Самолеты в N-ск не летали. Аэропорт за ненадобностью там был закрыт. Семнадцать часов он провел в пустом спальном вагоне. Наконец поезд прибыл. Из вагона на пустой перрон вышел всего один пассажир — Владимир Иванович Степанков. На привокзальной площади у ларька с рекламой пива, жвачки и сникерсов стояли несколько парней. Один из них, завидев Степанкова, отделился от группы:

— Командир, подбросить?

— Давай.

Степанков с острым любопытством вглядывался в мелькающие за окном «жигуленка» дома, улицы, вертел головой так, что она грозила оторваться.

— Что, первый раз у нас? — заметив его любопытство, поинтересовался водитель.

— Нет, я родился здесь. Но лет десять уже не был. А куда ты меня везешь? Даже не спросил…

— А здесь дорога одна. Все на центральной площади: гостиница, администрация…

— Вот как? Что ж, начнем с этого.

Вообще-то Степанков хотел поехать сразу к своему бывшему дому, а потом сходить на кладбище. Но водитель невольно подсказал более верное решение.

— А где же вы раньше жили? — спросил парень.

— В рабочем поселке.

— Нет больше поселка, нет домов. Стоят одни развалюхи. Все выехали. Сейчас там роща выросла. А в развалинах бомжи ночуют. Да и те скоро разбегутся. Все время пожары. Греются…

Степанкова как кипятком окатили. Опоздал…

— А кладбище?

— Кладбище есть. Даже разрослось. Единственное, что у нас процветает. Комбинат-то закрыли. Кому теперь оборонка нужна? Все вывезли, продали.

В гостинице Степанков устроился без проблем. Похоже, она наполовину пустовала.

Напротив, через площадь, высилось здание администрации с наклеенным поверх герба РСФСР двуглавым орлом и триколором на флагштоке. На гранитном постаменте все так же стоял, указывая на здание универмага, Владимир Ильич, а на длинном бетонном сооружении, где некогда красовались портреты знатных людей комбината, была размещена какая-то реклама.

Даже не перекусив, Степанков направился через площадь.

— Роман Севастьянович занят. Могу записать на прием в следующий четверг, — молоденькая секретарша заслонила грудью полированную дверь в кабинет главы администрации.

— Верю. Охотно верю в занятость вашего шефа. Но в следующий четверг я буду уже в Мюнхене, — сказал первое, что пришло в голову, Степанков.

Она долго читала визитку, сосредоточенно шевеля губами. Зато Роман Севастьянович вышел из кабинета стремительно, издалека протягивая руку:

— Рад, очень рад визиту. Наслышаны, как же… Вы не сынок ли Степанкова Ивана Ивановича?

От удивления Степанков опешил и только кивнул.

— Знал-знал я вашего батюшку. В одном цеху работали. Такое горе пережил. Уже после смерти его, после того, как вы уехали, все и открылось. Надо же, на себя все взял. Сам защищал, сам на нож полез… А его же и обвинили. Мужественный, надежный был человек. Мы его помним. Знаете, эта женщина его могилу содержит, ее муж уже умер… Мы ей помогаем, как можем. Таких людей, как ваш отец, забывать нельзя. Можем проехать, посмотреть…

У Степанкова перехватило дыханье…

— Эй, сынок, что с тобой? Плохо? Ничего, ничего… На-ка, вот, выпей. Коньячок у меня приличный. Давай-давай, помогает.

Слова доносились, как сквозь вату, в голове шумело. Степанков выпил одну за другой две объемистые рюмки действительно неплохого коньяку. Южнорусский, машинально определил он.

С главой администрации он провел целый день. Тому, видно, нечем было особо заняться. В кабинете он чувствовал себя беспомощно: шли люди со своими нешуточными проблемами, а он ничем не мог им помочь. Город вымирал без градообразующего предприятия — общая беда таких вот российских, некогда процветавших, городов. Беда России. Были они и на кладбище, и у разрушенного дома Степанковых, у дома деда… Много разговаривали. Степанков вникал во все, прикидывал, чем может помочь. Удочку, а не рыбу, вспомнил он слова Зои Павловны.

Он вкратце изложил Роману Севастьяновичу свои планы. Мэр только ахал да за голову хватался, недоверчиво поглядывая на спустившегося с небес ангела-спасителя. У ангела стучало от возбуждения в висках, ангел твердо знал, что жизнь положит на то, чтобы планы эти осуществились.

В городе Володя провел почти неделю, вникал в проблемы, думал, чем может помочь, просчитывал варианты. Но дела звали в Москву.

К поезду Роман Севастьянович подвез Степанкова на своей служебной машине. Долго тряс руку, преданно заглядывал в глаза, чем немало удивил дежурного по станции, буфетчицу, кассира и собаку Полкана, прекратившего даже лаять на кошку, сидящую на дереве. Кошка осталась равнодушна к этим чрезвычайным событиям. Она умывалась. Должно быть, к гостям. Хорошая примета.

За окном вагона тянулись зияющие битыми окнами корпуса некогда огромного, шумного комбината. Поверженный гигант, он и сейчас производил впечатление. Все это было построено руками людей. Его земляков. И его долг, святая обязанность — вдохнуть сюда новую жизнь, новые силы… Мила… Что ж, Мила будет гордиться им. Она его поймет…

— Гражданин, ваш билет. За постель, пожалуйста. Чай будете? — величественные размышления, учащавшие пульс, были прерваны прозой жизни.

«Остапа понесло… — осадил себя Степанков. — Чего это я? Да и захочет ли она сюда ехать?» Одно дело — фешенебельная квартира на Кутузовском, другое дело — заштатный, хоть и перспективный, а теперь он в этом не сомневался, город. Степанков пил чай, заваренный из пакетика, взбивал подушку, устраивал на вешалку костюм, натягивал джинсы и футболку, а мысли уже текли в ином, грустном направлении. Вот выбор для Милы: со Степанковым в N-ске или… А он? У него долг перед родителями, даже, можно сказать, — перед родиной. Своей, малой родиной… Но она же часть большой… Опять понесло…

Он спал под стук колес, а дома ждали события радостные и тревожные, в конце которых судьба готовила ему испытание такое страшное, что не всякое человеческое сердце в состоянии выдержать.

А пока снились родные места, где не осталось ни одного родного или хотя бы знакомого человека. Вы замечали, что особенно одиноким чувствуешь себя именно в знакомых с детства местах, куда возвращаешься с какими-то предчувствиями и ожиданиями необычного, а там уже все чужое?

Вопреки этому Степанков во сне сладко улыбался.