Я ему понравилась. Если бы не Коваленский, не миновать бы мне познавательной экскурсии по дочкиному дому, а не то и баньки истопленной. Но на своего советника губернатор поглядывал с иронической опаской. Советник был подложный, фальшивый, но подложили его такие силы и царства, с которыми Никите Богдановичу ссориться не приходило в голову.

Мы ели не на серебре, а из простых белых фаянсовых тарелок с золотой каймой, да и в целом я не заметила в быту губернатора бьющей в нос роскоши подробностей. Он, наверное, любил имущество немудрёное и надёжное – землю, дома.

Попили чаю с пирогами, потом губернатор сыграл нам на баяне, а на прощание похлопал Коваленского по плечу:

– Давай, Лев Иосич, собирай интеллигенцию, поговорим чуток. Только без демшизы, ладно? И заполошных всяких не зови. И которые в наше дупло по сто писем на дню пишут – не надо, а то они как глухари. Разговор только попортят. И ты вот что, как до дела дойдёт, шепни мне – кто там кого, кто писатель, кто ваятель. Чтоб людей не обидеть. И вы, Сашенька, приходите, – приветливо осклабился Геннадий Савельевич. – Вот мы с Львом Иосичем организуем круглый столик, вам это может быть интересно.

Он помолчал, словно хотел что-то сказать и не решался. В воздухе шла незримая битва, и губернатор всё-таки подбодрил свои войска победоносным заявлением.

– Я ведь, Лев Иосич, никого не боюсь.

Из него пёрла сила, простая как мычание. Она не была тёмной. Я вообще не ощущала её цвета. Какого рода эти воины? Кому они служат? Кто их хозяин? Проворные жуки на трупе родины – может, и так. Гниющую плоть надо ликвидировать. Растащить кусками по норкам, по кусточкам, по семеечкам

Коваленский ничуть не удивился и не смутился. И за ним была сила – тайная, гибкая, хитрая. Она не пёрла, а струилась юркими змейками.

– Я знаю, господин губернатор. И все это знают – что вы никого не боитесь.

– А хорошо, правда, когда все это знают?

– Очень хорошо, Иван Васильевич.

– Так, значит, советник, бывает всё на свете хорошо?

– Бывает, Василий Иванович. Редко, но бывает!

На обратном пути я смотрела в мартобрьскую тоску за окном. Под крылом тянулись бедные поля, многограбленая грешная земля… Коваленский, эстет со стажем, выбрал шофёра куда толще себя – выигрышный фон. Здоровяк пробовал было развить тему неслабо живёт наш губер, но Лев убил её энергичным молчанием. Кстати, коваленского водилу чин чинарём, как при барах, покормили на кухне.

– Зайдёшь ко мне?

– Нет.

– А в кафе посидим?

– Только недолго.

– Женщина повышенной ясности, – хмыкнул Коваленский. – Без подтекстов.

– Я же, Лёвушка, из простых.

– Как раз мещанки-то и любят жеманство.

– Я уже не мещанка. Я честный разночинец, мыслящий пролетариат. Нам подтексты не по карману.

Мы зашли в порядочное кафе на Гороховой. Коваленский сделал заказ, и оковы его спали.

– Ух ты, наконец можно выпить спокойно. Ну, что скажешь – хорош чёрт?

– Губернатор? Как посмотреть. Мы на него шесть годков, между прочим, любуемся, это тебе всё в диковину. По-домашнему он, конечно, съедобнее. А в общем – сильная и весьма неглупая скотина.

– Скотина? Может быть. Но он и работник.

– Он работник в свой мешочек.

– А других не бывает! Ты знаешь, сколько их, таких, по всей России? Да, у них аппетит – нам не приснится. И поэтому они шевелятся, а кроме них никто шевелиться не будет. Нам молиться за них, за родимых начальничков, надо, чтоб их кровь бурлила, чтоб у них каждый день вставало на собственность, на денежку, чтоб они сон теряли и покой, завидев, где что плохо лежит. Потому что всё плохо лежит, если нет рядом такого вот голубчика. Что ты там днём говорила – не надо идеологии, а надо ходить по земле и плакать. Н у, ходи плачь. Тысяч десять вас, я думаю, по стране наберётся, вы откройте движение, наметьте маршруты и айда плакать. Но когда отрыдаетесь, по сторонам посмотрите – там и видно будет, что народ плакать не собирается. Вспомни историю с Чернобылем, как их от смерти отдирали, а они всё ручонками цеплялись – за холодильники, за коровушку, за худые пожитки. Никого не удивляют дачники, повесившие огородного вора на дереве – наверное, на берёзке повесили, не помню. Это было бы так национально… Что-то случилось у нас с чувством собственности, воспалилось, болит. Человек точно кричит – отдайте мне моё, а не то сам заберу. И нужна идеология, нужен порядок слов, нужно как заклинание твердить что-то сверхбытовое, красивое, государственное. Да, обыватель скажет – «э, вы всё врёте», и всё-таки попрётся голосовать, поддерживать, одобрять, будет смотреть разные там бесовские инаугурации и водить детёнышей на праздничный салют…

– Слушаю и восхищаюсь. Отчего это мужчины всегда знают, как переделать мир, но не могут сделать счастливой одну-единственную женщину? Как тебя губернатор называет – Лев Иосич? Ты не волнуйся, не лечи меня. Я здорова. Ты лучше скажи – а где ты возьмёшь порядок слов? Мы уже проехали боже царя храни, проехали и борьбу за светлое будущее человечества, и высшую цель партии – благо народа, и социализм с человеческим лицом и свободную, независимую Россию… Мы приехали, Лёва, на конечную станцию. Базар-вокзал. У кого что. Ты умный, можешь умом приторговать. Я ещё из себя ничего – тоже есть шансы. В апреле вот в Турцию поеду, на море… Всё, Лёва, всё! Вся идеология! И вся Россия! А ты, кстати, что у власти крутишься, какой тебе расчёт? Выгодно это? Или азарт игроцкий пошёл?

Коваленский ответил не сразу, а предварительно взвешивая что-то на внутренних весах.

– Видишь ли, Александра, я хотел бы тебе доверять. Правда. Но – пока не могу. Как меня раздражает эта твоя вода, которую ты нарочно пьёшь… «Ну-ка, чайка, отвечай-ка, друг ты или нет?» Давай ещё поживём, пообщаемся, у тебя первая горячка пройдёт, ты ко мне привыкнешь, может, и домой ко мне зайдёшь вечерком, верно? Может ведь такое случиться? Сейчас откровенничать не стану. А как я, между прочим, смотрелся с губернатором?

– Нормально смотрелся. Воспитанный мужчина средних лет, интеллектуал-перерожденец. Не лебезил и не заискивал. Держал тон специалиста по вопросам. Меня только удивило, как ты элегантно животик подобрал.

– Ничего я не подбирал!

– Ну, значит, это он сам подобрался, по личной инициативе.

Удалось разозлить.