Назад: 2

Дальше: 4

3

•

4

1

Der geometrische          Геометрическое

und der logische Ort      и логическое места

stimmen darin uberein, совпадают в том,

dqfi beide                     что и то и другое

die Moglichkeit              представляют собой возможности

einer Existenz sind.       одного существования (нем.).

Исивара Кандзи (1889 – 1949) – генерал сухопутных войск. Родился в Цуруока. Инициатор Маньчжурского конфликта. В Генеральном штабе руководил войной с Китаем. Теоретик «большой войны». Глава так называемой Великой восточноазиатской сферы.

Энциклопедический

словарь Иванами

Сога - жилой район префектуры Тиба, округ Туо. Известное святилище, железнодорожный узел, сталелитейные предприятия Кавасаки. В древности местность принадлежала знаменитому дому Сога, который и дал ей дошедшее до наших дней название. В 1592 году Иэясу Токугава повелел возвести святилище, сгоревшее в 1812 году, восстановленное в эру Тайсё, повторно разрушенное в годы войны и частично отстроенное заново в 1950-егоды.

Топонимическая энциклопедия «Согакукан»

Итагаки Сэйсиро (1885 – 1948) – генерал сухопутных войск. Родился в префектуре Ивате. Планировал Маньчжурский конфликт. Министр вооруженных сил, впоследствии занимал важный пост в военном министерстве. Ответственный за отправку войск в Китай. После войны осужден как военный преступник категории А и повешен.

Энциклопедический

словарь Иванами

Кто-то мечтает построить дом, кто-то другой – империю. Один коллекционирует денежные знаки, другой – трупы. Воплощаясь в жизнь, эти мечты позволяют судить о гениальности или безумии, об ослеплении или провидческом гении, но чаще всего – о заблуждениях их носителей. Хитоси непоколебимо верил, что откроет новые горизонты. Не важно какие.

Присосавшиеся к бухте болота, заросли камыша и бамбука, тучи комаров над всем этим, кое-где жалкие хибары, подчеркивающие неуютность пейзажа. Если бы не гордое имя, Хитоси немедленно покинул бы этот пасмурный уголок земли.

– С трудом верится, что предки выбрали для проживания такую жалкую топь, – проворчал Хитоси, отмахиваясь от мошек-кровососов.

– Когда святилище еще стояло, все было иначе, – заверил его старец, взявший на себя обязанности проводника. – Дворцы, сады, богатые поместья… Даже не верится, как быстро все это исчезло после пожара.

– Вы уже родились тогда?

– О нет, это было больше ста лет назад. Не так уж я и стар. Но дедушка мой хорошо помнил, друзья его тоже. Послушали бы вы их рассказы о здешней местности, о здешней жизни в те времена… Вот на этом самом месте находилось святилище, храм стоял.

Хитоси внимательно осмотрелся. Поездка из Токио его утомила, хотя расстояние не превышало трех десятков километров. В этом заброшенном уголке земли молодой профессор Императорского университета собирался приступить к своему великому труду Веками место это носило имя Сога, и Хитоси вознамерился вернуть ему былую славу.

Идея эта внедрилась в его сознание, и он обратился к географическим картам. Проверил, на самом ли деле географическое название связано с кланом Сога. Да, действительно, его предки владели территорией в часе езды от теперешней столицы. Он представил себе, как из пепла восстанет религиозная святыня, представил оживленные улицы, элегантные магазины, жизнь, бьющую ключом…

Мощный автомобиль Ивасаки пришлось оставить на дороге. Шофер дремал за баранкой, а сопровождаемый старцем Хитоси пробирался пешком, огибая лужи и рытвины. Прогулка убавила энтузиазма.

– Странно, – обратился молодой профессор к своему гиду. – Столица рядом, на другом берегу залива. Удобное расположение, богатая история, священные традиции… И такое запустение!

– После пожара люди переселились к северу, в Тиба. Мои тоже туда перебрались. Сейчас все в Тиба: большой вокзал, большие магазины…

– И никто не пытался воссоздать храм?

– Пытались… Да ведь деньги какие нужны! Ведь не только дома строить придется. Болота осушать, дороги чинить да асфальтировать. Правительство и мэрия палец о палец не ударят. Разве какой богатый человек найдется щедрый, чтобы куча денег да хоть чуть желания…

Богатого человека Хитоси долго искать не придется. Но убедить папашу Ивасаки не так просто. Лишь только Хитоси упомянул о своем проекте, как Ивасаки нахмурился.

– Ты еще не вошел в семью, а уже требуешь денег. Хорошенькие манеры у нынешних молодых людей!

– Это ведь лишь ссуда, вы же знаете, что я ее верну.

– Нет, не знаю. Ты даже не имеешь представления о величине этой суммы. Сумма астрономическая!

– Но это же уникальная возможность. Сегодня земля там не стоит ничего, а…

– Вот-вот, не стоит ничего. Без всяких «а».

– Площадь участка…

– Площадь, площадь… А его состояние? Топь да трясина. И вообще, ты обратился не по адресу. Я на отдыхе, простой пенсионер, делами управляет старший сын, прошу к нему. Он тебя примет с почетом, ведь он в курсе, как ты его сестру обработал, ха-ха!

– Но я все же обращаюсь к вам. И еще раз подчеркиваю, что речь идет исключительно о займе.

– Полным дураком меня считает, наглец. Вот что я тебе предложу, милейший. Разумный компромисс. Ты вносишь половину потребных средств, и фирма тут же вносит вторую половину. И все довольны.

– Половину! Но где мне, простому человеку, взять такую сумму?

– Половину ты – половину я. Клянусь! Да, чуть не забыл. В следующий раз, когда тебе вздумается покататься на семейном автомобиле, не худо бы разрешения спросить. Мы держим автомобили не для того, чтобы на них раскатывали всякие бездельники.

Хитоси заставил себя поклониться и удалился с каменной физиономией, заверив на прощанье папашу Ивасаки, что непременно раздобудет требуемые средства.

– Хе-хе, – усмехнулся ему вслед видавший виды и всякого рода нахрапистых нахалов магнат. – Посмотрим, посмотрим.

Дело продвигалось к свадьбе. Матери жениха и невесты, подавив взаимную неприязнь, согласовали дату – одно из воскресений апреля седьмого года эры Тайсё, и теперь молились, чтобы этот день не оказался ненастным. Составили список приглашенных.

– … президент Торговой палаты, президент Банка Японии, старый друг семьи маршал Ямагата, если, конечно, доживет до этого дня… Директора филиалов… актеры кабуки – придут, куда денутся, мы в их театр столько денег всадили… Ну, премьер-министр придет, министров человек пять или шесть… Этих подонков Мицуи и Сумитомо придется пригласить… родственников: дядюшки, тетушки, зятья, племянницы… А сколько с вашей стороны приглашенных?

– Да у нас из родственников и в живых-то почти никого не осталось…

– Ну что ж, меньше нахлебников.

Мамаша Сога на диво спокойно переносила колкости со стороны своей будущей родственницы, толково помогала в приготовлениях. В назначенный день Хитоси, облаченный в свой элегантный церемониальный хаори, проследовал по проходам святилища Мэйдзи в сопровождении нареченной, священников и полусотни приглашенных.

Невеста в традиционном белом наряде лучилась счастьем. Она так мечтала об этом дне! От волнения младшая Ивасаки едва могла переставлять ноги. Полученное ею образование, конечно, не способствовало особому почитанию скучного церемониала, но глаза ее сверкали от радости, а пальцы трепетали, как у агонизирующего умирающего. Пришлось потерпеть, пока главный священник отбубнит свои молитвы и проповеди. Затем началась суета приготовления к фотографированию. Все приглашенные наперебой проявляли вежливую скромность, уступая места друг другу. Наконец, когда со съемкой было покончено, пришел черед поздравлений. Гости подходили к молодоженам.

– Примите мои поздравления… я государственный секретарь…

– Э-э… Японии? – удивился Хитоси.

– Мицубиси! – с гордым видом пояснил поздравляющий. – Мне по должности положено многое знать и предвидеть. Например, я предвижу, что с вами сейчас будет говорить директор банка.

И государственный секретарь империи Мицубиси уступил место названному им персонажу. Поклон, ответный поклон…

– Ваш покорный слуга, примите мои поздравления. Ваша супруга прелестна! Но я уступаю место престарелому маршалу Ямагута.

Прославленный вояка приблизился, бесцеремонно расчищая дорогу с помощью трости. Престиж и в еще большей степени старость и дряхлость позволяли ему не заботиться о вежливости.

– Поздравляю, поздравляю, милые новобрачные, желаю вам отлично провести время. Сливовое варенье любите?

– Д-да-а, но…

– О-очень хорошо, очень… М-да… Сливовое варенье… ах, сливовое варенье!

– Вы мне хотели что-то сказать, маршал?

– О да, да, конечно, что-то сказать… сказать… Да, да, молодой человек, да… молодость, молодость… Это потрясающе, потрясающе… Видите, вон господин Инукаи, вон там! Мне кажется, он вас хочет о чем-то спросить. Понимаете?

– Э-э… Понимаю.

– Прекрасно! Люблю молодых людей, которые все схватывают на лету. Вы сливовое варенье любите?

– Спасибо, маршал, вы мне уже предлагали.

– О, воробей! А вот муравей! Как вы думаете, кто кого съест?

– Маршал, может быть, вам лучше присесть, отдохнуть минутку-другую?

– Ф-фу! Да, это неплохая идея.

Хитоси подвел маршала к скамье, на ходу попросив прислужника святилища присмотреть за почтенным старцем. Не успел он вернуться на свое место, как его перехватил еще один старик, карликового роста, косматый и бородатый. Борода его скрывала впалость щек, а не по размеру большой сюртук – худобу тела.

– Очень рад, – проворчал старец похоронным баском. – Очень, очень рад. Позвольте представиться. Инукаи.

– Извините, со мной кто-то хотел говорить.

– Это я хотел.

Он ловко впихнул в руку Хитоси визитную карточку, пробормотав:

– В понедельник, в десять часов, по этому адресу. И чтоб ни одна душа не знала. Совершенно сверхсекретно.

И он ускользнул, прежде чем Хитоси успел задать ему хоть один вопрос.

Его место заняла младшая Ивасаки, ставшая теперь супругой Сога. Грудь ее больно сжимал тугой пояс, но лицо лучилось радостью.

– Чего от тебя хотела эта старая развалина?

– Ничего… надеюсь. Хотя еще и не понимаю ничего. И не объяснил он тоже ничего.

– В его возрасте – неудивительно. Иной кирпичный дом столько не простоит, сколько он прожил.

– Да ладно, тьфу на него.

– Кончай плеваться, лучше улыбнись. Ведь сегодня самый счастливый день твоей жизни.

Но Хитоси оставался озабоченным. Он, конечно, слышал о старике Инукаи. Газеты Японии часто писали о нем, о его контактах с великими реформаторами. Инукаи заигрывал с демократами, цитировал Тёмин Накаэ и других либерально настроенных мыслителей, клялся, что он из народа, с народом, ради народа… Цуёси Инукаи, кошмарный лидер кошмарной парламентской оппозиции. Он и в молодости был не краше. Тщедушный, сутулый, со впалыми щеками, Инукаи производил впечатление больного, которому не суждено поправиться. Женился по брачному объявлению на женщине благородного происхождения. Ожесточенная неудачным замужеством, она нашла отдушину в кулинарии и с годами непомерно растолстела, карикатурно оттеняя своей полнотой худобу мужа-скелета.

Популярность старого либерала носила курьезный характер. Страна слишком долго прославляла воинские доблести, и к типам, разглагольствовавшим о конституции и парламенте, относились как к свалившимся с луны. Стране нужны были герои: твердая рука, тяжелый кулак, горластая глотка…

Беспочвенный мечтатель – пожалуй, самое безобидное прозвище Инукаи. Более резолютивные оппоненты не останавливались перед определениями «провокатор», «анархист», «красная скотина», «продажная шкура», «вонючий карлик», «мешок дерьма», «сортирная швабра»… От недостатка оппонентов Инукаи не страдал: приверженцы милой старины, шарахающиеся от всяких новомодных заграничных веяний; неудачники, лишенные всякого влияния и нуждающиеся в предмете ненависти; военные, для которых парламент – символ коррупции, разъедавшей страну… Достигшие определенного комфорта также опасались со стороны либералов всяческих гадостей, подрыва их благосостояния. Богатеи архипелага не жалели для него нелестных эпитетов, и дочь Ивасаки, разумеется, разделяла убеждения своего родителя, хотя и высказывала их в смягченной форме.

– Папа считает, что этого Инукаи следует бояться, как чумы. Либералы – замаскированные коммунисты, говорит он, из-за этой маскировки они еще опаснее, чем неприкрытые красные.

– Что ты в этом понимаешь? Ведь ты не разбираешься в политике.

– Я доверяю суждениям отца, а уж он-то разбирается в политике. Не зря же его называют денежным мешком.

– Ну, спасибо, интересная тема…

– Милый Хитоси, я тебя все равно люблю, несмотря на твой дрянной характер и вечное ворчание. Хмурься как хочешь, я сегодня так счастлива, так счастлива!

Хитоси вздохнул, не отрываясь от своих мыслей. Церемония окончилась, ворота святилища открылись для посетителей, толпа торопилась опустить монеты в кружки для сбора пожертвований. Гимназисты благодарили богов за успешно сданные экзамены, отчаявшийся журналист надеялся на их помощь в поисках работы, бедная мать молилась, чтобы пропавшая прошлым вечером двенадцатилетняя дочь вернулась домой.

Нервно ощупывая визитку, спрятанную в кармане, Хитоси решил встретиться с Инукаи в надежде сдвинуть с мертвой точки свой безумный проект.

«Уникальность эпохи, в которую мы живем, пышно расцветший в наше время западный рационализм, как кажется, делают невозможным использование логики в качестве основного инструмента современной науки. На первый взгляд это очевидно, однако представляется нам глубоким заблуждением.

Небольшой экскурс в историю. Логика родилась дважды: на берегах Ганга и на Эгейском побережье. Отцами ее считают Васубандху и Аристотеля. Такое двойное отцовство одной науки вызвало споры. Кто же все-таки был первым? Некоторые западные школы и слышать не хотят о возможности зарождения какой-либо науки вне средиземноморского бассейна; они с негодованием отвергают индийскую гипотезу. Другие столь же рьяно утверждают, что греков ознакомили с методом силлогизма индийцы.

Контакты между двумя мирами, прямые и опосредованные, существуют с глубокой древности. Знаменитый философский диспут эллинистического властителя Бактрии Менандра и буддийского монаха Нагасены – лучшее доказательство того, что обмен мыслями по меньшей мере столь же плодотворен, как и коммерческие контакты. Ничто не дает нам повода сделать вывод, что одна цивилизация оказала влияние на другую. Более того, кажется, что греческая и индийская логика развивались раздельно, как бы не ведая одна о другой.

Основной объект той и другой логики один и тот же. Речь идет, в общих словах, о теории интерференции, цель которой – обосновать пропозиции на базе углубленного изучения грамматики, в особенности союзов, выражающих причинно-следственные связи. Изучение Абхидхармы, изучение Библии. Использование единого языка науки – латыни на Западе, санскрита в индийском мире – консолидировало грамматику, подняло логику на уровень самостоятельной науки. Как на Западе, так и в Индии изучение логики требовало совершенного знания религиозных текстов. Как на Западе, так и в Индии между соперничающими школами вспыхивали ожесточенные споры.

Обратимся к различиям. В первую очередь, в плане историческом, культурном, религиозном. Западная логика развивалась в христианском, строго монотеистическом мире, в Индии же до эпохи Великих Моголов мозаика верований соответствовала множественности политических образований, княжеств и королевств.

Второе, еще более существенное различие относится к методу. Аристотелевский силлогизм трехчастен, индийская же анумана состоит из пяти элементов. И это не простое формально-количественное различие. Для Аристотеля силлогизм – лишь средство устранить сомнения и продолжить дискуссию, из этого и вытекает простота его формальной структуры. Для индийцев же анумана сама является объектом дискуссии. Аристотелевская схема поощряет индуктивное рассуждение, то есть вывод от частного к целому, к общему закону. Именно этим путем, по словам Юма, идет вся современная наука начиная с эпохи Возрождения. Пять элементов индийской ануманы, более строгие, чем аристотелевский силлогизм, закрывают этот путь – вероятно, тем самым закрыв для индийского мира возможность научной революции, сравнимой с европейской.

Очевидно, как в средневековой Европе, так и в предмогольской Индии логика развивалась в рамках, определенных религией. Совершенно различные системы верований объединяли одинаковые проблемы, в частности вопрос о природе Вселенной. Но вопреки сдерживающему религиозному фактору как индийская, так и европейская логика развились и достигли высокого уровня, затронув и разработав широкий круг вопросов.

Другой аспект взаимоотношения логики и религии: в обществах, объяснявших происхождение Вселенной на основе канонических текстов, изучение слова Божия автоматически возводилось в ранг науки. И как только роль религии ослаблялась, падало и значение логики. Вспомним искоренение буддизма в Индии, критику Церкви гуманистами в Европе XVII века. И ученые, посвятившие себя изучению логики, становились в ряды церковников. Во Франции орден Пор-Рояля был одним из последних бастионов сопротивления наступающему картезианству. В Индии исчезновение буддизма сопровождалось всеобщим ослаблением интереса к логике.

Похоронив логику, современная наука расцвела. В XIX веке немец Фреге, вдохновленный работами Кантора и Дедекинда по теории чисел, создал логику, совершенно лишенную привязки к какой-либо грамматике. Универсальный язык, использованный им – в данном случае язык математики, – все же не являлся гарантией полной объективности, так как современная наука с ее академиями и священными фигурами представляет собой ту же Церковь, обращенную к догмам рационализма. Отнюдь не исчерпав бездны духовных запросов, логика служит теперь новой неумолимой религии нашего времени.

Япония не слишком заинтересована в решении проблем логики, несмотря на то что на ее почве соседствуют две религии – синтоизм и буддизм, религии, совершенно различные, сторонники и секты которых не могут примирить своих взглядов. Возможно, это означает, что религиозные различия носят скорее методологический, нежели онтологический характер. Такая интерпретация внушает успокоительную идею, что мы преславно и спокойно живем в стране богов».

– Мы живем в стране раздолбаев, – отчеканил лейтенант Исивара. – К счастью, армия поддерживает порядок и хранит традиции.

Лейтенант Итагаки, до сих пор лишь согласно кивавший, тут же продолжил:

– Лишь работая с армией, можно достойно служить родине и императору.

– И о материальной стороне вопроса беспокоиться не следует, – вступил старец Инукаи. – Родина и император не скупятся вознаграждать по заслугам. Мы считаем, что вы – достойная кандидатура. У вас будет удобное рабочее помещение, секретарь. Разумеется, высшая степень секретности. Никто ни о чем не должен даже подозревать.

Прибыв по указанному в визитной карточке адресу, Хитоси с удивлением обнаружил, что оказался перед зданием военного министерства. Не главное здание, какой-то флигелек. Странным это показалось молодому человеку. Старый Инукаи – и вдруг военные!

Адъютант с непроницаемым выражением лица, на плечах две узкие нашивки, проводил Хитоси в просторный кабинет, загроможденный множеством причудливых старинных и совсем древних вещей и вещиц. Вазы, статуи, жаровни, счеты-абак, куклы, резьба по дереву, по кости, керамика, кимоно, веера, столики, кресло-паланкин… копья, мечи…

Инукаи выскочил из-за ширмы, откашливаясь в платок.

– Вот и вы! Отлично, отлично.

Он аккуратно сложил запятнанный засохшими соплями платок и указал им на расшитую золотом ширму.

– Прелестно, правда? Подлинный Корин Огата, настоящее сокровище. Домой взять не могу, моя дражайшая половина тотчас его продаст и потратит деньги на шикарные рестораны. Видели б вы ее в день нашей свадьбы! Хрупкая крошка, загляденье… А сегодня… кашалот настоящий! Такова жизнь…

Он мгновенно оказался за столом-бюро, продолжая степенно и размеренно:

– Честно говоря, я опасался, что вы не появитесь, испугаетесь состояния нашего строения. Надо бы покрасить фасад, но никак руки не доходят. Да и деньги все уходят на зарплату. Народу всё деньги подавай, жадные, как девы радости. Вы присаживайтесь, присаживайтесь, вот сюда, в креслице. Чайку? Малыш, организуй нам быстро чаю на двоих, да пригласи наших милых лейтенантов. Честно говоря, терпеть не могу представлять народ.

– Слушаюсь, командир! – Адъютант щелкнул каблуками и помчался исполнять приказание.

– Командир? – удивился Хитоси.

– А, не обращайте внимания, пустяки, – отмахнулся Инукаи. – Военные, знаете ли… Устав… За нарушение устава – трибунал! Да, трибунал… Штука серьезная… Это вы понимаете, конечно.

Не успел гость ответить, как вошли двое военных, не намного старше Хитоси. По приветствию, которого они удостоили хозяина кабинета, можно было заключить, что они о нем не слишком высокого мнения. Старец, впрочем, этого как бы не заметил.

– Вот и прекрасно! Господин Сога, перед вами лейтенанты Иси-так и Ита-сяк, оба на «И», все мы здесь на «И», запутаться можно. Хочу подчеркнуть, что ни одно произнесенное здесь слово не должно повторяться вне стен этого кабинета. Такой талантливый ученый, как вы, господин Сога, вне всякого сомнения, не может не заинтересоваться проблемой создания надежного шифра.

– Шифра?

– Да, а как же! Ведь вы в стенах шпионской службы, дорогой мой. Деятельной, активной и в данное время реорганизующейся. В рамках реорганизации предусмотрено создание непроницаемой для разведок иных стран системы кодирования. Да, разумеется, мы никому не враги; да, война закончилась, бойня позади… Верден, Шмен-де-Дам… Более никакой войны, мир во всем мире… Но между тем, что люди говорят и что делают – такая бездна… о-хо-хо!…

– Так?…

– Да, новая система кодов. И как вы думаете, кому мы собираемся поручить эту работу? Ни за что не отгадаете,

– Э-э… Мне?

– Совершенно верно, угадали! Какая проницательность, какая сообразительность!

– Несложно сообразить…

– Нет, не скажите. Я то и дело вынужден повторять свои приказания по два раза, и все равно они ничего толком не понимают. Эти военные, знаете ли… у них голова лишь для того, чтоб носить стальную каску… или газовую маску, м-да.

Лейтенанты мрачно глядели перед собой. Хитоси, стремясь разрядить обстановку, заметил:

– Мой отец погиб на войне. Герой Порт-Артура.

– Герой? Неужели?

Инукаи пролистал какое-то досье.

– Да, действительно. Ну, мой дорогой, вы просто созданы для нашей работы. Развитой мозг и наследственный патриотизм – редчайшее сочетание!

– Но ведь и вы… командир…

– Да, мне дали какое-то воинское звание, для авторитета, для порядка… Удобно, чтобы держать в узде этих растерях, которые то и дело что-нибудь да напутают. Но, знаете, я себя не чувствую военным, вы это скоро поймете. Да вы это уже поняли, так ведь?

– Д-да, пожалуй… Значит, разведслужба…

Старик на секунду помрачнел.

– Да, конечно. Я ведь не шутник и не старый маразматик, как может показаться. Далеко не двадцать лет, но голова пока что соображает четко и точно.

– Извините, но как-то трудно свыкнуться с мыслью, что вы шпион, работаете с военными и для военных. С вашими идеями…

– Удивительно, да? Я и сам иногда удивляюсь. Идеи… Если хотите, я идеалист, попавший в силки реальности. В моем возрасте уже трудно верить в благо всего человечества. После всего, чего навидался. В молодости это окрыляет: демократия, свобода, процветание и иное тра-ля-ля. Честно признаться, я в это и сейчас верю. Теоретически, когда-то в далеком будущем. Но я не отрываюсь от земли. Практика учит. Да, демократия, да. Но не безглазая же! Страну нужно защищать, а не слепо толкать ее в пропасть. Ведь очевидно, что демократия была бы очень, очень хороша… если бы не эта масса придурков, которая называется народом и которая все портит.

– Придурков…

– Олухов, безответственных безмозглых остолопов, хватающихся за каждую роковую возможность и отвергающих решения мудрые и взвешенные. Тот редчайший идиот, который изобрел понятие демократии, наверняка с этим самым демосом не общался. Иначе он ввел бы поправки в свою дурацкую теорию. Таков, кстати, и мой собственный печальный опыт. Я вырос, не общаясь с народом. Ничего не зная, позволил себя убедить. Когда спохватился, было уже слишком поздно, я уже слишком глубоко пропитался этой заразой, И продолжаю ей верить скорее по привычке, чем по убеждению. Например, я всю жизнь боролся с цензовой избирательной системой. Теперь же, когда ее вот-вот окончательно похоронят – это вопрос нескольких лет, – у меня волосы дыбом встают. Делить власть с этим кретинизированным населением! Вот увидите, еще и женщины получат избирательное право.

– А как же вы стали шефом разведки?

– О, это вопрос здорового карьеризма и честолюбия. Всю жизнь я служил стране, а под старость вздумалось мне стать премьер-министром. Как только новая система кодов будет разработана, его величество назначит меня премьером, вот как, ха-ха! – И старец хлопнул в ладоши в предвкушении радостного момента.

Лейтенанты дружно, как по команде, вздохнули.

– Это отлично, но почему именно я? – спросил Хитоси.

– Нам нужен лучший, – решительно вмешался Исивара. – А это вы, все придерживаются такого мнения.

– Фактически, – вздохнул и Инукаи, – или вы, или никто. И смотрите, если я не стану премьер-министром…

Видя, что Хитоси еще колеблется, Итагаки выкинул последний козырь:

– Проект имеет первостепенную важность. Вам присвоят воинское звание сублейтенанта; генштаб предоставит в ваше распоряжение неограниченные средства.

– Неограниченные?

– Вы не ослышались, – подтвердил Исивара. – Неограниченные.

Лейтенанты еще не поняли, как толковать молчание господина Сога, но опытный политикан Инукаи уже мысленно поздравил себя с новым ценным приобретением.

Папаша Ивасаки задыхался в своем кабинете. С багровым лицом сидел он, откинувшись на спинку кресла, и пытался угасить свой гнев очередным стаканом воды, который почтительно передал ему старший сын. Милый зятек огорошил его своим неожиданным появлением и напоминанием о данном слове. Черт его дернул тогда за язык! Но кто же мог ожидать такой прыти от этого оборванца!

– Миллионы… Сопляк паршивый… Миллионы… – тяжело дыша, бормотал магнат.

Закипела работа, в течение нескольких недель вознеслась в небо пагода храма Сога. Меж вишен я кедров выросли стены павильона, крышу покрыла черепичная кровля. Не обошлось без споров. Священники жгли друг друга взглядами, хлестали словами, отстаивая каждый свою точку зрения. Как ориентировать святилище, с севера на юг или с запада на восток?

– Голова пойдет кругом по всем четырем направлениям от этой ругани, – устало вздохнул один из выдохшихся спорщиков.

Хитоси способствовал прекращению дискуссии чаем, предложениями компромисса и конвертами, вручаемыми священникам. Его вмешательство возымело желаемое действие, и вот павильон уже благополучно отстроен. Депутат от этой местности, войдя в контакт с папашей Ивасаки, выбил себе полномочия префекта и право на участие: окультуривание рельефа, очистка прудов, асфальтирование дорог, изгнание бедноты и снос ее жалких хижин. Началось строительство нового комфортабельного жилья, и Хитоси, чтобы показать пример, построил себе небольшой изящный дом перед храмом, увенчанный громадной дымовой трубой.

Стены этого домика стали причиной первых трений между супругами Сога. Каждый уик-энд Хитоси оставлял семейный очаг. Он подхватывал тросточку и решительно устремлялся к выходу, не обращая на молодую жену никакого внимания.

– Опять уходишь? Мне надоело сидеть одной!

– Но ведь ты знаешь, что мне надо следить за работой. Ведь это мое семейное наследие.

– Да, да, слыхала. Гоняешься за призраками прошлого. Даже матушка твоя осуждает это разбазаривание средств на храмовых жуликов. Она сказала, что бедный отец твой, если б увидел с неба, что ты творишь, с горя разбил бы голову об облака. Всех ее комплиментов не помню, но ты трижды олух, у тебя мозги ветром выдуло, ты…

– Ну, она еще и не так может.

– Забудь. Лучше вспомни, как приятно покувыркаться со мной в мягкой постельке. Здесь такая удобная кровать… Минута погоды не делает.

– Извини, я уже опаздываю.

И он убежал, оставив расстроенную супругу в печальном одиночестве. Местное начальство принимало молодого человека с распростертыми объятиями. Еще бы, ведь он преобразил округу, привлек инвесторов. А мощное бетонное сооружение, выросшее в перелеске между храмом и морем, старались просто не замечать, резонно подозревая, что именно оно является источником свалившейся с небес благодати.

– Храм, – презрительно кривил губы лейтенант Исивара.

– Машина! – гордо выпрямился Хитоси.

– Грандиозно! Гениально! – пылал энтузиазмом Инукаи.

Старик сразу понял все выгоды плана молодого профессора и без колебаний его одобрил. Опытный политик знал, что чем больше размах, тем легче пробить фонды. Неопытные лейтенанты мялись, жались и возражали:

– Да, неограниченные средства, но не целый же район строить!

– Он ловко повернул дело, ведь половину средств выделяет Мицубиси.

– Я не вполне понимаю, какое отношение к разработке системы кодирования имеет храм в позабытой богами дыре. Мои возражения вызваны не простым желанием поспорить, я хочу понять, как мы оправдаем эти затраты в министерстве.

– Это я беру на себя, – успокоил Инукаи. – Втирать очки я большой мастер. Вы лучше слушайте нашего дорогого доктора Сога, соблазняйтесь его бредовыми идеями и его сладкими речами.

«Дорогой доктор Сога» состряпал пухлый проект с дюжинами страниц темного текста, пестрящего специальными терминами и множеством еще более непонятных графиков. Он с жаром объяснял военным необходимость создания шифровальной машины совершенно нового типа.

– Теоретически это вполне осуществимо. Да, теоретически, так как идея пока что не воплощена в жизнь. Но мы должны обогнать англичан и французов, это даст стране общий технологический толчок…

– Согласен, но при чем тут храм?

– Отвлекающий момент. Нам нужен фактически небольшой завод с механическими, электрическими и иными технологическими мастерскими и лабораториями.

– Это в храме-то?

– Нет, для предприятия уже возведено капитальное бетонное строение.

– Молодец, молодец, – похваливал Инукаи. – И построено оно не на голом месте, не мозолит глаза любопытным; лишь как одно из сооружений, оно не слишком обращает на себя внимание. Все на храм пялятся.

– Автоматическая шифровальная машина… – предпринял атаку с иного направления лейтенант Итагаки. – Жюлем Верном отдает, фантастическим романом. У нас ведь армия, а не литературный салон.

– Ничего фантастического! Счетные машины существуют в реальности с незапамятных времен. Паскаль и Бэббидж… А машина для игры в шахматы Кеведо?

– Ну, не слишком они военные, – поморщился Исивара.

– Эта шахматная машина демонстрирует возможности техники, она обладает человеческим интеллектом.

– Ну и что?

– А то, что составленный этой машиной код человеку не по зубам, – поспешил на помощь Хитоси старец Инукаи.

– И кроме того, – подхватил Хитоси, – шифровальная машина исключает ошибки, свойственные человеку, она не отвлекается и не устает.

Исивара тяжело вздохнул:

– Что ж, командир, если вы верите в этот проект…

– Когда я говорил, что я в него верю? – подпрыгнул старец.

– Как? – изумился Хитоси. – Я вас тоже именно так понял.

– Ах, молодой человек, молодой человек, какая трогательная наивность! Конечно же, я в восторге от вашего проекта и от всего сердца желаю, чтобы он завершился успешно. Но интересует-то меня лишь мое правительственное будущее. Не воображайте, что я готов потакать любому вашему капризу. Я слежу и контролирую. Ах, нынешние молодые люди… А костюмы… А прически… Итагаки чуть подался вперед.

– Извините, командир, я не вполне понял. Вы поддерживаете проект или нет?

– Поймите меня правильно, – задушевно проворковал Инукаи, – единственное, что меня волнует, – пост премьера. Чтобы влезть в премьерское кресло, я должен выполнить определенные действия и добиться определенных результатов. И не наделать глупостей. Баланс на проволоке без зонтика! Политика – штука весьма беспокойная, скажу я вам.

– Я пока так и не понял, поддерживаете ли вы проект, – заметил Хитоси.

– Конечно поддерживаю, дорогой мой, поддерживаю безоговорочно… Впрочем, с одной оговоркой: мне нужен результат. Если все идет хорошо – вы всегда получите мою помощь. Если что-то не так – я сразу выхожу из игры и поднимаю вопль, что меня предали. Такие в этой игре правила. Вот взгляните-ка!

Он вытащил из ящика два листка, аккуратно сложенных вчетверо. Голос зазвучал зловеще, глаза метали молнии. Казалось, из его рта сейчас угрожающе высунется раздвоенный язык ядовитой змеи.

– Вот они, уже готовы. Письма поздравительные… или обличительные, в зависимости от результатов. Осталось вписать фамилии… Подпись, печать – и кто-то осчастливлен… или обречен. Хе-хе-хе, прелестная шуточка…

Лейтенанты примерзли к сиденьям. Хитоси почувствовал, что смешок старца отозвался холодком вдоль позвоночника.

– Ну-ну, пошутил, пошутил. – Старец снова захихикал, но уже без зловещих ноток в голосе. – Лейтенанты Иси-туда и Ита-сюда, как вы отнесетесь к повышению в звании в награду за вашу самоотверженную деятельность на благо отечества?

Чуть позже Хитоси представил на рассмотрение руководства эскизный проект, лейтенанты Исивара и Итагаки стали капитанами. Старец Инукаи перебирал цепкими пальцами свою бородешку, ерзая в кресле. Все складывалось наилучшим образом. Эта машина станет его детищем, думал он. Он ее будет защищать, лелеять, а она достигнет невероятных результатов.

Принцессе Кагуя еще не исполнилось и шести лет, а двор уже осознал, что вырастет она красавицей неотразимой. В поведении этой крошки чуть ли не с младенчества прослеживались аристократические замашки. Взгляд ребенка лениво и высокомерно скользил по людям и предметам, фиксируя каждый объект в течение лишь нескольких секунд. Длинные шелковистые волосы ночной черноты вызывали зависть придворных дам. Звучный голос заставлял слуг сломя голову нестись на зов.

Как и все дети ее возраста, она любила выкинуть какой-нибудь фокус, и не всегда безобидный. Однако при взгляде на нее у взрослых исчезала мысль о наказании этого чудесного создания.

– Удивительно! – ворчал, глядя на нее, согнутый возрастом Умако. – Папаша ее – феноменальный урод и полный кретин. А создал такое чудо. Непостижимо!

В свободное от издевательств над слугами время принцесса любила глазеть в окно. Заметив однажды старика, рубящего бамбук, она спросила у молодой служанки, прибирающей в помещении:

– Кто это там… вон тот, в лохмотьях?

– Это старый человек, принцесса. Он срезает бамбук.

– Срезает бамбук? А зачем он срезает бамбук?

– Зарабатывает на жизнь, принцесса. Такая у него работа. Он собирает бамбук в дворцовом лесу и продает его крестьянам. Ему разрешено это делать, потому что он очень старый. И всем это на пользу. Ему – потому что крестьяне платят за бамбук. Нам – потому что лес очищается.

– Значит, он получает за бамбук деньги.

– Да, принцесса, простые люди тоже деньгами пользуются.

Ночью, когда все во дворце спали, принцесса Кагуя пробралась в дворцовую сокровищницу и набрала там золотых самородков. Затем она сбегала в лес и распределила добычу по стеблям бамбука. Посмеиваясь, вернулась в спальню.

– Интересненький денечек завтра, интересненький…

Действительно, старик, осыпанный золотом, чуть было не сбежал, обуянный непонятным страхом, однако оправился, отдышался и продолжил работу. Принцесса наблюдала за ним из окна.

– Крепкий дедулька, цепкий дедулька.

Старик вгрызался в бамбук, с бамбука сыпались внедренные в него кусочки золота. Ошеломленный таким подарком судьбы, растерянный старик приблизился к одному из дворцовых стражей и попросил вызвать кого-нибудь из сокровищницы. К нему вышел помощник хранителя.

– Так ты говоришь, что нашел это в зарослях бамбука?

– Да, многоуважаемый, все так оно и было. Я ведь каждый день бамбук режу, а сегодня, видишь ли, такое приключилось… Скажи, это и вправду золото?

– Да, золото, вне всякого сомнения.

– Чудо! Истинное чудо, многоуважаемый! Боги решили наградить меня за долгие годы мучений. За деток моих, покойников, за жену… в родах умерла, страдалица; такая была милая, спокойная, слова дурного от нее не слышал… А я всю жизнь честно работал, не подался в разбойники на большую дорогу, не воровал… И вот небеса меня наградили.

– Так ты уверен, что это золото принадлежит тебе?

– Ну… А как же иначе-то? Ведь я его нашел, так? Но жить мне осталось недолго, куда мне столько золота… Один кусочек я пожертвую нашему славному повелителю, другой принесу в жертву богам. Еще один этому новому богу, которого, я толком не знаю, но говорят, что он бог хороший, добрый, надо его уважать.

– Пожалуй, ты прав, старый пес, жить тебе осталось действительно недолго. Ты видишь эти маленькие кружочки на золоте?

– Где? Да-да, сначала не заметил, смотри-ка ты, какие затейливые. Что-то внутри нарисовано.

– Так вот, это клеймо императорской сокровищницы. И сегодня утром обнаружилось, что не хватает как раз двенадцати самородков. Вот они, ты их все приволок.

– Да ну?

– Стража, взять его! Он ограбил сокровищницу его величества.

– Что ты, что ты, многоуважаемый! Я нашел это в лесу, говорю тебе!

– Ну-ну, каракатицы по небу летают, золото на бамбуке выросло. Таких сказок еще не слыхивал. Уведите! И выбейте из него признание для суда.

Двух часов прилежной работы палачей хватило, чтобы вырвать из дряхлого старца признание. Заодно пришлось ему признаться и в двух недавних невыясненных убийствах, а также взять на себя ответственность за все наводнения, землетрясения, эпидемии и неурожаи последних лет. Один из судей, правда, задумался было, с чего ограбивший сокровищницу злодей вздумал по собственной воле заявиться на место преступления. Но к чему лишние хлопоты, к чему зря ломать голову? Признание-то, вот оно, перед носом. Старика признали виновным по всем пунктам и насадили на кол через час после приговора.

Принцесса Кагуя навестила труп старика. Любуясь результатом своей милой шутки, она хлопала пухлыми ладошками и напевала сладким голосочком:

– Аи да выдумщица я! Постаралась я не зря!

Императрица перенесла на принцессу нежные чувства, которые питала к усопшему принцу Умаядо. Она обнимала ребенка, сажала его на колени, расчесывала длинные черные волосы, отливавшие всеми цветами радуги; ей приносили радость капризы избалованной девочки.

– Крошка моя, моя маленькая фея. Это боги наделили тебя такой красой. Ты блистаешь телесной красотой, как отец твой блистал красотой душевной. Ты свершишь великие дела, это твоя карма, твоя судьба.

Даже закоснелый циник Умако смягчался в присутствии принцессы, осыпал ее подарками и поцелуями. Кагуя морщилась, когда сухие губы старика касались ее сочных губок. Умако терял голову, околдованный этим волшебным явлением природы.

– Чудо… Чудо редчайшее! Мне хотелось бы пожить подольше только для того, чтобы увидеть, как ты расцветешь с возрастом, О тебе говорят повсюду, в семи провинциях и на континенте, в Хораи… везде. Сказочная краса!

Принцесса без особого труда поддерживала в Умако эту старческую влюбленность. Она вертела стариком как хотела, капризам ее не было конца.

– Дядюшка Умако, ты самый сильный господин в стране.

– Да, радость моя, это действительно так.

– Говорят, что тебя все слушаются, что ты можешь приказывать людям, зверям и деревьям…

– Ну, можно, конечно, и так выразиться.

– Дядюшка Умако, я хочу что-то такое… такое, чего мне не может подарить никто другой. Только ты.

– Правда? Одно твое слово, и самые драгоценные игрушки страны лягут к твоим ногам. Чего тебе хочется, сокровище мое?

– Песню ласточки.

– Пе… Песню ласточки?

– Да, песню ласточки. Кого я ни спрошу, все отвечают, что это невозможно. Невозможно! Но ты ведь так не скажешь, правда, дядюшка?

– Гм… Невозможно… Сложно… Может, лучше чего-нибудь сладенького? Или куколку красивую?

– Ну-у-у дядюшка… Какие люди, такие и подарки. Сладеньким меня любой может угостить.

– Сладенькое разное бывает. Таких сластей, как я. тебе никто не приготовит.

– Нет, нет, нет! Я хочу песню ласточки на ладошку!

– Дорогуша, у тебя такие желания… хоть бороду вырви. Когда ты пожелала шкуру самого редкого зверя, все охотники пустились бить оленей, барсуков, крыс… настоящую бойню учинили; шкуры снимали, трупы выбрасывали… А тебе все не нравилось. Злые языки болтают, что из-за тебя та эпидемия…

Кагуя исподлобья уставилась на Умако и перебила его:

– Значит, ты не можешь подарить мне песню ласточки. Значит, ты вовсе не такой могучий.

– Нет-нет, не смей так говорить, моя маленькая богиня. Я могуч, я всесилен, и ты получишь песню ласточки, головой клянусь.

– Ну, пока-то у тебя ее нету.

Кагуя с кислым видом отвернулась, а Умако понесся к своим советникам, которые в один голос заявили:

– Невозможно, великий министр. Такое под силу лишь божеству, да и то не каждому.

– Давайте сформулируем проблему иначе. Не будет у меня в кратчайший срок песни ласточки, сниму с вас шкуру. Заживо.

– О-о-о! – возопили советники. – Конечно, конечно найдем решение. Всегда можно найти какое-то решение.

– И каким же будет это решение?

– Решение? Э-э… Оригинальное. Оригинальная проблема – оригинальное решение. Иначе и быть не может.

– Советник, ответ твой скользкий, как задница подыхающего от холеры. Испытываешь мое терпение, а я никогда не славился этим завидным качеством. Смотри, выведешь меня из себя!

– Сжальтесь, великий министр, позвольте продолжить. Я слышал, что песню ласточки возможно уловить… э-э… в момент, когда она исходит из клюва птицы. Э-э… в момент, когда ласточка ранним утром покидает свое гнездо, проснувшись, оправляет перышки, только тогда она издает определенную последовательность звуков: чи-вить, чи-вить!

– Ладно, ладно, кончай изображать шута. Продолжай.

– Если человек в этот момент окажется вблизи ее клюва, у него будет возможность уловить эту песню. Но операция эта весьма деликатная, трудоемкая, на одну удачу приходятся тысячи неудачных попыток.

– Ты, стало быть, это слышал своими ушами?

– Да… давно… когда-то… кажется… Но повторяю, очень-очень сложная операция.

– Можно упростить. Мотивация требуется. Унция золота тому, кто добьется успеха, а неудачнику – топор.

Каждое утро какой-то несчастный прислужник дома Сога отправлялся на охоту за песней ласточки и к обеду лишался головы. Слетели уже тринадцать голов, Умако улавливал все более мрачные взгляды своих подданных, а принцесса Кагуя мямлила при его приближении:

– Дядюшка, я не хочу казаться назойливой, но песню ласточки мне хотелось бы получить до того, как я сама стану тетушкой. Или бабушкой.

– Да-да, сокровище мое, еще несколько дней… Потерпи немного.

И он накидывался на советников, осыпая их ругательствами и угрозами.

– Бездарные твари, единственный раз о чем-то попросил – и вот…

– Господин, при всем уважении… Легче уловить пламя из пасти дракона. Что за блажь, требовать невозможного!

– Это желание принцессы Кагуя. Ты, ничтожный червяк, осмеливаешься противоречить имперской принцессе?

– Как можно противоречить там, где дело пахнет колом! Ни в коем случае, господин, никаких возражений. Но я давно уже хотел просить вас об отставке, о позволении удалиться в мои земли Цукуси, где меня ждут и где пригодится мой мозг, пока неплохо работающий, в отличие от некоторых других…

– Сгинь, предатель! Катись отсюда, без тебя обойдусь. Я сам займусь этим вопросом.

И старый маразматик кликнул слуг для подготовки к решающей фазе операции. На следующее утро, когда солнце еще только собиралось появиться из-за восточных гор, Умако уже ждал под гнездом ласточки, прилепившимся к крыше дворца. Поскольку старческие хвори лишили бывшего могучего воина возможности плясать на канате страстей, слуги на скорую руку соорудили плетеную корзину, в которой господина надлежало поднять к месту его предстоящего подвига.

Умако повис перед гнездом, вцепившись в свой воздушный корабль, заклиная и проклиная всех духов, как добрых, так и злых.

– О, как высоко, полсотни пядей, не меньше… – ворчал великий министр. – Эй вы, внизу, осторожнее, не дергайтесь… Пьяные вы, что ли? Это вам не паланкин таскать… Ох, да и холодно здесь…

Потом Умако столь же сердито обратился к ласточке:

– Ну, ты, воробей двухвостый, сколько можно дрыхнуть? Просыпайся и открывай свою здоровенную пасть.

– Тю? – донесся из гнезда вопрос удивленной птицы, столкнувшейся нос к носу с громадным двуногим чудовищем и тут же зажмурившейся от страха.

– Тю-тю…

– Пой, не так уж и сложно, какую-нибудь простенькую песенку. Ля-ля-ля… Давай!

– Тю! Тю-тю-тю! Тю-тю! – послушно защебетала ласточка.

– Вот так, хорошо, продолжай. Даже птицы меня слушаются, все верно. А я тебя сейчас… Аи!

Умако потянулся за ласточкой, корзина накренилась, одна из веревок лопнула. Умако шлепнулся оземь, вокруг бестолково засуетились слуги и советники.

– О небеса, наш господин!

– Великий министр, великий министр!

– Ах ты, тварь поганая! – заскрипел Умако, силясь подняться. – Кровь и кости! Корова долбаная, задница рваная, дерьмо обезьянье! Гром и молния!

– Господин, не двигайтесь, вы ранены.

– Господин, вы поймали ласточкину песенку?

– Сучье вымя! Эта крылатая блоха наложила мне в руку! Мне, могучему Умако, нагадили в ладонь!

– Господин, успокойтесь, не дергайтесь, вам станет хуже.

– Да я еще сто лет прожи… А-а-а-а!

– Тише, господин, тише. Позвоночный столб не прочнее вишневой ветви.

– Х-х-х-х, как больно!… Скорее целителей сюда… Ч-черт! Что я сломал? Кровь есть?

– Уже послали, господин.

Умако погрузили на носилки и перенесли в комнаты врачей. Они, однако, выглядели озабоченными и качали головами.

– У него все внутри перебито. Ничего здесь не сделаешь.

Прибежали буддийские монахи и залопотали свои сутры – похоронные, кстати сказать. Слух о фатальном происшествии разнесся по дворцу, все, начиная от последнего служителя и кончая императрицей, кинулись к умирающему вельможе.

– Пшли прочь со своими дурацкими молитвами! – шипел Умако на священнослужителей. – Я Умако, могучий вождь страны. Я друг императора Китая. Я командую армиями… Не могу же я умереть… из-за какой-то… паршивой… ласточки… Смешно…

Умако, выхаркав ведро крови, перешел на шепот. Бормотал о том, как ему холодно, как все в голове идет кругом, что-то о принцессе… «Моя принцесса… все кружится, кружится… голова идет кругом… знаете, даже приятно…»

Кагуя, которая не очень интересовалась слухами, сидела в своей комнате и грызла сладкие орехи. Когда Умако испустил дух, она как раз перешла к пирожным из бобового теста, подставив голову под гребешок в руках одной из служанок.

Все должности великого министра перешли к Эмиси, сыну почившего. Он организовал грандиозные похороны, для подтверждения своего авторитета приказал обезглавить лекарей, допустивших кончину главы дома Сога. Головы казненных выставили вялиться на солнце и гнить под дождем, а новый министр заспешил к принцессе Кагуя. Он собирался устроить этой дряни хорошенькую взбучку, но как только ее увидел, сразу забыл о своих намерениях.

– Принцесса… Вы неподражаемы, вы великолепны… Но вы не милосердны. По вашей вине погиб мой отец.

– Как! По моей вине? Вы собираетесь меня побить?

– Что вы, как можно, вы так прекрасны, коснуться вас было бы преступлением. Но история с песнью ласточки…

– Какая история? Какой ласточки?

– Э-э, не притворяйтесь, вы прекрасно знаете. Вы потребовали у моего отца песню ласточки, и он…

– Песню ласточки! Да зачем она мне? Мой голос прекраснее пения любых птиц. Вот еще глупости. Оставьте меня в покое!

За Умако вскоре последовала и императрица. Через месяц после кончины великого министра советники заметили, что монархиня передвигается с большим трудом. Что еще хуже, они заметили также проявления старческого слабоумия.

– Соловей и азалии… О чем вы?

– Ваше величество, письмо императора Тан.

– А, да, конечно… Ох, как устала… Пойду-ка вздремну, с вашего позволения…

Под одеялами она проводила по пятнадцать часов. Если к ней заявлялся по срочному вопросу какой-либо министр, она отсылала его прочь и строго приказывала приходить в отведенные часы.

– Уж за полдень перевалило, – ворчал министр. – Когда, по ее мнению, наступают «отведенные часы»?

Все чаще вспоминала она принца Умаядо, звала его и искала в своих покоях.

– Принц! Где ты, шалунишка? Где же он прячется от мамочки, обожаемый мой негодник…

– Ваше величество, принц изволили умереть вот уж шесть лет тому…

– Ну, пригласите ко мне этого великого путаника Умако.

– Умако тоже покойник, ваше величество. Вы изволили запамятовать…

– Ох, смешной вы… Вас послушать, так все покойники. Хороший вкус – ив чем угодно найдешь что-то приятное. Вот этот плафон… помнится, его какой-то китаец расписывал… Он что, по-вашему, тоже умер?

Министры, принцы и советники собрались для обсуждения ситуации, но не пришли к единому решению. Иные, во главе с принцем Ямасиро, говорили об одержимости демонами и призывали прибегнуть к помощи жрецов-синтоистов для изгнания нечистой силы. Другие, объединившиеся вокруг принца Тамура, считали, что эти ностальгические провалы в поведении императрицы можно излечить при помощи регулярного введения в организм завезенных с континента настоев.

Принцы, оба дальние родственники императрицы, решили действовать, не откладывая дела в долгий ящик. Первым в покоях императрицы появился Тамура со свертками сушеных трав. Он приказал двум слугам вскипятить воду, другим двум – приготовить все для чая. Когда приготовления завершились, принц Тамура велел доложить о себе. Он приблизился к императрице на цыпочках и забормотал еле слышно, как будто боясь разбудить стаю огнедышащих драконов:

– Ваше величество…

– М-м-м… Кто здесь?

– Это я, ваше величество, принц…

– О, наконец-то ты явился, шалунишка.

– Извините? – выпучил глаза принц Тамура.

– Умаядо, дорогой, где ты бродил? Мамочка тебя искала весь день, так беспокоилась…

– Сказать по правде, это мы о вас беспокоимся, ваше величество. Вот здесь у меня очень полезные…

– Потом, потом. У меня для тебя новость. Я собираюсь объявить двору о моем наследнике. Знаешь, кто он?

– Э-э-э…

– Ты, мой дорогой! Ты мой наследник.

– Я?

– Да, мой Умаядо. Ты этого заслуживаешь.

– Даже не знаю, ваше величество… Что ж, я уважаю вашу волю и с удовольствием взойду на престол.

– О, малыш мой. Иди сюда, мамочка даст тебе сисю.

И императрица извлекла на свет свою изуродованную возрастом грудь. При виде этой части высочайшего тела Тамура почувствовал слабость в коленках и, пролепетав какое-то оправдание, кинулся вон.

Чуть позже его сменил принц Ямасиро, сопровождаемый священником-синтоистом.

– Ваше величество, я принц…

– О, дорогой мой малыш, шалунишка, как я рада…

– Извините?

– Не волнуйся, престол твой. Ты мой наследник.

– Я? Взаправду? – И он резво обернулся к священнику. – Ты слышал? Мне нужен свидетель.

Священник бесстрастно кивнул, и принц Ямасиро поволок его за собой, возвещая радостную новость всем встречным и с удовлетворением фиксируя взглядом их почтительные поклоны. Тамура, услышав о таком обороте дела, бросился искать соперника.

– Негодяй! – закричал он, столкнувшись с Ямасиро. – Узурпатор, проходимец! Как ты посмел? Знай, что императрица провозгласила меня своим наследником!

– Бредишь, папуля! Она назначила меня, и к тому же в присутствии свидетеля.

– Засунь своих свидетелей себе в… Престол мой!

– Нет, мой!

– Мо-о-о-о-ой!

Свара разгоралась, а императрица между тем тихо преставилась со счастливой улыбкой на губах. Погребальная церемония, во время которой усопшая получила посмертное имя Суйко, прошла без инцидентов, но все заметили, с какой ненавистью глядели друг на друга принцы-соперники.

Те, кто не знаком с буддийской традицией, возможно, не подозревают о существовании мононокэ, злых духов темных лесных чащоб, пещер и гротов, ночей и сумерек. Мононокэ не упускают случая поиздеваться над смертными. Народ обычно полагает, что эта нежить держится темных уголков, но буддийские священники разъяснили, что злые духи существуют повсюду, куда не падает взгляд человека. Если ты что-то потерял, где-то заблудился или приключилась с тобой какая-то беда, значит, не обошлось без мононокэ.

После смерти императрицы мононокэ оккупировали дворец. Сначала Ямасиро заскрипел зубами по мелким камушкам, которые невидимые злыдни Подсунули ему в рисовую кашу. На следующий день статуя Будды принца Тамура оказалась изгаженной самым бессовестным образом. Затем принц Ямасиро обнаружил, что его любимый наряд искромсан в клочья. В тот же день Тамура глотнул мочи, налитой в его чайную чашку, а назавтра пришел черед Ямасиро, обнаружившего в своих сандалиях скорпионов. По настоянию советников Эмиси, сыну Умако, пришлось вмешаться в эту скандальную возню злых духов. Он пригласил обоих пострадавших принцев в свой дворец и заставил их выслушать длинную лекцию о Доброй Вере и о насаждаемых ею добродетелях. В заключение он изложил свою позицию:

– Мое мнение совершенно ясно и недвусмысленно. Трон должен принадлежать тому, кто состоит в родстве с домом Сога.

– Яснее некуда, – съязвил Ямасиро. – В нас обоих течет кровь Сога.

– Да ну? – удивился Эмиси.

– Мои мать и дядя – двоюродные брат и сестра вашего дедушки.

– А я бастард племянницы почившей императрицы, которая в свою очередь, как известно, является племянницей вашего отца.

– М-да, действительно… Женятся тут, как попало, а потом расхлебывай… Что же теперь делать?

– Я знаю, что делать, – раздался с порога сахарный голосок. В комнату вошла принцесса Кагуя. Она слегка поклонилась присутствующим, качнув своей великолепной прической.

При виде принцессы оба соперника забыли о предмете спора.

– О Великолепная Принцесса, вы прекраснее, нежели тысяча небесных божеств!

– О Чудесная Принцесса, вы притягательнее, чем все сокровища Китая!

– Знаю, знаю. Мне об этом твердят с утра до вечера. Уже начинаю к этому привыкать.

– Ты говорила, что нашла решение, – напомнил ей Эмиси, стараясь сохранять беспристрастность. – Поведай нам, Божественная Балабола-сан-тян, цветок какой мысли распустился в твоей прелестной головке.

– Очень просто. Проблема в том, что двое не могут решить, кому достанется одна вещь. Нужно добавить еще одну вещь, не менее привлекательную, и проблема решится.

– Гениально! – восхитился Тамура.

– Восхитительно придумано! – всплеснул руками Ямасиро.

– Согласен, – присоединился к ним Эмиси. – Но что это за вторая вещь, которая может быть настолько же притягательной, как имперский трон?

– Моя рука.

– Ва… ваша рука, Богоподобная, – забормотал Тамура. – Вы согласны отдать мне руку, если трон ускользнет от меня?

– Вот еще! – возмутилась Кагуя. – Не получивший моей руки будет вынужден утешаться империей. Ваше замечание оскорбительно! Сравнивать меня с какой-то там страной!

– Извините, извините, Небесная Нибельмеса-дзёси! Ваша красота заставила меня потерять голову.

– Бодхисатвенная Колдунья-си, трон Китая не стоит вас! Не обращайте внимания на этого дурака!

– Гм, я не претендую на престол, о Ведунья-Провозвестница, – вмешался Эмиси. – Может, отдадите руку мне?

– Сожалею, дорогой родственник, но игра идет между претендентами. Не будем усложнять ситуацию.

– О, где же справедливость! Могущественнейшему человеку в империи приходится…

– К черту трон! – перебил Ямасиро. – Пьянки, блево… Вашу руку, Несравненная Никчему-химэ!

– Нет, нет, я! – опомнился Тамура. – Отказываюсь от всего. Вы и только вы!

– Врет, он только о троне и болтал, пяти минут не прошло, только престолом и бредит!

– Неправда, я не о троне мечтал, а о принцессе!

– Придурок, помечтай о шести тысячах моих солдат!

– Только посмей отказаться от трона, и я выставлю девять тысяч!

– Хочешь войны? Ты ее получишь!

– И пусть! Война!

– Война!

Собравшиеся за дверьми советники, поджав губы и покачивая головами, прислушивались к возбужденным голосам в кабинете Эмиси.

– Мама дорогая! Что-то теперь будет!

Календарное лето еще не завершилось, но температура уже упала до приемлемого уровня. Влажность воздуха тоже снизилась, стало легче дышать и отпала нужда каждые десять секунд стирать пот со лба. Слегка приоткрыл окно – и в доме уже чувствуется свежее дыхание осени. В памятный день сентября многие женщины в домах Токио затопили печи, чтобы приготовить пищу для своих семейств. Но тут разверзлась земля и пламя охватило город.

Большое землетрясение эпохи Тайсё унесло более тысячи жизней. Около миллиона человек остались без крова. Самые обычные жизненные процедуры стали проблемой. Матери оплакивали погибших и пропавших дочерей, разъяренная толпа растерзала несколько сот корейских эмигрантов, а правительство, проявляя не намного больше здравого смысла, принялось перетрясать бюджеты министерств и трепать различные службы на предмет финансовой отчетности.

– О-хо-хо, и именно сейчас! – причитал старец Инукаи. – Столько лет покоя… Подумаешь, встряхнуло слегка…

– Нельзя сказать, что «слегка», – возразил адъютант. – На улицах пахнет жареным мясом.

– Да-да, пожары и поджарки, подгоревшие трупы, хрустящая корочка… Но у нас другие заботы. Тагцика сюда всю бухгалтерию, счета да отчеты. Не хватало мне обвинений в казнокрадстве.

Когда в кабинет старца Инукаи вошли проверяющие, он с помощью адъютанта уже успел загримировать документацию, нанести румяна на баланс. Инспекторы, пораженные неожиданным ажуром отчетности, на секунду потеряли дар речи, но быстро опомнились и перешли к оставшимся щекотливым вопросам.

– Государственная тайна, – отзывался Инукаи, спрятавшись за пачку фальшивых счетов. – Без ведома министерства не могу беседовать на эту тему.

– Но мы и есть министерство, – терпеливо объясняли проверяющие. – И мы должны получить ответы на кое-какие вопросы.

– Но, господа, я майор вооруженных сил и без пяти минут премьер-министр!

– Вряд ли вы станете премьер-министром без нашего положительного заключения. Бюджет заморожен.

Попавший в тупик Инукаи решил прибегнуть к проверенной тактике: валить все на других. Хитоси – главная фигура, его нужно оставить в стороне. А вот эти двое…

– Капитаны Исивара и Итагаки вертят мною как хотят Они подсовывают мне документы, а я, бедный штатский гражданин, подписываю, не глядя.

– Позвольте, вы только что сказали, что вы майор вооруженных сил.

– Майор, майор… – проворчал Инукаи. – Декорация, а по сути-то… Я их боюсь, знаете ли…

– Но, господин Инукаи…

– Они заставили меня представить их к повышению. Против моего желания. Требуют квартальных премий… Аппетит у них больше, чем у батальона походных проституток.

Инспекторы в удивлении поднимали брови. Они явно сомневались в россказнях прожженного мошенника. Оба молодых офицера славились безупречной честностью. Но у этого скользкого старикана влиятельные друзья, так что следует с ним обращаться поосторожнее. Раздосадованные оборотом, который приняла беседа, проверяющие потребовали встречи с доктором Сога, на что Инукаи с готовностью согласился.

Встречу с обязательным присутствием доктора Сога назначили на следующую неделю. Хозяин проводил гостей к автомобилю, рассыпаясь в извинениях и комплиментах. Проводив комиссию, Инукаи отдал адъютанту новые приказания: что где подделать, что уничтожить…

– И вызвать мне сюда этого дьявола Сога! Немедленно!

Землетрясение застало Хитоси в его доме в Сога. На другом берегу залива подземные толчки не причинили таких разрушений, как в столице. В его домике попрыгала мебель, кое-где отскочили перегородки, в кухне свалился на пол набор изящных ножей и топориков.

Местная полиция наведалась для порядка, убедилась, что никто не пострадал. Хитоси проводил полицейских, заверив, что с домом тоже ничего особенного не приключилось, и сообщил, что сам он собирается в Токио, проверить, не случилось ли чего с матерью и женой. После ухода полицейских он запер дом и поехал в столицу.

Женившись, Хитоси обосновался в торговом квартале Кагурадзака. В двухэтажном доме пять комнат. Вместо традиционных татами – кровати, современная кухня, керамическая ванна, газ, электричество, водопровод – все удобства. Соседи завидовали, вздыхали, глядя на хозяйство супруги Сога, но сама она чувствовала себя в этом уютном гнездышке как в тюрьме.

– Мрачно, холодно, от мамы далеко, – вздыхала она.

Но на другой день после землетрясения она встретила супруга весьма эмоционально.

– Хитоси, ты, наконец-то. Я так беспокоилась!

– Ладно, ладно, успокойся, – ворчал Хитоси. – Не трепли меня, бесполезно.

– Да нет, я так только… прикоснулась. К тому же тебя дожидаются.

Действительно, в гостиной стояли двое господ в западных костюмах. Из-за этой непривычной одежды Хитоси не сразу их признал.

– О, капитаны…

– Нет-нет, – пробормотал Исивара. – Мы в штатском.

– Тогда – господа Исивара и Итагаки. По какому поводу обеспокоились посещением?

– Визит вежливости, – не слишком убедительно пояснил Итагаки. – Проверили, не приключилось ли в вашем хозяйстве каких-либо бед и не пострадала ли ваша прелестная супруга от стихийного бедствия.

– Ваш дом хорошо выдержал удар, – добавил Исивара. – Геологи, впрочем, утверждают, что верхний город лучше переносит землетрясения, чем нижний.

Отпустив жену, Хитоси вернулся к вопросу цели визита.

– Итак, с чем пожаловали, господа?

Исивара и Итагаки мялись, не зная, с чего начать.

– Рабочий вопрос, можно сказать…

– Наш неподражаемый майор Инукаи…

– Да бросьте! – перебил Хитоси. – Этот Инукаи – подонок из подонков. Прохвост, каких мало. Ему пару башмаков доверить и то страшно.

Гости подняли брови и ни слова не возразили.

– Согласен, – выдохнул после краткой паузы Исивара. – Но вы все же его протеже. А вся эта история с шифровальной машиной – лишь прикрытие для того, чтобы можно было поглубже запустить лапу в государственную казну.

– В этом я с вами не согласен. Я твердо намерен выпустить лучшую в мире машину. Еще немного ассигнований…

– Еще ассигнований? Но ведь и так уже сколько денег спущено на этот проект!

– Инфраструктура, без нее никак. К тому же родственники со стороны жены внесли изрядную долю. Половину средств. Но теперь Мицубиси прекратила финансирование.

– Однако старая лиса продолжает стричь министерство. Прошло уже почти четыре года, а никто еще не видел ни шестеренки от вашей машины. Этим объясняются наши сомнения.

– И наши опасения, – добавил Итагаки. – Подрываются благородные основы, подвергаются опасности традиционные ценности империи.

Эти двое пристали к армии, как другие ищут прибежища в религии. Реставрация империи и связанные с нею политические передряги многих оставили у разбитого корыта. Обманувшиеся в своих ожиданиях, неспособные усвоить новые правила игры, обедневшие обломки древних родов выплеснулись на улицы. Их дети обращались к армии, способной дать возможность роста, возможность выжить в изменившихся условиях.

В японской армии, как и в любой другой, царили неразбериха, некомпетентность, кумовство. Но те, кто хотел верить в идеалы, предпочитали не замечать происходившего «под носом», чтобы иметь возможность обоснованно критиковать происходящее «под лесом», где-то там, вдалеке. Стремясь сохранить в неприкосновенности «нетленные ценности», «дух Ямато», они относились с презрением к сильным мира сего, возвеличенных режимом, который были призваны защищать.

– Я и раньше политиков презирал, но с тех пор как пришлось познакомиться с этой гнидой, у меня рука тянется к мечу.

– Оружие пачкать… – криво усмехнулся Итагаки. – Штык ему в задницу.

Хитоси тоже усмехнулся. Эти двое военных внушали доверие. В них не было ни следа всеобщего низкопоклонства перед Западом. Уже дважды бледнолицые западные скоты лишили Японию плодов заслуженной победы. «В интересах мира во всем мире», видишь ли. Не тронь Китая, не истощи Россию – все во имя мира! Блажь собачья! Запад всегда был врагом Японии, и точка. И ни к чему копировать этих белых обезьян. Когда у нас дела плохи, они нос воротят, а чуть только повернулось к лучшему – они тут как тут, подавай дивиденды!

– Если бы у власти не стояло такое жулье, как Инукаи, страна не оказалась бы в столь плачевном положении.

– Что касается этого старого жулика, – Исивара понизил голос, – назначена комиссия министерства обороны. И уже посетила его. О чем говорили – не знаю, но от него можно ждать любой гадости.

Предупредив Хитоси, посетители откланялись. Примерная супруга, дочь Ивасаки, проводила их до двери, кланяясь и извиняясь. Вернувшись к мужу, она пожаловалась, что гости не предупредили о своем визите, и поинтересовалась, зачем они приходили.

Не отвечая ни слова, Хитоси поднялся в свою комнату. У него не было ни малейшего желания обсуждать разговор с женой. Она уже забыла, когда он с нею в последний раз разговаривал.

– Сжальтесь, о сжальтесь над старым больным человеком!

Инукаи, кряхтя, опустился на колени, наслаждаясь своим клоунским талантом. Он ощущал, что молодой доктор у него в кулаке. Этого мнения Хитоси, впрочем, вовсе не разделял.

– Значит, я должен предать офицеров?

– Какое предательство, о чем вы говорите? К чему эти трескучие фразы? Ох, молодежь, молодежь… Любите вы все усложнять. После землетрясения министерство решило пролить кровь, покатятся головы. Это идиотизм, но тут ничего не поделаешь. Так что выбирайте, ваша голова или этих двух солдафонов.

– А почему не ваша?

– Да что вы! Такая карьера, безупречный послужной список, влиятельные друзья, благородные идеи… Я выше всяких подозрений!

– О вас болтают очень много, но расходятся лишь в том, сколько вы наворовали. Одни говорят, что тысячи, другие – что сотни тысяч. Некоторые подозревают, что истина еще мрачнее.

– Истина, истина… С возрастом становишься мудрее и понимаешь, что истина – понятие расплывчатое, неопределенное и даже обманчивое. Что ж, я от денег не отворачиваюсь. Оперативное перераспределение согласно насущным потребностям… Я не торгую автомобилями, но поддерживаю хрупкую, развивающуюся отрасль. Я не трачу денег на дорогих сучек, но помогаю талантливым новичкам. Во всей стране представляют интерес лишь несколько талантов вроде вас. Кроме того, к сожалению… – Он скорбно вздохнул. – К сожалению, с ваших позиций читать мне лекции на темы морали… – Он еще раз вздохнул, протянул руку к ящику и неспешно извлек из него несколько фотоснимков. – Немного, но что-то. Желаете взглянуть?

Не дожидаясь ответа, старец Инукаи протянул фото Хитоси. Неизвестный фотограф запечатлел молодого доктора на пороге его дома в Сога в компании девочки-подростка. Юная особа вцепилась в спутника обеими изящными ручками и восторженно заглядывала ему в глаза.

– Сразу видно, что она в вас влюблена. Завидую, – поддразнивал Инукаи. – Ну, еще бы, вы мужчина видный. И платить не надо.

– Откуда это у вас?

– Нескромный вопрос. А впрочем… Мне скрывать нечего. Один из моих агентов должен был сфотографировать наш заводишко в Сога, где мы, может быть, начнем все-таки штамповать ваши машины. Не подумайте плохого, я вовсе не продаю наших военных секретов трем… нет, четырем иностранным державам, которые хотели бы их заполучить. И планов ваших я никому не продавал. Просто часть копий куда-то непонятным образом исчезла. Но это просто лирическое отступление. У меня этих копий навалом.

Хитоси возвел взгляд к небесам, а старый каналья продолжил:

– Так вот, по дороге к фабрике мой фотограф заметил вас и сообразил сделать снимок на память. Я его наградил небольшой премией за догадливость. Небольшой, чтобы не баловать.

– Это все?

– И этого хватит. Кстати, я лично вас не осуждаю. Молодая кровь, свежая плоть. Все мы люди, а люди не без слабостей. Но ваша супруга может придерживаться и иного мнения. О, у женщин ревность – природа и профессия, если можно так выразиться. Если боги наградили вашу супругу характером кротким и незлобивым, она ограничится тем, что выцарапает вам глаза, хе-хе…

Обессиленный Хитоси опустился на стул, а старый шантажист продолжал:

– Так что супруга – еще полбеды. А вот ее родители, могучий папаша, брат… А ректор университета…

– Вы гнусная тварь! – прошипел Хитоси, сверля собеседника глазами.

– Не спорю, молодой человек, полностью с вами согласен. Только тем и утешаюсь, что есть на свете твари много гнуснее, чем я.

«…Абеляр, Буль, Хрисипп, Дигнага, Эйлер, Фреге, Гангеша, Гилберт, Инуэ, Джевонс, Канада, Лейбниц, Моксакарагупта, Николь, Оккам, Пеано, Ки, роскелин, Сридхара, Теофраст, Удаяна, Вакаспати-мисра, Уайтхед, Сюань-цзан, Ямада, Зермело, чтобы назвать лишь нескольких.

Сюань-цзан тайком покинул Китай – это преступление в те времена каралось смертной казнью, – чтобы выкрасть из священной Индии несколько сотен книг. Тихо Браге, похищенный в детстве, потерял нос на дуэли. Улугбек убит одним из своих сыновей. Лавуазье обезглавлен на гильотине, Оккам изгнан, Ван Ху распылен в пространстве, Больцман покончил жизнь самоубийством, Абеляра любовь к прекрасной Элоизе довела до плачевного состояния, Казан Ватанабэ за попытки перевести иностранные книги лишился головы. Что касается Нильса Бора, то он компоновал свою докторскую в раздевалках датской футбольной сборной.

К ученым применимо множество штампов, и не последний из них – искатели приключений, сорвиголовы, готовые на любой риск. Их одержимость соответствует свободе полета мысли. Отсюда и едкость полемики, ожесточенное соперничество. Средневековые свары вокруг универсалий, индийские споры о дефинициях, современные препирательства по вопросу выбора…

Грамматика признана основой науки – и вокруг слова вспыхнули споры, дебаты о природе слова. Бескомпромиссная Римско-католическая церковь уже осудила ереси и упорядочила Вселенную. Для нее представляется бесспорным факт создания Богом мира с помощью Слова, что автоматически сопоставляет со словом реальность. Но в молодых университетах, стремящихся к автономии, продолжаются споры вокруг устоявшихся догм.

Буддисты против брахманистов, локаятики против джайнистов – Индия становится ареной бурной полемики. В университете Наланда буддисты учат, что чувственный мир – всего лишь иллюзия. Отсюда с неизбежностью следует, что если предмет не обладает реальностью, то ею не обладает и определяющее его слово. Учение Абхидхармы дает примеры очевидных следствий очевидных причин. Дым от огня наряду с НЕдымом от НЕогня. Речь идет не об иллюстрациях, а о доказательствах. В глазах буддистов эти примеры, как негативные, так и позитивные, представляют собой центр тяжести их аргументации.

Стадо коз, корзина яблок, волосы подмышечной впадины – для теории множество все едино. Математика как основа науки сменяет грамматику, и теперь центр тяжести полемики перемещается на природу чисел. Острота споров при этом не ослабевает. Кантор, один из отцов теории множеств, мог и не увидеть своих трудов опубликованными. Принцип, подтверждающий возможность нахождения конечной бесконечности, допускает реальность цифровых сущностей, нанося удар по основам современной науки, сделавшим возможным ее расцвет, начиная со Средневековья.

На холмах Парижа Абеляр затрагивает догматы христианства. Запад входит в новое тысячелетие, философия переходит с греческого на латынь. Кропотливая работа по переводу затрудняется ограниченностью, свойственной каждому существующему языку. Подрывается убежденность в божественной природе слова. Абеляр, для которого наука и религия представляют собой нерушимое единство, примиряет свои знания и свою веру. Слову соответствует реальность, но реальность не физическая, заключает он.

Реальности не существует, утверждают буддисты Наланды. Ничто из воспринимаемого нами не является истинным. Постулируя физический мир как продукт сознания, Дигнага, наиболее яркий мыслитель Наланды. заключил, что это относится и к дюжине цепей греховных. При помощи этого сознания можно также постичь учение Будды и его истину. Случайности не существует, любое событие, даже если оно кажется случайным, предопределено, абсолютно детерминировано. Этот пример не является иллюстрацией, но представляет собой теорию; без конкретного предмета, с нею сопоставленного, абстрактная идея не имеет никакого смысла.

Без некоторой доли метафизики математика необъяснима, заявил Кантор и этой мыслью возмутил современников, которые обвиняли его в безверии и блуждании духа. Они отмечали, что эта невероятная его бесконечная величина есть лишь слишком большая конечная либо слишком малая для неопосредованного определения при помощи разума. В сообществе, верящем в объяснимую Вселенную, постижимую разумом, всякий мистицизм, связанный с математикой, вызывал неприятие. Кантор признавал некоторую эксцентричность своей теории множеств и с течением времени отказался от некоторых словесных излишеств, сделав свой словарь менее запутанным.

За смущенной сдержанностью Парижа последовала тихая непочтительность Оксфорда. Оккам, намного более радикальный, нежели Абеляр, отверг защищаемый церковью реализм. Он утверждал, что слово есть некоторое общественное соглашение, определяемое словоупотреблением, что божественное волеизъявление не может противоречить людским языковым нормам, попутно предлагая Папе поменьше запускать лапу в кассу и в науку. Лингвистический спор превратился в политический скандал, Оккам пал жертвой гнева понтифика. Его отлучили от церкви, изгнали, но свою лепту в закат церкви он внес.

Буддизм между тем медленно угасал. В Индии, в Центральной Азии, а затем и в Китае Добрая Вера истиралась, исчерпав духовные ресурсы. И не в результате преследований или вытеснения другими верованиями, а просто потому, что собственные последователи охладели к ней, так как не знали, каким образом такое учение использовать. Нелегко поддерживать интерес к системе, проповедующей полную отрешенность. Обществу приходилось выбирать между медленным разжижением совести и непрерывностью жизни.

Этот выбор, объясняет Зермело, взявшийся продолжить труды Кантора – за свой счет, с твердым намерением не дать сбить себя с курса, – этот выбор лишен каких-либо противоречий. Принципу сходства он предпочитает принцип эквивалентности. Объект не определяется однозначно, а может восприниматься в различных ипостасях. Например, красное яблоко может быть включено как в множество «фрукты», так и в множество «красные предметы».

Француз Пуанкаре с высот своего авторитета мог утверждать, что определение по сути своей исключительно, на что Зермело возразил, что, если допустить такую позицию, определение становится непреложным, а наука – невозможной.

Выбор числа, выбор слова, подвергающие сомнению основополагающие принципы, наталкивают науку на ее собственные пределы. Как предчувствовал Лейбниц, человеческий разум не может охватить Вселенную в ее совокупности».

Волосы мамаши Сога потеряли былой лоск, но сына она встретила с прежним радушием. Округ Асакуса, часть нижнего города, жестоко пострадал от землетрясения. Канализация разрушена, на улицах громадные лужи. Кое-где в небо еще поднимается дым, показывая, что не все пожары потушены. Несмотря на разрушения, в проулках уже играют дети. Прыгают по лужам, возятся с головешками. Торопясь домой, Хитоси не обращал на них внимания.

– Вот спасибо, что пришел, поможешь лавку привести в порядок.

И мамаша Сога деловито оправила передник. Хитоси внимательно осмотрел дом, оценивая нанесенный землетрясением ущерб.

– Могло быть намного хуже, – заключил он. – Тебе повезло больше, чем соседям.

– Да, печь и стены у нас крепкие. Несколько трещин… Я уже и раньше подумывала о ремонте. Теперь откладывать нельзя. Тут подмазать, там покрасить – и лавка как новая.

– Ты все такая же энергичная. Сто лет проживешь.

– Я того же мнения. А как у тебя дела?

– Университет. Логика да религия, тот же курс.

– Ну, в этом я ничего не понимаю. Расскажи-ка лучше о своей сверхсекретной машине, о которой военные велят молчать. От матери-то ничего не скроешь.

– К сожалению, денег больше не дают.

– Ты больше не работаешь на армию?

– Скажем так: мой начальник крепко получил по рукам.

– Этот старый жулик Инукака? Мастер болтать…

– Болтлив… что ж, это у него возрастное. В общем, пока ни начальника, ни машины. Но еще не все потеряно. Контакты у меня сохранились. И еще один проект наклевывается. Для того чтобы подбодрить население после катастрофы, мы с местной администрацией и храмовыми священниками решили устроить большой праздник.

– Ха! Опять твой чертов храм у черта на куличках.

– Матушка, это ведь честь нашего имени, традиции дома Сога. Воссоздание исторических ценностей.

– Э-э, снова завел пустую болтовню… Пора бы и повзрослеть!

– Пустую болтовню?

Хитоси извлек из сумки толстые пачки денег и потряс ими в воздухе.

– Миллионы!

Глаза матери, казалось, сейчас выпрыгнут из орбит.

– Откуда такие деньги? – залопотала она.

– Я член оргкомитета фестиваля. Я получаю половину аренды от торговцев, долю от храмовых пожертвований, долю от продаж.

Мамаша Сога отвела глаза от денег и криво усмехнулась:

– А я-то считала тебя скромным профессором, который только и умеет, что долбить лбы бедным студентам да усыплять их на лекциях. Проморгала я тебя, сынок. Не заметила, как вырос.

Нельзя сказать, что она не видела изменений в характере сына, его озлобленности, категоричности в суждениях, неразборчивости в выборе средств. Она даже допускала, что Хитоси сам устроил ловушку своему престарелому начальнику. Вздохнув, мамаша Сога решила не портить себе кровь горькими думами и сосредоточилась на выборе краски и обоев для ремонта.

– Поговаривают, что старый Инукаи вот-вот станет премьером, – пустил пробный шар Хитоси.

Папаша Ивасаки подпрыгнул, судорожно вцепившись в подлокотники кресла, и нервно сглотнул.

– Никогда! – отрезал патриарх дзайбацу Мицубиси. – Через мой труп! – И несколько спокойнее добавил: – Либерал во главе правительства… О, времена!

– Но это не пустая болтовня, – продолжил Хитоси. – Серьезные люди так считают.

– Гм… – Взгляд Ивасаки сосредоточился на какой-то неопределенной точке далеко за противоположной стеной. – Такого вора, как этот Ин-дуккаи, еще земля не порождала. Общеизвестный факт.

– Однако доказательства отсутствуют, вот в чем проблема. Этот господин всегда умудрялся выкрутиться, выбраться сухим из воды.

– Ничего, подмочим. Сфабрикуем все нужные улики, в доказательствах недостатка не будет. Сошьем толстое досье. Х-ха! Если этот подонок станет премьером, я сменю родину, расу и религию.

Через несколько недель после великого землетрясения вокруг старца Инукаи разразился грандиозный скандал. Публику засыпали пикантными подробностями. Руководство страны, опасаясь далеко идущих последствий, обратилось к издателям газет с просьбой умерить разоблачительный пыл. Не без основания опасались, что старец в своем падении зацепит нерушимые столпы и повредит незыблемые основы.

– Господин Инукаи, в рапорте, представленном заслуживающими всяческого доверия капитанами Исивара и Итагаки, указывается, что вы лично несете ответственность за катастрофическое землетрясение. Ужасное преступление, совершенное финансируемой вами группой подрывных элементов с целью свергнуть правительство! Его императорское величество был сброшен подземным толчком с тронного кресла и шлепнулся, извините, задом об пол.

– К счастью, его величество, вопреки распускаемым вашими агитаторами слухам о его психическом состоянии, в два счета оправился. Но рапорт тем не менее заслуживает серьезного рассмотрения.

– В нем имеется также пункт, касающийся ваших противоестественных наклонностей. Это отвратительно!

Старец не успевал отбиваться от обрушиваемых на него обвинений.

Контрманевр доктора Сога возымел желаемое действие. До самого конца Хитоси делал вид, что шантаж его подавил, уничтожил; он вздыхал и опускал взгляд перед старцем Инукаи. А за это время был подготовлен столь грозный, хотя и несколько невразумительный рапорт капитанов.

– Правдоподобие – не главное, – объяснил Хитоси военным. – Как раз неправдоподобное люди схватывают легче всего, бурлеск и гротеск хватают их за уши и не отпускают.

Усилиями господина Ивасаки появились на свет не менее отягчающие документы, хотя и не столь неправдоподобные: сфабрикованные, но основанные на фактах. Досье в восемь сотен страниц вручили лично премьер-министру, который затребовал и получил от императора санкцию на немедленное отстранение Инукаи от всех официальных должностей. Два десятка полицейских полдня упаковывали конфискованные документы из кабинета штатского майора, включая и конверт со злосчастными фотоснимками.

О премьерском кресле пришлось забыть навсегда. На вышвырнутого со всех постов старца наложили финансовые санкции. Ему пришлось униженно умолять монарха о прощении. Дело, естественно, свернули, Инукаи сосредоточился на своей политической партии, пытаясь хоть как-то отомстить за унижение. Однако его антивоенные и антинаучные филиппики остались неуслышанными. Сторонники один за другим оставляли его, и в течение нескольких месяцев о нем все уже прочно забыли.

Хитоси отпраздновал победу над грозным противником в обществе тестя, приказавшего по этому случаю откупорить бутылку токайского. Этот напиток молодой человек попробовал впервые в жизни. Он даже проворчал, что эти западные кретины на что-то все-таки способны… Не на многое, конечно… На одну-две вещи… На одну-две вещи, повторил он, раскрасневшись от вина. Мамаша и дочь Ивасаки наслаждались лицезрением дорогих мужей, улыбались слугам, прикладывались к своим чашкам. Мужья увлеклись обсуждением политических перспектив, и дамы удалились наверх.

– Твой идиот-муж, оказывается, вовсе не такой уж идиот, – улыбнулась дочери мамаша Ивасаки, придерживая ее под руку. – И отец, похоже, того же мнения. – Она поставила чашку на столик и сменила тему: – Дорогая, когда же я наконец стану бабушкой? Четыре года ты замужем. Как детей делают, вы давно знаете, так в чем же дело?

Дочь опустила взгляд в чашку. Улыбка исчезла с ее лица.

– Займи свой живот полезным делом, – продолжала мать. – Какой толк наполнять его, если оттуда ничего, кроме дерьма, не выходит?

Особа весьма утонченно воспитанная, супруга Сога не могла сообщить матери, что все эти годы, начиная с больницы, Хитоси не прикоснулся к ней. Что она проводит дни и ночи в своей спальне, проливая слезы, сама себя жалея.

Назад: 2

Дальше: 4