Глава 5
Желанная встреча
Первую половину дня я посвятил письму. Хотелось отписать любимой женщине что-то душевное, проникновенное, достучаться до глубин девичьего сердца. Но слова получались какие-то казенные, скучные, отражавшие бледной тенью все то, что творилось у меня на душе. Однако поделать ничего не мог, запечатав конверт, я потопал на почту.
На полдороге мне повстречался почтальон Матвеич, как всегда с кожаной сумкой через плечо. Почтальоном он работал в поселке уже лет тридцать без малого, хотя, как и подавляющее большинство поселковых мужиков, был некогда охотником. Просто однажды в один день повесил на стену ружье, заявив, что совершил свой последний выстрел. И это в самом сердце глухой тайги, где пятилетний ребенок с ружьем в руках уже считается добытчиком! Просто так в тайге от ружья не отказываются, для этого должны быть серьезные причины. И она имелась: во время охоты он застрелил своего друга. В обстоятельствах случившегося разбирались сами охотники и посчитали – Матвеич не виновен, произошла роковая случайность, тот сам полез под выстрел! Однако Матвеич вины с себя не снял и с прежним ремеслом завязал навсегда. Детям своего друга помогал до тех самых пор, пока они не стали самостоятельными. А на своем стареньком, видавшем виды велосипеде вот уже который десяток лет развозил односельчанам письма.
– На ловца и зверь бежит! – радостно воскликнул Матвеич.
– А что такое? – я невольно приостановился.
На его длинной худющей шее был виден старый шрам, заросший густой щетиной, – печальная память о встрече с волками в одну из суровых и голодных зим. Каким-то чудом Матвеичу удалось доползти до поселка, где его, уже обессиленного, окровавленного, почти в бессознательном состоянии, подобрали односельчане. Биография у нынешнего почтальона была большая, ему было что вспомнить. Вот только о своих охотничьих подвигах он предпочитал не распространяться.
– Телеграмма тебе пришла! Я уж думал, что не застану тебя здесь. Хорошо, что остался, а так пришлось бы к тебе на заимку колесить. А мне еще аккумулятор на своей ласточке нужно перебрать.
– Что за телеграмма? – спросил я и почувствовал, что голос предательски подсел.
– А ты сам почитай, – хитро прищурился Матвеич, протягивая бумагу.
«Больше ждать не могу, ужасно соскучилась. Выезжаю немедленно! Жди меня. Прибуду ближайшим поездом. Номер вагона пока не знаю».
Видно, так чувствует себя оглушенная в воде рыба: ни сказать, ни воспротивиться. Просто лежишь себе кверху брюхом и беспомощно шевелишь губами.
– Похоже, парень, что ты и не рад телеграмме, – обескураженно произнес Матвеич. – Случилось что-нибудь?
– Нет, Матвеич, все в порядке. Жена собирается приехать.
– Ну и славно!
– Ты так думаешь?
Матвеич неодобрительно покачал головой:
– Тут вас молодых и не разберешь… Не знаю, что у вас там на уме. Если бы ко мне такая дивчина приехала, так я бы от радости с велосипеда упал. А у вас тут все не слава богу. Ладно, дела у меня. Поеду! – и, нажав на педали, заколесил по подсохшей грязи.
Оставаться в поселке не имело смысла. Следовало вернуться на свою заимку и хоть как-то подготовиться к предстоящей встрече с хозяйкой. Ближайший поезд прибудет на нашу станцию только завтра в полдень, так что время у меня еще оставалось не только прибраться, но и встретить Надежду. К Аркаше нужно заглянуть, предупредить, что ухожу. А то невесть о чем подумает.
Вернувшись в избу, рассказал Аркадию о присланной телеграмме.
Известие о скором приезде Надежды Аркаша встретил довольной улыбкой.
– Ну вот, наконец-то! Как говорится, прощай холостяцкая жизнь! Знаешь, Тимофей, рад за тебя, очень рад! Все-таки женатый человек, это совсем другое дело, а то шарахаешься по поселку бобылем как неприкаянный. Вот только одного я тебя отпустить не могу, сам понимаешь, после того, что произошло… Всякое может случиться. Медведь – зверь хитрый, коварный, он может и по дороге тебя где-нибудь поджидать. А подкрадывается он, сам знаешь как – даже тростина не шелохнется!
В словах Аркадия была своя сермяжная правда. После вчерашнего дождя вода в реке поднялась, машина не проедет, пройти можно было только пешком. Небольшой отрезок до моей избушки предстояло топать в высокой траве – весьма опасное место, для медведя густая растительность – самый настоящий дом, и перехитрить его здесь просто невозможно. Именно такие участки медведи-людоеды используют для нападения: подкрадываются неслышно, чаще всего сзади, и не спастись, даже если будешь вооружен автоматом.
– Хорошо, – после некоторого колебания согласился я, прекрасно понимая, что от Антошки можно ожидать чего угодно. – Вот только у меня к тебе будет условие.
– Какое? – в некотором ожидании уставился на меня Аркадий.
– Ночуем у меня, а как только вода спадет, так я тебя отвезу на машине обратно в поселок. Договорились?
– Подходит, – в довольной улыбке расплылся Аркадий. – Вот только, чтобы не на сухую перетирать, нужно с собой какое-нибудь горячительное прихватить.
– Не нужно ничего брать, у меня брага в сарае отстоялась. Подойдет?
– В самый раз, – улыбка Аркадия сделалась довольной и широкой. Брагу он любил. – Не заскучаем!
До моей заимки добрались быстро и без приключений. До леса нас подвез грузовик, а дальше через небольшой лесной отрезок подбросил вездеход геологов. Так что оставшиеся три километра мы прошагали бодро и в приподнятом расположении духа. А тут и солнце выглянуло из-за облаков, поднимая настроение на больший градус.
Приблизившись, осторожно осмотрели территорию. Ничего такого, что могло бы свидетельствовать о враждебном вторжении. Хотелось верить, что отныне Антошка будет обходить мой дом стороной. Но что-то подсказывало: неприятности ожидают где-то поблизости. Вот только как бы их вовремя распознать, чтобы успеть предотвратить.
Прошли в избу. Сухую, просторную, удобную.
– А знаешь, я теперь понимаю, почему ты в поселок не хочешь возвращаться.
– Почему же? – спросил я, не удивляясь вопросу.
– Ты здесь полный хозяин! Соседей нет, никто тебе особенно не досаждает. Поступаешь, как хочешь.
– Все так.
– А у меня все по-другому, хотя у нас поселок и небольшой, но за день столько отвратительных рож повидаешь, что хоть в тайгу отправляйся! После всего этого мне медведи милее!
– Пожалуйста, – охотно подхватил я тему, – места у меня хватит, перебирайся! Можешь занимать соседнюю комнату.
– Надо подумать… Вот, к примеру, иду я вчера в магазин, а мне Лизка топает навстречу, соседка моя, и говорит: «Что, опять за беленькой пошел? Что-то ты зачастил в магазин, как жена уехала». Вот я и хочу спросить, ей-то что за дело?! Пускай за своим муженьком смотрит! Он не меньше моего пьет! А вот тебя словом никто не попрекнет, хоть упейся! Ну, давай, доставай брагу! Чего это мы на сухую все перетираем? Совсем разговор не вяжется.
– Хорошо, – с удовольствием согласился я. – Она у меня в сарае, сейчас принесу, а ты пока будь тут за хозяина, давай колбаски порежь. Возьми сало на подоконнике, а на полочке у меня огурчики маринованные с помидорами стоят. Хлеба не забудь! Распоряжайся! Привыкай! Кстати, а борща хочешь? Он у меня наваристый получился.
– Не откажусь.
– На кухне на столе стоит.
– Неплохо ты устроился, – похвалил Аркадий. – Признавайся, кто тебе борщи варит?
– Как-то сам справляюсь. Дело нехитрое.
Распахнув дверь, я вышел во двор. Наступило вечернее время, в лесу заметно похолодало, с севера потянул пронизывающий неприятный ветерок, старался забраться под полы куртки. Наметился перелом лета. Так что скоро придется одеваться во что-нибудь более теплое.
Запахнув на груди рубашку, я затопал к сараю, где у меня хранилась брага. Уже приблизившись к порогу, неожиданно увидел, что дверь слегка приоткрыта. Свой дом я не запирал в силу многолетней привычки, да и не принято у нас было как-то в поселке. Достаточно всего-то подставить полено под дверь, чтобы нежданно явившиеся гости могли понять, что хозяин отсутствует, сарай я и вовсе не припирал, лишь слегка стягивал проволокой замочные дужки. Но в этот раз алюминиевая проволока валялась на земле поломанной, как если бы кто-то особенно нетерпеливый, не удосужившись раскрутить мой импровизированный замок, просто сорвал ее с петель.
– Что за дела? – невольно вырвалось удивление.
Распахнув дверь, я едва не воскликнул от неожиданности: на дощатом, грубо струганном полу, растянувшись во весь свой немалый рост, лежал медведь Антошка, которого я тотчас узнал по белесому загривку. Причем он не просто возлежал, а дрыхнул глубоким сном праведника, крепко обпившись ядреной и невероятно хмельной браги. Бидоны и посуда, в которой хранилась брага, были хаотично разбросаны по полу, а флягу, изрядно помятую, он во сне прижимал к себе, как это делает алкоголик с бутылкой водки, опасаясь лишиться самого сокровенного.
Медведь не отреагировал ни на стук открываемой двери, ни на мое внезапное появление, а лишь счастливо похрапывал, пуская на темный пол липкую длинную слюну.
Пришло осознание, что если медведь вдруг проснется, то у меня не останется ни одного шанса выбраться из сарая живым. По спине пробежали неприятные мурашки.
Антошка был огромным медведем, а, раскинувшись на полу во весь свой немалый рост, выглядел еще более внушительным. Неожиданно пошевелившись, топтыгин зацепил лапой мою ногу и вновь погрузился в глубокий хмельной сон. Завтра с похмелья у него будет трещать голова, вот только опохмелиться ему будет нечем – вся брага была выпита, а то, что не вошло в желудок, щедро залило пол.
Стараясь не разбудить медведя нечаянным скрипом половицы, я продолжал отступать к двери, поглядывая на его огромную голову и черную вытянутую морду. Антошка всецело находился в стране грез: продолжал пускать длинную и липкую слюну, буквально заливавшую весь пол, слегка причмокивая. Протяжно и предательски проскрипела половица, всецело выдавая мое присутствие. Однако медведю подобная музыка пришлась по душе, он что-то одобрительно протянул во сне, чуток повернулся, показав мне свою широкую мохнатую спину, на какое-то мгновение приоткрыл рот, обнажив свои длинные, чуток желтоватые клыки, и, негромко хрюкнув, вновь погрузился в глубокие и приятные грезы.
Неожиданно дверь в сарай с громким стуком распахнулась.
– Чего ты там пропал? Я уже ждать устал, – негодующе заговорил Аркадий. – А может, тебе для меня браги жалко? А духан-то какой знатный! На весь двор тянет! Ты здесь сам, что ли, решил распробовать?
– Тише, – произнес я, прикладывая палец к губам. – Здесь медведь.
Увидев лежащего на полу медведя, он мгновенно умолк. Расширенные глаза выражали полнейший ужас. Все слова, что он знал, были прочно забыты, но еще оставался широкий спектр междометий, и Аркадий беспомощно протянул:
– Эээ… Ууу… Ааа… Так это же медведь, – наконец, вздохнул Аркадий. – Так что же он здесь делает?
– Решил немного передохнуть, – ответил я, поглядывая на Антошку, продолжавшего похрапывать. По тому, как он крепко спал, слегка причмокивая, несложно было догадаться, что ему снилась широкая бражья река с медовыми берегами.
– Так ты его того… уделал, что ли? – недоверчиво спросил Аркадий, поглядывая на медведя. От увиденного приятель малость ошалел, лицо покрылось румянцем, но в глазах оставалась живость.
– Как ты догадался? Вот видишь, чугунная сковородка в углу лежит?
– Ну?
– Вот я этой сковородкой его по башке треснул. Он до сих пор очухаться не может.
– Ты силен, бродяга, – уважительно протянул Аркадий. – Если бы мне про такое кто-нибудь сказал, так я бы ни за что не поверил. Как это тебе удалось?
– Сам не знаю. Возможно, рука у меня тяжелая.
– У меня бы точно не получилось, дрогнула бы рука. Так может его того?..
– Чего того?
– Пришибить, пока он в чувство не пришел.
На какое-то мгновение Антошка открыл глаза, заставив невольно замереть нас от животного страха. Но плотная хмельная пелена, застилавшая его глаза, не давала увидеть даже на расстоянии вытянутой лапы. Пробурчав что-то невразумительное, медведь вольготно распластался, оттеснив меня задними ногами подальше к двери.
– Знаешь, Тимоха, а мне почему-то кажется, что он на пьяного медведя очень смахивает.
– Как ты догадался?
– Ну-у… Я веду себя точно так же, когда перепью.
– Все так. Браги он обпился, вот и лежит здесь.
– А чего же он в лес-то не ушел?
– Видно, ему здесь больше нравится.
– Теперь понятно, почему брагой весь пол залит. Духан-то знатный, чую, – подтвердил Аркадий. – Вот медвежья рожа, не столько пил, сколько пролил! – не на шутку осерчал мой приятель. – Что за натура у него такая, даже здесь умудрился нашкодить. Теперь на сухую придется перетирать!
– Ничего, чаем как-нибудь разбавим.
Аркадий лишь отмахнулся. Остаток дня без браги представлялся ему безнадежно потерянным.
– Ну, я пошел, – выскользнул он за дверь.
Я невольно подивился:
– Куда?
– Как куда? За ружьишком, конечно! – уверенно сказал Аркаша. – Или ты предлагаешь задушить этого людоеда голыми руками, пока он спит?
– Задушить, конечно, не получится…
– Ну, чего стоишь? Потопали!
Аркадий скорым шагом заторопился к избушке, стараясь не шуметь, ступил на порог и открыл дверь. Трудно сказать, что именно не позволило мне зашагать следом за Аркашей. Может, чувство вины перед медведем? Обпившийся, хмельной, распластанный, изнеженный, он выглядел весьма доступной добычей – достаточно было только приладить ствол винтовки к его виску и выстрелить. Для этого не нужно было ни отваги, ни смелости, ни крепкой руки, ни мастеровитости, что так отличает опытного промысловика от прочих охотников. Зато медведь, спящий в берлоге, совершенно иной, он не похож на того, которого я видел сейчас: тот чуткий, реагирует на каждый шорох и крайне опасен, потому что берлога – его дом. Никогда не знаешь, с какой стороны зверь может выскочить и напасть. Очень часто медведь набрасывается сзади, и пощады уже не жди! Медведь вообще не знает, что такое жалость. А этот, что сейчас лежал на полу, совершенно не реагировал на внешние раздражители, пребывал во хмелю, видел какие-то свои медвежьи сны, совершенно не подозревая о том, что костлявая крепко держит его за мохнатую шкирку. Да что там говорить – ему можно было просто перерезать глотку безо всякого риска! А если это так, то это уже не охота, а откровенное убийство. Даже такой страшный зверь, как Антошка, достоин честного поединка.
– Антошка, вставай, – негромко произнес я. – Иди прочь! Пока тебя здесь не бабахнули…
Глаза у медведя оставались закрытыми, вот только уши чуток дрогнули, среагировав на звук.
– Вставай, если не хочешь, чтобы тебя здесь зарезали, как пьяную скотину! – произнес я уже громче. – Ты меня пощадил, и я возвращаю тебе должок. Так что мы теперь в расчете!
Медведь плотно прижал уши к голове, а потом разлепил глаза. Можно было только догадываться, что сейчас творится в его звериной башке: перед глазами расплывались все предметы, и требовалось время, чтобы сфокусироваться на чем-то одном. Кажется, он пытался угадать источник звука, чего ему никак не удавалось.
Наконец, медведь пошевелился, тряхнул крупной мохнатой головой и не без труда поднялся на короткие толстые лапы. Неожиданно его повело, животное качнулось, но устояло на месте (окажись у него меньшее количество лап, так он вновь растянулся бы на полу, залитом душистой брагой).
Пятясь, я выбрался во двор. Медведь, слегка покачивая крупной мохнатой головой, шагал следом. Приподняв длинную черную морду, шумно вдохнул в себя сладковатый бражный дух и слегка оскалил пасть. Один прыжок – и у меня не будет ни одного шанса на спасение. Под пристальным медвежьим взором хотелось сжаться до размеров мыши, сделаться совершенно невидимым. Самое главное – не поддаться панике, не пуститься наутек, подставив зверю незащищенную спину. Вот тогда в нем сработает инстинкт охотника, и он бросится следом. Ему достаточно будет ударить раз тяжелой когтистой лапой, чтобы мне уже никогда не подняться.
Но Антошка вдруг потерял ко мне всякий интерес. Энергично закачал головой, как если бы хотел избавиться от щемящей черепной боли, и потопал в распахнутую дверь. Выбравшись из сарая, приостановился, смерил меня долгим выразительным взглядом, как если бы хотел сказать: «Не до тебя сейчас! Потом поговорим, мы еще с тобой встретимся». И потопал в сторону поваленной изгороди.
Мягко, несмотря на свои внушительные размеры, перепрыгнул через полозья, лежавшие в углу двора, уверенно прошелся по лежавшему бревну. Постоял у самой кромки леса в какой-то неопределенной задумчивости. Мне даже подумалось, что медведь может обернуться. Но ничего такого не произошло – зверь легко оттолкнулся могучими лапами и исчез в густом кустарнике.
Грохоча каблуками по дощатому крыльцу, с винтовкой наперевес выбежал во двор Аркадий. Похоже, что он не пришел еще в себя от пережитого: взволнованный, с широко распахнутыми, даже какими-то безумными глазами, метнулся в сторону сарая.
– Я сейчас замочу эту пьяную скотину!
– Аркадий, не торопись! – позвал я приятеля. – Медведя там нет.
– Что значит нет? – опешил Аркаша. – Куда он подевался?
– А вот так: нет, и все тут! Ушел он.
Аркадий заглянул в сарай и обескураженно покачал головой.
– Как же это он?
– А вот такой он невоспитанный, протрезвел и ушел, даже до свидания не сказал.
– А ты чего смотрел? – не удержался от укора Аркадий. – Не нужно было его отпускать.
– Ну, ты даешь! А что я, по-твоему, должен был делать? За хвост, что ли его удержать? Или рассол ему предложить? Нет уж, уволь! Он мог бы не понять меня. Взял бы, да и сожрал!
– Эх, теперь нам долго придется за ним бегать! Чую я, добром это не закончится. Этот людоед у нас ведь в руках был, а мы его упустили! Ведь нужно было только в лоб ему пальнуть, и все было бы кончено! – сокрушался Аркаша. – А теперь наша расхлябанность боком выйдет. А ведь он недалеко ушел, как ты думаешь? Может его того. Достать! Пьяный-то, что он нам сделает? Завалился, наверное, сейчас куда-нибудь под куст и дрыхнет себе!
– Ты себя вспомни, каким ты пьяным бываешь! – Аркаша сдержанно промолчал. – То-то же! А что тогда говорить о медведе!
Вечерело. Сумерки наступали стремительно, как если бы лесной бог подгонял их кнутом. Пихтовый лес выглядел кровавым, сумрачным маревом охвачены дворы и околицы. Через каких-нибудь минут сорок на тайгу опустится вязкая плотная ночь. Идти за медведем по его следам в такой час было бы полнейшим безумием. Перехитрить медведя ночью в тайге – совершенно невозможная задача. Он появляется всегда неожиданно, чаще всего сзади. И всегда смертельно для охотника.
Видно, в моем лице Аркадий прочитал еще какие-то перемены, потому что в следующую секунду произнес:
– Ладно, пошутил я… Пойдем в дом. Да хрен с этой брагой! Знаешь что, я ведь беленькую с собой прихватил, ну как чувствовал! Так что не заскучаем.
– Сегодня мы, конечно, ничего не сделаем. Чего на ночь идти… Но вот завтра… Соберем охотников и достанем его!
– И где ты собираешься его доставать?
– Помнишь, я тебе про Лешего рассказывал?
– Ну? – удивленно протянул Аркадий. – Это медведь что ли? Хозяин этой территории?
– Он самый. Так Антошка его сожрал!
– Силен, бродяга! Мое почтение… Это чтобы завалить такую громадину, одной силы маловато. Видно в этом Антошке дерзости да ярости немерено.
– Думаю, что больше хитрости. Не зря же он столько с людьми прожил. Чему-то научился… От Лешего только кусок шерсти да груда костей остались. К чему я это говорю? Я знаю, где у Лешего была берлога. В ней он последние пять лет зимовал. Думаю, что Антошка именно туда направился. Лучшего места, чтобы пережить похмелье, и не отыщешь. Вот только давай пойдем туда после обеда.
– Отчего так? – удивился Аркадий. – Путь не близкий, лучше с утречка…
– Надежда подъедет утренним поездом. Ты не помнишь, когда пятидесятый с Загорска прибывает, кажется часов в восемь?
– Кажется, где-то так, – неопределенно протянул Аркадий, – я даже не помню, как он называется, а уж когда прибывает, тем более не знаю. Знаешь, когда я последний раз был в городе?
– Когда?
– Лет семь назад!
– Давненько. Город без тебя скучает.
– Знаешь что, за приезд твоей Надежды не грех и выпить! Все-таки завидую я тебе, Тимоха! Всегда на тебя девки западали. Спрятался от них в самую глушь, так они и сюда приехали! – И уже серьезно, вкладывая в каждое слово какой-то свой смысл, продолжил: – Ты только не сглупи, не наговори жене лишнего. Бабы, они народ очень обидчивый, могут чего-то недопонять. – Махнув рукой, добавил: – Хотя чего это я тебе все рассказываю? Ты и так все это знаешь не хуже меня.
Аркаша был прав, это я знал.
* * *
Утром мы расстались. Аркадия я довез до самого поселка, благо, что вода после ливня уже значительно спала и можно было перебраться на машине вброд, а сам заколесил на станцию. Подъехал точно к прибытию поезда, однако Надежды среди пассажиров не оказалось. На душе сделалось пакостно. «Неужели раздумала?.. А может, Надя просто опоздала на поезд? Такое бывает, – успокаивал я себя. – Например, вышла из вагона за какими-нибудь там пирожками или фруктами, немного замешкалась, и поезд укатил». Я мог припомнить с пяток подобных случаев, произошедших с пассажирами, которых знал лично, а однажды сам чуть не отстал от поезда. Но облегчения не наступало. Дурные мысли давили меня каменной плитой, не оставляя возможности как следует поразмыслить. «Может, все гораздо прозаичнее, – никуда она не опаздывала, а просто, все взвесив, выбрала комфорт и любимую работу. Чего ей тащиться в какой-то медвежий угол!»
Если она все-таки раздумала, то с ее стороны подобный поступок выглядел очень жестоко: дать надежду, а потом отобрать ее. Тогда зачем все эти трогательные письма, скорые депеши, короткие встречи?
Я показывал фотографию Надежды проводникам, но никто из них ее не видел.
– Вы случайно не встречали эту девушку? – в очередной раз подходил я к провожатым. – Она должна была ехать в вашем поезде.
Проводники, вняв моим настойчивым мольбам, рассматривали хорошенькое девичье лицо, после чего отвечали практически одинаково:
– Красивая… Такую не видел, иначе бы сразу запомнил.
И, когда был опрошен последний проводник, я запрятал фотографию поглубже во внутренний карман и, запрыгнув в свою «Ниву», поехал в поселок, где уже собирались охотоведы на отстрел медведя-людоеда.
Нас собралась компания около десяти человек. Все люди бывалые, местные, за плечами у каждого немало охотничьих подвигов, так что разговаривали на одном языке. Решено было отправляться тотчас на двух машинах, чтобы успеть разбить до темноты лагерь. А уже следующим днем отправиться поутру к берлоге, где предположительно мог залечь Антошка.
Проехав километров тридцать по заросшим просекам и убедившись, что дальше уже не пробраться, оставили вездеходы на зеленой поляне, поросшей полевым хвощом и папоротником. В лесу было свежо от недавно прошедшего дождя. С земли поднимался пряный душный воздух, оседая в низинах в виде неустойчивого тумана и росы. Ступив в высокую траву, ощутил, как холод проникал через сапоги, понемногу обжигая кожу. По всем приметам скоро осень, а в тайге она наступает раньше обычного.
– Идем на Гремучий, – сказал я. – До него километра четыре, а уже по ручью еще километров десять пройти нужно будет. Там разобьем лагерь и поутру двинемся дальше.
– А берлога его где? – спросил Степан Денисович.
– От лагеря, который мы разобьем, она будет километрах в шести. Медведи – звери привычек, у них обостренное чувство угла. Так что он там, больше ему негде быть.
Скоро воздух сгустился до черноты. Дальше решили не идти. Опасно. Самое время заночевать, а уже поутру отправиться на поиски людоеда. Подходящее место для стоянки отыскали на каменистом бугре, под которым, расстелившись в равнину, лежала топь. Обагренная заходящим солнцем, она напоминала тлеющее кострище. Медведь с этой стороны не подойдет. Место глухое и опасное, заросшее сочной зеленой травой и цветами, оно выглядело весьма привлекательным для отдыха. Но безмятежность выглядела обманчивой.
Дорога проходила именно через эту цветастую топь, один неверный шаг – и зыбкая трясина жадно всосет свою добычу в бездонную, бесчувственную и холодную утробу.
Каким-то образом трясина продолжала жить по своим законам, внутри ее что-то чавкало, шевелилось и даже посвистывало, а потом вдруг на самой ее окраине отчаянно, потревожив ночную тишь, от ощущения близкой и неминуемой смерти запищал какой-то зверек. Икнув на самой высокой ноте, он затих.
Поставили палатки и, уложив в них спальные мешки, запалили небольшой костерок. Сухие ветки весело и дружелюбно потрескивали, разбрасывая по сторонам жалящие искры, а густой темно-серый дым задумчиво уходил в безмолвное черневшее небо. Разговор отчего-то не клеился, быстро затухал. Но спать тоже не хотелось, а потому лишь перебрасывались иной раз словами, неспешно прихлебывая крепко заваренный чаек.
– Знаешь, – нарушил затянувшееся молчание Васильич, охотник в возрасте, немногим за шестьдесят, обратившись ко мне, – на медведя я раз двадцать выходил. Среди них были и такие, что в страхе держали поселки. Люди нос боялись на улицу показать! Но никогда я не волновался так, как сейчас. Я этого даже не скрываю… В этого медведя как будто бы какой-то дьявол вселился! Как будто бы ему какая-то темная сила все время помогает. Что мы ни делаем, а он все время невредимым уходит. Как будто бы предвидит все наши действия. Так просто не бывает! У меня такое впечатление, что он не только людоед, а как будто бы мстит за что-то людям… Вот только я никак не могу понять, за что именно.
Медвежья тема – одна из самых любимых у охотников. Каждый из нас, опираясь на собственный опыт, мог рассказать немало занимательного о медвежьей хитрости и огромной силе, но в этот раз разговор не складывался. Ощущение было таковым, как будто бы Антошка продолжал оставаться где-то поблизости и посматривал за нами из-за деревьев.
– Возможно, что так оно и есть, – отозвался Леонид, молодой потомственный охотник, подложив в костер небольшую щепу. Огонь благодарно принялся за угощение и одобрительно затрещал, пуская к небу красноватые кусающиеся языки. – Медведь – зверь злопамятный, ничего не забывает и не прощает. Возможно, кто-то его однажды ранил, вот он и мстит всему роду человеческому.
– Не знаю, что там с этим медведем, но такое впечатление, что на стороне этого медведя нечто большее, чем простая удача. Сколько раз мы пытались его отловить, а он каким-то невероятным образом всегда уходил.
– Это так, – поддержал Леонида Макар, его близкий приятель, стоявший подле костра. За все это время он не проронил ни слова, просто щурился на беснующиеся языки пламени, думая о чем-то своем. Его лицо, с обветренной сухой кожей, какая бывает, когда много времени проводишь на злом ветру, напоминало в ночи кору дерева. – Медведь – зверь хитрый, осторожный. Более опасного зверя в природе не существует. Я тут поспрашивал среди охотников, и каждый мне в голос твердит, что с каждым годом медведи становятся все наглее и опаснее. И самое главное, совершенно перестали бояться человека! Раньше хоть как-то прятались от людей, а сейчас даже этого не делают.
– Это верно, – живо подхватил Васильич. – Причем медведь прекрасно знает, кто из людей с оружием, а кто нет. И бросается сначала всегда на того, кто на него винтовку наставил. Вырвет ее, да об землю в щепки разобьет!
– Во Введенском районе охотоведы за последние два года семь медведей-людоедов убили, в Алексеевском – восемь! А мы с одним шатуном справиться не можем.
Разговор приобретал мрачноватую тональность, чему способствовала глухая таежная ночь без звездочки на небе, черный лес, обступивший со всех сторон, топкое болото, продолжавшее назойливо хлюпать и протяжно ухать, как если бы сожалело обо всех проглоченных жертвах. А в глубине леса редко, видно, пытаясь навести страх на непрошеных гостей, громко заухал филин.
Вода в котелке закончилась в тот самый момент, когда разговор начинал набирать силу. Ложиться вроде бы еще было рановато, да и выговорились не все. Чувствовалось, что наболело.
Подхватив котелок, Васильич произнес:
– Пойду, водички, что ли принесу. Тут недалеко.
Привычно подхватив винтовку, он зашагал в сторону узкого отвержка, по дну которого, размывая каменистую известковую породу, сбегал веселый ручей.
– Смотри, поосторожнее, – крикнул в спину удаляющемуся Васильичу Леонид. – Он может быть где-то рядом.
– Я тоже не подарок, – живо отозвался Васильич.
Охотники, сидевшие у костра, дружно заулыбались: это была правда. Характер у Виталия Васильевича был с перцем.
– Не завидую я медведю, если тот с Васильичем врукопашную сойдется.
– Верно. Ему даже винтовка ни к чему, – заметил Аркадий. – Он медведю горло одними зубами перегрызет!
Охотники дружно рассмеялись. Напряжение, мучившее последние несколько часов, как-то незаметно рассосалось. Все встало на свои места. Впереди – серьезная охота, но сейчас у костра оставалось место шуткам, позволявшим немного расслабиться.
За разговором время летело быстро, вспоминались забавные случаи, которых всегда было немало во время охоты.
– Я как-то с брательником от свата возвращался, и нужно было через лес пройти, километра полтора, – заговорил Аркаша. – Только мы с ним вошли в ельник, а на нас медведь огромный вышел. На задние лапы встал и на нас попер с оскаленной пастью! Я тут на четвереньки встал и начал на медведя лаять, а братан порвал на себе рубашку и кричит благим матом: «На-а! Жри сволочь!» Медведь постоял немного, посмотрел, а потом развернулся и потопал от нас.
Охотники дружно рассмеялись. История и в самом деле выглядела забавной, особенно если представить в роли потерпевшего брата Аркадия, отвязного малого, рвущего на себе рубашку.
Раздраженный людским смехом, сердито загудел в глубине тайги филин, а со стороны топи что-то чмокнуло, как это бывает от брошенного в трясину камня. И вновь установилась хрустальная тишина, способная расколотиться вдребезги даже от малейшего прикосновения.
Васильич что-то задерживался, и я невольно всматривался в черноту ночи, рассчитывая разглядеть его сухопарую, слегка ссутулившуюся фигуру. Однако сгустившаяся темень плотно забирала в свои крепкие объятия могучие близстоящие ели и распадок, к которому спустился охотник.
– Что-то Васильич запаздывает, – не выдержав ожидания, произнес я, стараясь придать своему голосу некоторую нейтральность. Однако не удалось, связки невольно натянулись, под стать зловещей тишине. – Вроде бы и распадочек-то рядом.
Смех умолк как-то сам по себе, на смену пришло напряженное драматическое безмолвие. В пушистых кронах широколиственных деревьев беспечно продолжал баловаться ветер, напуская в душу еще большую тревожность и смятение.
– Нужно посмотреть, что там происходит, – вызвался Егор, парень лет двадцати пяти. Несмотря на свой молодой возраст, он считался опытным охотником, а с патронами, как и многие его ровесники в Сибири, он познакомился куда раньше, чем с первыми игрушками.
Сняв с плеч винтовку, Егор уверенно зашагал во мрак.
– Обожди, я с тобой, – произнес я, поднимая прислоненное к стволу охотничье ружье.
Под быстрыми шагами Егора слегка потрескивали сухие ветки, и оставалось только удивляться, как он ориентируется в полнейшей темноте.
Луна, пробившись через темноту кучевых облаков, слабо подсвечивала дорогу. Теперь я мог видеть и Егора, шагавшего на значительном от меня расстоянии, и распадок, к которому он стремительно направлялся.
И тут на небольшой полянке, между двумя большими стволами я разглядел медведя, увлеченного едой и не замечавшего приближающихся людей. До нашего слуха доносилось его довольное причмокивание и тихое утробное рычание, которое всегда наблюдается у медведей во время трапезы. Под ним лежал Васильич, точнее, то, что от него осталось: нижняя часть туловища была обглодана, грудь разорвана, и тело продолжало сотрясаться при каждом рывке крупной головы. Медведь, громко чавкая, старался вгрызаться поглубже в плоть, придерживая лапой обезображенный труп. В лунном свете мне удалось даже рассмотреть его слюни, свисавшие с окровавленной морды длинной и вязкой паутиной.
Скинув винтовку, я прицелился в голову медведя, понимая, что другого более благоприятного шанса может не представиться.
– Ах ты, тварь! – в отчаянии произнес Егор, привлекая к себе внимание.
Парень пытался поднять винтовку, вдруг свалившуюся с его плеча, но ремень, зацепившись за куст, не отпускал ее.
Медведь повернулся в его сторону, и в этот момент выпущенная пуля пролетела прямо над головой зверя, лишь слегка зацепив ухо. Медведь поднялся на задние лапы и, громко рыча, зашагал прямо на Егора, продолжавшего лихорадочно дергать за ремень. Огромный ствол спрятал от меня шагающую мохнатую тушу медведя. А Егор, наконец, приставил к плечу приклад, чтобы произвести выстрел. Винтовка в его руках вздрогнула, издав громкий выстрел, и в ту же секунду медведь неожиданно выпрыгнул из-за деревьев и ударом лапы выбил из ладоней Егора оружие и навалился на него огромной тушей.
Голова медведя была всего лишь в нескольких метрах от меня, оставалось только произвести выстрел. Нажав на спусковой крючок, я услышал предательский щелчок – ружье дало осечку. Следовало вытащить патрон, заменить его на новый, а медведь между тем все более приходил в ярость и продолжал трепать на земле Егора. Когтистой мощной лапой он ухватил его за затылок и, содрав кожу на голове вместе с волосами, натянул ее на окровавленное лицо. Егор истошно кричал, тщетно бился в сильных объятиях медведя, но тот держал его крепко, впиваясь зубами в плечо, в грудь, в голову.
У меня не оставалось времени, чтобы перезарядить ружье, позабыв про страх, я подскочил к медведю и громко закричал, вкладывая в голос весь пережитый ужас:
– Пошел вон! Пошел!
Медведь вдруг отпустил обмякшее тело и словно бы нехотя направился в мою сторону. Ему требовался всего-то один прыжок, чтобы подмять меня, порвать на части, уничтожить, но по какой-то причине он продолжал мешкать.
Медленными шагами шатун подходил ко мне. Держа зверя на расстоянии, я отступал назад, размахивая перед собой винтовкой. Это был Антошка, я узнал его тотчас, едва мы встретились с ним взглядами. Но теперь это был не тот смешливый забавный медвежонок, пожиравший сгущенку, а матерый людоед, объявивший человечеству личную войну. Оставалось только удивляться, что же ему мешает прихлопнуть меня когтистой лапой.
Боковым зрением я разглядел, что Егор был жив. Пошевелившись, он стал понемногу отползать к своей винтовке, не подозревая о том, что вороненая сталь от удара погнулась, а приклад расщеплен.
Черная пасть медведя была рядом с моим лицом. Я чувствовал его омерзительное тяжелое дыхание, а его слюни, скатившиеся с нижней челюсти, уже обляпали мою одежду, долетали до лица. Небрежно махнув лапой, Антошка выбил из моих рук ружье. Отступая назад, я оступился и упал на спину и тотчас почувствовал на себе тяжесть медвежьего тела. У меня не оставалось возможности даже пошевелиться – грудь и ноги будто бы придавило бетонной плитой. Медведь шевелил мохнатой головой, как если бы примеривался, с какого места следует рвать мое тело. Уперевшись в его грудь обеими руками, я попытался оттолкнуть его от себя, но он с легкостью преодолел сопротивление, приблизившись совсем вплотную. Окровавленная морда зверя была у самого моего лица…
Раздались два винтовочных выстрела, заставив медведя разжать объятия. Посмотрев на приближающихся людей, он громко заревел, нагоняя жути на приостановившихся охотников, и в два резких и сильных прыжка скрылся в чаще.
Следом за медведем с громким лаем бросилась лайка, но, пробежав сотню метров, пристыженно вернулась обратно, поджав хвост.
– Ты живой? – первым подбежал ко мне Аркадий.
Пошевелившись, с удивлением осознал: кости не поломаны, на теле ни укусов, ни порезов, ни рваных ран. Ничего такого, что могло бы нанести ущерб моему здоровью.
– Кажется, все в порядке.
– Ну, ты просто везунчик, – восхищенно протянул Аркадий. – Первый раз такое вижу, чтобы выбраться из-под медведя и даже царапины не получить!
– Что с Егором? Он живой? – перевел я дыхание.
Подле Егора, находившегося без сознания, стояли охотники и осматривали на голове страшную рану.
– Плохо дело… Его нужно срочно доставить в больницу, иначе он не выживет. Но вот как тебе повезло! – продолжал восхищаться Аркаша. – На твоем теле ни одной царапинки! Может, ты заговоренный? Или слово знаешь какое-то заповедное против медведей? Поделись!
Поднявшись, я вновь прислушался к себе. Лишь слегка побаливала голова – результат того, когда я после удара медвежьей лапы упал затылком на землю. Во всяком случае, это пустяки по сравнению с тем, что могло произойти.
– Не знаю я никакого заговоренного слова, – отмахнувшись, ответил я, – сам удивляюсь, что выжил. Честно говоря, молиться даже начал, прощался уже с жизнью. Вспомнились даже те молитвы, которые никогда не знал. Васильича жаль…
– Давай глянем… Обожди, у тебя кровь на одежде, – обеспокоенно произнес Аркаша. – С тобой точно ничего не случилось?
– Это не моя. Егора…
– Медведя, кажись, ранили.
– Если и ранили, то не сильно. Я лежал под ним и почувствовал бы его ранение. Во всяком случае, он бы вздрогнул, а тут ничего такого.
Подошли к Васильичу, точнее к тому, что от него осталось. Лицо было сильно обглодано, не узнать. Внутренности подъедены, а трава с кустарниками залита человеческой кровью.
– Жуть! – высказался Степан Денисович. – Ведь отошел он всего-то на несколько минут, когда он успел его так обглодать… Вот ведь как оно бывает, всю жизнь охотником был, в каких только переделках не побывал, но вот никогда бы не подумал, что будет медведем… порван, – подобрал он подходящее слово.
– Накрыть Васильича нужно, – подсказал кто-то из охотников. – А то как-то не по-людски получается.
Нашлась простыня, оказавшаяся короткой: укрыли голову и туловище, а вот ноги, обутые в короткие сапоги, выглядывали, невольно приковывая к себе внимание.
Егора положили на спальник, он по-прежнему пребывал в беспамятстве. Кто-то основательно, но неумело обмотал ему кровоточащие раны на руках и на голове. Парень что-то бормотал, похоже, что звал в помощь мать. Странность заключалась в том, что его матушка скончалась лет пять тому назад, и вот сейчас, видно, находясь по ту сторону небытия, он сумел отыскать ее и пытался поведать о произошедшем.
Судя по тем коротким диалогам, что доносило до нас его разбуженное подсознание, Егору крепко досталось от почившей матери. Она ругала его всерьез. От увиденного хотелось взвыть, и только присутствие посторонних заставляло сдерживаться.
Степан Денисович уже связался по рации с городской больницей и отчаянно, как если бы хотел напустить страха на всю больницу сразу, кричал в трубку:
– Да что вы там, мать вашу!.. Нам немедленно нужен санрейс, медведь-людоед загрыз одного охотника насмерть, а другого сильно порвал… Снял с него скальп, нанес множественные раны. Он может не выжить, если его немедленно не госпитализировать. Прием!
– Куда приземлиться вертушке?
– Вертолет пусть сядет в устье ручья Березовый. Там есть очень хорошая площадка, мы будем ждать там.
– В котором часу подойдете? Прием.
– Думаю, что часа через два будем, а может, немного пораньше.
– Хорошо. Сейчас свяжемся с авиаотрядом. Ждите вертушку! Кого именно порвал медведь? Прием.
– Виталия Васильевича Решетова.
– Решетова?! – ахнул мужской голос в рации.
– Вы его знаете?
Некоторое время в эфире звучал только небольшой назойливый треск, потом через помехи пробился отчетливый голос.
– Как же не знать, мы с Виталием были большие приятели… Вы просто убили меня, парни… Его жена у нас медсестрой работает, сейчас как раз у нее ночное дежурство… Даже не знаю, как ей сообщить об этом.
– Для нас он тоже был не чужим человеком. Всю жизнь вместе прожили. Жаль Васильича… Сообщите всем, не исключено, что медведь-людоед направился в сторону поселка.
– Сообщим.
– Все, конец связи. Выходим!
Степан Денисович с видимым облегчением завершил связь. Отер ладонью вспотевший лоб. Эфир дался ему нелегко.
– Вот так мы поохотились… Это не мы медведя выслеживали, а он нас. – Осмотрев обступивших его людей, добавил: – Даже сейчас неизвестно, чем все это закончится. Ночь-то продолжается…
Каждый понимал, что идти ночью по лесу, там, где находится раненый разъяренный медведь, – полнейшее безумие. Подранок может выскочить из-за любого куста и сполна отомстить за причиненную боль.
И еще добавил:
– Вот только другого выхода у нас не имеется. Сделаем вот что, – после некоторой паузы продолжил Степан Денисович, – думаю, что Васильич нас поймет, сейчас о живых нужно думать. Побыстрее Егора доставить… Выкопаем для Васильича яму поглубже, обернем его как следует, а чтобы медведь не раскопал, завалим камнями и деревьями, а вот когда Егора к вертолету отнесем, тогда и за ним вернемся.
* * *
Вырыли яму, устлали ее еловыми ветками, чтобы Васильичу лежалось поудобнее, а потом уложили на самом дне его останки. Носилки для Егора сделали из подручного материала, наука нехитрая – две жерди с натянутым на них брезентом. Так что Егору при транспортировке должно быть уютно. А когда все приготовления были завершены, пустились в обратный путь.
Винтовки, вопреки заведенному правилу, убрали с предохранителей, осознавая, что встреча с медведем может быть неожиданной. Возможно, что в любом другом случае поступили бы иначе: сначала рассмотрели бы цель, потом сняли бы с предохранителя и только после этого произвели бы выстрел. Но сейчас медведь мог выскочить из-за любого куста; мог устроить на тропе засаду, так что следовало быть осторожнее. Еще через два часа, в самый рассвет, вышли к ручью Березовому, где назначена была встреча. Егор несколько раз приходил в сознание, звал мать и жену, с которой разошелся два года назад. Потом вдруг неожиданно открыл глаза, узнав меня, тихо спросил:
– Тимоха… Что со мной?
Ответа не нашлось, как ему было объяснить, что его живот разорван, и мы ладонями складывали внутренности обратно ему в брюшину, а с его головы медведь снял скальп. Еще удивительно, что ему удалось меня рассмотреть.
– С тобой все будет в порядке, – сумел произнести я дрогнувшим голосом. – Ты только держись давай!
В ответ Егор прикрыл глаза, а в шевелении губ я не без труда распознал: «Я стараюсь».
Ждать пришлось недолго – вертушка прилетела в точно установленное время. Сначала послышались далекие вибрирующие удары, а затем темной точкой в просветлевшем небе показался и сам вертолет. Из салона вертолета, приземлившегося точно на обозначенную площадку, выскочили два человека. Работающие лопасти заставили пригнуться к самой земле под упругими струями растревоженного воздуха. Подняв носилки и уворачиваясь от сильного ветра, мы передали Егора врачам, которые с должной аккуратностью поместили его в салон вертолета.
– Все! Уходите! – замахал рукой врач, крепкий, цветущего вида мужчина лет сорока. – Сделаем все, что в наших силах!
Захлопнулась дверца. Вертолет мягко оторвался от земли и, подставив для обзора красный крест на фюзеляже, уверенно взмыл к небесам. Некоторое время мы продолжали стоять, разглядывая удаляющийся вертолет. Как-то сразу позабылись все дела, даже самое важное представлялось второстепенностью.
Не сговариваясь, вновь углубились в лес, за Васильичем. Дорога показалась короче, может быть, потому, что торопиться особенно было не нужно. А Васильичу все равно. Достали из-под земли Васильича, обернули его в большой холст, словно в саван, после чего положили на носилки.
Нарождающееся утро залило светом весь горизонт. С косогора, куда мы забрались, просматривалась залесенная низина: смешанный лес, дремучий, с нехожеными местами. Именно таковой предпочитали медведи. А на дне узких отрогов продолжал дремать тяжелый непотревоженный утренний туман.
– Знаешь, а мне казалось, что мы его непременно встретим, – признался Степан Денисович. – Несколько раз я обычный пень за медведя принимал, хотел даже пальнуть однажды.
– Мы так шумели, что все медведи в округе просто разбежались.
– Не думаю, что этого медведя шумом запугаешь, он не из тех. Шел за нами и все видел.
– Ладно, не буду с тобой спорить, возможно, что так оно и есть. Вот жил хороший человек, отличный охотник, а теперь его нет. Вот она жизнь… Вся жизнь на охоте да в лесу прошла, здесь же и помер, – произнес Степан Денисович, поднимая носилки. – А спроси у него, что он видел на этом свете, кроме леса, так он тебе ничего и не ответит. А потому что другого ему было и не нужно. Ну что, потопали, отсюда недалеко, часа через два, думаю, дойдем… Хотя, с другой стороны, может, лучшей смерти и не нужно… Помирать где-то на теплой постели… Ну, как-то не очень такое для охотника.
Спустились с сыпучего косогора, под ногами ворчливо потрескивал хрупкий камень. Немного в стороне от нас, где известняк выступал наружу огромными полукруглыми караваями, послышался сухой треск, каковой обычно случается, когда наступаешь на гравий. А следом в глубину распадка сыпучей струйкой, шурша и потрескивая, в каменную расщелину покатился галечник. Сходя с базальтовой крутизны, он цеплял за собой камни поболее и уже у самого подножия набрал силу настоящего каменного потока. Наверху кто-то стоял – невольно коснувшись сыпучего камня, выдал свое присутствие.
Посмотрев наверх, я увидел крупного медведя, стоящего бесстрашно на самом краю обрыва и пристально посматривающего в нашу сторону. Заметив, что его обнаружили, зверь даже не попытался скрыться: продолжал взирать в нашу сторону, подпирая землю могучими мохнатыми лапами. По спине невольно пробежал мерзкий холодок – весь вид животного как бы утверждал: «Я наблюдаю за тобой, я контролирую каждый твой шаг, и когда-нибудь я приду в твой дом, чтобы забрать твою жизнь!»
Наши взгляды пересеклись. Во рту пересохло. Нас разделяло несколько десятков метров – вполне достаточно для точного выстрела.
– Степан Денисович, давай поставим носилки, – негромко попросил я.
– Ты устал что ли? – удивился охотник.
– На вершине стоит медведь… Тот самый, что загрыз Васильича, он смотрит прямо на нас.
– Ты уверен? – спросил старый охотник, понижая голос.
Щебень под его ногами хрустнул, переломившись.
– Абсолютно! Этого медведя ни с каким другим не спутаешь, я его еще медвежонком знал. Он у меня в вольере жил.
– И как же ты его звал?
– Антошка.
– Весьма милая кличка для такого матерого зверюги. Ладно, тогда давай осторожнее, чтобы не спугнуть его.
Поставили носилки на тропу. Неподвижное мертвое тело слегка колыхнулось, как если бы одобрило намерения. Сорвав винтовку с плеча, я направил ствол точно в голову Антошки, но тот, показав невероятную проворность, прыгнул в разросшуюся на склоне лощину. Выстрел припозднился всего-то на мгновение. Но косолапый, уже ломая густые ветки и брызгая во все стороны оскольчатым щебнем, устремился вперед.
– Ушел! – невольно стиснул я зубы. – Он ведь так и шел все это время за нами по пятам.
– Это не медведь, а сущий дьявол какой-то, – признал Степан Денисович. – Будь я верующий, так обязательно бы перекрестился на эту чертовщину. Ведь даже Полкан ни разу не тявкнул, а он пес очень чуткий, – глянул он на лайку, стоящую рядом. – Медведя за версту чует. А шатун знал, с какой стороны следует подходить.
– Сейчас уже утро, сунуться он не должен, у него для этого целая ночь была, – высказался Макар.
– Но все-таки не мешает смотреть в оба глаза! – заметил Аркадий.
– Это уж точно.
– Ночью он меня выслеживал, да видно у него не было подходящего повода, чтобы напасть.
Вышли на поляну. Машины стояли ровным рядком, собственно, как их и поставили. Примятая трава, потеряв первоначальную свежесть, выглядела пожухлой. И тут на краю поляны я заприметил следы широких медвежьих лап.
– Здесь медвежьи следы. Тут был Антошка.
– Послушай, Тимофей, тебе померещилось, – сказал Степан Денисович, – теперь все медвежьи следы ты будешь принимать за следы своего воспитанника.
Присев на корточки, я внимательно принялся изучать следы.
– Было бы хорошо, если б я ошибался.
Следы были крупные, немногим больше двадцати сантиметров в ширину и мне они были хорошо знакомы. Носки были повернуты вовнутрь, пятки – наружу. Зверь двигался неспешно, обходил поляну по окружности, не решаясь заходить вовнутрь. Вот медведь поднялся на задние лапы, отчего отпечатки стали напоминать следы человека, и огромными когтями принялся терзать ствол ели, помечая тем самым свою территорию.
Его поведение можно было бы воспринимать как демонстрацию силы: «Вы вошли в мои владения, где я полноправный хозяин, теперь берегитесь!» Антошка сполна воплотил в действительность все свои угрозы.
– А ведь и в самом деле это Антошка, – озадаченно произнес старый охотник. – Куда же он направился?
Следы медведя были хорошо различимы среди буйно разросшейся таежной растительности. Трава была примята, стебли и листья под его могучими лапами безжалостно раздавлены. И теперь, лишившись былых соков, трава меняла свой цвет – желтела, становилась серой.
Растения не успели даже распрямиться, значит, косолапый прошел здесь совершенно недавно, минувшей ночью. Медведь шел точно параллельным курсом с нами, буквально на расстоянии нескольких метров, и оставалось удивляться, каким образом он не обнаружил ни разу своего присутствия, не заставил собаку хотя бы тявкнуть.
Степан Денисович, словно угадав мои мысли, угрюмо произнес:
– А может, это и не медведь вовсе, а какой-то лесной дух? Ведь шатун был рядом с нами, а мы даже его не заметили… А вот когда Васильич пошел за водой, вот тут он своего шанса не упустил… Ладно, пора возвращаться.
Вернувшись на поляну, бережно уложили Васильича в машину. Вот теперь, кажется, и все. Следовало разъезжаться в разные стороны, но отчего-то не спешили, может, потому, что были связаны общими тяжелыми переживаниями.
– Ты жену-то встретил? – участливо спросил Степан Денисович, уже садясь в машину. – Говорят, что она у тебя красавица.
– Встречал, – произнес я уныло, тема была неприятная, – но она не подъехала.
С чего бы это Степану Денисовичу интересоваться моими семейными проблемами? Прежде подобного любопытства за ним не наблюдалось.
– Постой, а какой поезд ты встречал?
– Пятидесятый.
– Пятидесятый? – удивленно пожал плечами старый охотник. – Странно, а откуда твоя жена должна прибыть?
– С Загорска.
– Послушай, парень, ты у нас в тайге видно совсем одичал.
– А что такое?
– Пятидесятый уже давно с Загорска не ходит.
– Как давно? – поразился я.
– Уже где-то полгода. С Загорска идет шестьдесят восьмой!
В горле разом пересохло, как если бы я неделю оставался без воды.
– И когда же он приходит?
Охотник посмотрел на часы:
– Час назад пришел. Значит, твоя супруга на нем должна прибыть? – сочувственно поинтересовался Степан Денисович.
И вдруг я прозрел! Вспомнился одинокий медведь, стоявший на краю обрыва. Вернулось ощущение, что он хотел что-то рассказать мне. Теперь я в полной мере осознавал значение тоскливого звериного взора: «Ты отнял у меня спутницу, мою любовь, теперь я отниму твою женщину! А твоя жизнь мне не нужна. Если бы я действительно хотел тебя убить, то сделал бы это значительно раньше. Я хочу увидеть, как ты мучаешься от одиночества без своей женщины!»
– Все! Я уезжаю!
– Куда?! – удивленно спросил Степан Денисович.
– Медведь идет в мой дом, чтобы убить мою жену! – вскочил я в «Ниву».
– Послушай, парень, о чем ты таком говоришь? Откуда знать медведю про твою жену? И с чего ты решил, что он пойдет именно к тебе?
– Я это чувствую, нет, я в этом уверен! Он у меня в доме!
Заведенный двигатель деловито заурчал, осознавая значимость момента, а потом «Нива», раздирая кусты, устремилась по проселочной дороге. Кузов то и дело цепляли и царапали ветки, по днищу хаотично и нервно стучал потревоженный галечник. Машина дважды, крепко стукнувшись карданом, ухнула в глубокую колдобину. Раскачав машину, я сумел выбраться из ямы, а в днище напутственно застучали комья грязи.
До моей заимки оставалось не более двух километров, когда машина, вдруг провалившись в наезженную колею, не пожелала выползать. Распахнув дверь, прыгнул прямо в грязь, увязнув едва ли не по колено. Просто так машину не вытащить, придется повозиться. Но это все потом!
«А что если Надежда уже добралась до моей хибары и ждет меня дома?» – мысль приятно колыхнула сознание, но ей на смену явилась другая, злая, жестокая, с реалистичными картинами, где были ведра пролитой крови и разорванные тела. Я невольно зажмурил глаза, пытаясь стереть жуткое видение.
Нужно торопиться. Я быстро взял винтовку, а ноги уже сами несли меня на заимку. В какой-то момент я осознал, что не просто иду, а бегу, сбивая дыхание. Вперед! Быстрее! Там может случиться все что угодно!
Сучья, оказывая яростное сопротивление, цеплялись за куртку, рвали одежду. Я даже не понял, когда именно с головы сорвало шапку, и сейчас ветки безжалостно, как если бы я совершил какую-то провинность, лупцевали меня по голове, щекам, царапали шею. В какой-то момент я услышал истошный рев медведя. Приостановившись, принялся вслушиваться в звуки тайги. Ничего такого, что могло бы нарушить таежное молчание. Но не могло же мне показаться! Протяжное, угрожающее утробное рычание невозможно спутать ни с какими звуками. Так должен рычать только хозяин тайги, заявляя свои права на окружающее пространство и на все то, что в нем находится.
И тут вновь я услышал медвежий рев, раздававшийся со стороны моего дома. Сорвав винтовку с плеча, я пальнул в воздух. Тайга охотно подхватила звук, глухо ахнувший где-то в каменном ущелье, а потом растворившийся далеко среди высоких крон.
– Антошка! Я тебя слышу! Уходи прочь!
И будто бы в насмешку вновь раздался разъяренный медвежий рев, еще более протяжный, еще более враждебный. До заимки оставалось четверть километра, уже в просвете между соснами, стоявшими неровным рядом, я рассмотрел свой крепко сколоченный сруб, пристройки и невольно перевел дыхание. Все было спокойно. И медвежий рев мне только послышался. Чего только не покажется после тяжелой бессонной ночи. Подле избушки никого. И надо же такому показаться!
Я невольно перешел на шаг, упрекая себя за недавние страхи. Но вдруг из-за угла избы неожиданно выскочил крупный медведь. Ударив когтистой лапой по окну, брызнувшему во все стороны стеклом, он сунул в проем косматую огромную голову и, отталкиваясь задними ногами, пытался протиснуться вовнутрь. Донесся истошный женский визг, в котором я узнал голос Надежды. Медведь рычал, выломал оконную раму, пытался втиснуть громоздкое тело, однако у него ничего не получалось. Затем просунул в окно лапу, рассчитывая дотянуться до визжащей Надежды, а когда осознал безысходность затеи, принялся ломиться в дом через дверь.
– Антошка! – закричал я, выбегая из леса. – Тебе нужен я, вот он я, возьми меня!
Медведь даже не приостановился, лишь усилил свое вторжение. Он действовал так, как на его месте поступил бы разъяренный муж, которого строгая жена не желает впускать в дом. Встав на задние лапы, шатун стучал по двери передними, наваливался всем телом, но все тщетно! Именно для таких случаев я сделал небольшую, но хорошо укрепленную дверь из толстых дубовых досок. Оконные проемы в избе у меня тоже были неширокие, чтобы в них не мог протиснуться медведь.
В какой-то момент раздался треск двери, поддаваясь семисоткилограммовой туше, внутри у меня все сжалось. Но нет, косяки сумели выдержать натиск. И Антошка в отчаянии принялся царапать дверь длинными когтями.
Приладив винтовку к плечу, я пытался взять зверя на мушку. Требовалось стрелять наверняка: в голову или в сердце. Раненый медведь становится еще опаснее, его силы как бы удесятеряются. Убегая, он рвет всех, кто попадается ему на пути, и не успокоится до тех самых пор, пока не помрет где-нибудь в глубине чащи.
Следовало успокоиться, но руки тряслись от быстрого бега, от волнения и из-за страха за любимую женщину, которую я невольно подверг смертельной опасности. Вот его крупная мохнатая голова оказалась точно в перекрестье, оставалось только нажать на спусковой курок. Но уже в следующее мгновение, будто бы почувствовав смертельный приговор, медведь резко отклонился в сторону и что есть силы ударил правой лапой по двери, оставив на дубовой поверхности длинные и глубокие царапины.
В какой-то момент Антошка успокоился и принялся внюхиваться в дверь, за которой визжала перепуганная Надежда. Наступил самый подходящий момент для выстрела – голова зверя оказалась точно в перекрестье. Выбрав точку, находившуюся немного пониже правого уха, я рассмотрел на его морде длинный глубокий шрам, видно, полученный в одной из медвежьих схваток и заросший густыми черными волосами. Затаив дыхание, плавно надавил на курок. Медведь не дернулся, как это бывает при точном попадании, а лишь повернул голову в мою сторону, пытаясь рассмотреть между деревьями недоброжелателя, и, заметив, огромными прыжками скрылся в чаще, затрещавшей поломанными сучьями.
Видно, звериный бог в эту минуту был на его стороне.
Я осторожно приблизился к избушке, держа ружье наготове, понимая, что косолапый может выскочить из леса в любую секунду. Тогда не убежать, более проворного зверя встретить трудно. Но вокруг никого.
– Надя, открывай, это я, – произнес я хрипло.
Дверь с грохотом распахнулась и из избы выскочила зареванная Надежда. Бросившись мне на грудь, закричала:
– Ну почему ты меня не встретил?! Я же написала тебе, что приеду ближайшим поездом! Или ты не хотел меня видеть? – Я, не отрываясь, смотрел на любимую женщину, не в силах что-либо произнести. Вот она рядом: близкая, родная. Какое же это счастье – держать ее в своих объятиях. Со дня нашей последней встречи Надежда мало изменилась, вот разве что слегка поправилась, отчего она стала выглядеть еще более женственной. – Почему ты молчишь?!
– Надя, я тебя встречал, – попытался я оправдаться, – но тебя не было в пятидесятом поезде. Я обошел все вагоны!
– С чего ты решил, что я буду в пятидесятом? – изумленно спросила Надежда. – Этот поезд переименовали несколько месяцев назад. Но ты все равно должен был меня встретить!
– Да, я знаю. Извини меня, милая. Конечно же, я виноват, – продолжал я любоваться родным лицом. И вот какое дело, никак не мог на него насмотреться. Даже странно, как я умудрялся жить без этих милых и веселых глаз, без этих чуточку полноватых губ. Без аккуратного носика, слегка вздернутого. Боже мой, как же я себя обкрадывал! Видно, мой разум на какое-то время помутился, если я вдруг всерьез полагал, что лес, ружье и моя работа могут заменить мне любовь! – Больше я никогда тебя не отпущу! Я даже не спрашиваю, надолго ли ты приехала, мы просто обязаны быть вместе! Знаешь, я никому не говорил подобных слов, но я без тебя просто пропаду!
Надежда не разжимала объятий, и это было приятно. Так и простоял бы рядом с ней целую вечность. Большего счастья мне было и не нужно, лишь только ощущать рядом теплоту любимой женщины, смотреть в ее глаза, чувствовать на своем лице ее дыхание…
– Пойдем в дом, – наконец, произнесла Надежда. – Мне так много нужно тебе сказать.
– Пойдем же, я так долго этого ждал!
Вошли в дом.
– Располагайся. Очень хочу верить, что тебе здесь будет хорошо. Знаешь, я его сделал просторным, я просто был уверен, что ты ко мне скоро приедешь.
Только сейчас, с ее приходом, я ощутил по-настоящему, что это мой дом. Никогда прежде он не казался мне таким теплым и уютным.
– Конечно, – улыбнулась Надежда, – вот только дверь нужно починить, а то я очень не люблю незваных гостей.
Дверь с внешней стороны была сильно поцарапана. Косяк треснул. Но если вдруг Антошка заявится и захочет вновь побезобразничать, то крепко сколоченный проем выдержит еще и не такую яростную атаку.
– Не беспокойся, сделаю все что нужно. Здесь только надо немного подправить, укрепить ее скобами, и будет все в порядке. Как ты добралась сюда? Ты же здесь не была прежде…
– Не была. Но мне здесь очень понравилось. Но почему ты сюда переехал? Тебе плохо было в поселке?
– Знаешь, как ты уехала, я уже не мог оставаться в нашем прежнем доме и уехал… Слишком многое напоминало о тебе.
– Мне тоже без тебя было плохо…
– А как ты меня нашла?
– Я спросила, где ты живешь, и меня подвезли.
– И кто?
– Кажется, он работает почтальоном.
– Матвеич, – широко улыбнулся я. – А ведь это он мне сообщил о твоем появлении. Славный мужик!
– Дверь была приперта поленом, я вошла. А потом, когда машина уехала, появился этот медведь. Я едва успела закрыть дверь, когда он на меня бросился из леса. Знаешь, у меня такое ощущение, что он как будто бы меня специально поджидал. Закрыла дверь, стала ждать, что будет дальше. А он не появлялся. Тогда я подошла к окну, тут он стал в проем ломиться. Ты даже не представляешь, как мне было страшно. Я взяла скалку и стала лупить его по голове.
Я невольно улыбнулся, представив себе подобную сцену. Такое отношение к своей персоне Антошке могло не понравиться. Хотя голова у него крепкая, выдержит еще и не такое.
– Думаю, что медведю было немного не по себе. Не каждый день он получает такой достойный отпор.
– Мне кажется, что он не очень испугался. Потом хотел зацепить меня лапой. Посмотри… – показала она на подол платья, – даже порвал.
Я невольно сглотнул, подумав о том, что было бы, если бы Антошка дотянулся до Надежды и подтянул бы ее когтями… Она находилась всего лишь в мгновении от своей гибели.
– Мне бы не хотелось тебя пугать, милая, но это был медведь-людоед. Прошлой ночью он насмерть загрыз одного опытного охотника, а другого, совсем молодого парня, очень сильно ранил.
– Боже мой! – всплеснула руками Надежда. – Он выживет?
– Надеюсь, что да. Но парень находится в тяжелом состоянии. Мы вызвали санрейс, и вертолет отвез его в город. Но как там все сложится, можно только догадываться.
– Как все это страшно, – негромко произнесла Надежда. – Я на тебя с упреками, а тут такое… Но ведь этого медведя нужно убить, ведь он и дальше будет нападать на людей.
– Все это так, – согласился я. – Этот медведь – мой старый знакомый. Когда-то он жил у меня в вольере. Был веселым славным медвежонком… Разве мог я тогда представить, что из него выйдет такое чудовище!
– Тимофей, дай мне слово!
– О чем ты, Надя?
– Дай мне, пожалуйста, слово, что выполнишь мою просьбу, – взмолилась супруга.
– Милая, о какой просьбе ты говоришь? Я готов выполнить любое твое желание, мне совершенно не нужно давать тебе для этого слово. Ты только скажи.
– Я не шучу…
– Дорогая, я тоже говорю серьезно.
– Не ходи больше выслеживать этого медведя. У меня дурное предчувствие.
– Хм… Вот оно что… Даже не знаю, что и ответить… Я единственный из охотников, кто хорошо знает повадки этого животного. Без меня им не справиться. Если я откажусь и не пойду, то меня просто не поймут.
– Умоляю тебя, Тимофей! – взмолилась Надежда. – Неужели ты мне откажешь в такой малости? Неужели, кроме тебя, нет больше охотников во всей округе?
– Охотников, конечно, много, и очень хороших, – озадаченно произнес я. – Но как я буду чувствовать себя, если вдруг с одним из них что-то случится…
Надежда нахмурилась, в некоторых вопросах она могла быть просто непреклонной, и сейчас был тот самый случай. Очень не хотелось омрачать встречу с любимой ссорой. Вот оно как получается… Следовало уступить.
– Хорошо, Надя, – попытался я улыбнуться. – Я сделаю так, как ты хочешь…
– Вот и хорошо, – на губах любимой женщины засветилась улыбка. – Я очень ждала нашей встречи.
– Ты даже не представляешь, как я соскучился по тебе. Я тебя больше теперь никуда не отпущу.
Надежда прильнула ко мне всем телом: жаркая, желанная, любимая.
– А я больше никуда от тебя не уйду. Хочешь ты этого или не хочешь. Мы всегда будем вместе. Знаешь, когда я прочитала твое последнее письмо, то просто не могла удержаться от слез. Оно было таким искренним, таким добрым. Прежде ты не писал мне таких писем. Я перечитывала его много раз и теперь понимаю, какая же я была глупая, когда уехала от любимого человека.
Остаток дня прошел, как сказка. Надя была рядом, и это главное: я наслаждался звучанием ее голоса, запахом ее кожи; мне хотелось бесконечно долго смотреть на ее приветливое лицо, любоваться ее милой улыбкой, чувствовать тепло ее тела. Это и называется счастьем. Вот прошла она мимо меня, коснулась тонкими пальчиками моей грубоватой ладони, а в груди уже народилась теплота. В эти самые минуты я как никогда отчетливо осознавал, что самая большая радость в мире – это присутствие любимой. А как же дела, карьера? Все остальное вторично. Да и будет ли все это нужно, если вдруг любимого человека не станет рядом… Впрочем, о худшем думать не хотелось.
* * *
На следующий день в мою дверь деликатно постучали. Это был Степан Денисович. Неприветливый внешне, даже где-то грубоватый, всю жизнь проведший в лесу, где за воспитателей ему оставались медведи да волки, в присутствии Надежды вдруг неожиданно оробел. В этот раз я его не узнавал. Но после кружки чая все встало на свои места, он обрел себя прежнего. Разговор получился живой, мы много шутили, много говорили. Получилось так, что сошлись три близких человека, которым было о чем порассуждать.
Заметив на столе фотографию медведя, шагавшего на охотника с ружьем, спросил:
– Откуда у тебя эта фотография?
– Отец передал.
– Знаешь, что было с этим охотником? – неожиданно спросил Степан Денисович.
– Мне всегда хотелось это узнать.
– Этот охотник убил медведя, а медведь был шатун. Вот только, падая, зверь когтями порвал ему правое плечо, так что охотиться он уже более не мог.
– Откуда ты это знаешь? – спросил я удивленно.
– Потому что этим охотником был мой дед.
– Вот оно что… А кто же тогда фотографировал?
– Хм… А фотографом был мой отец. Кажется, он никогда не простил себе того, что в тот раз вместо ружья у него был фотоаппарат… Ладно, я пойду, время уже!
Уже покидая избу, он как-то виновато посмотрел на Надежду, а потом проговорил:
– Да, чего я приходил-то… Сейчас охотоведы со всей области съехались. Этого мерзавца нам нужно пристрелить! Охотники опытные, так что он никуда от нас не денется… – Выдержав паузу, как если бы дожидался от меня ответа, продолжил: – Просто тебя в известность ставлю. Без тебя справимся, так что отдыхай!
Попрощавшись, Степан Денисович быстро вышел и заторопился к своему старенькому «УАЗу», стоявшему в десяти метрах от избы.
– Ты не жалеешь? – вдруг спросила Надежда.
– Мы уже обо всем переговорили. Я не видел тебя очень долго и хочу сейчас быть с тобой. Я просто сгораю от счастья, а медведей… на мой век еще хватит!
