12
Мама разбудила меня, постучав в дверь моей комнаты. Я понял, что у меня проблемы, пытаясь нашарить какую-нибудь одежду. Я подобрал с пола джинсы, потом полез в шкаф за рубашкой и обнаружил там кучу барахла — трусы и футболки с изображением Хоука, которых я никогда не видел раньше, одни с портретом Хоука, другие — с логотипом Хоука, окруженным пламенем. Я здесь уже был. Я точно знал, что это — будущее. И первое, что заметил в этом будущем, — это то, что я не живу больше у Алисии. Я натянул футболку с пламенным логотипом и вышел на кухню.
Там находился Марк с каким-то ребенком. По виду это была девочка. Она сидела на детском стульчике и ела ложкой какую-то тертую кашицу.
— Вот... — сказал Марк. — Вот и твой старший братик.
Я был к этому готов. Я понял, кто эта девочка, и где я, и все такое. Но когда Марк это сказал, я ощутил прилив чувств. Я старший брат. Это моя младшая сестра. Я всегда был единственным ребенком в своей семье, и вот — новый человек. И я ей тоже нравился. Она стала улыбаться и протянула ручки, как будто хотела, чтобы я взял ее на руки. Я подошел к ней.
— Она еще не доела, — сказал Марк.
Он не знал, что это было важно для меня — увидеть младшую сестренку. Она, наверно, видела меня вчера вечером, и я, наверно, видел ее вчера вечером, и для Марка эта минута как минута, одна из миллиона. Но не для меня. Для меня эта минута совсем не обычная.
Это было абсолютно по-другому, встреча с этим ребенком. Встреча с Руфом была шокирующей по многим причинам. Я не представлял, что меня забросили в будущее, и это был шок. Я не знал наверняка, что Алисия беременна, а встретить своего сына, когда ты даже не знаешь на сто процентов, что твоя подруга (или бывшая подруга) родит ребенка... Это любого выбило бы из колеи. И потом, я не знал, что почувствую при мысли, что у меня есть сын. Точнее, знал, однако не ощущал ничего хорошего. Но этот ребенок не мой, это моя сестренка, и никаких оснований грустить или беспокоиться у меня не было.
Я захотел узнать ее имя.
— Давай, тютелька моя, кушай. Папе на работу пора.
— А где мама?
Я сразу вспомнил того парня из школы, который жил с малознакомыми людьми. А вдруг мама куда-то уехала, и я живу с Марком и девочкой, чьего имени я не знаю.
— Она еще спит. Всю ночь ребенок спать не давал.
— Руф?
— Эта. Тютелька.
Почему люди не называют детей их настоящими именами?
— С ней все в порядке? — спросил я.
— Да. Все нормально. Просто месячные.
— Могу я сам покормить ее?
Марк с удивлением посмотрел на меня. Видимо, не часто я предлагал что-то подобное.
— Конечно. У тебя есть время?
Я припомнил, что больше всего раздражало меня в будущем, кроме того, что я боялся, что никогда не вернусь в свое собственное время. В будущем ты никогда не знаешь, что, собственно, должен делать в данную минуту. Я пожал плечами.
— Ты куда сейчас идешь?
Я опять пожал плечами.
— В колледж? К Руфу?
Он по-прежнему зовет его Руфом. Это имя как прилипло к нему.
— Как обычно, — сказал я.
— Тогда у тебя нет времени, — заметил Марк.
— А потом я ее увижу? — спросил я.
— Она будет дома, — ответил Марк. — Она тут живет.
— И я тоже, — ответил я.
Это как раз было под вопросом, но он того не знал.
— Ты проснулся настоящим умницей, — заметил Марк. — Если уже знаешь, где ты живешь, ничто тебя не задерживает больше.
Я улыбнулся, чтобы показать, что понимаю: он шутит. Мало что я, кроме этого, понимал в моей теперешней жизни.
Мама вошла в кухню в халате. Она выглядела заспанной и несколько старше, чем раньше, и толще. Понимаю, что это звучит грубо, но это правда. Она подошла и поцеловала ребенка в лобик. Девочка никак не отреагировала.
— Все в порядке?
— Да, — сказал Марк. — Сэм как раз предложил покормить ее.
— Господи! — воскликнула мама. — Ты не заболел ли?
Я полез в карман. Там была какая-то записка.
— Думаю. Все в порядке.
— Я шучу.
— А-ааа.
— Ты встал не с той ноги?
— Марк вот говорит, что я проснулся умницей.
— Я тоже пошутил, — хихикнул Марк.
Ненавижу такие ситуации. Мне казалось, что если ТХ собирается забросить меня в будущее, он должен сперва рассказать мне, что к чему. Например, как я поступил в колледж и как зовут мою сестру. Базовые вещи. Если вы сидите в комнате с сестрой и даже не знаете, как ее зовут, вы чувствуете себя глупо, даже если она — маленький ребенок.
— Твой мобильник, — сказала мама.
Я прислушался и расслышал только коровье мычание.
— Это просто корова, — отреагировал я.
— Это было смешно в первый раз, — строго сказала мама.
Я послушал опять. Это в самом деле звучало как мычание. Или, наоборот, корова мычит «му... му...» как телефон. Это не корова, потому что настоящей корове нечего делать в моей комнате. Я догадался, что случилось. Я загрузил в мобильник коровье мычание для смеха в какой-то момент между настоящим и будущим. Не знаю точно, почему на самом деле считал это забавным.
Я нашел мобильник в кармане куртки.
— Алло!
— Это Бя.
— О, привет, Бя.
Я не знал, кто такой Бя, но голосом он напоминал Алисию. Когда ты в будущем, ничего нельзя знать наверняка.
— Бя. Не Бя.
— Бя не Бя?! Что это значит?
— Это Алисия. И я простудилась. Я говорю в нос «это я», а получается «это бя».
— А! Ты говоришь «это я»!
— Да, черт тебя подери! Ты совсем тупым проснулся?
— Да.
Проще было признаться в этом.
— Короче. Я знаю, что тебе надо в колледж, но мне реально нехорошо, мамы с папой нет, а я его собиралась сводить сегодня утром уколоться. Ты можешь вместо меня съездить?
— Уколоться?
— Да! Всякие штуки — прививки, впрыскивания, иммунизация.
Это звучало как набор вещиц для маленького ребенка.
— Неважно. Можешь?
— Я?
— Ты, ты. Его папаша. Больше откладывать нельзя.
— Где это?
— Медицинский центр. Наверх по дороге.
— Ладно.
— Правда? Мы с тобой увидимся ровно на одну минутку. С ним надо погулять. Он вопит часами — голова раскалывается.
Мама закончила кормить ребенка. Младенец улыбался и опять тянул ко мне ручки, но мама сказала ей, чтобы она подождала.
— В каком возрасте ребенку делают прививки? — спросил я.
— Какие прививки?
— Не знаю.
— Но это зависит от того, какие прививки, правда?
— Вот как?
— А ты о Руфе?
— Да.
— Алисия говорила, что хочет сделать ему прививки сейчас. Надо было еще несколько месяцев назад, но она не была уверена.
— А в каком возрасте нормально?
Я пытался выяснить, сколько лет моему сыну и сколько мне самому.
— В пятнадцать месяцев.
— Так, значит.
Следовательно, Руфу больше пятнадцати месяцев. Пятнадцать месяцев — это год и три месяца. Ему должно быть года два или даже больше двух. То есть мне восемнадцать. По дороге к Алисии я собирался купить газету, чтобы посмотреть дату и выяснить, могу ли я легально сходить в пивную.
— Я сегодня поеду с ним делать прививки. Алисия нездорова.
— Хочешь, чтобы мы с Эмили поехали с тобой?
— С Эмили?
— А что, ты предлагаешь оставить ее дома?
— Нет. Просто... Неважно... — смешался я. — Нет. Все в порядке. Я с ним схожу на качели.
Двухлетних детей катают на качелях? Маленькие качели, это для них, да? А куда еще можно водить двухлетних? Понятия не имею.
— Мама, как тебе кажется, Руф хорошо говорит?
— Да он всю Англию переговорит.
— Так я и думал.
— Почему? Кто-то что-то сказал?
— Нет, нет. Но...
Но я не подозревал, это только он может говорить, или вообще двухлетние дети могут так говорить, или что-то еще. А ей признаться в этом я тоже не мог.
— Пока, — сказал я. — Пока, Эмили.
И я поцеловал сестренку. Она заплакала, когда я ушел.
Алисия выглядела ужасно. Она была в халате, глаза ее слезились, нос раскраснелся. Это было ничего, однако у меня сложилось впечатление, что мы больше не вместе, раз я живу дома и все такое, и мне стало грустно. Там, в настоящем, у нас все было замечательно, и я начал увлекаться ею опять, как при первой встрече. Но видеть ее такой... Это облегчило разлуку.
— Я в самом деле простудилась, — сказала она и засмеялась.
Я с удивлением взглянул на нее. Я не знал, что она имеет в виду.
— Может, я от тебя заразилась, — сказала она и рассмеялась снова.
Я стал беспокоиться, что у нее нечто вроде нервного припадка.
— Он смотрит телевизор, — сказала она. — У меня нет сил ничем больше с ним заниматься.
Я вошел в комнату; там сидел маленький белокурый мальчик с длинными курчавыми волосами, как у девочки, и смотрел, как какие-то австралийцы поют с динозавром. Он обернулся и, увидев меня, кинулся ко мне, и мне пришлось подхватить его на руки, чтобы он не разбил себе лицо о кофейный столик.
— Папа! — закричал он, и я клянусь, что у меня сердце на несколько секунд остановилось.
Папа. Это было слишком для одного дня — увидеть и свою сестру, и своего сына. Это для любого чересчур. Я видел его уже — в последний раз, когда посещал свое будущее, — но он был тогда совсем маленьким, и я едва ли мог куда-то с ним пойти. Он обманул мои ожидания прошлый раз. Он обманул их и теперь, но уже в хорошем смысле.
Я покрутил его в воздухе, и он засмеялся, а потом я перестал его крутить и посмотрел на него.
— Что? — спросила Алисия.
— Ничего. Просто смотрю.
Похож на свою маму, думал я. Такие же глаза и рот.
— Можно мне мороженого, если я буду хорошим мальчиком?
— Можно.
— После доктора?
— Хорошо. А потом мы пойдем на качели.
Руф заплакал, а Алисия посмотрела на меня как на идиота.
— Не надо на качели, — сказала она.
— Нет... — поспешно ответил я. — Если ты не хочешь...
Я понятия не имел, что она имеет в виду, но я не хотел ничего перепутать.
— Ты что, забыл? — прошипела Алисия.
— Да, — ответил я. — Извини.
Надо по-настоящему жить свою жизнь, а не носиться по ней туда и обратно. Иначе вы никогда не поймете, что к чему.
— Неважно. Уводи его поскорее. Я чувствую себя ужасно.
Мы посадили Руфа в коляску, чтобы везти его в медицинский центр. Началось с того, что я не смог застегнуть ремни, и Алисии пришлось мне помогать. Но она не очень-то удивилась моей бестолковости, только спрашивала, когда я наконец-то научусь это делать. Я рад был этому, что я такой бестолковый, поскольку как бы я объяснил, почему раньше умел, а теперь разучился. Но когда мы вышли на улицу, он начал суетиться и попытался вылезти из коляски. Я знал, что ходить он может, потому что видел, как он бежал ко мне по комнате, поэтому я ослабил ремни, вынул его из коляски и позволил ему бежать за мной по мостовой. Потом я заметил, что он норовит выбежать на проезжую часть, так что мне пришлось схватить его и остановить. Так я понял, что его надо держать за руку.
Мама была права. Он мог переговорить целую Бразилию, не то что Англию. Мимо чего бы мы ни проходили, он тыкал пальцем:
— Смотри, папа!
Половину пути я вообще не мог разглядеть ерунды, о которой он говорил. Иногда это был мотоцикл или полицейская машина, иногда веточка или банка колы. Сначала я пытался придумать, что можно рассказать ему про все эти вещи, но что можно насочинять про банку из-под колы? Не так много.
В медицинском центре была куча народу. В основном это были родители нездорово выглядевших детей, детей с кашлем, с сыпью, с высокой температурой, детей, которые просто висели на плечах у матерей. Я был рад, что Руф не болен, как они. Я не был уверен, что сладил бы с этим. Я ждал у регистратуры, пока Руф возился с игрушками, большой ящик с которыми стоял в холле.
— Здравствуйте, — сказала регистраторша.
— Здравствуйте, — сказал я. — Нам нужны прививки.
Женщина рассмеялась.
— Наверное, сегодня какая-нибудь одна прививка?
— Хорошо, — ответил я.
— Ну и кто же это «мы»?
— Ой, извините. Он, — я указал на Руфа.
— Понятно. А кто он?
Ах ты черт его дери, подумал я. Я в действительности не знаю имени своего ребенка. Я был уверен, что я не лучший папаша в мире, но общение с Алисией и Руфом убедило меня в том, что и не худший тоже. Не знать имени ребенка, хотя... Это нехорошо. Даже худший папаша в мире знает имя ребенка, а значит, я хуже худшего папаши в мире.
Если его имя Руф, значит, инициал «Р». А фамилия либо моя, либо Алисии. То есть либо Джонс, либо Бёрнс.
— Р. Джонс, — сказал я.
Она посмотрела в бумаги, потом заглянула в компьютер.
— Такого у нас нет.
— Р. Бёрнс, — сказал я.
— А можно спросить, кто вы такой?
— Его отец, — ответил я.
— И не знаете его фамилии?
— Да, — сказал я. — Нет.
Она с удивлением уставилась на меня. Очевидно, это объяснение не показалось ей убедительным.
— Я забыл, что он на фамилии матери, — объяснил я.
— А имя?
— Я зову его Руф, — ответил я.
— А все его как зовут?
— Мы все зовем его Руф.
— Как его имя?
— Думаю, мы зайдем завтра, — ретировался я.
— Да, — ответила женщина, — постарайтесь узнать его получше. Проведите с ним немного времени. Так сказать, ознакомительную встречу отца и сына. Спросите его имя и все такое.
По дороге в парк я спросил Руфа, как его зовут.
— Руфус, — ответил он.
Руфус. Ну конечно. Надо было спросить по дороге туда, а не по дороге обратно. Он не удивился моему вопросу. Ему явно было приятно, что он ответил правильно. Думаю, взрослые часто спрашивают у детей вещи, которые они и так знают. Я не мог дождаться возможности выяснить, как я согласился, чтобы моего ребенка назвали Руфусом. Мое сердце все еще склонялось к Баки.
— Руфус, — сказал я, — если мама спросит, больно ли было делать укол, давай скажем ей, что ты был храбрым мальчиком.
— Я был храбрым мальчиком, — сказал он.
— Знаю, — ответил я.
Так ему и не сделали этой прививки.
Качелей Руф не любил, потому что ударился о них головой в последний раз, когда мы были в парке. Я пустил его побегать, и он не заметил, как качели впилились ему прямо в нос. Он рассказал мне об этом, когда мы входили в парк. Он был прекрасным ребенком, и стоило бы побеспокоиться о нем получше.
Я знаю, что с тех пор, как я выяснил, что Алисия беременна, я тревожился только о себе. Я думал о том, как это повлияет на мою жизнь, и что скажут мама с папой, и все прочее. Но мне уже пришлось следить за тем, чтобы Руф не выбежал на дорогу, и я видел всех этих больных детей в медицинском центре. И сейчас, когда узнал, что он чуть не до смерти разбился в парке на качелях, я почувствовал, что сам еще недостаточно взрослый для этих переживаний. Ну а кто достаточно? Моя мама все время обо мне беспокоилась — она была достаточно взрослой для этого. Может, и это не помогает — быть достаточно взрослым? Может, большинство людей не заводит детей в моем возрасте, потому что лишь малую часть своей жизни они могут тратить на беспокойство о чем бы то ни было, например о работе, о подругах, о результатах футбольного матча?
Мы некоторое время поиграли в песочнице, а потом он несколько раз спустился с горки, а затем покатался на деревянной лошадке — из тех, знаете, у которых внизу пружинка и на них можно качаться туда-сюда. Я помню, в детстве сам на таких катался. Я пять лет не был в парке, но я не думаю, что что-то изменилось с тех пор, как я здесь играл.
В кошельке у меня было двадцать фунтов. Руф съел мороженое, и у меня осталось девятнадцать фунтов, а после мы пошли гулять по Аппер-стрит, просто чтобы чем-то заняться. А потом он захотел зайти в магазин игрушек, и я подумал: «Ну, мы просто посмотрим, разве нельзя?» А он возжелал этот вертолет за девять фунтов девяносто девять пенсов, а когда я сказал, что не куплю его, он рухнул, стал кричать и биться головой об пол. Так что у меня осталось девять фунтов. А затем мы пошли в кино, и там показывали фильм для детей «Одежка для салата». Судя по афише, я подумал, что это что-то вроде сказочек о животных Уоллеса и Громита. Ну, он и захотел посмотреть это, а я решил: ну ладно, убьем пару часов. Это стоило восемь пятьдесят, так что у меня осталось пятьдесят пенсов.
Мы прошли в зал, а там на экране огромный говорящий помидор пытался убежать от бутылки с майонезом и солонки.
— Мне это не нравится, папа, — сказал Руф.
— Не глупи. Сиди тихо.
— МНЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ! — завопил он.
В зале было всего четыре человека, и они обернулись.
Огромный помидор с криком убежал от камеры, и как раз в этот момент Руф начал вопить. Я схватил его на руки, и мы побежали в фойе. Я потратил двадцать фунтов примерно за двадцать минут.
— А можно попкорна, папа? — спросил Руф.
Я повел его к Алисии. Она одевалась, когда мы пришли. И выглядела получше, хотя все еще неважно.
— Это все, больше ты не выдержал? — спросила она.
— Он неважно чувствует себя после прививки.
— Как все прошло?
— Как все прошло, Руф? — спросил я.
Он взглянул на меня. Он не понимал, о чем это я. Он забыл, о чем мы договаривались.
— У доктора?
— У них есть пожарная машина, — сказал Руф.
— А ты был храбрым? — спросил я.
Он поднял на меня глаза. Вы бы сказали, что он пытается что-то припомнить, но понятия не имеет что.
— Я был храбрым пожарником.
— Ну, хорошо, — сказала Алисия. — Вижу, это не очень его расстроило.
— Нет, — подтвердил я. — Он держался молодцом.
— Пообедаешь с нами? Или тебе надо идти?
— Да, — ответил я. — Ты же знаешь...
Я надеялся, что хоть она в курсе, потому что сам я не имел представления.
— До свидания, Руф.
Это правда, подумал я: до свидания. До скорого свидания. Если я, как предполагал, вернусь в свое время, мы увидимся через пару недель, когда он родится. Странное чувство. Мне хотелось обнять его, сказать, что, мол, сынок, увидимся, но, если бы я сделал это, Алисия сообразила бы, что я чужой в этом будущем, которое для нее не будущее. Истину, конечно, трудно было бы заподозрить, но все равно она подумала бы, что не все ладно со мной, если я говорю своему ребенку, что когда-нибудь с ним увижусь.
Он послал мне воздушный поцелуй, и мы с Алисией рассмеялись, а потом я пошел по тропе — так, чтобы видеть его хоть немного дольше.
Я пришел домой, а там никого не было, и я лег на кровать, уставился в потолок и почувствовал себя глупо. Кто не хочет заглянуть в будущее и посмотреть, что там и как? Но вот я в будущем — и не знаю, что мне делать. Беда в том, что это не будущее будущее на самом-то деле. Если бы кто-то спросил меня, на что будущее похоже. Я бы ответил, что в этом будущем у меня будет младшая сестренка и двухлетний сын — не слишком-то удивительные новости.
Я не знал, как долго я пролежал, погруженный в эти размышления, но через какое-то время пришла мама с Эмили и с кучей покупок, и я помогал ей, пока Эмили сидела на своем стульчике и пялилась на нас.
Внезапно мне захотелось кое-что узнать. В сущности, мне нужно было знать многое, например, чем я, как предполагалось, должен был сегодня весь день заниматься. Но в конце концов я спросил вот что:
— Мама, как я, по-твоему, справляюсь?..
— Да ничего. По крайней мере, на сей раз ничего не роняешь на пол.
— Нет-нет. Я не про то. По жизни — справляюсь?
— Что ты имеешь в виду? На какую оценку по десятибалльной шкале?
— Да.
— На семерку.
— Спасибо.
Семь — это звучало неплохо. Но это не помогало мне понять, что я должен делать.
— Звучит ничего, — подытожил я.
— Да, думаю так.
— А на чем я, ты считаешь, потерял три балла?
— К чему это, Сэм? Что это ты спрашиваешь?
Что это я спрашиваю? Думаю, я хотел знать, ждать ли мне от будущего стоящих вещей или одних неприятностей. Не то чтобы я мог что-то с этим поделать, но, по крайней мере, я узнаю, прав ли был Мусорник, и я в заднице.
— Как ты думаешь, — спросил я, — все будет хорошо?
Я не подозревал, о чем говорю и что имею в виду под словом «хорошо». Но хоть какое-то начало.
— К чему это ты? У тебя какие-то неприятности?
— Да нет, ничего, насколько я знаю. Ну просто, Руф и все такое... Колледж. Не знаю...
— Думаю, что все не хуже, чем можно было ожидать, — пояснила мама. — Потому-то я и ставлю тебе семь баллов.
«Чем можно было ожидать».
О чем она?
И я внезапно понял, что даже в будущем вы хотите знать, что будет дальше. А значит, насколько я мог понять, ТХ не помог мне вообще ничем.
Потом я пошел в чашку со своей доской, и никто не удивился — значит, скейтинг я не забросил. Маме и Марку я сказал, что есть не хочу, хотя и был голоден, потому что не хотел разговаривать с ними о том, что было вчера и сегодня, и о том, что случится завтра. Я поболтался по своей комнате, поиграл в компьютерную игру, послушал радио и лег спать. Когда проснулся, у меня не нашлось маек и трусов с логотипом Хоука. Значит, я опять в своем времени.
