Глава восьмая, в которой Дмитрий Волковской выходит на новый виток своих исследований
В двадцатых годах XX века Дмитрий Волковской был едва ли не самым модным врачом Ленинграда. Среди его пациентов попадались и знаменитые актеры, и иностранные дипломаты, и представители партийной верхушки города, а также их жены, дети, любовницы и любовники. О Волковском ходили легенды, утверждавшие, что профессор способен поставить точный диагноз в самых что ни на есть запутанных случаях и чудодейственным образом спасает даже тех больных, которые были признаны безнадежными всей остальной медицинской наукой.
Что касается этой самой остальной медицинской науки, то она открыто недолюбливала профессора Волковского. Одни открыто называли его шарлатаном, другие обсуждали вполголоса его методы, дивясь и недоумевая, третьи морщились при одном упоминании о нем и просили собеседников вообще не произносить при них его имени.
Знаменитый врач и впрямь отличался великими странностями. Прием в его квартире всегда начинал ассистент, который тщательно опрашивал каждого больного о его болезни в просторной, очень ярко освещенной комнате. А затем, без перерыва, проводил пациента в другую комнату, где было совершенно темно, и удалялся. С полминуты бедняга больной полностью терял ориентацию в пространстве: ему представлялось, будто бы он навсегда попал в область кромешного мрака, совершеннейшего небытия и уже никогда больше не выберется отсюда. Только через некоторое время глаза привыкали к темноте и начинали различать черные драпировки, покрывающие стены сверху донизу. Изредка эти драпировки колыхались, точно от дуновения воздуха. Потом неожиданно загоралась небольшая лампа на столе, за которым сидел сам профессор, оказывающийся, к удивлению тех, кто его еще не знал, довольно молодым человеком в блестящих очках, с аккуратной бородкой и цепким, точно пронизывающим рентгеном, взглядом. Он говорил мягким низким голосом, и говорил так приятно и учтиво, что голос его, казалось, так и закрадывался в душу. Речь Волковского обладала удивительным, сродни гипнотическому, воздействием. Буквально через пару минут беседы пациента так и тянуло рассказать ему все, что люди обычно скрывают: о том, как в детстве привязывал дворовой Жучке жестянку на хвост, о первых опытах мастурбации, о той долговязой девице, с которой познакомился на бульваре, и о дяде Мише, умершем в Луге от сифилиса… Впоследствии, выйдя от профессора, пациенты удивлялись собственной откровенности и нередко стыдились ее. Но пока они сидели напротив стола Волковского, потребность рассказать о себе все, выплеснуть все до самого донышка, вывернуться наизнанку представлялась самым естественным делом.
Увлеченные собственным рассказом пациенты редко замечали, что одна из стен кабинета, та, к которой они сидели спиной, была полностью зеркальной. Мало внимания обращали они и на странное приспособление, всегда находившееся на столе между стопкой хорошей бумаги и письменным прибором с двумя перьями и чернильницей, – некую сложную систему зеркал, замысловато скрепленных ободьями и спицами из белого металла. Во время приема врач иногда заглядывал в эти зеркала, отражавшие, казалось, лишь темноту. Большинство пациентов полагали, что эта машинка служит для осмотра горла или проверки глаз, однако мысли спросить ни у кого не возникало.
На случай вопросов у Дмитрия Волковского было заготовлено примерно такое объяснение. Вполне убедительное. Поскольку если бы он открыл истинное назначение своего прибора, ему бы никто не поверил…
В тот далекий день, день его второго рождения, Дмитрий со всех ног бежал от дома Арины и остановился только тогда, когда оказался уже очень далеко от деревни. Тут он позволил себе небольшую передышку и, уйдя от дороги подальше в лес, прислонился спиной к стволу растерявшей листву березы и попытался как следует все обдумать. Ясно было одно – возвращаться в деревню ему никак нельзя. Ощупав карманы тулупа, Волковской с радостью обнаружил, что у него с собой самое необходимое – паспорт и немного денег. И это открытие значительно облегчало его жизнь.
Отыскав дорогу, ведущую к городу, Дмитрий не без труда добрался до Орла, откуда дал телеграмму-молнию университетскому товарищу, умоляя выслать денег на билет. Волковскому везло – или это ведьма Арина продолжала, даже после смерти, помогать ему? Во всяком случае, товарищ телеграмму получил и откликнулся незамедлительно. Уже на следующий день поезд умчал Дмитрия в Петроград, где везение продолжилось. Знакомый профессор университета сразу признал в Волковском одного из лучших своих студентов и с удовольствием взял его к себе ассистентом. Он и не предполагал, что перед ним уже совсем другой человек…
Под прикрытием того, что работает над обширным научным трудом, Дмитрий стал посещать библиотеки, но разыскивал в хранилищах литературу не столько о медицине, сколько о тайных знаниях, науках, давно отвергнутых людьми, которые слишком много возомнили о своем разуме. На его счастье, такая литература сохранилась, и получить ее на руки еще было относительно легко.
Вот когда Волковской с благодарностью вспомнил частные уроки, которые давал второгодникам! Вспомнил бестолковых оболтусов, которым вдалбливал латинские спряжения до того, что они намертво впились в его собственный мозг. Вспомнил и гимназического латиниста по прозвищу Свистулька, который своим смешным прерывистым фальцетом декламировал цитаты из Катулла и Марка Аврелия… Для изучения средневековых книг все это, когда-то до тошноты противное, оказалось неоценимым богатством.
В поисках нужных книг он ездил в библиотеки других городов, сделался завсегдатаем букинистических магазинов и книжных лавок, постоянно толкался на рынках. С большим трудом, просеивая горы ненужной шелухи, как старатель просеивает пустую руду в поисках крупиц золота, Волковской постепенно находил ответы на вопросы, поставленные его нетерпеливым умом. Очень помогали ему и те знания и умения, которые он получил от Арины.
Несмотря на то что он был учеником колдуньи, считать себя колдуном Дмитрий не хотел. Кто такой колдун в народном представлении? Тот, кто продал душу дьяволу. Состоящий в непосредственном общении с нечистой силой, которая дает ему возможности для совершения тех или иных поступков, главным образом недобрых. Человек, вызывающий недоверие, страх, а то и ненависть у всех окружающих. Вдова Арина – типичный тому пример. Со всеми этими голосами, шумами и стуками, которые чудились деревенским в ее доме. Хотя не исключено, что все это «очевидцы» просто придумали для пущего эффекта. Но факт остается фактом – Арину ненавидели и боялись.
Такой путь Дмитрия не устраивал. В глубине души Волковской оставался атеистом. Его ясный, вышколенный университетским образованием ум находил в рукописях алхимиков и средневековых еретиков сведения, которые шли вразрез с современной медициной, однако во всем остальном – по логике, по материализму своих оснований – вполне заслуживали звания науки. Он понимал – чтобы применять их на практике, нет необходимости свидетельствовать верность дьяволу, осквернять алтари и проделывать другие глупые нелогичные действия, так же как нет подобной необходимости для того, чтобы вылечить ангину или прооперировать аппендицит. Просто современная наука еще не достигла такой стадии развития, на котором сможет изучать ауру (этот термин он почерпнул из трудов теософов и современных мистиков), ее повреждения и методы воздействия на нее.
Что же касается Арины, которую Волковской не переставал вспоминать во время своих занятий, то теперь она представлялась ему лишь жертвой народного суеверия. Да, эта малограмотная женщина действительно обладала способностями и умениями, которые не развиты у обычных людей. При этом она действительно была психически нездорова, во всяком случае, неуравновешенна. Воздействовав на расстоянии огромной силой своей энергии на его, Дмитрия, ауру, она сумела вылечить его травмированную голову (хотя, казалось бы, ситуация была совершенно безнадежной) – и сама убедила себя в том, что теперь должна умереть, отдав собственную жизнь взамен спасенной жизни Волковского. А свернутая шея? Тоже ничего удивительного. Человек, находящийся в особом состоянии психики, способен проделывать со своим телом и не такие труднопостижимые вещи, это подтвердит каждый, кто когда-либо посещал клинику для душевнобольных… Одним словом, Арина – пример того, как не стоит поступать, чтобы не устроить самому себе печальный конец.
Тем не менее Волковской был бесконечно благодарен своей наставнице, которая помогла ему сделать первые шаги в постижении тайной науки. Во-первых, ее схема устройства мира, основанная на учении об энергетике и аурах, нашла свое подтверждение как в средневековых рукописях, так и в современной эзотерической литературе. А во-вторых, под ее руководством Волковской сам овладел искусством видеть ауру. Правда, этот процесс был очень трудоемким, так как требовал от него огромного напряжения и значительной траты энергии.
Изучая древние книги, Дмитрий обнаружил, что не стал первооткрывателем в своей области – многие исследования и изобретения существовали уже задолго до него. И это показалось естественно – человеку свойственно восполнять недостаток своих способностей техническими приспособлениями. Чтобы возместить недостаток быстроты ног, придумано колесо, чтобы усилить зрение, изобретены подзорная труба и бинокль, микроскоп и телескоп; неумение летать компенсируют воздушные шары, дирижабли и аэропланы. Неудивительно, что средневековые ученые задумывались над прибором, помогающим видеть ауру, – в их рукописях Волковскому встретилось несколько теоретических описаний и даже чертежей подобного устройства.
Потратив более года на доработку и усовершенствование их идей с позиций современной оптики, Дмитрий сумел создать подобный прибор и остался доволен своим изобретением. Он назвал его мируаром – от французского слова le miroir, то есть зеркало. Мируар устанавливался в абсолютно темной комнате, и когда на человека, находящегося в ней, особым образом направлялся специальный луч, то в зеркале за его спиной отражался не только он сам, но и его аура. Рассматривать и изучать ее теперь было значительно проще, никаких особенных усилий не требовалось.
Данные, полученные благодаря мируару, значительно помогали Волковскому в работе, но ни в коем случае не заменяли собой других, более традиционных средств диагностики. Да и лечение больных, разумеется, не сводилось к манипуляции с аурой – это было лишь частью процесса, при этом незначительной. Волковской действительно был хорошим врачом, в самом что ни на есть привычном понимании этого слова. Изучение тайных наук не выветрило из его головы ни полученные в университете знания, ни богатый опыт, приобретенный во время деревенской практики. Так что свою медицинскую славу Дмитрий Владимирович Волковской завоевал вполне заслуженно.
Пока в его жизни все шло как нельзя лучше, но Дмитрий отлично понимал, что не имеет права расслабляться. Во-первых, он жил в непредсказуемой стране, в которой в любую минуту могло случиться все, что угодно. Одно время он всерьез подумывал о том, чтобы перебраться в какое-нибудь другое, более спокойное и надежное государство, во Францию или Швейцарию. Но увы! Момент, когда эмигрировать было относительно несложно, Волковской упустил. Теперь же это было сопряжено с немалым риском, а рисковать он не хотел – слишком дорожил своей жизнью, своей свободой и своими знаниями.
Второй причиной, заставлявшей его держаться в постоянном тонусе, было стремление к материальному благополучию. Резкий контраст между счастливым обеспеченным детством и бедностью, почти нищетой, которая обрушилась на них с матерью после смерти отца, оказался серьезным потрясением. И в годы учебы, и во время работы в деревне Дмитрий постоянно мечтал о том, как наконец выберется из этой ужасной нужды и станет состоятельным человеком, обзаведется собственным домом, автомобилем, внушительным счетом в банке и приобретет солидное положение в обществе. Пусть даже это самое общество делает вид, что презирает достаток, считает стремление к нему мещанством. Волковской отлично понимал, что все это – лишь показуха, а на самом деле презренный металл и те жизненные блага, которые можно на него купить, по-прежнему остаются предметом вожделения каждого.
Несмотря на свою известность, Дмитрий вел довольно скромный образ жизни, особенно если судить по дореволюционным меркам. Да, он жил и принимал пациентов в отдельной четырехкомнатной квартире – но она принадлежала не ему, а государству. Зарабатывал Волковской для своего времени прилично, но практически все деньги уходили на исследования, оставшегося едва хватало на то, чтобы поддерживать имидж преуспевающего профессора медицины. Так что мечты о собственном особняке и уж тем более автомобиле так и оставались мечтами – ездить приходилось в основном на извозчике и лишь изредка на таксомоторе.
Научная работа поглощала не только деньги, но и время. Отдыха в тот период жизни Дмитрий Владимирович почти не знал. Он отдыхал от приема пациентов за чтением книг, а от изучения ауры – в поездках по стране с целью поиска новых книг и рукописей. И все – никаких театров, бессмысленных прогулок и дружеских вечеринок. Друзей у него почти не осталось, да он в них и не нуждался. Были, правда, женщины, поскольку молодому, едва миновавшему тридцатилетний рубеж человеку трудно обойтись без женщин, но они не занимали его внимания. Волковскому было не до этого.
Он продолжал свои исследования и вскоре сделал открытие, что аура человека неоднородна, в ней различаются нечетко выраженные, но все же совершенно определенные слои. Сопоставляя данные наблюдений и информацию, полученную от пациентов, Дмитрий пришел к выводу, что первый, самый ближний к телу, слой, по-видимому, принадлежал лично человеку и порождался его мыслями и поступками. Другой мог быть условно назван «родовым» – он наследовался от родителей и более далеких предков. Третий, располагавшийся снаружи по сравнению с двумя предыдущими, было труднее соотнести с чем-либо конкретным: это была внешняя прослойка, защищающая две другие, нечто вроде пленки жира на поверхности воды. Необходимость ее диктовалась тем, что в предыдущих слоях наблюдался ряд отверстий, через которые энергия, свойственная человеку, могла истечь во внешний мир… Могла – но, как правило, не истекала, благодаря прикрытию этой самой внешней оболочки. Лишь смертельные болезни давали фатальную течь, которую Волковской наблюдал в мируаре. Она выглядела как тонкая голубоватая струйка и весьма напоминала картины средневековых живописцев, на которых душа покойного отлетала от тела. И потому исследователь решил, что внешний слой выполняет защитную функцию.
Анализируя процесс «истечения» энергии, он задался вопросом, куда она девается и, самое главное, есть ли возможность собрать и использовать вылившуюся энергию. Наверняка она не исчезает просто так, это утверждали и традиционная наука, и колдовское учение Арины, часто повторявшей: «У одного отнимется – у другого прибавится». Что, если поискать способ собирать энергию, которую теряет умирающий? Сначала эта идея показалась удачной, но после здравых рассуждений Волковской от нее отказался, сочтя, что это может быть просто опасно – мало ли, вдруг энергия у умирающего меняется и становится вредной, если можно так выразиться, ядовитой? Лучше действовать наверняка и попробовать получить энергию от живого и желательно здорового человека. Но как это сделать? Самым простым способом виделось пробивание внешней защитной пленки напротив одного из крупных отверстий. Отверстия в личной оболочке не интересовали Волковского: они слишком часто преобразовывались, плыли, меняли форму. Очевидно, это происходило от того, что человек, пока живет, имеет возможность меняться, исправлять содеянное… Родовая оболочка – дело другое. Всякий раз, когда пациент, разнежившись в атмосфере внимания, рассказывал о неблаговидных поступках своего отца или матери, деда или бабки, которые бросали детей или убивали врагов, кого-то разоряли, кого-то запирали в сумасшедший дом, доводили кого-то до самоубийства или сами сводили счеты с жизнью, этому рассказу соответствовало крупное отверстие в родовой оболочке, обычно находившееся на уровне головы.
Вспоминая уроки Арины, Дмитрий концентрировал внимание на отверстии, и иногда ему удавалось увидеть, точно в синематографе, смутный образ, воссоздающий картину случившейся драмы. Порой, желая произвести впечатление на важного пациента, Волковской описывал увиденное раньше, чем тот успевал что-либо поведать о своих предках – и тем укреплял свою репутацию великого провидца и чудесного врача. А сам радовался, что не может наблюдать в мируаре свою ауру, и папеньку, сидящего за столом под собственным портретом и подносящего пистолет к виску…
«Грехи отцов падут на их детей», – припоминал Волковской слова, которые как нельзя лучше соотносились с его судьбой. Раньше он трактовал их однобоко: дурные поступки отца погубили жизнь его семьи. Но теперь все наполнилось новым, неожиданным смыслом. Родители, совершающие преступления – пусть даже не с точки зрения закона, делают более хрупкими и уязвимыми своих детей.
И если поблизости окажется человек, способный выкачать энергию ореола через отверстия, пробитые их плохими поступками…
Вопрос лишь в одном: как это сделать?
В старинных рукописях ничего такого не говорилось. Скорее всего, ответ следовало искать не у западных ученых, а на Востоке. Дмитрий всерьез задумался об этом, навел справки – и вскоре ему в очередной раз улыбнулась удача. Его пригласили принять участие в научной экспедиции по Азии.