Глава 32
Урал. Хохол

Он шел, не разбирая дороги, даже не понимая, куда идет и зачем. Его преследовала одна и та же картина – Коваль, вытянувшаяся в струнку, с идеально прямой спиной и скорбным выражением на лице. Она всегда переносила страдания только так – выпрямив спину и вздернув подбородок, она даже плакала так, отличаясь этим от всех остальных женщин. Сворачиваться в клубок, горбиться – это было не в ее правилах, любые невзгоды и трудности она встречала, распрямив плечи и подняв голову. И Женька знал – этому она научилась в первый год своей жизни в доме Мастифа, в тот самый день, когда на ее глазах старик с подручными заживо сожгли в костре Олега Черепа. Именно в тот момент она поняла – если согнется, то всю жизнь проведет в этом положении, а Коваль была не из тех, кто сгибается. Много раз это умение ставило ее на самый край, но изменять привычке она не умела. Сколько их было, желающих поставить несгибаемую Коваль на колени… Но никому не удалось. И только с ним, Женькой, она позволяла себе такое, во что мало кто поверил бы. Только он знал, какое это ощущение, когда сама Наковальня стоит перед ним на коленях и смотрит снизу вверх. Увы, это было возможно только в постели.

И сейчас она снова сломала его, заставила вывернуть наружу то, что он чувствует, снова показать ей свое самое уязвимое место.

«Напиться бы, – думал Хохол, шагая по улице в сторону набережной. – Да, напиться и вжарить ей, чтобы помнила». Но он хорошо знал, что не сделает этого, потому что дальнейший сценарий его тоже не устраивал. Чувство вины и жгучего стыда, охватывавшего Женьку всякий раз после подобных экзекуций, было хуже ножа. Хохол понимал, что слаб против Марины, слаб хотя бы потому, что бьет ее от бессилия, от невозможности изменить что-то, переломить.

– Сууукааа… – простонал он, садясь на лавку у подъезда старенькой пятиэтажки и вцепляясь в волосы.

Подняв голову, Хохол увидел прямо перед собой метрах в ста супермаркет и понял, что это знак. Решительно поднявшись, он направился туда. В отделе алкоголя не глядя побросал в корзинку бутылки с водкой и пошел к кассе, на ходу вынимая из кармана смятые купюры. Встав в небольшую очередь, он оказался за невысокой пожилой женщиной в легких брюках и кофточке в горошек. Внезапно она обернулась и тихо ахнула:

– Женя…

Хохол не сразу понял, что она обращается к нему, даже повернулся посмотреть, не стоит ли кто сзади, однако женщина взяла его за руку и сжала:

– Женечка… да как же ты… – и он, присмотревшись, узнал в этой совершенно седой миловидной тетке Дашу. Дашу, бывшую домработницу Малыша и Марины, прожившую в их доме почти всю жизнь.

– Дашка?! Ты как тут? – обняв ее, спросил Хохол, и в носу у него защипало от навалившихся воспоминаний – родной человек, как ни крути.

– Да я-то живу здесь, а вот ты как? И чего это? – кивнув на корзинку, полную бутылок, спросила Даша.

– Это… а, это так…

– Понятно, – решительно заявила Дарья, вынимая из кошелька банковскую карту и протягивая кассиру. – Значит, так, девушка. Водку мы брать не будем.

Кассир посмотрела на Хохла, и тот развел руками, признавая поражение.

Подхватив Дашины пакеты, он вышел следом за ней из супермаркета и спросил, останавливаясь на крыльце:

– Куда тебя проводить?

– Почему это проводить? Мы ко мне пойдем, посидим, чаю выпьем, ты мне все расскажешь, – все так же решительно заявила Дарья. – Я же вижу, Женечка – больной ты весь, аж глаза потухли. Идем, идем.

И Хохол, удивляясь себе, подчинился и пошел рядом с Дашей к той самой пятиэтажке, у которой сидел несколько минут назад.

Поднявшись на четвертый этаж, они остановились у массивной двери, за которой Хохлу открылась уютная, хорошо отремонтированная трехкомнатная квартира.

– Ты проходи, Женечка, я сейчас…

Даша скрылась в кухне, а Хохол, скинув кроссовки, вошел в большую светлую комнату, обставленную мягкой мебелью песочного цвета. Даша вернулась с подносом, на котором стояли чашки, сахарница и заварочный чайник, а в руке у нее обнаружилась корзинка со свежими плюшками.

– О господи, я уже забыл, как выглядят твои знаменитые творожные шаньги, – захохотал Хохол, помогая женщине расставить все на столе.

Даша принесла из кухни горячий чайник, установила его на подставке и уселась напротив Женьки в мягкое кресло.

– Ну, ты ешь и рассказывай. А… может, борщика, а? Утром варила.

– А давай, – согласился он, – от твоего борща отказываться грех.

Даша засмеялась:

– Ты не скромничай. Варить борщ ты умеешь лучше меня. Идем тогда в кухню, я погрею, а ты покуришь.

Кухонька оказалась маленькой, но уютной и чистой – ну а чего еще можно было ожидать от Даши. Пока в микроволновке грелся борщ, Женька курил, приоткрыв окно, а Даша, примостившись у стола, не сводила с него глаз.

– И не постарел ты совсем, Женечка, все такой же… Как Марина Викторовна-то?

– Как обычно, – процедил он сквозь зубы. – Чего, думаешь, я водярой тарился, как танкер горючим?

Даша печально улыбнулась:

– Опять поссорились? Она здесь, выходит?

– Ну а где ей быть-то? Здесь. С Вороном дела решает. Да и хозяин твой прежний, Григорий, мать его, Андреевич тоже тут.

– Ты смотри… значит, не обозналась я вчера, Виолу видела, – проговорила Даша, водя по столу ладонью.

– Где ты ее видела? – насторожился Хохол, прижимая окурок в пепельнице.

– Да на набережной, в беседке – помнишь, Марина Викторовна любила там гулять? Я с собакой выходила, соседкиного лабрадора выгуливаю, она приболела сама-то… Ну, вот, значит, иду я с Тихоном, смотрю – в беседке женщина сидит. Платье красивое, ярко-синее, волосы кудрявые по плечам – ну, чисто Виола. Да я подумала – откуда ей тут, уехала же вместе с Лешенькой…

– Виола. А мужика с ней никакого не было?

Даша вынула из микроволновки тарелку с умопомрачительно пахнущим борщом и понесла в гостиную, на ходу продолжая:

– Нет, Женечка, одна она сидела, вроде как ждала кого-то. Погоди… а Григорий-то Андреевич умер же, – вдруг сказала она, вопросительно глядя на вошедшего следом за ней в комнату Хохла.

– Дашка, я тебя умоляю… Покойники нынче пошли – сама знаешь. Моя вон по городу скачет, как живая. Так и Бес. Для кого умер, для кого – даже слишком жив.

– Ты садись, ешь, пока горячее. Значит, снова он сюда приехал? И Марина Викторовна тут как тут… Вот горячая головушка, нет ей покоя ни на этом свете, ни на том. Опять делят чего-то?

Хохол кивнул и взялся за ложку. Горячий ароматный борщ на время примирил его с действительностью и даже перекрыл ощущения от ссоры с женой. Но Даша, конечно, хотела знать все.

– Как живете-то вы там?

– Да как… как всегда. Она вроде нормальная, держится, а потом в какой-то момент – бац! – и как сегодня. Трах-бах, истерика на ровном месте. Малыша, вишь, вспомнила, у здания МБК припарковались, так у нее сразу воспоминания, слезы, и я по боку ей, – с горечью ответил Женька, возя ложкой по тарелке. – Даша, ну, скажи, ей чего не хватает? Ведь люблю – аж в груди давит, сдохнуть готов за нее, совсем себя потерял… А она все по покойнику убивается, как долго еще терпеть-то?

Он шмякнул ложку в борщ и закрыл руками лицо. Даша пересела к нему на диван и обняла за плечи, поглаживая по выбеленным волосам, как маленького:

– Женя-Женя… да ведь ты же сразу знал, кого замуж берешь. Она из непокорных – хоть убей. И любила Егора Сергеевича вот как ты – ее. Я-то помню… Гордая была, не могла через себя перешагнуть, выгнала его перед выборами, в доме закрылась и выла, как собака, в комнате. А стоило ему приехать – все, спина прямая, глаза сухие, иди, говорит, Малышев, отсюда. Ну, Егор-то Сергеевич тоже иной раз голову терял… с автоматом как-то к ней в спальню вломился. Чудили, ой чудили оба… Да ты ведь помнишь, как она убивалась, когда он смерть свою инсценировал? Думали – все, с ума сойдет. И ведь это ты, Женечка, ее к жизни вернул. Поверь мне, она об этом никогда не забудет, сама мне сколько раз говорила – Даша, я без Женьки бы не выжила.

– Но вернулась все равно к нему, – буркнул Хохол, не убирая от лица искалеченных рук.

– Вернулась. Но и тебя не погнала же, понимала, что нужен ты ей, ценила за помощь.

– Да что мне эти ее ценилки, Даша? Я живой человек, я любви хочу, понимания, да просто иной раз жалости. А она – железная. Одно слово – Наковальня.

Даша вдруг рассердилась, оттолкнула его от себя и грозно спросила:

– Да ты мужик или баба истеричная? Заладил – «Наковальня, Наковальня»! Ну, не умеет она про чувства разговаривать! Но это не значит, что она тебя не любит. Не любила бы – не вытаскивала бы тебя столько раз. Не помнишь, как у Бурого в подвале сидел? А как Григорий Андреевич ее постоянно тобой укорял? Легко ей было при ее-то положении это выдерживать и тебя в обиду не давать? Ты кем был-то против нее? Отморозок, прости господи, охранник, мяса кусок! А она об этом не думала! За ней какие люди увивались, а замуж она за тебя пошла, за дурака! Тьфу!

Даша встала и вышла в кухню, загремела там чем-то. Женька ошарашенно сидел на диване и хлопал глазами. Такой отповеди от обычно тихой и спокойной Даши он вообще не ожидал. Самое обидное заключалось в том, что она была во всем права, как ни крути… Не говоря особенно слов о любви, Коваль тем не менее делами столько раз доказала эту самую любовь к нему, что Хохлу стало стыдно. Да, она такая, какая есть, и он прекрасно знал об этом, когда так настойчиво звал ее замуж. И еще… в глубине души он отлично знал – изменись Марина хоть на йоту, и кто знает, что было бы. Он любил ее такой, какой знал, и другая ему была не нужна.

Женька поднялся и пошел в кухню, обнял мывшую посуду Дашу за талию и, согнувшись в три погибели, положил ей на плечо подбородок:

– Дашка… ну, Дашка, не злись, чего ты… я ж не всерьез, ты ведь знаешь. Люблю ее, стерву, дышать не могу без нее. А хочешь, мы с ней к тебе приедем? Ты ведь соскучилась… да и Маринка рада будет. Хочешь?

Даша, все еще сердясь, кивнула. Женька поцеловал ее в щеку:

– Ну, мир? А то я и борщ не доел, а он остывает.

– Так доедай, я приду сейчас.

Он вернулся в гостиную, дохлебал остатки борща и, довольный, откинулся на спинку дивана. Дашина квартира, как и сама Даша, его успокаивали. Давно, еще когда они жили здесь, в поселке «Парадиз», в тяжелые моменты именно Даша оказывалась рядом с Женькой, выслушивала, поддерживала, иной раз давала советы. От нее исходила какая-то теплая, обволакивающая энергия, заставлявшая вспыльчивого и взрывного Хохла успокаиваться.

– Ну что, чайку теперь? – Даша вошла со вновь подогретым чайником. – И про Егорушку расскажи мне.

Хохол под чай и творожные шаньги долго рассказывал о том, как учится и чем занимается сын, а потом предложил позвонить ему:

– Заодно и посмотришь, как вырос.

Даша споро, как молодая совсем, сбегала в соседнюю комнату за очками, а Женька тем временем написал сыну сообщение с просьбой к вожатому разрешить внеплановый разговор. Ждать пришлось долго, Женька пару раз выходил покурить и даже занервничал – не случилось ли чего. Но вот от Грегори пришел ответ, что вожатый разрешил, и через секунду раздался вызов по видеосвязи. Хохол придвинулся ближе к Даше, и, когда на экране мобильного возникла улыбающаяся мордочка мальчика, она всплеснула руками и охнула:

– Егорушка… какой же ты взрослый стал, мальчик мой…

– Тетя Даша? – не совсем уверенно спросил Грег.

– Вспомнил! – обрадовалась она, вытирая текущие из-под очков слезы. – Узнал, родной мой…

– Дашка, ты не реви давай, – сказал Хохол, у которого тоже защипало в носу, – все же хорошо. Смотри, какой парень получился – спортсмен, теперь вот еще и путешественник. У тебя все там нормально, сынок?

– Да, пап, все хорошо. Я, правда, вчера сорвался с камня, ногу немножко подвернул, но уже лучше, ты маме не говори, она расстроится.

– А с ногой-то что? – обеспокоенно спросил Хохол, и Грегори беспечно отмахнулся:

– Говорю же, не туда наступил, сорвался, локоть ободрал немного и ногу подвернул. Она вечером опухла, но мне положили лед, теперь уже могу наступать.

– Ты там смотри – аккуратнее.

– Ну, пап… я что – маленький?

– Большой-большой. А как вообще?

– Нормально. Даже соскучиться не успел еще. Мама как? Хорошо отдохнули?

– Неплохо. Мама в порядке. – Хохол отметил про себя, что сын не задал вопросов по поводу появления Даши – понял, что они с Мариной в России.

– Она спать начала? Или как всегда?

– Не волнуйся, нормально спит, я же слежу. Сынок… тут дело такое… нам придется задержаться на какое-то время, дел много. Тебя Гена заберет, ты у него поживешь пока, хорошо?

– И мне к вам нельзя приехать? – огорченно спросил сын, настроение у которого заметно испортилось.

– Извини, сынок, не получится.

Грегори заморгал, стараясь скрыть подкатившиеся слезы – ему было всего десять, он очень надеялся на скорую встречу с матерью и отцом, и теперь эта встреча откладывалась на неопределенный срок. Но нужно было держать себя в руках…

– Ладно… я с Геной на тренировки похожу, – выдавил он, отворачиваясь.

– Грег, – внушительно сказал Женька, – я тебе обещаю, что мы лишнего дня здесь не задержимся. Как только решим вопросы, в тот же день в самолет и к тебе.

– Ты всегда так говоришь…

– И что – я хоть раз тебя обманул? – чуть повысил голос Хохол.

– Нет…

– Ну и все тогда. Ладно, тебе пора уже. И Даша плачет, залила тут все слезами. – Чуть толкнув действительно плакавшую домработницу в бок, Женька развернул телефон так, чтобы Грег ее увидел.

– Тетя Даша, ты не плачь. У меня все хорошо. Ты мамочке скажи, что я ее люблю и соскучился. Только про ногу не говорите, папа, ты обещал.

– Хорошо, не скажем, – улыбнулся Хохол. – Иди уже, травмированный.

Грегори выключил телефон, изображение пропало, и Хохол вздохнул:

– Ну, видела? Здоровенный парняга уже.

Даша молча плакала, вытирая глаза платочком. Она видела Грегори в последний раз пятилетним, когда они с Мариной жили в доме Виолы и Беса, ждали освобождения Хохла из Бутырки. За это время мальчик сильно вырос, изменился, повзрослел. В нем появилось что-то уже совсем заграничное, какой-то очень заметный след другой жизни. Но Даша помнила его совсем крошечным, десятимесячным – таким, каким впервые увидела на руках у Марины. Он рос у нее на глазах, к ней в кухню прибегал со слезами, когда с Мариной случилось несчастье, и она лежала в больнице, обритая наголо и надежно спрятанная ото всех. Бедный Женька тогда рвался между лежащей в беспамятстве любимой женщиной и вот этим мальчиком, которому не приходился никем. Даша жалела всех троих, помогала, чем могла. И вот теперь Егорка на экране телефона – такой самостоятельный, заботливый, волнующийся о матери…

– Хорошего парня вырастили, Женечка, – всхлипывая, сказала она, – хоть и трудно тебе было…

Хохол обнял ее и погладил по седым волосам:

– Ну, не реви, все хорошо же. А может, прямо сейчас к нам поедем? Маринка вернется от Ворона – рада будет.

– Нет, Женя, сегодня ты сам должен, один, – решительно сказала Даша, – ведь знаю же – обидел ее, теперь исправить должен. А на днях посмотрим. И лучше вы ко мне – я пирогов напеку, рис сделаю, как Марина Викторовна любит. Да и квартиру ей хочу показать – если бы не она, не сделать мне такого ремонта ни в жизнь, да и маму не похоронить достойно. По гроб жизни я жене твоей обязана.

«Ей много кто обязан, да вот только ты – из тех редких, кто об этом помнит», – подумал Хохол, бросив взгляд на часы.

– Ну, давай так и сделаем. Телефон мне свой напиши, я звякну, – вставая, сказал он. – И спасибо тебе за все – за борщ, за плюшки, за разговор. Легче мне стало.

– Вот и хорошо, – записывая номер на листочке, отозвалась Даша, – и привет большой передай Марине Викторовне.

– Обязательно, – пообещал Хохол, пряча листок в карман, – поеду я, Даша. Цветов еще надо купить.