4
•
1
1
2
Die Philosophie Философия
ist keine Lehre, не учение,
sondern eine Tatigkeit. а действие (нем.).
Накаэ Токусукэ, псевдоним Тёмин Накаэ (1847 – 1901) – японский мыслитель. Учился во Франции. Руководил школой французского языка. Участвовал в движении «минкэн ундо», пропагандировал западные демократические идеи. Депутат парламента (1890). Переводчик и популяризатор Жан-Жака Руссо.
Биографический словарь Мерриам-Вебстер
Сога но Ирука - сын Эмиси по имени Курасаку. Находился у власти в правление императрицы Когёку. Убил принца Ямасиро, убит принцем Оэ Нака и Каматари Накатоми (ок. 645).
Энциклопедический словарь Иванами
Инукаи Цуёси (1855 – 1932) – японский политический деятель либерального толка. В декабре 1931 года стал президентом Совета. Стремился разрешить конфликт с Китаем и обуздать милитаризм. Убит военными в мае 1932 года.
Всемирный словарь собственных имен Робера
Два длинных гудка – и судно медленно отвалило от причала. Хитоси предпочел не подниматься на палубу. Скинув башмаки, он отдыхал в каюте, с наслаждение? расправляя пальцы ног и созерцая два своих сундука, поставленных один на другой напротив иллюминатора. Сундуки, казалось, о чем-то задумались, уставившись куда-то в направлении линии горизонта.
Таможенные процедуры оказались пустячными, служащий пробормотал лишь несколько формальных вопросов. В сундуках никто рыться не стал, даже не открыли. Выставив вперед паспорт, Хитоси в сопровождении носильщиков поднялся на борт, под ногами блеснула полоска воды, не вызвав у него никакого признака пресловутого головокружения. Он предъявил билет, и вот его уже с поклонами провожают до двери каюты.
– Вам предстоит приятное путешествие, господин Сога. Долгий и приятный рейс. Всего вам наилучшего!
Порт Иокогама печально замер под дождем. Тоской веет от красного кирпича гранд-отеля «Бунд», прокопченного промышленным дымом. Городская застройка с трудом просматривается сквозь пелену падающих с неба капель. Снова раздались судовые гудки, отозвавшиеся каким-то шумом и ликующими возгласами части пассажиров. Иностранцы… Невоспитанное хамье!
Два эсминца на рейде. Палубные надстройки омыты дождем, стволы орудий напряженно застыли в состоянии эрекции. В последнее время все чаще слышишь о миноносцах и контрминоносцах, о торпедных катерах и охотниках за торпедными катерами. Мир прошел сквозь сумасшедшие двадцатые и мрачные тридцатые годы. Страну ударил кризис, правительство без конца повышает военные кредиты, резонно рассуждая, что чем больше в стране солдат, тем меньше безработных. И то дело! Хитоси оскалил зубы в кривой ухмылке. Тем меньше разворует это министерское жулье.
Судно набирало скорость, начало слегка зарываться носом, качка усилилась. Пока ничего страшного, но на всякий случай Хитоси принял предусмотрительно прописанные таблетки, запив стаканом воды. Все эти истории о пассажирах, страдающих морской болезнью, о неудержимой рвоте…
В желудке булькала вода, Хитоси решил пройтись по верхней палубе. Дождь почти прекратился, в небе показались просветы. Пассажиры начали закрывать зонты, стряхивая воду на соседей. Свежий ветер развлекался, срывая с людей шляпы и бросая соленые брызги в глаза. Еще засветло пароход обогнул мыс Миура и устремился в необъятную ширь Тихого океана.
– В Европу? Да что он там потерял, у этих дикарей! – ворчала мамаша Сога в своей чистенькой больничной палате. Внезапная болезнь заставила ее бросить покупателей. Образцовая невестка, супруга Сога, примчалась в больницу со щедрыми подарками для медиков и услышала диагноз:
– Острая пневмония. Эта женщина слишком много для своего возраста работает.
Мамаша Сога возмутилась и категорически заявила, что она вовсе не старуха, но медики настаивали, чтобы она отказалась от трудовой активности по меньшей мере на три месяца. За все время работы своей лавки она не знала ни дня отдыха, и эта рекомендация показалась ей тяжким и несправедливым приговором. В каждое посещение дочь Ивасаки выслушивала жалобы свекрови:
– Я от скуки дохну в этой чертовой больнице. Кисну, как крыса в бочке саке.
– Нет-нет, вам непременно нужно отдохнуть. Все знают ваше трудолюбие, но со здоровьем шутить нельзя. Нужна пауза, врачи правы. Хитоси тоже так считает, он очень о вас беспокоится.
– Как же, места себе не находит от беспокойства! За все время ни разу не заглянул. Все время там проводит, на краю света.
– Ну какой же это край света? Можно сказать, совсем рядом. Железную дорогу продлили, шоссе отремонтировали, пристань привели в порядок. Теперь до Сога рукой подать. Местность преобразилась. Видели бы вы дома, которые там теперь строят… И все благодаря Хитоси, он обладает даром убеждения.
– Да, «убеждение» в конверте сует в нужную лапу.
– И ежегодный фестиваль пользуется успехом. Вся округа на него сходится, издалека люди приезжают. И долго потом вспоминают. Храм Сога, фестиваль Сога… Тысячи посетителей. Но работы много. Хитоси едва дома показывается.
– Конечно, все время с этими жуликами, со священниками. А теперь вокруг света подался, к белым варварам. Только для матери родной времени не находит.
– Что ж поделаешь, он уже не мальчик. Тридцать восемь лет. Солидное положение…
Мамаша Сога примирилась с существованием невестки. Сначала она обижалась на сына, одарившего ее этой кривлякой-ломакой с запечатанным чревом и страшными родителями. Хитоси, все время чем-то где-то занятый, оставался вне досягаемости, и мамаша Сога утешалась присутствием его жены, чувствовала себя таким образом ближе к сыну.
Что ж, она неплохая девчушка, решила мамаша Сога. Терпеливая, умеет с людьми ладить. Вон как фрукты очистит, нарежет, прежде чем больной подать. Внимательная, часто заглядывает. И этого шалопая все время оправдывает.
В конце концов мамаша Сога полностью отказалась от всякого рода шуточек в адрес невестки, от мелких уколов, едких замечаний, в отдельности безобидных, но в совокупности ведущих к осложнению в отношениях, к депрессии и даже к мыслям о самоубийстве.
– Вы слишком добры ко мне, – улыбалась дочь Ивасаки, подтянув рукава своего роскошного кимоно и разрезая арбуз.
– Ох, дочка, да ведь, кроме тебя, ко мне никто и не заглядывает. Коль я тебя обижу-а баба я склочная, надо признать, – так кто ж меня навестит? Останется только со здешними калеками да с санитарками сплетничать.
– Хи-хи-хи, смешная вы. Не то что Хитоси. Я люблю его и уважаю, но нельзя не отметить, что уж слишком он серьезный.
– Да, из него сильнодействующее снотворное получается. Веселый, как факельщик похоронного бюро. Но все ж хороший парень, хороший. И чего его в заграницу потянуло?…
– На конференцию в Германию, в Гёттинген.
– Гёт… Это что, бумеранг такой?
– Нет, это университет, очень известный, знаменитый. Разные науки, математика… Там состоится международный симпозиум, Хитоси от Императорского университета.
– Ас матерью все равно надо было попрощаться. Все-таки я его не таким растила. Не узнаю я его. С тех пор как с этими жуликами связался…
Тут болезнь напомнила о себе. Мамаша Сога разразилась хриплым кашлем, после чего отхаркалась в лежащий рядом уже неоднократно использованный платок.
– Матушка, вам нужно поскорее выздороветь.
– Не беспокойся, дорогая, выздоровею хотя бы для того, чтобы надрать задницу этому негодяю, как он из своей Германии заявится.
Она заела свой кашель куском рыбного паштета и вздохнула:
– В такое время по свету разъезжать… Все эти толки о войне…
«…дедукция – рассуждение от общего к частному; индукция – рассуждение от частного к общему; абдукция – выбор наиболее вероятной гипотезы; интуиция – прямое и непосредственное знание без использования рассуждения… разные методы – разные результаты.
Христиане уверены, что Вселенная создана Богом, создана из ничего посредством всесильного Слова Божия. Задача верующего – достичь согласия с учением, провозглашенным Создателем и записанным покорными Ему пророками. Истина открывается откровением, вся церковная наука отмечена противопоставлением добра и зла. Воздержание, простота, набожность – добродетели, ведущие в рай; зависть, роскошь, гордыня, прегрешения – дорога в ад. Доступ к познанию, открываемому и охраняемому церковью, обусловлен отказом от земных радостей.
Буддисты уверены, что Вселенная есть печальная иллюзия, ментальная аберрация (своего рода заскок разума), материальный осадок заблуждений духа. Единственная возможность избавиться от этой иллюзии – разорвать цикл возрождений, достигнув просветления. Мировая истина достижима лишь посредством процесса отстранения, отрицания в принципе идеи позитивного абсолюта. Надежда – лишь аспект страха, радость – фигура страдания, все воспринимаемое ощущениями – лишь видимость. Для освобождения необходима полная отрешенность, медитация, подразумевающая отказ от плотских услад.
Рационалисты уверены, что Вселенная состоит из специфических предопределенных комбинаций элементов, а задача исследователя состоит в раскрытии загадок космоса, придании смысла тому, в чем смысла нет. Познание мира представляется как наблюдение и анализ фактов: четыре молекулы под воздействием солнечной энергии создают жизнь, простые электроны передают симфоническую музыку на другую сторону планеты… Теория подтверждает опыт и поверяется опытом. Научная работа поглощает исследователя и отрывает его от мирских удовольствий.
Реализм церкви против номинализма схоластиков, доктрина среды против доктрины сознания, классическая грамматика против современной математики… Научные споры порождаются не ошибками в рассуждениях, а различием в подходе, в методе. Все зависит от господствующей точки зрения. Как только структура, даже самая жесткая, допускает плюрализм мнений, мир взрывается от множества истин. Вымирание буддизма, исчезновение схоластики вели к воцарению иных истин, тех, которых придерживалось большинство сторонников. В конфликте истолкователей верность исследования весит меньше, чем его оригинальность и напористость его защитников.
Знаковый характер носит судьба Абеляра, оскопленного за слишком пылкое увлечение прекрасной Элоизой. Невозможно совмещать игру личных страстей и серьезную работу. Не случайно религиозные верования – самые верные союзники логики – проповедуют умеренность, воздержание. Никакой ученый, заслуживающий этого звания, не может всерьез тратить свое драгоценное время на такие трудоемкие занятия, как семья и воспроизводство. Серьезная практика логики требует определенной степени аскезы.
Воздержание – рабочий метод, эффективность которого подтверждена исторически. Эталон терпимости, Будда похитил своего родственника накануне свадьбы, обобрал его и обрек на жизнь, полную лишений. Кроме этического аспекта этот анекдот иллюстрирует также и подразумеваемый переход любой теории в практику, демонстрирует, что другие живут под эгидой наших убеждений. То, что на первый взгляд иногда кажется пассивностью, представляет собой четкий выбор.
Концентрируясь на выборе, Зермело подрывает спокойную уверенность современной науки. До этого фиксированная и объективная, дефиниция становится подвижной, относительной, метафизической. Старые авторитеты математики кричат о субъективизме, о мистике, но аксиомы Зермело раздвигают горизонты науки, открывают возможность неоднозначной интерпретации одно го и того же факта. Пикантное следствие: так как выбор ограничивает переход к действию, то позиция исследователя, его верования управляют его действиями, следствие воздействует на причину, будущее влияет на прошедшее.
Логика далека от умозрительности, она образует сплоченный комплекс практик. Практика выбора, практика метода, практика воздержания – эти императивы формируют и направляют исследование. Логика ориентирована на действие, сотрясающее инертную цепь последствий».
Гонконг, Сингапур, Цейлон, Аден, Порт-Саид, Триест. Оттуда поездом до Гёттингена с краткой задержкой на пересадку в Мюнхене. Долгий и утомительный путь не оставил в памяти ничего заметного. Большую его часть Хитоси провел в своей каюте первого класса, не очень интересуясь видами моря и портовых городов.
На Европу он насмотрелся в Японии. Фотооткрытки с европейскими ландшафтами и городами во множестве продавались в магазинах и на лотках Токио. Настоящая Европа ничем не отличалась от открыточной. Закопченный гёттингенский вокзал покрыт таким же железом, что и Черинг-Кросс или Сен-Лазар, а «Харцер гастхаус», где для японского делегата забронировали номер, показался похожим на гранд-отели Парижа и Лондона. По улице промаршировала колонна из пятидесяти шести человек. На левой руке каждого – повязка со свастикой. Концы креста загнуты не в ту сторону. Хитоси усмехнулся. Придурки! А многие ли из них знают, что украсили себя древней эмблемой буддизма?
– Я не сторонник тех глупостей, которые они болтают, – пробормотал встретивший доктора Сога хозяин гостиницы, проследив за направлением взгляда гостя.
– Э-э… Извините?
– Наци. Расовое превосходство и все такое… – Не заметив на лице иностранца никакой реакции, он сменил тему: – Добро пожаловать, герр… Как ваше имя?
– Сога. Для меня зарезервирован номер. Можно называть меня доктор Сога.
– Прекрасно, доктор Сога. Мы вам рады. Я, моя супруга, дочь… Вот ключ от вашего номера. Для вас уже доставлена телеграмма, прошу вас.
Хитоси принял ключ и листок с телеграммой, заказал ванну. Поднявшись, просмотрел текст. Ничего существенного, супруга информировала, что мать поправляется, выписалась из больницы. Конечно, подумал Хитоси, не завтра же она помрет. Выкинул телеграмму в мусорную корзину.
Спал он беспокойно, а на следующее утро в холле гостиницы встретился с помощником ректора университета. Маленький беспокойный человечек возбужденно жестикулировал, постоянно шевеля пальцами, чуть не подпрыгивая во время разговора.
– Наш экзотический гость! Wunderbar! Вы прибыли как раз вовремя. Мы уж опасались, что опоздаете.
– Да, судно задержалось с прибытием. Я вас предуведомил…
– Совершенно верно, мы получили телеграмму из Триеста. Позвольте, я провожу вас в университет. Совсем близко, через дорогу. Главное – не попасть под машину.
– Прекрасное здание, – вежливо заметил Хитоси.
– О да, старинное… Но мы уже привыкли, знаете ли… А вот кто в этом здании в данный момент присутствует… Позвольте представить вас участникам. Знаменитый господин Гёдель…
– Очень приятно.
– Мы ждем от него сюрпризов, не пропустите. А вот господин Рассел…
– Очень рад.
– Господа Лесневский, Котарбиньский, Бошенский, Лукашевич, Тарский.
– Очень рад, очень рад, очень рад, очень рад…
– Варшавская школа представлена весьма обильно.
Выждав, пока группа поляков удалилась, сопровождающий Хитоси понизил голос:
– Между нами, имена у этих поляков! Вам повезло, господина Айдукевича не встретили. А, вон он, в цилиндре… Нет, рядом… И зачем они выбирают такие непроизносимые фамилии?
– Если возникают проблемы с буквами, лучше специализироваться на шифрах, – усмехнулся Хитоси.
– О, ja, ja… Xa-xa. Ваш китайский юмор.
– Япо…
– Я об этих поляках невысокого мнения. Бог с ними, с именами, но в логике они плавают. А вы? Я об имени. Извините, из головы выскочило.
– Сога.
– Прошу прощения. Повторите, пожалуйста. Вы сказали Со…
– …га. Со-га.
– Сога? Просто Сога?
– Да, Сога, не больше и не меньше.
– У вас имя намного менее иностранное, чем внешность. Вы уверены, что вы китаец?
– Да нет же, я…
– Ха, мне тоже так казалось. Плечи у вас совершенно скандинавские. Может быть, вы из Занзибара? Или Мату-Гросу?
Хитоси устало улыбнулся, но суматошный сопровождающий, сославшись на кучу неотложных дел, откланялся и, сунув в руку гостю брошюру с программой, ускакал прочь.
Хитоси выглянул в окно и заметил группу нацистской милиции в той же форме, что и вчера. Опять у этих идиотов свастика не туда смотрит. А позади колонны марширующих штурмовиков обезьянничают, передразнивают «гусиный шаг» две молоденькие девицы с косицами. Гладенькие, упитанные, одна блондинка, другая брюнетка. Блондинка свернула в гостиницу и через минуту появилась с куском чего-то темного, по виду весьма неаппетитного. Вкус этого куска, впрочем, виду не соответствовал, так как блондинка без особых претензий на справедливость поделилась с подружкой, и обе начали с аппетитом уплетать это неизвестное лакомство. Дочь хозяина гостиницы, подумал Хитоси, обращаясь к программе симпозиума. Семинар Гёделя, семинар фон Ноймана… Проблемы представления в цифровом виде, реформуляция в теории множеств, скорость вычислений, информатика… Блондинки или брюнетки, здесь или там, какая разница, внутри потроха…
Подошел какой-то молодой человек. Очень молодой. Улыбнулся, представился. Алан Тьюринг, университет в Кембридже. Интересуется теми же семинарами. Возможно, посетим их совместно? Молодой человек снова кротко улыбнулся.
– Как пожелаете, – довольно равно душно ответил Хитоси.
После приключений в отделе Инукаи Исивара и Итагаки сначала медленно продвигались по иерархической лестнице, но затем взлетели до генеральских должностей и званий. Манипулировали штатными дивизиями на континенте, прослыли авторитетами в вопросах безопасности. Успешные аресты коммунистов имели следствием личную благодарность императора. Эффективно прошло под их руководством усмирение Кореи, особенно когда они лично занялись сотней-другой сторонников независимости. По улицам потекла кровь, и местное население подчинилось силе. Если какие-то демократы в Японии поднимали шум из-за произвольных арестов, систематических пыток и массовых расстрелов, Итагаки лишь пожимал плечами:
– Это же всего лишь корейцы, они собак едят.
– Они могли представлять определенную опасность, – добавлял Исивара.
– А оружие ржавеет, если его не использовать. Механизм тонкий и хрупкий. Его надо использовать по назначению. В затылок.
– Или в лоб. Хлоп – и готово. Но нам и самим кровь не по нутру.
– Мы ее терпеть не можем. Пятнает мундир. Ничем не удалить.
– И соль пробовали, и лимонный сок. Даже самые новые стиральные порошки не помогают.
Озадаченные оборотом беседы, старые маршалы призвали молодых генералов к порядку. В конце концов, в главный штаб вызывают не для того, чтобы обсуждать, чем удалять пятна с тряпок.
– Исивара, Итагаки, если мне не изменяет память, вы должны нам доложить совсем о другом.
– Ах да, Маньчжурия.
– Конечно, конечно. Маньчжурию следует немедля оккупировать.
Старые маршалы смущенно жались и мялись, как юные девицы. Заслуженным солдатам прошлого импонировал ненасытный аппетит молодого поколения.
– Хм, оккупировать Маньчжурию… Что за кавалерийские наскоки?…
– Никакой кавалерии. Танки, авиация, устранение населения.
– Но почему именно Маньчжурию?
– Для начала, – встрял Итагаки, – набить морду грязным китаезам…
Исивара толкнул его в бок локтем.
– Маньчжурия богата природными ресурсами. Уголь, руда, нефть… и многое другое. Этого сырья не хватает великой Японской империи.
– Что ж, логично.
– Да. Это сырье насущно необходимо для подготовки войны с Соединенными Штатами.
Старые маршалы подпрыгнули на своих стульях, все как один.
– Как? Мы собираемся воевать с Америкой?
– Разумеется. Не сразу, конечно. Но лет через десять…
– А почему с Америкой? Они же нам ничего не сделали.
– Война с Америкой неизбежна. Ситуация в Китае, во всей Азии… Колонизация, разграбление ресурсов, все это черное дерьмо белых собак… Миссия Японской империи – поспешить на помощь азиатским братьям.
– Но, Исивара, это же равнозначно объявлению войны всему Западу.
– Нет, только Соединенным Штатам. Европа громко лает, но не укусит. Великая война сильно их ослабила. Они скоро растеряют колонии. Вопрос времени.
– Все же Соединенные Штаты – кус крупноватый.
– Ну и что… Россию-то мы вон как отделали, и не раз. А у америкосов базы на Гавайских островах, на Филиппинах; они нацелились на Азию, и наши интересы неизбежно столкнутся.
– Не сгущаете ли вы краски? Вы действительно считаете Соединенные Штаты нашим потенциальным противником?
– Вспомним Версаль. Как только закончилась Великая война, японская делегация предложила вписать в декларацию о создании Лиги Наций положение о равенстве рас. Не слишком много мы требовали, так ведь? Так нет же, американцы наложили вето! Другие нации нас тоже не поддержали, но заокеанские обезьяны наглее всех.
– Точно, – вставил Итагаки. – Все белые – гнусные макаки.
– Это расизм, – заключил Ивасаки. – Белые уже дважды лишили нас плодов наших побед. Американцы всегда против нас, потому что им противен цвет нашей кожи. Я утверждаю, что война с Соединенными Штатами неизбежна, поэтому следует к ней подготовиться.
Маршалы-патриархи обменялись несколькими беспомощными взглядами. Аргументы молодежи показались им убедительными. Еще немного потолкли воду в ступе, затем последовал вопрос:
– Какие силы вам нужны?
– Четыре бронедивизии, две эскадрильи истребителей, одна эскадрилья бомбардировщиков, две бригады резервистов, парашютисты и спецподразделения, саперы, поддержка с моря, транспорт и, разумеется, батальон-другой патриоток-проституток для личного состава, – отчеканил Итагаки.
– И шифровальная машина, – добавил Ивасаки. – Хорошая шифровальная машина.
– Насколько мне известно, у нас на вооружении нет такого прибора, – донеслось с противоположной стороны большого стола.
– У нас есть человек, который может такой прибор создать и довести его до ума в необходимые сроки. Этот человек с нашего разрешения отправился в Германию, чтобы выведать секреты белых собак.
– Похоже, что вы детально проработали операцию и перспективы ее развития. Осталось убедить правительство. Кто знает…
– Политиканов нам не хватало, – буркнул Исивара. – Из-за них в стране творится черт знает что. Эти воры, фанфароны, ссыкуны постельные только и знают, что вылизывать задницы у иностранцев. Сомневаюсь, что до них дойдет необходимость операции такого масштаба.
– Что вы предлагаете?
– Поставить их перед фактом.
Старые маршалы вдруг почувствовали, что стулья под ними превратились в какие-то сучковатые колоды. Они поблагодарили молодых генералов за доклад, за проделанную работу и пообещали принять решение в предельно короткий срок. Исивара, выйдя в коридор, распахнул папку и принялся ее перелистывать, как бы убеждаясь, не забыл ли он чего-нибудь.
– Как думаешь, клюнут старики на наживку? – обратился к нему Итагаки.
– Трудно сказать. Старая школа… Они привыкли уважать начальство и прочую ерунду… С другой стороны, в свое время они наполучали колотушек… конечно, небольшой реванш за прошлые поражения их бы устроил…
– Во всяком случае, ты сделал все, что мог. Изложил ясно, четко, убедительно. И с учетом того, кто перед тобой.
– Отлично, только это не моя заслуга. Идеи-то от Хитоси.
– Мое имя Джон, но в Принстоне все называют меня Джонни.
Юный Тьюринг пригнулся к уху Хитоси.
– Чертов врун, его зовут Йоханн.
– Жалкий беженец с востока, – добавил Гёдель. – Несчастный мадьяр, а воображает о себе…
Свежевылупившийся гражданин Соединенных Штатов Джон фон Нойман производил неблагоприятное впечатление на всех, с кем ему доводилось общаться. Он кичился и лучился своей новоприобретенной самоуверенностью. Его костюмы и речь, идеи и мимика карикатурно отдавали пресловутой динамичностью Нового Света.
– Логика и демократия! – проповедовал он. – Свободный обмен идеями, приведенный к математическому выражению!
С фон Нойманом – «зовите меня Джонни» – отношения не заладились, а вот Курта Гёделя, суховатого австрийца, и молодого Тьюринга на третий день конференции, после семинара, Хитоси пригласил к себе в гостиницу на чай с пирожными. Эта прекрасная идея натолкнулась, однако, на подводные камни.
– Как, ни одного пирожного?
– Я в отчаянии! – ахал и охал хозяин, – моя негодница-дочь подмела все припасы. И когда только успела? Апфельштрудель! Шоколаденторте! Ничего для постояльцев! Вот вам нынешняя молодежь. Нет никакого порядка. А всё эти французы и евреи. Впрочем, все французы – те же евреи, чего ж тут ждать…
– М-м-м, что касается пирожных… – протянул было Гёдель.
– Вот я ее поймаю, дрянь мелкую! Утром не видел, но изловлю – задницу надеру!
Чтобы остановить излияния возмущенного родителя, Тьюринг заказал три крепких чая. Хозяин удалился, все еще взрыкивая и возмущенно потряхивая головой. Гёдель медленно воздел свою полупрозрачную, как будто восковую длань и провозгласил медленно и торжественно:
– Завтра, друзья мои, вы будете иметь счастье ознакомиться с моим новым трудом. Я представлю свою работу «Uber formal unentscheidbare Satze der "Principia Mathematica" und verwandter Systeme» .
– Звучит заманчиво.
– А что привело сюда вас, дорогой Хитоси, что заставило одолеть столь долгий путь?
Разумеется, Хитоси не собирался рассказывать, что работает на военных. Он напряг фантазию и пустился в туманные рассуждения о машине, способной воспроизвести человеческое мышление. Тьюринг восторженно отнесся к этой идее, пустился ее комментировать и расхваливать. А в это время, пока молодой англичанин нахваливал прожекты старшего японского коллеги, пока хозяин гостиницы безуспешно разыскивал дочь, чтобы отодрать ее надлежащим образом, японские войска покидали свои казармы и базы, направляясь в Маньчжурию.
Пять тысяч на левом фланге, почти шесть на правом, все вооружены очень неплохо, мечи да копья. Глотки испустили боевой вопль, клинки скрестились… и к исходу дня стало ясно, что принц Ямасиро проиграл битву. С горсткой уцелевших воинов он сбежал в холмы Икома.
– Проклятье! – возопил он в отчаянии, сидя перед костром в разведанной его людьми пещере. – Пропала моя принцесса! Ничего, кроме трона, мне не досталось.
Остался в живых – надо позаботиться о будущем. И вот Ямасиро отправляет гонца к Ирука, сыну Эмиси Сога. Ирука и Ямасиро старые товарищи по оружию, вместе учились владеть мечом во дворце Икаруга. В память о прежних днях, рассуждал принц Ямасиро, он не откажется выступить посредником.
Посланник Ямасиро прибыл к Ирука, наследнику дома Сога, и был немедленно обезглавлен. Эмиси, отец Ирука, упрекнул сына:
– Дорогой, разумеется, время от времени следует напоминать народу о своей твердой руке, но лишать головы послов – это несколько не вписывается в традиции.
– Всего одна голова, отец.
– Ладно, ладно. Но следующего посла сначала хотя бы выслушай.
– А после этого можно отрубить ему голову?
Эмиси вздохнул. Дня не проходило без отрубленных голов. Сначала он взирал на эти шалости сына снисходительно и даже благосклонно, считая, что твердая рука и решимость – отличительные черты членов дома Сога. Но казнь следовала за казнью, чаще всего совершенно без всяких причин, атмосфера двора Сога напитывалась мрачной напряженностью, народ ворчал по углам.
– Сын мой, – попытался урезонить своего отпрыска Эмиси, – правителю следует проявлять не только твердость, иногда уместна и справедливость.
– А где же несправедливость, отец? Я подряд все головы рублю, все равны предо мной.
Эмиси опасался, что сыну его не суждено пойти далеко. Возможно, суждено плохо кончить. Озабоченный отец поделился заботами с принцессой Кагуя:
– Мой сын становится основной причиной смертности в стране. Не знаю, что и делать.
– Ерунда, – успокоила принцесса. – Не надо преувеличивать. Я, к примеру, погубила тысячи людей за один-единственный день. По сравнению со мной Ирука лишь безобидный сосунок.
На поле битвы вороны переругивались и дрались за наиболее лакомые, наиболее удобно разделанные трупы, победители обирали убитых, а нетерпеливый Тамура немедленно потребовал лошадь. Он хотел сам принести радостную весть принцессе. Принц понесся галопом, скакал без отдыха, но прибыл во дворец лишь ночью. Принцесса еще не ложилась. Она спокойно стояла на балконе и любовалась луной.
– Вот и я, о Возвышенная Гарпия! – воскликнул принц Тамура, падая пред принцессой Кагуя на колени и припадая губами к краю ее одежд. – Я уничтожил этого идиота Ямасиро, раздавил его, как таракана, каковым он, вне всякого сомнения, и является. Он поднялся с пола, продолжая:
– Битва была жестокой, рука моя не знала пощады. Но мысли мои пребывали с вами, с вашей красой неземной, и боги – прошу прощения, Бог – да, Бог даровал мне победу. Позволите немедленно объявить о нашей свадьбе?
– Гм… О чем?
– О нашей свадьбе, Смертоносная Звезд-дзёси. Вы и я, я и вы, мы вместе навечно…
– О нет, я передумала. Нынче вечером я вызвала монаха Мина и приказала сочетать меня с луной.
Тамура подумал, что он ослышался.
– Слу… ела… ело… С луной???
– Ну да, с луной. Что тут особенного?
– Но послушайте, Пленительная Поган-си, это невозможно! Где это видано, чтобы девушка сочеталась браком с луной?
– Теперь видано. Здесь видано, вот на этом балконе.
– А люди, которые за вас положили головы? Тысячи трупов сгниют на северных полях. Да еще крестьяне, которые оказались в поле к началу битвы и которым перерезали глотки, чтобы они не потребовали компенсации за потоптанный рис.
– Что поделаешь, такова жизнь.
– Луна… Что вам даст эта луна? А монах Мин? Он согласился на этот фарс?
– За достаточную сумму согласился. Чего монах не сделает за деньги!
– О Загадочнейшая-Из-Потаску-химэ, вы меня надули, обманули, осмеяли. Я рисковал жизнью, я потерял самых храбрых и сильных своих воинов, и после всего этого я не получу обещанной награды?!
– Да ладно, разнылся… Вы победили, за труды получите трон, это вас утешит.
– Подумаешь, трон…
– Ох, эти мужики, вечно всем недовольны. Чем жаловаться, лучше помиритесь с этим дураком Ямасиро. Он, должно быть, мерзнет в пещере.
Второй гонец Ямасиро был принят и обласкан. Эмиси лично распорядился его накормить и обсудил выход, удобный для всех заинтересованных сторон. Принц Ямасиро признаёт принца Тамура императором и за это получает доступ ко двору в качестве желанного гостя.
Гонец отправился в обратный путь, но был перехвачен. Эмиси услышал за дверью какой-то шум, вышел и застал сына при окровавленном мече и с отделенной от тела головой в руке.
– Сын, почему ты это сделал? Я тебе не разрешал его казнить.
– Отец, но вы мне не говорили, что этого нельзя делать. На всякий случай я…
– Сын, я тебя люблю, ты зрак ока моего, плоть от плоти моей, моя кровь течет в твоих жилах, но я начинаю подумывать, не следует ли вздуть тебя хорошенько, дабы научить вести себя как следует. Эти твои горы трупов начинают утомлять. Как будто мало войн, болезней и неурожаев.
– Ну, отец, ну еще одну… одну-единственную…
– Сын, боюсь, что какой-то гнусный мононокэ проник в твой незрелый, юный ум. Ты совершенно не усвоил положений Доброй Веры о неприкосновенности жизни человеческой и всякое там в том же духе…
– Да, правда, все забыл. Надо бы повторить.
– Вот и отлично. Итак, никого на кол не сажать, никому голов не рубить, глоток не перерезать, животов не вспарывать, кожу не сдирать без достаточных на то оснований.
– Отец, но дедушка говорил, что врага следует прихлопнуть, прежде чем он подготовится к защите.
– Знаю, знаю, но вспомни, как твой дедушка – да хранит его дух небесный Дарума и все босацу, – вспомни, как твой дедушка сам хлопнулся в конце концов.
И отец приказал сыну более никого не убивать, не поставив его в известность. И закопать труп гонца, ибо в коридоре уже начинало пованивать. Огорченный Ирука удалился, вздыхая и кляня судьбу:
– Что за радость с того, что я Сога, если никого кокнуть не дают!
К Ямасиро отправили другого гонца с предложениями Эмиси. Узнав, как встретила его соперника принцесса Кагуя, принц Ямасиро злорадно ухмыльнулся и решил, что все не так уж и мрачно и возвращение ко двору не причинит ему особых неудобств. Но законы империи, как хорошо было известно принцу, требовали наказания виновного. Не желая жертвовать своей драгоценной особой, принц Ямасиро приказал это сделать своему верному другу принцу Сакаибэ.
– Умереть за вас – большая честь, господин, – ответствовал принц Сакаибэ, услышав почетный приказ.
– Ты умрешь не впустую, – утешил его Ямасиро. – А чтобы тебе не было одиноко в королевстве мертвых, возьми с собой детей.
– Господин добр ко мне. Я с радостью возьму в последний путь свое потомство.
Сакаибэ распростерся перед другом и отправился за сыновьями, чтобы сообщить им о важной миссии. Им предстояло явиться ко двору, дабы надлежащим образом расстаться с жизнью. Старший, добрый сын, без всяких возражений подчинился отцовской воле. Младший же, напротив, выпучил глаза и завопил:
– Да вы с ума сошли, оба!
Он вскочил на коня и ускакал в храм на горе Унэби. Там жила монахиня, которая не отказывалась от его подарков и от его знаков внимания. Добрая женщина сначала обрадовалась, увидев своего любовника, но затем, услышав его рассказ, призадумалась. Ей вовсе не хотелось навлечь на себя обвинение в укрывательстве. Такое обвинение влекло за собою смерть. Кроме того, если сын Сакаибэ потерял свое положение, то никаких подарков более не будет. Чувство смазливой монахини к младшему Сакаибэ напрямую зависело от количества и ценности привозимых им сувениров. Тем не менее нежно и ласково приняла она молодого человека.
– Можешь на меня рассчитывать, милый, я не оставлю тебя в беде.
Этой ночью она неистово доказывала ему свою преданность. Трижды излив свою мятущуюся душу в недра пылкой подруги, утомленный беглец заснул. Монахиня крепко сжала обеими руками меч спящего, размахнулась и неловко, но очень сильно ударила им по шее любовника… Еще и еще раз… Кровь залила постель. Сразу же ко двору пустился молодой послушник, чтобы сообщить о происшедшем Сога.
Послушник прибыл сразу после того, как принц Сакаибэ и его старший сын расстались с жизнью. Ирука, который еще вибрировал восторгом, вытирая окровавленный клинок, взвился от возмущения, вонзил оружие в живот молодого гонца и медленно поворачивал его там, наблюдая за поведением новой жертвы. Вестник извивался на клинке, а Эмиси с видом удивленным и несколько недовольным подошел к сыну.
– Зачем?
Ирука еще разок провернул меч и почтительно ответил:
– Отец, эта монашка лишила меня удовольствия. Ее надо доставить сюда и четвертовать.
– Нет, сын, ты не прав. Эта женщина поступила верно и храбро. Мы должны ее за это наградить. Мы пригласим ее во дворец. Жить на горе Унэби не слишком сладко, особенно зимой.
Ирука ничем не проявил своего недовольства и как добрый сын исполнил распоряжение отца. Таким образом убийца стала придворной дамой четвертого ранга в покоях императрицы. Некоторые буддийские священники возражали, считая, что не следует так поощрять убийцу любовника. Однако монах Мин решительно заявил, что в нирване случается еще и не такое. Недовольных же, добавил он, можно, не причиняя им никакого вреда, связать и бросить изголодавшимся диким собакам. Вопрос тут же оказался исчерпанным.
Через несколько недель Тамура взошел на трон. Облаченный в длинную пурпурную накидку, он с отвращением взирал на раздувшихся от собственной значимости жрецов-синтоистов, ведущих церемонию. На коронацию собрался весь двор, даже принц Ямасиро, преклонив колена на оранжевую шелковую подушку, глазел на процессию, стараясь спрятать змеившуюся в уголках рта усмешку. Отсутствовала только принцесса Кагуя. Всю ночь она любовалась луной, а как рассвело, започивала, вот ведь как…
– Так и не придет? – Тамура рыскал взглядом вправо-влево. – Неужели не придет?
– Благороднейший Тамура, – обратился к нему верховный жрец, вытягивая перед собою что-то продолговатое, – принцы и монахи, генералы и министры во исполнение воли усопшей ее величества императрицы сочли за счастье предложить вам имперскую печать.
– Черт бы ее побрал, – пробормотал себе под нос Тамура, сжимая в потной ладони странный символ власти.
– Проклятье, еще эта засуха!
– Ваше величество, не забывайте, что население во всех природных бедствиях винит правительство.
– А то я не знаю! Очень мне нужно было лезть в императоры… Да кто ж меня тогда слушал!
Девятый год правления императора Тамура начался еще хуже предыдущего, хотя казалось, что хуже некуда. Сначала ужасный ураган, опустошивший селения и леса, затем страшной силы землетрясение, разрушившее все, что уцелело от порывов бури. Потом крестьяне, копошившиеся в развалинах, увидели молнию в безоблачном небе, провозвестник крупных несчастий. Молния угасла, крестьяне возобновили свою муравьиную возню, ожидая дальнейших неприятностей.
Долго ждать не пришлось. За всю весну – ни капли дождя. За сухой весной последовало необычно жаркое лето. Палящее солнце сжигало все живое, старики сосали камушки, чтобы обмануть жажду.
– Плохо дело, ваше величество. Растения засыхают, не дав плодов. Адская засуха – потом адский голод.
– И уменьшение налоговых сборов, – каркал казначей. – Придется налечь на крестьян, наш главный источник поступлений.
– И крестьяне превратят в фарш сборщиков налогов, – заметил один из наиболее рассудительных министров. – Наши крестьяне очень милые люди, кроткие труженики, однако пустые желудки толкают их на глупости…
– Вот-вот, – подхватил Тамура. – Ко всем прелестям добавятся еще и голодные бунты. Прекрасное время предстоит, ничего не скажешь.
Голод унес две или три тысячи жизней. Ирука сопровождал сборщиков налогов и вернулся, прибавив к счету своих жертв еще два-три десятка трупов. Но никто пока не бунтовал. Крестьяне приносили своих покойников к вратам буддийских храмов, а священники подсчитывали барыши.
– Ваш муж умер в поле, изнуренный работой и голодом, – заунывно вещал монах, заглядывая в список. – Вы, бедная вдова, остались с пятью детьми. За церемонию с вас причитается три мешка риса. Церемония включает также погребальные носилки, дрова для кремации, благовонные палочки и все остальное.
– Сжальтесь, почтеннейший, после сбора налогов у нас вообще ничего не осталось.
– Ладно, два мешка риса. Соглашайтесь или уходите.
– Хорошо, хорошо. Я заплачу, только подождите до урожая, я…
– О добрейшая, я бы подождал, но небесные существа ждать не могут. Как я осмелюсь обратиться к великому Будде, если не смогу ему ничего предложить? Дух вашего покойного мужа не может ждать. Если вы не заплатите сейчас, он не только сгинет бесследно, но и новые несчастья не замедлят обрушиться на вас и на вашу семью. Два мешка!
Храмы преуспевали, монахи жирели. Придворные благородные господа зачастили в храмы, привлеченные их богатствами, предлагая свои услуги для защиты храмовых богатств и для выколачивания долгов из неплательщиков.
Кагуя все хорошела. Шестнадцать лет, удивительный возраст! Прекрасные черные волосы, пленительный изгиб бедер, наливающаяся грудь вызывали у придворных похотливое слюноотделение. Для черт ее лица не находили достаточно лестных сравнений. Художники, пытавшиеся запечатлеть ее небесную красоту, кончали жизнь под клинком Ируки. Ни один из них не смог заставить замереть под своей кистью живые блики божественной игры линий, объемов, оттенков этого чудесного явления природы.
Небывалая сушь заставила принцессу обеспокоиться состоянием естественных покровов тела. Дабы ее кожа не пересохла, она зачастила из нового императорского дворца Окамото в близлежащий храм Асука, где обжиралась и опивалась, придирчиво выбирая, что бы еще вкусненькое в себя ввести.
– Угощайтесь, угощайтесь, Несравненная Пережор-сан, кушайте на здоровье, – приговаривали монахи. – Все наше принадлежит вам, а нам все равно всего не одолеть.
– Прекрасно. Я, знаете ли, не из стеснительных.
И Кагуя изящными ленивыми движениями выбирала сочные персики или цепляла пальчиками самую красивую гроздь красного винограда.
– Я лишь поддерживаю справедливость, – разъясняла она своим сладким голоском. – Лучшими фруктами империи должна питаться прекраснейшая из имперских дам.
_______
Неизвестно, взвешивали ли возможность бунта крестьяне империи, но варвары восточных окраин вообще никогда ничего не взвешивали и не обдумывали. Действовали согласно обстановке. В прошлое столетие они заключили с империей мир и в обмен получили автономию. Засуха ударила и по ним, так что, когда на варварскую территорию за ежегодной данью прибыли императорские сборщики налогов, их, сборщиков налогов, разделили на куски, удобные для обжаривания и последующего употребления в пищу.
– Ф-фу, щас лопну, – довольно отдувался какой-то варварский князек. – Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогие. И все сыты будут.
Но сборщиков оказалось не слишком много. Варвары сгруппировались на границах империи и вырезали несколько слабых пограничных постов и гарнизонов. Бесчинства варваров ограничивались лишь приграничной полосой, но жестокость и внезапность набегов посеяла при дворе панику. Всем хорошо известно, что территория восточных варваров находится в пяти-шести конных переходах от императорской резиденции. Если они на этом пути никого не встретят, империи конец.
– Этого еще не хватало! – проворчал Тамура, выслушав доклад генералов.
– Дурацкая идея – вдвое повысить налоги с варваров, – вздохнул один из самых старых советников. – Засуха ударила и по ним.
– А что оставалось делать? – зло глянул на него казначей. – Вы же сами выступили против повышения налогов на наших крестьян.
Известие о войне заставило всех призадуматься. Император хватался за голову. Эмиси горестно вздыхал. Лишь Ирука открыто радовался предстоящему кровопролитию.
– Отец! – воскликнул он; хватаясь за рукоять меча. – Доверьте мне задачу уничтожения этих варваров. На моем клинке уже пауки сети сплели.
– Сын, мне кажется, что эти милые существа завелись у тебя в голове, а не в ножнах. Было бы безумием вторгаться на территорию такого коварного врага. Тем более что наши принцы больше вражды проявляют друг к другу, чем к внешнему врагу.
– Кхм, – кашлянул Тамура с видом понурым и подавленным.
– И потому, – продолжил Эмиси, как будто ничего не заметив, – я назначаю тебя, дорогой сынок, главным генералом наших войск. Твоя задача – безжалостно уничтожить этих дикарей. В этом пункте я вполне тебе доверяю. Постарайся также вернуться живым. Ты мой единственный и неповторимый сын.
Ирука, обливаясь слезами, распростерся ниц для получения родительского благословения. Уже на следующий день он двинулся на варваров во главе двадцатитысячного войска. Через несколько дней войско достигло зоны боевых действий. Лагерь расположили возле последнего уцелевшего поста. В отдалении поднимались столбы дыма от сигнальных костров: неприятель заметил появление императорской армии в долине Овари, отделенной от Асука горной грядой.
– Как смогли варвары подобраться так близко к столице? – орал Ирука на коменданта гарнизона, который уже ощущал на своей голове клювы и когти птиц-падальщиков.
– Прошу вникнуть, ваше превосходительство, мои солдаты голодают. На голодный желудок много не навоюешь…
На этот аргумент Ирука ответил клинком. Насадив голову коменданта на меч, он завопил, обращаясь к своему войску:
– Вот что вас ждет, если вы проявите трусость. Мне нужны настоящие солдаты, сильные и смелые, не боящиеся сложить голову за своего суверена.
И он скомандовал атаку, не задумываясь над вопросами стратегии и тактики. Раздались робкие голоса, напоминающие главнокомандующему, что войско устало, что нельзя воевать без плана, не имея представления о силах противника, но ничто не смогло поколебать решимости главного генерала. И потока угроз, изливающихся из его уст.
Битва оказалась короткой и катастрофической. Варвары зажали армию империи в лесу Касугаи, рассеяли и истребили нападавших. Наиболее сообразительные из уцелевших предпочли дезертировать. Вернувшихся встретил потоками ругани Ирука:
– Ничтожества! Макаки! Слизняки! Вы не солдаты!
И чтобы продемонстрировать, каким должен быть настоящий солдат, он принялся убивать уцелевших, включая и раненых. Узнав, что Ирука убивал своих солдат, варвары долго хохотали. Побольше бы таких генералов у врага! Нахохотавшись, они высыпали в долину, не встречая сопротивления и уничтожая все на своем пути. Через несколько дней их орды уже любовались кровлями селения Асука и силуэтом императорского дворца.
Ирука выслушал потоки ругани своего отца, которые, правда, не смогли остановить вспыхнувшую среди придворных панику. Благородные господа побежали кто куда, упаковав свои пожитки и задерживаясь лишь для того, чтобы горько пожаловаться на свою судьбу. Обстановка мешала принцессе Кагуя фланировать по своему обширному балкону, наслаждаясь пейзажем.
– Что за кавардак?! – пожаловалась она какому-то министру. – Снесите-ка им несколько голов, чтобы прекратить это безобразие. – Это пожелание она высказала уже другим слушателям, нескольким придворным щеголям, вертевшимся пред ее прекрасными очами.
– Стоит ли торопиться, о Изумрудная Неразумность, – урезонили ее. – Зачем тратить силы на то, что скоро сделают варвары?
– Хм… Вы хотите сказать, что эти варвары настолько сильны, что скоро будут во дворце? Эта кучка дикарей?
– Кучка? Хороша кучка…
– Что ж, – вздохнула принцесса Кагуя. – Придется мне самой этим заняться.
Несмотря на предостережения министра, она скомпоновала из своих воздыхателей довольно многочисленный отряд, который сопроводил ее до лагеря варваров. «Кучка дикарей» сначала вознамерилась истребить наглецов до последней живой души, но, завидев принцессу, варвары мгновенно изменили намерения. Ей не составило труда убедить вождей последовать за нею во дворец для проведения мирных переговоров и подписания почетного мира.
При дворе такого поворота событий не ожидали, однако ситуацию оценили, мир подписали и сразу перешли к торжественной части. Имперская знать и вожди варваров обильно накачивались горячительными напитками, девы радости трудились без устали. Ранним утром, когда в провонявших потом, спермой и блевотиной залах дворца храпели вповалку свои и чужие, Кагуя растолкала Ирука и сунула ему в руку меч.
– Вставай, дубина! Пришло время!
– М-м-м… Какое время? Куда? Чего?
– Все дрыхнут. Делай из них паштет, живо!
– Э-э… а папа не рассердится?
– Балда! Я ему словечко ласковое шепну – и все в порядке. Живее!
Еще толком не протрезвевший Ирука принялся за работу. Он кромсал распростертых в зале варваров, постепенно входя во вкус; некоторых, не разобравшись, убил повторно, в спешке прирезал нескольких своих, но какое это сейчас имело значение? Давно он так славно не трудился!
Лишенные руководства варвары не смогли противостоять внезапной атаке на лагерь, предпринятой императорской гвардией несколько позже, и сбежали, рассеялись в лесах, надолго забыв дорогу к столице.
За эту славную победу император наградил Эмиси и его сына обширными земельными наделами на территории, захваченной у дикарей. Земли у дома Сога стало больше, нежели у всех остальных господ, вместе взятых. Благодарные отец и сын Сога поспешили в покои принцессы Кагуя, пали к ее ногам и поклялись в вечной верности.
– Вот и отлично, очень рада слышать… А сейчас дайте мне отдохнуть.
Известная своей сонной нерасторопностью Лига Наций спешно вызвала в свою женевскую штаб-квартиру японскую делегацию. Мировое общественное мнение осудило неспровоцированное проявление насилия, со всех сторон сыпались протесты министерств и посольств, мир ждал объяснений.
Правительство окуталось таинственным молчанием. Члены кабинета были удивлены больше всех. Армия отказывалась подчиняться! Из столицы сыпались приказы об отводе войск, а оккупационный корпус занимал в Маньчжурии город за городом. Чтобы хоть что-то предпринять, министры отдавали приказы об аресте журналистов, о цензуре прессы, о возведении барьеров молчания. Премьер-министр Вакацуки как заведенный вышагивал по кабинету.
– Что за безобразие! Кто санкционировал вторжение?
– Молодежь… Немного поторопились, погорячились, что поделаешь…
– Погорячились? Белая горячка! Психи! Ненормальные! Они недостойны имперской военной формы! Во что они нас втянули?!
Вакацуки швырнул собеседнику пачку нот и меморандумов иностранных посольств. За неимением времени и по недостатку вдохновения объемом они не подавляли, стилем не блистали, разнообразием содержание тоже не поражало. Из словаря вытягивались негативные эпитеты: коварный, бандитский, разбойничий… не обошлось и без юмористической ноты, в одно из посланий встряло невразумительное словечко «бандитерский».
Ситуация сложилась нетерпимая. Кабинет трещал под давлением могучих иностранцев, которых надо умилостивить, не теряя достоинства, и военных, которые в завуалированной форме дали понять, что вполне готовы скинуть правительство.
Премьер решился на единственный шаг, который ему казался достойным и осмысленным: он подал в отставку.
– Поскольку дальнейшее пребывание на посту чревато для меня выбором между смертью или бесчестьем, я складываю оружие. Искренне желаю моему преемнику успеха… его, впрочем, придется еще поискать, преемника.
Кандидаты на пост премьера все как один отнеслись к предложению с энтузиазмом. На предложение занять эту ответственейшую должность они, взвешивая каждое слово, выражали свою признательность, рассыпались в благодарностях. Но почему-то не считали себя достойными высокой чести. Высказавшись в этом духе, каждый из них быстренько сворачивал интервью.
Государственные чиновники уже готовы были опустить руки, когда кто-то вдруг вспомнил о старце Инукаи.
– Да неужто он еще жив? – засомневался кто-то.
– А вдруг? В этом возрасте уже можно жить по инерции, не умирать по рассеянности.
– Но народ его не помнит.
– Выбора нет. Кроме Инукаи, никто не обладает таким тщеславием, чтобы занять столь самоубийственный пост.
Чиновники оправили фалды фраков и посетили элегантную виллу, в которой угасал на покое старик Инукаи. Вместо прислуги им открыл сам хозяин.
– Куда этот придурок подевался? – Вместо того чтобы поинтересоваться, кто его навестил, Инукаи шарил взглядом по сторонам, разыскивая нерадивого слугу. – В сад пошел, что ли? – Наконец он заметил, кому открыл дверь. – Слушаю вас внимательно, э-э… господа.
– Господин Инукаи? Ваше превосходительство?
– Превосходительство? Тогда, разумеется, я.
– Ваше превосходительство, у нас к вам серьезное предложение. Страна нуждается в вас. Мы просим вас принять пост премьер-министра.
Старик обвел собеседников недоверчивым взглядом.
– Что за глупые шутки? Вас попросили подурачиться мои старые коллеги по парламенту?
– Нет, ваше превосходительство, ничего подобного. Предложение совершенно серьезное. Пост премьер-министра не занят. Удобное кресло ждет вас.
Инукаи пригласил делегацию в свою гостиную, мысленно молясь всем божествам империи. Супруга отправилась в город, пришлось самому нашарить на кухне бутылку рисовой водки и несколько разномастных рюмок. Разливая водку, он слушал гостей.
– Перед нами выбор: мир или война.
– Гм… Ну и для чего я хорош, по-вашему?
– Э-э… Мир, ваше превосходительство. Для мира.
– Мир. Что ж, мир так мир. Да здравствует мир!
– Однако, ваше превосходительство, нельзя забывать о позиции военных. Сухопутные войска, авиация, флот, даже резервисты – они все заодно. Один неосторожный шаг – и пожалуйте, государственный переворот!
– Премьер-министр… Премьер-министр – самый высокий пост в стране, после его нейтрального величества. Не так-то легко до него добраться даже военным. Все-таки премьер!
– Военные это учитывают. Этот вопрос у них, кажется, проработан. Так что угрозу с их стороны нельзя недооценивать.
– Согласен, согласен, только, прошу вас, не забывайте титуловать меня превосходительством. Приятно, знаете ли. Поклончики, там, улыбочки… все такое…
Возбужденный Инукаи готовился занять пост главы кабинета министров, а газеты, сообщая об этом назначении, поспешили предсказать скорый конец маньчжурской авантюры милитаристов.
Хитоси, две недели назад покинувший Гёттинген, услышал о новом премьере в Гонконге.
– О, черт! Вот старый прохиндей!
Минуты тянулись, Исивара и Итагаки торчали на причале под зонтиками, о которые колотились крупные и частые капли дождя. Генералы решили перехватить Хитоси при сходе с парохода, но дождь заставил их раскаяться в этом решении. Военные их ранга поджидают какого-то штатского шпака под дождем – смех да и только!
Вокруг толкутся корреспонденты, надеясь перехватить какую-нибудь знаменитость, генералам приходится блеснуть погонами, чтобы протолкаться сквозь пишущую братию.
Хитоси мрачен, не слишком удивлен при виде встречающих – возможно, по причине явной переутомленности.
– Привет, – ухмыляется Исивара. – У нас проблемы.
– Читал, – кивает Хитоси и отдает распоряжения носильщику.
В машине тесно, рычит мотор, клацают «дворники», приходится разговаривать, напрягая голосовые связки, чуть ли не кричать.
– Прежде всего, что с Германией?
– Интересные контакты, особенно два. Первый – австриец Гёдель, гений-демонстратор. Второй – Тьюринг, еще студент, но весьма одаренный. Я у них много почерпнул. Если начальство не против…
– С генеральным штабом никаких проблем, – заверяет Исивара. – Можно начинать работать на том же заводе в Сога.
– Прекрасно. Машина будет готова меньше чем за год.
– Если эта гнида Инукаи нас не поджарит до этого.
– Говорят, что он жаждет нашей крови. Пока его сдерживают, но надолго ли этого хватит…
– Вы ему придаете слишком большое значение. Семь лет прошло, он все забыл.
– Такие ничего не забывают. Мне кажется, он и не подох до сих пор только для того, чтобы отомстить.
– Он может все испортить. Пока все у нас гладко катится, как по асфальту. Китайцы, кажется, до сих пор не сообразили, что на них напали. Прогулка, а не война.
– Но из-за этой протухшей кильки Инукаи все может накрыться. Поет о мире, о демократии, с радио не вылезает, цитирует Токосукэ Накаэ.
– Токосукэ Накаэ… – задумчиво повторил Хитоси.
– Филосо-о-о-офия, – презрительно протянул Исивара. – Мыслители, тоже…
– Институционалисты и парламентаристы, конституционалисты и интернационалисты… Тьфу! Язык сломаешь.
Автомобиль пересек три моста, приближаясь к центру Токио. От постоянных толчков и прыжков на ухабах у Хитоси ныла отбитая задница. Тем не менее он внимательно слушал военных.
– Не беспокойтесь о своей Маньчжурии, продолжайте. Этим Инукаи я займусь. В первую очередь его идеями. А дальше будет легче.
«АНТИНАКАЭ
Хитоси Сога
Во всем мире, в том числе и в Японии, немало людей, неумеренно восторгающихся парламентской демократией. Это модное зло совсем не столь безобидно, как может показаться на первый взгляд, и его следует беспощадно искоренять.
Мы живем в стране, растерявшей традиционные ценности. Запад подорвал не только нашу торговлю и промышленность, он, что самое страшное, лишил нас наших идей, нашего образа жизни. На протяжении многих лет Запад разрушает наше наследие. Мы стыдимся традиционных костюмов, неумеренно обжираемся, наши девушки отказались от элегантных кимоно и обрезают волосы на манер заокеанских красоток. И так же как западная мода не красит нашу молодежь, чужие идеи не могут развиваться на отечественной почве.
Две великие буржуазные революции XVIII века, американская и французская, создали модель современной парламентской демократии. Они ввели понятия свободы и равенства в правах всех индивидов общества. В конце прошлого века японский мыслитель Токосукэ Накаэ попытался, и весьма неуклюже, пересадить эту модель на почву архипелага.
Для западной мысли концепция личной свободы не столь нова. Она представляет старое понятие свободной воли, подробно разработанное отцами христианской церкви, начиная от святого Августина и кончая Игнатием Лойолой. После Декарта и появления „субъекта" эта свободная воля все больше окрашивается индивидуальным сознанием и в XVIII веке превращается в грубо сколоченную нелепость, которую философы эпохи Просвещения называли „субъект-суверен". Первоначальная идея настолько исказилась, что Римская церковь отвергла эту интерпретацию и использовала ее против французских революционеров. В наши дни, однако, сторонники парламентской демократии используют концепцию эпохи Просвещения без всяких сомнений.
Интересно, что они забывают при этом упомянуть резко отрицательное отношение к парламентской демократии двух наиболее заметных мэтров философии Просвещения-Жан-Жака Руссо и Иммануила Канта. Первый не испытывал абсолютно никакого доверия к делегированию власти. Второй совершенно справедливо заметил, что большинство отнюдь не всегда право. Использовать эти имена в поддержку концепции – либо невежество, либо вопиющее лицемерие.
Демократия XX века напоминает в общих чертах демократию века XVIII. Она несколько стушевалась в ХIХ веке, когда против нее выступили Карл Маркс и Зигмунд Фрейд. Немец постулировал существование классов, показав, что система функционирует не для народа в совокупности, а лишь для одного класса. Венский еврей нанес еще более грубый удар. Открытие подсознания ставит под вопрос принцип свободы личности. Как может свободно действовать индивид, не зная движущих им глубинных импульсов?
Парламентская демократия живет с двухсотлетним опозданием, ненавидит Маркса и игнорирует Фрейда как в смысле медицинском, так и в политическом. Она похваляется своей оптимальностью, но понадобилось столетие войн и революций, чтобы она утвердилась в Европе. Игнорируя срок, в течение которого утверждалась у них эта рожденная на их собственной почве политическая система, они спешат насадить ее у нас без задержек и без возражений.
Некоторые у нас с ними согласны. Это относится к Накаэ. Не обходится без натяжек и ментальной акробатики. Понимая необходимость национального резонанса для чуждой идеи, Накаэ выбрал для ее прививки буддизм. По Накаэ, японский буддизм способствует развитию свободы личности. Эта идея не нова. В XIII веке монах Ниширен допустил возможность посредством волеизъявления высвободить свою карму в одно бытие, завершив инфернальный цикл перевоплощений.
Следует помнить, однако, что Ниширен представлял экстремальную точку зрения, что его секта не была ни единственной, ни влиятельной в масштабе страны. Традиционный буддизм придерживается принципа предшествующего многократного бытия, определяющего и сдерживающего наше существование, непротивления элементам, трудности изменения кармы – то есть весьма невысоко оценивает роль воли индивида и ее влияние на силы судьбы.
Не нужно особых усилий, чтобы увидеть, насколько несовместим буддизм с идеалом демократии. Люди рождаются свободными? Это невозможно, так как наше бытие определяется предыдущими жизнями. Равноправие? Тогда невозможно почитание предков. Более того, придется отрицать божественные основы императорской власти и признать императора таким же гражданином, как и все остальные.
Для нас, японцев, воспитанных на буддистских ценностях и приученных почитать императора, не может быть ничего более абсурдного, чем понятие индивидуальной свободы. Как, впрочем, и для Запада, если судить по событиям прошлого и настоящего. Но в отличие от Запада для нас это понятие еще и чуждое, и поэтому нам нужно долго объяснять, что же это такое. Мы лучше знакомы с учениями Чжу Дина и Шоана, с прискорбными циклами бытия, с традицией уважения предков и с фаталистическим приятием обстоятельств.
Великий Будда неустанно повторял, что жизнь есть страдание. Мудр тот, кто смиряется перед ударами судьбы, кто не ищет легких путей, кто преодолевает непреодолимое и приемлет неприемлемое. Праздные и неспособные адепты парламентской демократии мечтают о легкой жизни, лишенной тягот, о расслабленности. Несмотря на несбыточность этих мечтаний, им предается в настоящее время значительная часть нашей нации.
Накаэ, разумеется, имел право защищать свои идеи. Он имел право соблазниться мощью иностранных военных кораблей, подходивших к нашим берегам и угрожавших нашим торговым путям. Всегда и в любой стране мира найдутся люди боязливые, наивные или амбициозные, которые поддадутся подобным соблазнам. Иными словами, он имел право быть слабым. Однако, пытаясь обосновать свое обращение к западным идеалам извращением буддизма, пытаясь склонить к слабости всю нацию, он совершил тяжкое, непростительное преступление против Японской империи. Я бы питал уважение к Накаэ, если бы он имел мужество признать несовместимость идей и просто выбрал бы лагерь. Но Накаэ спутал права и обязанности. Он смешал жанры, он посягнул на личность императора и, таким образом, на всю страну.
Накаэ не только предал родину. Он распространил эту заразу, он заинтересовал ею многих видных представителей нации. Один из них занимает сейчас пост премьер-министра и может привести страну к новым унижениям. В императорской Японии не место предателям. Их следует удалять беспощадно и без промедления».
_______
«Многоуважаемый Курт», «Многоуважаемый Алан…». Так Хитоси всегда начинал свои письма, и мамаша Сога, не упускавшая возможности бросить через плечо сына беглый взгляд на листок бумаги, начала удивляться.
– У тебя друзья среди белых?
– Они, видишь ли, не просто белые, – застеснялся Хитоси. – Они логики, как и я.
Мамаша Сога вернулась из больницы с новыми морщинами, но бодрости не растеряла – все время в лавке, у печей-духовок, то и дело снимая пробу продукции, иногда выскакивая на улицу, чтобы завлечь клиентов. Торговля шла не столь бойко, как прежде, появились конкуренты. Павильон крупной сети кондитерских с центральным магазином на Гиндза.
– Глянь-ка, три тонны крема! – возмущалась мамаша Сога. – Откуда? Из холодильников, знамо дело. Какая уж тут свежесть! Мои пирожные всегда свежие, всегда легкие, всегда дышат… а расходятся хуже. Чем ты это объяснишь, ученый?
– Нечего тут объяснять, сворачивай торговлю и уходи на отдых. Денег у тебя достаточно, до конца дней хватит.
– Ни за что! Я не какая-нибудь развалина. К тому же это лавка твоего отца, не забывай. Буду работать, пока ноги держат. А хромаю я, чтоб покупателей разжалобить.
– Мать, тебе скоро семьдесят. Врачи сколько раз говорили, что пора кончать работу! Пора, пора…
Иногда мамаша Сога жалела, что послала сына учиться. Ей не хватало помощника в лавке, преемника традиции. Но она тут же спохватывалась, напоминая себе, что жизнь простого лавочника нельзя сравнить с той жизнью, которую ведет ее сын, общаясь с влиятельными людьми, даже вон с белыми, тьфу на них. А хандра у нее из-за проклятых конкурентов. Ишь выставили свое бельмо через два дома от нее!
– Посмотри на них! Надеются, что я скоро ноги протяну. Не дождутся!
Хитоси понимал, что мать его не уймется. Не в ее характере. Уходя, он предложил прихватить несколько пирожных.
– Угощу детишек. Лучшая реклама! – заверил он.
Мамаша Сога с удовольствием согласилась. Умные у него идеи! Всегда что-то новое выдумает.
Но с идеями у ее сына как раз что-то не ладилось. Помогала переписка с Тьюрингом и Гёделем, из которой он узнавал много полезного. Они обрисовывали в своих письмах суть своих и чужих последних достижений, с готовностью отвечали на его вопросы, привычно подшучивали над фон Нойманом. Тьюринг благодарил Хитоси за идею «мыслительной машины», которую молодой английский гений плодотворно развивал.
Хитоси эта переписка нравилась не только как источник информации, но и как свежее веяние из непривычного мира. Он неизменно завершал свои послания приглашениями посетить Токио, приурочив визит к фестивалю в Сога, в начале апреля, когда цветут вишни. Наилучшее время, чтобы оценить красоту страны, ее спокойную гармонию.
– Убили! Премьера убили! Супруга Сога ворвалась в комнату мужа, зажав в руке мятую газету.
– Хитоси, если б ты предвидел…
– Да, да, уже знаю, успокойся.
– Успокойся? Успокойся! Премьер-министр мертв, а директор банка захвачен, заложник!
– Банка? Какого банка?
– Нашего! Банка папы, дедушки, семьи! Мицубиси в плену
– О-о-о, идиоты! Я же их предупреждал…
– Твоя работа! Эта твоя поджигательская статья – прямой призыв к убийству. До чего ты опустился, нашептывать грязные идеи грязным солдафонам!
– Грязные солдафоны не читают журналов.
– Твоя статья на первой странице ежедневной «Ничи-Ничи», сразу за обзором бирж.
– Солдаты читают только проспекты публичных домов. А я имею право на выражение своего мнения.
– Гордись! Наслаждайся своим самовыражением!
Супруга Сога не была единственным человеком в стране, столь возбужденно переживавшим события дня. Военный переворот не удался, но арестовали лишь нескольких нижних чинов. Большинство, в том числе Исивара и Итагаки, остались на свободе и внимательно следили за развитием событий. Император Хирохито отдал приказ подавить бунт, но ни один из высших офицеров не был даже допрошен. Мятежники сложили оружие, их вождь – унтер-офицер, имени которого никто ранее не слыхивал, – отдыхал за решеткой в ожидании решения своей судьбы.
Именно это и заставляло семью Ивасаки волноваться.
– Директор банка! – восклицал брат супруги Сога, ныне человек номер один в номенклатуре Мицубиси. – Кто следующий?
– Логично предположить, что вы, – улыбнулся Хитоси. – Они вас не знают. Вы для них – абстрактный образ. К тому же с негативным оттенком. Вам следовало бы установить с ними личный контакт.
– Мне? С этими вонючими варварами? Принять их в своем кабинете? Спасибо!
– Давайте взглянем фактам в лицо. Путч подавлен, но цели путчистов достигнуты. Император уступил военным важные правительственные функции. А главное – они остаются в Маньчжурии.
– Ну а дальше?
– Дальше – потенциал Маньчжурии. Военным нужно участие промышленников и финансистов для освоения захваченных территорий. Железные дороги, шахты, заводы… Представьте себе прибыли!
– Миллионы…
– Миллиарды миллионов!
– Да, не спорю, соблазнительно. Но общаться с вояками, с этими дикарями, неотесанными деревенщинами… Убийство премьера не добавляет им привлекательности,
– Избегая их, вы многим рискуете. Войдя с ними в контакт, выигрываете вдвое: безопасность – раз, прибыли – два.
В конце концов старший брат Ивасаки вынужден был уступить очевидной целесообразности. Слишком велики выгоды… да и ждать, пока твое место займут конкуренты, эти мерзавцы Мицуи и Сумитомо… Контакты наладились, и скоро Исивара, Ивасаки и новый премьер стали неразлучны. При поддержке военных концерн Мицубиси вгрызался в Маньчжурию, умножал прибыли, увеличивал зарплаты, вытеснял с рынка китайцев. Инфраструктура Маньчжурии развивалась, росла привлекательность для вкладчиков. Улучшалась мало-помалу и дипломатическая ситуация. Выйдя из Лиги Наций, Япония избежала санкций. Официальная позиция западных стран не изменилась, но деловые круги развивали отношения с развивающимся регионом.
Хитоси получил поддержку генерального штаба, работа над шифровальной машиной шла полным ходом. Через три месяца он уже представил авторитетной комиссии стендовый прототип.
– Позвольте в общих чертах объяснить принцип действия машины. Она представляет собой продукт синтеза математической теории и инженерной механики. С одной стороны, она должна выполнять несложные математические операции. С другой стороны, электромеханическое воплощение должно позволять выполнять эти операции гибко, надежно, а главное – быстрее, чем это может выполнить человеческий мозг.
– Да-да…
– Отлично.
– Сосредоточившись на факторе скорости, я использовал новые телефонные электронные реле. Скорость вычислений в пятьсот раз превышает достижимую с помощью механического калькулятора.
Впечатленные члены комиссии одобрительно кивали.
– Чисто теоретически меня сильно занимал вопрос универсальности. Решение подсказали теоремы неполноты Курта Педеля. Ввиду невозможности получения «множества всех множеств» пришлось пересмотреть концепцию прибора. Пожертвовав универсальностью, я скомпоновал прибор как бы двухуровневым: ядро машины, способное выполнять базовые операции, и блок внешних программ, каждая из множества которых задает конкретную проблему.
– Прекрасно. И что из этого следует?
– Не могли бы вы это проиллюстрировать?
– Разумеется. Сейчас ассистентка введет перфокарту с программой…
– Дама в сером?
– Которая сейчас разрыдается, как Магдалина?
– Д… да… да…
Увидев слезы в глазах секретарши, Хитоси быстро подошел к ней и свирепо зашептал:
– В чем дело? Возьмите себя в руки! Вы мне срываете демонстрацию!
Но секретарша не управляла собой. Всхлипывая, она поведала начальнику, что ее обожаемая дочурка, прелестная десятилетняя девочка, уже неделю как исчезла бесследно. Полиция не мычит и не телится, предполагает всякие гадости, совершенно неуместные в случае десятилетнего ребенка.
Хитоси, не обращая внимания на ее излияния, брызжа слюной и угрожая, свирепо призвал ее к порядку. Бедная женщина утерла слезы и принялась за работу. Комиссия облегченно вздохнула. И вот машина уже готова поразить присутствующих, перед которыми уже появились чашки с чаем.
– Эта индикаторная лампочка показывает готовность машины к действию, – пояснял Хитоси.
– Отлично, отлично…
– Очень удобно…
– Машина считывает введенную информацию и оценивает ее истинность или ложность. Кружок – информация истинна. Крест – информация ложная.
– Крест – ложь…
– Круг – правда…
– Забавно, забавно…
– Для наглядности я выбрал самую простую и непреложную истину, очевидную для каждого из присутствующих: «Мой дедушка Сога. Мой отец Сога. Следовательно, я тоже Сога».
– Да-да, конечно…
– Куда яснее…
– Поехали!
Хитоси щелкнул тумблером, нажал на кнопку. В машине что-то щелкнуло, она зажужжала, вздрогнула и выкинула клочок бумажки. Секретарь подхватила эту бумажку и тут же побагровела. Сейчас снова расплачется!
– К… крест… – с трудом выговорила она.
Ее начальство с вытянутым мертвенно-бледным лицом повернулось к комиссии, собираясь принести извинения за незначительный технический сбой
