Москва, июнь 1987-го
И так ясно, как будто это было вчера, он помнил тот летний солнечный день. Они только что отгуляли школьный выпускной, целыми днями слонялись по городу, купались и вели бесконечные разговоры про будущую учебу. Точнее, вел он, а Михаил внимательно слушал. У Мишки уже все было давно решено — он поедет в Москву, поступать в художественное училище.
Степанков помнил, как прибежал тогда запыхавшийся домой. Мать возилась на кухне, резала морковку, лук — варила борщ. Он чуть отдышался и сказал:
— Ма, денег дай.
— Зачем тебе? — удивленно спросила она.
— На билет. Я с Мишкой в Москву поеду, — выпалил он. — Я все решил. Мы вместе начнем новую жизнь. Я должен поехать. Не могу я тут… Что мне здесь делать? Одни коровы да комбинат этот.
— А что это ты вот так вдруг?
— Ну, вот решился. Мишка сегодня уезжает, и я с ним.
Мать спокойно вытерла руки о передник, села на табуретку и деловито сказала:
— Денег я тебе не дам, никуда ты не поедешь. Отца нет, так еще и ты сбежать хочешь. Я что, одна тут останусь?
— Да не хочу я гнить в этой дыре, — Володя в сердцах стукнул кулаком о стол, — это мое дело, в конце концов. Или мне всю жизнь, как отец, прозябать? Чтобы потом сбежать от такой жизни?
Мать вспыхнула, но взяла себя в руки и продолжала спокойно:
— Ты мне тут не стучи. Расстучался… Кто говорил, что в училище будет поступать областное, а? Нормальную профессию получишь, в областной центр поедешь. Ну, куда тебя тянет? Что тебе там делать, в этой Москве? Миша художником станет, у него способности… А ты что? Куда с такой рязанской-то рожей в калашный ряд? А то без тебя там народу мало. А про отца так говорить — не смей!
Степанков старался не обращать внимания на материны слова, но все равно было обидно.
— А что не смей-то? Почему не смей? Не сбежал отец, скажешь? Поезд отходит через час! Не пустишь — сам уеду! — запальчиво закричал он и выбежал из кухни, хлопнув дверью.
— Не дам я тебе денег, не дам! — крикнула мать из кухни. — Хочешь, пешком иди в Москву.
Он опрометью ринулся в свою комнату, схватил старенький, еще дедушкин чемодан с потрескавшейся крышкой, кинул туда пару рубашек, пиджак, брюки, аттестат об окончании школы и паспорт. Потом вихрем ворвался в кухню. На бегу чмокнул мать в щеку и, зычно крикнув: «Ну, все, не поминай лихом!», хлопнул дверью, скатился по лестнице и бросился на вокзал. И уже, конечно, не видел, как мать тяжело осела на стуле и горько заплакала.
Поезд уже стоял у платформы. Володя судорожно искал глазами Михаила, но все нигде не мог разглядеть его. Он было подумал, что тот уже сел в поезд, как вдруг увидел его. Мишка безмятежно курил. Рядом стоял небольшой чемодан, к нему был прислонен бережно упакованный прямоугольный сверток.
— Мишка, — Володя радостно сжал его в объятиях, — а вот и я! Я решился. Едем вместе.
Михаил счастливо засмеялся и похлопал друга по плечу.
— А я боялся, что ты передумаешь.
— А это «Машка», главное сокровище? — указал Степанков на сверток. Михаил кивнул и осторожно дотронулся до прямоугольника.
С этой «Машкой» была связана отдельная история. Где-то в пятнадцать лет Миша по уши влюбился в их одноклассницу Машу Потапову и мучительно добивался ответного чувства, но, впрочем, так и не добился. Девушка вместе с родителями очень скоро куда-то уехала, а от Мишкиной влюбленности осталась эта самая «Машка» — портрет девушки, отдаленно напоминавший его пассию. Мишка рисовал по памяти. Все признавали, что это его удача: он вложил в портрет все свои чувства и переживания. На холсте грустная и довольно усталая девушка вглядывалась в свое отражение в зеркале. Она не казалась особенно красивой, но лицо ее было наполнено внутренним светом, глаза подернуты пеленой мечтательности и устремлены внутрь себя. Степанков считал, что Миша даже немного приукрасил действительность: в жизни Потапова была обычной, довольно заурядной девицей, а тут получилась какой-то неземной, таинственной.
Когда родители возили Мишку в областной центр, показывали его работы в художественном училище, они демонстрировали педагогам именно «Машеньку». Именно там Мишке и посоветовали ехать в Москву, поступать в училище. И теперь он вез этот портрет как главную драгоценность и доказательство своего таланта — ведь при приеме первым делом будут смотреть домашние работы абитуриентов.
— Отпустила тебя мать? — поинтересовался Миша.
— Кто же меня удержит, — лихо улыбнулся Володя, — а вот денег она мне не дала, — добавил он, помрачнев. — Можешь одолжить на билет? Как приедем, я заработаю, сразу отдам.
— Конечно, — улыбнулся Михаил, — правда, мне родители дали не очень много, на первое время… Но ничего, выкрутимся как-нибудь.
— Немного нам не хватит, — обеспокоенно заметил Володя, — а где, кстати, твои родители?
— Ушли уже, — Миша щелчком отправил сигарету под вагон. — Ну что, едем? Я у проводника спрошу, можно ли тебя подсадить — у нас вагон почти весь свободный.
— Слушай, а что мы в Москве-то делать будем?
— А… придумаем что-нибудь. Главное — добраться.
Из Мишиных тридцати пяти рублей двадцать три пришлось отдать жадному проводнику, который не соглашался пускать Степанкова в вагон за меньшие деньги. Да и то сначала упирался, но затем неохотно все-таки разрешил. За время переговоров Володя от волнения чуть не сошел с ума — ему казалось, что судьба его висит на волоске.
Попав наконец в вагон, он сначала сжал Мишу в объятиях, потом принялся с любопытством оглядываться.
До Москвы поезд шел семнадцать часов. Володя со времен детской поездки в пионерлагерь на юг больше нигде не бывал, поэтому первое время жадно смотрел в окно, наблюдая за летящим мимо пейзажем. На станциях друзья выходили из вагона и покупали дешевые домашние пирожки и холодное пиво. Предприимчивые старушки подносили все это прямо к поездам. Жизнь, казалось, обещала теперь только победы и манила своей новизной…
В Москву поезд прибыл в одиннадцать утра. Миша и Володя сдали вещи в камеру хранения, вышли из здания вокзала и оказались в водовороте спешащей куда-то толпы.
— Ну, куда теперь? — спросил Володя, щурясь на солнце. Здесь оно было какое-то другое, не то что дома, и дышалось тут иначе — свободой. Свобода, впрочем, крепко отдавала бензином, нагретым асфальтом и табачным дымом, а также запахом жареных чебуреков и пива. — Можно было бы в гостинице остановиться, да денег у нас мало, — не дождавшись ответа, продолжил он.
— Я сейчас позвоню тете Марине, вдруг повезет? — предложил Миша. У него действительно в Москве жили дальние родственники, седьмая вода на киселе. Еще в мае он отправил им письмо с известием о своем приезде, но ответа не получил и не знал, дошло ли оно вообще.
Он зашел в кабинку телефона-автомата, бросил монетку и начал крутить диск. Через минуту вернулся и с сожалением пожал плечами:
— Нет никого. Наверно, на даче.
— Надо поехать в институты, узнать про экзамены, — предложил Степанков. Они спустились в метро. Первым делом поехали в Мишино художественное училище, предъявили направление из областного училища. Им сообщили, что экзамены начнутся через четыре дня и абитуриентам общежитие не предоставляется — все места уже заняты.
— И тут неудача, жилья не будет, — сокрушенно заметил Миша, выйдя из института, — но зато похвалили мои рисунки, я им показал некоторые. Завтра поеду документы сдавать.
— Есть хочется, — признался Степанков.
— Пошли чего-нибудь купим? — предложил Миша, кивнув на вывеску магазина «Продукты». — Все равно так не наэкономим, а есть что-то надо.
Они зашли в магазин и купили батон, кефир, несколько плавленых сырков и пельмени.
— Живем, — улыбнулся Степанков, — только с пельменями погорячились, их ведь варить надо где-то.
— Надо еще раз попробовать позвонить родственникам, — сказал Миша, сунул руку в карман и вдруг как-то тоненько завизжал.
— Что? — Степанков испуганно посмотрел на друга.
— Кошелек, кошелек вытащили! У, гады!
Степанков вспомнил, что, когда они выбирали еду в магазине и стояли потом в очереди, сзади все напирал и прижимался какой-то бугай.
— Бежим назад? — крикнул Степанков.
— Да поздно уже, — устало махнул рукой Миша, — сам виноват… Надо было следить.
— Что будем делать?
Они сели на парапет какого-то памятника в центре сквера и некоторое время подавленно молчали.
— Знаешь, — наконец предложил Миша, — ты пока рвани в свой институт, а я съезжу к родственникам. Может, у них телефон сломался, а они на самом деле дома. Встретимся вечером на вокзале.
На том и порешили.
Степанков, который имел весьма смутное представление, куда, собственно, будет поступать, до вечера успел съездить в несколько институтов, узнавал об экзаменах, советовался с другими абитуриентами. Оказалось, что приехали они с Мишкой рано — во многих вузах экзамены начнутся только через несколько дней. И все это время надо было где-то жить и что-то есть.
Вечером, когда уже стемнело, он приехал на вокзал. Миша стоял у камер хранения и довольно улыбался.
— Ну что, нашел своих? — спросил Володя.
— Нет. Весь день звонил, но никого нет…
— Звонил? Ты же собирался поехать?
— Видишь ли, я ездил в другое место и раздобыл нам денег, — улыбнулся Миша, помахав перед лицом обалдевшего друга купюрой, — тут немного, конечно, но на еду хватит.
— Погоди-погоди, откуда это?
Миша беззаботно махнул рукой и принялся открывать дверцу камеры хранения, достал свой и Володин чемодан.
— Стой, а где «Машенька»? — оторопело спросил Степанков.
— Я ее продал. Поехал к Дому художников на набережную и продал там. Представляешь, ее купили! — Глаза Мишки возбужденно заблестели. — Дали денег за мою работу. Значит, я настоящий художник.
— Подожди, — Володя никак не мог оправиться от этого известия, — ты продал «Машеньку»? Как же ты мог? Это же все, что у тебя было! Ведь это портрет твоей любимой, в конце концов. И твой пропуск в институт…
— Я сделал это ради нас, — опустил глаза Миша, — еда и жилье сейчас важнее. Поступим мы или нет, еще вопрос…
— Ты же привез ее показать преподавателям! А если тебя теперь не возьмут?
— Значит, такая судьба. Ладно… У меня еще есть рисунки и наброски. И потом, я напишу новый портрет. Время еще есть…
— Честное слово, мне тебя ударить хочется! — с бессильной злобой воскликнул Володя. — Я-то что, я так, за компанию приехал. А ты должен учиться. Это все я виноват. Захотелось мне в эту Москву… Поехал с тобой без денег, навязался на твою голову…
— Это случайность, не переживай из-за ерунды. А с тобой мне намного веселее и легче.
Степанков с сомнением покачал головой.
— Уже стемнело, надо подумать о ночлеге, — сказал Миша.
— Будем в зале ожидания ночевать? — невесело усмехнулся Степанков.
— Почему бы и нет. А завтра что-нибудь постараемся придумать.
Измученные и уставшие, они вышли на улицу подышать свежим воздухом.
— Гулять так гулять, — Миша выгреб из кармана какую-то мелочь и отошел к киоску купить сигареты. Они распечатали пачку и с наслаждением затянулись, когда кто-то окликнул их.
Володя повернулся и увидел мужчину лет шестидесяти, интеллигентного вида, с каким-то странным задумчивым выражением лица.
— Закурить не будет? — спросил он.
Михаил протянул ему пачку. Тот слегка дрожащей рукой вытянул сигарету, достал спички, прикурил и почему-то остался стоять рядом с ними.
— Приятный вечер, — заметил он через некоторое время. — Вы студенты?
— Мы приехали поступать, — ответил Миша.
— Я смотрю, молодые люди, у вас чемоданы? Я тут подумал: уже довольно поздно, а вы на вокзале и никуда не торопитесь… Вам есть, где остановиться? — спросил он, вглядываясь в их лица.
— Вообще-то нет, а вы что, можете помочь? — осторожно спросил Володя.
— Ну, совершенно случайно могу. Дело в том, что я живу в очень большой квартире один и смогу вас приютить на некоторое время. У меня есть свободная комната.
Миша с Володей изумленно переглянулись.
— А так можно?
— А чего же нельзя? Если бы вы были моими родственниками, никто бы и бровью не повел.
— Видите ли, но у нас сейчас почти нет денег, — сокрушенно сказал Миша, — мы хотим устроиться на подработку, но пока у нас ничего нет.
— Вы так просто не подработаете, для этого нужна прописка, — заметил мужчина, — а я возьму с вас чисто символическую плату. А могу и вообще не брать. Мне сейчас важнее всего приятная компания. Зовут меня Николай Васильевич. Пойдемте?
Ребята представились и, недоуменно пожав плечами, схватили чемоданы и отправились за ним.
Николай Васильевич был в каком-то старом заштопанном плаще песочного цвета, в руках у него болтался ветхий зонтик с торчащими спицами, хотя погода весь день была солнечная, и ничто не предвещало дождя. Он быстро семенил впереди, показывая дорогу, так, что друзья едва поспевали за ним и боялись потерять его из виду. Но путь оказался недолгим. Они дошли до небольшого обшарпанного дома на одной из ближайших оживленных улиц и повернули во двор. Николай Васильевич нырнул в боковой подъезд, ребята поспешили следом. На них пахнуло сыростью, каким-то гнилостным запахом. Николай Васильевич бодро поднялся на третий этаж и остановился перед старой дверью, обитой дерматином. Он поковырялся в замке ключом, толкнул дверь, и они оказались в длинном и грязном коридоре. Со стен кое-где свисали обрывки обоев, на полу валялись старые коробки, сломанные игрушки, еще какой-то мусор. На всем лежала печать крайней бедности и запущенности.
— Это бывшая коммуналка, так что не пугайтесь, — пояснил Николай Васильевич, — проходите, ребята.
Он провел их по квартире, показал кухню, потом открыл дверь в одну из комнат и сказал:
— Ну, располагайтесь, молодые люди. На кухне чайник, холодильник, посуда, можете пользоваться. Обустроитесь — и приходите ко мне на ужин.
И торопливо исчез.
— Ну, что ты думаешь? — спросил Володя, когда они остались одни.
— Не знаю. Мне как-то не по себе. Зачем он нас пригласил? — покачал головой Мишка. — Странно как-то. Может, ему что-то от нас надо?
— Ну, он похож на одинокого полусумасшедшего человека. Вряд ли у него в мыслях что-то плохое, — возразил Степанков.
Их небольшая комната была в довольно приличном состоянии. Время оставило в ней меньше разрушений, чем в остальной квартире. Вдоль стен стояли две кровати, посередине — письменный стол, в углу — шкаф.
Володя поставил чемодан на пол, прошелся по комнате, открыл окно и вдохнул воздух полной грудью.
— Живем, — сказал он, улыбнувшись и обернувшись к Мише.
Уже поздно вечером ребята сидели на кухне, пили чай, заваренный Николаем Васильевичем, и, затаив дыхание, слушали его рассказы. Он оказался очень начитанным человеком и интересным собеседником, кроме того, болтал без умолку. Раньше он работал в каком-то конструкторском бюро, а сейчас вышел на пенсию и страдал от одиночества и недостатка общения.
— Здесь жила вся моя семья: братья, сестры, и еще много других семей, — говорил он, наливая себе очередную чашку горячего чая, — но постепенно все разъехались: кто-то женился, кто-то умер, кто-то переехал… Я остался один. С женой я давно расстался, детей мы не нажили… Дом этот назначили на снос, да вот что-то не сносят и никого не поселяют. Я потому вас и пригласил, что мне нужно хоть с кем-то поговорить, а у меня никого нет.
— А друзья с бывшей работы? — поинтересовался Миша.
Николай Васильевич некоторое время молчал, потом, вздохнув, пояснил:
— У всех семьи, дети, внуки. Им и без меня дел хватает.
— И вы так легко пригласили людей с улицы? — недоверчиво спросил Володя.
— А что? Красть у меня нечего. Да и не боюсь я ничего больше, — пожал плечами хозяин.
А потом друзья сидели у окна и курили в форточку. Они поужинали пельменями, которые превратились-таки в кашу, но все же были съедобными и вполне вкусными, и ощущали в желудке приятную тяжесть и тепло. Где-то внизу, за окном, засыпала Москва, и они чувствовали себя абсолютно счастливыми.
Ночью Володя неожиданно проснулся. На новом месте было непривычно и странно — на окнах нет штор, и луна светит прямо в лицо. Он взглянул на друга — тот крепко спал. Володя некоторое время поворочался с боку на бок, но сон так и не шел. Тогда он встал и на цыпочках вышел из комнаты, прошел на кухню и налил стакан воды, потом вернулся в коридор и замер. Из комнаты, где спал Николай Васильевич, раздавались какие-то странные звуки. Разлетаясь по огромной квартире, каждый звук отдавался гулким эхом.
Он на цыпочках подошел поближе и прислушался. Судя по всему, кто-то всхлипывал. Степанков немного постоял в нерешительности и постучал в дверь.
На миг рыдания стихли, потом послышался шорох, и Володя услышал тихий голос:
— Входите…
Николай Васильевич лежал на кровати, по щекам у него катились слезы.
— Что с вами? — испуганно спросил его Володя.
— Да так, — Николай Васильевич махнул рукой, вытер лицо, — по ночам мне бывает особенно грустно. Хорошо, что вы остановились у меня, я все никак не привыкну к одиночеству.
Степанков в изумлении смотрел на него, не зная, что говорят в таких случаях.
— Если что, стучите к нам, — предложил он.
— Что? — Николай Васильевич как будто очнулся от оцепенения, потом махнул рукой. — Да, хорошо. Иди спать, тебе вставать рано.
Володя постоял еще немного, потом пробормотал какие-то слова сочувствия и вышел из комнаты, но Николай Васильевич этого уже не заметил.
На следующий день Миша уехал сдавать документы на поступление, а также за покупками — красками и холстом, которые были нужны, чтобы написать картину вместо «Машеньки». Володя принялся готовиться к экзаменам.
Как человек практического склада, понимающий, что звезд с неба не хватает, он остановился на химическом вузе. Ему показалось, что поступить туда будет проще — конкурс не такой большой, как в более престижные институты. Да и профессия перспективная, нужная — связана с производством, промышленностью. Время от времени он звонил родственникам Миши по номеру, который тот оставил, но никто не поднимал трубку…
Днем Володя вышел на кухню, чтобы пообедать, и увидел там Николая Васильевича. Тот сидел за столом, перед ним стояла чашка с чаем, радиоприемник бормотал что-то неразборчивое. Кивнул на чайник:
— Не хочешь выпить со мной чайку горяченького? Сядь, посиди со стариком. Скучно мне одному.
Володя присел на край табуретки.
— Как подготовка?
— Потихоньку, — улыбнулся Степанков.
Николай Васильевич тяжело поднялся, накапал себе в стакан какого-то лекарства и залпом выпил.
— Старый стал, больной. Сердце шалит.
— Да что вы такое говорите? — возмущенно возразил Володя. — Вы еще не старый.
— Эх, — он махнул рукой, — не говори ерунды. Сил все меньше и меньше. И еще жара эта меня добивает, в такие дни совсем плохо…
Начались экзамены. Друзья почти все время пропадали в институтах или же занимались дома, свободное время тратили только на еду и сон. Володя уже сдал успешно несколько экзаменов и готовился к последнему — математике. Этот экзамен вызывал у него самые большие опасения. Эта точная наука никогда не была его любимым предметом. В школе учился так себе, бывало, и трояки схватывал — какой нормальный мальчишка в пятнадцать лет думает об учебе?
До последнего испытания оставалось несколько дней, но Володя ощущал, что ему катастрофически не хватает времени.
— Нечего было раньше бездельничать, — ругал он себя.
Володя и рад был бы заниматься все время, но иногда все же приходилось делать паузы — время от времени выбираться в магазин за едой для себя и хозяина, да и мозг уставал от непрерывных усилий.
Однажды, вернувшись из магазина, он уже отпирал входную дверь. За спиной раздался какой-то шорох, дверь квартиры напротив открылась, и показалась взлохмаченная голова, принадлежавшая полной неопрятной старухе.
— А что это вы тут делаете? — подозрительно спросила она, цепко оглядывая Володю с головы до ног.
— Мы с другом у Николая Васильевича остановились, — вежливо ответил Степанков, — в институт поступаем.
— Родственники, что ли?
— Можно и так сказать, — попытался уклониться от ответа Володя.
Соседка внимательно посмотрела ему в глаза, потом спросила:
— Это в какой же институт?
Володя неохотно назвал свой, не ответить на такой прямой вопрос было бы невежливо.
Старуха неодобрительно покачала головой, пожевала губами, как будто хотела сказать что-то важное, но только и выдавила:
— Ну, ладно, смотрите мне, — и скрылась за дверью.
В ночь перед последним экзаменом Володя почти не спал, сидел за учебниками — ему казалось, что он все забыл. И хотя было ясно, что что-то изменить за ночь уже не получится, он упорно продолжал зубрить формулы.
В полтретьего ночи на своей кровати зашевелился Мишка, спросил хриплым голосом:
— Чего не спишь?
— Готовлюсь…
— Все равно уже ничего не выучишь. Лучше ложись спать, чтобы со свежей головой идти.
— Да я все равно не засну. И ничего не соображаю уже, и спать хочу, но не могу.
— Так выпей валерьянки, — посоветовал тот, — если не поспишь, совсем ничего решить не сможешь.
Володя посидел еще немного, встряхивая головой, надеясь так отогнать сон, потом поднялся и отправился на кухню. Хозяин уже давно спал, поэтому он решил его не беспокоить. Он начал поочередно открывать все ящики, надеясь, что тот хранит лекарства где-то здесь. И действительно, вскоре он вытащил из стенного шкафа коробку, доверху набитую склянками и таблетками с незнакомыми названиями. Стал перетряхивать все это, вынимать разные пузырьки и читать названия на этикетках… Наконец, извлек бутылочку с валерьянкой, накапав себе побольше капель в стакан, выпил и отправился в постель. Несмотря на опасения, он провалился в тяжелый сон тут же, едва опустил голову на подушку.
Утром, едва не проспав, он еле поднялся и с чугунной головой отправился на экзамен.
Перед входом в аудиторию уже бурлила толпа абитуриентов. Он протиснулся к двери, нашел свою фамилию в группе и отошел к стене, дожидаясь своей очереди. Глаза закрывались сами собой, мозг отказывался работать.
«Не выспался, — с досадой подумал Володя, — теперь все пропало».
Наконец запустили его группу. Некоторое время он тупо смотрел на доску с заданиями и не мог понять их смысл, но через полчаса дело пошло лучше — ему показалось, что он знает решения. Он решил все, переписал на чистовик, сдал его и, довольный, отправился домой.
Было начало второго. День обещал быть жарким — столбик термометра медленно, но верно поднимался к тридцати градусам. Володя зашел в непривычно прохладный по сравнению с улицей подъезд, поднялся и позвонил. Ему никто не открыл, хотя Николай Васильевич обычно в это время был дома. Он достал ключ, отпер дверь и отправился на кухню поставить чайник. Чайник почти вскипел, когда неожиданно послышались шаркающие шаги, и на кухню вошел Николай Васильевич, медленно переставляя ноги, как будто каждый шаг ему давался с трудом.
— Вы дома? — удивился Володя. — Я звонил в дверь, но никто не открыл.
— Ты звонил? Я не слышал, — рассеянно отозвался тот, — а где Миша?
— Миша сегодня весь день в училище будет — у него там консультация перед экзаменом.
— Слушай, дружочек, ты не окажешь мне услугу? — медленно спросил Николай Васильевич, вглядываясь в лицо Степанкова.
— Конечно, — с готовностью отозвался Володя.
— Мне надо лекарство выпить, а руки у меня сегодня как-то особенно сильно дрожат… Вот то, в буфете…
Степанков взглянул по направлению движения его руки и увидел пузырек.
— Накапай тридцать капель, пожалуйста, и разбавь кипятком.
Степанков с готовностью поставил пустой стакан на стол, накапал лекарство, залил кипятком и начал размешивать.
— Как твои экзамены? — участливо спросил Николай Васильевич, склонив голову и внимательно наблюдая за его действиями.
— Нормально вроде. Не хочу загадывать. Я еще результатов не знаю, но вроде бы все решил. Сегодня математика была, — ответил довольный Володя и протянул стакан. — Вот.
Старик поднес стакан ко рту и несколькими жадными глотками втянул всю жидкость.
— И вот еще что, съезди за овощами на рынок, пожалуйста, я себя совсем плохо чувствую…Что-то я окончательно расклеился…
Степанков согласно кивнул и, схватив авоську, вышел из квартиры… На сердце у него было как-то тревожно, но причины этой тревоги он не понимал. Доехал до рынка и, выбрав там самые лучшие, по его мнению, огурцы, помидоры и картошку, через полтора часа вернулся назад. При приближении к дому ему снова стало не по себе, тревожное чувство, пропавшее на шумном рынке, вернулось.
Он быстро взбежал по лестнице, открыл дверь своим ключом и, бросив авоську на пол, ринулся на кухню. Хозяина там не было.
— Николай Васильевич! — крикнул он и стал поочередно открывать комнаты и заглядывать в них.
Старик лежал на кровати в своей спальне.
— Что с вами? — отчаянно закричал Степанков, хотя уже обо всем догадался.
Хозяин не дышал.
Володя несколько минут стоял, не шевелясь, не в силах осознать происшедшее, потом медленно отправился на кухню, открыл буфет и достал пузырек, из которого он накапал в стакан лекарство. Там было написано «Лакордин».
«Но он же вроде принимает пимазол… А я на автомате налил то, что стояло ближе… Лакордин я вытащил из коробки с лекарствами и поставил на полочку, когда впопыхах искал вчера ночью валерьянку… Пузырьки одинаковые, вот я и спутал… Видимо, это лекарство ему категорически было противопоказано в такой дозе. К тому же жара. Вот организм и не выдержал».
Он бросился в прихожую, потом обратно, не зная, что делать. Его трясло, зубы громко стучали друг о друга.
Вдруг в двери заскрежетал ключ, вошел улыбающийся Миша. Увидев лицо приятеля, он сразу стал серьезным:
— Что случилось?
— Кажется, я… — Володя хрипел, не в силах произнести это слово, — я… случайно отравил нашего хозяина. Дал ему не то лекарство… Перепутал… Он вроде бы мертв.
Миша опрометью бросился в комнату Николая Васильевича и вернулся оттуда спустя несколько минут с белым лицом.
— Надо звонить в милицию и «Скорую», — прошептал Степанков.
— Подожди, — Миша схватил его за руку, — подожди, не звони. Послушай меня. Ему уже не поможешь. Зачем тебе ломать свою жизнь? Человек он был одинокий, его смерть для родных не будет ударом.
— И что ты предлагаешь? — Володя не верил своим ушам.
— Давай просто заберем вещи и уйдем отсюда. Пусть думают, что это было самоубийство.
— Но ведь это я убил его.
— Произошел несчастный случай. Ты не хотел.
Степанков стоял в каком-то оцепенении, не в состоянии пошевелиться, понимая, что нужно что-то делать, и чувствуя, что не способен оторвать ноги от земли…
— Меня видела соседка… Она расспрашивала про то, куда мы поступаем и кто мы вообще такие. Не удивлюсь, если она запомнила и сможет рассказать о нас. Уезжай ты, тебя она не знает.
— Ну уж нет, вместе уедем. Ну и что, что видела? Таких, как мы, абитуриентов — миллион… А если будут спрашивать, скажем, ничего не видели, не слышали, нас здесь не было, жили на вокзале, — продолжал гнуть свою линию Миша. — И впредь давай здесь поклянемся друг другу, что никогда ничего никому не скажем об этой истории.
Они быстро собрали вещи, наскоро протерли все, к чему прикасались — ручки, стены, поверхности — и вышли из квартиры. Стакан, в котором было лекарство, аккуратно протерли и вложили в руку Николая Васильевича.
Уже на улице они позвонили в милицию и, назвав адрес, сообщили о том, что там отравился человек.
Ночевали они на вокзале.
Милиция так и не нашла их, а может, и не искала. Соседка, видимо, не нажаловалась на живших у соседа абитуриентов.
И все-таки Володя провалился. По всем предметам у него были нормальные оценки, кроме математики — за нее он получил тройку.
Ошибки у него оказались глупые — где-то перепутал косинус с синусом, где-то ошибся в счете. Подвело ли его принятое накануне снотворное или же слабые знания, а может быть, нервы — теперь было уже не важно. Приходилось возвращаться домой.
А Мишу приняли: он успел написать довольно приличный пейзаж, и хотя это была не «Машенька», работа педагогам понравилась, да и с остальными заданиями он справился прекрасно.
И когда он провожал Володю на вокзале, то вроде искренне сочувствовал другу, но Степанков понимал, что мыслями он уже там, в будущей жизни: учеба, новые друзья, занятие любимым делом. Володя его и не осуждал, и не завидовал ему: друг сам заработал свой успех, каждый идет по жизни своей дорогой. Обидно, конечно, расставаться с ним и время терять — теперь придется идти в армию. Но ничего не поделаешь, сам виноват, сам и будешь платить за свои ошибки — так и должно быть в жизни.
Он похлопал друга по плечу, они обнялись в последний раз, и он уже встал на подножку поезда, но вдруг обернулся, наклонился к Мише и прошептал:
— Я обязательно сюда вернусь, обязательно. Вот увидишь. И спасибо тебе за все. Ты продал «Машеньку», и я теперь должен сделать так, чтобы это не было напрасной жертвой. Я докажу, что достоин.
— Вы проходить будете? — Володю раздраженно пихнула в спину какая-то женщина.
Миша поспешно кивнул, и поезд тронулся.
Больше они никогда не вспоминали эту историю.
