Глава девятнадцатая

Когда наконец я ехала домой, рассвет уже заливал мир золотистым мягким светом. Я дала эсэмэску перед тем, как сесть в машину, сообщая Мике и Натэниелу, что еду к ним. В ответ получила от Натэниела «целую» и «ставлю кофе». «Целую» вернула обратно и поехала.

Зазвучал Микин рингтон. У меня есть блютузовский наушник, и с ним я чувствую себя жуть до чего высокотехнологичной.

– Привет, мой Нимир-Радж! Буду дома минут через тридцать.

– Доброе утро, моя Нимир-Ра.

В его голосе слышался оттенок улыбки и то счастье, которое бывало в нем, лишь когда он говорил мне «моя».

– Я думала, вы еще спите. Потому и эсэмэснула вместо звонка, чтобы вас не будить.

Я ехала по старому шоссе номер двадцать один; раннее солнце пробивалось сквозь листву поздней весны, еще нежно-зеленую, свежую, с оттенками золота и желтизны. Это меня навело на мысль о стихах.

– Новорожденный лист не зелен – золотист, – сказала я вслух, слишком усталая, чтобы произнести только мысленно.

– Чего? – спросил Мика.

– Стихи такие. «И первыми листами, как райскими цветами, природа тешит нас…» Дальше не помню.

– Я помню, – сказал он. – «Но тешит только час. Ведь, как зари улыбка, все золотое зыбко».

– А как это ты запомнил стихотворение целиком?

– Папин любимый поэт был Роберт Фрост. Он читал нам его стихи и много цитировал.

– Я думала, твой отец был шерифом?

– Был и остается, я думаю.

– Шериф, любящий стихи и цитирующий их в повседневных разговорах – это мило.

– Ты первая процитировала, – тихо ответил он, и снова в его голосе прозвучала нотка счастья, может быть, еще и удовлетворенности.

– Верно. А знаешь, нет причины, по которой ты не мог бы сейчас связаться с родными.

– Ты о чем? – Счастливый голос сменился подозрительным.

Черт побери, надо было промолчать, но я уже хотела кое-что сказать не первый месяц, и вот…

– Ты отдалился от своих, потому что Химера шантажировал других ликантропов судьбой родственников, но ведь он уже несколько лет как мертв.

– Ты его убила ради меня, – сказал он спокойно, но все еще без нотки счастья.

Я перевела дыхание: вдох, долгий выдох и поперла дальше. Вот что во мне есть, так это настырность.

– Потом ты хотел убедиться, что здесь, в Сент-Луисе, тебе ничего не грозит.

– А потом Мать Всей Тьмы стала пытаться всех нас сожрать, – сказал он.

– Но сейчас ее больше нет, Мика. И никого не осталось, кто напал бы на твоих родных, если бы ты показал, что они тебе не безразличны.

– Враги есть всегда, Анита. Ты меня этому научила.

Даже слышать это было печально.

– Прискорбно, что именно этому ты научился от меня.

– Не только от тебя, – сказал он.

– Я просто хотела сказать, что ты вроде бы любишь своих родных и по ним скучаешь. Я своих не вижу, потому что мне трудно ладить с мачехой и сводной сестрой.

– Я с ними свяжусь после того, как ты свозишь нас к своим, – сказал он.

– Нас?

– Да, Анита. Я тебя люблю, но кого из нас ты повезешь знакомить с отцом? Одного из нас, или обоих, или еще кого-нибудь?

– Я не собиралась ездить домой, – сказала я.

– Но если бы, кого из нас ты повезла бы как своего бойфренда?

– Никого из вампиров. Бабуля Блейк слегка сумасшедшая. Присутствие Жан-Клода ее бы вывело из себя.

– О’кей, кого тогда?

– Тебя, Натэниела, я думаю.

– А мне кого везти домой?

Я вздохнула, жалея, что вообще на фиг затронула эту тему. Слишком я устала сейчас для таких разговоров.

– Ты хочешь сказать, что не хотел бы брать с собой Натэниела знакомить с родными?

– Нет. Я хочу сказать, что если я поеду домой к родным, мне нужны будете ты и Натэниел. Мы все трое – супруги, с самого начала, и так уже два года. Два года это было чудесно, и не было бы так, если бы Натэниела не было с нами.

Я сказала единственное, что могла бы на это ответить:

– Натэниел – часть нашего супружества. В смысле, нашего ménage à trois, или трио, или как бы там ни называть.

– Именно. Так как мне ехать домой без вас обоих?

– Ты хочешь сказать, что хотел бы взять нас обоих?

– Не знаю, как отнесутся мои родители, если я приведу домой мужчину. Особенно после тех ужасных слов, что я им наговорил, убеждая Химеру, что мне на них наплевать.

Я ехала в усиливающемся свете, среди светлых весенних деревьев, и чувствовала какую-то неопределенную депрессию.

– Я люблю тебя и Натэниела, – сказала я.

– Я тоже.

Он так же часто говорил, что любит Натэниела, как и то, что любит меня, но впервые я задумалась, одинаково ли он нас любит. Меня он любит больше, потому что я женщина, а он – гетеросексуал? О’кей, из-за Натэниела он, строго говоря, гетерофлекс, но смысл тот же. Любит он меня больше, потому что я не мужчина? Или из-за этого он меньше любит Натэниела? Я знала, что Натэниел любит Мику точно так же, как и меня, но никогда я не спрашивала моего когда-то строго гетеросексуального бойфренда, какие чувства вызывает у него наличие «друга»-мужчины. Он когда-нибудь представлял кому-нибудь Натэниела как своего бойфренда? Нет. Да, он целовал его прилюдно, но… слишком все это непонятно мне на сегодня, слишком я устала, чтобы охватывать разумом все эти сложности.

Наконец я сказала:

– Мне только хочется добраться домой, завернуться в вас обоих и так лежать.

Он минуту помолчал, потом спросил:

– И ты бросаешь тему? Ты не будешь от меня добиваться уверений в неумирающей любви к вам обоим или чего-то в этом роде?

Он явно не ожидал такого.

Я тоже слегка удивилась, но вслух сказала:

– Это вряд ли.

Тут он засмеялся и спросил:

– Ты так устала?

– Меня назвал монстром человек, которого я когда-то считала своим другом, были погибшие, среди них копы, и… я просто хочу домой, залезть в кровать между вами, почувствовать ваши руки на себе, а потом заснуть.

– Идеальная программа, – сказал он с облегчением, будто опасался, что я буду гнуть свое.

– Ну и хорошо, – сказала я и сама услышала, что тоже сказала с облегчением.

– Но я должен тебя предупредить, что Син не спит и расстроен. Тебе придется с ним поговорить первым делом, почти до всего прочего.

Я попыталась на это не разозлиться.

– Синрик знал, чем я зарабатываю себе на жизнь, Мика. Мы с ним встретились, когда я была федеральным маршалом при исполнении.

– Но никогда раньше он не видел на земле свежие трупы, зная, что ты участвовала в перестрелке. Первые разы это тяжело, Анита, а он ужасно молод.

– Ему восемнадцать.

Прозвучало так, будто я оправдываюсь.

– Я же не говорю, что он еще молод для… романа. Я говорю, что он слишком молод, чтобы смотреть, как ты шагаешь среди трупов, и спокойно к этому относиться, а не шарахаться. Только и всего.

– Ты же не «роман» хотел сказать?

Прозвучало почти угрюмо, и вряд ли я могла бы как-то это изменить.

– Вот ты не захотела напирать на меня, что я думаю и чувствую насчет показать Натэниела моим родным? – спросил он.

– Ну, да, – ответила я, и угрюмость в моем голосе (и под ложечкой) сменилась настороженностью.

– Вот такое же у меня чувство насчет твоей вины за то, что у тебя в постели такой молодой мальчик. Ты не старалась сделать его своим, как и я ни сном ни духом не помышлял составить тройку с тобой и Натэниелом. Что-то иногда случается без плана, но это не значит, что это «что-то» – плохое.

– Ты прав, – вздохнула я. – Я чувствую себя виноватой за Сина, и кличку его терпеть не могу.

– Полное имя у него Синрик, и Риком он быть не хочет.

– Я знаю. Но я бы его отослала домой, если бы могла.

– Ты можешь его отослать домой в Вегас, Анита. Он синий тигр твоего зова, и он тебе подчиняется.

Мне пришлось сосредоточиться на резком повороте между всеми этими деревьями в утреннем свете, как будто я на миг отвлеклась, забыв, что веду машину. Снова Мика меня удивил.

– Мне кажется, ты был среди тех, кто говорил мне, что это жестоко было бы – отослать Сина обратно?

– Был, но то, что я с тобой не согласен, не означает, что ты этого не можешь.

Я задумалась, почему он сформулировал именно так. Намекает, что если я сделаю глупость, продиктованную чувством вины перед моим самым младшим любовником, он может точно так же поступить насчет своего единственного любовника? Или я домысливаю? Ну да, домысливаю, но у Мики у самого тенденция домысливать, так что, может быть, я мыслю без всякой приставки «до»? Господи, как все перекручено.

– Мир, – сказала я.

– В смысле? – спросил он настороженно, даже, быть может, подозрительно.

– Никаких вопросов сегодня, которые могут хоть как-то испортить нашу личную жизнь. Согласен?

Я почти слышала, как он улыбается в телефон.

– Звучит заманчиво, Анита. Очень заманчиво.

Голос у него был усталый, и я поняла, что пока я ловила бандитов, он сидел дома, успокаивая тигра-тинейджера и изображая скалу спокойствия для Натэниела и всех, кого напрягала опасность, грозившая мне сегодня на работе.

– Спасибо, Мика.

– За что?

– За то, что ты здесь, что ты – это ты, за то, что ты мой милый, что ты со мной.

– Всегда пожалуйста. Я не хотел бы быть в другом месте или с кем-то другим.

– Даже при такой опасной жизни и политике противоестественных сообществ?

– В противоестественную политику втянул тебя я – еще при первой встрече.

– Я в нее влезла достаточно глубоко еще до тебя, – возразила я.

– Пусть так, но я в ней хорошо разбираюсь, а с твоей помощью еще лучше.

– Я могла бы поспорить, что это ты помогаешь мне в ней разбираться, но не буду.

– Давай быстрее домой, – сказал он.

– Даю.

– Я тебя люблю.

– И я тебя, – ответила я.

Вот это был тот случай, когда в паре никто не хочет класть трубку, но в конце концов это стало как-то глупо, и я положила трубку первой. Я люблю Мику и Натэниела, люблю нас как «супругов». У нас получается. Получаются отношения лучше всех тех, в которых мне приходилось участвовать. Да черт побери, эти двое помогают мне улучшить и все другие мои отношения. Мика давал Жан-Клоду кровь и включил его в шорт-лист мужчин, с которыми он готов быть голым в одной компании и в одной постели, хотя определенные барьеры разрешено было перейти только Натэниелу. Натэниел – такое же исключение для Мики, как Нефрит для меня. Моя жизнь стала такой, какой я даже думать не могла год назад, но, как говорит Мика, если ты чего-то не планировала, это еще не значит, что это плохо. Просто оно есть, и вот в моей жизни такое незапланированное – это восемнадцатилетний тигр-оборотень, у которого сейчас насчет моей работы претензии типа как-ты-смеешь-рисковать-жизнью-и-так-меня-пугать. Перспектива его успокаивать меня не манит, потому что Мика прав: у меня насчет Синрика серьезные комплексы. Син – ну и прозвище, боже ты мой! Оно точно выражает все, что меня грызет по поводу этого мальчишки, и в этом вся проблема. Я все еще вижу в нем ребенка, и при этом он мой любовник, так что, может быть, все же не ребенка, но он же так молод! И не просто годами, но он такой несамостоятельный, неопытный… молодой до желторотости, жизни не видел. Я его первая женщина – ну да, нас всех ментально изнасиловал самый сильный и злой вампир из всех, что бывали на свете. Это было сделано, чтобы отвлечь меня и занять на то время, пока плелась нечестивая интрига, но как бы там ни было, это я лишила Синрика невинности в метафизической оргии. Мне все еще неловко было об этом думать, как бы мало я ни помнила. Как будто напилась до потери памяти, и только какие-то проблески остались.

Я у него была первой, и мне это как кость в горле. И у меня чувство вины, потому что я его не люблю. Почти год он уже с нами, а я все еще его не люблю. Он мне симпатичен, секс у нас достаточно часто, так что в этом смысле все в порядке, но любить его я не люблю. Даже близко он мне не так дорог, как другие участники моей жизни – длинный список, в котором все они стоят перед ним по уровню моей к ним привязанности, и вот почему у меня чувство вины. Я ведь как рыцарь на белом коне прискакала его спасти и подарить весь мир, а это значит, что мне полагалось потом ускакать в закат и жить со спасенным долго и счастливо. Но однажды я проделала такое с Натэниелом, и получилось отлично. Если припомнить, я изо всех сил старалась и Натэниела не полюбить, как Синрика сейчас. Он вызывал у меня чувство вины по иным причинам, но все равно я долго и усердно отбивалась, чтобы его не полюбить. А как я старалась не полюбить Жан-Клода?

Я уже была почти у дорожки к дому. Блин, всегда я так отбиваюсь прежде, чем кого-нибудь полюбить? Нет, не всегда. Ричарда я пыталась любить с самого начала, а Мику с самого начала просто любила. Двое мужчин – из скольких? Ох, из многих. Черт, зря я об этом в таком ключе подумала, потому что теперь чувствую себя не только виноватой, но еще и дурой. Синрик – просто очередной мужик, от нежных чувств к которому я сейчас отбиваюсь, а потом буду относиться к нему с той же привязанностью, что к Натэниелу или Жан-Клоду? Ой, блин-блин-блин!

Не надо было в эту сторону думать.