Глава пятнадцатая

Все это время я хотел точно знать, каким она меня видит. Я жадно ловил каждую деталь. Я ждал каждой подсказки.

Теперь я уже не так в этом уверен.

Можно предположить, что я убиваю ее. Просто потому что стою там. Самим фактом того, что она меня рассматривает.

Я ее убиваю.

Она выбегает из комнаты, и Лори следует за ней. Испуганный, я остаюсь там, где стоял.

Я больше не хочу, чтобы она меня видела. Во всяком случае, если это оказывает на нее такое воздействие.

Поскольку я был невидимым, мне никогда не приходилось сталкиваться с отвращением другого человека. Я никогда не был катализатором такой реакции.

Теперь я знаю, каково это.

И это меня убивает.

Лори возвращается.

– Ты где? – спрашивает он.

– Я здесь, – отвечаю я.

Он следует за моим голосом.

– С ней все в порядке. Небольшое потрясение. Думаю, что на сегодня, пожалуй, хватит…

Но не успевает он закончить фразу, как в комнату возвращается Элизабет.

– Да, все в порядке, – подтверждает она. – Не беспокойся. Со мной все хорошо.

Она смотрит на меня. Я хочу спрятаться. Для ее же блага.

– Все хорошо, – уверяет она меня. – Я его выключила. То есть ту его часть.

– А что ты видела? – спрашиваю я.

Элизабет качает головой.

– Знаешь, это трудно объяснить. И я здесь не все понимаю. Я могу видеть вещи, но не знаю, как их интерпретировать. Я знаю только, что это сильное проклятие, которое наложил на тебя твой дед.

– Но тебе было больно глядеть на него, – говорю я.

– Не уверена, что слово «больно» сюда подходит. Оно взяло надо мной власть. Как будто оно знало, что я смотрю, и должно было меня прогнать.

– Больше этого не делай, – прошу я. – Обещай мне. По крайней мере, до тех пор пока мы не узнаем больше.

– Я обещаю. До тех пор, пока мы не узнаем больше.

Мой отец приходит домой на ужин. Я его не ждал, но нельзя сказать, что я очень удивлен.

– Чем ты сегодня занимался? – спрашивает он, как будто я только что вернулся домой с футбольной тренировки.

Я смеюсь. Я даже не знаю, как ему рассказать.

– Слушай, – говорит он, – что касается прошлого вечера… Надеюсь, это нормально, что я все это тебе рассказал. Весь день я бродил по городу, думая об этом. Я никогда не хотел, чтобы этот день наступил. Я искренне думал, что… в общем, я думал…

– Ты думал, что об этом мне сможет рассказать мама. Тебе не приходило в голову, что когда-нибудь у нас состоится такой разговор, потому что ты считал, что это ее дело.

– Так и есть.

Я звоню в итальянский ресторан на нашей улице и заказываю нам ужин – оплаченный, как всегда, картой отца. Потом я сажусь за кухонный стол напротив него.

У меня совсем немного воспоминаний об отце. Иногда я даже придумывал их себе. Я так часто видел, как отцы качают своих детей на качелях, играют с ними в мяч, я видел стольких отцов, наблюдавших, со смесью беспокойства и радостного возбуждения, как их сыновья впервые съезжают на санках по крутому заснеженному холму в Центральном парке. Я мог заставить себя поверить, что все это было и у нас с отцом, – в те времена, которых я не помнил, во времена до его ухода. Мне не было нужно, чтобы отец чему-то учил меня, или был моим героем. Мне просто хотелось, чтобы он посадил меня к себе на плечи, когда мы ходили в зоопарк.

Теперь он разговаривает со мной, рассказывая о своей жизни в Калифорнии, говоря о моих сестрах, пытаясь в кои-то веки заполнить пустоту, оставленную им в моей жизни. Он заполняет ее совершенно не тем, чем надо, но каким-то странным образом я способен оценить его попытку. В сущности, я и не слушаю; вместо этого я пытаюсь представить себе, каково это было: полюбить мою мать, жениться на ней и однажды узнать о проклятии, об этой угрозе. Он не хотел верить, что это правда, и кто может его обвинять? Я не хочу верить, что это правда и сам являюсь доказательством этого.

Наверное, мне нужно задать себе такой вопрос: каковы мои ожидания относительно того, сколько мой отец действительно может вынести? Какая ответственность возлагается на человека, когда в игру вступают такие вещи, как проклятия и заклятия? Могу ли я винить его за то, что он не хотел иметь с этим ничего общего?

Впрочем, если вдуматься, я могу его винить. Тогда вопрос формулируется так: следует ли мне его винить?

– Конечно же, – говорит сейчас отец, – я не рассказал им о подлинной причине, по которой я здесь нахожусь. Но я хочу быть здесь ради тебя. Столько, сколько потребуется, чтобы с этим разобраться.

– Что? – спрашиваю я.

– Я объяснил им, что возникла проблема с бизнесом. И я думаю – надеюсь, – что жена знает меня слишком хорошо, чтобы вообразить, что я завел интрижку. Таким образом, я собираюсь побыть в Нью-Йорке. Мне не обязательно жить в этой квартире – я, конечно же, уважаю твое право на личное пространство. Но я ведь наверняка могу чем-то помочь.

– Все в порядке, – говорю я. – Ты можешь ехать.

– Нет. Мы должны это победить.

Он говорит это с чувством, как будто у меня рак и он собирается держать меня за руку во время сеансов химиотерапии. «Мы должны это победить». Но не существует лечения, призванного с этим бороться. Нет необходимости в том, чтобы он держал меня за руку.

Он снова заговаривает о моих сестрах, которых я в жизни не видел, о сестрах, не подозревающих о моем существовании.

Приносят ужин. Пока мы едим, отец спрашивает, какие фильмы мне нравятся. Когда я называю ему несколько фильмов, о которых он даже не слышал, он говорит, что мы должны посмотреть их вместе. Я полагаю, что он говорит об этом гипотетически, но после ужина он подходит прямо к DVD-плееру и ставит один из дисков.

Отец сидит на стуле – возможно, когда-то это был его стул. Я сижу на диване. Я видел этот фильм сотню раз, но этим вечером все по-другому. Мы смеемся в одни и те же моменты. Я чувствую, что мы оба болеем за главного героя. Заметно, что фильм отцу нравится.

Это похоже на одно из моих фальшивых воспоминаний, только на этот раз все по-настоящему.

На следующий день в означенный час мы с Элизабет и Лори возвращаемся в тайное святилище Милли.

На этот раз охранник впускает нас, не говоря ни слова, попросту указывая на лестницу, ведущую в заклинариум.

Сегодня Милли выглядит спокойнее и собраннее, чем вчера. Когда мы входим в помещение, она как раз кладет какие-то книги на полки.

– Как я рада снова вас видеть, – произносит Милли, даже не успев на нас взглянуть.

Мы садимся на те же самые стулья, где сидели вчера.

– Теперь, – говорит она, – прежде чем мы нач нем, я должна спросить ваши имена.

Такая вот элементарная проверка на доверие. Никому из нас даже в голову не пришло представиться во время прошлого визита. Похоже, мы решили, что она и так знает.

Мы представляемся полностью. Лори говорит, что он брат Элизабет. Я называю себя другом Элизабет и Лори.

– Как же я не заметила сходства, – произносит Милли, глядя на Лори и Элизабет. – Надеюсь, вы меня извините. Меня… отвлекло другое.

– Это более чем понятно, – говорит Элизабет.

Потом мы, кажется, минуту сидим в тишине, ожидая, пока Милли продолжит разговор.

Наконец она сообщает нам, что не спала прошлой ночью.

– Так что вам и за это придется меня извинить. У меня столько всего в голове, особенно учитывая то, что я собираюсь делать. Не хочу, чтобы вы думали, что, прежде чем открыть вам то, что я собираюсь открыть, я не обдумала свое решение. Для меня это непросто, и я хочу, чтобы вы это ценили.

– Мы ценим, – заверяет ее Элизабет. – Мы ценим, что вы согласились снова увидеться с нами. Мы ценим все, что вы собираетесь сказать.

Можно подумать, что кто-то отключил звук у меня и Лори. Между Элизабет и Милли существует какая-то связь, и, опять-таки, в ту минуту, когда мы вошли в комнату, история, которую мы разыгрываем, стала ее историей, а не моей. Милли не обращается ни ко мне, ни Лори, хотя она явно не возражает против того, что мы слышим ее слова. Но, по сути дела, она общается только с Элизабет.

– Когда вы пришли сюда вчера, я испытала так много разных эмоций. И все это не давало мне спать минувшей ночью. Острее всего я почувствовала, что постарела. Такой старой я не чувствовала себя уже очень давно. Я ощутила бремя всего, что я видела, всего, что знаю, и как это бремя сделало меня медлительной, менее решительной. Чем старше становишься, тем мудрее – это правда. Но ты также начинаешь задаваться вопросом, какая польза от этой мудрости. Когда я начала ощущать твое присутствие, Элизабет, я полагала, что ты такой же реликт, как и я. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то с такой силой, как у тебя, может быть просто девочкой. Необученной. С талантом от природы. Когда ты сюда пришла, я не знала, что делать, многое ли я могу тебе рассказать. Я так долго зарабатывала себе на жизнь, решая проблемы, которым была грош цена, поддерживая свою репутацию местной чудачки. Я отдалилась от всего того, чему меня учили.

Она на минуту замолкает, чтобы убедиться в том, что Элизабет ее слушает; это ненужная пауза, потому что мы все обратились в слух.

– Может показаться, что это странный дар – иметь возможность видеть заклятия и проклятия, при этом не обладая властью что-то с ними сделать. Это парадокс, с которым живут искатели заклятий. Это все равно что иметь возможность слышать музыку, но никогда в жизни не создавать ее самому. У нас есть свои удовольствия, но многие желания так и остаются нереализованными. К этому привыкаешь, но полного удовлетворения никогда не испытываешь. Хочется ведь воздействовать на мир, который видишь. Всем нам этого хочется. Я думала о том, сколько я могу тебе рассказать. Но я думаю, чтобы ты действительно все поняла, мне придется начать с самого начала или, по крайней мере, перенестись в давние времена. Не беспокойся – я не настолько стара. Мы не бессмертны; у нас такие же долгие или короткие жизни, как у остальных людей. Но есть истории – многие из самых последних находятся в этой комнате. Чтобы мы знали, как это было даже в давние времена. В наши дни искатели заклинаний только созерцают. Мы видим разные вещи, но мало что можем с ними поделать. В лучшем случае мы служим диагностами для тех, кто проклят. Мы способны открыть человеку причину проклятия, но, похоже, мы утратили рецепты лечения. А вот сотни лет назад все происходило несколько иначе. Мы не были настолько беззащитными. Тогда число искателей заклятий значительно превосходило тех, кто эти заклятия насылал. И мы использовали наши способности, чтобы держать заклинателей под контролем. Некоторые даже подозревали, что кое-кто из самых могущественных искателей заклятий обладал способностью избавлять от проклятий и давать обратный ход заклинанием, но это только сплетни и досужие домыслы. Те искатели, что, возможно, обладали такого рода способностями, знали, как быстро они станут мишенью для тех, кто насылает заклятия. А может, они просто не хотели в одиночку нести бремя избавления от проклятий, ведь большинству из нас это недоступно. Я не виню их в том, что они не хотели быть в центре внимания. Если провести грубую аналогию, мы выступали и в роли полиции, и в роли судебных органов. Если тот, кто налагает заклятие, злоупотреблял своей властью, мы вмешивались в ситуацию. В результате проклятия налагались крайне редко, и это могло быть оправдано только исключительными обстоятельствами. Как ни странно, мы оказывались защитниками свободы воли. И тех, кто насылал заклятия, это устраивало.

Милли на мгновение замолкает. В ее глазах – неизбывная печаль.

– Однако со временем ситуация изменилась. Не было какого-то одного события, какой-то революции в деле наложения заклинаний. Возможно, в этом и заключался план: чтобы мы просто сошли на нет. Я точно не знаю – следовало бы спросить у них. Но что бы там ни было, искателей заклятий становилось все меньше и меньше. Те, кто насылает заклинания, делали что хотели – без всяких последствий. И, как вы знаете, мир становился все больше и больше – таким, каким раньше не был, и это значило, что уже невозможно знать обо всех заклинателях и уж тем более контролировать их. Законы не столько нарушались, сколько разрушались. Хотя я и не последняя искательница заклятий, но наверняка одна из последних. Когда мир снова уменьшился – вернее, благодаря технологиям мы все оказались ближе друг к другу, – я задумалась о том, нет ли какого-то способа возобновить контакты. Но ко мне ни разу не обратился другой искатель заклинаний, хотя я и не скрывала своих способностей. Вам же, наверное, не понадобилось много времени, чтобы найти меня? Так и было задумано.

– Вам нужно знать только одно, – вмешивается Лори. – Стоит рассказать о чем-то любителям комиксов, и это станет достоянием всего мира.

– Я не знаю, входило ли это в мои намерения, но многолетний опыт мне подсказывает, что твое предположение выдерживает критику. И все-таки моя открытость, конечно же, сделала меня отчасти уязвимой. Заклинатели, несомненно, знают, кто я.

– Или же считают вас чокнутой, – выдвигает версию Лори.

– Или так. Это всегда возможно. Для нас хорошо, что заклинатели не способны сами искать заклинания: они могут насылать заклятия и проклятия, но видеть работу других не могут. Не могут они и чувствовать присутствие искателей так, как это чувствую я. Например, – Милли смотрит на Элизабет, – не думаю, что Максвелл Арбус знает о твоем существовании. Пока что.

То, как она это говорит, заставляет меня вздрогнуть; можно подумать, что если дед узнает об Элизабет, это будет самым ужасным событием на свете.

– Расскажите нам о нем, – просит Элизабет.

Милли собирается с силами. Само собой, это одна из тех вещей, над которыми она размышляла – стоит ли нам рассказывать о них или нет. Потом решила – да, стоит.

– Из встречавшихся мне колдунов, что насылают проклятия, Арбус – один из самых злобных. В сущности, не существует людей, насылающих проклятия с добрыми целями: если вы добрый человек и у вас по какой-то случайности есть дар насылать проклятия, то вы никогда не станете им пользоваться. Существовало несколько заклинателей, использовавших свои способности только с целью наказания – то есть они проклинали только убийц, насильников и тому подобных. Людей, совершивших злодеяния. Но Арбус совсем не таков. Арбус – заклинатель самого худшего типа. Он умен. И когда способность насылать проклятия сочетается с умом, результатом становится садизм. Например, на одного человека он наслал такое проклятие: испытывать боль каждый раз, когда он видит голубой цвет. На первый взгляд это кажется незначительным моментом, да? Но представьте себе цвет неба, цвет моря. Вспомните, как часто вы видите голубой цвет в повседневной жизни. В другой раз он сделал так, что у женщины возникла аллергия на звук голоса ее собственного мужа. Стоило ему с ней заговорить, и у нее на коже возникали отвратительные язвы. И уже не имело значения, как сильно они любили друг друга. Это было невыносимо. Те, кто насылает проклятия, не обладают неограниченной властью. У Арбуса есть гениальная способность: у него и крошечное проклятие имеет огромные, далеко идущие последствия. Поэтому, признаться, я была удивлена, когда узнала, что он сотворил проклятие невидимости. Такое проклятие стоит заклинателю значительной части его силы. Однако это было сделано, чтобы навредить его собственному роду – что ж, тогда понятно, почему он израсходовал столько сил. В большинстве случаев заклинатели тратят больше всего энергии на тех, кого знают близко.

Я слушаю всю эту мрачную историю, а мой разум путешествует в какое-то мрачное место. Да, невидимость – мое проклятие, на которое меня обрекла злая магия. Но кажется, что это не более чем вторичное проклятие. Настоящее проклятие куда более случайное и куда менее магическое: обыкновенное проклятие наследственности. Мама была проклята в тот самый момент, когда родилась у такого злобного человека. Я был проклят в тот самый момент, когда появился у такого злобного деда. Чтобы увидеть это, не требуется искатель заклинаний. Все, что нужно знать, – в моей крови.

В этот день я обращаюсь к Милли впервые:

– Вчера вы сказали, что мой дед был в Нью-Йорке. Вам известно, почему? Вы можете мне сказать, что он здесь делал?

– Я не знаю наверняка, – отвечает Милли. В ее голосе слышится скорбное сострадание. – Проклятия, которые он здесь насылал, были не очень крупными – конечно же, обращенными против людей, которые его как-то рассердили. Но какого-то одного, большого проклятия Арбус не сотворил. Он был здесь по другой причине: возможно, наблюдал за тобой и твоей семьей.

– Но у меня нет семьи, – объясняю я Милли. – Больше нет. Я один.

Милли кивает.

– Понимаю. Тогда, возможно, он сторожил тебя.

– Но я думал, вы сказали, что заклинатели не видят заклятий?

– Тех, что наложены другими людьми. Но свои собственные они чувствуют. Я бы предположила, что, хотя ты был бы для него таким же невидимым, какой ты для меня, он, безусловно, смог бы почувствовать проклятие. Но он не видел бы его таким плотным – они не могут видеть их так, как их видит Элизабет. Ты ведь можешь их видеть, милочка, правда?

Элизабет кивает, но что-то во взгляде выдает ее.

– Ох, – вздыхает Милли. – Это было довольно неприятное зрелище, да?

– Просто ужасное, – признается Элизабет.

Я снова напоминаю себе, что не должен воспринимать это на свой счет. То, как выглядит мое проклятие, не имеет ничего общего с тем, кто я.

И все же – мысль о том, что Элизабет смотрела на меня, а видела что-то ужасное… имеет непосредственное отношение ко мне.

– Коль уж ты хочешь уничтожить проклятие, – произносит Милли, – я снова должна тебя пред упредить: я не уверена, что это вообще возможно. Проще всего мне было бы взять на себя ограниченную ответственность и сказать тебе: откажись от затеи, привыкни к этому. Стивен располагает теми картами, которые ему раздали, и ты просто должна пользоваться ими, жить, извлекая все, что можно, из существующего положения. Очень велик соблазн так сказать. Но то, что не дает мне спать по ночам, – это вовсе не такой вот простой путь, требующий от меня только ограниченной ответственности. Потому что, милочка, ты сама джокер в этой игре. Нельзя исключать – нельзя исключать, – что благодаря тебе невозможное станет возможным. Я не должна тебе этого говорить – у меня такое чувство, что ты уже и так знаешь, – но я все-таки скажу: хотя быть искателем заклинаний – такая же работа, как и любая другая, часть этой работы становится неотъемлемой частью того, чем ты являешься. И эта неотъемлемая часть связана с неотъемлемой частью всех искателей заклятий, живших до тебя. Я жила годы – десятилетия – низко наклонив голову, сосредоточиваясь на самых маленьких картинках. Но теперь мне кажется, что эта неотъемлемая часть говорит со мной, сообщая мне, что пора вернуться к большой картине. Было время, когда искатели заклятий следили за тем, чтобы жизнь была безопасной для всех, кто их окружает. Возможно, пришло время старой искательнице заклятий об этом вспомнить.

– Так что вы собираетесь делать? – спрашивает Элизабет.

– Хочу отточить твое мастерство. Хочу показать тебе разные способы. А потом хочу найти Максвелла Арбуса и сбить с него спесь. Хочу стать первой искательницей заклятий, которой удалось разрушить проклятие невидимости. И я хочу сделать это как можно скорее, потому что у старушки осталось не так много времени.

– Я с вами! – бодро кричит Лори.

Но взгляд Милли обращен вовсе не на Лори.

– Я с вами, – произносит Элизабет.

– Ладно, – говорит Милли, потирая руки. – Мальчики, вы должны нас извинить. Нам предстоит кое-какое обучение.