Глава 17
Лось сохатый

Восседая на спине могучего красивого животного, я предавался ностальгическим воспоминаниям, теребящим и волнующим мою душу. Вспомнилась бытность моя в армии. Был у меня там друг по фамилии, очень схожей по звучанию с лосем, а потому у него и кличка была – Лось.

Было это давно, ещё в прошлом веке, служил я тогда срочную службу, шёл уже второй год, а дело было в славном Петропавловске-Камчатском. Лось был бравым воином, он носил далеко нескромные и уж тем более неуставные чёрные усищи, за что и получал регулярно нагоняи от начальства, но героически переносил все тяготы и лишения во имя своей красы и гордости. Иногда его, как младшего по призыву, приходилось наставлять на путь истинный, но Лось был хорошим парнем – не злобливым и понятливым, и даже временами весёлым в общении человеком. Командованием ему было оказано огромное доверие, поручено заведовать стратегически важной каптёркой. Каптёркой, которую мы называли за нецелевое, но зато более подходящее ей по смыслу и важности использование харчевней «рога и копыта» в честь её одноимённого и бессменного заведующего – Лося обыкновенного.

Как-то раз я заступил в наряд дежурным по роте. Лось в наряды не ходил, он вечно отсиживался в своей каптёрке, умело делая вид, что занимается чем-то, ну, о-очень важным! Но если дело касалось пожевать чего-нибудь вкусненького, то тут извините-подвиньтесь, его и за рога не оттянешь. В то дежурство нам несказанно повезло, ибо одним из дневальных был назначен «молодой» воин из местных. Он призывался на почётную службу из Петропавловска, жил где-то поблизости и потому по обоюдному согласию был отпущен нами домой на весь день. Отпущен-то отпущен, но не просто же так! Отнюдь не потому, что мы в свободное от благотворительной службы время занимались благотворительностью же, нет!

Мы хоть и были этакие сердобольные и трогательно-заботливые, но с одним непременным условием: он обязался принести нам в благодарность за целый день свободы кое-что из вкусной домашней пищи, по которой, как известно, скучают все, особенно в нашей армии, где солдат – это бесплатная рабочая сила-раб. Солдат и заключённый – практически одно и то же, ведь оба они отбывают наказание, только первый сидит, как правило, ни за что, а второй сидит всегда потому что! Наш солдат, так называемый защитник Отечества, крайне ущемлённый, а потому и ущербный бесправный человек, имеющий лишь прискорбные и позорные обязанности. Это коли судить по отношению. Он не имеет права даже на человеческие условия жизни, что и прописано в уставе: «солдат должен мужественно и стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». А нормально кормить солдата совершенно необязательно, как и справлять его многие другие естественные надобности. Поэтому всем нам очень хотелось хотя бы маленького, малюсенького праздника живота, и мы готовы были прикрывать местного «молодого» целый день, лишь бы потом, ночью, насладиться выстраданным и заслуженным угощением.

Праздничное застолье было намечено на эту же ночь. Всё складывалось очень удачно, как и было задумано. Требуемые яства были доставлены в изобилии и в срок. После отбоя мы накрыли стол, естественно, не на плацу, а в укромном местечке, в каптёрке Лося, в нашей харчевне «рога и копыта». А когда для долгожданного ночного пиршества было всё готово, мы предусмотрительно выставили одного из дневальных охранять наше спокойствие от нежелательных ночных гостей в лице всевозможных халявщиков – проверяющих офицеров, имеющих особенность являться без приглашения и сжирать всё подряд без разбора.

Но нас коварно предали: разгильдяй дневальный куда-то испарился. И только мы расселись по местам, предвкушая предстоящую трапезу и вдыхая полной грудью аромат, исходящий от кушаний, в изобилии разложенных на столе, как дверь в каптёрку со скрипом приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась самая презренная часть туловища – голова дежурного по части, окончательно обезумевшая от счастья. Чтоб его пронесло немилосердно! То был злобный офицер по кличке Муравей, с вызовом взирающий на нас. Он был длинный и худой, с глазами навыкате, ошалело пялящимися в разные стороны. То ли фамилия у него была созвучна с «муравьём», то ли из-за выпученного косоглазия, а, может быть, от слова «мурой», то есть хитрый, неизвестно, но кличка Муравей была за ним прочно закреплена, думаю, что пожизненно.

Так вот, этот самый Муравей нервозно прищурился и принялся пугающе вращать зенками в разные стороны, старательно пытаясь сфокусировать взгляд одновременно на нас и на столе, не иначе, чтобы получше запечатлеть всё в памяти. А то вдруг мы сейчас испаримся! Узрев, наконец, какое ужасное воинское преступление мы намеривались совершить, он несказанно обрадовался, только что не затанцевал. Своим отточенным командным голосом Муравей сурово приказал нам выйти из каптёрки, закрыть её, ключ отдать ему и рассчитаться по порядку. Сам же он, герой хоть куда, завтра в торжественной обстановке вручит этот заветный ключик нашему ротному, который тоже, безусловно, порадуется за нас, увидев этот стол. А на радостях возьмёт, да и устроит нам весёлую жизнь с обязательной демонстрацией неба в алмазах.

Нужно заметить, что ротный у нас был человек не совсем простой, он был племянником действующего тогда министра обороны, и на него многие точили зубы из-за гнусной, но неизбежной зависти. Впрочем, безрезультатно, у завистников руки были коротки, хотя и очень чесались, а мы своим своевременным залётом сами давали повод, вернее, почти уже дали, но пока ещё не совсем.

В тот тяжёлый и грустный момент нам не столько страшно было наказание, сколько жаль терять прекрасный ужин, который неминуемо пропадёт. Но делать нечего, Муравей в предвкушении уже трясся от радостного возбуждения. Да-а, такой злодей своего не упустит, надеяться нам было не на что. Мы спокойно вышли во мрак умывальника, куда выходила дверь каптёрки, и Лось собственноручно закрыл на ключ большой висячий замок, а ключ нагло положил себе в карман! Забылся по привычке.

Муравей чуть не выронил глаза на кафельный пол, так выпучив их от возмущения, что я испытал почти физическую потребность подставить под них ладошку, чтобы они, вывалившись, не разбились вдребезги. Но усилием воли я не стал этого делать, пускай бьются, не мои, не жалко! Муравей же замер на месте от подобной неслыханной наглости. И немудрено, я и сам несказанно удивился, и тогда Лосяра, наконец, осознав свою оплошность, смиренно отдал ключ бравому и доблестному русскому офицеру. Муравей на прощанье что-то злорадно прошипел на счёт нашего ротного и лично нас, каждого по отдельности и всех вместе, но его уже никто не слушал, ибо мы были в печали и скорби, а он ушёл, цокая подковами и подпрыгивая от возбуждения. Тоска и великое горе! Ужин безвозвратно пропал, утром получать от ротного, мне муторно, а Лось вдруг ни с того ни с сего принялся омерзительно подхихикивать! Я в печали, а этот фрукт всё веселится и веселится! То он хихикает, то подшучивает, но этого ему показалось мало, и Лось начал в красках и ролях рассказывать, что именно и каким образом и, естественно, без контрацептивов сделает со мной утром ротный! Тоже мне, нашёл время радоваться, гадёныш! Я ему и говорю так вежливо и негромко, а то мало ли чего с ним могло произойти от нечаянной, но такой досадной утраты:

– Ты что, дорогой мой парнокопытный товарищ, как будто приболел слегка на голову, всё шутки шутишь? Или ты думаешь, что тебе не перепадёт маленького кусочка благодарности от ротного прекрасным солнечным утром? Так я с тобой обязательно поделюсь по-товарищески этой самой ротной благодарностью, и уж будь уверен, прослежу, чтобы тебя ни в коем случае не обидели и не обделили!

А он мне отвечает глумливо так, задорно топорща свои чёрные тараканьи усищи:

– Ты ещё покушать-то хочешь, али аппетит уже совсем пропал, хи-хи-хи?

Думаю: «он ещё и издевается, какой нехороший человек, ну, просто о-очень нехороший!». И только я хотел обидеться на этого сохатого весельчака, как он достаёт из своего широкого кармана заветный ключик, молча, с загадочным видом открывает им свою харчевню и, видя моё недоумение, наконец, объясняет:

– Я несколько месяцев назад нашёл ключ, но он мне совсем был не нужен, а выбросить просто так было жаль, думал: «авось пригодится», так и таскал его в кармане, всё прикидывал, где он может сгодиться, ведь он от такого замка, каких у нас нет. Куда я его только не тыкал – нигде не впихивается.

Ключ действительно был старый, трубкообразный, с двойным хвостиком-флажком. Вот он и пригодился. И нам приятно, и Муравью радостно, по крайней мере, до утра! Хорошо, когда все довольны.

А Лось продолжал:

– Я закрыл замок одним ключом, а в кармане подменил его на другой! Теперь видишь, как всё просто? Муравей-то, дятел, в темноте проверять не стал, да и не ожидал он такой наглости. Кроме того, обалдел от нечаянного подарка, шутка ли: так легко удалось достать компромат на нашего ротного с помощью его же солдат! Схватил то, что дали, и ускакал, вращая вылупленными зенками и довольно скалясь в предвкушении.

– Ну, – говорю, – молодец ты, Лосище, слов нет, настоящий каптёрщик, спас ты нас всех, Отчизна тебя никогда не забудет, а я о тебе обязательно на гражданке рассказ напишу!

Мы, естественно, наелись и напились, всё за собой убрали, навели идеальную чистоту и порядок. Лосяра даже пыль везде вытер замусоленной тряпочкой, которую таскал в одном из своих обширных карманов. У него вообще там были залежи всевозможного барахла, найти можно было всё, начиная от гаечного ключа и кончая использованными подворотничками, которыми было хорошо натирать сапоги. А сапоги, натёртые старым подворотничком, обмакнутым в ваксу, бесподобно сочетались с его гордостью и честью – чёрными топорщащимися усищами, которыми он иногда шевелил, когда чуял что-нибудь вкусненькое.

Утром прибежал ротный, весь красный от гнева, с ключом якобы от каптёрки Лося. Вызвал нас. Посмотрел на замок, потом на ключ, затем удивлённо на нас и говорит:

– И куда вы, злодеи, мне этот ключ всовывать прикажете, итить? Он же даже в скважину не войдёт ни так ни сяк. И как вы это всё мне прикажете понимать, итить?

Мы ему терпеливо и вежливо разъяснили, что в эту скважину данный ключик, естественно, никак не войдёт! Не войдёт – это совершенно точно, мы уже проверяли. Но, может быть, ротный соблаговолит ещё разок посоветоваться со своим другом и собратом по разуму достойнейшим Муравьём? Тот, кстати, тоже был капитан. Посоветуется и тогда, как пить дать, они вместе определятся, как можно использовать этот ключик, ведь вещица-то неплохая! Да, очень нужная вещица.

Нас всё равно заставили открыть каптёрку, а там, о чудо! Почему-то идеальный порядок, ни о каком ужине мы знать не знаем, ведать не ведаем! А отвратительный Муравей просто хотел оболгать и оговорить ротного и его образцово-показательную роту, опозорить наше честное имя и его непорочное достоинство! Негодяй, одним словом, негодяй и упырь косоглазый! Замахнулся на самое святое! А всё потому, что давно завидует чёрной завистью и хочет, просто страсть как желает подложить нашему глубокоуважаемому ротному какую-нибудь на редкость грязную и вонючую свинью! Собака этакая! Не знаю, чем там у ротного с Муравьём всё закончилось, но для нас всё обошлось благополучно, а всё благодаря находчивости и смекалке Лося.

А один раз нашему героическому Лосю досталось на орехи от командира части. Он проезжал рядом, а мы его не заметили и не отдали честь, на что тот о-очень обиделся, чуть не до слёз. До наших слёз, естественно, а точнее, лосиных. Вывалился командир из машины и, суча маленькими ножками под болтающимся курдюком, подбежал к нам с самыми серьёзными недвусмысленными намереньями, корча в невыносимых судорогах лицо, и без того не блещущее интеллектом. Он был очень вызывающе груб с бедным Лосиком! А всё оттого, что принимал близко к сердцу подобные вещи. Все были просто обязаны регулярно отдавать ему честь, а усатый мальчуган с наглой рожей взял, да и не отдал! Да-а, тут же ещё и усы! Да это же не усы, а целые мохнатые усищи! Это ужасное несмываемое оскорбление, нанесённое в лице командира части всей нашей доблестной армии в целом и каждому выдающемуся полководцу, к коим он себя причислял, в частности!

Командир сразу обо всём позабыл, стоило ему только узреть такие роскошные усы! Лось их холил и лелеял, любовно отращивал и берёг, как зеницу ока, заботливо причёсывал и очищал от каши и крошек, да мало ли чего туда могло налипнуть или завестись, не на курорте же отдыхаем! Словом, ухаживал, как мог.

И задумал тогда мстительный и злобный командир части загнуть салазки – лишить Лосяру его чести, то бишь усов. Он подбежал к растерявшемуся и совершенно беззащитному в тот момент Лосику, быстро схватил его за ус, вцепился в него, как заразный клещ, и начал остервенело дёргать во все стороны. При этом верхняя губа Лося смешно зашлёпала, а командир части орал благим матом, чуть ли не повиснув на усе:

– А знаете, товарищ солдат, почему вы не приветствуете своего командира, как это положено по уставу? А-а-а? А потому, что развели женский мохер под носом, товарищ солдат! Ну и аминь вам! Добра и счастья всем вашим родственникам, друг мой! Полный аминь, доложу я вам!

Правда, вместо «женского мохера» было сказано совсем другое словечко, связанное с упоминанием некоторой, весьма интимной части тела прекрасной половины человечества, иногда даже бывающей покрытой таинством целомудрия и налётом благочестия. Вместо «аминь» так же было сказано совершенно иное, ну а про родственников Лося, коих он упомянул всуе, и вовсе нетрудно догадаться.

Чуть бедному и несчастному Лосику клок из усов не выдрал вместе с губой. Хоть это и не смешно, но когда командира унесла нелёгкая, я смеялся до слёз, до полного изнеможения, даже чуть не задохнулся, вот и сейчас не могу вспоминать об этом без улыбки. Особенно весело вспоминать, когда мы встречаемся с Лосем, который, к слову сказать, до сих пор холит и лелеет свои знаменитые усищи. Нужно видеть его лицо, когда речь заходит про прекрасную половину человечества, усы и обесчещенного командира части.

Вспомнился и другой случай. Мы всё с тем же легендарным Лосем зимой в парко-хозяйственный день. Так называется один день в неделю, когда все должны делать вид, что заняты очень важным делом в автопарке. От нечего делать, а вернее, чтоб ничего не делать, мы в автопарке прогревали машины. Лось ведь, ко всем прочим его достоинствам, был ещё и водителем-механиком тяжеленного гусеничного тягача самого командира батальона.

Наши взводные, молодые лейтенанты – энергии много, а ума мало, носились по парку, словно фокстерьеры, имитировали неописуемое служебное рвение и не давали нам никакого покоя. Мы же в ответ славно развлекались… и вот каким незатейливым образом: я стою перед тягачом, Лось сидит в кабине, а двигатель работает на малых оборотах. Как только один из зазевавшихся взводных оказывался напротив выхлопной трубы, я подавал условный сигнал и Лось выжимал газ на полную. Вырвавшаяся на свободу мощная чёрная струя выхлопных газов чуть не сбивала зазевавшегося лопуха с ног. И он, весь вымазанный в саже, вытаскивал из сугроба свою потерявшую щегольской вид шапку и, возмущаясь и негодуя, бежал к нам разбираться. А мы, естественно, ни капельки ведь не виноваты, он сам подкрался незаметно. Мы здесь работаем в поте лица, машину комбата регулируем! Или он хочет, чтобы самого командира батальона возили на неотрегулированной и непроверенной двадцать пять с половиной раз машине? Хочет? А-я-яй, а если завтра война, а если в поход? Он что, враг народа или вражеский диверсант? Нет, не враг и не диверсант! И не хочет! Ну, тогда ладно, будем продолжать работу, но взводному всё равно нужно быть поаккуратней. Не бережет он себя совсем. И взводный, сверкая глазками на вымазанном сажей лице, злобно скрипя зубами, отваливал, естественно, затаив на нас вселенскую обиду. А нам на это было глубоко начхать с высокой колокольни, нечего рвать задницу и выслуживаться. Ох уж мне эти армейские воспоминания!

Лось, на котором я еду, повторяет практически один в один шуточки того Лося. Видимо, у настоящих сохатых лосяр так водится, независимо от того, человек или животное, коли назвался Лосем, значит, хочешь не хочешь, а просто обязан коптить небо!

Так я и ехал на спине одного лося, который навевал мне воспоминания о другом Лосе. Он-то, кстати, сейчас весьма уважаемый человек! По крайней мере, с его собственных слов. Но по его делам этого пока не видно, и даже наоборот, словоблудие одно и показушничество: у кого машина дороже, да балясина в фамильном загородном замке толще и узорчатее. А уж коли дело доходит до того, что начинают мериться люстрами, то тут наш Лосик впереди на лихом коне, любому даст фору! Да, с люстрой, балясиной и машиной у него всё в полном порядке, а вот с остальным, что за деньги не купишь…

По поводу лосиной солидности мне сразу вспомнился ещё один забавный случай. Дело было в выходной, я заступил в наряд помощником дежурного по штабу, а со мной ещё два посыльных, как раз из одного с Лосем призыва. В наряд по штабу заступали обязательно в парадной форме одежды. Это же, ох, какая честь! Понимать надо. У одного из посыльных, худосочного татарина, была искусно сделанная по всем неуставным правилам фуражка – предмет давнего лосиного вожделения.

Гляжу, а через плац, дико отсвечивая мундирными пуговицами и выбрасывая по своему обыкновению вперёд сильные кривоватые ноги, идёт какая-то подозрительно знакомая усатая личность. Ну, думаю: «никак наш бравый Лосик в увольнение намылился!». Так оно и оказалось. А дорога на контрольно-пропускной пункт как раз шла через штаб, на крыльце которого я и находился в тот момент. Но Лосик направлялся именно к нам в надежде договориться с татарином и позаимствовать на время увольнения его парадную шляпу, просто-напросто поменяться на пару-тройку часов, это же такой пустяк, такая малость! Лось думал, что проблем с этим у него никаких не будет! Что ж, памятуя о его привилегированном положении в батальоне, вполне могло и сработать.

Но он страшно ошибался. Татарин откровенно «имел в виду» все эти эфемерные лосиные заслуги перед дорогим Отечеством. Что же было Лосю делать? Ведь именно эта татаринова фуражка делала Лосика таким неотразимым для женского пола! Она так подходила к его усам! Он прямо-таки засматривался на себя, крутясь и вертясь перед зеркалом в роте, принимая всевозможные позы и строя мужественные гримасы в те редкие минуты счастья, когда татарин милостиво позволял ему немного побаловаться и примерить свою фуражку! Эта фуражка могла сослужить теперь Лосю неоценимую службу и поспособствовать долгожданному романтическому знакомству с какой-нибудь местной богиней, о чём наш Лосик давно, но пока безрезультатно мечтал по ночам, кутаясь в жиденькое, протертое, видавшее виды солдатское одеяльце.

Татарин же, басурман и откровенная зараза, каких свет не видывал, возник, как чирей в ноздре, непреодолимой преградой на пути к нежному лосиному вожделению! Этот жадный субъект, лютый жлоб, одним словом, всё так и норовил испортить! Он, инфекция басурманская, ни в какую не желал меняться головными уборами! Одно слово, нелюдь иноземная! И как ещё земля таких носит! Сколько Лось его не уговаривал, не упрашивал нежно, и даже не угрожал отлучением от своей харчевни, татарин был, как кремень. То ли вредничал, то ли зло какое затаил, но упёрся ещё хуже, чем баран, и ни в какую, хоть тресни.

Тут я, видя такое дело, отвёл Лосика в сторонку и дал ему добрый дружеский совет, сулящий мне заодно и продолжение бесплатного концерта. Совет заключался в следующем: мол, нужно сорвать с головы вредного и несознательного татарина фуражку, а ему бросить свою и убежать за проходную. Надо заметить, Сохатый лишь изредка занимался со мной за компанию спортом, зато он всегда хорошо бегал и любил это дело, в отличие от меня. Учитывая, как Лось умел бегать, это должно было сработать. А после увольнительной разберётесь, но дело-то уже будет сделано! Как говорится, шляпа в деле, а дело в шляпе. Главное, чтобы Лосик не забыл принести мне из увольнения стаканчик семечек. Глазки у Лосяры загорелись, он аккуратно подкрался к ничего не подозревавшему татарину сзади и молниеносным рывком овладел вожделенным предметом, прикрывающим татарский затылок, после чего задал, как и было задумано, стрекача!

Лось нахлобучил себе на голову бесподобную фуражечку, распрямил гордую, но не очень могучую грудь и, красиво выбрасывая вперёд ноги, буквально слетел с крыльца и помчался, как порыв штормового ветра, к проходной, не разбирая дороги, окрылённый удачей. Он скакал прямо по газону, идущему вдоль штаба. Летел, лишь иногда касаясь земли ногами, на крыльях предвкушаемой любви.

Татарин сделал несколько неловких прыжков вдогонку, но куда уж ему, дистрофичному, было угнаться на своих соломинках за самим Сохатым. Он витиевато выругался, смачно плюнул вслед нашему ловкачу и остановился, разведя в досаде руки и гулко хлопнув ими по тазобедренным костям своего непрочного скелета. Лосик уже добежал до конца газона и… о, горе! Он впопыхах не заметил тонюсенькую, но очень прочную стальную проволочку, сливающуюся с травой, бережно и аккуратно натянутую по периметру и примотанную к стальным арматуркам, вбитым для прочности на пару-тройку метров в землю. Одним из своих начищенных до блеска сапог наш Лось зацепился за эту предательскую проволоку, прилаженную чьей-то коварной и злодейской рукой.

Со всего размаху на полной скорости рухнул он с жалобным стоном на асфальт за пределами огороженного проволокой газона и, проехав на брюхе ещё некоторое расстояние, замер. Фуражечка, забавно подпрыгивая, откатилась в сторону, где её успешно заграбастал злорадно посмеивающийся татарин, налетевший, словно коршун на цыплёнка. Поникший и поверженный Лось уныло поднялся, неуверенно опираясь на дрожащие конечности. Он медленно повернулся ко мне, тускло отсвечивая протёртыми коленками, бледневшими из-под порванных, но безупречно отутюженных брюк, весь в дорожной пыли… В мановение ока из красавца, бравого воина на выданье он превратился в ободранного бродягу.

Честное слово, с этим Лосём можно было тронуться остатками рассудка. Я в очередной раз чуть не умер со смеха. Понимая, что сейчас ему необходимо сочувствие, я честно пытался вымолвить хоть какие-то слова утешения, но, как не старался, ровным счётом ничего не мог с собой поделать. Лишь всхлипывал и как никогда был близок к безвременной кончине! Я чувствовал, что мне сейчас станет плохо. Впору было самому падать на асфальт и биться в истерике. Сохатый, обложив нас по всем правилам, печально поплёлся через плац в роту несолоно хлебавши. Он ничего серьёзного себе не повредил и потому, переодевшись, всё же побывал в увольнении. По возвращении Лось некоторое время подулся на всех, но быстро отошёл, и всё снова встало на свои места.

Прошло много лет после того случая. Сохатый иногда звонит мне, но встречаемся мы редко, его положение не позволяет ему тратить на эти пустяки своё драгоценное время. Да и забывается со временем всё. Это ведь раньше мы жили одной жизнью, поддерживая друг друга в трудную минуту, а теперь… Человеческая память очень гибкая, если нужно, то можно и вспомнить, а коли нет в том особой надобности, то зачем?

За воспоминаниями время в пути прошло незаметно. Мы прибыли в посёлок и, проследовав по широкой улице, остановились возле каменного забора, за которым и находился наш сборный пункт, небольшой аккуратненький гостевой домик. Но в калитку заходить не стали. Лось издал очень громкий звук, отдалённо напоминающий предсмертное мычание раненого буйвола, скрещенное с гудком паровоза.

Через несколько секунд из калитки выскочили взъерошенные Дорокорн с Юриником, а следом за ними пожаловал и Дормидорф, все в полной боевой готовности. Они с деланным испугом спросили:

– А мы, было, подумали, что где-то случился пожар или птеродактиль ненароком в дымоход свалился, застрял там, медленно поджаривается и орёт! А это всего-навсего вы приехали! Почто лосиков-то мучаете?

Мы, поражённые нелепым обвинением, растерянно отвечали:

– Да никого мы не мучаем, тем более лосей!

– Как же, – пояснил Дорокорн, – разве живое существо способно издавать такие вопли по доброй воле? Если ему только не отрывать заживо язык или нижнюю губу, или не поджаривать на медленном огне?

Лось довольно одобрительно зафыркал, а мы, поняв, наконец, что это была шутка, облегченно переглянулись. Нам сообщили, что с минуты на минуту ожидается прибытие Агреса с уже вымуштрованными птеродактилями, которые успешно и почти без потерь прошли сжатый курс молодого орла под его чутким руководством. Зато теперь они показывают чудеса пилотажного искусства и изумительную слаженность действий в группе, достигнутые за столь короткий срок, что иным и не снилось.

И действительно, не успели мы перекинуться парой слов, как раздался дикий предостерегающий клич, и по земле скользнула огромная тень, а за ней ещё несколько, но уже поменьше – это наша грозная воздушная флотилия лихо заходила на посадку. Раздался знакомый звук несущегося на полной скорости грузовика, и перед нами в клубах пыли приземлился счастливый, отдохнувший и отъевшийся Агрес, а чуть поодаль три птеродактиля в доспехах, сделанных из плотного материала, может быть, даже из выделанной специальным образом буйволовой кожи, но выглядело всё это со стороны довольно внушительно. Самому Агресу латы были нужны, как собаке пятая нога, ибо прочность его оперенья была надёжнее любых доспехов. Не то, что у ящеров, лишь относительно небольшая толщина кожного покрова которых была защитой от всевозможных неприятностей, вполне вероятных в предстоящем походе.

От души поблагодарив дружную лосиную семейку, к которой теперь присоединился и лосёнок, терпеливо поджидавший своих родителей возле гостевого домика, задав им корма и воды, мы распрощались и поспешили занять свои обычные места на спинах наших летательных боевых спутников. Не теряя более времени, мы взлетели, плавно набирая высоту и скорость, и взяли курс на Опушку Сбора.