? Но освобождать-то Милу от брачных уз надо! Надо с ней поговорить. В чем там дело? Однако говорить или не говорить ей о встрече с Арсением? Вроде сам ему выдвинул предварительное условие, а теперь… Но он же не ответил согласием… Но и не отказался… Чего-то я точно не знаю, но чего?»
Вот в таких размышлениях и добрался он до своего суперсовременного убежища.
Там его ждал сюрприз.
Этой осенью на Милу, как из рога изобилия, посыпались деловые предложения. Она переводила уже не только для прокатчиков, но и для гильдии актеров, потом ее пригласили синхронистом на семинар кинокритиков в Подмосковье. Она радовалась, что ездит, работает, что это приносит неплохие заработки.
Но и в поездках не отпускала мысль о сложившейся ситуации, которая неуклонно, как санки с горки, катилась к развязке. Одна из… Да нет, пожалуй, единственная причина того, что она старается не бывать дома, — визиты Арсения. Он мог, и он заставлял ее безраздельно подчиняться своим прихотям, больным фантазиям. Надо же, общая с ним тайна, а он повернул все так, что сделал из этой тайны безотказный инструмент подчинения Милы ему, жестокому, всевластному повелителю. Он наслаждался своею властью. А тут еще Зоха говорит, все время говорит, что он хочет брать девочку на выходные, гулять с нею. Это вообще страшно.
Надо все рассказать Степанкову. Но как? Когда? Как он отреагирует на подобное? Она доверяет ему, но… Вот таких «но» все еще хватало. Милу растрогало его отношение к другу, художнику. Но ведь этот человек каким-то образом нажил состояние. И это в таком-то возрасте. Не имея наследства, протекций. Практически с нуля. И неужели без криминала? Вращаясь среди творческой интеллигенции, Мила видела их пренебрежение к людям торговли, бизнеса и слышала разговоры, что большие деньги — темное дело. Да и без них она знала это.
На одном из семинаров обсуждали новый фильм о жизни современных нуворишей. И один старый киношник припомнил, что еще Форд просил не спрашивать его, откуда он взял свой первый миллион. Зато из последующих миллионов он мог отчитаться за каждый цент. В общем, все богачи — люди с темным прошлым, действуют без правил, нарушая законы. При этом могут притворяться добрыми, говорить правильные вещи, заниматься благотворительностью.
Чем в этом смысле Степанков лучше Арсения? Живут они по одним и тем же законам. Конечно, та история, о которой говорил Миша, прояснилась, но все равно остаются сомнения. Если она откроется Степанкову, как он отреагирует, что в нем возобладает: расчет, благоразумное желание уйти в сторону или понимание? Ну, а не скажет она, так это сделает Арсений. Еще хуже, Зоха узнает, сойдет с ума. А Лиза? Страшно даже подумать.
Но надо было решаться на что-то.
Он открыл двери и увидел на вешалке ее пальто, под вешалкой — сапоги. И тотчас из комнаты с криком «банзай» на шею ему кинулось существо, ближе которого, как он уже давно понимал, для него не было. Его потерянная в доисторические времена половинка.
Это так получается: когда рассуждаешь, так сказать, теоретически, на расстоянии, то еще что-то там соображаешь, планируешь… А как только рядом — все к черту, в тартарары…
Вот вам готовый пример. Только-только встретились, а уже кувыркаются, барахтаются на булькающей кровати. Хоть бы руки помыли, поужинали. Никакого воспитания. Так и к обезьянам вернуться недолго.
— Вот, — говорил он уже после мытья рук и ужина, — видишь стеллажи? Здесь мы с тобой расставим книги, еще кое-какие вещи. От родителей остались. Лешка, мой дизайнер, постарался. Чувствуешь, еще запах лака не выветрился. Эх, надо было оставить непокрытое дерево…
— Надо было дерево покрыть водным раствором бустилата. Остался бы запах дерева, и вода бы в него не впитывалась, — щелкнула она его по носу. — «Лешка, мой дизайнер…» Буржуй ты. Оторвавшийся от нужд простого народа. Простой народ — это я. И ты оторвался от моих нужд.
Потом она помогала расставлять Степанкову книги и все остальное родовое наследство. Не густо, но все-таки.
Получилось полстены в книгах. Фотографии в простенках. Теперь на него смотрели родные лица, напоминали о задуманном.
Сейчас сказать или чуть погодить?
Мила помогала Степанкову превратить стильную безликую квартиру в его, неповторимую, степанковскую. Присматривала, где могут появиться отличительные признаки ее маленькой семьи — Милы и Лизы. Получилось бы совсем неплохо.
Сейчас сказать или чуть погодить?
Степанков огляделся. Веселая мама в обнимку с отцом, строгий дед, лукавая бабушка смотрели на него, ждали, что он скажет. Он не сказал ничего.
Он только вздохнул и… решил еще подождать.
Мила взглянула на плоды их совместной оформительской деятельности. Со стен смотрели отец и мать Степанкова, дед и бабушка. Смотрели внимательно, настороженно, будто ждали чего-то… Они-то там знают все. Сказать только ничего не могут. «Да скажу, скажу я ему все! Только не сейчас. Чуть позже. Я должна ему поверить до конца…»
Она вздохнула и… решила еще подождать.
Они взглянули друг на друга, расхохотались и бросились… Да, в объятия.
А что, нельзя?
