Глава 7
Первый день занятий
Остаток ночи и начало утра пролетели незаметно. Мы мирно спали, пытаясь хоть немного отдохнуть и восстановить силы перед предстоящим первым учебным днём. И вот в коридоре уже вновь раздались дикие крики, будто кого-то терзают, рвут живьём в клочья! Это Коршан, словно крылатый кошмар, горлопанил во всю свою лужёную глотку, будто ёжика крупного заглотил, а тот растопырился и фыркает, застряв у него в глотке! И как он только сам выносит свой чудесный голосок и не сходит при этом с ума! Я, подпрыгнув на кровати, посмотрел на часы: пять тридцать утра.
Юриник недовольно промычал охрипшим ото сна голосом, с трудом продирая глаза:
– Этот Коршан – чудо в перьях, садист пернатый, убийца моего абсолютного музыкального слуха.
А Дорокорн добавил своим обычным высоким голосом, сладко при этом потягиваясь:
– А нам его ещё за это вкусным завтраком кормить, уши бы мои его не слышали, глаза не видели!
Пока Дорокорн произносил всё это, мгновенно проснувшийся Юриник подозрительно уставился на него, сверля пронзительным взглядом, а когда тот закончил, вкрадчивым голосом спросил:
– А не будет ли так любезен достопочтимый Дорокоша, не соблаговолит ли он объяснить во всеуслышание, какая ядовитая муха его укусила сегодня ночью? Почему это он нёс дикую околесицу, я бы даже сказал, полную ахинею, не побоюсь этого страшного слова? Да ещё и не своим родным голосом, который ему, между нами, мальчиками, говоря, так удивительно подходит! Как вот тебе, симулянт несчастный, удалось изменить свой милый голосок и подпортить мне ночь, обещавшую быть такой дивной? Как это всё прикажешь понимать? А я ведь ещё обещал этим прекрасным женщинам, что их ожидает приятный сюрприз, когда они услышат твой голос! Я говорил, что стоит только тебя услышать, как им ни за что не удастся сдержать своего восхищения! А ты меня подвёл, друг сердешный! Ну, что скажешь в своё оправдание? Может, ты заболел? Что-то не похоже!
Дорокорн, пытаясь скрыть смущённую улыбку, решил пока утаить правду от Юриника и проговорил, делая вид, что ему и самому очень неудобно оттого, что всё так неловко вышло с его стороны:
– Сам не понимаю, что со мной произошло, ты уж извини меня, дружище, что я не оправдал твоего высокого доверия. Я просто теряюсь в догадках, нашло на меня что-то, словно накатило. Вдруг взял, да и охрип ни с того ни с сего. Совершенно неожиданным образом! А сейчас вот, сам слышишь, отпустило. Всё восстановилось само по себе, бывает же такое! Чудеса!
Юриник вынужден был удовлетвориться такими объяснениями, хотя они и не очень походили на правду.
– Да уж, – недовольно пробурчал он, – бывает! Уж чудеса, так чудеса! А главное, как вовремя на тебя накатывает это что-то. Смотри, дружище, не подведи меня в следующий раз, а то боюсь, у тебя эти чудеса могут войти в привычку. Ты же рискуешь потерять свою индивидуальность, понимаешь, свою изюминку! И что тогда будет? Ну, подумай, сообрази скорей!
– А что тогда будет? Что ты имеешь в виду? Ты так сильно переживаешь только из-за того, что тебе не над кем будет потешаться?
Ничего не ответил Юриник, только бросил на Дорокорна недовольный взгляд. На этом пока все разговоры и закончились. Мы принялись молча убирать в комнате и приводить себя в должный порядок. За этим важным занятием нас и застал домовой, честно выполнявший своё обещание охранять нас по ночам. Он пришёл на доклад, а точнее, вывалился кубарем из стены нервно и стремительно, напугав при этом Юриника с Дорокорном, которые попытались в отместку стукнуть его подушками. Но он, ловко увернувшись, отбежал, семеня ножками, в сторону. Немного выждав, когда всё успокоится, он бравой походкой подошёл к Юринику и с ходу выпалил, вытянувшись в струнку:
– За то время, пока вы изволили почивать без задних ног, никаких происшествий не случилось. Кроме одной маленькой неприятности – у меня закончились пряники и, вообще, они мне порядком поднадоели, и я желал бы попробовать что-нибудь новенькое! Например, кешью в сахаре или шоколад. Вполне может быть, что и халву тоже захочу. Да-а, точно, пожалуй, начну с халвы и шоколада, но и от орешков в сахаре не откажусь, вы же знаете, я не привередливый! Только вы непременно должны меня не просто угостить, а сказать приблизительно так… Э-э, пусть лучше Юриник скажет, ибо у него достоверней получится, голос у него подходящей солидности, да и мне приятней будет: «Дорогой Максимилиан, а не желал бы ты сегодня откушать… или лучше отведать… уж будь так любезен, изволь насладиться…».
Размечтавшийся, было, домовой, испарился в мгновение ока, когда Юриник с силой запустил в него подушкой, с криком:
– А переваренной каши на лопате не соизволишь отведать, бестия рыжая, мохнатый ты сладкоежка? Халвы ему откушать! Ишь, тоже мне, ещё один падишах выискался! Одному падишаху подавай гарем, другому шоколада в халве на блюде! Не-ет, чует моё сердце, придётся всё-таки расчихвостить в пух и прах этого шельмоватого домового с явно выраженной манией величия!
Всё дело в том, что Максимилиан говорил свой доклад и излагал просьбу именно тем самым голосом, которым недавно вещал вместо Дорокорна, а потом этим же голосом он осмелился подтрунивать над Юриником. Сам же Юриник сломал себе голову, мучаясь нелёгким вопросом и теряясь в догадках: «как же Дорокорну удалось так быстро изменить свой голос, и что ему показалось в этом голосе таким знакомым?». Когда шустрый домовик подошёл с докладом именно к нему, то Юриник уже не сомневался, что всё это неспроста. Но как только он услышал голос домового, его словно осенило и он, наконец, припомнил, чей это голос сегодняшней ночью так сурово подкузьмил ему. А одновременно с этим осознал, что Максимка, на этот раз в сговоре с Дорокорном, вновь удачно подшутил над ним и, как всегда, вышел сухим из воды. Юриник увидел, что все вокруг еле сдерживали смех, и подумал: «А сейчас небось этот шишок сидит где-нибудь в укромном местечке и вовсю потешается надо мной».
– Мелкий и вислоухий косматый выскочка, подкроватный лишенец! Басота! Да я разнесу тебя по кочкам и разделаю под орех!
– Ты его ещё на роги намотай! – робко посоветовал Дорокорн и сразу осёкся, поймав разгневанный взгляд друга.
Юриник театрально-наиграно зашипел:
– Поговори мне ещё! Кстати, готовь свадебные подарки на всех, ты же, кажется, ручался?
Последнее он говорил уже гораздо спокойнее, видно, успел слегка отвести душу и весь иссяк. Но я заметил, что он ни разу не повторился, расточая эпитеты в честь проказника домового.
– Ну, мне всё понятно, сговорились, значит? А я-то как чувствовал, что здесь что-то не так! Сердцем чувствовал! Я всегда чувствую. Меня на мякине не проведёшь, я стреляный воробей, я предчувствую, у меня всегда предчувствие. Так и знайте на будущее: теперь за мной ответный ход, готовьтесь. Ишь, выискались два друга – геморрой да потуга, встретились два неприкаянных одиночества!
Не совсем понятно, к чему он приплёл геморрой да потугу, хотя, может быть, просто выражение ему это нравилось или, по его мнению, здесь подходили любые поговорки, где фигурирует число два? Или всё дело в том, что одно усиливает другое?
Так весело началось утро первого учебного дня. Через некоторое время волнения поутихли. Дормидорф, настроившись на серьёзный лад, сказал учительским тоном:
– Ладно, пошутили, и хватит, давайте лучше решать, когда мы приступаем ко второй части нашего плана: захвату и обезвреживанию?
– Нам ничто не мешает сделать это сегодня ночью, – за всех ответил Юриник.
– Мне тоже кажется, что тянуть с этим делом не следует, мы и так зря потеряли несколько дней, пока добирались сюда – высказал я своё мнение.
А Дорокорн, насмешливо скривив губы, добавил:
– Несколько дней – это пустяки! Ещё неизвестно, какие трудности у нас могут возникнуть впереди, и сколько времени мы потратим, чтобы преодолеть их! Кто знает? Да и на обратном пути всякое возможно.
– Да, так частенько бывает, – согласился Дормидорф, – вроде бы всё продумаешь и учтёшь, ан нет, не тут-то было! Обязательно возникнут всякие непредвиденные обстоятельства, на которые порой можно угрохать больше сил и времени, нежели на само дело! Значит, решено, сегодня ночью. Нужно отправить домового предупредить геронитов, что около одиннадцати вечера мы их будем ждать возле лестницы.
– Да, – добавил Дорокорн, с опаской глядя на Юриника, – и пусть женщин с собой не берут, а то эти самые непредвиденные обстоятельства могут начаться очень даже предвиденно!
– Нет, какой ты всё-таки завистливый человек, – сокрушался Юриник, – стоит только мне, твоему лучшему другу, хоть в какой-то маленькой степени обрести, наконец, заслуженный почёт и уважение, как ты тут как тут! Так и норовишь всё испортить! Наверное, сам глаз положил на какую-то из моих красавиц, вот и переживаешь?
Дорокорн даже захлебнулся от праведного возмущения и уже хотел дать отпор дамскому угоднику, когда вмешался Дормидорф:
– Вот ещё что, пусть герониты берут в плен всех, кого пожелают, а нам оставят лишь хозяина школы. Нам сегодня предстоит схлестнуться с самим грозным Джорджиониусом, а у вас одни волосатые девчонки на уме! Опомнитесь, пока не поздно, мой вам совет! А то околдуют они вас женскими чарами и утянут в подземный мир, а потом накинутся всей гурьбой, и не будет у вас ни сна, ни отдыха! Заездят они вас заживо! Помяните моё слово, заездят и уделают начисто! Укатают, как Сивку-Бурку крутые горки, уж я-то знаю этих женщин, как облупленных, особенно тех, кто помохнатее! Как вспомню, так вздрогну! Ух, страстные они во всём, ядрёна Матрёна! Э-эх, будь я помоложе, так показал бы вам, как всё должно делаться! Ну да ладно, уговорили, будет время, тогда и покажу, вот давайте только дело сделаем, а там уж и стариной тряхнём!
Воцарилась длительная торжественная минута молчания. Мы, поражённые этим всплеском эмоций и темперамента, стояли словно столбы, замерев на месте и раскрыв от удивления рты. То, что нам сейчас довелось услышать, как-то не клеилось с образом добропорядочного и девственно-чистого старче. Образом святоши, который доселе так удачно поддерживал наш бравый любитель залихватски потрясти стариной. Да-а, что-то Дормидорф разошёлся не на шутку, а сам в то же время эдак хитро на нас посматривает, будто проверяет реакцию. Пойди там, разбери, серьёзно он это говорил или шутил.
А он тем временем уже обращался к домовому:
– Максимилиан, где ты запропастился? Передай геронитам, что я только что говорил! Да не вздумай распространяться там про женщин и про мою трясучую старину! Нужно говорить про время и место встречи, а то знаю я тебя, шутника! Слышишь, что ли, Максимилиаша?
– Слышу, слышу, – отвечал домовой, медленно появляясь возле входа в комнату, – а где же, интересно узнать, та самая милая женщина, о которой ты так много рассказывал?
– Какая-такая милая женщина, да ещё и о которой я так много рассказывал? – ошеломлённо вопросил Дормидорф. Все заинтригованно уставились на него.
Домовой, сосредоточенно хмуря брови, что-то с усердием и скрипом вспоминая, проговорил весьма удивлённо:
– Ну, как же? Та милая, но очень крупная женщина… как её? А-а, ядрёна Матрёна, вот!
Дормидорф делано грозно цыкнул на него:
– Тебе-то как раз про неё лучше ничего не знать, а то по ночам кричать будешь сильно и этим ещё больше мешать нам спать! Уж я это точно знаю. Вот ещё что, шутник, пусть герониты ворона поймать не забудут! А то мы его тутушки напоим или накормим сонной травой, а он через некоторое время очухается и примется бродить по коридорам да колобродить, словно неприкаянное приведение. Вот тогда его, родимого, и нужно брать тёпленьким. Запомни: часа три, ну, от силы четыре после ужина – это крайний срок! А то ищи его потом, свищи, как ветра в поле.
– И ещё, – вновь продолжил Дормидорф, – если получится, не помешало бы захватить школьную скатерть, ибо есть у меня на счёт неё одна отличная задумка. Ну что? Вроде бы всё решили, пора отправляться завтракать! Пойдёмте… Максимка – в трубку! К геронитам отправишься, когда мы пойдём изучать растениеведение к Томаране, а то вдруг мы ещё что-нибудь важное вспомним, а тебя уже и след простыл. Заодно мы тебя и халвой угостим.
Домовой радостно закивал головой и беспрекословно исчез в трубке. А Дормидорф продолжал ворчливо:
– Откуда он только про неё узнал?
– Про кого, про Матрёну, что ли? – весело поинтересовались мы чуть ли не хором.
Дормидорф, довольно улыбнувшись и снисходительно покачав головой, пояснил:
– Да какая ещё Матрёна, я про халву! Откуда он узнал про халву? То всё пряники, пряники, а тут, на тебе, Матрёна! Тьфу, то есть, шоколад, халва, кешью в сахаре! Странно это всё как-то! Ну да ладно, надеюсь, скоро мы всё об этом узнаем. Сам не выдержит и проговорится. Но, чует моё сердце, всё это неспроста.
Все уже готовы были идти на завтрак, который должен был стать последним в этих стенах, и не только для нас. Мы, между прочим, уже давно дали этому месту ёмкое и лаконичное название – школа гадостей.
По пути в обеденный зал мы ровным счётом никого не встретили. Видно, слегка припозднились со своими военными советами. Но ничего страшного, к началу занятий мы, надеюсь, не опоздаем, просто будем завтракать немного быстрее обычного и в два счёта обязательно наверстаем упущенное время.
Через несколько минут мы уже уплетали за обе щеки. С аппетитом, словно стая голодных волков, дорвавшаяся, наконец, до вожделенной добычи. У Юриника снова что-то мерно потрескивало за ушами от чрезмерного усердия во вкушении очередного деликатеса. Конечно, сегодняшней ночью у нас была прекрасная возможность проголодаться. И сие неудивительно, ведь кроме совсем немаленькой пешей прогулки, мы основательно перенервничали вдобавок, когда нам напялили на головы смердящие мешки и посадили в ту небольшую пещерку, словно преступников или злодеев.
Я, как и мечтал, заказал опят, жареных в сметане с луком и картошкой у прекрасной скатерти-самобранки. Ну, чем не замечательный завтрак? Зато теперь можно до вечера не думать о еде. Заодно Максимке заказал халвы и ворону куриных попок, которые он в данный момент и заглатывал одну за другой, довольно похрюкивая. Чтобы подшутить над Коршаном, я заказал попки со скромным украшением: в каждой из них было оставлено самое длинное и толстое перо с кучерявеньким ворсом, да так и приготовлено. Загляденье! Смотрелось со стороны очень красиво, словно последнее прости-прощай. Трогательно до слёз, не правда ли?
Только ворон ничего этого не оценил, а вместо благодарности пробурчал ворчливо и привередливо:
– Ох, и модные девчонки пошли, как я погляжу! Скоро уж и причёски себе делать где ни попадя станут. А мне тут ковыряйся с ними, с кокетками, и теряй драгоценное время! Пока это доберёшься до тела! А пахнет всё равно вкусно. Просто замечательно пахнет. Какой парфюм! Ну, и объедение…
И похожий в этот момент на старого прожженного пирата ворон со свистом всасывал клювом исходящий от куриных попок тончайший аромат. При этом он умудрялся ловко выщипывать модные, по-боевому топорщащиеся пёрышки из хорошо прожаренных куриных попок, будто всю жизнь только и делал, что занимался этим. Он часто-часто и как-то суетливо пощёлкивал клювом, как профессиональный цирюльник ножницами. Ловко, и вместе с тем нежно и бережно, с лёгкой интимной печалью в жестах и глазах, Коршан складывал выщипанные пёрышки в аккуратненькую кучку, словно знамёна поверженных врагов. Наверное, чтобы потом, после завтрака, погрустить над нелёгкой женской долей. Что ж, женская доля вполне может быть и такой, согласен. Впрочем, бывают и благородные участи, но всё больше в женских романах и мечтах. А посему сентиментальному ворону останется только, смахнув скупую мужскую слезу над кучкой, отдать последнюю дань уважения и поразмыслить о вечном.
Во время завтрака никто из нас не проронил ни слова, Коршан не в счёт. А вот когда приступили к напиткам, то Дорокорн вежливо поинтересовался у занятого всё тем же ворона:
– Коршан, извини, что я тебя отрываю от столь личных дел, но ты не скажешь, во сколько начинаются занятия?
– В семь утра и не на пёрышко больше, то есть не на секунду позже. И очень настоятельно рекомендую не опаздывать, а то Томарана, ядри её в корень, коли осерчает, может у-ух что сделать! Сами скоро узнаете, не стану я вас пугать раньше времени, а то ещё аппетит испорчу.
– Да мы уже поели, не испортишь, рассказывай, что там такого страшного? – попросили мы, многозначительно переглянувшись и при этом улыбки с наших лиц как ветром сдуло.
– Да не вам аппетит-то испорчу, ишь, чего удумали! Не вам, а себе. Рассказывать не буду, не могу я, она меня сама попросила не болтать. А то я бы уже давно вам всё рассказал! Что мне, думаете, жалко, что ли? Не-ет, мне-то совершенно не жалко. Вот могу вам в утешение рассказать про перемены, желаете?
Естественно, мы очень желали узнать, какие произошли перемены, тем более, что это могло каким-то образом отразиться на наших ночных планах по захвату школы.
Юриник не выдержал и проговорил сквозь зубы:
– Так что же это ты, ведь с этих перемен и нужно было начинать!
Ворон, слегка приподняв одну бровь, проговорил заговорщицким тоном:
– Что ж, извольте. Итак, перемены назначает учитель, когда сочтёт нужным, и сам же определяет их продолжительность.
Всё понятно! Мы разочарованно переглянулись. Я украдкой взглянул на часы, время ещё было, оставалось двадцать пять минут до начала занятий. Теперь Юриник задал свой вопрос, похоже, в отместку за перемены:
– А скажи, пожалуйста, Коршан, когда ты опять станешь человеком?
Коршан подпрыгнул на месте.
Юриник здесь же пояснил, чтобы лишний раз не травмировать психику и без того нервной птицы:
– Нам ведь нужно знать, когда готовиться к тому званому пиру, на который ты обещал пригласить нас почётными гостями? Ну, ты сам всё понимаешь! Едой необходимо запастись и так, по мелочи, девочками.
Ворон внимательно, словно строгий и проницательный чиновник, прикидывающий намётанным и бесстыжим взглядом размеры возможной мзды, посмотрел на Юриника долгим испытывающим взглядом. Он даже на минутку перестал совершать столь привычные дыхательно-пихательные движения. Потом всё же ответил. Правда, не сразу, но сподобился:
– Как только вы прослушаете весь курс и сдадите экзамены, в чём лично я ни капельки не сомневаюсь, Джордж обещал вернуть мне облик человека, естественно, при условии, что я расстанусь со своей вредной привычкой – чревоугодием, а про девочек мы договорились помалкивать. Мне кажется, что последнее время я проявляю порой чудеса воздержания! Главный показатель – моя способность летать. Как только не смогу подняться в воздух, так он сразу же превратит меня, несчастного, в… – он на мгновение замер, решаясь, говорить или не стоит, и грустно продолжил, – даже говорить, во что превратит, не хочу – противно, брр. А вы-то сами как думаете, не слишком ли я воздержан последнее время в еде? Может быть, уже можно позволить себе чуточку больше?
– Ну-у, не то-о, чтобы уж очень воздержан, – отвечали мы, чуть ли не лопаясь от смеха, – но и почти не голодаешь. Главное, что летать пока ещё можешь, значит, всё путём…
Коршан удивлённо посмотрел на нас, а Юриник пояснил ему:
– Значит, всё в порядке, всё ля-ля. Ведь ты летаешь, как ласточка, мы же всегда восхищались тем, как ты ловко и виртуозно умеешь это делать! Чего только стоит одна та легендарная бомбардировка Корнезара на плоту!
Ворон благодарно крякнул в ответ и блаженно закатил глаза. Он всегда впадал в благосклонное расположение духа при воспоминании о том занимательном случае, чего нельзя сказать про ещё одного участника тех милых воронову сердцу событий. Да, случай был не только занимательный, но и весьма поучительный. И действительно, коли не желаешь, чтобы тебе самым откровенным образом наделали в рот, так не разевай его абы зачем и почём зря!
Коршан, поблагодарив нас за завтрак и пожелав удачи и успехов в учёбе, улетел по своим делам, сделав вместо одного круга по обеденному залу целых три. Напоследок, ловко спикировав, пролетел совсем близко над нашими головами и, покачивая крыльями на прощание, на огромной скорости вылетел в коридор.
Через некоторое время из коридора раздался звонкий звук удара, словно шлепок пощёчины, а затем громкий вскрик и ругань. А ещё через несколько секунд оттуда, чуть покачиваясь, вошел Корнезар с большим красным пятном на лбу. Он был просто взбешён. Подойдя к нам и усевшись за стол, Корнезар разъярённо зашипел:
– Чтоб этот обжора, этот пернатый стукач, этот осёл крылатый себе клюв поломал! Бурдюк, утыканный перьями! Чтоб у него на лбу хобот вырос и всё, до чего этот хобот только смог бы дотянуться, ему в ненасытный клюв пихал, пихал, пихал! И чтоб у него вдобавок перьевой клещ завелся, и всё оперенье сожрал, вот потеха была бы!
Он ещё много чего наговорил, но сейчас нет нужды оглашать весь список ругательств, сказанных в адрес ворона его самым закадычным другом. Скажу только одно: если хотя бы малая часть тех замысловатых, но искренних и сказанных от чистого сердца пожеланий сбылась, то получившееся нечто было бы настолько же привлекательно, как дальнейшая судьба мира, из которого я сюда прибыл. Ну, может быть, Коршан выглядел бы чуточку посимпатичней.
Немного успокоившись, Корнезар заявил, что пришёл за нами. Не лично за нами, а за всеми учениками, которые ещё находятся здесь, в обеденном зале. Всем надлежало, и желательно побыстрее, отправляться на первый уровень в учебный зал, где через какие-нибудь десять минут начнутся занятия. Красное пятно на его лбу медленно расплывалось, опухало и уже начинало принимать очертания шишки с тёмной точкой посередине. Очень походило на то, что на этот раз Корнезар схлопотал по куполу именно клювом, а не крылом, как в прошлый раз. Что ж, не повезло, не каждый день коту масленица. Зато повезло в другом, не получил в глаз от души, нет худа без добра.
Наскоро покончив с остатками завтрака, мы на всех парах поспешили в зал первого уровня, ведь каждый знает, что крайне неприлично опаздывать на занятия, пусть даже и такие, тем более в первый раз.
В обеденном зале оставалось ещё человек восемь и в коридоре мы были не одни, так что вероятность придти последними нам не грозила.
И действительно, когда мы без лишних задержек прибыли на место и вошли в учебный зал, то свободных мест было ещё предостаточно, и мы выбрали последние четыре места по правую руку от входа, если стоять лицом к учительскому столу. От нечего делать принялись разглядывать травы и корешки, которые в аккуратном порядке лежали перед каждым из нас на больших подносах. А справа от них стояли всевозможные колбочки и мензурки. Некоторые пустые, а некоторые с какой-то, не всегда прозрачной жидкостью, вполне возможно, что и с обыкновенной водой, но пробовать на вкус и проверять почему-то не было никакого желания, кто его знает, в кого потом превратишься или куда побежишь, подпрыгивая от нетерпения. Слева от подносов стояло что-то похожее на обыкновенную спиртовку с подставкой для колб, которые обычно используются для кипячения или выпаривания всевозможных жидкостей. Общее впечатление, как в наших школьных кабинетах химии перед проведением очень важных лабораторных работ.
«Не знаю, как сейчас, но двадцать лет назад всё выглядело именно так», – подумалось мне. А если учесть, что химия была далеко не самым моим любимым предметом в прекрасные школьные годы, то я почему-то вовсе не испытывал дикого восторга от увиденного, особенно от предстоящих перспектив, о которых мне даже думать не хотелось. Скорее, напротив, в моей душе поселился щемящий ужас, ибо самое серьёзное наказание тогда ни в какое сравнение не шло с возможным теперешним ущербом для здоровья. Вот когда меня настигли последствия моей лени и разгильдяйства в нежно любимой мной школе! Это выглядело, как изощрённый пламенный привет из глубин далёкого детства! Кто бы мог подумать! Но, может быть, пронесёт и на этот раз? Тем более продержаться надо всего один день. Это же сущие пустяки, особенно по сравнению с целым уроком литературы или иностранного языка в моей школе, когда любого, не выучившего урок, в два счёта выводили на чистую воду. Это я уже помалкиваю про точные науки. В общем, я решил для себя и на этот раз – будем надеяться на лучшее, а готовиться к худшему!
Пока я думал свою горькую думу и разглядывал великолепие колдовской флоры, вдыхая своеобразный тонкий аромат иссушенных трав, все доселе пустующие места были успешно заняты, и остаток свободного времени до начала уроков благополучно истёк. Вдруг шушуканье мгновенно смолкло. В зал вошла Томарана, собственной неординарной персоной. Быстрым шагом она прошла к учительскому столу и, резко развернувшись вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сказала приятным низким голосом:
– Приветствую вас, жаждущие познаний! Здравствуйте, ибо здоровье нам всем ещё очень и очень понадобится для подробнейшего изучения занимательного и такого необходимого в жизни каждого нормального человека предмета – растениеведения. Особенно той его части, где придётся проводить опыты на себе или на своих однокурсниках. Эти опыты будут тем увлекательнее, чем удачнее они у вас будут получаться, ну, а в случае неудачи вам как раз и понадобится крепкое здоровье. Но не извольте нервничать и переживать, ибо я всегда приду к вам на помощь в трудную минуту и с преглубоким удовольствием практически мгновенно облегчу ваши страдания. Могу вас заверить в том, что закончится всё быстро и безболезненно. Не забывайте, пожалуйста, что отрицательный результат, он ведь тоже результат, и подобный прискорбный опыт вам так же необходим.
Мы невесело переглянулись. То ли она так шутит, то ли вправду всё так плохо может закончиться, но делать нечего, назвался груздем, полезай в кузов. А Томарана тем временем продолжала с беспристрастным выражением на не лишённом приятности лице:
– Не сомневаюсь, что все вы предупреждены о том, что нарушители порядка будут строго и изощрённо, но, смею надеяться, справедливо наказаны! Наказаны так, чтобы другим особо одарённым неповадно было. Да-да, ваше предчувствие вас на этот раз никоим образом не обманывает, наказаны будут все, разница только в том, что одни будут наказаны с максимальной строгостью, а другие…
Мы заинтересованно вслушивались, а она, сделав небольшую паузу, наконец закончила свою плотоядную мысль:
– А другие будут наказаны просто безжалостно. Без всякого сомнения, вам очень любопытно, каким особенным образом вы будете наказаны, да ещё и безжалостно? И что же тут можно применить особенного? «Врёт, наверное, или запугивает», – думаете вы! Что ж, я с удовольствием объясню вам принцип индивидуального подбора наказания. Объяснять – это мой долг и святая обязанность. Как правило, мы будем вынуждены опробовать на нуждающемся в наказании действие наиболее неприятных по применению и последующему наступающему эффекту растений, отваров и настоек. Обещаю, что всем вам будет на удивление увлекательно и крайне интересно. Всем, кроме самого подопытного, который будет мучительно сожалеть о содеянном, и вместе с тем ему тоже не будет, ни в коем случае не будет скучно! Ибо страшно и скучно, как правило, одновременно никогда не бывает!
Вот вам обычный, самый простой пример. Взять хотя бы отвар коры дерева трепандры. Отвар готовится путём кипячения в двухстах миллилитрах воды двадцати граммов тёртой в порошок или давленой коры дерева трепандры. Кипятить в течение пяти минут, это крайне важно, иначе эффект будет непредсказуем. Запоминаем! – вдруг рявкнула она, и мы все подпрыгнули на своих местах от неожиданности и встрепенулись, как прибрежные камыши от резкого порыва ветра.
Конечно, запомнишь тут, с таким-то шоковым всплеском! Как ни странно, но, не смотря на это, а может быть, именно благодаря подобной встряске, всё, что преподавала Томарана, запомнилось самым чудным образом как нельзя лучше. До сих пор помню!
А она, между тем, продолжала вновь своим обычным, спокойным голосом:
– Кипятить пять минут, запомните это, не больше и не меньше. Просто так, обычным образом выпить этот отвар невозможно! Это не под силу ни одному живому существу в целом свете! Отвар трепандры настолько отталкивающе омерзителен на вкус и запах, что человека, если он всё же попытается это сделать, буквально выворачивает наизнанку! Его доведённые до отчаяния внутренние органы стремятся выскочить на свежий воздух и поскорее уползти подальше с криками ужаса! Несчастного полощет так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Потому сей славный отвар трепандры и вводят добрые люди и ценители прекрасного во всех его проявлениях в организм насильственно. А именно: с помощью самого старого, верного и безотказного способа – «детской груши» или попросту, клизмы, которая применяется обязательно в паре с надёжной пробкой. Ожидаемый и предполагаемый эффект: существо, которому ввели сей чудный отвар трепандры, говорит только правду и ничего кроме правды, ибо никак не может иначе. Действие наступает через три-четыре минуты, длительность действия десять-пятнадцать минут, в зависимости от массы тела существа и концентрации в отваре коры трепандры. На ваших столах эта кора находится в нижнем ряду, третья по счёту слева. Следовательно, коли желаемое действие отвара необходимо продлить или усилить, или и то и другое одновременно, то необходимо увеличить количество порошка, а при необходимости и объём жидкости.
Лучше всего брать кору дерева, растущего на неухоженной могиле крайне болтливого человека, а возраст дерева не должен быть меньше семи лет, но, в принципе, подойдёт и дерево, растущее в любом другом месте. Хочется заострить ваше внимание, что с заброшенной могилы несусветного трепача эффект просто бесподобный! Существо выложит всё как на духу и про себя, и про своих родственников вплоть до седьмого колена включительно, и будет бегать за вами, чтобы рассказать ещё что-нибудь интересненькое. Вопросы есть?
Все озадаченно молчали.
Вдруг наш Юриник встал и задал вопрос, да не один, а целых три:
– Чем можно при необходимости нейтрализовать или ослабить, желательно до минимума, действие отвара трепандры? Его название как-то связано со словом «трепаться»? Существует ли опасность, что существо приврёт или приукрасит выдаваемую под воздействием отварного зелья информацию, пусть даже не специально, а так, из любви к искусству?
– У вас, молодой человек, возникли правильные ассоциации, что говорит о непомерной развитости вашего искушенного воображении, мне понравился первый и последний из трёх вопросов. Вы зрите в корень. Врать, фантазировать или приукрашивать существо, подверженное действию отвара трепандры, не может. У него никогда не только не возникнет подобного желания, но и просто-напросто будет отсутствовать всякая физическая возможность сделать это. Так уж действует данный отвар на психику подопытного. Оно, существо, обречено говорить только правду и к тому же лишь ту, что знает наверняка.
Так же вы правильно опасаетесь, что это снадобье вполне могут применить и к вам, и потому заранее ищите противоядие! Что ж, похвально, похвально.
Вам, молодой человек, в таком случае очень может помочь только одно средство, это настой конь-травы. Те же пропорции, только ни в коем случае не кипятить – всё сразу же испортите, а просто залить почти кипящей водой и настаивать в течение десяти минут перед употреблением. Применять внутрь за тридцать минут до использования желаемого эффекта. Измельчать в порошок вовсе необязательно. Конь-трава находится перед вами первая слева в верхнем ряду. Ожидаемый результат: будете бегать почти так же быстро, как конь, на протяжении приблизительно одного часа. Так что если вам посчастливится вырваться на волю и убежать в течение трёх-четырёх минут после применения к вам отвара трепандры, то в лучшем случае вы расскажете всю правду лесам и полям, по которым будете резво и неустанно скакать. Осмелюсь дать вам один маленький совет: держитесь, пожалуйста, подальше, и избегайте встреч с табунами лошадей, где, как правило, во множестве присутствуют кобылы. И не спрашивайте меня, почему, а просто примите к сведению, как непреложную данность.
Повторяю, настой конь-травы необязательно вводить в организм тем же путём, что и отвар трепандры. Достаточно его просто выпить, он довольно приятен на вкус, хотя, конечно, если кому-то из вас нравится такое волнующее применение «детской груши», то её использование в принципе не возбраняется. Запоминаем! Настой конь-травы используется для максимально быстрого преодоления довольно больших расстояний посредством прыти собственных ног. Вопросы у кого-нибудь есть?
На этот раз вопросов ни у кого не было. И только Томарана открыла, было, рот, чтобы продолжить свою лекцию, как неугомонный Юриник снова встал и вежливо спросил:
– Скажите, пожалуйста, Томарана, а какие снадобья категорически нельзя применять одновременно?
Томарана более долгим и пристальным взглядом посмотрела на кажущегося воплощением ботанической кротости и интеллектуальной невинности невысокого и невзрачного Юриника, но всё же ответила на заданный вопрос, и даже тон её при этом не изменился! Крепкая, надо сказать, попалась женщина.
Она спокойненько так произнесла:
– Категорически нежелательно и, я бы даже сказала, самым строжайшим образом запрещается одновременное применение сонной настойки со слабительной. Особенно, если вы находитесь в гостях и страстно желаете произвести положительное впечатление. Но лично вам, мой неугомонный и не в меру любознательный друг, не грех иной раз и совместить эти настоечки, словом, вам можно и даже нужно! А знаете ли вы, любезный, почему для вас делается такое неожиданное исключение? Да чтобы вы, молодой человек, даже и не помышляли задавать хозяевам свои многочисленные и очень умные вопросики, а думали всё время совсем о другом, о, так сказать, более насущном, приземлённом и естественном!
Если раньше наши сокурсники хоть как-то сдерживали улыбки, то теперь они, не стесняясь, хмыкали во всю, впрочем, так же, как и мы с Дорокорном и Дормидорфом. И только невозмутимая Томарана и Юриник были живым воплощением самой серьёзности, даже тень улыбки ничуть не тронула их каменные лица.
Когда все немного успокоились, Томарана долго и усердно, но несколько нудновато и монотонно рассказывала нам о приготовлении и применении сонной и слабительной настоек, о дозах и пропорциях и так далее, и тому подобное! Затем она начала рассказывать о настойках, имеющих совершенно противоположное действие, то есть бодрящих и крепящих. И опять пошли дозы и пропорции. Так продолжалось около двух часов, и мы уже порядком утомились, когда она, наконец, закончила и, по своему обыкновению, задала последний вопрос:
– Надеюсь, вам всё понятно? Если нет, то смелее задавайте, пожалуйста, свои вопросы сейчас, не откладывая в долгий ящик, а не то, когда мы приступим вплотную к практическим работам, будет слишком поздно!
Всем было всё ясно и понятно, и потому смелых не нашлось. Все молчали. И всё бы ничего, только мгновением позже Юриник встал и этак скромно и вежливо спросил:
– Простите, пожалуйста, но мне не совсем понятно: стало быть, в каком именно случае может пригодиться расхваленная вами слабительная настойка?
Все возбуждённо зашушукались, а Томарана, грозно окинув взглядом зал, и тем самым сиюсекундно восстановив тишину, перевела этот же взгляд на Юриника и снисходительно, словно маленькому и неразумному ребёнку, начала объяснять:
– Ну что же вы, молодой человек… Вот вам, стало быть, как вы и просили, именно живой пример: допустим на минуту, что вас взяли в плен воины враждебной стороны. Они, как водится, намертво прикрутили вас крепкими путами к одному из воинов и посадили верхом, скажем, на несчастного лося. Вы же, отнюдь не будучи дураком и улучив удобный момент, быстро и по возможности непринуждённо заглатываете побольше чудесного порошка слабительной травы и туда же, вдогонку, добавляете порошок конь-травы. Только именно порошок, так как времени готовить настойку у вас, естественно, нет. Хорошо, если бы вам удалось запить всё это хоть каким-то количеством воды. Но если нет, так нет. Естественно, эффект будет несколько слабее, но всё же будет, к тому же этот недостаток можно частично компенсировать количеством порошка. Затем вам останется лишь преспокойненько ожидать результата, который вовсе не заставит себя ждать долго. Когда же слабительная трава начнёт бурно действовать, а она начнёт действовать несколько раньше, нежели конь-трава, тогда вы по-настоящему и совсем не по-детски в самом прямом смысле обделаете свои делишки воистину недвусмысленным, но зато традиционным, а потому и привычным способом. И поверьте мне, мой юный друг, вскоре всем присутствующим в радиусе нескольких десятков метров порядком наскучит, если не сказать больше, тот дивный аромат, который вы будете источать даже на довольно приличном расстоянии. Вас, естественно, после таких великих подвигов отвяжут, как миленького! Отвяжут-отвяжут, не сомневайтесь! Даже против вашей воли отвяжут от находящегося уже в полуобморочном состоянии воина и снимут с многострадального и мучающегося приступами удушья и тошноты лося. И вот тогда-то вы смело сможете воспользоваться эффектом конь-травы, который поможет вам быстро скрыться из вида, по дороге разбрасывая характерную субстанцию, словно носорог, метящий свою территорию. А заодно это весьма поспособствует тому, чтобы отбить нюх у собак преследователей, коли таковые будут вдруг пущены по вашему следу. Ну и пусть вы немного запачкаетесь, главное, не берите это в голову и держите себя в руках! И не беда, что вы будете невыносимо смердеть. Не стоит отчаиваться! Зато вы останетесь живы, здоровы и будете свободны, как страус в поле! А что ещё нужно настоящему мужчине, естественно, кроме потребности задавать ненужные вопросы?
И Томарана мстительно зыркнула на Юриника, который, в свою очередь, нахмурился и посерьёзнел ещё больше. Наверное, он живо представил это малозаманчивое действо в своём богатом воображении. Зато с практической стороны всё это легко выполнимо и, главное, ничего особенного делать не нужно, засыпал порошок и жди себе, припеваючи. Прекрасно осознавая это, Юриник, как ни странно, явно не испытал глубокого морального удовлетворения ни от своих вопросов, ни от её ответов. Зато, и это было хорошо видно, немалое удовлетворение испытала Томарана, бросившая теперь на Юриника надменный, победоносный взгляд. Довольны остались и ученики, которые скромно посмеивались в ладошки, опасаясь смеяться в открытую, памятуя об описанном только что возможном крайне неприглядном наказании за нарушение порядка. Мы с Дормидорфом и Дорокорном недоумённо переглядывались, не в силах понять, чего он добивается своими вопросами, с какой стати так явно лезет на рожон и, вообще, зачем ему всё это нужно? Я, честно говоря, думал, что теперь уж точно Томарана объявит большую перемену, хотя бы часика на полтора-два-три, но не тут-то было, я не угадал. После некоторого молчания она как ни в чём не бывало начала вести свой предмет дальше.
Мне всё порядком поднадоело и по старой школьной привычке захотелось убежать подальше, куда глаза глядят, но я не подал вида и продолжал прилежно внимать говорившей. Только члены моих конечностей возмущённо и призывно зазудели, страстно требуя хоть какого-то движения. Эх, время идёт, а ничего не меняется!
Томарана в это время упоительно, с явно видимым удовольствием рассказывала про сыворотку откровенности! Мол, коли уж вам очень нужно, чтобы существо или группа существ говорили только то, что у них на уме, не хитрили, не юлили и не вертелись, словно ужи на сковородке, то эта сыворотка прямо-таки находка.
Далее шёл рецепт в мельчайших подробностях. Затем, ставший уже обычным, вопрос:
– Всё понятно? Вопросы есть?
При этих словах вся группа во главе с учительницей дружно, не сговариваясь, посмотрели на нашего любознательного друга и он, немного помявшись для вида и поёрзав на стуле, будто слегка разминаясь, естественно, оправдал их ожидания.
Юриник медленно встал. Все сразу затихли в предвкушении и с интересом стали следить за дальнейшим развитием событий, только у нас с Дормидорфом и Дорокорном к уже описанным эмоциям присоединились ещё недоумение и озабоченность психическим здоровьем нашего неосмотрительного друга и, в какой-то степени, даже скорбь.
Он же с самым серьёзным видом спросил:
– Позволю себе скромно поинтересоваться, а чем же отличается по оказываемому действию сыворотка откровенности от отвара трепандры?
Томарана даже глазом не моргнула, даже лоб не нахмурила, просто кремень, а не женщина. Спокойным голосом она начала объяснять Юринику, в чём принципиальная разница между этими двумя зельями.
– Понимаете, молодой человек, жизнь, она ведь чертовски сложная штука! А по сему далеко не всегда удаётся, например, на переговорах, вставить солидную клизму в задницу вождю дружественного племени, да ещё потом и поглубже засандалить туда же хорошо притёртую затычку, и уговорить его потерпеть минут пяток, не больше, естественно, вежливо извинившись перед этим. Ведь без извинений, как вы понимаете, никак нельзя предпринимать подобных действий! А иначе это будет просто-таки вульгарно, я бы заметила – это дурной тон, противоречащий общепринятым правилам этикета. Совсем другое дело, если вам всё же удастся уговорить его на это, в общем-то, обычное и даже где-то полезное мероприятие, подумаешь, какая-то малюсенькая клизмочка и очень удобненькая пробочка. И всего один разик! Один-то раз не педобраз! Вжик и всё. И уж тем более эти действия не с руки совершать по отношению к вождю враждебно настроенного племени и его свите. Вас, голубчик, к моему глубочайшему сожалению, могут превратно понять или неправильно истолковать ваши чистые и светлые намерения и так же вежливо предложить самому насладиться сей заманчивой процедуркой, и даже настоять на этом в случае вашего скромного отказа. Кстати, советую вам уже сейчас готовиться к подобному развитию событий. С вашими вопросиками вам всегда нужно быть готовым к малоприятным неожиданностям. Подлить сыворотку в пищу или питьё куда как проще, поверьте… Разве вы не находите мои доводы очевидными?
По внешнему виду Юриника было сразу заметно, что он, конечно, находил её доводы достаточно очевидными.
– И ещё, при использовании отвара правды ваш оппонент будет отвечать хоть и на все заданные вопросы, но находиться будет не совсем в своём уме и в дальнейшем вполне может и не вспомнить, что делал или говорил. При использовании же сыворотки откровения он будет отвечать лишь на те вопросы, на которые пожелает. Благодаря сыворотке ваш собеседник начнёт испытывать к вам искреннюю симпатию, в хорошем смысле этого слова, и изъявит желание ответить на многие вопросы. Следовательно, составить договор или заключить соглашение он тоже захочет и, что немаловажно, потом будет помнить и выполнять ваши договорённости и свои обязательства честно и с желанием, ибо при использовании сыворотки он будет в здравом уме и твёрдой памяти. Не стану спрашивать, есть ли у вас какие-нибудь вопросы, потому что уже наверняка знаю ответ. А лучше вот что, любознательный вы наш, подойдите-ка, пожалуйста, к моему столу, не сочтите за труд.
Юринику пришлось подчиниться, и он нехотя поплёлся к столу Томараны, где тоже находился набор снадобий на подносе, как и на наших столах.
«Ну, вот и допрыгался наш голубчик», – подумал я. И другие, судя по их лицам, подумали то же самое. «За что боролся, на то и напоролся». Сейчас она ему нежно и не спеша, с небольшими перерывами, по-матерински заботливо введёт лекарство от скуки и тоски, а также от желания задавать вопросы. А он, горемычный, растреплет всё, что знает, а что не растреплет, то они и сами успешно додумают, но нам от этого будет не легче.
Чем ближе Юриник подходил к учительскому столу, тем грустней становилось его лицо и довольней делалось лицо Томараны. Она как-то по-особенному щёлкнула пальцами и спиртовка, стоящая на её столе, слабо фыркнула, вспыхнув, и загорелась голубовато-красным подпрыгивающим пламенем.
– Берём сто миллилитров воды и доводим её до кипения, выжимаем сюда сначала свежий корень неулюса обыкновенного, десять капель, затем десять капель корня зонтичника лесного, также свежего. Ждём ровно минуту. Можно при желании и чуть больше или меньше, это особой роли не играет.
Как она говорила, так и делала, сначала, после добавления в кипящую воду сока неулюса жидкость в колбе приобрела светло-мутный оттенок, словно молоко, сильно разбавленное водой. А сразу после добавления сока зонтичника зелье сделалось, как кофе с молоком, мутно-бежевым.
– Вот теперь сыворотка откровения готова к употреблению, переходим к моему любимому разделу растениеведения – прикладному. Сейчас мы все с огромным и нескрываемым удовольствием отправимся на полуторачасовой перерыв, но сначала, будьте так любезны, молодой человек, соблаговолите уж, пожалуйста, принять внутрь сей ценный чудодейственный напиток. Не беспокойтесь, здесь ровно одна четвёртая часть от нормальной средней дозы, что гарантирует нужный эффект на пятнадцать-двадцать минут, никак не больше. По прошествии десяти минут вас неудержимо потянет пооткровенничать со своими друзьями. Тогда они рискуют узнать о вас и о себе много интересного, по крайней мере, цель ваших навязчивых и забегающих вперёд вопросов они, я думаю, выпытают у вас в первую очередь, уж это точно. И уже к концу перерыва вы, для почина, тоже будете точно знать, каково воздействие сыворотки откровенности на живой организм. А дальше видно будет, ведь, как известно, нет предела совершенству, и вам есть к чему стремиться.
С этими словами она отдала Юринику пробирку с сывороткой и нетерпеливо сказала:
– Ну, пейте же, голубчик вы мой сизокрылый, не стесняйтесь, хоть выговоритесь вволю. И, надеюсь, перестанете терзать меня своими, далеко не всегда уместными вопросами.
Юриник одним большим глотком осушил пробирку до дна и отдал её Томаране, не забыв учтиво поблагодарить за любезное угощение.
– А теперь, – сказала она, обращаясь уже к аудитории, – перерыв два часа! Огромная просьба никому не опаздывать, а то у меня уже руки чешутся. Кстати, я пока займусь приготовлением отвара трепандры. Чего только не сделаешь для тех, кто любит опаздывать или задавать глупые и никчёмные вопросики. Всё, урок закончен, вы совершенно свободны, жду вас через два часа.
С этим многообещающим напутствием все начали неспешно расходиться, бросая на Юриника, который всё ещё стоял возле учительского стола, сочувствующие и любопытные взгляды. А наш подопытный грустно стоял с поникшей головой, чутко прислушиваясь к процессам, происходившим в организме. Мы обступили его со всех сторон и повели к выходу, но если бы он был один, то, скорее всего, к нему подошли всякие тёмные любопытствующие личности и с удовольствием послушали то, что он бы им понарассказывал.
Томарана действительно приступила к приготовлению какого-то отвара и вся ушла с головой в работу. Она оказалась очень увлекающейся натурой, эта королева клизм и пробирок.
Мы подумали и решили пока не ходить в обеденный зал, куда отправилась основная масса наших соучеников, а то Юриника, чего доброго, развезёт не на шутку и он запросто прилюдно сболтнёт лишнего, потом не расхлебаешь. Решили пойти отсидеться у себя, тем более Томарана обещала, что через какие-нибудь двадцать минут действие сыворотки прекратится, а там видно будет.
Так и сделали. Уже через пять минут мы сидели у себя за круглым столом, имея совершенно чёткие намерения выпытать у Юриника, пока тот находился под воздействием зелья, истинную причину вызывающего поведения на растениеведении.
Начал допрос Дорокорн, как самый близкий Юринику человек из участвующих в нашей экспедиции:
– Ответь нам, пожалуйста, уж будь другом, что на тебя нашло, зачем ты лезешь на рожон, чего добиваешься? Ты что, не понимаешь, что своими дурацкими неуместными вопросами ставишь под угрозу раскрытия наше, пока ещё не совсем безнадёжное дело? А если бы она тебе не сыворотку дала, а клизму с отваром правды поставила, что бы тогда было?
– Не беспокойся, дружище Дорокорн, – отвечал Юриник, – Томарана мне хоть и нравится, но не настолько, чтобы дать ей поставить себе эту чудовищно-страшную штуковину. А что касаемо остального, то никуда я не лезу, ни на какой такой рожон! Даже и в помыслах моих этого никогда не было! Просто, понимаешь, мне действительно интересно! Вот и всё.
– Помыслы у него, видите ли! Что тебе интересно? Чтобы она тебе клизму всобачила? Она же тогда всё может у тебя вытянуть! Если ты без клизмы больше не можешь жить, то пусть вон Дормидорф тебе её поставит, а я даже могу отвернуться. Ну и дела!
– Да не клизма мне интересна, – слегка смутился Юриник, – я давно хотел заняться растениеведением, да вот всё руки не доходили….
– Угу, ха-ха, и ты решил другим местом дойти, так сказать, дотянуться, поднатужившись. Молоде-ец! – съязвил Дорокорн.
Но Юриник вовсе не обиделся, а просто пропустил мимо ушей саркастическую шуточку друга и как ни в чём не бывало продолжал:
– Не доходили, говорю, руки, и вот, наконец, дошли! Мама мия, такой удачный случай! Да ещё и появилась неожиданная возможность испытать на себе действие этой чудесной сыворотки откровенности. Ведь не могу же я, будучи честным человеком, опаивать тебя, мой любезный Дорокоша, не испытав её действие сначала на себе самом.
При этих словах Дорокорн не на шутку встревожился, затем задумался, закручинился и, наконец, робко и осторожно, чтобы не спугнуть, поинтересовался вкрадчивым голосом:
– А ещё какими зельями, мой любезный и заботливый друг, ты намереваешься меня опаивать, позволь узнать?
– О-о-о! – отвечал польщённый Юриник, – у меня обширные и далеко идущие планы! Да мало ли на свете полезных отваров! Вот, например, я где-то слышал об эликсире мудрости.
– А-а, что такое? Зачем он мне? Я, кажется, и без этого твоего эликсира на свою мудрость не жалуюсь, зачем мне это? – удивлённо проговорил Дорокорн.
И Юриник, хитро прищурившись, ответил ему прямо и честно, как и предупреждала Томарана:
– Правильно, согласен! Тебе-то, дорогой, лишняя мудрость ни к чему, я с тобой в этом совершенно согласен, даже спорить не буду! Этот эликсир необходим мне, а тебе я приготовлю зелье покорности и услужливости или что-нибудь в этом роде. Ведь тебе, мой милый друг, этого явно не хватает, я же не слепой, всё вижу! Разве я могу оставить тебя и не помочь в трудную минуту? Ну, подумай ты сам, пожалуйста! А после этого хорошего и нужного зелья твой душевный покой, бесспорно, восстановится, и ты сможешь совершенно спокойно заниматься любимым делом, не тратя понапрасну душевные силы, не переживая и не расстраиваясь по разным жизненным пустякам.
– Это каким же моим любимым делом я должен заниматься? – спросил обалдевший от откровений друга Дорокорн.
– Как каким? Конечно, в первую очередь заботой обо мне и общением со мной! С нами со всеми.
У Дорокорна глаза полезли на лоб от удивления, а Юриник увлечённо продолжал:
– Вот только одно меня мучит, одно не даёт покоя, – мы насторожились, – никак не могу решить, чем опоить нашего беспардонного домовика, чтобы избавить его от отвратительно скверного характера?
В шкафу что-то гулко стукнуло несколько раз подряд, будто тяжёлая полка свалилась, а может, это наш впечатлительный и легко ранимый домовой от нечаянной радости бухнулся в обморок или бился в данный момент в конвульсиях. Ан, нет! Потихонечку сквозь дверь шкафа начали проступать знакомые очертания. Медленно, будто задумчиво, Мокся вышел из шкафа, весь такой мрачный и хмурый, как грозовая туча, и серьёзный до невозможности. Осторожно ступая, он подошёл к Юринику и внимательно, с опаской и встревоженной заботой заглянул тому в лицо. Затем, склонив голову на бок и сцепив руки за спиной, принялся неспешно расхаживать вокруг него, не произнося ни слова. Максимилиан каждый раз внимательно и пристально поглядывал на безмятежно сидевшего с блаженным выражением лица Юриника, причём с каждым заходом он приближал своё лицо всё ближе и ближе к нему, пока, наконец, не придвинулся практически вплотную. Домовик всем своим видом выражал полное недоумение и некоторую опаску. В последний раз, когда он проходил мимо, Юриник, поймав его взгляд, так же недоумённо и пришибленно уставился на него в ответ. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, пока домовой, наконец, не произнёс:
– Нда-а! Инте-ере-есно… Это можно вылечить? Я готов даже отказаться от своих любимых пряников, лишь бы исцелить это!
Юриник принялся радостно и воодушевлённо объяснять, что всё возможно, главное, лишь бы он, домовой, сам желал излечиться, а уж за Юриником дело не станет, он сделает всё возможное и даже больше, у него ведь обширные и далеко идущие планы.
– Да это я не про себя, а про тебя. Теперь ты, я вижу, не Юриник, а Юродик, – пояснил домовой.
Юриник ни капли не смутился, у него на всё был готов ответ:
– Конечно-конечно, называй меня хоть горшком, только в печку не ставь! Знай только одно, если тебе необходима моя поддержка и дружеское участие, то я, безусловно, готов лечиться вместе с тобой! Понимаешь, Максимка, ведь даже я не идеален, а вместе мы обязательно добьёмся положительного результата в самые короткие сроки, а потом займёмся и остальными.
– Добьёмся-добьёмся… и займёмся, – ворчал домовой, с нарастающей опаской поглядывая на размечтавшегося Юриника, и, на всякий случай, отходя от него на несколько шагов.
В это самое время в коридоре раздалось характерное хлопанье крыльев, и через пару секунд в комнату влетел ворон, но за мгновение до этого Максимка беззвучно исчез, тяжело и трагично вздохнув. Коршан аккуратно плюхнулся на стол и, пройдя ещё несколько шагов по инерции, прежде чем остановиться окончательно, заговорил:
– До меня докатились сумбурные слухи, что нашего славного Юриника опоили-таки, наконец, сывороткой откровенности. И он, смею надеяться, сделался ещё более интересным, словоохотливым и приветливым человеком, нежели был ранее.
– Да, это истинная правда, опоили-таки, наконец, о-о, как же это правильно сказано, – охотно и приветливо отвечал оживившийся и потирающий руки Юриник. По всему было видно, у него есть много что обсудить именно с Коршаном. Такой бурной страсти к общению раньше за ним никогда не замечалось, и наблюдательный Коршан этого, естественно, не мог сразу же не заметить. Следовало начать волноваться. Что будет, если наш словоохотливый Юриник сейчас разоткровенничается?
Пока он рассыпался в любезностях и благодарил провидение за то, что всё так славно получилось, Коршан водил своим мощным клювом, словно ищейка, из стороны в сторону, так и выискивая, к чему бы придраться, так и вынюхивая.
Он промычал:
– О-очень интересно!
Мы переглянулись, не зная, что нам теперь делать, как закрыть рот нашему говоруну-праведнику.
Между тем Коршан продолжал:
– Я, поверите ли, всегда страстно желал поговорить с человеком, опоённым сывороткой откровенности, а ещё лучше, отваром правды-трепандры, но не опоённым, а… Да вы и сами всё уже знаете! Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба!
Поверим! Конечно, сразу так и поверим, как не поверить? Заявляя это, ворон от нетерпения и возбуждения аж подпрыгивал и забавно раскачивался, словно ручной попугай на жёрдочке перед зеркалом, только что обклевавшийся ржаных хлебных крошек и сильно забродивших вишенок.
– Ну, дорогой мой Коршанчик, – нараспев, радостно и воодушевлённо произнёс блаженный Юриник, словно размахивая своим лицом в такт подпрыгивания ворона, – мне тоже много о чём нужно с тобой поговорить, особенно о вреде обжорства и сквернословия, а так же жадности и зависти! Ведь всем этим, ты, любезный Коршан…
Но больше Юриник ничего не успел вымолвить, ровным счётом ни слова, вместо этого он вздрогнул, ойкнул и замер на месте, удивлённо вытаращив глаза, словно его кто-то ущипнул за мягкое место или укусил, не знаю уж там за что.
А ворон, немного помолчав и так и не дождавшись продолжения, заговорил сам:
– Расскажи-ка мне лучше, дружище, для начала, что ты чувствуешь, а про обжорство я и так всё прекрасно знаю. Ведь было время, и я этим о-ёй, как увлекался, мог запросто и быка за два присеста склевать! Но теперь всё в далёком прошлом. Ты ведь мою натуру знаешь! Я собрал всю свою волю в единый и могучий кулак, поднатужился хорошенько и с помощью этого кулака покончил с тем форменным безобразием раз и навсегда! Сейчас я воздержан буквально до неприличия. А что ты говорил по поводу сквернословия и чего-то там ещё?
Но Юриник ничего не отвечал ему, ибо он, как впал минуту назад в оцепенение и глубокую задумчивость, так всё ещё и прибывал в этом спасительном для нас состоянии. Мы все с нетерпением ожидали, когда закончится действие зелья и наш друг, наконец, придёт в себя. Обещанные Томараной двадцать минут уже истекли и, возможно, теперешнее оцепенение Юриника и есть выход из этого состояния. По крайней мере, мы очень на это надеялись.
Вдруг Юриник очнулся от своей задумчивости и заговорил, обращаясь к терпеливо ожидавшему ответа Коршану:
– Ты хотел знать, что я чувствую? Понимаю. Изволь. Так вот, чувствую я, что наболтал тут лишнего в три короба, но не понимаю, кто меня за язык тянул. И при этом чувствую себя превосходно, как и подобает полному, законченному идиоту!
Ворон раздосадовано крякнул и философски произнёс:
– Итак, мне всё ясно, опоздал, значится. Ну что же это вы, нельзя так! Ну, надо было дозу больше давать! Э-эх, отвара пожалели. Ладно, полетел я, встретимся в обеденном зале, надеюсь, что вы наведаетесь туда, прежде чем отправиться на продолжение растениеведения?
– Да, скорее всего, наведаемся, – за всех ответил обрадованный Дормидорф.
Ворон улетел. Дорокорн спросил, обращаясь к Юринику:
– Юриник, а почему ты замолчал, прервавшись на полуслове на самом интересном месте, когда разговаривал с Коршаном, да ещё подпрыгнул и вскрикнул?
– А-то ты сам не догадываешься, – понуро отвечал Юриник, – меня злодей домовой за ногу пребольно тяпнул, зараза этакая, и, между прочим, даже не один раз. Он, как бешеная лисица, вгрызся в моё нежное тело! Это до чего уже дошло, на людей кидается! И я от нестерпимой боли случайно вскрикнул и… ну, это не важно, и начал быстро приходить в себя.
– Что-то в этом роде мы и предполагали, – сказал дед, – кстати, на счёт нашего верного помощника домового. Максимка, ты где? Успел ты договориться с геронитами?
В шкафу опять что-то зашебуршало и стукнуло. Домовой вылез весь взъерошенный, но уже из другой части шкафа, и ответил:
– Всё передал в лучшем виде, к одиннадцати часам они будут, как штык!
Затем домовик с сочувствием и некоторой долей жалости взглянул на Юриника и продолжил, тяжело и протяжно вздохнув:
– Не брать женщин они, к сожалению, никак не могут, у них, видите ли, равноправие, чтоб его! А те и сами сгорают от нетерпения кинуться нам на помощь, а заодно ещё хотя бы разок повидаться с нашим очаровательным Юродиком. Ах, простите, не заметил, уже снова с очаровательным Юриником!
Очаровательный Юриник весь прямо-таки расцвёл и засиял, словно начищенный канифолью самовар. Он задрал нос и победоносно окинул всех присутствующих гордым взглядом, будто желая сказать: «ну, что, все слышали, какое впечатление я произвёл, и ведь это всё истинная правда, я действительно такой, чего уж тут скрывать? Уж кто-кто, а местные женщины знают толк в настоящей мужской красоте!». Он сказал, повернувшись к замершему на месте Максимке:
– Юродика я тебе, так и быть, прощаю. Я сегодня слишком добр, но кусаться больше никогда не смей, а то, если не бешенство, то инфекцию какую-нибудь точно занесёшь! Иначе поймаю и зубы рашпилем поспиливаю! Уяснил, басота?
И тут же нежно добавил, подняв мохнатые брови и направив свой мечтательный взгляд в никуда:
– А-ах, женщины! Иногда прекрасней их ничего нет!
Дорокорн же на это недовольно проворчал:
– Вот именно, что только иногда! Надо ему отворотного зелья подлить в вечерний чай. Только побольше, чтобы эффект дольше сохранялся, а заодно и появится прекрасная возможность узнать, как это зелье действует в особенно тяжёлых случаях. Провести, так сказать, эксперимент на живце, проверить на опыте. Я даже готов самолично подлить.
– А можно я? – предложил свои услуги предупредительный домовой.
– Да что это такое, сколько можно всё это терпеть? – взорвался Юриник, с которого здесь же слетела, словно ненужная шелуха, вся его возвышенная мечтательность, уступив место праведному гневу. – Это невозможно вынести никакому нормальному человеку! Даже моему ангельскому, не побоюсь этого слова, терпению пришёл конец! Я никак не пойму, я вам что, подопытный кролик, что ли? Это же произвол и насилие! Ну, форменное безобразие!
– Конечно, нет, и вовсе ты никакой не подопытный кролик, – осторожно отвечал другу Дорокорн. – Ты просто влюбчивый, как кролик, и это как раз действительно, как ты правильно выразился, форменное безобразие, а мы пытаемся тебя образумить, чуешь разницу? Ощущаешь?
Все, и даже сам Юриник, рассмеялись, сравнение действительно оказалось удачным. Громче всех хихикал, естественно, домовой.
Таким образом обстановка разрядилась и мы принялись дружно решать, чем же нам заняться в оставшееся от перерыва время. А оставалось нам ещё около часа свободы, может, чуть меньше. Мнения разделились. Кто предлагал просто поваляться, ведь мы практически не спали сегодняшней ночью, и это уже начинало сказываться, кто пойти в обеденный зал, ведь с этой непредсказуемой Томараной теперь неизвестно, когда удастся перекусить, да и ворон нас, наверное, уже заждался. Когда заговорили о еде, я сразу вспомнил о куске халвы, завёрнутом в салфетку, который с утра лежал у меня в кармане плаща, заготовленный специально для домового по его просьбе. Недолго думая, я засунул руку в левый внутренний карман, чтобы достать этот злополучный кусок и угостить Максимку. Но что это? У меня в руке оказалась вовсе не халва, а небольшой и аккуратный мешочек, сшитый из плотной серо-зелёной ткани, затянутый сверху красиво сплетённой верёвочкой. Только когда я увидел его, то сообразил, что по ошибке залез в волшебный вредный карман, совершенно позабыв о его существовании.
В связи с последними насыщенными событиями у меня совершенно вылетело из головы само наличие своенравного кармана. Вот он и напомнил мне о своём существовании. Меня начало слегка подташнивать и даже бросило в жар от одной только мысли об опасности, которой я только что подверг себя, да и других тоже. Хорошо ещё, что это оказался всего лишь безобидный, по крайней мере, на первый взгляд, маленький мешочек, а не дикий и голодный крокодилище, вцепившийся мёртвой хваткой мне в руку по самую голову! Говорят, и такое вполне возможно. Мгновением позже, увидав произошедшее, все встрепенулись, оживились и поспешили ко мне, с интересом разглядывая непонятную находку.
Я аккуратно положил мешочек на стол, не решаясь открыть его. Но на ощупь в нём находилась горсть мелких округлых камушков, которые, скользя друг о друга гладкими твёрдыми боками, перекатывались в руке и мелодично постукивали друг о друга. Я не удержался и слегка пощупал их, пока нёс к столу. Об этом обстоятельстве я не замедлил поведать всем присутствующим в надежде, что хоть кто-то знает, что это такое и для чего может пригодиться в хозяйстве. К сожалению, никто ничего не знал. Что же нам с этим мешочком делать? Стоит ли вообще связываться с этим богатством, а то мало ли… Может, взять, да и забросить эту бесполезную находку в дальний угол, от греха подальше? Ещё, чего доброго, взорвется, испачкает или навоняет, потом и сам не обрадуешься!
Вдруг Дормидорф смело взял мешочек в руки и преспокойно развязал его. Всё произошло так быстро, что я не успел рта раскрыть. Но видно было, что Дормидорф действовал очень осторожно, как сапёр, который, как известно, ошибается один раз. Он сначала заглянул внутрь, затем засунул руку в мешочек и смело пошурудил там, а когда вынул руку и разжал кулак, то на его ладони лежало пять одинаковых белых камушков размером с косточку абрикоса, только чуть приплюснутую. Мы вопросительно смотрели на него, а дед, загадочно улыбаясь, не стал ожидать наших, уже готовых сорваться с языка вопросов, и заговорил сам:
– Видели бы вы сейчас свои лица! Лет сто пятьдесят назад, когда я был совсем молодым и зелёным, деды рассказывали мне о подобном случае. Один из стариков, когда был ещё маленьким мальчиком, нашёл в своём вредном кармане то же самое и не знал, что с этим делать, в точности, как и мы сейчас. Как-то он взял несколько камушков и попытался жонглировать ими, тогда-то один из них выскочил из его неловких детских рук, упал на землю и стукнулся о большой булыжник.
Дормидорф замолчал, а мы, открыв в ожидании рты, с огромным интересом внимали ему, терпеливо ожидая продолжения. И он продолжил, покачивая головой и посмеиваясь:
– Видели бы вы сейчас ваши лица, а впрочем, я это уже говорил. Камушек ударился о булыжник и пропал с негромким шлепком.
Мы разочарованно замычали, а Дормидорф, как хороший рассказчик, выдержав небольшую паузу, заговорил вновь:
– Вот и тот мальчик разочарованно подумал, что если этот тихий хлопок и всё, что было, то это, видимо, какая-то глупая шутка, и в хозяйстве никак не может пригодиться. Но это было не всё, я бы даже сказал, это было самое начало!
Мы вновь с интересом воззрились на него, а дед, жонглирующий в данный момент нашим любопытством, как тот мальчуган камушками, довольно улыбаясь, продолжал:
– Не стану говорить про ваши лица! Из образовавшегося от хлопка маленького облака густого и белёсого дыма странным образом вырос крупный мужчина, который всё разъяснил чуть не потерявшему дар речи мальчишке. Оказалось, в каждом камушке заключён дух-исполнитель, чтобы его материализовать, необходимо взять камушек в руку, что парень и сделал, и бросить его, дабы тот стукнулся оземь, а когда дух появится, то изложить ему свою просьбу. Вообще-то, насколько я сейчас припоминаю из рассказа старика, эти самые духи довольно могущественны и им по силам очень многое. Но если они чего не могут, то непременно об этом скажут, и тогда уговаривать их будет бесполезно, пустая трата времени и сил. Но и обратно в камень они превращаться не станут. Так что либо придумывай другое желание, либо дух везде будет следовать за тобой, путаться под ногами, мешать и надоедать, пока не получит задание, которое ему по силам и которое он не преминет выполнить. А дух-исполнитель может быть очень надоедливым, неприятностей потом не оберёшься.
Мы были в восторге от подобного сюрприза вредного кармана. У всех сразу зачесались руки использовать хоть один камушек, конечно, сугубо для того, чтобы убедиться: то ли это, о чём рассказывал Дормидорф. Вот только проверить этого мы пока никак не могли. Шло время, но сколько мы не ломали головы, какое бы важное и нужное дело придумать для духа-исполнителя, всё было безуспешно, ибо достойного задания пока, к сожалению, для него так и не нашлось.
– Ну, думайте скорей, не за мороженым же его посылать, в самом деле? – пищал до крайней степени заинтригованный Дорокорн, с трудом сдерживая эмоции и размахивая огромными ручищами. Того и гляди зацепит кого-нибудь по макушке своими колотушками.
Дорокорну вторил Юриник, как всегда для пущей важности понижая голос и для большей убедительности поигрывая косматыми бровями:
– Да нечего тут долго думать! Я, как всегда, возьму всё самое сложное на себя и спасу вас, а заодно и облегчу ваши муки, давайте я его сделаю вечным почтальоном, будет доставлять мои послания герониткам и обратно! Ну что? Здорово придумано? Сам знаю, что здорово, просто-таки отлично! Я как раз давно думаю над этой немаловажной для нас всех проблемой! Нам ведь просто жизненно необходима постоянная и крепкая связь. Я имею в виду связь в смысле переписки с племенем Геронитов! Ну, давайте, а? Что скажете, здорово я придумал?
– Хватит клянчить и рассказывать сказки про связи! Всем и так понятно, какие такие связи тебя интересуют! За успокоительным его поскорее надо отправить для нашего озабоченного друга! – с ходу возражал Дорокорн, никак почему-то не желавший войти в положение своего влюбчивого товарища. Вот лично я его прекрасно понимал! Что может быть важнее и желаннее хороших и крепких, а, главное, безопасных связей? И я, наверное, поступил бы именно так, как и просил Юриник, если бы мне самому вдруг в голову не пришла одна исключительно интересная мысль, о которой я сразу с искренней радостью и сообщил своим друзьям, всё ещё продолжавшим в это время спорить. Я сказал им:
– Есть одна интересная мысль…
Они, увлечённые обсуждением очередного варианта, сначала не обратили никакого внимания на мои слова, и мне пришлось повторить чуть громче:
– Я говорю, придумал кое-что, дайте мне, пожалуйста, один камушек, нужно провести испытание.
На этот раз они меня прекрасно расслышали и в один голос спросили:
– Что ты придумал?
Я решил содержательно и доходчиво всё им сразу объяснить, выложив, как на тарелочке, свою задумку, и разложить по полочкам все плюсы и минусы, при этом не жалея ни сил, ни времени. И говорю:
– Ну, долго объяснять. Если это то, о чём рассказывал Дормидорф, и дух-исполнитель действительно сейчас предстанет перед нами, то ему всё равно придётся всё самым подробным образом рассказывать и растолковывать, а заодно и вы всё услышите. Ну, а если он не сможет выполнить мою просьбу, то тогда пускай Юриник делает его своим вечным любовным почтальоном или сводником, действительно, хоть постоянная связь с геронитами будет во всех направлениях. Нам же всем это бывает иногда необходимо, так что наладить надёжную связь никогда не повредит.
Юриник удивлённо воззрился на меня, было видно, что он не ожидал получить поддержку именно с этой стороны. Я украдкой подмигнул ему, на что он поражённо покрутил головой и восхищённо хмыкнул. Все приготовились внимательно следить за развитием событий, а Дормидорф осторожно протянул мне камень, который одиноко ютился, белея на его широкой мозолистой ладони. Я аккуратно и бережно взял его и, немного поколебавшись, подбросил с таким расчётом, чтобы он упал на каменный пол шагах в четырёх от нас, можно и немного дальше, но не ближе. Так оно и получилось. Когда камушек с лёгким стуком упал на пол, то мгновением позже раздался негромкий шлепок, будто кто-то выстрелил из пневматического ружья. Вверх поднялась густая струйка белого клубящегося дыма, постепенно принявшего очертания крупного и, на первый взгляд, грозного воина в светлой плащ-накидке. Весь этот процесс занял несколько секунд, которые мы и провели во внимательном созерцании происходящего.
Когда процесс материализации был окончательно завершён, дух-исполнитель сказал:
– Я готов, излагайте, пожалуйста, как можно подробней и доходчивей ваше скромное пожелание, буду рад помочь и исполню всё, что в моих силах. Но я не всемогущ, и коли ваша просьба для меня окажется неисполнима, то вам придётся придумать другую. Итак, я готов и слушаю.
Надо сказать, голос у него оказался довольно приятным. По крайней мере, не какой-нибудь заплетающийся и замогильный фальцет или хромающий и картавый петушащийся баритон! Словом, дефекты речи отсутствовали напрочь, помощь логопеда не являлась ярковыраженной первой необходимостью, во всяком случае теперь, до откровенного и подробного общения с ним Юриника на предмет любовных дел.
Надо же! Всегда, ещё с детства мечтал о том, чтобы у меня был свой джин, как в сказках. И ещё печка-вездеход. И вот наполовину сбылась мечта. Мне пришлось подробно объяснить духу, что от него требовалось, и я приступил к этому трудному делу, учитывая необычность желания:
– В моём мире есть один высокопоставленный вельможа, являющийся куклой на нитках у неких поганых сил, которые с его помощью жаждут освободить для себя жизненное пространство. Тому вельможе ты и должен будешь являться во сне и наяву в разных обличиях, в каких только сам пожелаешь.
Дух-исполнитель довольно потёр руки и, такое впечатление, облизнулся. «Это хорошо», – подумал я и продолжил:
– Но очень желательно являться в весьма запоминающихся и пробирающих до костей обличиях, чтоб у того в никчёмных мозгах наконец прояснилось, если такое вообще возможно, и пропало желание оказывать медвежьи услуги великому объегоренному народу. Важно, чтобы видеть тебя мог лишь один вельможа. А то свихнутся там все окончательно, позора не оберёшься! Хотя куда уж больше позора? Кругом показушная лихая свободная деятелность. Золота и власти лишь подавай, да побольше, но на это золото мозгов себе прикупить нельзя, ибо не продаются мозги, совесть, честь и достоинство. А именно этого там отсутствие всякого присутствия.
Боюсь, трудное это дело даже для тебя, но попробовать необходимо, ибо попытка не пытка. Авось что-нибудь путёвое и выйдет! Являться же тебе кукловодам и вовсе бессмысленно, ибо инородцы они, и этим всё сказано, посему остаётся одна надежда, авось очнётся непутёвый вельможа. Надежда умирает последней, потому что надежда, как и вера, это вечно воодушевляющая добродетель! А, казалось бы, так всё просто: не стоит ни на что и ни на кого надеяться и верить, ибо где присутствуют вера и надежда, есть место обману и разочарованию. Так что коли уж хочешь, чтобы что-то было выполнено честно и качественно, бери и делай сам, да почаще пользуйся умом и здравым смыслом в поддержку вере и надежде! Тогда многие станут светлыми пророками, коих свет не видывал, и зародят любовь.
Дух-исполнитель довольно улыбнулся, видимо, подобное дело ему явно пришлось по душе. Была в этом духе какая-то авантюрно-артистическая жилка, вот и славно, значит, всё сделает в лучшем виде, качественно и с творческим подходом, что так необходимо в любой, а особенно в подобной объяснительно-доносительной работе. Несомненно, духу понравилось в этом задании именно то, что не было никаких ограничений в образах, в которые ему позволено было обличаться для достижения положительного результата. Неограниченный полёт фантазии, который сулило ему предстоящее дело, явно воодушевлял его на подвиги и в его глазах уже зажёгся пока слабенький, но озорной и искрящийся огонёк живого интереса. Однако я продолжал объяснять и растолковывать свои пожелания, чтобы он ненароком ничего не напутал, а то неизвестно какие последствия могут наступить! Правда, хуже уже точно не будет. Хуже просто некуда! Хуже только война или мор, хотя и этого сейчас предостаточно, но если станет ещё больше, то тогда и будет хуже. И ещё немного подумав, я пояснил:
– Обличия у тебя могут быть разные, но цель одна – являться до тех пор, пока он не начнёт думать головой и не заимеет совесть. Получается, что являться придётся чуть ли не пожизненно, до тех самых пор, пока он и его подельники по блюду не начнут заботиться в первую очередь о своём народе, а не о чужом. Загребущие представители чужого народа умело руководят и играют алчными интересами и выгодами высокоподброшенного ими же вельможи. Настало время ему перестать быть куклой, и, наконец, честно приступить к выполнению своих истинных обязанностей. Всё очень просто, но для этого необходимо чудо, у нас так всегда. Это ты и должен ему, непутёвому, объяснить, потому что самому ему этого ни в жизнь не понять. Ведь те, кто в состоянии это понять сами, без посторонней помощи, эти посты не способны занимать – живучесть, гадючесть и хватка у них не те. Стань же ты его совестью. Можешь?
– Могу, но за результат ручаться не берусь, работы, вижу, много, уж больно всё запущено, сами и виноваты, – отвечал дух-исполнитель, озадаченно почёсывая затылок. Это как раз и не трудно: являться, объяснять, вразумлять! Гораздо трудней объяснить, вразумить, чтобы образовалось понимание, но есть у меня парочка оригинальных задумок, может, и ещё чего на ум придёт. Что ж, будем работать в этом разрезе! Да ладно, где только наша не пропадала! Для отчёта о проделанной работе буду появляться в каждое полнолуние, если только будут положительные результаты. Я могу отправляться?
– Можешь. Являйся в независимости от результата в каждое полнолуние. Буду ждать с нетерпением. Но запомни, в силу умственных способностей и строения мышления, ему нужен хороший стимул, и дело сразу пойдёт на лад. А стимул в прямом смысле означает – заострённая палка, которую ишаку пихают в зад, чтобы тот двигался в нужном направлении.
– Да это я уже давно понял! Простимулирую по самое не балуйся, уж можешь быть спокоен, мне и самому интересен этот клинический случай. До скорого…
Он мгновенно исчез, оставив после себя лёгкую дымку.
Все некоторое время озадаченно молчали и как-то странно и подозрительно переглядывались, будто вдруг выяснилось, что я сбежал, например, из психушки или лепрозория, да ещё и скучаю по тому месту.
– Что-то я не совсем понял, – начал Юриник, – как это такое, позволь узнать, вообще возможно? Как этот непутёвый вельможа умудряется вовсе не думать о своём народе или думать о нём слабо? Он что, слабоумный, что ли?
– Умудряется элементарно, легко и непринуждённо, и даже не скрывает этого, а что тут удивительного? Все уже привыкли, это давно сделалось нормой жизни. Если он гораздо больше думает о других народах, и хрен бы с ним, само-то по себе это не так уж плохо, там тоже люди, ну, продался, бывает, но не в ущерб же своему народу это делать, да мне, может, вообще за империю обидно!
Я пытался объяснить то, что нормальному человеку, коим являлся Юриник, да и все присутствующие, объяснить просто невозможно. У них эти объяснения никак в голове не укладываются, а потому они этого наглядного абсурда из жизни остолопов понять не способны. Юриник же в силу своего упорства, живости ума и природной любознательности никак не унимался, силясь всеми возможными и невозможными путями понять непостижимое. Скорее всего, его подстёгивало ещё то, что я это понимал и воспринимал, как данность.
Юриник вновь принялся за своё, он начал говорить очень спокойным голосом, видимо, чтобы ненароком не спугнуть меня своей назойливостью:
– А зачем, позволь поинтересоваться, ему думать больше о других народах, раз у него есть свой собственный? Может быть, его, бедненького, кто-то заставляет?
Я устал объяснять: «свой, чужой, стыд, совесть, ум, разум, жадность, продажность», а они устали стараться меня понять.
Дорокорн, наконец, сменил тему разговора и, облегчённо вздохнув, с интересом спросил:
– Как же ты узнаешь, помогло ли то, что ты сейчас предпринял, или нет?
– О-о, – отвечал я, – это сразу узнаю не только я, но и все жители того мира, а, следовательно, и все другие народы тоже непременно узнают, ибо их это так же коснётся. Уж коснётся, так коснётся! Только далеко не все возрадуются, некоторые, даже очень многие, огорчатся и расстроятся буквально до невозможности, до судорог.
И с этим вопросом, как с предыдущим, ещё некоторое время они пытались что-то выяснить, заходя то с одного бока, то с другого, но в конце концов бросили это пустое занятие и правильно сделали, я считаю.
* * *
