Глава 10
Побег “Утопии”

Новый куратор Дэвид Ролф прибыл в Москву в июле 1979 года. В тот же день он поднялся на лифте на девятый этаж посольства США, прошел мимо охранников – морских пехотинцев – через канцелярию, а затем спустился по лестнице на седьмой этаж. Справа на лестничной площадке была дверь в политический отдел. Слева – дверь без опознавательных знаков, с кодовым замком. Ролф набрал код. За первой дверью он увидел вторую, похожую на вход в банковское хранилище. На ней был кодовый замок с комбинацией, но днем, когда внутри находились люди, эта дверь была открыта. Ролф пересек небольшой холл, миновав слева нишу, где стоял измельчитель для бумаг. Повернул направо и взялся за ручку еще одной двери. Ролф открыл ее и услышал, как с легким шипением, как из шлюзовой камеры, выходит воздух. Он вошел в квадратную комнату без окон, с низким потолком, похожую на коробку. Комната была экранирована с помощью слоя гофрированного металла и изолирована от стен посольства, чтобы не допустить прослушивания и любого проникновения. Это и была московская резидентура ЦРУ.

Дэвиду Ролфу был 31 год, и он был полон нетерпения. Это была его первая в ЦРУ зарубежная командировка, и он жаждал приступить к собственной операции – работать на улице, со своим агентом.

В одном конце резидентуры, за загородкой, находился тесный кабинет с письменным столом, сейфом и коротким столом для переговоров, за которым едва умещались оперативники. Там сидел начальник резидентуры. Оставшаяся часть помещения была забита столами оперативников, выстроившимися вдоль всех стен, печатными машинками и шкафами с кодовыми замками. На стенах висели карты Москвы. Одна большая карта была усеяна цветными пронумерованными точками, обозначавшими места встреч, подачи сигналов, тайников, и именами тех, кто за это отвечал. Из кассетного магнитофона лилась музыка. На досках были пришпилены последние телеграммы. Ролфа посадили за ближайший к кабинету резидента стол. У противоположной стены сидел Гилшер, работавший с Толкачевым. Гилшер всегда имел солидный вид, на работу он часто надевал блейзер с галстуком. “Гилшер вечно выглядел как президент”, – вспоминал один из его коллег. Ролф и молодые оперативники, напротив, часто появлялись на работе в джинсах, если не должны были заниматься посольской работой, которая была их прикрытием. Поначалу Гилшер показался Ролфу несколько чопорным и официальным, но это впечатление исчезло, как только он увидел Гилшера в деле. Он был целиком поглощен своей работой с Толкачевым и часто после встреч, несмотря на неудобства, усталость и напряжение, возвращался в резидентуру, чтобы подробно изложить все, что сказал агент. Когда Гилшер рассказывал, Ролф сосредоточенно слушал. Тут было чему поучиться.

Путь Ролфа в московскую резидентуру начался в очень юном возрасте и на самом опасном участке холодной войны в Европе. Ему было десять лет, когда его взял с собой отец, подполковник Артур Ролф, командовавший батальоном 6-го бронетанкового полка США, который отвечал за безопасность границы Западной Германии с Чехословакией. Артур привез сына посмотреть на границу, которая наглядно демонстрировала враждебность двух лагерей: сторожевые вышки, патрули с собаками, простреливаемые зоны, гнезда пулеметчиков. Если бы в Европе развязалась настоящая война, этот участок границы стали бы прорывать танки и пехота стран Варшавского договора. На Ролфа граница произвела сильнейшее впечатление: земля за ограждениями казалась таинственной, она притягивала и страшила. Потом, когда семья вернулась в Соединенные Штаты, Ролф стал изучать русский язык в Кентуккийском университете и планировал поступить в аспирантуру, чтобы заниматься историей России. Но началась война во Вьетнаме. В лотерейном розыгрыше выпала его дата рождения, ему грозил призыв, и он решил сам записаться в армию. В качестве начальной подготовки он выбрал изучение русского языка. Позднее он был произведен в офицеры и не раз оказывался рядом с солдатами, направляемыми во Вьетнам, но сам туда не попал. Командование отправило его в Западный Берлин в качестве оперативного сотрудника разведки.

Ролф носил гражданскую одежду и сидел в небольшом кабинете Берлинской бригады – гарнизона оккупационных сил США. Его задачей было составлять списки беженцев, недавно прибывших из Восточной Германии, Чехословакии и Венгрии, а затем обходить их всех, собирая крохи информации об армиях Советского Союза и стран Варшавского договора. Это была тяжелая и часто бесполезная работа. “По сути, я собирал всякий мусор, – вспоминал он потом. – Мы пытались как-то склеить незначительные фрагменты тактической информации. И когда мы находили кого-то – а они охотно шли на контакт, – тогда, конечно, вставал большой вопрос: а готов он отправиться назад ради нас? Может быть, он хочет навестить тетю и дядю в Праге? Может, согласится проехать мимо базы и сделать кое-какие снимки?” Иногда попадался хороший источник, но всегда ненадолго. Перспективных кандидатов быстро передавали ЦРУ. База ЦРУ находилась в здании рядом с Берлинской бригадой. “Про все рутинные случаи они говорили: “Хорошая работа, разрабатывай!” А как только всплывал кто-то стоящий, они его забирали”.

Но Ролф все равно наслаждался разведывательной работой. Азарт игрока побуждал его разгадывать секреты в “запретных районах”, в тех сумрачных восточных землях, которые мальчиком он видел по ту сторону стены. Однако он пришел к выводу, что в армии те, кто работает с агентурной сетью, всегда будут на вторых ролях и карьеру сделать не получится. Прослужив несколько лет, он уволился из армии и вернулся в Соединенные Штаты, где поступил в аспирантуру Индианского университета, чтобы написать диссертацию по русской истории и потом стать профессором. Однако при ближайшем рассмотрении и это оказалось тупиком: с работой было плохо. Из прагматических соображений – у него должен был скоро родиться второй ребенок – Ролф пошел на юридический факультет, полагая, что это хотя бы окажется прибыльным делом. Он получил диплом юриста в Индианском университете и начал заниматься юридической практикой, но через год работы адвокатом понял, что сердце у него к этому не лежит. Его не оставляли воспоминания о том мальчишеском переживании. Когда он узнал, что в соседний город приедет вербовщик из ЦРУ, он поехал на собеседование и заполнил заявку. Целый год ничего не происходило, а потом вдруг ему предложили работу. В 1977 году он явился в ЦРУ для обучения.

Это было время, когда многие стали испытывать сомнения по поводу роли Америки в мировом сообществе, но Ролф этих сомнений не разделял. Он глубоко верил в справедливость борьбы с коммунизмом и в необходимость защиты свобод. Эта вера родилась у него не из идеологических соображений, а скорее из личного опыта. Он знал, что Советский Союз в первые десятилетия своего существования выстроил обширную систему лагерей, куда были отправлены десятки тысяч людей исключительно за свои взгляды. Он слишком хорошо знал, как отвратительно такая реальность выглядит – это Берлинская стена, с грязной полосой вспаханной земли перед ней, сторожевыми вышками, минами, колючей проволокой, самострельными устройствами, сигнальным ограждением под высоким напряжением, злобными псами и шарящими прожекторами. В холодной войне предстояло воевать, и Ролф хотел в этом участвовать.

Во время начальной подготовки в ЦРУ у Ролфа спросили, есть ли у него предпочтения – где он хочет служить. ЦРУ было устроено по географическому принципу. Многие молодые курсанты не хотели ехать в московскую резидентуру, потому что знали – там трудно работать с агентами. Некоторые презрительно называли эту работу “сунул-вынул”, имея в виду устройство и закладку тайников без всякого личного контакта с агентами. Но Ролф повторял всем, кто его слушал: он хочет попасть в советский отдел.

Иногда ЦРУ отправляло в московскую резидентуру молодых сотрудников, которые никогда не служили в заграничных миссиях. Так было меньше шансов, что КГБ идентифицирует их. Но в то время в Москве была всего лишь одна вакансия – в офисе военного атташе, где надо было работать под прикрытием. В ЦРУ колебались. Два года назад эта должность была за оперативником ЦРУ, которого потом раскрыли и выслали. Если на нее придет новый человек, КГБ немедленно решит, что он сотрудник разведки. Но, несмотря на эти опасения, Ролф получил работу. Он прошел базовый курс обучения в ЦРУ, а затем дополнительную подготовку по ведению шпионских операций в “запретных районах”, оттачивая умение уходить от слежки КГБ.

Тогда он узнал, что московская резидентура проводит одну из самых необычных технических операций против Советского Союза. Снимки высокого разрешения со спутника-шпиона показали, что рабочие копают канаву и прокладывают линию кабельной связи вдоль загородного шоссе между Институтом ядерных исследований в Троицке, в 35 километрах к юго-западу от Москвы, и министерством обороны. ЦРУ планировало поместить на линию прослушивающее устройство – электронный обруч, который будет отслеживать и перехватывать секретную информацию. Устройство предполагалось установить через канализационный люк. Ролфа назначили на это задание, когда он еще проходил обучение. В пригороде Вашингтона подрядчик ЦРУ соорудил для тренировок точную копию советского люка. Сначала нужно было научиться поддевать тяжелую крышку люка. Ролфу объяснили, как снять ее с помощью лома и крюка. После того как оперативник спустится в люк, его выдержка и навыки должны будут подвергнуться серьезному испытанию. Курсанты упражнялись с завязанными глазами, чтобы убедиться, что смогут залезть в люк и провести операцию исключительно на ощупь.

Ролф был взбудоражен, оттого что его выбрали для этого задания. Однажды на тренировке он ломом и крюком поднял тяжелую крышку люка – и вдруг уронил ее. Крышка упала ему на руку, на большой палец. Ролфа окатила волна боли. Он повернулся к инструктору, стараясь не подать вида.

Инструктор бросил взгляд на его раздавленный палец и отправил в больницу. Палец был сломан.

Несколько дней спустя Ролф с загипсованным пальцем вернулся в штаб-квартиру. Он вызвался продолжить обучение в люке, как только снимут гипс – через несколько недель. Но начальство отмахнулось: на это уже не было времени; им не хотелось откладывать его отправку в Москву. Ролф, хоть и злился на себя, и стеснялся своего промаха, задерживаться на этих переживаниях не стал. Его выбрали для службы в Москве, и он гордился тем, что едет туда. Он чувствовал себя астронавтом, выбранным для полета на “Аполлоне”. Вскоре гипс был снят, обучение закончено – и он вошел в двери московской резидентуры.

Когда Ролф прибыл в Москву, времена робости – когда у резидентуры не было агентов, достойных такого названия, – были уже позади. В резидентуре, когда-то притихшей после приказа Тернера о прекращении операций, теперь кипела бурная жизнь. Толкачев поставлял кипы секретных документов, к тому же вот-вот предстояло поместить прослушивающее устройство на кабельную линию и подключить его. И как раз когда Ролфу показали его рабочее место, началась еще одна дерзкая операция, и он стал одним из ее участников.

Тем летом Виктор Шеймов с женой Ольгой часто выходили теплыми вечерами погулять по городу. Тридцатитрехлетний Шеймов был одним из самых молодых майоров КГБ. У него была чрезвычайно деликатная работа в управлении, ответственном за шифровальную связь комитета с резидентурами по всему миру. Шеймов работал в “Башне” на Лубянской площади, где располагалось 8-е Главное управление КГБ. Это было мрачное дореволюционное каменное здание, ставшее символом власти КГБ и его советских предшественников. До прихода в КГБ Шеймов работал над системами наведения ракет. Его отец был военным инженером, а мать – врачом. У него была репутация молодого гения, спеца по электронике. Незадолго до того его отправили в Китай разобраться со случаем прослушки, который всем остальным оказался не по зубам. Шеймов “расколол” его. Но внутри у него все клокотало от негодования.

Трудно сказать, когда именно Шеймов начал разочаровываться в своей работе. Его продвигали по службе так стремительно, что он не успел заразиться равнодушной покорностью, которую демонстрировало старшее поколение. Он был достаточно молод, чтобы чувствовать себя оскорбленным, когда становился свидетелем чего-то неправильного. Еще в начале службы в КГБ его назначили в секретное подразделение, готовившее справки и аналитические записки для Политбюро. Справки затем корректировались в соответствии с указаниями сверху и содержали много вранья и фальсификаций.

Шеймов был шокирован. Он видел пропасть между докладами начальству и реальностью вокруг себя. Однажды он пошел в библиотеку КГБ и спросил сотрудницу, может ли он прочесть историю КПСС. Он видел себя исследователем, инженером, человеком, который уважает факты. Возможно, в такой книге нашлись бы ответы на его вопросы. Каждый, кто учился в университете, должен был изучать курс по истории партии. Что может быть лояльнее, чем интерес к этой истории? Библиотекарша попросила показать ей его удостоверение, возможно, чтобы потом доложить начальству. На ее лице был написан вопрос: зачем кому-то это читать? Шеймов, не моргнув глазом, сделал вид, что заинтересовался другой книгой, и как можно скорее ушел.

Потом один его друг из КГБ, по имени Валентин, внезапно и загадочным образом умер. Это был молодой и здоровый парень, лыжник-гонщик. Его отец был членом ЦК. Но Валентин был нонконформистом, он говорил Шеймову, что презирает отца и партийных руководителей. Он называл их “мерзкой шайкой” даже в присутствии отца. Потом Шеймов узнал, что его друга, вероятно, убили головорезы из КГБ. На похоронах Валентина он стоял у гроба и про себя поклялся отомстить.

Следующие несколько месяцев Шеймов обдумывал, что можно предпринять. Он испытывал все более горькое разочарование. Среди молодых людей в то время были модны циничное отношение к системе, увлечение западной одеждой и культурой, язвительные шутки в адрес Брежнева и дряхлеющего, неработоспособного партийного руководства. Но большинство лишь говорило об этом между собой, ничего не предпринимая. А Шеймов в 1979 году решил действовать и начал планировать побег. Он был намерен нанести системе удар, болезненный удар. Ольге было страшно – их дочери Елене только исполнилось четыре года, – но она обещала поддержать его.

Сначала Шеймов составил план – вступить в контакт с сотрудником американской разведки. Он никогда не был в Соединенных Штатах и не питал иллюзий. Из шифрограмм он знал, что Соединенные Штаты – враг, и его логика была простой: враг моего врага – мой друг. Он хотел отомстить, отправившись в Америку.

Он знал, что это рискованный путь. У него был допуск к совершенно секретным документам. Если бы его раскрыли, то немедленно арестовали бы и, наверное, казнили. Но Шеймов хорошо ориентировался в Москве – он был сотрудником разведки, которого учили передвигаться незаметно. Он часами искал машину с американскими дипломатическими номерами. Но автомобиль с номерами на D-04 никак найти не удавалось. Тогда он решил написать записку на случай, если столкнется с сотрудником американской разведки. “Здравствуйте, – начиналась она, – я сотрудник КГБ с доступом к чрезвычайно конфиденциальной информации”. Он отмечал, что его недовольство системой требовало “действий”, и предлагал встретиться у табачного киоска рядом со станцией метро. Но Шеймов никак не мог найти человека, которому можно было бы передать записку. Как-то вечером он признался Ольге, что ни одна из его четырех идей, как вступить в контакт с американцами, не сработала. Он даже придумал повод, чтобы сходить на совещание в МИД, надеясь, что у министерства окажется машина американского дипломата. Он планировал устроить небольшую бамперную аварию: стукнуть американский автомобиль, выбраться под шумок из машины и отдать водителю записку. Однажды Шеймов таки заметил американскую машину, но когда попытался столкнуться с ней, водитель вовремя отвернул в сторону. В тот день у Шеймова в руке была записка, но отдать ее он не смог.

Наконец он составил гораздо более масштабный план.

В октябре 1979 года Шеймов поехал в командировку, чтобы решить проблемы со связью в советском посольстве в Варшаве. Он привез с собой очки отца с толстыми стеклами, зашел в оптику и поинтересовался, можно ли их починить. Это была неплохая маленькая легенда – очки должны были сыграть другую роль. Однажды ближе к вечеру Шеймов пошел в кино с коллегами из КГБ. Как только фильм начался, он извинился, вышел и поймал такси до американского посольства. План был подойти к дверям посольства, используя очки как маскировку. Но кое-что он плохо рассчитал. Линзы в отцовских очках были настолько сильными, что он практически ничего не видел. Почти вслепую, но без смущения Шеймов доковылял до охранника и сказал: “Мне нужно поговорить с представителем американской разведки”. Охранник посмотрел на него и ответил: “Я и есть представитель американской разведки”. Шеймов ответил запасным предложением, которое заучил: “Тогда мне нужно поговорить с дежурным дипломатом”.

Вскоре Шеймов сидел напротив американцев, уже без очков, и рассказывал им, что хочет получить политическое убежище в Соединенных Штатах. На листке бумаги он написал: “КГБ”. Его отвели в комнату без окон. Разговор шел трудно: американцы говорили по-польски, а не по-русски, познания же Шеймова в английском были обрывочными. Американцы сняли копию с его паспорта и задали ему несколько вопросов, например, кто глава резидентуры КГБ в Варшаве. Ответы Шеймова убедили их, что он действительно служит в КГБ.

“Чем вы занимаетесь?” – спросил один из американцев.

“Шифрованная связь”, – сказал Шеймов. Американцы посмотрели друг на друга в изумлении.

“Вы шифровальщик?” – спросил один из них.

“Нет, я отвечаю за безопасность шифрованной связи КГБ за границей”, – отвечал он.

Американцы были ошарашены. Перед ними сидел человек с “ключами от королевства” – суперсекретными кодами советской связи, – и он хочет стать перебежчиком! Они спросили, хочет ли он, чтобы его вывезли из Варшавы немедленно. Нет, ответил Шеймов, он хочет привезти в Соединенные Штаты жену и дочь. Он сказал американцам, что скоро вернется в Москву. Они ответили, что он сошел с ума, но Шеймов стоял на своем. Он написал на листке свое предложение о встрече в начале 1980 года и отдал листок одному из американцев.

Тогда ЦРУ составило план связи с Шеймовым в Москве. Он дал им адрес, по которому сам не жил. Ему велели ждать письма обычной почтой. Если его откроет кто-то еще, там окажется письмо как будто от старого друга, человека с безобидной фамилией, допустим Смирнов, который вспоминает их совместные учения много лет назад. Получив письмо, Шеймов должен был смочить его. Тогда на оборотной стороне проявится текст, написанный невидимыми чернилами, с указаниями, как подать сигнал о готовности к встрече с ЦРУ.

На выходе один из американцев спросил Шеймова, слышал ли тот о Хэллоуине. Нет, ответил он, а что это? Американец объяснил, что это праздник и что его будут отмечать как раз этим вечером.

“Чертовски ловко вы тут свою “сладость или гадость” провернули”, – заметил он.

“Что-что?” – переспросил Шеймов.

“А, не важно. Потом узнаете”. В машине его довезли до кинотеатра и высадили за десять минут до окончания фильма.

Когда до московской резидентуры дошли вести о Шеймове, Хэтэуэй завершал свою службу. Ему предстояло решить: кто будет куратором нового агента? Он не мог передать его Гилшеру, который был занят Толкачевым. Вполне подходил на эту роль другой старший оперативник, Джеймс Олсон, но он плотно занимался важной операцией с прослушкой на кабеле. Другие возможные кандидаты, все – опытные оперативники, владели русским не блестяще. Хэтэуэй поручил дело Дэвиду Ролфу, новичку, который хорошо говорил по-русски и жаждал показать, на что способен.

Из штаб-квартиры в московскую резидентуру прислали кодовое имя для Шеймова: CKUTOPIA (“Утопия”).

Это кодовое имя намекало на их повышенные ожидания, хотя о Шеймове к тому моменту мало что было известно. Действительно ли он заведует заграничной связью КГБ? Как это можно проверить? Как увидеть хоть малую долю информации, которой он может поделиться? Чего он хочет? Правила Гербера, выработанные за девять лет до того, все еще работали.

Шеймов хотел, чтобы его самого и его семью эвакуировали из СССР. В московской резидентуре были документы, помеченные кодовым словом CKGO (“Вперед”), в которых содержались сценарии вывоза агента из страны. Но у резидентуры пока не было такого опыта – из Советского Союза еще никого не вывозили. Сотрудник КГБ с таким уровнем допуска не мог просто пойти в аэропорт и улететь. Да и поездки обычных советских граждан за границу жестко контролировались. А за Шеймовым к тому же, возможно, наблюдала контрразведка КГБ в Москве. И в случае любых подозрений его бы арестовали.

Ролф предложил Хэтэуэю довольно нестандартную идею. Он сказал, что на одной из первых встреч стоит выдать Шеймову пару новых фотоаппаратов Tropel. Они попросят Шеймова сфотографировать самые конфиденциальные документы на своем столе, а потом вернуть камеры. Проявив пленку, они увидят, правду ли он рассказал о своем уровне допуска и стоит ли вывозить его и его семью. В штаб-квартире немедленно возразили против выдачи камер совершенно неизвестному и непроверенному агенту. Что, если это ловушка? Что, если он выдаст драгоценную технологию КГБ? И что, если его поймают с фотоаппаратом? Но Хэтэуэю идея понравилась, и он поддержал Ролфа. Он даже написал в штаб-квартиру резкую телеграмму, в которой говорил, что и он, и Ролф, и все остальные оперативники в резидентуре считают хорошей идеей выдать камеры новому агенту. Они что, все ошибаются? В главном управлении уступили. Вскоре фотоаппараты подготовили к отправке.

Когда новым резидентом в январе стал Гербер, Шеймову отправили письмо, написанное бесцветными чернилами. Сигнал, говорилось в письме, следовало подать в воскресенье в месте, которое ЦРУ условно обозначило как “Булочная”. Каждое воскресенье Ролф ездил на церковную службу мимо этого места. Всякий раз он внимательно вглядывался в бетонную опору на углу многоквартирного дома. В одно воскресенье в конце февраля он заметил черную букву V, нарисованную от руки. Прохожие шли мимо, не обращая на нее внимания, как будто это ничего не значило. Но это был сигнал от Шеймова. Скоро предстояла встреча.

Перед каждой операцией куратор разрабатывал маршрут для сбрасывания возможного хвоста. Ролф хотел быть абсолютно уверенным, что КГБ за ним не наблюдает. С помощью других оперативников и технических специалистов резидентуры он составил план куда более смелый, чем обычно. Он основывался на идее, которую однажды безуспешно пытался реализовать Гилшер. Ролф прошел по этому плану с Гербером, минута за минутой, и тот жестко допрашивал его о каждой возможной ошибке: “А что будет, если?.. А что, если?..” Наконец шеф был удовлетворен его ответами.

Ролф купил билет “Аэрофлота” из Москвы во Франкфурт и обратно. Улететь он должен был в пятницу, а вернуться в следующий четверг. Он, как полагалось, сообщил в советский орган, обслуживавший дипломатов, что вернется в четверг. Он был уверен, что те доложат в КГБ. Затем Ролф упаковал чемодан и вылетел из Москвы. В субботу он сел на поезд из Франкфурта в Вену. Он так волновался, что никак не мог заснуть. В понедельник он поехал в аэропорт и за наличные купил билет в одну сторону до Москвы на следующий рейс Austrian Airlines. КГБ ожидал, что он вернется в четверг “Аэрофлотом”. Приземлившись в Москве днем в понедельник, он прошел паспортный контроль. Он знал, что в КГБ сообщат о его прибытии не сразу, и это был тот самый временной зазор, который он пытался использовать, – простейший бюрократический недосмотр, который даст ему несколько часов. Он стал “невидимкой”, то есть за ним не было наблюдения.

В тот момент, когда Ролф приземлился в Москве, жена другого оперативника принесла его жене, учительнице, на работу небольшую спортивную сумку. Супруга Ролфа после конца уроков взяла сумку и села в машину, чтобы проделать свой обязательный маршрут для ухода от слежки. В сумке были грим для Ролфа, а для Шеймова – оперативная записка и вопросы ЦРУ.

В аэропорту Ролф сел в такси и поехал в город, в центр. Примерно на половине пути, у станции метро “Динамо”, он неожиданно попросил остановиться. С беспечным видом Ролф прошелся вокруг троллейбусных и автобусных остановок, а потом двинулся к зданию с вывеской “Аэрофлот”, все время поглядывая вокруг в поисках “наблюдателей”. У здания “Аэрофлота” его подхватила жена. Они снова отправились по длинному маршруту, чтобы сбросить слежку. Наконец, убедившись, что хвоста за ними нет, и загримировавшись, Ролф выбрался из машины. Жена умчалась на запланированный ужин с друзьями.

В 8 вечера Ролф прохаживался у памятника Александру Грибоедову, русскому драматургу и дипломату, убитому беснующейся толпой в Тегеране в 1829 году, когда он служил послом в Персии. Статуя Грибоедова возвышалась на пьедестале рядом со станцией метро “Кировская” на Чистых прудах. Этот широкий тенистый бульвар, окаймленный аллеями, находится в старом районе Москвы, где сохранилось много узких переулков и проходных дворов.

Поравнявшись с памятником, Ролф заметил человека, которого ждал, – тот вышел из метро, держа в руках журнал.

Ролф заговорил первым: “Виктор Иванович?”

“Да”.

“Добрый вечер. Я Миша”, – Ролф протянул ему руку.

Шеймов пожал ее, но подумал, что стоит проверить – действительно ли это сотрудник американской разведки. Вдруг это ловушка? Они двинулись вперед.

Обоим было чуть за тридцать. Ролф вглядывался в приятное, чистое, мальчишеское лицо Шеймова. Тот был в кепке в армейском стиле. Шеймову показалось, что Ролф говорит по-русски с акцентом, хотя не обязательно американским. Он заметил, что Ролф, в отличие от русских, был без перчаток.

Тело Ролфа было напряжено: он думал о том, что в любую секунду могут включиться прожекторы, сотрудники КГБ выпрыгнут из кустов и их с Шеймовым скрутят.

Шеймов на встречу ехал в метро кружным путем, с пересадками, чтобы избежать слежки, но и он был встревожен и напряжен. Он больше Ролфа знал о методах работы КГБ, о “подвижных” группах наблюдения, которые перемещались по городу и появлялись в случайных местах. Он заметил, что ближайшая телефонная будка пуста; хотя бы это было хорошим знаком.

Обоих учили проводить операции, опираясь на базовый принцип: как только операция начинается, никаких колебаний. Оба знали, что в их деле нужно тратить многие часы на планирование, но исполнение операции должно быть коротким и безупречным. В представлении Ролфа, это было сродни выходу актера на сцену: занавес поднимают, и ты выкладываешься. Шеймов считал, что худшая ошибка профессионала-разведчика – поддаться страху. Это означало потерять контроль.

“Вы ведь можете быть из КГБ”, – сказал Шеймов Ролфу.

“Я не могу быть из КГБ, я говорю по-русски с акцентом”, – запротестовал Ролф.

“Да, но они тоже могут говорить по-русски с акцентом”, – сказал Шеймов.

Они шли по бульвару, оставив позади метро и памятник. Вокруг них была темнота. Они задавали и задавали друг другу вопросы, стараясь понять, нет ли поводов для тревоги.

Шеймов повторял, что хочет, чтобы его и его семью эвакуировали. Ролф отвечал, что это задача серьезная и для ее подготовки может понадобиться от года до полутора. Он сказал Шеймову, что тот сначала должен предоставить некоторую информацию. Ролф считал, что стоит встретиться еще раз через месяц-два, но Шеймов спросил: чего ждать? Он подготовится за неделю. Шеймов также настаивал на личных встречах. Он не хотел связываться с американцами через тайники. Он сказал Ролфу, что контрразведка КГБ составила длинный список людей, арестованных за работу со шпионами, – все были задержаны у тайников или обнаружены, потому что использовали рацию. Ни одного не схватили на личной встрече. Шеймов хотел лично видеть своего куратора из ЦРУ. Ролф согласился.

Они расстались, и Ролф проехал на метро пару станций к центру города. Жена подобрала его на машине, и они направились домой. На следующее утро все столпились вокруг стола в кабинете Гербера, чтобы услышать, как все прошло.

Ролф думал, что у него будет месяц на подготовку следующей встречи, но теперь у него была лишь неделя. Он исходил из того, что КГБ раскусил его трюк с поездкой за границу и повторить его уже не получится. Московская резидентура составила тщательный план следующей встречи. Ролф будет главным оперативником по делу, но если он попадет под наблюдение КГБ, рядом на улицах будут еще двое – ушедшие от слежки и готовые в случае чего занять его место. Работу, требовавшую месяца, они проделали всего за несколько дней.

Как оказалось, Ролф был чист, и встреча началась без помех. Ролф задал Шеймову несколько вопросов от штаб-квартиры, которые касались математических расчетов и криптологии. Шеймов наговаривал ответы в маленький диктофон Ролфа. Они снова обсудили эвакуацию. Шеймов хотел по прибытии в Соединенные Штаты получить один миллион долларов, немедленное оформление гражданства и пожизненной медицинской страховки для всей семьи. Ролф ничего не обещал. Он попросил Шеймова сообщить прозаические, но необходимые детали о его семье: размеры одежды и обуви, перенесенные заболевания, вес. И ему нужны были свежие фотографии всех членов семьи, чтобы сделать новые удостоверения личности, которые они получат после эвакуации, на той стороне.

На одной из первых встреч Ролф выдал Шеймову миниатюрные фотоаппараты Tropel. Ролф попросил: “Сфотографируйте самые засекреченные документы, какие у вас есть. Не рискуйте, когда рядом другие люди. Но вам нужно доказать, что вы тот, кем себя называете”. Шеймов согласился. Он вернул камеры с отснятой пленкой и получил новую порцию.

Шеймов предложил ЦРУ изобразить, будто его семья утонула в реке, чтобы в КГБ не заподозрили, что те сбежали. Ролф ответил, что у ЦРУ и Шеймова есть более важная забота – подготовить все так, чтобы эвакуация увенчалась успехом. Но на самом деле Ролф много думал о том, что произойдет, когда Шеймов и его семья исчезнут. Он обсуждал с сотрудниками резидентуры, как сделать, чтобы Шеймов “исчез бесследно”. Они должны покинуть квартиру, ничего не трогая – оставив недопитую чашку чая на столе, незастеленную кровать, раскрытую газету, одежду, висящую в шкафах. Ролф обсуждал с оперативниками, можно ли будет объяснить их исчезновение тем, что они утонули, но они не стали на этом зацикливаться. Такое нельзя было спланировать, оно должно было как-то сложиться само. КГБ, вероятно, будет искать объяснения в несчастном случае или преступлении, и может пройти немало времени, прежде чем они поймут, что Шеймов перешел на сторону врага.

Ролф и Шеймов шли по одному из переулков, когда одновременно увидели их. Это был кошмар: двое мужчин сидели у песочницы. Они могли быть кем угодно, но оба сотрудника разведки мгновенно заподозрили слежку.

В узком переулке некуда было деться: если это и правда были люди из КГБ, то улица уже была заблокирована с обоих концов. Подойдя ближе, Шеймов инстинктивно почувствовал, что это не КГБ – наверное, милиционеры. Может быть, грубые и раздраженные, может быть, захотят проверить документы – но ничего особенно страшного. Шеймов попросил у одного из них спички. Вернувшись к Ролфу и проходя с ним мимо песочницы, Шеймов выругался, словно продолжая перебранку с родственником. Так они благополучно миновали мужчин. Шеймов заметил, что они были в одинаковых зимних пальто и шапках, отороченных пыжиком. Они с Ролфом повернули за угол.

И посмотрели друг на друга.

“Уголовный розыск, – сказал Шеймов. – Милиция”.

“Как вы узнали?”

“Догадался”.

“Ну и ну, еле пронесло, – сказал Ролф. – И что, вам еще нравятся личные встречи?”

“Конечно, так на чем мы остановились?”

Фотоаппараты Tropel, которые Шеймов вернул Ролфу, доставили курьером в Соединенные Штаты. Тем временем в московской резидентуре Гилшер переводил аудиозапись ответов Шеймова на криптологическую тему. Когда пленку проявили и увидели более сотни страниц с информацией, а ответы перевели, в резидентуру пришло срочное сообщение: Шеймов говорит правду. Данные были секретными и чрезвычайно важными – такое советские власти не стали бы использовать в ловушке. Советский Союз устанавливал по всему миру новое шифровальное оборудование. Шеймов мог расшифровать эти сообщения. Ролф сказал Шеймову, что эвакуация может занять от года до полутора лет, но теперь дело стало срочным. Агентство национальной безопасности хотело, чтобы его переправили в США, и быстро.

Шеймов дал американцам одним глазком заглянуть в свои материалы, но информации у него было гораздо больше. И он знал, что отсчет пошел: чем дольше он остается в Москве, тем выше шансы, что его раскроют. Да и информация, которую он хотел предоставить Соединенным Штатам, была куда масштабнее, чем можно передать через тайник или другими средствами в Москве. У него не было выбора: чтобы нанести ущерб Советскому Союзу и спастись самому, он должен бежать.

ЦРУ и АНБ также понимали, что информация Шеймова будет иметь колоссальную ценность до тех пор, пока в СССР не узнают, что она похищена. Как только это обнаружится, советские власти поменяют коды. Так что им нужно было вывезти Шеймова таким образом, чтобы КГБ как можно дольше не узнал, что тот выехал в США.

Ролф взялся за документы резидентуры с кодовым словом “Вперед”. Это была первая операция не только для него – она стала одной из самых дерзких операций за всю историю ЦРУ.

На третью встречу Шеймов принес фотографии своей семьи, которые ЦРУ могло использовать для подготовки документов, и прочую информацию, о которой спрашивал Ролф. Главную проблему в ходе эвакуации представляла маленькая дочка Шеймова. Двое взрослых могут сидеть тихо в течение примерно сорока пяти минут, пока их будут провозить через границу в фургоне, но как быть с четырехлетней девочкой? Как сделать, чтобы и она молчала? Ролф добыл в ЦРУ пять образцов снотворного, подходящего для маленького ребенка. Он волновался, думая, что Шеймов откажется брать их. У Ролфа самого была дочь того же возраста, и он ни за что не дал бы ей какие-то таблетки, полученные от КГБ. Но, к его удивлению, Шеймов согласился. Позже он передал ЦРУ составленные им от руки графики дыхания и пульса дочери, когда ей давали таблетку. Так они выбрали одно средство на день эвакуации.

Примерно за десять недель московская резидентура провела пять встреч с Шеймовым. Это был беспрецедентный темп.

Хотя Шеймов предпочитал личные встречи, однажды он подал сигнал, что хочет использовать передачу особого рода: когда агент ее оставляет, а оперативник тут же забирает. Ролф отследил первый сигнал, дождался второго, что тайник заложен, а затем вышел на вечернюю прогулку. Он извлек пакет Шеймова и, не разворачивая, отнес в резидентуру на следующее утро. Внутри он среди прочего нашел оперативную записку, которую Шеймов засунул в стеклянную бутылочку с пробкой, примерно пяти сантиметров высотой. Ролф подумал, что Шеймов проявил особую осторожность, положив записку в закупоренный флакон, чтобы она не промокла. Но Шеймов имел в виду другое. На этикетке было написано, что в ней содержится 50 таблеток экстракта валерианы, известного успокаивающего средства. Так он хотел дать понять Ролфу, что все идет хорошо и волноваться не надо. Но в резидентуре никто намек не понял.

Приближался финал. Шеймов должен был ждать сигнала от ЦРУ, что все готово, – знака на фонарном столбе. Они с Ольгой доехали до места на трамвае, стараясь вести себя обычно и не таращиться на каждый столб. Но, доехав до остановки, они увидели, что из-за дорожного ремонта все фонари были выкопаны.

“Что же нам делать?” – спросила Ольга.

“Едем, – сказал Шеймов. – Думаю, теперь уже опаснее ждать, чем ехать”. На самом деле он был не так уж уверен.

По плану, им следовало добраться на поезде до глухого лесистого местечка, находящегося на полпути от Ленинграда к финской границе, откуда ЦРУ могло вывезти их, спрятав в автомобиле. Эвакуацию назначили на субботу 17 мая 1980 года, и это была чрезвычайно рискованная операция. Белый дом был в курсе, но Гербера проинструктировали не предупреждать ни о чем тогдашнего американского посла Томаса Уотсона-младшего. Если план провалится, всю вину возложат на ЦРУ. Но в резидентуре об операции знал каждый. Все оперативники участвовали в разработке этого сложного плана.

Ролф хотел просидеть в резидентуре всю субботу, чтобы знать, как все прошло, но Гербер сказал, что в этом нет смысла. Он не хотел, чтобы КГБ обратил внимание на их хоть сколько-то повышенную активность. Гербер сказал дежурному связисту в тот день, что ждет сообщения об операции. Если она прошла успешно, связист должен повесить лист бумаги с написанной от руки цифрой единицей на внутреннюю дверь резидентуры – ту самую, с кодовым замком, что напоминала дверь в банковское хранилище. Если провал – нужно написать 0.

Вечером в субботу Гербер поехал в здание посольства, якобы за фильмом, который собирался посмотреть дома. Он открыл внешнюю дверь в резидентуру и посмотрел на внутреннюю дверь.

К ней была приклеена большая единица. Шеймов выбрался! Побег агента “Утопия” завершился. Более того, Шеймов оставил улики, чтобы сбить КГБ со следа. Многие месяцы там думали, что его и семью убили, хотя никаких свидетельств не было.

Операция Ролфа была краткой, но чрезвычайно успешной. Несколько месяцев спустя, вернувшись в Соединенные Штаты, Ролф встретился с Шеймовым на временной конспиративной квартире на севере Виргинии. Они обнялись. Шеймов сказал Ролфу: “Все время, что мы встречались, я не был уверен, что вы действительно из ЦРУ. Меня убедило, что вы из ЦРУ, а не из КГБ, когда вы мне передали снотворное для моей дочери. Потому что КГБ не стал бы церемониться. Мне просто дали бы одну таблетку и сказали: “Вперед”. Когда вы дали пять пилюль, я понял, что работаю с гуманной организацией”.

Теперь Ролф был готов к следующему заданию – Адольфу Толкачеву.