Глава 7

Выходные

Субботнее утро подарило осеннему городу немного солнца. Я проснулась в половине восьмого, слабые лучи, многократно усиленные алмазными гранями лежащего рядом ожерелья, играли на потолке и стенах. Я задела ногой компьютер, и он показал мне заставку фильма, который я собиралась посмотреть вечером, но уснула. Это был «Завтрак у Тиффани».

Я почувствовала какую-то нечеловеческую бодрость. Захотелось махом покончить со всем пошлым, житейским и требующим усилий и поехать куда-нибудь в лес или в парк. Черт с ним, с Остином. Захочет – сам позвонит.

Я с песнями, как у Юрия Олеши, посетила клозет и душ в полном восторге от своего психического и физического здоровья. Пулей приготовила небольшой, но очень правильный завтрак. И к тому времени, как сибариты только в первый раз продрали глаза, чтобы убедиться, что еще можно спать и спать, у меня была готова отличная статейка на полторы тысячи знаков о том, как правильно ухаживать за домашними кинотеатрами. Я опиралась на замечательную американскую книжку, где подробно описывается общая схема ухода за домашним кинотеатром высокого уровня, а также на собственный конкретный опыт, включив свои замечания по устройству и оборудованию помещения, в котором он находится.

Получилось живо, весело и конкретно. Если людям небезразлично, как функционирует дорогостоящая техника, которая их развлекает, они должны прореагировать. Но если они предпочитают купить новый кинотеатр, когда по причине засорения тот, что уже имеется, начнет барахлить, то им моя статейка по барабану.

Я отослала свой шедевр Сологуб и заказала по Интернету книжку Cats in Flats, между прочим, за двадцать четыре доллара США, тем самым полностью выполнив свою обязательную программу к половине одиннадцатого утра.

Когда я вышла во двор, моя сиротливая машина напомнила мне, что я собиралась купить ей новое масло. Чтобы не мучиться совестью, я решила отправиться в Пушкин на электричке, погулять и пообедать с вином в «Старой башне».

У нас с бабушкой была традиция. Я сохранила ее до сих пор. Каждый год в октябре, когда листопад в самом разгаре, когда клены уже наполовину облетели, а дубы только-только начинают поддаваться надвигающейся зиме, я еду прыгать в листья. Это делается так. Ищешь подходящую канаву или яму. Желательно сухую, заросшую травой, проверяешь отсутствие в ней камней, досок, гвоздей и какашек. Затем стаскиваешь туда опавшие листья с территории примерно тридцать на тридцать метров. Когда я была маленькой девочкой, хватало небольшого количества листьев. Теперь, чтобы обеспечить безопасность моим ста семидесяти двум сантиметрам, приходится изрядно потрудиться. Закончив подготовку, разбегаешься и прыгаешь туда, как в снег, чтобы среди теплых, впитавших в себя за лето миллионы джоулей солнечной энергии листьев ощутить счастливую безмятежность плода в материнском чреве, счастье Валерия, мужа Веры, в вологодской тайге, гармонию Луиджи среди материнских кастрюль. Интересно, в какие моменты испытывает такое же безусловное счастье Глеб Гостев. Хотела бы я узнать?

Похоже, что хотела…

Жаль, что так вышло с Петровым. Если бы он был рядом, объяснил бы, что за фрукт этот Глеб и с чем его едят. Вот привыкаешь, что умный мужчина объясняет тебе, что и как устроено в жизни, а потом внезапно остаешься одна и совершенно теряешься.

Мне удалось собрать достаточно листьев в канаву, которую я присмотрела и использую уже несколько лет. Прыгала я самозабвенно, и когда, сделав, наверное, прыжков двадцать, наконец устала, мое место заняла группа подростков, тоскующих в ожидании зимнего экстрима.

Если бы не вчерашний разговор с Кораблевой, можно было бы позвать их с Джеймсом сегодня поучаствовать в национальной русской забаве.

Когда я обедала в «Старой башне», мне на трубу позвонил Петров.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Мне тоже. Как поступить: одна – черная в белый горох, другая – белая в черный. Скажи, кому из нас пришло в голову, что журналистика – это заразная болезнь.

– Ты путаешь, это жизнь – смертельная болезнь, передающаяся половым путем.

– Слушай, хватит уже про половые пути…

– Ну, насколько я помню, это была общая идея.

– Скажи, я хорошо писала?

– Ну, как тебе сказать. Хорошо, но только тебе это тяжело давалось. Может, поэтому мы решили тогда, что лучше заняться чем-то другим. Два творческих человека в одной семье – слишком много.

– Но ведь мы уже давным-давно не одна семья, значит, я снова могу стать творческим человеком.

– А, понятно, кризис профессиональной самоидентификации. Только насчет разных семей не спеши, ладно?

– Многоженство – вне закона, за него все еще сажают, ты в курсе?

– Хочу зайти сегодня, нужно поговорить.

– Заходи, вернусь домой к семи.

– А раньше?

– Раньше не получится.

Я задумалась. Что осталось от моей любви к Петрову? Дружеское расположение, привычка доверять его мнению. Испытываю ли я к нему романтическое влечение? Пожалуй, нет. А физическое? Пожалуй, да. Я точно знаю, что мне с ним будет хорошо, потому что так было всегда.

Петров пришел такой, как обычно. Ничто не выдавало в нем владельца четырех суперкостюмов.

Лицо его было серьезно, видно, он много думал о том, с чего начать.

Он протянул ко мне руку.

Но я сделала два шага назад.

– Так о чем ты хотел поговорить?

– Я переезжаю в Москву.

– Я это уже слышала.

– Один. Мы разводимся.

– И что из этого следует?

– Может, нам начать все сначала?

– А за спиной у меня ты будешь встречаться с девушкой из бутика, которая едет с тобой в Таиланд?

Мне было приятно видеть оторопелую физиономию Петрова.

– Я думал, ты совсем не интересуешься моей жизнью.

– А я и не интересуюсь, так, случайно узнала.

Петров молчал. Видимо, слова, которые он заготовил для нашей встречи, не соответствовали сложившейся ситуации и он искал новые, но не находил.

Похоже, Кораблева права и я принимала Петрова за другого человека. Но его предложение мне польстило.

– Короче, ты предлагаешь мне руку и сердце.

– Ну да.

– А какие материальные блага прилагаются к твоим органам?

– Мне сейчас ищут квартиру в пределах Садового кольца, ну там «мерседес» и так далее.

– А какие костюмы ты купил в том бутике?

– Один Armani, один Cerruti, один Mark Jacobs и один Brioni.

– А кроме костюмов что носишь?

– Я еще не очень приспособился к своему новому материальному положению, поэтому пока плохо ориентируюсь в этом вопросе. Кстати, может быть, ты мне поможешь?

– А кем ты будешь работать в Москве?

– Менеджером по продажам в издательской группе «Конде Наст».

– Да иди ты.

– Честное слово.

– Тогда ты обязан устроить меня на работу в какой-нибудь московский глянцевый журнал.

– Ну да. Через какое-то время, наверное, смогу.

– А дети у нас будут?

– Видишь ли, дети остаются со мной, поэтому я пока не уверен…

– Понятно. Тебе нужна няня для детей. Но у меня нет никакого опыта.

– Ты всегда все делала идеально. Я уверен, что и в этом ты превзойдешь всех.

– Значит, и писала я идеально?

– Я тебе уже говорил недавно. Писала ты прекрасно, но вкладывала слишком много души и сердца в свои материалы. Мне недоставало твоего внимания.

– И тогда ты внушил мне, что журналистика – все равно что проституция.

– Ну, ты и сама это понимала.

– Прочти тогда вот это и скажи свое мнение.

Я открыла лаптоп и поставила его перед Петровым.

– Куда ты хочешь это предложить?

Я назвала журнал, в котором работает Сологуб.

– Они уже дали ответ?

– Нет. Я только сегодня послала.

– Ты хочешь снова работать в журналистике?

– Да.

– Но здесь выступаешь как эксперт. Какими еще темами ты владеешь так же хорошо?

Я назвала антиквариат.

– Я помогу тебе, пристрою твои заметки кому-нибудь в Москве. Но две темы – слишком мало, надо осваивать что-то еще. Подумай, что еще ты могла бы изучить в обозримое время.

– Я подумаю.

– Я пойду, у меня мальчики одни.

– Ага.

Вскоре после того, как Петров ушел, мне позвонил Остин, о котором я уже забыла думать.

Я решила прекратить эту историю и скрестила пальцы.

– Слушай, Остин, я сижу с детьми моей подруги, у нее большие неприятности. Но на тебя запала моя бывшая однокурсница, поэтому если ты нуждаешься в партнерше, то, может, сходишь с ней куда-нибудь, просто чтобы вечер не пропал?

– Я даже звонить не хотел, знал, что ты меня кинешь. Ладно, давай свою однокурсницу, посмотрим, что она из себя представляет.

Я отыскала визитку Сологуб и продиктовала Остину ее телефон.

Через пятнадцать минут позвонила Сологуб.

– Я беру твою заметку.

– Куда идете?

– В «Русский ампир».

– Ни фига себе. Ну, желаю приятно провести время.

– Спасибо, дорогая.

«Русский ампир» – самый дорогой ресторан в России – принадлежит Евгению Пригожину, виднейшему петербургскому бизнесмену. Все приборы там из золота, сделаны на фабрике Versace. А средний счет без изысков – две тысячи баксов. Некоторые говорят, что там довольно пошло, но это от зависти.

Похоже, Сологуб и впрямь неплохо зарабатывает. Или решила пустить Остину пыль в глаза.

Я стала думать о Петрове и его предложении. Что ждет меня с ним? Жизнь в Москве, где я никого не знаю. Без моей мебели и друзей, но зато с петровскими детьми, которых я ни разу не видела и, признаться, не очень хочу видеть. Уборка, готовка, детский сад, потом школа. О каком бы то ни было творчестве снова придется забыть. Но зато я буду полноценной семейной женщиной, имеющей отличный секс не раз в месяц, а по первому требованию.

Стоит ли хороший секс моей личной свободы, возможности всякую минуту быть самой собой, никому ничем не жертвуя и не принимая ничьих жертв? Петров, судя по брендам костюмов, которые он назвал, может нанять себе и няню, и домработницу.

Если он захочет жить со мной, имея домработницу и няню, то тогда я соглашусь. Если нет – откажусь.

Я послала ему SMS, в котором изложила это свое требование. Он не ответил. Наверное, укладывает пацанов спать.

Впрочем, что-то мешало мне искренне обрадоваться перспективе воссоединения с Петровым. Точнее, не что-то, а кто-то. Глеб Гостев своим появлением нарушил шаткое равновесие моей жизни. Таких как я в его жизни было немало. И всерьез рассчитывать на то, что у нас с ним что-нибудь получится, просто глупо. Что останется мне на память, если я решу сделать попытку, а она окажется неудачной? Платье. Сколько таких подарков он сделал в своей жизни? Мне вспомнился вечер четверга, когда мы устроили импровизированный показ в магазине. Как я была счастлива тогда. И кто знает, чем бы все кончилось, если бы не поразившая меня весть о коварстве Петрова.

Жаль, что нельзя просто броситься этому Глебу на шею. Он не Петров, начать целовать его с порога у меня не получится. Да и нет никакой уверенности, что он не рассмеется мне в лицо. Особенно учитывая опыт Кораблевой.

В его глазах я обладаю как минимум двумя плюсами. Лобстер и чистый унитаз. Но как с остальным? Каким еще высоким требованиям нужно соответствовать, чтобы растопить это ледяное сердце?

И тут я почувствовала зверское, сводящее с ума желание немедленно его увидеть или хотя бы услышать его голос. Яростным усилием воли я заставила себя убрать в сумку его визитку. Запах сандалового дерева выветрился, и визитка пахла так, как все в моей сумке. «Пачули» от Etro.

С какой стати он выберет меня? Есть ли хоть одна к этому причина?

Я вспомнила слова Глеба.

– Причина есть, и она решает все – вы, Янушкевич, его хотите.

Но именно теперь я могла все испортить, оттолкнуть его чересчур явным проявлением своей заинтересованности.

Молчи, скрывайся и таи все чувства и мечты свои.

Я не сомневалась, что увижу его снова.

До его возвращения из Бразилии оставалась уйма времени, и я была уверена, что смогу придумать какой-нибудь потрясающий план по завоеванию Глеба Гостева.

С этими мыслями я включила «Завтрак у Тиффани».

Утром небо было серым, дул тревожный ветер. В такие дни сердце, что называется, мчится вдаль, приходят в голову мысли о быстротечности жизни и хочется петь героические песни. У меня не было намечено ничего конкретного на этот день. Единственной моей заботой было экипироваться к походу в Мариинский театр. Я взяла себе самый дорогой билет в царскую ложу, он был последним в кассе. Да и понятно, Ульяна Лопаткина танцевала «Лебединое», билетов, естественно, не было.

Я отыскала книгу про Одри Хепбёрн и стала прикидывать, какая из ее причесок подошла бы мне. Платье шестьдесят первого года, значит, Одри было тридцать лет. Так же как мне. Я проверила, в тридцать лет Одри носила длинные волосы, прическу типа ракушки и челку. Я задумалась, не пойти ли мне сделать челку. Однако уверенности в том, что она меня украсит, не было. Я пошла на кухню приготовить себе кофе с молоком, когда мне позвонили в дверь. Было двенадцать часов, и я никого не ждала.

Филонова в роскошном пеньюаре попросила у меня пару яиц.

– Мой новый привык с утреца яичничку кушать, – сообщила она мне, – а я об этом не знала.

Я позвала ее на кухню.

В открытую дверь спальни она увидела подаренное Глебом платье.

– Боженька мой, что это у тебя? – Филонова застыла как вкопанная.

Я вкратце объяснила ей что и как.

– Жди меня здесь! – прокричала она и, забыв про яйца, умчалась к себе.

Вернулась с собольим палантином. Не новым, но вполне носибельным.

– Вот, сходишь в театрик как белая женщинка.

– Слушай, как ты думаешь, мне челка пойдет?

– Давай так, – сказала Филонова, – я вернусь часа в четыре и сделаю тебе причесочку.

Оставшись одна, я поняла, что обуть мне нечего. Меня могли спасти только Lagerfeld’ы, но они, судя по всему, были у дурацкого Глеба Гостева. Звонить или не звонить, вот в чем вопрос.

В конце концов, это мои туфли.

Я достала карточку и набрала номер.

– Я хочу назад свои туфли, – объявила я, когда он взял трубку.

– Куда-то идете?

– На Лопаткину.

– Одна?

– Ну одна – и что такого?

– Да ничего, просто я тоже иду на Лопаткину, и тоже один. Дашка наотрез отказалась.

– Так что же насчет туфель?

– Давайте так. Вы обуете свои замечательные кеды, мы встретимся перед входом, и вы переобуетесь в машине. Идет?

– Вообще-то, в театр я езжу на такси.

– Переобуетесь в моей машине.

Мне оставалось покориться.

Некоторое время я сидела на кровати и тупо икала.

Вот услышала его голос.

Хорошо бы, в театре наши места были подальше друг от друга, а антракт можно пересидеть в туалете.

Может, надеть что-нибудь другое?

Ну уж нет. Ни за что не пропущу свой триумф.

Тогда придется покупать новые колготки. Ношеные надевать нельзя.

Я дорулила до торгового центра на набережной. Купила колготки, всякой еды, лак для волос, сотейник, ортопедическую подушку, двадцать свечей, вантуз, ушные палочки. Посмотрела в багажник на все купленное и поняла, что мне надо успокоиться. А успокоившись, поехала в магазин Ives Delorme и купила там мужской купальный халат и домашние тапки сорок шестого размера. Когда получила назад от кассира свою кредитку, поняла, что потратила деньги напрасно. Он ненавидит антикварные кровати, а у него дома – Даша. Так что ни при каком раскладе ничего не получится. Тогда я задала себе вопрос, а где в нашем районе можно купить кровать. Из мебельных мне знаком только IKEA, мы с Филоновой были там на экскурсии, но в такую даль мне не успеть.

В чувства меня привел звонок Филоновой, которая осведомлялась, где, черт подери, я бегаю, она битый час безрезультатно трезвонит в мою дверь. За сотейниками и вантузами я таинственным образом провела три с лишним часа.

Вернувшись домой, ткнула пальцем в фотографию Одри, и Филонова принялась за дело.

– Слушай, Янушкевич, как ты считаешь, я похудела? – спросила она.

– Повихляйся. Да, похудела. Бледная только очень, губы бескровные.

– Да, желудочек побаливает, но какой результатик!

– На диете сидишь?

– Ну да.

– И что за диета?

– Делаешь домашний яблочный уксус, рецепт в Интернете есть.

– И что?

– Ну и пьешь его перед завтраком, перед обедом и перед ужином. Аппетитушку как ручкой сняло.

– И давно ты так?

– Месяцок.

– А посоветовал кто?

– Андрюшкина бывшая. Она мне и уксус дала.

– Тогда понятно.

– Что тебе понятно?

– Извести тебя она хочет, до ужасной болезни довести.

– Какой болезни?

– Язва называется.

Филонова – девушка чрезвычайно мнительная. Как ей самой в голову не пришло, что от уксуса можно заболеть, меня удивило.

– Янушкевич, запиши меня к своему докторишечке, будь человечком.

– Телефон передай.

Мне было неловко звонить Остину, но дело важное: помрет Филонова от своей диеты – кто одолжит мне в другой раз соболий палантин? Никто.

Остин ответил далеко не сразу. «Ну, отлично, – подумала я. – Неужели они с Сологуб поладили?»

– Как тебе Сологуб?

– Много курит и кидает пальцы.

– Не впечатлила?

– Не очень.

– Предлагала встретиться еще?

– Предлагала.

– Будешь?

– А почему это так тебя интересует?

– Ну, ты же не чужой мне человек.

– Вот и пригласила бы в гости нечужого человека.

– В театр иду. Попросить тебя хотела, одна моя подруга…

– Может, хватит с меня твоих подруг?

– А как же клятва Гиппократа?

– Завтра в девять, сменная обувь, пеленка, натощак.

И он повесил трубку.

Я испытывала беспокойство и муки совести.

Между нами говоря, Сологуб действительно довольно противная баба. И душенька Остин слишком хорош для нее. Но что теперь будет с моей заметкой? Как она поступит с ней? Однако звонить ей и спрашивать было бы с моей стороны опрометчиво. В любом случае об этом я могла подумать завтра.

Тем временем прическа была готова. Я осыпала Филонову комплиментами, и та, польщенная, ушла к себе.

Я сделала макияж. Долго и тщательно рисовала стрелку на верхнем веке.

Не спеша водрузила себе на шею новообретенные бриллианты, надела колготки, платье, бабушкины шелковые перчатки на двадцати четырех пуговицах, палантин и… кеды. В руки взяла бабушкин же, украшенный бисерными попугаями ридикюль. Выглядела я безумно, но весело. Не хватало последнего штриха. Я стала обзванивать парфюмерные магазины с вопросом, выпускают ли еще духи «Интерди» фирмы Givenchy, которые были созданы специально для Одри. Мне сказали, что самые старые духи Givenchy, которые продаются сейчас в магазинах, – это «Амариж». Я попросила Филонову сходить мне за духами. Она поворчала, но сбегала, благо магазин – через дорогу.

Мой перфекционизм радовался вместе со мной.

Я вызвала такси и отправилась в театр. Перед выходом я хлопнула для смелости пятьдесят грамм виски и заела их жвачкой.

Глеб в белом плаще стоял справа от консерватории, прислонившись к своему оцинкованному зверю.

Он подал мне руку, чтобы помочь выйти из машины.

Такси уже давно уехало, а он все держал мою руку в своей, осматривая меня сантиметр за сантиметром.

– Безупречно, – наконец произнес он.

– Это хорошо или плохо? – спросила я и чуть приподняла подол платья, чтобы обратить его внимание на кеды.

– А, да, сейчас.

Глеб распахнул широкую дверь и жестом пригласил меня сесть на водительское место. Открыл противоположную дверь, взял пакет и вернулся ко мне.

Он вынул из пакета коробку. На ней было написано «Jimmy Choo».

Это были не мои туфли.

Он присел передо мной на корточки. Полы плаща упали на асфальт, но он этого даже не заметил.

Расшнуровал правый кед, погладил мою ногу по подъему, затем каждый палец. Я умирала от неловкости.

– Э-хе-хе, – пробормотала я голосом Бивиса, – надеюсь, мои ноги не слишком воняют.

– Что? – переспросил Глеб, явно поглощенный своим занятием.

– Ничего, – ответила я.

Затем он достал из коробки чрезвычайно изящные шпильки того же цвета, что и платье, и обул меня. Подошли идеально. Нигде не жало и не терло.

Он не говорил комплиментов. Но это и не требовалось.

Он предложил взять его под руку. Мы пересекли площадь. Пока мы шли, я разглядела морщинки у его глаз, шрамик под ухом и красное пятнышко на щеке. Глеб переставал быть глянцевой картинкой и обретал черты реального человека.

– А цветы? – вдруг вспомнила я.

– Да-да.

Глеб вернулся к машине и достал оттуда огромный букет белых лилий.

– Мои любимые цветы, – ляпнула я неосторожно.

Он протянул мне букет.

– Нет, – возразила я, – это – Ульяне Вячеславовне, а мне – в другой раз.

Лопаткина танцевала божественно, чего нельзя было сказать о ее коллегах.

По идее, балет – не самое высокодуховное зрелище на свете. Короткие юбки, голые ноги.

Первая картина «Лебединого озера» – просто веселые танцы. Их отличие от других видов танца только в особенностях хореографии, довольно архаичной, и технике танцоров, вполне поддающейся воспроизведению. Казалось бы – ничего более. Спорт, где самый лучший тот, кто выше прыгает или у кого лучше растяжка, то и другое при наличии музыкального слуха или на худой конец чувства ритма.

Но все это перестает иметь значение, когда на сцену выходит Лопаткина. С этого момента высококачественное, но, в сущности, сугубо телесное, физическое действо вдруг приобретает какой-то совершенно определенный глубокий, порой даже мистический смысл. И каждый раз, когда заканчивается первое действие, я думаю: «Это был ангел, сможет ли она во втором акте показать демона?» И она может.

Место Глеба было в седьмом ряду партера. Я подошла к нему.

– Вы не находите, – спросила я его, – что наибольшее удовольствие испытываешь, когда видишь плод творчества таланта, который сумел правильно самореализоваться? Все-таки ни перепрыгнувшая через голову заурядность, ни вспышки дарования при отсутствии вложенного труда не могут дать того наслаждения, которое дает созерцание подлинного таланта, развившегося до своего максимума.

– Да, – согласился он со мной, – это именно тот случай.

В фойе к нему подошел знакомый. Это был довольно модный молодой человек.

Они пожали друг другу руки.

– Я вот думаю, – сказал тот, – сколько мог Чайковский заработать на рингтонах? Все мелодии растащены.

– Во втором акте их будет еще больше, – ответил Глеб.

– Я в Москву еду, хочу посмотреть шоу Волочковой.

– Такой балерины не существует. – Глеб смерил собеседника ледяным взглядом.

Как мне хотелось расцеловать его за эти слова!

Во втором антракте мы немного поспорили, откуда лучше смотреть балет – из царской ложи или из партера. Потом сошлись во мнениях, что те, кто дает театру средства, не должны доверять личному вкусу Гергиева. Ведь как известно, худрук театра обожает оперу и тратит на нее все деньги, которые имеет. Однако опера наша по-прежнему позор, взять хотя бы недавнюю премьеру «Кармен», где имеет какую-то ценность только сценография.

Балет же, наше национальное достояние, гибнет.

Окружающие смотрели на нас с любопытством. Некоторые с одобрением, другие, фанаты Валерия Абисаловича, с осуждением. Нас это забавляло.

– Когда я убирала в квартире Гергиева… – начала было я. Хотела рассказать про его мать, которая единолично правит в доме, властную, но, скажем так, сильно провинциальную кавказскую женщину… однако вовремя осеклась, и Глеб, к счастью, снова не услышал мои слова, потому что в это время раздался звонок, приглашающий на следующий акт.

Зрители долго не отпускали великую балерину. Мы дождались, пока служитель вручил ей букет Глеба, и вышли из театра.

– Подвезете? – спросила я Глеба.

– Есть другое предложение. Поужинаем в «Астории»?

– Пожалуй. Я очень голодна.

Столик ждал нас. Похоже, план вечера был прописан заранее. Что ж, посмотрим, что мне приготовили.

– Устрицы?

– Я не ем трехдневные устрицы, у меня очень чувствительный желудок.

– Лангустины?

– Пожалуй.

Мы болтали, мой утренний мандраж совсем прошел. Пару раз к Глебу подходили здороваться знакомые.

Я посетила туалет, на обратном пути шедший навстречу мужчина улыбнулся мне со словами «Бонсуар, мадам».

Я пригляделась, это был Ален Делон. Мелочь, а приятно.

Интересно, знает ли Светлана, что он в Петербурге?

Моя самооценка стремительно росла. Я чувствовала себя уверенно и была готова к подвигам и приключениям. Мне очень хотелось дотронуться до Глеба. Но пока у меня не хватало смелости.

– Честно говоря, я снял здесь номер. Но если вы хотите погулять, я бы составил вам компанию.

– Погуляем. Только вокруг Исаакиевского собора, а то, боюсь, с меня снимут мои меха и брильянты.

– Во-первых, со мной не снимут. Во-вторых, мы недолго.

Мы наворачивали круги, а Глеб рассказывал.

– Раньше я жил в Москве, учился на физтехе. Мой лучший друг, азербайджанец Али, очень умный парень, познакомил меня со своим земляком. Тот купил в Финляндии две машины по производству куриных сосисок и открыл в Питере фабрику на местном сырье. Очень, между прочим, вкусные сосиски. Он попросил меня стать его дилером в Москве. Это было непросто. Рефрижераторные машины были редкостью, консерванты стоили дорого. При малейшем простое сосиски портились, особенно летом. Реализация налаживалась трудно. Земляк Али платил мне мало. Но санкций за потерю товара в случае его порчи не накладывал. Бегать приходилось много, и спустя два месяца, когда мне удалось более или менее наладить реализацию, я решил, что ситуацию с зарплатой надо исправлять. Я стал «портить» каждую четвертую машину. Все деньги тогда были черными, и мне легко это удавалось. Так продолжалось месяцев шесть-семь. Я скопил приличную сумму, поменял в подпольном обменнике на доллары и с помощью российско-американского агентства недвижимости перевел в один американский банк на счет моего дальнего родственника. Проделав это, я сдал все московские контакты Али. А сам уволился, сославшись на необходимость защищать диплом. Защитил, между прочим, с отличием.

– Ваш начальник, наверное, теперь миллионщик, куриный магнат.

– Нет, его убили еще в девяносто третьем.

– Что случилось?

– Пытался экономить на «крыше», хотя компаньоны уговаривали.

– Жаль.

– Иногда, когда я захожу, например, в ресторан, где сидит много серьезных мужчин с мертвыми глазами, я вижу, насколько тяжело им достались деньги, которые они теперь имеют. Многие отдали за них рассудок, здоровье, спокойный сон, дружбу и даже способность радоваться этим самым деньгам. Все они – в той или иной степени – инвалиды, инвалиды войны за деньги. Но это – победители. А есть еще и инвалиды побежденные, которые потеряли все то же самое, но так и не добыли себе денег. А сколько народу вообще не вернулось с той войны. Мой работодатель – один из них… Поэтому я стараюсь относиться к деньгам легко.

– Получается?

– Когда как.

– И свой бутик вы открыли на проценты с украденных сосисок?

– Нет, тогда все только началось. Я стал думать, куда вложить образовавшиеся средства. Я скооперировался с отчимом и его приятелями, и мы стали покупать акции Калининградской товарно-фондовой биржи. Думали, что выгодно вкладываем деньги. Потом стали продавать эти акции желающим в Москве, себе брали процент с каждой акции, потом организовали контору по продаже этих акций в Москве. Акции пользовались большим успехом, потому что приносили легкий моментальный доход. «МММ» помните? Это была пирамида такого же типа. Отчим с товарищами сильно втянулись в это дело, а мне стало надоедать. Довольно тупое занятие. И я, сам не очень понимая зачем и почему, в один прекрасный день решил все акции продать и заняться чем-то другим. Чем, я еще тогда не решил. Однако в течение недели избавился от всех акций. У меня на руках оказалось двенадцать миллионов долларов наличными. Лежали в коробках в моей комнате без всякой охраны. После этого я объединился с приятелем, который работал в банке, и стал заниматься обналичиванием денег. Вот тогда пришлось снять серьезный офис, нанять охрану. Параллельно я открыл фирму, которая занималась фиктивной покупкой патентов и лицензий на производство разных нелепых товаров. Продавала эти патенты и лицензии такая же фиктивная офшорная фирма на острове Мэн. Когда я открывал эту фирму, как раз и познакомился с Джерри Шериданом, братом мужа вашей подруги Кораблевой. Таким образом, деньги из наличных становились безналичными, перечислялись в банк, где работал мой приятель. В том же банке был открыт счет моей фиктивной фирмы. По этой цепочке мои двенадцать миллионов в течение года, чтобы не было слишком подозрительно, перекочевали сначала на остров Мэн, а потом в один крупный частный банк в Соединенных Штатах Америки. Там у меня родной отец живет. Он помог мне найти качественного брокера. Поэтому состояние мое увеличивается год от года. Правда, пару лет назад пришлось перевести сбережения в евро. И на Франкфуртской бирже у меня теперь тоже есть брокер, кстати тоже весьма качественный, девушка, между прочим. А акции биржи, которые я продал, очень скоро перестали быть ценными бумагами и были изъяты из обращения. Мой отчим и его друзья потеряли всё. В общей сложности около пятидесяти миллионов долларов. Он бывший военный, на пенсии, вохром теперь подрабатывает. Я, конечно, помогаю ему. Но интерес к жизни у него утрачен. Эта потеря сломила его.

– И сколько миллионов у вас теперь, спустя сколько лет?

– Прошло двенадцать лет. Теперь у меня семьдесят девять миллионов. Если все будет хорошо, к Новому году станет восемьдесят. Бутиком я занимаюсь только из любви к искусству. Он не убыточен, но не может меня прокормить. Поэтому считайте меня пенсионером. Я вышел на пенсию в тридцать лет и веду жизнь Евгения Онегина. Знаете, раньше был клуб «Онегин» – это в честь таких, как я.

– В понедельник – косметическая клиника, во вторник – маникюр, в среду – солярий, на выходных – светские мероприятия…

– Exactly-exactly, это вы скрупулезно подметили.

– Если честно, я замерзла.

– Выпьем чаю?

– Если вы устали, давайте вызовем мне такси.

– Хотите посмотреть мой номер?

Я зажмурилась и прыгнула с высокой скалы в океан.

– Хочу.

Я ожидала, что он обнимет меня. Но этого не произошло.

Мы поднялись на четвертый этаж.

Глеб заказал чай и коньяк.

Я не знала, как себя вести.

Принесли чай, мы добавили в него коньяку и выпили. С виду Глеб был невозмутим, но беседа не клеилась.

О том, что в наших отношениях произошел качественный сдвиг, я узнала по тому, что внезапно он стал говорить мне «ты».

– Подойди ко мне. – Ноздри его сжимались и расширялись. – Для того, что мы сейчас будем делать, раздеваться полностью не требуется.

Сбылось. Сейчас я узнаю, что такое высший пилотаж. Не зря Кораблева так мечтала затащить его в постель. Теперь мне будет что ей рассказать.

Я не стала заставлять его повторять сказанное в виде просьбы и начала снимать перчатки.

На пятой пуговице я поняла, что ненавижу всех. Все-таки по двадцать четыре на каждой руке. В конце концов мой партнер решил мне помочь, но сделал это деловито, без эмоций, и вот я осталась в стрингах и бриллиантах.

– Забавно до дрожи.

– Дрожь будет.

Мне все казалось, что сейчас он рассмеется. Но он был серьезен, почти холоден.

– Сними рубашку. Мне нравится твой торс.

– Рубашку можно.

Его обнаженное тело подействовало на меня немедленно.

Я потянулась, чтобы потрогать его грудь.

Но тут он попросил:

– Встань передо мной ровно, пожалуйста.

Я убрала руку и встала, как он просил.

– Повернись боком, теперь спиной… Ага.

– Что, целлюлит? – вздрогнула я.

– Нет, целлюлита нет. Расслабься. Подними руки вверх. Опусти. Ноги расставь пошире. Достаточно.

– А теперь лечь – встать, лечь – встать?..

– Нет, просто лечь. На спину. Подушку и одеяло – убрать.

– Может, поцелуешь?

– Это не потребуется.

– Я замерзла.

– Отлично.

Подчиняться ему было отдельным наслаждением.

Наконец он до меня дотронулся. Деликатно и спокойно. Четырьмя пальцами он провел, не касаясь лобка, по линии чресел от центра к краю. Затем, не отрывая пальцев, поднялся по краю живота до груди, провел над левой грудью, затем под правой, описал вокруг грудей полную восьмерку. И по левой стороне живота снова вернулся вниз в исходную точку, ни разу не затронув при этом никаких особо чувствительных мест.

Я почувствовала, что рот и вагина наполнились влагой. Я просто захлебывалась слюной. Но мне было приказано лежать спокойно, не двигаться и не разговаривать. Он повторил все сначала, не ускоряя и не замедляя темпа. Возбуждение мое росло ураганно, но я не шевелилась, потому что боялась все испортить.

Когда он сделал это в третий раз, я умоляла его перейти к обычным действиям партнеров в таких случаях, но он был непреклонен и так же строго велел перевернуться на живот и раздвинуть ноги.

Но я рано радовалась. Он подложил мне под низ живота жесткий валик, двумя пальцами левой руки сильно надавил на крестцовую кость в двух известных ему точках и удерживал меня в таком положении. Потом, по-прежнему не дотрагиваясь до самых чувствительных мест, он стал водить пальцами правой руки по поверхности моих бедер. Я пыталась приподнять таз, скрежетала зубами и подвывала, как мартовская кошка, но повелитель не снизошел до моих низменных призывов.

В какой-то момент, когда я уже совсем перестала понимать, что происходит, он резким движением перевернул меня на спину и быстро положил свою большую ладонь на мой лобок, пальцами в сторону живота. Чуть помедлил. А потом сильно надавил всей ладонью.

Оргазм, накрывший меня в следующее мгновение, был подобен ядерному взрыву в Тихом океане. Волна его прошла от живота до головного мозга, достигла кончиков пальцев ног и рук. И еще несколько раз повторилась угасающими колебаниями.

Я чувствовала себя волынкой. Музыкант уже перестал дуть в трубку, а звук все льется и льется.

В ответ на мои мысли он произнес:

– Ты точный инструмент. На тебе чертовски приятно играть.

– Так вот почему мне нравятся большие ладони, – сказала я, как только обрела способность к членораздельной речи.

Он был очень доволен тем, как ему удался мой оргазм. Но сам оставался напряженным.

– Может быть, оральное удовольствие? – предложила я.

Я поймала себя на том, что впервые в жизни сама предлагаю это и хочу этого так сильно, как никогда раньше.

– Открой рот. Покажи зубы. Скажи «а». Хорошо. Что ж, может быть, в следующий раз.

И ушел в ванную.

Лучше бы он меня ударил или вытолкал голой в коридор.

Я быстро натянула на себя платье и, подхватив все остальное, опрометью бросилась вниз. Портье подозвал стоявшее неподалеку такси, и через десять минут я была дома. Мышцы живота и ног продолжало время от времени сводить. По дороге я потеряла туфель. Новый чудесный Jimmy Choo.

Мой сотовый звонил не переставая. Но ответить у меня не было сил.

Наверное, так евнухи удовлетворяют в сералях многочисленных жен махараджи.

Только он-то не был евнухом.

Я вспомнила его слова о том, что женщины от него бегут. И вот теперь сама поступила так же.

Все кончено, я тоже не прошла тест.

Я рыдала часа два, но потом обессилела и заснула.