Глава пятнадцатая

Айви взяла меня за руку, она держала мою ладонь в своих ладонях. Ее лицо было очень печальным. Я знала, о чем она думает, и не хотела говорить об этом. Были другие вещи, о которых мне хотелось поговорить.

— Айви? — позвала я ее. — Что с мамой не так?

— Почему она сбежала, ты имеешь в виду?

— Нет. Я имею в виду — она что, сумасшедшая? — После того как моя мама сбежала с Трэвисом Хьюстоном, она уже никогда не была прежней. Она звонила из Мельбурна, где жила с Трэвисом. Эдди не хотел с ней говорить. Это сильно портило ему настроение.

— Сумасшедшая? Нет. Не сумасшедшая. Она не совсем здорова. Она неуравновешенная. Манон, я должна тебе сказать, что я никогда особенно не нравилась твоей маме. У нас, у нее и у меня, отношения так и не сложились. Я не знаю, чья в том вина, но не думаю, что только ее. Ты учти, есть немало вещей, в которых я ее виню, но только не в этом. — Она помолчала, словно давая мне время осмыслить это откровение, хотя я и так уже это знала. — Твой отец — очень хороший человек, — продолжила она. — И всегда таким был. Но он человек без претензий, в нем нет честолюбия. Так было угодно Богу, что он полюбил твою маму. Знаешь, женитьба на ней была самым честолюбивым поступком его жизни.

— Почему? Что в этом честолюбивого?

Айви подняла глаза к потолку и задумалась, подбирая слова, чтобы пояснить свою мысль.

— Понимаешь, это как если бы собака женилась на кошке. Всем было понятно, что они очень разные. И это не всегда плохо. Но в их случае это было плохо. Видишь ли, твой отец — мягкий, любящий человек. А твоя мама — она такая сложная.

— А как они познакомились? — Конечно, я уже не раз слышала рассказы о том, как они познакомились, от них самих, но я хотела услышать все это еще раз, в новом изложении.

— В то время, когда они повстречались, он учился на ветеринарного врача. У него был друг, парень по имени Сэм Уилер. Сэм работал театральным агентом. Он ездил на огромном автомобиле, и у него был, как бы это выразиться, огромный смех: он так хохотал, что слышно было за целую милю. Не знаю, что он нашел в твоем отце. Нед всегда был очень тихим, но они с Сэмом отлично ладили. Во всяком случае, именно по вине Сэма Нед познакомился с твоей матерью. Сэм пригласил его на вечеринку, это было как-то связано с той театральной компанией — с французской. И там была твоя мама. Не прошло и двух недель, как состоялась их помолвка. — Айви кивком указала на фотографию на книжной полке. — Нед был очень счастлив, я его таким никогда и не видела. И она поначалу тоже была счастлива.

Я посмотрела на фотографию. Я вспомнила, каким бывал мой папа, как он любил подбрасывать в воздух какой-нибудь фрукт, а потом ловить его с легким хлопком, с таким видом, будто он радуется всему вокруг — синему небу, овощам с рынка, уложенным в большую корзину на столе, яйцам, шипящим на сковороде, субботе. И мама — она тоже бывала счастливой, когда поблизости были еще какие-нибудь люди, кроме нас. Она хихикала, подавала молоко в бледно-зеленом кувшинчике и масло, аккуратно выложенное на маленькое стеклянное блюдечко. И она повсюду расставляла вазы со свежими цветами, даже в ванной комнате.

— Я даже и не знаю, в чем там было дело, почему у меня были нехорошие пред чувствия, — проговорила Айви задумчиво, а потом вдруг, хлопнув в ладоши, вздернула голову, словно ей удалось что-то поймать в самом воздухе и придать этому форму. — Честно говоря, я думаю, ей нужен был шанс оставить что-то позади, во Франции, и начать все сначала здесь. У нас тогда водились деньги, Бенджамин процветал, и она понимала, что Нед… Ну… Послушай, любовь моя, я не говорю, что она охотилась за деньгами, вовсе нет, она от Неда ждала чего-то другого. Может быть, все из-за того, что он так сильно любил ее и ее покорила его преданность. Эта разновидность любви может показаться такой надежной и безопасной.

Я никогда не думала о своем отце как о «хорошем человеке», потому что он не был человеком блестящим; он никогда не совершал ничего выдающегося или просто заметного. Ничего такого, чем можно было бы похвастаться в школе. Вот быть актрисой — это совсем другое дело. Это как раз из разряда чего-то необыкновенного.

— Но это не было тем, чего требовала природа твоей матери, — сказала Айви, кивая и словно бы соглашаясь сама с собой. — Твоя мама была настоящей королевой драмы. Она любила создавать вокруг себя драматическую обстановку. Она в этой жизни любила все самое превосходное. Она была честолюбива, ей нужен был блистательный успех. Ты бы видела, какие она себе покупала наряды. А он никогда даже и не выказывал никакого недовольства. Она расхаживала по городу, разодетая в пух и прах. И это было неуместно. В провинциальном городке, во всяком случае. Она привлекала всеобщее внимание, люди ее обсуждали… Манон, есть кое-что, что тебе следует знать.

Айви наклонилась вперед, и я увидела, как у нее на шее свисает кожа. То, что она сказала, вызвало во мне очень тяжелое чувство, и я помню, что уставилась в пол, когда она это говорила, и думала, что этот пол — самый безобразный из всех, что я видела, а еще — почему старые умирающие люди должны мириться с тем, что полы безобразные. Разве человек не заслуживает того, чтобы иметь перед глазами что-нибудь прекрасное, когда он прожил уже целую жизнь, смирился со всеми тяжелыми глыбами, которые жизнь на него взвалила, и все-таки дошел до самого конца? Этот пол меня сильно разозлил.

— Так она все-таки ненормальная, разве нет? — Я постучала ногой по ножке кресла Айви.

— Нет-нет. Не бери это в голову. Конечно, она совершенно не собиралась жить в деревне. Выходя замуж за Неда, она считала, что они будут жить здесь, в Мельбурне, но потом он согласился занять вакантное место в Каслмейне. Он мечтал о тихой и спокойной жизни и надеялся, что ей это тоже понравится. Но она все это просто возненавидела. Она всегда говорила, что живет неправильно. Помнишь? Неду надо было привезти ее обратно в Мельбурн, но он не сделал этого. Может, он к тому времени уже понял, что она никогда не будет счастлива, где бы ни находилась.

— Айви, как ты думаешь, она когда-нибудь вернется? — Я уперлась взглядом в безобразный пол, и мой вопрос высыпался из меня, как сухие крошки.

— Ой, дорогая моя, ты что, расстраиваешься? Не поддавайся этому чувству. Она вполне может и вернуться. Не думай о ней плохо. Она всегда была очень обаятельной женщиной, всегда, когда она этого хотела. И кое в чем она была права. Она действительно жила неправильно. Я думаю, когда люди увязают в жизненных ситуациях, которые им совсем не по душе, они не могут быть счастливы. Вот и все.

Я повернулась и посмотрела в окно. В него ничего не было видно, лишь узкие полосы света проникали между рейками жалюзи. Я на секунду закрыла глаза и позволила солнечным лучам скользить по моему лицу, как в те часы, когда я лежала под яблонями.

Есть старый черно-белый снимок моей мамы, который приклеен на первой странице семейного альбома, и каждый раз, когда кто-нибудь листает альбом, он обнаруживает, что это самая большая и самая запоминающаяся фотография. Это настоящее, профессиональное фото, сделанное французским фотографом у нее на родине. Она сидит в лодке, прямо на носу, в белом бикини, скрестив ноги, изящные пальчики ног упираются в дно и помогают ей удерживать равновесие, одна рука небрежно закинута вверх, чтобы придерживать летнюю шляпу. Лодку окружают мужчины, руками они все держатся за борта и улыбаются как идиоты. Их глаза, как напряженное многоточие, устремлены прямо на нее, и у них такой вид, будто они собираются оттолкнуть лодку навстречу волнам, а в лодке будет только моя мама, одна, как резная фигура на носу корабля. Конечно, моя мама смеется. Столько мужчин. Она всегда смеялась в присутствии мужчин. Разумеется, кадр поставили заранее, это было очевидно. Но она и в самом деле была такой. Она любила получать много внимания.

Я снова повернулась лицом к Айви. Я сказала ей, что ни за что на свете не увязну в такой ситуации, которая мне не по душе, и Айви сказала, что она это знает, и я горько-прегорько вздохнула. Айви откинула голову на спинку кресла, и закрыла глаза, и слегка приоткрыла рот, чтобы легче дышалось. В тишине, которая на нас снизошла, я осознала, что что-то было сделано, но не сделано и закончено, а сделано и начато, как бывает, когда вы садитесь вязать, и набираете первый ряд петель, и видите, какого размера получится свитер, когда он будет полностью готов. У меня не было цельной картины того, что должно получиться в итоге, но я чувствовала, что до тех пор, пока эта вещь не будет связана полностью, значительная часть моего существа будет неизбежно мерзнуть.