Глава 8
Последний день занятий

С этими разговорами я совсем позабыл о своих начальных намерениях достать из своего кармана кусочек халвы и угостить им нашего верного друга, дорогого домового. Я-то позабыл, но он помнил об этом очень хорошо, настолько хорошо, что уже сбился с ног, наматывая круги вокруг меня, тяжко и протяжно при этом вздыхая, напоминая, таким образом, о себе. Чего он только не делал, только что на изнанку ещё не вывернулся! Он и деликатно покашливал, и кряхтел, и стонал, как настоящее приведение, и беспардонно тёрся о Юриника, чем вызвал лишь недоумение и раздражение последнего. А в конце неугомонный страдалец принялся потихоньку протяжно подвывать с надрывавшей наши чуткие сердца тоской. Мы даже подумали, что он тяжело и неизлечимо заболел, подхватил невзначай какое-нибудь редкое, но очень опасное заболевание. Мало ли где его носит, когда он не с нами?

Всё сразу стало ясно и понятно, стоило Дормидорфу спросить у него напрямик, без обиняков:

– Максимка, друг мой, что это с тобой? Ну чего ты маешься, объелся, что ль, чего-нибудь неудобоваримого?

Друг Максимка тут же ответил, приняв робкий и скромный вид и обиженно поджав губки, словно маленький капризный ребёнок:

– Эх, если бы… Твои бы слова ему в уши.

И домовой указал взглядом и кивком головы не на Юриника, как все мы, было, решили, а на меня. Кто бы мог подумать! Я обомлел. Что за фокусы? Я-то тут, интересно, причём?

А домовик продолжал говорить всё тем же плаксивым голоском, тоже мне, актёр из погорелого театра выискался:

– Не объелся я, а напротив, не доел! Огромная разница, между прочим, ощущаете? Я жду-у…

– Чего ты ждёшь? – не выдержав подобных необоснованных обвинений в мой адрес, поинтересовался я.

– А того жду, что у тебя уже давненько лежит в левом внутреннем кармане плаща и вкусно пахнет. Очень вкусно пахнет, и необычно к тому же! Уж очень я хочу это… попробовать на вкус.

Тут я вспомнил, какова была первопричина появления мешочка с камушками, сразу же залез в левый средний внутренний карман плаща, достал вожделенную халву, завёрнутую в плотную салфетку, и протянул домовому со словами:

– Бери, Максимка, угощайся, пожалуйста, это я специально для тебя, по твоей же просьбе заказал у скатерти и бережно хранил всё это время, только почему ты раньше не напомнил мне об этом? Сказал бы прямо, чего хочешь, а не вздыхал и не стонал, словно приведение. Ты нас этим прямо напугал. Думали, не заболел ли ты?

Домовой крепко, словно какую-нибудь драгоценность, прижал к груди заветный свёрток и ответил плаксивым, жалобным голоском:

– Да-а, заболеешь тут с вами. Я уже и не знал, на какой кривой козе к вам подкатить. Мы, домовые, да будет вам известно, очень скромные и легкоранимые существа с тончайшей организацией мышления. И коли нам самим не предлагают угощение, то мы можем тогда даже уйти из дома, обидевшись, в поисках лучшей доли! Или даже безвременно умереть от голода, но просить никогда не будем. Мы можем только лишь скромно намекать об этом своими поступками и действиями или некоторыми словами, но никак и никогда не больше того. Скромность, понимаете ли, скромность и врождённый этикет всему виной. Понятно, надеюсь?

– Ну, теперь-то, конечно, всем нам, а особенно мне, всё ясно и понятно.

Я мельком взглянул на Юриника, и сам чуть не уписался со смеха. Бедный, бедный Юриник еле сдерживал свой дикий восторг и жгучую солидарность с Максимилианом. Он аж трясся от распирающего его желания изложить своё мнение по поводу тончайшей организации хитроумного мышления домового. Нужно было только видеть Юриника, которому Дорокорн и Дормидорф жестами показывали, чтобы тот молчал. Но это как раз и было не так-то просто сделать, его так и подмывало высказаться по поводу выдающейся скромности и кротости нашего разоткровенничавшегося домового, а также на счёт его врождённого этикета.

А Максимка, видя, что ему никто не перечит, вздохнул с такой искренней благодарностью и облегчением, что я был окончательно сражён его актёрским талантом.

– Ну ты даёшь, однако! Я горжусь, что мне довелось встретиться с тобой. Ты халву-то хоть попробуй, скромник ты наш!

Он нежно и трепетно положил свёрток со своим гостинцем на один из свободных стульев и потихоньку, очень осторожно развернул его, при этом его ноздри то раздувались, то вновь сужались, выбирая из окружающего воздуха мельчайшие частички с запахом вожделенной халвы. Затем он отломил маленький кусочек серой и невзрачной на вид, но, тем не менее, до невозможности вкусно пахнущей массы и положил его в рот, закатив и зажмурив от удовольствия глаза, словно хитрый котяра от валерьянки. Причмокивая и посасывая, он с наслаждением гонял кусочек по всему рту, словно ребёнок, в первый раз попробовавший что-то новенькое и необычно-вкусное.

По всему было видно, что лакомство пришлось по вкусу нашему непоседливому шаловливому другу, о чём он тут же не замедлил заявить с присущей ему откровенностью и детской прямотой:

– Очень вкусно, пожалуй, я перейду на халву… но и пряники мне тоже очень нравятся…

Он никак не мог сделать окончательный выбор.

Видимо, Максимка долго бы ещё колебался, склоняясь то в одну сторону, то в другую, если бы на помощь ему не подоспел, как ни странно, Юриник, который сразу же урезонил его, развеяв все сомнения, предложив:

– Так в чём же дело? Тебе, Максимка, попросту надо заказывать по очереди одно, другое или третье. Или то, что больше всего хочется в данную минуту.

Домовой серьёзно призадумался над этими словами, запихнув вкусные, все измазанные в халве указательный и средний пальцы себе в рот. Но уже через несколько мгновений он робко поинтересовался:

– Это очень хорошо, что ты мне это сказал! Эдак ты быстро заслужишь моё расположение и благосклонность. Напомнишь потом мне об этом. А нельзя ли мне… ну, время от времени, получать и то, и другое, и третье сразу, одновременно? Не часто, хотя бы изредка… раз-два в день, например?

– Можно-то можно, но только, если не часто. Ха-ха-ха! А раз-два или раза два в день, это даже очень не часто, – ответил, рассмеявшись, Юриник улыбавшемуся Максимке. – Время от времени! Раз-два в день… хи-хи-хи! Конечно, можно, это же не три раза в день!

Домовой тут же со скоростью света навострил уши, а Юриник запоздало смекнул, что дал маху и сболтнул лишнего, но слово-то не воробей – вылетело, не поймаешь. Видно было, что теперь Максимке есть над чем задуматься.

После этих событий у нас совсем не оставалось времени на обед, вот-вот нужно было отправляться в учебный зал на продолжение лекции. Домовой, поняв, что его аудиенция закончена, медленно растворился в воздухе, но халву, всё ещё лежащую на стуле, конечно же, не забыл. Было очень забавно наблюдать, как халва сама бережно и аккуратно заворачивалась в салфетку, а затем, плавно поднявшись в воздух, медленно поплыла по направлению к шкафу и, не долетев до него какого-нибудь десятка сантиметров, испарилась, будто бы её никогда и не было.

Дормидорф отдал мне мешочек с белыми камушками, сказав:

– Пусть будут у тебя, вещь-то хорошая, спрячь понадёжней, в хозяйстве пригодится, да и мы, думаю, ещё не раз ими воспользуемся. Нам очень повезло, найти мешочек с духами-исполнителями – это большая удача! Они могут почти всё, лишь за редким исключением. Например, они не могут лишить жизни живое существо, но могут заставить его не делать гадостей и следить за ним хоть всю его жизнь. Не могут заставить ненавидеть или любить, но могут помочь в достижении благородных целей. Не могут врать и лицемерить, не могут льстить, может, и ещё чего в этом роде не могут, я этого не знаю.

Оставшееся до занятий время мы оживлённо обсуждали, где и как мы можем использовать этих чудесных духов-исполнителей, так неожиданно удачно свалившихся на нас, словно снег на голову, а точнее, в мой карман.

Юриник предложил:

– Представляете, как будет весело, если мы одного духа отправим к нашему мудрому ворону, к Коршанчику?

Мы недоумённо переглянулись, а Юриник, ожидая подобной реакции, пояснил:

– Чтобы дух неотступно следовал за вороном и постоянно отбирал у него мясо, как только тот соберётся его заглотить, позволяя есть Коршану только растительную пищу, понимаете? Ну, вегетарианцем чтобы его сделать!

Видя, что никто не смеётся, Юриник замолчал и надулся, как мышь на крупу, а Дорокорн, напротив, повеселел и радостно заговорил:

– Юриник, какой же ты молодец всё-таки!

Юриник подозрительно и вместе с тем вопросительно уставился на друга, ожидая очередного подвоха.

А Дорокорн продолжал заливаться соловьём:

– Нет, какой ты всё-таки умница, подбросил мне отличную идею, как можно использовать духа-исполнителя для одного очень важного и нужного дела.

Дорокорн сделал небольшую паузу, а Юриник воспрянул духом от столь редких похвал, расточаемых хитрюгой Дорокорном в его адрес. Мы с дедом Дормидорфом приготовились внимательно слушать, что же такое придумал этот проныра.

Воспользовавшись тишиной и всеобщим вниманием, Дорокорн продолжал:

– Этому духу необходимо строго-настрого наказать, чтобы он на версту не подпускал нашего Юриника к девушкам герониткам!

У Юриника не было уже ни сил, ни желания отвечать и спорить. Потому он ограничился лишь тем, что укоризненно и печально покачал головой из стороны в сторону и скорчил кислую гримасу.

– Ладно, – подвёл итог Дормидорф, – помечтали, и будет! Пора нам отправляться на занятие, а то коли Томарана нам всем клизм понаставит, мы много чего интересненького ей понарасскажем. К тому же, не знаю, как Юринику, а лично мне в моём солидном возрасте не подобает заниматься всякими там глупостями, вроде… кхе-кхе… малоприятных и совсем не эротичных процедур. Я уже не говорю о том, что тогда-то наш план точно будет под угрозой провала. Да и Юриника жалко, столько тяжёлых испытаний за один день, это вам не хухры-мухры, тут всё серьёзно, по-настоящему. И, кстати, последствия могут быть непредсказуемы, а ну, как дружище Юриник привыкнет к этому, что мы тогда с ним станем делать? Я так и представляю себе во всех красках эту трагикомичную картину: взъерошенного домового, с горящими глазами выходящего из шкафа с подносом в руках, на котором стоит огромная и наполненная доверху утренняя «детская груша» для нашего Юриника. И верный домовой берёт клизму в свои сильные опытные руки и обречённо склоняется к сразу же оживившемуся Юринику, со словами: «ваша любимая процедура, голубчик вы мой дорогой… и хрясть, вж-ж-ж, а-а-а!».

В это время из шкафа вылез очень серьёзный домовой и принялся расхаживать по комнате с какой-то белой тряпкой, растянутой на руках, как поднос, на котором стояло подобие юриниковой «груши радости», сделанной из скомканной салфетки, в которую раньше была завёрнута халва.

Все беззлобно рассмеялись. И сам Юриник не стал исключением, ибо он уже давно привык и смирился с вечным подтруниванием над ним. Он даже практически никогда и не обижался на нас за это, а лишь вяло улыбался в ответ, как в теперешнем случае, или откровенно смеялся вместе со всеми, но подобное происходило только в особо удачных случаях. Ну ещё бы, ему-то грех было обижаться! Подшучивали и посмеивались в нашей компании, надо признать, над всеми без исключения, и это, на мой взгляд, было совсем неплохо, так было намного веселей и интересней жить, и долгая дорога казалась не такой длинной и скучной, да и объединяло это как нельзя лучше. А Юриник, кстати говоря, был непревзойдённым мастером в этой области, хоть и вечно скромничал, прибеднялся и отказывался наотрез признавать свои заслуги, но, тем не менее, сам он никогда не упускал возможности высмеять или поддеть кого-либо из нас, и это у него очень неплохо получалось. Особенно он оживлялся, коли дело касалось его доброго друга Дорокорна. А вот Дорокорн как раз иногда и бывал доведён до исступления шуточками каверзного Юриника в силу лёгкой ранимости своего нежного характера, зачастую остро нуждался в заступничестве и поддержке, которые ему неизменно и безвозмездно обязательно оказывал кто-нибудь из нас. Особенно часто это делал, как ни странно, домовик, второе почётное место занимал старина Дормидорф, про себя же я вновь вынужден, уже в который раз, скромно умолчать! Что поделаешь, таков мой удел. Иначе мне в дальнейшем никто и никогда не поверит, коли я начну, как всегда честно и откровенно, описывать какой-нибудь случай, где я опять должен был проявить свои отнюдь не самые лучшие качества: скромность и ещё раз скромность.

Как же это знакомо! Приостанавливаясь на этом самом месте, все самонадеянно и безапелляционно заявляют мне, что тут уж я точно, как пить дать, несколько увлёкся и даже больше того, откровенно приврал! Ничуть не бывало! Поймите, наконец, просто-напросто в нашей жизни никто не застрахован от роковой ошибки. К моему глубочайшему сожалению, это ложное впечатление складывается у людей лишь потому, что я просто не счёл нужным и недостаточно приукрасил, словом, не договорил, описывая свою скромность, и не сделал я этого совершенно сознательно из-за неё же родимой, скромности!

Вот вам и неопровержимое доказательство моей правоты, что и требовалось доказать. Получается, что это даже не теорема, а самая настоящая аксиома, а вы непростительно ошибались в своём незрелом умозаключении. Мои соболезнования. Ну, ладно, надеюсь, что вы это как-нибудь сумеете пережить.

Хоть у нас ещё и оставалось около пятнадцати минут, но мы решили потихоньку идти в учебный зал, чтобы потом не толкаться вместе со всеми, когда времени останется в обрез.

Спокойно мы прибыли на место и заняли свои старые места. Томарана будто бы никуда и не уходила. Она преспокойно продолжала сидеть за своим столом и сосредоточенно смешивать всевозможные отвары и порошки, в точности как и тогда, когда мы уходили на перерыв, почти два часа назад.

Дорокорн, кивнув в сторону Томараны, сочувственно прошептал на ухо Юринику:

– Погляди, сколько она снадобий за это время успела приготовить!

Юриник бросил украдкой взгляд на учительский стол.

Дорокорн продолжал:

– Смотри, не вздумай задавать ей больше никаких вопросов! Уж будь любезен, потерпи, а то сам знаешь, чем это может закончиться. У неё на тебя уже есть наточенный зуб, и не один! Словом, береги свою нетронутую честь. Береги себя, друг Юриник, ты нам ещё очень будешь нужен, ни в коем разе не повреждённый, а живой и здоровый! Ну, сам подумай хорошенько: куда тебе вдобавок ещё и клизму, ты и так всё ещё совсем плох, бедненький, вон и от сыворотки откровенности, видно не вооруженным взглядом, до конца не отошёл.

Юриник только слабо мычал в ответ и постоянно утвердительно кивал головой.

На столе Томараны действительно стояло несколько мензурок с какой-то жидкостью, напоминающей по цвету крепко заваренный чай, а на другом конце стояли четыре клизмы, выставленные в рядок, видимо, для наглядности и предупреждения, мирно дожидаясь своего времени и места.

Наконец Томарана оторвалась от своих ненаглядных склянок и снадобий и, окинув всех присутствующих строгим взглядом, негромко произнесла:

– Вижу-вижу, все собрались вовремя, а значит, желающих испытать на себе прелести отвара правды нет, к моему глубокому сожалению. Ну, раз уж так вышло, то делать нечего, можем продолжить наш урок. По плану до следующего перерыва мы должны изучить несколько смертельно опасных отваров и настоек, а затем уже перейти к разделу прикладного растениеведения.

Увидев, что многие обеспокоенно заёрзали и начали переглядываться, она промолвила:

– Ну что вы? Бояться вовсе не нужно, нет такой необходимости, по крайней мере, сегодня никто не умрёт. А даже напротив, я гарантирую вам всем положительно-оздоровительный и тонизирующий для здоровья эффект без всяких негативных последствий для ваших цветущих организмов.

При этих словах Юриник погрустнел и совсем сник. Это и не удивительно, если учесть, что произносила она речь, в упор многообещающе глядя на него. Даже у меня мороз пробежал по коже, стоило только представить процесс введения отвара трепандры и тяжкие для нас последствия этого действа. Ещё мне невольно подумалось, что если бы в наших учебных заведениях применялись подобные методы воспитания как к ученикам, так и к наиболее отличившимся педагогам, я уже молчу про некоторых изогнутых родителей, то результаты обучения и отношение к воспитанникам, а так же уровень дисциплины оных наверняка превзошли бы все, даже самые смелые ожидания. В стенах школы не стало бы ни опозданий и прогулов, ни хамства и вымогательства, ни разгильдяйства, наглости и угроз, да мало ли чего ещё не стало бы. Это я уже молчу про такие пустячки, как невыученные уроки, наркоманию, пьянство, курение и другие досадные мелочи жизни.

Далее мы долго и нудно изучали всевозможные настои и отвары из разных ядовитых растений и тяжкие последствия их применения вовнутрь. Затем шли противоядия. И когда у меня уже всё начало путаться в голове от обилия поступающей информации, Томарана радостно, как об избавлении, объявила о переходе к прикладному растениеведению.

Она сказала, повернувшись к Юринику:

– А теперь мы переходим к прикладному растениеведению. Если, конечно, ни у кого, к сожалению, нет вопросов и всем на этот раз всё понятно!

Юриник сразу же бодренько так встал и даже без малой тени волнения в голосе громко произнёс:

– Вы много рассказали о всевозможных отравляющих растениях, но ни словом не обмолвились о грибах, а среди них зачастую попадаются очень интересные экземпляры и даже смертельно ядовитые. Насколько мне известно, самым смертельным и неизлечимым ядом обладают бледная поганка и мухомор вонючий. Кстати, растут они в изобилии почти повсеместно.

Томарана, позабыв обо всех своих обещанных клизмах, открыла рот в изумлении так же, как и мы все. Но вопрос был задан по существу и, по-моему, вовсе не глупый, разве что только преждевременный.

Она вежливо ответила Юринику, который успел сесть на своё место:

– И снова вы правы, молодой человек! Но своим вопросом вы опередили события, как впрочем, уже неоднократно с вами случалось! И я, как ни странно, к этому уже начинаю привыкать. Человек ведь привыкает почти ко всему, вот и вы, смею надеяться, привыкнете. Грибы же, а в особенности ядовитые, это просто прелесть, это прямо-таки чудо леса! Но только это и обширная отдельная тема для обстоятельной лекции, которая у нас впереди. Раз уж вы затронули бледную поганку и мухомор вонючий, то, может быть, сами и расскажите об этом? Тем самым спасёте себя от испытания отваром трепандры. Вы понимаете, о чём я говорю?

Юриник прекрасно всё понимал, но по его лицу ничего невозможно было прочесть, и было совершенно непонятно, испугался он или нет. Он был невозмутим.

Все с нетерпением ожидали, что же он соблаговолит ответить Томаране на такое заманчивое предложение. Юриник не заставил себя долго ждать, встал и заговорил. Его речь, поначалу несколько напряжённая, вскоре полилась легко и непринуждённо чистым прозрачным потоком, напрочь лишённая растянутых повторов, омерзительного мычания и мусора слов-паразитов:

– О-о, это проще простого! Пожалуйста, раз уж вы так настаиваете. Как я уже имел удовольствие сообщить вам, бледная поганка и мухомор вонючий одни из немногих смертельно ядовитых грибов. В более южных районах растёт аналог мухомора вонючего, сходный вид, мухомор весенний, или аманита верна, это по-латыни. Надо заметить, что все эти виды содержат в себе помимо обычных для мухоморов аманитов токсин вирозин. Особая опасность, а в нашем случае прелесть токсинов этих грибов в том, что их действие наступает не сразу, а приблизительно через полтора-двое суток, а если конкретней, то через сорок восемь часов у мухомора вонючего и через десять-двенадцать – у бледной поганки, в зависимости от количества жизненных сил у существа, употребившего их. О концентрации яда и количестве грибов я промолчу, ибо одной бледной поганки с лихвой хватит на огромное ведро съедобных грибов. За вышеупомянутое время яд этих грибов успевает оказать на организм необратимые негативные воздействия и тогда спасти живое существо уже не представляется возможным, коли не обладать специальными познаниями в этой области. Хотя и ходят слухи, что существует сыворотка, в незначительной степени защищающая организм от действия токсинов, но кто же её даст-то?

Мы слушали Юриника, раскрыв от удивления рты. Томарана тоже была приятно поражена познаниями своего любимчика в особо опасных грибах. Удивлённо приподняв свои выгнутые дугой, от того очень выразительные чёрные брови, она восхищённо сказала без тени раздражения в голосе, что не могло нас не порадовать:

– Вот это да! Ну, что ж, похвально, мой юный грибознательный друг, похвально! Ваш рассказ исчерпывающе безупречен и вы, безусловно, избавили свои благородные внутренности от отвара трепандры. Но откуда у вас столь обширные познания в ядовитых грибах, скажите на милость? Вы, часом, не развлекаетесь на досуге, безжалостно травя одиноких женщин-преподавательниц?

– Что вы, как такое возможно? – отвечал покрывшийся румянцем Юриник, сконфуженно улыбаясь и смущённо потупив взор. – Я совсем даже наоборот! Я очень люблю таких преподавательниц за справедливость и предоставляемую редкую возможность интересного общения с ними.

– О-о, да! – перебила Юриника Томарана, сверкнув глазами. – Значит, всё-таки развлекаетесь на досуге. В одном вы правы, я действительно могу быть очень интересной. А на счёт моей справедливости, так это сильно преувеличено, могу вас заверить. Тут ведь как интересно получается: чем меньше в жизни справедливости, тем интересней окружающим, особенно, если они являются не прямыми участниками, а сторонними наблюдателями. Ручаюсь, что если бы я выполнила свои обещания по отношению к вам, то стала бы ещё интересней всем остальным учащимся, по крайней мере, основной их массе.

Говоря это, она многозначительно посмотрела на нас. Мне её слова показались очень даже не лишёнными здравого смысла. Действительно, у большинства наших сокурсников лица сделались какими-то кислыми и скучными, будто их лишили чего-то сладенького. Но, несмотря на это, Томарана была явно польщена, а наш Юриник оказался на редкость умелым и изощрённым льстецом. Он довольно быстро справился со своим смущением, если только оно не было искусно разыграно им.

– А на счёт моих скромных познаний всё очень просто, с раннего детства я очень люблю собирать грибы и, дабы не отравиться самому и никого не отравить ненароком, то есть без особой на то надобности, скоренько выучил все ядовитые виды грибов, распространённые в лесах нашей климатической зоны. Мне это не раз пригодилось в жизни, вот и сейчас эти знания спасли мои благородные внутренности от отвара трепандры.

Все, в том числе и Томарана, рассмеялись, оценив по достоинству шутку Юриника и прекрасно поняв, что он своими внутренностями передразнивает недавно сказанные слова рьяной растениеведки. Но, тем не менее, вопрос был исчерпан. Томарана, как и обещала, перешла к прикладному растениеведению.

Она сказала:

– Теперь каждый из вас приготовит для себя настой конь-травы, а мы все прекрасно помним рецепт и пропорции для часового действия настоя. Вспоминаем! – вдруг рявкнула она.

Видя, что не все ещё с перепугу хорошо запомнили рецепт, и во избежание всевозможных неприятностей и казусов, она стала делать его сама и монотонно повторять вслух:

– Итак, зажигаем горелку.

Она чем-то щёлкнула и на всех столах одновременно вспыхнули жёлто-красно-голубые пляшущие язычки пламени.

– Доводим до кипения двести миллилитров воды, берём первую в верхнем ряду траву с подноса, находящегося перед каждым из вас… аккуратно отвешиваем двадцать граммов, бросаем в кипяток, и настаиваем в течение десяти минут.

Мы в точности повторяли за ней все действия, и через пятнадцать минут на столе перед каждым из нас стоял свежеприготовленный чудодейственный настой конь-травы.

– Теперь, – вновь заговорила она, – выпиваем небольшими глоточками всё до дна.

Все, и она сама, принялись потихонечку, чтобы не обжечься, отхлёбывать настой. Он был приятен на вкус, чем-то напоминал крепкий отвар зверобоя, только, кроме того, что вязал, ещё и слегка горчил, а по цвету был таким же тёмно-коричневым и слегка мутным от концентрации. Его консистенция была довольно необычная, такое впечатление, что настой был густым или очень насыщенным и тягучим, словно липовый чай, если заваривать его, не жалея липового цвета.

Не прошло и пары минут, как все справились с этим ответственным заданием и с нетерпением принялись ожидать результата.

Кто-то тихонько сказал:

– Главное, чтобы мы ржать, как кони, не начали!

Ему вторили:

– Да и луговую травку щипать не очень-то хотелось бы.

Томарана объявила:

– Теперь быстренько, но не торопясь, встаём со своих мест и идём на выход. Вперёд, все на улицу.

Вскоре вся группа уже нетерпеливо топталась на поверхности возле камня-люка. Последней по ступенькам поднялась Томарана и заявила:

– А теперь, жеребчики мои, скачем всем табуном на восток в течение тридцати минут, а потом столько же на запад, встречаемся здесь же ровно через час. Вперёд!

И мы понеслись, не чувствуя под собой ног, словно у нас вдруг выросли крылья. Никогда мне ещё так легко не бегалось даже со страха. Ноги, словно заведённые, сами несли, а мне лишь нужно было выбирать направление, чтобы не врезаться в дерево или ветку, или не залететь ненароком ещё куда-нибудь. Иногда даже приходилось сдерживать пыл, через силу заставляя себя скакать несколько медленнее, нежели хотелось, и я заметил, что подобное происходило не только со мной.

Вокруг со свистом мелькали ветки, листья, а мы вчетвером, держась одной группой, небольшим табуном, неслись вперёд, «закусив удила», наслаждаясь скоростью и свежим бодрящим лесным воздухом, только ветер завывал в ушах. Наши соученики рассредоточились на огромной территории, чтобы не путаться друг у друга под ногами и то там, то тут мелькали между деревьев, словно крупные лесные муравьи в густой траве. Невдалеке от нас из-за группы близко стоящих берёзок выскочила Томарана. С раскрасневшимся лицом и развевающимся по ветру плащом она ускакала вперёд. Было видно, что она получала огромное наслаждение от подобных скачек и делала это далеко не впервой.

– Видимо, старушка частенько совершает лесные пробежки, наверное, бежит от одиночества и своих многогранных, судя по усердию, страшно-коварных замыслов, – пробасил Юриник, перепрыгивая, словно горный козёл, через поваленный ствол огромной берёзы.

Дорокорн пропищал ему в ответ с издёвкой:

– Интересно, клизма с отваром трепандры у неё с собой, или мне сбегать принести?

– А ты сначала догони меня, тяжеловоз неуклюжий! – весело отвечал Юриник, резко прибавляя в скорости и удаляясь.

– А может, у неё клизмы волшебные, с крылышками, ставятся сами?

– Ну, конечно, – подхватил Юриник, снова притормаживая, – а потом прилетают волшебные пробки-самотыки, да?

– Угадал!

В таком духе они общались всю дорогу до успешного окончания первого этапа эксперимента, длившегося ровно полчаса. Затем мы развернулись и побежали, не снижая темпа, обратно. Сменив направление, мы сменили и тему разговора.

Теперь заговорил Дормидорф, фыркая на бегу:

– Пфр-р, пока вы тут шутки изволите шутить, я пытаюсь мысленно связаться с лесными людьми, так что не путайтесь у меня под ногами, жеребцы малолетние, и не мешайте сосредотачиваться. Кстати, вы не пугайтесь, если они вдруг выскочат из-за какого-нибудь куста, они любят такие штучки.

Так оно и получилось. Не успел Дормидорф договорить, как откуда не возьмись появилась группа лесных людей, человек двадцать, которые мгновенно окружили нас со всех сторон. Не надо забывать, что все эти выкрутасы происходили на бегу, а точнее, на скаку. Так мы все вместе и продолжали некоторое время скакать бок о бок, как стадо диких мустангов-иноходцев.

Дормидорф быстро рассказал им о нашей ночной встрече с геронитами и о готовящемся сегодня ночью захвате школы. Когда наш умудрённый старче обо всём с ними договорился, а много времени это не заняло, лесные люди так же мгновенно исчезли, как и появились. Некоторые умчались в лес с бешеной скоростью, намного превышающей нашу, и скрылись из виду, разбежавшись веером в разные стороны, а их сотник Парамон и ещё несколько человек сходу ловко запрыгнули на первые подвернувшиеся деревья и скрылись в кронах, как белки, сказав напоследок:

– Берегите себя. Когда всё закончится, коли живы будем, устроим знатный пир, развеемся, а заодно и познакомимся поближе. Говорят, герониты умельцы отдохнуть, да и во всевозможных состязаниях доки, каких мало, вот и поглядим! В любом случае повеселимся на славу, от души!

Дальше мы бежали одни, а через некоторое время Дорокорн негромко проговорил:

– Интересно, лесные тоже настой конь-травы хлещут, чтоб так резво по лесам носиться или у них другие методы? Может быть, у них такие способности от природы, знает кто-нибудь?

– Думаю, от природы, – глубокомысленно отвечал дед, – если бы ты с рождения носился по лесам и полям, задравши хвост, то и для тебя это не составляло бы особого труда даже без конь-травы.

– Да-а, – теперь восхитился Юриник, – при такой скорости и в своих плащах они практически сливаются с лесом! И по деревьям лазят, как кошки! Не хотел бы я иметь таких врагов, зато в виде друзей они меня очень даже устраивают!

– Ты погоди, когда они увидят, как ты метко стреляешь из арбалета, они тоже пожелают видеть в тебе друга. А Дорокорн чертовски хорош в рукопашном бою и его тоже лучше иметь в друзьях. У всех свои достоинства и свои недостатки. Но, главное, мы их предупредили, теперь я хоть за это спокоен, – облегчённо вздохнул Дормидорф.

– Это точно, значит, не зря бегали, – согласился Дорокорн, и мы дружно закивали головами. – А на счёт достоинств и недостатков, это ты, Дормидорф, верно сказал! А ну как переругаются лесные с геронитами, как начнут вымещать своё недовольство на нашем Юринике, ещё и нам ни за что достанется на орехи. Нам его ещё прятать от них придётся и таскать тайком еду, украденную у ворона из блюда!

Юриник встрепенулся и злобно зашипел на довольного Дорокорна:

– А-а, и снова ты, змей, взялся за своё, несёшь всякую чушь! Никто ни с кем не переругается и всё будет в лучшем виде! Герониты и лесные люди – друзья навеки! Запомни ты это. И нечего тебе постоянно сравнивать меня с геронитами. Ох, лучше не вынуждай ты меня понапрасну!

Потом Юриник повернулся к нам с Дормидорфом и ехидненько сказал:

– Ближний бой, в котором так хорош ваш хвалёный Дорокорн, между прочим, очень легко можно и выиграть у него, коли применить какую-нибудь, пусть даже самую примитивную хитрость, ибо он слишком полагается на свою силу и выносливость, одним словом, слишком уж самоуверен и кичлив! Напыщенный индюк!

И Юриник, резко увеличив скорость, ускакал вперёд, как мне показалось, понуро склонив голову и не глядя по сторонам. Обратно мы неслись по своим же следам, оставленным в траве. Вот и поваленное дерево, через которое так ловко перепрыгнул Юриник, не замедливший повторить свой подвиг, только теперь этот прыжок у него получился более грациозно, нежели в первый раз, и сравнение с горным козлом больше ему не подходило, скорее, он был теперь похож на настоящего, хоть и невысокого конька. Мы удачно последовали его примеру.

А сейчас должна появиться Томарана, если, конечно, она не отклонялась от своего маршрута на обратном пути. И точно, вот она, уже мелькает между деревьев в развевающемся, словно огромные крылья, плаще. Вновь исчезла. Постепенно и наши однокурсники начали приближаться со всех сторон. Ещё немного и мы были на месте, откуда ровно час назад начали свой бег, возле входа в Подземный город. Томарана уже была здесь. Все немного отдышались и обтёрли пену, местами выступившую через одежду, спустились в тоннель и направились в аудиторию.

Когда все расселись, Томарана возбуждённо заговорила:

– Теперь вы на себе испытали действие конь-травы, и коли вам когда-нибудь понадобятся кони, наверняка сумеете сами приготовить сей, столь полезный во всех отношениях настой. Лично я получила истинное наслаждение от этой прекрасной лесной прогулки, да и для организма всё это несоизмеримо полезней, нежели бить баклуши и слоняться, отираясь по коридорам. Часовой бег с препятствиями, да в придачу по свежему воздуху, это вам не фунт изюма! Это есть совмещение приятного с полезным, что крайне благотворно скажется на всём вашем дальнейшем житие-бытие. Запомните мои слова, зарубите их себе на носу, постарайтесь чаще подобным образом оздоравливать свой цветущий организм, уж хуже точно никому от этого не будет. Килограмма полтора лишнего веса долой, никак не меньше!

Теперь приготовим зелье памяти, его необходимо применять не до, а после того, как вы получили необходимую информацию, которую желаете увековечить в себе. Повторяйте, пожалуйста, за мной.

Опять мы в точности повторили за ней все действия, и когда зелье было готово, то с удовольствием выпили его. После часового бега очень хотелось не есть, а именно пить. Потом Томарана долго рассуждала о том о сём, дала парочку рецептов и, в конце концов, милостиво отпустила нас на заслуженный двухчасовой отдых, предупредив, как всегда, о неотвратимости примерного наказания за опоздание.

На этот раз всё обошлось как нельзя лучше, ведь среди нас опоенных не было, а потому и бояться было нечего. Посему мы решили вначале направить свои утомлённые стопы в обеденный зал. Сделать это было просто-таки необходимо, дабы вдоволь подкрепиться и испить крепкого горячего чайку. А уж потом можно смело отправиться в нашу скромную обитель, куда наведаться хотелось не меньше и дать отдых уставшим конечностям, а заодно и подготовиться к продолжению такого нужного, но уж очень изматывающего процесса обучения. Как решили – так и сделали.

В обеденном зале собралось великое множество народу. Почти вся наша группа присутствовала здесь, так что яблоку негде было упасть. Интенсивный бег явно как убыстряет, так и обостряет процессы пищеварения. Вот все и проголодались не на шутку и потому с аппетитом уплетали за обе щеки. Уписывали так, что за ушами трещало, а некоторые даже по несколько раз подходили к скатерти за добавкой. И мы, что вполне естественно, тоже не ударили лицом в грязь. Вкусно было необычайно, я бы даже сказал, неимоверно, вот что значит – нагуляли здоровый аппетит. Я не забыл заказать и для ворона целое блюдо нежнейших куриных попочек, как ласково и нежно называл их сам Коршан, жареных в сметанке с зелёным лучком и маринованной маслинкой с косточкой внутри. И, конечно же, пакетик лесных орешков в сахарно-шоколадной глазури для нашего домового. Хоть на этот раз он меня об этом и не просил, но пусть, думаю, это будет для него приятным сюрпризом.

Коршан явился не запылился, не успели мы ещё и как следует приступить ко второму блюду. Шустренько спланировал откуда-то с потолка, мягко и точно приземлившись возле своей тарелки, обдав нас волной прохладного воздуха.

– Приветствую вас, о, мои верные благодетели! – весело проговорил он, и, не теряя времени даром, ловко подцепил острым клювом куриную попку, закидывая её в лужёную глотку одним точным и выверенным до мелочей движением. Настроение у него было приподнятое, с чего бы это? – Слышал, у вас сегодня была лёгкая пробежка по лесу? То-то вы так проголодались! Ну, спасибо и на том, что про меня, несчастную изголодавшуюся птичку, не забыли. А то никому нет дела до меня, короля небес, знаменитого своей ловкостью и скоростью, воздушного асса всех времён и…

Он продолжал есть и трепаться, как помело, а нам было сейчас совсем не до его весёлого щебетания, плавно переходящего в пустую болтовню изнывающего от скуки и безделья говорящего ворона. Мы молча насыщались. После нескольких длительных минут подобных пространных разговоров, Коршан, наконец, смекнул, почему нам некогда было отвечать ему – мы, старательно пережёвывая, уже приступили к десерту. На десерт было кулинарное произведение искусства, вкуснейшее сливочное мороженное, покрытое сверху взбитыми шоколадными сливками, которое так и таяло во рту, оставляя после себя тончайший лёгкий букет ванили, шоколада, сливок и приятно освежающую прохладу. А Коршан снова принялся за своё любимое дело. Он начал с того же, чем и закончил, пытаясь добиться от нас хоть какого-нибудь ответа:

– Ну вы и обжоры! Говорю, слышал, что Томарана с вами бегала сегодня по лесу! Да-а, любит она на себе испытывать всевозможные снадобья. Тут её мясом не корми, дай только чего-нибудь из колдовских эликсиров хлебнуть.

В промежутках между репликами, а иногда и чаще, между словами, Коршан умудрялся поглощать пищу. Наверное, проголодался так же сильно, как и истосковался по бескорыстному мужскому общению, которое бывает только между друзьями, к коим он нас уже успел приписать, и в чисто мужской компании. Ведь стоит только где-то появиться женщине, даже самой лучшей из них, как пиши пропало! Уж она-то всенепременно изыщет средства и возможности всё перекроить да переиначить, поставить с ног на голову или на какое-нибудь другое, не менее волнующее и животрепещущее место. Не верите? Тогда попробуйте сами как-нибудь на досуге, но предупреждаю официально, добром это ни в коем случае не кончится, а если чем и кончится, то увидите сами – чем! А потому я, естественно, совершенно ни в чём не виноват и больше того, заранее снимаю с себя всякую меру ответственности за ваши столь опасные эксперименты.

Но я, кажется, немного отвлёкся! Итак, нашего молчаливого ворона словно прорвало! Прямо-таки понос слов и запор мыслей! Ничего, скоро у него найдутся дела поважнее, нежели ораторствовать без толку, отбивая хорошим людям аппетит. От заминированного маслинами угощения ещё никто далеко не уходил, а уж тем более надолго. Пока же поток его слов лился, не переставая, и ничего страшного, что ему никто не отвечал, важно другое, ведь никто и не перебивал! А он тем временем продолжал:

– С ней, этой своенравной Томараной, порой бывает вообще невозможно общаться. Вот даже я, бесспорно, очень умная птица… а она как напьётся своего отвара мудрости или ещё не знаю там чего, так хоть стой, хоть в лужу падай! Разговаривать с ней тогда совсем становится невозможно!

– Слушай, Коршан, – перебил я его, – давно хочу тебе сказать, что же это ты себя совсем не бережёшь?

Коршан опешил от удивления, вызванного таким неожиданным поворотом разговора, да так и остался стоять с куском куриной гузки в клюве, забыв её проглотить.

А я тем временем продолжал развивать свою мысль:

– Употребляешь в пищу всё одно и то же! Хочешь, я закажу тебе на ужин очень вкусный паштет из гусиной печени или, скажем, куриные сердца в чесночной подливке, что же ты измываешься над своим, таким нежным и чувствительным организмом, должно же быть хоть какое-нибудь разнообразие, крайне вредно так ограничивать себя в еде, как это делаешь ты! Да и неразумно.

Коршан обомлел от столь уместного замечания:

– О-о, давай! Конечно, давай, это весьма хорошая идея. Я и сам над этим как-то размышлял на досуге. Да я всё время об этом думаю. Хотел даже сам предложить, но моя скромность вечно мне мешает! Только вот никаких паштетов мне не нужно, только клюв весь замараю. Печень гораздо лучше, знаете ли, кусочками или ломтиками, так заглатывать легче. Хотя если ломтики обмазывать паштетом, то и он сгодится. Тогда можно и того, и другого, да побольше. Вот ведь, завсегда приятно пообщаться с хорошими людьми! А я в вас не ошибся, молодцы, как я погляжу, молодцы!

Сказав это, он окинул нас покровительственно-высокомерным взглядом и продолжил, как-то вдруг сникнув, видимо, под воздействием малоприятных, терзающих его тёмную душу воспоминаний:

– А то, бывалочи, с земляных червяков на ночных бабочек приходилось перебиваться! Вот попадись вы мне раньше, тогда бы я горя не знал.

Так под приятное вороново щебетание мы, наконец, закончили обед, доев всё подчистую. Коршан ни в чём не отставал от нас, так что мы пришли к финишу практически одновременно.

– Слыхали сногсшибательную новость? – заговорщицки зашипел он, настороженно озираясь по сторонам и втягивая голову в плечи.

Мы отрицательно закрутили головами, чему он немало был удивлён.

Коршан вновь засипел:

– Как нет? Корнезар сегодня предпринял вылазку наверх, в лес, так, представляете, не встретил там ни одного презренного амекарца, даже самого завалящего из них! Их всех словно лосиха языком слизала!

Мы переглянулись, а он, косясь по сторонам, продолжал сплетничать:

– Мы ведь без охраны остались, ядрёна вошь, заходи, кто хошь, бери, что пожелашь! Джорджик, как узнал, так до сих пор беснуется, рвёт и мечет, даже меня чуть не затоптал в горячке! А что делать – не знает, просто ума приложить не может, так до сих пор и мается, бедный, как бы умом к утру не тронулся, горемыка сердешный. Надо кого-то за подмогой отправлять, а кого? Нас-то с Корнезаркой трогать нельзя. Никак нельзя, ведь мало ли что может случиться, а он один-одинёшенек останется! Томарана не в счёт – очень мутная особа, никогда не знаешь, чего от неё ожидать, а то ещё зелья какого обопьётся, и ищи ветра в поле. Ну, женщина, одним словом, что с неё взять! И я сегодня, уже после Корнезара, долго летал по окрестностям, всё искал это басурманово племя, но никого так и не увидел, эти прохиндеи амекарцы как сквозь землю провалились, леший их побери. Ладно, ничего, нас голыми руками не возьмёшь, будем ставить защиту и закрываться изнутри, а свободного выхода наружу теперь не будет. С сегодняшнего дня все прогулки только с его личного высочайшего позволения.

Ещё немного поразглагольствовав на эту тему, Коршан учтиво поблагодарил нас за угощение и улетел по своим делам. Мы же, как всегда всё за собой убрав, отправились в комнату держать военный совет и отдыхать. Нашему плану, правда, пока ничего не угрожало, но если камень-люк нельзя будет открыть изнутри, то неприятности вполне возможны, хотя герониты, знающие Подземный город как свои пять пальцев, наверняка легко разберутся с этаким пустяком. Так мы рассуждали, удобно устроившись на мягких кроватях.

– Э-эх, кхе-кхе, ноги мои, ноги. Утомились вы сегодня, так усердно нося мою солидную личность, – прокряхтел Дормидорф, повыше задирая уставшие конечности. – Что ни говори, а ноги всё равно гудят, хоть я иногда и побольше расстояния пробегал, но не в таком быстром темпе, как сегодня. Умотала меня Томарана. Интересно, чего она там ещё придумает?

– Это всё просто с непривычки, – отвечал Юриник с видом знатока, – коли будешь хотя бы через день так бегать, вон, как Томарана, то ничего, привыкнешь, как миленький! Кстати, можешь составить ей компанию. Я думаю, она будет этому только рада. А что? Симпатичный бойкий моложавый старче! Такой свежий огурец ещё никакой женщине не повредил. Натренируешься и будешь дома, когда вернёмся, лосей с оленями по лесам распугивать да страусов по полям гонять.

– Да уж, быстрей бы всё заканчивалось, – ворчал дед, – соскучился я, однако, по дому, по своему лесу, где всё так мило сердцу и знакомо.

– Слушайте, – оживился Юриник, – я вот что подумал. Закончится всё это рано или поздно, вернёмся домой, настанет время и нам расставаться, кому домовой-то достанется? Может, мне его с собой забрать? А что? Он же во мне души не чает, любит меня, лишенец, аж до судорог в костях и до поросячьего визга, если не сказать больше! Да и мы с Дорокорном рядышком живём, так что, если что, он меня в обиду не даст! А Максимке без меня скучно будет. Нас с ним столько связывает, есть что припомнить, то есть вспомнить! Ну, так как?

– Не-ет, Юриник, лучше не стоит этого делать, тебе ведь с ним ни днём, ни ночью покоя не будет, – улыбаясь, высказал мнение Дормидорф. – Он же шебутной, неугомонный и крайне беспокойный товарищ, да ты и сам лучше меня это знаешь, он же тебя из дома выживет, и глазом моргнуть не успеешь! И пойдёшь ты тогда жить к Дорокорну, а домовой наверняка увяжется за тобой, и что тогда получится? А получится тогда свистопляска, понимаешь? Али ты замыслил чего непотребное, друг мой ситный?

Юриник крепко призадумался, а Дорокорн насторожился, он-то прекрасно знал своего закадычного друга, уж если тому что-нибудь втемяшится в башку, то вынь это и положь, всё равно не успокоится, пока не добьётся своего.

Юриник же заявил после некоторых раздумий:

– А что, может быть, мы с ним подружимся ещё сильнее? То он у меня поживёт, а то у Дорокорна иной раз перекантуется. Старина Дорокорн ведь нам не откажет!

Старина Дорокорн навострил уши ещё пуще, а Юриник продолжал:

– Он, знаете, какой хозяин гостеприимный да хлебосольный, наш добрый Дорокоша!

– Юриник, не ёрничай! – запищал возмущённый до глубины души Дорокорн, – и отвечай ты, в конце концов, пожалуйста, сам за себя! Куда, позволь узнать, мне самому деваться от вас, шалунов противных, если ты ко мне жить завалишься, да ещё в придачу со своим весёлым и разбитным сотоварищем? Ты мне хоть и друг, но скажу тебе честно и прямо: нам иногда необходимо немного отдыхать друг от друга. И это совершенно естественно, ибо каждому человеку время от времени требуется побыть в гордом одиночестве, так, чтобы его все оставили в покое. И это моё глубокое убеждение. Понимаешь? Собраться с мыслями, подумать о вечности, помечтать…

– По-моему, – перебил я затянувшиеся речи Дорокорна, – об этом проще всего спросить у самого домовика. Естественно, кому-то из вас придётся забрать его к себе на постой. Я бы и сам взял, да боюсь, он не сможет проникнуть через пограничную дыру в мой мир, да и долго там жить я больше не намерен, так, только по мере крайней необходимости. Ну так что, я вызываю его?

Никто не возражал, и я, достав пакетик с орешками из кармана, вежливо позвал домового:

– Максимилиан, ты где, вылезай, бомжонок несчастный, я тебе лесных орешков в сахаре и шоколаде принёс, как ты и просил, помнишь?

– Да помню я, помню. Разве такое забудешь, что же я, уж совсем… а бомжонок – это хорошо?

Раздался недовольный голос домового где-то совсем рядом. Когда же, наконец, он соизволил появиться, то оказалось, что сидит Мокся преспокойненько на моей кровати, по-детски свесив ножки, на расстоянии вытянутой руки от пакетика со своим законным угощением. Только почему-то вовсе не торопился схватить лакомство, как поступал обычно, а напротив, сидел, призадумавшись и будто даже пригорюнившись, слегка покачиваясь на краю кровати вперёд-назад.

– Ничего хорошего. Это те, кому жить негде, – пояснил я, уже пожалев о том, что назвал его так.

– О чём мечтаешь, Максимка? – вежливо и вместе с тем подозрительно поинтересовался Дорокорн.

– Да не мечтаю я вовсе, а просто думаю, прикидываю в уме, с кем мне действительно теперь лучше остаться жить? Ведь я никого не хочу обидеть, но меня одного на всех явно не хватит, не разорваться же мне! И что вам теперь с этим делать?

У Юриника удивлённо поползли вверх брови, и от этого широко раскрылись часто-часто моргающие глаза. Дорокорн же просто остолбенел от подобных заявочек. А мы с Дормидорфом, как обычно, безуспешно пытались скрыть свои улыбки. Домовой как ни в чём не бывало продолжал рассуждать вслух:

– А жить одному, пусть даже и с Юриником, мне будет скучновато. Его одного мне надолго, как пить дать, не хватит.

– Что значит не хватит, ты что это замыслил? А-а, я, кажется, догадываюсь, ты собираешься мне и дальше трепать нервы. Ишь, не хватит надолго! И что ты намерен теперь предпринять, общительный ты наш? – распаляясь, загремел Юриник.

– Вот я и думаю, – оживился домовой, – что же нам всем теперь предпринять? О-о, кажется, я придумал! А что, если нам пригласить к себе, для пущего разнообразия, кого-нибудь погостить? Сначала на время, а потом, глядишь, и понравится…

– Кого это пригласить, кто это ещё нам должен со временем понравиться? – опешил Юриник. – Что-то ты мне сам всё меньше и меньше нравишься в последнее время!

– Ну, кого-кого, придётся пригласить к себе хотя бы ту домовиху из гостиницы, другого выхода я просто-таки не вижу! И будем ещё держать кулаки, чтобы она, сердобольная, милостиво приняла ваше нескромное предложение!

Наше удивлённое молчание он воспринял за попытку вспомнить очаровавшую его некогда дивную домовиху, и пустился в сумбурные пояснения:

– Ну, помните ту гостиницу, где ещё Корнезар с вороном удрали от нас, там была очаровательная до…

Он повернулся к Юринику и говорил лично ему, пытливо заглядывая прямо в глаза. Юриник от подобной наглости потерял дар речи и только изредка мычал, что-то нечленораздельное отчаянно жестикулируя и потряхивая головой, словно контуженный.

– …мовиха, поразила меня в самое сердце, ей ведь там, бедненькой, тоже не сладко живётся, она мне такого понарассказывала… ну-у… и я, естественно, пожалел её… и… и…

– И-и-и! Что-о-о и-и-и? – страшно выпучив глаза, зашипел Юриник, словно удав на кролика, только тому кролику всё нипочём, хоть бы хны.

– Да ничего и-и-и особенного, что это ты так разволновался, сам кумекай! А ещё в гости зовёт…

И Моксяня снова принялся говорить вкрадчивым голосом:

– Если конечно ты, Юриник, категорически против подобного союза двух одиноких сердец, то мы можем пожить у Дорокорна, но мне кажется, что нам вместе с тобой будет куда как веселей.

– Кто это мы, кому это нам?!

– Ты только не волнуйся, Юриник! Нам – это мне и той моей знакомой домовихе и-и-и, естественно, тебе, куда же от тебя денешься-то. Без тебя мы теперь уже никуда! Её, кстати, Банашей кличут. Славное имя, не правда ли? Банашенька… Банашка!

Повисла долгая тяжёлая минута молчания. Юриник героически пытался переварить услышанное, а мы с интересом ожидали дальнейшего развития событий.

Наконец замешательство Юриника прошло, и он смело спросил у домового, наивно поглядывавшего на него с лукавой улыбкой:

– Очень мне интересно узнать, а как ты собираешься её пригласить, касатик ты наш, если мы больше никогда не окажемся в той гостинице?

Дорокорн согласно закивал головой, присоединяясь к вопросу друга, так как быстро смекнул, что если тот откажется, то эта весёлая семейка домовых, вполне возможно, пожелает поселиться у него. И потому этот щекотливый вопрос его тоже живо интересовал и он выглядел крайне обеспокоенным подобными грозящими перспективами.

– Да, действительно, – согласился домовой, – я как-то сразу и не подумал о том, что мы, к сожалению, можем больше никогда не посетить ту самую гостиницу, где осталась дама моего сердца. Что же мне делать? Что делать? Ах, я несчастный!

Домовой смотрел так жалобно и выглядел таким безутешным, что всем сразу захотелось его как-то подбодрить, пожалеть и успокоить. Мы наперебой принялись уговаривать его не принимать всё близко к сердцу, а он, всхлипывая, робко поинтересовался у Юриника:

– Друг мой, скажи мне честно и откровенно, сними тяжёлый камень с моей исстрадавшейся невинной души, неужели ты оказался бы настолько жестокосердечен и чёрств к мольбам о милости и отказал бы нам, бедным бомжикам, в такой малости, всего лишь в крове, если бы вдруг случилось так, что волею судеб мы вновь обрели друг друга, остановившись в той гостинице, и моя дивная Банашенька чудом снова оказалась бы с нами, со мной! И мы, измученные и обездоленные, попросились бы к тебе на ночлег? Скажи, друг!

Юриник, немного поколебавшись, но прекрасно понимая, что никакого чуда произойти не может даже волею судеб, задумчиво и нехотя ответил с некоторым опасливым сомнением:

– Эх, Максимка, хоть мне и нелегко тебе в этом признаваться, но я всё же испытываю к тебе тёплые и дружеские чувства, а потому, естественно, никогда не смог бы вам отказать в такой малости – крове. Это само собой разумеется. Но так же я не скрою от тебя и другую истину: Банашенька, по моему мнению, это уже явно перебор, хотя лично я против неё ничего не имею! Но не разлучать же мне вас из-за такой мелочи, как какие-то невинные шалости, которые вы себе иногда позволяете. Что поделаешь, жизнь – очень сложная штука, и ты должен крепиться, ведь ещё не всё потеряно! Может быть, когда-нибудь вам ещё предстоит встретиться, и тогда всё будет просто замечательно!

Домовой от этих слов расцвёл, как сирень весной, и лучезарно заулыбался, всем своим видом показывая, что он оценил столь участливое отношение Юриника к своей судьбе. Юриник, в свою очередь, остался очень доволен собой. А что? Всё очень неплохо получилось: и домового морально поддержал в трудную минуту, и делать ничего не надо.

Максимка же поулыбался-поулыбался и говорит:

– Спасибо тебе, добрый Юриник! Мир твоему дому! Ты настоящий товарищ и хороший человек, я бы даже сказал, Человечище с большой буквы.

Юриник смущённо потупил взор и залепетал запоздалые слова робкого опровержения, но домовой его и слушать не желал, а всё продолжал восхвалять. А в конце и говорит:

– Я, между прочим, так и думал, что ты не откажешь нам в крове… и пище, и тогда всё будет хорошо! Ты не разочаровал меня, друг, ты молодец!

Юриник и Дорокорн резко насторожились, и блаженные улыбки также быстро сошли у них с лиц, как быстро кошка удирает от собаки, а домовой, заметив эту перемену, принялся объяснять:

– Дело всё в том, что моя Банашенька не живёт больше в той гостинице.

– А где же она живёт? – хором спросили вмиг упавшие духом Дорокорн с Юриником.

– С тех самых пор она живёт… она живёт тут, неподалёку…

– А ну, не юли и не ёрзай на попе! – зловеще зашептал Юриник, в то время как Дорокорн лишь беззвучно открывал и закрывал рот. – Отвечай, хитрая бестия, насколько неподалёку, раскудрит твою в коромысло!

И домовой ответил, тяжко вздохнув и набрав полную грудь воздуха:

– Настолько неподалёку, что дальше некуда, в смысле, ближе. Она с самого начала живёт с нами.

Мы ошеломлённо уставились на него, а Юриник запричитал:

– А-а, ну-у, всё! Я сразу заподозрил что-то неладное, сразу, как только этот кровопийца начал свою песню: «мы», да «нам», но я и предположить не мог, что он тут устроил себе чуть ли не гарем, да ещё и ко мне жить намылился. Да не просто намылился, а буквально вырвал у меня позволение на это! Выцыганил, обвёл вокруг своего волосатого, мохнатого, толстого, противного пальца, какая красноречивая бестия! Краснобай и баламут! Но я-то, дурак, думал, где та гостиница, и где мы-ы… А вот не верю я ему, не верю ни на грош, и крышка… ну, не может этого быть, она уже, видите ли, столько времени живёт с нами, а мы её ещё ни разу не видели и не слышали! Как ты, похотливый тихоня, это объяснишь?

Домовой спокойно сказал:

– Она, моя Банашенька, просто-напросто очень скромная и кроткая домовиха, стесняется вас лишний раз беспокоить.

– Так это всё была не шутка? – запищал Дорокорн, всё ещё надеявшийся на чудо.

– Да какие уж тут шутки, скоро домовята по твоей голове прыгать начнут, а ты всё – шутки! – ответил Юриник за домового, который гордо задрал нос и отвернулся, всем своим видом показывая свою независимость и то, что этот разговор ему уже совершенно перестал нравиться.

Мне было жаль поникшего и расстроенного домового, и я решил за него слегка заступиться:

– Если они так долго живут вместе с нами, и Банаша ещё никого даже не побеспокоила, то и пускай себе дальше живут. А насчёт того, где им жить, так это ещё проще – они могут жить понемногу у всех по очереди, пока не надоест, а там видно будет.

Дормидорф, молчавший всё это время и наблюдавший со стороны за развитием событий, сразу же поддержал меня. На том и порешили. Максимка, наконец, взял пакетик с лесными орешками в сахаре, поблагодарил и, немного поколебавшись, кротко добавил:

– Банаша, между прочим, тоже всегда передаёт вам свою искреннюю благодарность за угощение. Большое вам спасибо от неё и на этот раз.

– Передавай ей большое пожалуйста! – за всех ответил Юриник, который всё ещё никак не мог прийти в себя от этой новости и продолжал немного злиться на изворотливого домового. А довольный собой сверх всякой меры домовик решил больше не испытывать терпение и потихоньку исчез, видимо, поспешил отправиться к своей дорогой и ненаглядной Банаше. Он ведь и так изрядно задержался с нами, и теперь ему просто необходимо было умаслить свою нежно любимую подругу новым лакомством – фундуком в шоколаде и сахаре.

Юриник вдруг вновь занервничал и забеспокоился:

– Это значит что… Она тут себе, видите ли, расхаживала преспокойненько среди нас невидимая, а мы даже не ведали об этом ни сном ни духом?

– Правильнее было бы сказать: ни ухом и ни рылом! – поправил его Дорокорн. – Ты скажи ещё большое спасибо, что вообще узнал об этом, ведь они спокойненько могли жить припеваючи у тебя под носом в твоей хижине вдвоём хоть всю свою или твою, что наиболее вероятно, жизнь, ибо живут они долго, и ты об этом ничего бы не знал. А если бы и узнал, то всё равно был бессилен что-либо предпринять!

– Это верно, – согласился Юриник, – но каков прохиндей, никогда не знаешь, что он отчебучит в следующий раз! Это что же получается? Его можно подхватить, как какое-нибудь инфекционное или венерическое заболевание, и до поры до времени даже не догадываться об этой досадной неприятности! Зато теперь понятно, откуда ветер дует, с этими его кулинарными изысками и всякими высокоинтеллектуальными выражениями и словечками! Вот где собака зарыта!

– Советую тебе быть поосторожней в выражениях и принять свою долю геронически, – многозначительно проговорил Дорокорн, – сравнивать нашу гордость и надежду с подхваченным венерическим заболеванием, это, на мой взгляд, очень неосмотрительно с твоей стороны, я категорически против подобных сравнений! Хотя неожиданная инфекция воспринимается гораздо лучше на фоне всего остального, это вполне…

– Геро-нически?! А ты и рад стараться, ещё и повторяешь за мной, ехидна конопатая, повторяешь всё специально по несколько раз, и смакуешь при этом, чтобы уж наверняка дошло до чьих-то мохнатых ушей! – перебил Дорокорна Юриник.

Он только собирался, было, развить свою мысль, но в этот момент я аккуратно попытался высказать свою точку зрения:

– Да ладно тебе, подумаешь, ерунда какая! Зато с ними не соскучишься, да и если что случится, то они могут помочь в каком-нибудь особо секретном или деликатном дельце! Например, проследить за кем-нибудь или…

К моему удивлению, Юриник остервенело накинулся на меня:

– Ага, тебе легко тут разглагольствовать и песни петь! Ты вон уйдёшь в свой мир и с тебя, как с гуся вода, взятки гладки! А мы тутушки с ними воландаться останемся и мне, между прочим, достанется больше всех!

Нельзя было не признать правоту его слов, и он продолжал надрываться:

– А домовой, между прочим, далеко не новогодний подарочек, это тебе не беззлобный и преданный добрый пёсик, из которого можно верёвки вить напропалую и с которым всегда можно в случае чего договориться, ты же сам видел, что он вытворяет со мной!

И опять он был прав и я, прекрасно понимая это и ни в коем случае не обижаясь на него, снова попытался его хоть немного успокоить:

– Подумаешь, в нашем мире тоже живут домовые, я, правда, пока ни одного из них не видел, но зато много слышал и читал об этом. Живут же, и ничего, пока ещё о смертельных случаях никто не рассказывал!

– Ну, спасибо! Тебе ещё никто не говорил, что ты на редкость чудно умеешь успокаивать? Мне ещё не хватало открыть счёт известным тебе смертельным случаям с участием кровожадной четы домовых сластён! Вот обнадёжил, так обнадёжил. Постой-ка, постой, так если и в твоём развесёлом мире живут домовые, то это получается…

Все мы, а особенно я, раскрыли рты в восхищении от недюжинной мёртвой хватки Юриника, который отчаянно искал выход из создавшегося непростого для него положения. Он продолжал, обретя вдруг долгожданное спокойствие и уверенность:

– А то получается, полезный ты мой, что домовики могут за милую душу преспокойненько пожить немного и у тебя! Какое облегчение для всех нас, не правда ли? Как ты говоришь, пока не надоест или пока ты не вздёрнешься, сиротливо покачиваясь вместо своей любимой люстры на следующий же день после такого привалившего тебе счастья! Только не забудь, пожалуйста, намылить верёвку, говорят, так сподручней, скольжение лучше и всё такое…

Я, конечно, сразу смекнул, куда это он клонит и, честно говоря, мне сделалось от этого как-то не по себе, можно подумать, что мне и без домовых дома мало достаётся! Порой так достаётся, что домовым и не снилось! Но я не показал вида, пусть Юриник себе думает, что мне всё нипочём. К тому же, если схлестнуть домовика с моими домочадцами, то он сам очень скоро взвоет белугой и если не самоликвидируется, то запросится поскорее обратно к Юринику. Как пить дать, запросится! И тогда я как можно более безразличным голосом ответил, эдак равнодушно пожимая плечами:

– Не знаю, может быть, и могут, я не против, это же не завтра произойдёт, а там видно будет, может, вы к тому времени станете хорошими друзьями и вас водой не разольёшь.

– Эх, ладно, – сказал Юриник, обречённо вздохнув, – я всё равно уже привык к нему, привыкну и к ней, пусть живут, попытка не пытка, с ними действительно намного веселей, да и дом всегда под охраной от всяких бедствий. Но какой ловкий парень этот наш домовичок! Это ведь про таких, как он, говорят: палец в рот не клади, а то руку по самое колено оттяпает!

Потом Юриник ещё немного подумал и добавил:

– А ещё про таких говорят – мал клоп, да вонюч!

– Ловкий-то ловкий, – вступил в разговор Дорокорн, – а что ты станешь делать, ежели он, воспользовавшись своей ловкостью, действительно настрогает домовят?

Юриник снова насторожился, но так же быстро расслабился и сказал:

– Да ладно тебе, дружище Дорокорн, не бери в голову, дело-то житейское, так что поживем – увидим, а если что, то я домовятами и с тобой поделюсь, и с Дормидорфом. Со всеми вами поделюсь, чтобы всем было весело.

– А что вы думаете по поводу того, – перевёл тему разговора Дормидорф, – что они пронюхали про исчезновение поганцев амекарцев?

– Что тут думать, – начал Дорокорн, – тут-то как раз всё ясно. До завтра у нас время ещё есть, а больше нам и не надо. Да и что они могут теперь сделать, когда мы обо всём договорились и час нападения уже назначен? Заблокировать вход да выставить часовых, и всё! Просто будем впредь немного поаккуратней и пошлём на разведку домовых. Если перед входом будет часовой, то тюк по темени, и всё шито-крыто, никакого знака подать он уже не успеет.

Так и договорились. До начала занятий оставалось около часа, а мы все порядком утомились и потому решили немного вздремнуть, чтобы восстановить свои моральные и физические силы. Не помню, как я уснул. Разбудил меня поднявшийся в коридоре шум-гам, это наши однокашнички, громко разговаривая и топая ногами, словно стадо бизонов, отправились на продолжение растениеведения в учебный зал. Мы все быстро повскакивали с нагретых уютных мест, наспех привели себя в порядок и присоединились к спешившим на занятия. И не мудрено, что все поторапливались, ведь никому не хотелось схлопотать клизму в наказание за опоздание.

До назначенного Томараной времени оставалось ещё десять минут, но когда мы вошли в зал, то увидели, что она опять и уже, видимо, очень давно сидела за своим столом и что-то усердно колдовала со склянками и сушёными травами, никого не замечая.

Так всё продолжалось ещё ровно десять минут, пока время отдыха окончательно не вышло. Затем Томарана рывком поднялась со своего места и спросила, причём в тот же миг все разом смолкли:

– Чем же вы, любознательные мои, желали бы заняться в заключительной на сегодня части занятий? Повторением, изучением новой темы или практическим растениеведением?

Большинство выбрало повторение, и мы в том числе, ибо так проблем будет меньше, как нам тогда казалось, но в душе лично мне, естественно, очень хотелось заняться прикладным растениеведением, практической его частью. Когда ещё удастся опоить кого-нибудь зельем смеха или отваром остроумия? Нужно будет, на всякий случай, запомнить некоторые рецептики и внешний вид трав, а так же их названия, очень может быть, что мне это и в моём мире пригодится. Не дурно было бы опоить какого-нибудь заевшегося чинушу настоем откровенности и показать подобное чудо-юдо людям, хотя это всё бесполезно – и так все всё прекрасно знают. Или трудно себе представить что будет, коли угостить какую-нибудь тупоголовую шишку смесью отвара остроумия и мудрости и поглядеть на его поведение, а так же на искреннее удивление посетителей и подчинённых. Хотя тогда-то и возможны нежелательные последствия какой-нибудь замысловатой афёры, на которую в обычном состоянии у него не хватало ума.

Закончив мечтать, я бросил украдкой взгляд на Юриника. Главное, чтобы он не лез больше к учительнице со своими умными вопросами. А она тоже хороша, провокаторша ещё та! Да и вредности ей, плутовке, не занимать, как и многим женщинам, правда, и остроумия тоже, надо отдать должное: на язык к ней лучше не попадаться. Всё интересуется, есть ли, видите ли, у нас вопросы или нет. Будто не знает, что у Юриника к ней всегда есть вопросы, ибо она почему-то действует на нашего скромного друга, как аллергия на параноика. А сама-то, сама так на него и зыркает. Будто бы так и хочет сказать: «Ну, что, голубчик, вопросики-то задавать будем? Или как? Неужто мы испугались?». Как бы наш малохольный Юриник не нарвался напоследок на отвар правды-трепандры или ещё на что-нибудь подобное. Очень уж велика тогда будет вероятность, что он, по своей простоте душевной, начнёт языком молоть направо и налево и вытреплет всё как есть подчистую. С него станется!

Неизвестно, что с нами тогда будет, но уж не наградят, это точно. Вон их толпа какая. Прямо-таки банда или шайка. Схватят, скрутят, и тогда пиши пропало! И если бы они хотя бы нападали по одному или дозировано, маленькими группами! Нет, всё же лучше по очереди, тогда-то мы их, безусловно, передушили бы, как котят! А со всей ордой одновременно мы никак не сдюжим – это факт.

И тогда становится неизвестно, когда я домой попаду, и попаду ли вообще, и в каком виде-облике! А ну как попаду лет через десять или больше, да ещё и с увечьями, несовместимыми с нормальной жизнью, а если в обличии какого-нибудь экзотического животного? Уехал за грибами на несколько часов, а вернулся поношенным и потрепанным до невозможности. А все эти неприятности всего-то навсего из-за каких-то там глупых юриниковых вопросиков. Нет, так не пойдёт, нужно этого чрезмерно любознательного Юриника ещё раз предупредить, чтоб сидел, молчал и сопел в две дырочки.

И я зашептал ему:

– Послушай, Юриник, если ты не сдержишься и задашь ещё хотя бы один вопрос этой каверзной и коварной тётке, то обещаю тебе: я наотрез откажусь принимать у себя чету домовых! И хоть ты мне друг, но я ещё вдобавок обязательно упрошу сделать то же Дорокорна и Дормидорфа. А ещё непременно подобью домовых устроить тебе весёлую жизнь и показать заодно козью морду и небо в алмазах, да так, чтоб пошли клочки по закоулочкам. Я не шучу, так и знай! Вот и подумай, что тебе проще: маяться сначала с отваром трепандры в своём организме, а потом и со всеми остальными обещанными тебе прелестями или просто помолчать некоторое время!

Дормидорф с Дорокорном прекрасно слышали всё, что я говорил, и они не только из-за солидарности поддерживали меня, ибо расхлёбывать то, что запросто может заварить Юриник, придётся всем. Они согласно закивали головами. Сам же Юриник озадаченно закусил нижнюю губу, но было видно, что он всё же принял мои слова к сведению и был тронут до глубины души всей серьёзностью положения или просто не хотел лишний раз рисковать и нарываться на обещанную весёлую жизнь. Ну, ещё бы! Один-то, хоть и хорошенько науськанный домовой, это ещё куда ни шло, но в паре с любезной Банашенькой, науськанной не в меньшей степени, да в придачу ещё и с домовятами! Каково? И всё это счастье на одного, тут уж однозначно многовато будет! Юриник вряд ли вынесет подобную благодать, и он не мог не понимать этого, хотя и делал вид, что это его не особенно трогает.

Пока я зловеще нашептывал всё это безрассудному Юринику, пытаясь заставить его проникнуться как можно глубже безрадостными перспективами, естественно, отвлёкся и не заметил, когда Томарана замолчала и вопросительно уставилась на меня. И этот её взгляд не сулил мне ровным счётом ничего хорошего. Я буквально всей кожей ощутил неестественную давящую тишину и её, обжигающий гневом, тяжёлый острый взгляд. Обстановка накалилась до крайности, казалось, воздух можно было резать ножом, как стоящий холодец.

Меня на какую-то долю секунды посетили давно позабытые ощущения безоблачного шаловливого детства, нахлынувшие из самых тёмных, поросших паутиной и скрытных уголков моей памяти. Ведь у каждого из нас, кто учился в школе, бывали аналогичные ситуации, возможно, даже не раз. Вдруг я начал испытывать приятное чувство тоскливо-щемящей и волнующей душу ностальгии по чему-то родному и близкому. Это тёплое чувство бездумной защищённости, сопряжённое с ощущением беззаботного весёлого детства, словно знакомый, но основательно позабытый блаженный аромат, едва ощутимый, волнующий нежно и трепетно, лишь слегка коснулось моего сознания. Всё это пронеслось в моей голове за какое-то мгновенье, а затем пришли менее приятные мысли, например: в моей школе за разговор на уроке клизм, а тем более клизм с отваром правды, никто не ставил. Но, как оказалось, было уже слишком поздно об этом думать, получилось, как всегда: за что боролись, на то и напоролись! Мелькнула последняя мысль: «Нет, а всё-таки лучше бы на моём месте оказался вечно любопытствующий товарищ «хочу всё знать» Юриник!». Тогда было бы, несомненно, очень грустно и печально, но зато не так трагично и чувствительно.

Воцарилась мёртвая, явно не предвещавшая небесной манны гнетущая тишина, и только лишь у меня в животе, наверное, от сильного эмоционального потрясения, громко и надрывно забурчало. Даже стыдно сделалось! Словно отдалённые раскаты весеннего грома прозвучали отголосками былой мощи и величая в нависшем безмолвии. «Недоставало мне ещё на радостях заполучить медвежью болезнь и оконфузиться окончательно», – необыкновенно чётко и ясно подумалось мне.

Мы с Томараной смотрели друг на друга, а остальные с живым интересом и практически плотоядным любопытством наблюдали за нами. Некоторые нехорошие люди смотрели даже с неприкрытым и вызывающе-радостным интересом. Нужно будет разобраться с гадёнышами при случае, зафрикаделить по мощам, уконтрапупить в бубен! Вот так влип, по самое «не балуйся», и сделать-то ничего уже нельзя! Разве что дерболызнуть в шнобель ближайшему злорадно ухмыляющемуся чуду-юду. Извините, погорячился! Вот как меня огорчило тогда это недоразумение!

Так часто бывает, кто-то очень долго доводит человека, а ты случайно сотворишь какую-нибудь невинную и вовсе пустяковую мелочь, и эта малость оказывается непереносимой последней каплей в чаше его ангельского терпения. И тогда ты получаешь по полной и расширенной программе за всё, за себя и за того парня, да ещё и впрок насыплют так, что не унесёшь сразу, а будешь приходить несколько раз, кляня судьбу и всё на свете! Вот, похоже, приехали, нарвался, сейчас точно детство заставят вспомнить, причём не лучшие его моменты, теперь уж все шишки, заготовленные паразиту Юринику, достанутся мне по праву. Прямо, как в анекдоте, осталось только слегка присесть, развести в стороны руки и сказать: «здравствуйте, де-евочки!».

Томарана строго произнесла громким голосом, начиная медленно подниматься из-за стола:

– Здравствуйте, ма-альчики!

Надо же, какое чудное совпадение! Это был последний удар, попавший мне, можно смело сказать, ниже пояса, у меня всё упало и опустились руки, неожиданно резко перехотелось бить в нос всё ещё отвратительно скалящееся чудо, из чего я логически умозаключил, что мне вообще перехотелось жить. Это был конец!

А Томарана всё говорила и говорила:

– Надеюсь, вы закончили свою столь увлекательную беседу, молодой человек? Теперь, полагаю, вы можете уделить и мне толику своего драгоценного времени или мне придётся ещё подождать?

Я молча обречённо кивнул головой.

– Будьте любезны, потрудитесь, пожалуйста, оторваться от своего стула, вы что, прилипли к нему, что ли? Извольте подняться, когда разговариваете с преподавателем, это я уже молчу обо всём остальном!

Точно, голова садовая, я совершенно позабыл, что нужно обязательно вставать, когда разговариваешь с учителем, с дамой и с теми, кто старше тебя, так, по крайней мере, учили в институте благородных девиц. А тут ещё и всё в совокупности, но причём здесь институт благородных девиц и когда я успел там поучиться и, главное, чему? Эко меня переклинило…

Но повторять дважды Томаране не пришлось. Я вскочил и принялся лихорадочно думать, как мне выкрутиться из этой неприятной ситуации, которая сейчас вполне может стать ещё более неприятной, даже непоправимой. Ситуация, в которую я так глупо и нелепо попал, сам предостерегая от неё другого. Но в голову ничего не лезло, кроме наивных детских отговорок типа: «Тётенька, простите засранца, я не винова-ат!». А грозная и жутко-страшная в своём гневе тётенька Томарана медленно шла ко мне, испепеляя взглядом больших шельмовато-ведьмоватых бездонных глаз.

– Я чу-увствую-у, – нараспев произнесла она, – нам сегодня всё же придётся заняться практическим растениеведением! И это очень хорошо, просто-таки замечательно, изучать на практике всегда несоизмеримо лучше, чем зубрить голую теорию. Разве я вам ещё этого не говорила? Ах, как же у меня чешутся руки!

Мне подумалось, что на этот раз я легко и с удовольствием обошёлся бы голой теорией, но остальные, за исключением моих друзей и ещё нескольких сознательных личностей, похоже, явно не разделяли наших взглядов на уместные и актуальные в данный момент методы обучения. Не спорю, может быть, даже наверняка, и мне было бы небезынтересно насладиться созерцанием практики, если бы это не касалось лично меня и моих друзей.

Вдруг Томарана остановилась на полпути ко мне и заговорила, указывая рукой в сторону своего стола:

– Молодой человек, не сочтите за труд, подойдите к моему столу за справедливым и заслуженным наказанием.

Я встал и обречённо поплёлся к указанному месту, не унижаться же и не умолять её не наказывать меня, потому что я хороший и не просто трепался на уроке, а просил соседа не задавать ненужных вопросов. Всё равно же разговаривал! Разговаривал, попался, значит, получи.

Пока я шёл к столу, она внимательно следила за мной, вернее, как мне показалось, за моей реакцией. Медленно и печально, как на похоронах своей девственной чести, я прошёл мимо неё, буквально всей спиной, а особенно нижней её частью, ощущая тяжёлый и оценивающий взгляд. Нет, так не пойдёт! Надо тянуть время. Всё же нужно будет с ней объясниться, дело-то не шуточное, на карту поставлено слишком много, да плюс ещё и самое дорогое – достоинство!

Объясниться, безусловно, надо, но только не сейчас, а немного попозже, вдруг всё-таки пронесёт, в хорошем смысле этого слова. А пока пронеслась мысль: ух, ведьма, небось сейчас прикидывает, как сподручней вонзить в моё невинное тело своё мерзкое орудие пыток – самоставящуюся клизму с оптическим прицелом. Ну, нет уж! Живым не дамся.

Она гордо подошла следом за мной к своему столу и спросила этаким ехидненьким-приехидненьким голоском:

– Позвольте узнать, что вы так увлечённо говорили своему любознательному и нетерпеливому соседу во время урока? Поверьте, это не просто праздное любопытство, от того, каков будет ваш ответ, зависит степень и мера наказания, так что слушаю внимательно, теперь у вас есть возможность блеснуть напоследок своим красноречием.

Вот он, мой шанс! Я скромно ответил, хватаясь, как за соломинку, за возможность хоть что-то объяснить или хотя бы отсрочить неминуемое наказание:

– Я всего лишь настоятельно посоветовал своему соседу не задавать вам глупых и раздражающих вопросов, сделал это для того, чтобы не мешать вам вести урок. Я даже пригрозил ему жестокой расправой в случае неподчинения и невыполнения им данного требования.

– Это правда?

Томарана резко повернулась и посмотрела на Юриника.

Тот встал и совершенно спокойно, ни капли не нервничая… правильно… а чего ему-то нервничать, ответил:

– Да, именно так всё и было! Пригрозил, это ещё мягко сказано, он просто-таки убил меня наповал раскрывшимися передо мной страшными перспективами, и врагу такого не пожелаешь! Знали бы вы, какие угрозы сыпались на мою несчастную голову!

– Интере-есно… Надеюсь, вы потом поделитесь со мной, и тогда я смогу в полной мере оценить весь ужас вашего ближайшего будущего, а заодно и меру фантазии ваших друзей. Быть может, мне даже удастся дать им парочку дельных советов. Хорошо, садитесь, – сказала она Юринику, – это обстоятельство несколько меняет дело, но наказание будет всё равно, нарушение дисциплины имело место, хоть и из благих побуждений, а мы все знаем, куда выстлана дорога из подобных намерений! Это касается всех: нарушение всегда должно вести к наказанию, вне зависимости от личности нарушителя, запомните.

Она окинула присутствующих грозным взглядом и проговорила, обращаясь ко мне, но уже не таким строгим голосом, даже сочувственно:

– Я придумала наказание для вас индивидуально, оно будет вполне адекватным и принесёт пользу лично вам и всем окружающим, хотя бы как показательный пример. Внимание! Берём траву, находящуюся в среднем ряду, предпоследнюю по счёту. Всем брать её не нужно, зелье буду готовить я одна, а вы запоминайте рецепт и внешний вид самой травы. Это растение называется молчун-трава, из названия понятно, в каких целях мы будем его использовать. Отвешиваем пять граммов сушёной травы или пятнадцать свежей, придерживайтесь этих пропорций всегда. Запомните, один к трём, всегда, когда дело касается сушёных и свежих ингредиентов. Далее берём траву, лежащую на ваших подносах перед ней, эта трава называется немота. Делаем тоже самое и в тех же количествах, что и с молчун-травой, совокупность этих двух видов трав даёт нам наиболее продолжительный и глубокий эффект. Его можно ещё больше усилить, если добавить к этим двум травам липовый цвет, один грамм, если цветки сушёные. Теперь берём двести миллилитров кипятка и заливаем им полученную смесь. Настаивать пятнадцать минут, периодически помешивая.

Пока готовился настой, она повторила некоторые положения пройденного материала, а я стоял возле её стола, как истукан, к тому же чувствуя себя полным и круглым бараном, которого вот-вот должны были прирезать на шашлык.

Наконец время, необходимое для приготовления настоя, вышло, и добрая учительница протянула его мне в глиняной кружке. Её коварная рука даже не дрогнула. Ласково и снисходительно при этом улыбаясь, она промолвила без тени лишней скромности:

– На-кась, выкуси! Пей, говорю, касатик. А потом уже и разговаривай! Болтай без умолку с кем тебе угодно и сколько пожелаешь, всё равно тебя уже никто не услышит, ибо ты не сможешь даже пошевелить губами. Молчать будешь около трёх часов, действие начнётся мгновенно, не успеешь ещё и настой допить, а до конца занятий около двух с половиной часов. Вопросы или пожелания есть? Нет! А у вас, мой любопытный и невоздержанный, но пока говорящий друг? – обратилась она к Юринику, который прекрасно понял её недвусмысленный намёк. – Тоже нет! Ну и славно. Пейте, пожалуйста, на здоровье.

Последнее относилось уже ко мне. И я выпил. Этот настой всё же лучше, чем те ужасы, которые мне сулили при применении отвара трепандры. Правда, я очень сомневаюсь, что этот вяжущий и горьковатый настой прибавит мне здоровья. Но главное, чтобы и не отнял его слишком много, а остальное, будем надеяться, я как-нибудь переживу.

Наверное, настой каким-то странным образом влиял на голосовые связки, говорить я действительно больше не мог, а мог еле слышно шипеть, и ещё приходилось всё время вытирать тряпочкой слюни, которые так и норовили закапать у меня с онемевших уст.

– Да, чуть не забыла вас предупредить, мой самый молчаливый, а потому и хороший ученик, – сказала Томарана, улыбаясь мне радостно и лучезарно, будто у неё было какое-то торжество или она недавно вставила себе новые зубы, предмет её большой гордости и олицетворение кипучей молодости и здоровья. Я очень надеялся, что такое счастливое лицо учителки никак не связано с моим теперешним положением.

А она продолжила:

– По окончании действия отвара, вам, ужасному везунчику, придётся заново учиться говорить. Сначала «ау» и «уа», а потом и более сложные звуки, но при желании и в этом можно найти положительные стороны.

Я вытаращил на неё глаза и негодующе зашипел, стараясь выглядеть как можно убедительнее! Думаю, у меня это неплохо получилось. На фоне приоткрытого рта и капающей оттуда тягучей слюны, которую я от переполнявшего меня восторга перестал подтирать, выгодно смотрелись выкатившиеся из орбит глаза. Зрелище, надо сказать без ложной скромности, было впечатляющим. А Томарана продолжала довольно улыбаться своим потаённым мыслям и с интересом слушать издаваемые мной звуки. Насладившись в полной мере, она вежливо сказала:

– Не стоит благодарности, я всё равно не понимаю, что вы там шипите, словно припадочный! Да не переживайте вы так и не пугайтесь раньше времени, а то сил не хватит. Сейчас и это ваше шипенье пройдёт. Можете теперь смело пойти и сесть на своё место, и не забудьте выразить благодарность своему любознательному соседу, прошу вас.

Вот ведь! Я медленно досчитал до десяти и обратно, произнося про себя каждую цифру, как хвалу чудному дару некоторых женщин оставаться всегда милыми и благожелательными. Но стоило прекратить счёт, как чувства и эмоции, переполнявшие меня, взяли верх над разумом и хлынули через край. «Какая же она злобная и ехидная ведьма, – подумалось мне, – уж лучше бы действительно поставила Юринику клизму, и дело с концом! Он хоть не говорит тем самым местом, куда она ставится, по крайней мере, так часто не говорит!». Перспектива учиться заново разговаривать с «уа» меня совсем не радовала, уж хотя бы, по меньшей мере, с «агу»! Но пару-тройку дней изнурительных тренировок, и я уже начну вовсю распевать детские песенки, желательно понудней и позаковыристее, и всюду буду неотступно следовать за Юриником, тогда он что-нибудь наверняка придумает. Ему от меня просто так не отделаться!

Когда я, молчаливый и расстроенный, понуро доплёлся до своего места, Томарана вновь обратилась ко мне:

– Пусть это будет хорошим уроком, кстати, я пошутила, вам не придётся учиться заново разговаривать. Этого никогда невозможно будет сделать.

Я чуть было не бухнулся в обморок, брызжа слюной. Вот вам и тяжкие последствия наступили!

А она продолжала как ни в чём не бывало:

– Через три часа всё бесследно пройдёт, и вы будете разговаривать, как и прежде, будто ничего и не было вовсе, потому учиться заново, к сожалению, вам не придётся.

«Ну, хоть на этом спасибо», – вяло возвращаясь к жизни, подумал я.

– Пожалуйста! Не стоит благодарности – сказала она, внимательно всматриваясь в выражение моего лица.

«Не так уж трудно было догадаться», – подумал я довольно вызывающе.

– Да, вы совершенно правы, мой молчаливый друг, я иногда бываю очень догадлива и крайне сообразительна, – отреагировала она.

«Оставишь ты меня сегодня в покое или нет? Раз уж такая сообразительная и догадливая, то с третьего-то раза, надеюсь, уже можно было бы сообразить, что я тебя сейчас покусаю, поняла?» – как можно членораздельней подумал я, нервно вытирая выступившую на лбу испарину. Что-то я неважно себя стал чувствовать в последнее время! Ну, а Томарана просто редкой душевной доброты женщина. Я непременно восхищался бы и, конечно же, порадовался сейчас вместе с ней, если бы не то незначительное обстоятельство, что за столь короткое время она умудрилась мне изрядно попортить нервы. Ощущение было, будто у меня вдруг высосали все жизненные силы неизвестно каким образом, и только тогда оставили в покое. Да без моей скромной персоны у неё вообще бы не было этого теперешнего праздника жизни. А если всё же и был, то возможно, не совсем такой, ведь ещё неизвестно, как повёл бы себя на моём месте кто-нибудь другой. Но в покое она меня, вроде, оставила, а это уже хорошо.

Урок продолжался. Томарана, по странному стечению обстоятельств, принялась рассказывать, какой отвар необходимо выпить и приложить к ране в качестве компресса, если вас покусает бешеное животное или, скажем, чем-то обозлённый сверх всякой меры человек. «Доведённый до исступления некой каверзной женщиной! Ха, таких женщин целое великое множество!» – подумал я. Хотя женщине вовсе необязательно быть каверзной, ведь подобное умение доводить мужчин до белого каления у них в крови. Они получают его с молоком матери, такое впечатление, что для того они и созданы, и уж не знаю, бывают ли исключения. Я, по крайней мере, пока не встречал ни одной, вот бы посмотреть на подобное чудо хоть одним глазком, если таковое вообще существует в природе!

Мои друзья изредка посматривали на меня с явным сочувствием и пытались подбодрить взглядом, но я уже немного успокоился, если это действительно на три часа, то ничего страшного, переживу как-нибудь, зато будет потом что вспомнить. Хотя «что вспомнить» мне уже до глубокой безрадостной старости хватит! А ведь ещё далеко не конец, и что нас ожидает там, впереди, неизвестно.

Вот вернусь домой… А что дома? Здесь и время для меня течёт по-другому, и климат лучше во всех отношениях, атмосфера и моральный комфорт очень положительно сказываются на психике, да и всём облике в целом. Что и говорить, там не то, что здесь! Ведь там даже пустяков, написанных в этой книге, с лихвой хватит, чтобы нажить себе благодарность. А написана здесь голая, но далеко не полная правда об умственном и духовном состоянии некоторых человекоподобных существ, к сожалению, сумевших обличить себя властью, ибо все они одним миром мазаны, одной гребёнкой чёсаны. Кем мазаны и чёсаны, а главное, зачем – другой вопрос. Всякая тварь безошибочно узнает себя и, безусловно, будет приятно удивлёна, что о ней известно далеко за пределами мира, где она «тварит», не щадя живота своего. Ибо всем доподлинно известно: озвучить правду о могучих поганцах – всё равно, что наступить на любимую мозоль! Это также ощутимо болезненно, как лишение гордости – их золотых унитазов. А всё потому, что правда – шаг к переменам, что рано или поздно неминуемо произойдет, они это прекрасно знают, а потому и трясутся! Тряситесь, паразиты, близок час вознаграждения за… у каждого из них есть свои «за», как у каждого врача есть своё кладбище. Свои «за», которые вскоре станут «против» и «потому что».

Оставшееся время Томарана упорно и дотошно повторяла с нами весь пройденный материал. Потом строго заявила, что завтра обязательно будет всех спрашивать, и если кто не ответит, то она на того ученика очень сильно обидится, ибо это будет означать вопиющее неуважение, как лично к ней, так и к её предмету, что, в принципе, одно и то же. А что будет потом, мы можем догадаться и сами. В общем, того, кто не ответит на её вопросы, она огорчит до невозможности, а она это делать умеет, а главное, любит. Записи вести категорически запрещалось, но если что-то вдруг очень нужно запомнить, а не получалось, то нам разрешалось пользоваться зельем памяти. Нет, как не крути, но всё-таки очень хорошо, что нам не придётся учиться до конца в этой подземной школе пакостей, а иначе мне, с моей-то усидчивостью, никак не миновать завтра большущих неприятностей.

Итак, последний урок был благополучно завершён без серьёзного вреда для моего здоровья, если не считать сущего пустяка, печати молчания, наложенной на мои уста за излишнюю болтливость. Больше никаких происшествий не случилось, как и не произошло никаких из ряда вон выходящих событий, и все мы были отпущены по своим насущным делам. Не без удовольствия распрощавшись с Томараной до завтра, мы отправились вон из учебного зала, а Томарана, как нетрудно догадаться, вновь ушла в себя, уткнувшись в склянки и снадобья, бормоча под нос что-то непонятное, и напрочь потеряв всякий интерес ко всему происходящему вокруг.

Мы вышли почти последними и, так как всё равно делать было пока нечего, отправились отдыхать и переваривать услышанное и увиденное. Было около семи часов вечера, для ужина несколько рановато, а ведь нам ещё предстояло как-то исхитриться и подсыпать ворону сонной травы в пищу.

Через пять минут мы уже находились в своей комнате. Рассевшись кто где, потихоньку завели разговор о предстоящем ночном захвате, а если быть точнее, то этот разговор завели они, а я по-прежнему не мог говорить. У меня, к всеобщему веселью, получалось только бесшумно шевелить губами и гневно выкатывать глаза, усиливая всеобщую радость. Это развлекало меня. Так я открыл, проверил и уяснил для себя одну небезынтересную истину! Если твой внешний облик, в силу независящих от тебя обстоятельств, вызывает смех или бурный восторг окружающих, не злись и не психуй, ибо выставишь себя ещё большим дурнем, а попробуй получить от сложившейся ситуации удовольствие. Например, насмеши всех так, чтоб они принялись икать и плакать! Между прочим, хоть в это и трудно поверить, но неблагодарный Юриник, из-за которого я так несправедливо и чувствительно пострадал, имел совесть посмеиваться надо мной и потешаться больше других! Вот это наглость! Он, например, уже несколько раз предлагал мне обратиться за помощью к домовому, который, кстати, тоже не отставал в подтрунивании надо мной, несчастным. Максимка из кожи вон лез и крутился вокруг меня юлой, ловя момент, чтобы посмешнее передразнить. Но я не злился и не обижался, а был очень занят совсем другими делами: терпеливо вынашивал коварные планы мщения.

Взрывы хохота следовали один за другим. Юриник посоветовал мне обратиться к Максимусу, помощь же домовика должна была заключаться в том, чтобы тот говорил за меня. Но почему ему пришла в голову эта идея? Конечно, я прекрасно знал, почему, но он знать был не должен. Я уж начал грешить на болтливость домового, который вполне мог проговориться мстительному Юринику о том, кто на самом деле надоумил Дорокорна воспользоваться его услугами, но полной уверенности у меня не было, поэтому пусть уж домовой живёт до окончания расследования, а там видно будет.

Дорокорн же, в свою очередь, посоветовал мне взять Юриника ненадолго, на несколько дней к себе в услужение за то, что я из-за него попал в такое неприятное печальное положение. Ну, хоть здесь было здравое зерно и вполне ощутимый налёт справедливости! Почему только налёт? Всё дело в сроке. Несколько месяцев было бы, на мой взгляд, более справедливо! А что такое несколько дней? Так, сущая безделица и пустяки. Только привыкнешь и уже пора снова отвыкать. Одно форменное издевательство.

Дормидорф предложил всем готовиться и тщательно изучать язык жестов, потому что он, дескать, собирается взять на вооружение этот чудесный метод Томараны, и как-нибудь, когда совсем устанет от наших споров и шуточек, обязательно применит его ради нашего общего морального благополучия.

Между делом Дормидорф достал из своего рюкзака мешочек с сонной травой и высыпал на обрывок бумажки приличную кучку высушенных стебельков вперемешку с листочками. Чтобы, как он сам выразился: «с копыт долой и сознанье вон из бренного тела». Затем привычными движениями быстренько растёр всё это в порошок. Кучка, что совершенно естественно, стала в несколько раз меньше прежнего. Аккуратно завернув всё это в ту же бумажку, он сказал:

– Кто же из вас, смельчаков, возьмёт на себя тяжкий труд подсыпать это снотворящее снадобье нашему ворону?

Все разом почему-то повернулись и посмотрели на меня. Я хотел резко возразить, и даже произнёс уже несколько слов, только меня никто не услышал.

Дормидорф наивно переспросил:

– Чего он хочет сказать этими мимическими импульсивными судорогами? Я ничего в этом не понимаю! Он, надеюсь, согласен? Мне почему-то кажется, что согласен.

Уж от кого от кого, а от высокочтимого Дормидорфа я никак не ожидал подобных дешёвых выходок.

– Согласен, конечно, согласен! – уверенно ответил вместо меня Юриник. И здесь же добавил со свойственной ему бесстыжей наглостью, – он же сам недавно говорил, уж я-то точно это помню, как сейчас помню, буквально слово в слово! Он говорил, как всегда очень уверенно и бесстрашно, что никому не доверит это ответственное дело, всё сделает сам в лучшем виде! К тому же они с Коршаном большие друзья! Ну, кто ещё сподобится подсыпать, ежели не он? Конечно, он согласен, даже с превеликим удовольствием.

Понятно, что это был чистой воды вымысел. Я устал отрицательно шипеть, махать руками и головой, всё равно коварный Юриник объяснил это моим диким восторгом и радостью от полученного задания, а так же томительным нетерпением от неумолимого стремления его как можно скорей выполнить и снять со своих плеч груз тяжкой, но приятной ответственности.

– Ну, и хорошо, значит, сонный вопрос, слава миру грёз, мы наконец-то уладили, – облегчённо произнёс с довольной улыбкой Дормидорф, заботливо впихивая мне в руку маленький свёрточек с травой.

Надо же! Они, оказывается, уже уладили этот вопрос!

При этом Дормидорф участливо посоветовал мне:

– Я тебя очень прошу, будь повнимательней, пожалуйста, чтобы ни в коем случае не проколоться, а мы тебе, конечно, поможем, чем сможем, подстрахуем. Ужинать пойдём как можно позже, чтобы Коршан не уснул раньше времени и потом не валялся, где придётся, и не путался у нас под ногами, словно половая тряпка, вызывая лишние подозрения. Ведь порошок подействует в полную силу где-то часа через полтора.

Время моего вынужденного молчания медленно, но неуклонно подходило к концу, и я мало-помалу разговорился и смог выражать свои мысли, как и прежде, легко и непринуждённо. Так что и в этот раз Томарана не обманула, время окончания действия снадобья было рассчитано, как в аптеке.

Вдруг раздался неожиданно громкий хлопок и наш домовой, неизвестно где разгуливающий последние десять минут, кубарем выкатился на середину комнаты с радостным возгласом приветствия. Все вздрогнули и вопросительно уставились на него. Через мгновение хлопок повторился, все вздрогнули ещё раз. Это в центр комнаты выкатилась боевая подруга нашего домового Барабаша, или как там её? Банаша, кажется.

Раздался назидательный и очень ехидный голос Юриника:

– А когда у них пойдут домовята, то нам придётся подпрыгивать гораздо чаще, так что привыкайте, друзья мои, привыкайте – то будет целая канонада!

Дормидорф, в свою очередь, задал очень уместный в данный момент вопрос:

– Что означает столь эффектное появление славной четы домовых, уж не случилось ли что-нибудь непоправимое?

– Случилось, случилось! – наперебой взволнованно отвечали домовые.

– Что же именно произошло, – расспрашивал Дормидорф, – пожалуйста, потрудитесь объяснить вразумительно и членораздельно, и пусть говорит кто-нибудь один. Давай уж ты, дружище Максимилиан.

И дружище Максимилиан начал:

– Извините! Я совсем позабыл! Я не специально, просто…

– Да говори ты ближе к делу, не мямли, словно малый ребёнок! Ну, давай, попробуй ещё разок, что случилось?

И Максимка начал ещё раз, на этот раз хорошенько собравшись с мыслями:

– Вот я и говорю, давеча мы с моей Банашенькой, естественно, ночью, когда уже все крепко спали и, разумеется, в невидимом состоянии, как вы и просили, прогуливались по коридорам, наблюдали за обстановкой, взявшись за руки. Вдвоём-то веселее, я хотел сказать, сподручнее, следить за обстановкой. В общем, мы решили наведаться к Джорджиусу, но так и не смогли этого сделать, у нас не получилось войти к нему в комнату ни через дверь, ни через стену. Нас словно что-то не пускало, какая-то неведомая сила.

Мы недоумённо переглянулись. Дормидорф невозмутимо промолвил:

– Это очень хорошо, что ты рассказал нам об этом, Максимилиан, лучше поздно, чем никогда. Будет, над чем поразмыслить перед ужином. Спасибо тебе большое.

– Если мы больше не нужны, то мы пойдём, понаблюдаем ещё, последим за обстановкой? – робко поинтересовался домовой.

– Да-да, ступайте, только постарайтесь больше не забывать рассказывать нам обо всём необычном и подозрительном, что увидите или услышите.

– Ладно, договорились. Всё будет в ажуре… – прозвучал удаляющийся голос домового.

Все задумчиво молчали. Вдруг Дорокорн ворчливо и недовольно пробурчал себе под нос:

– Ну, вот и приехали, нежданно-негаданно и вторая проблема появилась.

– А первая какая? – удивлённо спросил, повернувшись к нему, нетерпеливый Юриник.

– Оградить женщин герониток от твоего пристального внимания, любвеобильный ты наш!

Мы с Дормидорфом, впрочем, так же как и сам Юриник, сначала было насторожились, когда услышали про первую проблему, так как о серьёзных проблемах нам вроде бы ничего не было известно, но услышав ответ Дорокорна, опять расслабились.

– Что же мы будем делать? Как нам теперь подобраться к Джорджиусу, чтобы нейтрализовать его? – озвучил интересующий всех вопрос Юриник, никак не отреагировав на язвительное заявление Дорокорна, что, надо сказать, случалось с ним не так часто.

Повисло молчание. Все усердно размышляли, хмуря брови. Мы прекрасно понимали, что если нам не удастся сегодняшней ночью пленить хозяина школы и тому каким-нибудь образом удастся улизнуть, то наш, казавшийся таким безупречным план, запросто может с треском провалиться в тартарары. А ведь поначалу всё казалось так элементарно просто и легко выполнимо: всего-то навсего необходимо доставить Джорджиуса на Опушку Сбора живым и здоровым для откровенной доверительной беседы.

Молчание закончилось так же резко, как и началось. Затем было целое множество разных всевозможных предложений, но из них, к сожалению, не было ни одного по-настоящему стоящего и заслуживающего внимания, и потому Дормидорф их успешно отметал, порой даже не дослушав до конца. Так что вскоре мы порядком утомились, но пока не теряли надежду найти выход из создавшейся ситуации и упорно продолжали придумывать всё новые и новые планы захвата, но безрезультатно. Мы очумело топтались на месте, словно заколдованные, а воз стоял и ныне там!

Вдруг Дормидорф радостно воскликнул, подозрительно уставившись на меня:

– Правильно, точно! Как же мы раньше до этого не додумались! Всё ведь так просто, впрочем, как и всегда, – выпалил он, продолжая сверлить меня испытывающим взглядом.

Все, по его примеру, уставились на меня. Теперь и они безуспешно силились уяснить, в чём же тут дело? Я замер на месте, медленно начиная соображать, что именно в моём поведении могло натолкнуть деда на удачную мысль, разом решающую все наши проблемы. Оказалось, всё действительно проще пареной репы: я в процессе размышления, не вполне контролируя свои действия, достал из кармана мешочек с духами-исполнителями и принялся слегка подкидывать его в руке, слушая, как камушки стукаются друг о друга, издавая характерный мелодичный звук. Это, видите ли, как нельзя лучше способствовало концентрации моих мыслительных процессов и, как оказалось, не только моих. Дормидорф, помимо всего прочего, самым внимательным образом наблюдавший за всеми, увидел это, и вопрос в мановение ока был решён. Нужно было подослать в нужный момент к Джорджиусу духа-исполнителя с заданием надёжно упаковать оного для дальнейшей транспортировки в места, не столь отдалённые.

Так, весьма неожиданным образом и не без моего непосредственного, чем я очень гордился, хоть и несознательного участия, было найдено решение по очень важному вопросу. А вот теперь уже можно было смело отправляться совмещать приятное с полезным – ужинать и опаивать одну небезызвестную птичку.

Но сначала дело. Дормидорф предложил мне самому вызвать духа-исполнителя и дать ему задание. Так я и поступил без лишних слов уже знакомым способом. Достал камушек, бросил его, раздался хлопок и в лёгкой белой дымке возник воин-дух, которому и были даны простые чёткие указания: чтобы к одиннадцати вечера предводитель пакостников был готов к чудесному и увлекательному путешествию и, желательно, пребывал в полуобморочном состоянии. Не возбранялось ненароком дать ему несколько раз по кумполу или слегка придушить. Можно и комбинировать эти два очень надёжных и действенных дедовских способа или придумать нечто своё, более оригинальное, это на его творческое усмотрение. А потом мы намеривались опоить его чем-нибудь, и дело с концом. Воодушевлённый и радостный от предстоящего развлечения дух обещал расстараться, несмотря на силовое защитное поле, преодолеть которое для него так, пустячок, как кошака пнуть.

С тем и расстались.