– Не-ет! – мой вопль уносится под потолок бомбоубежища.

За мгновение до взрыва я чувствую, как сильные руки, выворачивая плечевые суставы, сдергивают с меня рюкзак. Я словно вижу, как запал, догорев, поджигает основной заряд и мучительно медленно (почему?!) рубленое тело «эфки» начинает вспухать, готовясь разродиться стальной сечью.

Краем глаза замечаю, что отброшенный в дальний угол «бомбаря» рюкзак накрывают собой каннибалы. Одновременно пять или шесть людоедов валятся на меня с Расчленителем.

Погребенный под их телами, я слышу, как вопли потрошителей заглушаются гулким раскатом взрыва. Даже сквозь плотно сжатые веки проникает огненный всполох. В следующую секунду я точно получаю кувалдой по голове. Боль, медный привкус во рту, звон в ушах. Летя куда-то в окружении окровавленных тел, я проваливаюсь в бездну.

Внезапно, появившись из сумрака кошмара, надо мной склоняется окровавленная харя Расчленителя – и это последнее, что я помню, прежде чем тьма заключает меня в свои объятия…

В железную дверь отсека под номером «три» тихо, но настойчиво стучат.

– Игорь Владимирович! – слышится из-за нее.

Колесников, тихо матерясь, с трудом отрывает от сложенных на деревянном столе рук бритую, похожую на бильярдный шар голову. Он тупо смотрит в пространство, отмечая про себя, что просыпаться с каждым разом становится все труднее.

Колесникову уже под шестьдесят, но, несмотря на годы, хватку, а главное силу, он не растерял. Любой желающий может убедиться, что, несмотря на выпирающий из-под «афганки» живот, пудовые кулаки Бати все так же крепки, а назвать его «дедом» или «стариком» никому в Убежище и в голову не придет. Разве только глубокие морщины избороздили его лицо, но взгляд у Колесникова все такой же: цепкий, внимательный, настороженный, как и двадцать лет назад.

Батя растирает виски, разгоняя остатки сна. Перед его глазами все та же убогая комнатенка со стенами, обклеенными пожелтевшими газетами и вырезками из журналов. Взгляд Колесникова фокусируется на выцветших фотообоях с изображением леса – давнем подарке поисковиков.

Он протягивает руку, точно цепляясь за ускользающий момент – картину, где, уверенно пробиваясь между каменных глыб, бежит поток с обжигающе ледяной водой.

Батя почти слышит журчанье ручья, щебет птиц. Он глубоко вдыхает, словно пытаясь наполнить легкие утренней свежестью, но вместо этого его нос улавливает запах гнили и сырости.

Очередной мираж из мира снов плавно переходит в мир настоящего – когда думаешь, как прожить еще один день и не сдохнуть. А серые тени, восставшие из потустороннего мира, оборачиваются изможденными лицами мужчин и женщин, детей и стариков с бледной кожей, напоминающей тонкий пергамент, натянутый на оскаленные черепа.

Сложнее всего видеть их глаза. Пустые глаза осознавших, что дальше – только смерть. Еще живые, но уже превратившиеся в мертвецов, обреченных гнить в этом подземье…

Стук повторяется, на этот раз громче. Протерев тыльной стороной ладони красные, воспаленные глаза, Колесников тяжело смотрит на дверь, точно желая испепелить взглядом незваного гостя, осмелившегося нарушить глубокий сон, больше похожий на забытье.

– Игорь Владимирович! Это я… – конец фразы тонет в шуме легкой возни. – Да отстань ты! – глухо доносится из-за двери. – Разрешите войти?

– Чтоб тебя, Арсеньев! – зычно отзывается Колесников, узнав по голосу начальника СБ Убежища. Батя опирается кулаками на стол. – Ведь просил же – не беспокоить! Обожди!

Встав и затянув расслабленный ремень, Колесников, чуть покачиваясь, оправляет куртку. Затем, заметив на столе россыпь бледно-розовых таблеток, смахивает их в открытый ящик стола.

«Нечего им знать о моих пристрастиях, – мрачно думает Колесников. – А без таблеток теперь уже никуда – не заснуть. А вот морду побрить не помешает».

Батя проводит рукой по седой трехдневной щетине.

– И так сойдет… Заходи!

Дверь отворяется, в проеме появляется фигура чуть сутуловатого мужчины лет тридцати пяти, одетого в потертую «цифру». Перед ним, загораживая проход и корча страшные рожи, влезает парень.

Он умоляюще смотрит на Колесникова, беззвучно раскрывает рот и так сильно трясет головой, что сторонний человек, не знающий привычек глухонемого помощника начальника Убежища, мог бы забеспокоиться о сохранности его шеи.

– Оставь его! – произносит Батя, делая знак рукой. – Пусть проходит!

Подождав, пока парень закроет за ним дверь, Арсеньев, приглаживая рукой зачесанные назад жидкие волосы и чуть улыбаясь щербатым ртом, говорит:

– Извиняй меня, Батя! Разбудил?

– А… чего уж там! – Колесников отмахивается. – Проходи, давай, начальнику службы безопасности я завсегда рад.

Мужчина проходит внутрь отсека и застывает перед столом, бросая неуверенные взгляды на Колесникова.

– Садись, не стой как бедный родственник! С чем пожаловал, Арсеньев? – рявкает Колесников.

Посетитель, мысленно приготовившись к худшему, с шумом выдыхает. За все эти годы он досконально выучил все варианты настроения Колесникова. И если вместо обычного: «Иди-ка сюда!» или окрика «Твою-то мать!» он обращался по фамилии, то свинцовые тучи тяжелого характера начальника Убежища посерели.

Эсбешник окидывает взглядом стол, отмечая про себя, что после вчерашнего совещания, затянувшегося далеко за полночь, на столешнице все еще лежат смятые карты и порядком выцветшие схемы.

«А старик-то опять «колесами» закидывался, чтобы уснуть, – думает Арсеньев, замечая раскрасневшиеся глаза Колесникова и легкое дрожание пальцев. – Не бережет он себя. Интересно, как долго еще протянет?..»

От крамольных мыслей его отвлекает хриплый голос.

– Будешь? – Колесников, наклонившись, открывает отделение в столе. Чуть порывшись, он нарочито небрежно брякает на стол флягу в изрядно потертой кожаной оплетке.

– Не откажусь! – охотно соглашается эсбешник.

– Еще бы ты отказался! – ворчит Колесников, выставляя на стол пару стопариков. Задержав взгляд на посетителе и хитро улыбнувшись, он шутит: – Это тебе не местное пойло из грибов, а коньяк тридцатилетней выдержки! Помнишь, чем ему обязан?..

Арсеньев навсегда запомнил ту историю – когда лет семь назад поисковый отряд, обшаривая новые территории, наткнулся на сгоревший при Ударе винно-водочный завод.

В подвалах обнаружились хорошо сохранившиеся запасы, ставшие теперь бесценными. А еще Арсеньев вовремя подсуетился. Будучи тогда всего лишь рядовым поисковиком, он из кожи вон вылез, но сумел с друзьями заныкать несколько ящиков, сокрыв их от сдачи в пункт приема.

Хорошо понимая, что ему грозит за подобное деяние, Арсеньев, тем не менее, осознавал, что это его единственный шанс вылезти из той клоаки, того радиоактивного, полного опасностей ада поверхности, куда его забросила судьба. Подмазать кого надо, и вот его уже ждет теплое местечко в «недрах» Убежища.

Тогда-то его и приметил Колесников. Арсеньева сдали его же завистливые подельники. Но Батя твердо решил заиметь своего, «прикормленного человечка». Пользуясь властью, Колесников отмазал поисковика и вскоре «убрал» не слишком сговорчивого и имеющего свое мнение, теперь уже бывшего начальника СБ Убежища, поставив на его место Дмитрия Арсеньева. И, как показали события трехлетней давности, не зря…

Налив себе и Арсеньеву, Батя, поглаживая длинный рубленый шрам на голове, тяжело смотрит на эсбешника. Тот знает, что начальник любит потянуть время, заставляя человека понервничать и, что называется, «раскрыть карты». Хороший психолог.

– С чем пожаловал? – вновь спрашивает Колесников. Исподлобья глядя на эсбешника, он наливает себе еще одну порцию.

Арсеньев, едва не подавившись и чувствуя, что коньяк, как говорится, «в горло не идет», тем не менее залпом осушает стопку и выпаливает:

– Помнишь, мы с тобой и начвором вчера разговор вели про Тень? И про то, что нам Хлыщ по возвращении рассказал? – эсбешник смотрит на Колесникова, как бы оценивая его реакцию. Батя, застыв с поднятой стопкой, внимательно смотрит на Арсеньева.

– Ну и?..

Выдержав паузу, Дмитрий медленно говорит:

– Так вот, час назад вернулись разведчики с вестями об отряде Костяна.

Видя, как наливаются кровью глаза Колесникова, а на шее бугрятся мышцы, эсбешник спешит добавить:

– Я хотел сразу доложить, как ты и приказывал, но сперва решил с разведчиками накоротке переговорить. Сам знаешь – дело наше деликатное. Предупредил парней, чтобы лишнего не болтали. Нечего людей смущать.

– Ты мне одно скажи, – рявкает Колесников, – этот выродок сдох?!

Дмитрий, виновато глядя на Батю, уклончиво спрашивает:

– Кто? Расчленитель?

Колесников, уже порядком устав от напускной таинственности эсбешника, привстает и, уперевшись кулаками в столешницу, кричит:

– Да Тень, мать твою! Про Тень мне рассказывай!

– Никто не знает. «МЕГА», как Хлыщ и говорил, вообще вся сложилась. Чистильщики исчезли. Ни трупов, ни оружия. Значит, под завалами лежат. Только случайно недалеко от комплекса ОЗК Рентгена нашли, по нарукавной нашивке опознали, все в крови, разодрано в хлам. Видно, каннибалы его почикали. Но крови изрядно на снегу, там даже не схватка – бойня была. И еще… – Дмитрий смотрит в глаза Колесникову. – Под завалами тела потрошителей остались. Их прыгуны и воронье раскапывали. Ребята поработали там малость, разогнали тварей, да только ты сам знаешь, не в обычаях каннибалов столько мяса оставлять! Значит, забрали кого смогли, всех доставать не стали. Зацепка первая: они куда-то сильно торопились.

Колесников устало смотрит на эсбешника.

– Ты, Дмитрий, хоть и спец по своей части, но, право, иногда своей страстью к таинственности просто выбешиваешь! Нет, чтоб сразу, все честь по чести доложить. Все вокруг да около ходишь. Ладно, чего уж там, – Колесников машет рукой, – продолжай. Что с Расчленителем?

Эсбешник, утерев со лба выступившие капельки пота, пожимает плечами.

– Неизвестно. Я с Хлыщом еще раз по душам поговорил, – он деланно растирает разбитые костяшки кулака, – и уверен, что он нам правду сказал. Он тупо не успел к началу боя, а увидев, что там случилось, рванул обратно в Убежище. Но интуиция подсказывает мне… – Арсеньев поджимает губы, – эта история не закончена. Разведчики говорят, они шли по следам каннибалов до Люберец. Нам повезло, что снегопада за эти дни не было. Ребята уверены: потрошители целенаправленно кого-то преследовали. Это вторая зацепка. Людоеды шли не разрозненными группами, а одним большим отрядом. Значит, их кто-то вел. А кто, кроме Расчленителя? Никто! Недалеко от «Ухтомки» разведчики нашли открытый люк, ведущий в канализацию. Спустились и все осмотрели. Там тоже бой был, тела нескольких каннибалов на дне колодца лежали. Самое интересное, что их сначала убили. Кого из пистолета, кого ножом, а одному голову размозжили, плюс потом еще зачем-то гранату вниз кинули. Тела разорваны. Странно, да? Значит, каннибалы пытались кого-то выкурить или убить уже в туннеле. Опять же, тела не забрали. Вот скажи мне, Батя, – Арсеньев делает паузу. – Про завод, точнее, про схрон в «бомбаре» сколько людей знает, а? Раз, два – и обчелся. Третья зацепка: Тень знал, значит, если представить на секунду, что он выжил, куда бы он пошел? Правильно, на завод, за оружием и амуницией, а каннибалы шли за ним по пятам. Что там дальше было, хрен его знает. Разведчики на завод не пошли, побоялись на каннибалов наткнуться, так как видели множество следов вокруг. Вот такая, Батя, у меня картинка складывается.

Колесников, внимательно выслушав Дмитрия, произносит:

– Понимаю, куда ты клонишь. Кто кроме Тени, с его-то «ночным» зрением и безбашенностью, мог в канализацию нырнуть? Некому больше!

Арсеньев кивает:

– Я тоже так думаю. Тень это! Только он! Там без ПНВ и шагу не пройти. А мы знаем, как он может из самых стремных ситуаций выкручиваться.

Колесников, привыкший за долгие годы доверять нюху эсбешника, откидывается на спинку стула и, закрыв глаза, вздыхает:

– Лиха беда начало… Мало нам внутренних проблем, так еще и отряд из пяти хорошо подготовленных бойцов угробили, и Расчленителя не грохнули! И Тень теперь хрен знает где искать! Мы же не знаем, успел Рентген перед ним раскрыться или нет. А если успел, но Тень выжил, значит, понял, что его решили «слить». Что теперь ему в голову придет, кого он станет винить в этом – одному богу известно.

– Да… задача у нас… – тянет Дмитрий. – Но есть и козырь. Машка-то его здесь, в Убежище, рыпаться ему не с руки будет, даже если он сюда заявится.

– Это да, – соглашается Колесников, – надо продумать, как это использовать можно… – Батя внимательно смотрит на Дмитрия: – Ты еще что-то хочешь рассказать?

Арсеньев мнется и, бросая многозначительные взгляды на дверь, точно глухонемой страж может их подслушать, понижает голос до шепота:

– Разведчики базарят, вроде как там, наверху, – Дмитрий поднимает глаза к низкому бетонному потолку, – возле «МЕГИ», видели отпечатки лап огромного волкособа и рядом с ними – следы небольших ботинок.

– Опять сказки про ведьму! – шипит Колесников, с грохотом отодвигая стул к стене.

Встав, он, по привычке заложив руки за спину, несколько раз проходит из угла в угол, меряя небольшое помещение тяжелыми шагами.

– Все планы псу под хвост! А ведь как гладко было разработано! Одним выстрелом двух зайцев – и Расчленителя грохнуть, и Тень типа при исполнении убрать. Рентген бы придумал, как это обставить. Все шито-крыто. И вот на тебе! Снайпера лишились, хоть туда ему дорога! Дело до конца не довели, одни потери!

– А может, мы… это… – мнется Арсеньев. – Лишку тогда хватанули, когда Тень приговорить решили? Ему как снайперу нет равных! А каждый боец на счету.

Колесников, смерив эсбешника тяжелым взглядом, отсекает:

– Думал уже, думал. Боец он что надо, но выбора нет. Сам против нас пошел, узду сорвал! Я ведь ему сто раз уже говорил, чтобы не высовывался, против моих правил не выступал, был как все. Что, плохо ему жилось? Помнишь, чего он в прошлый раз отчебучил?

Дмитрий кивает и живо припоминает произошедшее с месяц назад, когда Тень не позволил разбушевавшейся толпе забить женщину в медблоке, закрывающую собой только что родившегося у нее двухголового ребенка. Крепкими кулаками усмирил особо охочих до быстрой расправы над мутантом.

– Эй! Уснул ты, что ли? – окрик Колесникова вырывает эсбешника из воспоминаний. – Как бы там ни было, Тень сам виноват. Сколько раз ему говорили, используй ПНВ, не светись. Слухов и так хватает. Так ведь нет! Видишь ли, зрение у него такое. А разговоры втихую с ребятами про мои правила, мол, несправедливы они и менять их надо? Ведь Рентген тебе все докладывал.

Видя, что Батя разошелся не на шутку, Дмитрий молчит, кивая и зная, что гнев Колесникова скоро пройдет.

– А силища? Мама не горюй! Вроде и не бычара, а вспомни, как он тогда вступился за девку и с одного удара Митяя скопытил? Уж на что Митяй здоровый, тертый мужик, спецназер! А рухнул как подкошенный, помнишь? И зубы долой! Сами мы вроде от мутантов и больных Убежище вычищаем, а втихую, получается, за спинами жителей используем уродов для дел своих. И баба эта, с которой он пришел, как ее там… – Колесников хмурится, – Эльза. Ух, крови попортила! Вовремя избавились, а получается, он по ее стопам пошел. Так и до бунта недалеко! Сидел бы тихо – жил бы лихо. От урода добра не жди! Туда ему и дорога! – тяжелый кулак Колесникова грохает об стол.

Видя, что Колесников успокоился, эсбешник говорит:

– Правильно ты все сказал, только что мы делать будем, если Тень вернется, а?

– Вернется? – удивляется Батя. – Шутить изволишь! Он что – бессмертный, что ли?! От каннибалов еще никто не возвращался!

– Это да, но ты же знаешь, не люблю я неожиданностей. Давай подумаем, – настаивает эсбешник.

– Чуешь чего? – настораживается Колесников.

– Опасаюсь, – уклончиво отвечает Дмитрий. – Ты же меня знаешь, лучше перестраховаться, чем потом кипиш поднимать. Давай будем исходить из худшего: Тень жив и знает про подставу. Если он вернется, то, даже затаившись на время, все равно захочет отомстить. Будет расспрашивать, что да как было. Пойдут разговоры ненужные. Что тогда?

Колесников задумывается. Снова ходит из угла в угол.

– Ну… раз так, и у меня соображение на этот счет имеется, – Батя смотрит на Арсеньева. – Кроме нас с тобой и начвора, кто во всех подробностях про операцию знает? Никто! Хирург и Химик не в счет. Они и не рыпнутся, слишком местечки тепленькие. Хлыщ тоже молчать будет. Рентген сдох. Что там, в «МЕГЕ», на самом деле было – никто не знает. Надо сработать на опережение, так сказать, подготовить почву. Главное – повернуть все, как нам надо. Да, еще… – Колесников задумывается. Бросив взгляд на Дмитрия, он выдерживает паузу и веско говорит: – И про отца Силантия нам забывать не стоит. В силу он входит, люди его слушают. А особо те, кто с головой дружить перестал.

Дмитрий кивает.

– Я давно нашего «праведника» пасу. Не раз он уже нам с тобой дорожку переходил. Есть у меня человечек в его стаде, – эсбешник усмехается, – из ближних к нему.

– Потом расскажешь, не время сейчас, – обрывает его Колесников и нажимает вделанную в столешницу кнопку сигнала.

Дверь быстро распахивается. На пороге застывает парень. Колесников знаками для глухонемых и сопровождая все словами приказывает:

– Игорь, сделай нам… чая покрепче… И не пускай никого! Совещание у меня!

Арсеньев внимательно смотрит на Колесникова:

– Так чего ты с Тенью удумал, а, Батя?

– Обожди! – начальник машет рукой. Дождавшись, когда дверь захлопнется, Колесников поворачивается к эсбешнику:

– Вернуться, говоришь, Тень может, ну-ну… В таком случае, поступим с ним так. Слушай сюда, Нострадамус!..

«Где я?! Что со мной?» – по голове словно все черти ада колотят молотами, вознамерившись вышибить мне мозги.

Сознание медленно возвращается. Сначала возвращается обоняние. Это я понимаю по тому, как тошнотворная вонь ударяет в нос. Затем восстанавливается зрение. Я вижу вокруг себя сгорбленные фигуры.

«Потрошители!» – взрывается в мозгу.

Понимаю, что людоеды держат в руках оружие и факелы. Черный дым коптит низкий каменистый свод. Стараюсь не смотреть на пламя – больно глазам. Не могу пошевелить ни руками, ни ногами. Меня явно куда-то несут, точнее, тащат по узкому каменному туннелю. Чуть приподнимаю голову. Я привязан к чему-то вроде носилок, сделанных из пары наскоро срубленных толстых веток.

Пытаюсь осмотреться – тщетно. Глаза залиты кровью и заплыли.

– Лежи смирно! – рявкает кто-то под ухом. – А то гляделки твои вырежем!

Вслед за этими словами я получаю удар кулаком в лоб.

«Судя по всему, я в какой-то пещере, – только сейчас до меня доходит весь ужас моего положения. – В их логовище!»

Пытаюсь сообразить, где же в Подмосковье могут быть столь обширные пещерные комплексы, и в мозгу вспыхивает слово – «Сьяны». Так вот, значит, откуда они приходят. Теперь все сходится. «Система», как ее еще называют некоторые, находится как раз между Люберцами и Подольском, недалеко от Домодедово.

«Черт! Сколько же времени я был в отключке? – панически думаю я. – Почему они меня сразу не убили, а приволокли сюда? На каннибалов не похоже, обычно они сразу раздирают жертву и поедают. Месть за сына Расчленителя? Хотят пытать? И где сам Расчленитель? – тысячи мыслей лезут в голову. – Странно, почему мне теперь совсем не страшно, скорее любопытно? Точно я попал в эпицентр шторма и теперь наблюдаю за всем со стороны. Мы столько времени пытались узнать, кто они, откуда приходят, вот мне и «повезло». Первопроходец, мля!» Мысли путаются, заплетаются, как ноги у пьяницы, перебравшего самогона. Я уже сам не знаю, почему мне приходят такие идеи в голову.

Кто никогда не бывал в подобных ситуациях, этого не поймет. Думаю, что мозг, не желая свихнуться, выстраивает хоть какую-то защиту, пытаясь найти логику и оправдание всему происходящему.

Провожу аналогию с Христом, о чьем жизненном пути, а особенно о восхождении на Голгофу, так любит рассказывать отец Силантий. Только там он шел сам, а здесь меня несут, хотя окончание истории одно – смерть.

«Через погибель – мы возрождаемся. И чем тяжелее отход в мир иной, тем большего очищения мы достигаем, прежде чем предстать пред Его очами», – любит говаривать священник.

По его словам получается, что все те, кто умер не сразу, а изрядно помучились, должны гарантированно попасть в рай. А мы – те, кто еще живы и барахтаются на поверхности – мы, что же, в Чистилище? Похоже на то.

Маховик времени поворотился вспять, неумолимо отсчитывая годы новой эры средневековья, куда мы добровольно вогнали себя в желании раз и навсегда остаться доминирующим видом на этой планете.

Тем больше разочарование – осознавать, что отныне человек низвергнут с пьедестала до вида «скот двуногий», кем я сейчас и являюсь. Думаю, пройдет еще немного времени, и нас станут разводить на мясо в подземных фермах вместо свиней, давая спариваться наиболее репродуктивным особям. Кому тут бифштекс с кровью? Но я отвлекся…

Меня тащат куда-то вниз. Кое-где в стены вставлены чадящие факелы. Потолок то приближается, так что я едва не бьюсь головой о каменистый свод, то удаляется. Поворот, другой, третий. Узкий проход расширяется, разделяясь на два туннеля. Судя по следам на стенах и кучам битого камня на полу, здесь явно поработали киркой. Отряд останавливается. Сколько здесь потрошителей, не понятно. Пять? Десять? Часть из них стоит во тьме, явно не желая попасть в круг света от факелов. Сгорбленные, ссутуленные фигуры маячат на границе света и тьмы. Лиц толком не разобрать. Сил, чтобы включить «ночное» зрение и рассмотреть их, у меня нет. Довольствуюсь тем, что видно.

Приглядевшись, я понимаю, что потрошители (на них теперь нет противогазов и респираторов) четко делятся на две группы. На: «старичье» и «молодежь». Причем каждое поколение придерживается себе подобных. Более мелкая «молодежь» стоит в тени. Не выносят света? Интересная иерархия.

Замечаю, как два каннибала, «старый» и «молодой», отходят в сторону и о чем-то переговариваются. Точнее, говорит «старый», одетый в видавший виды замызганный и покрытый бурыми пятнами (крови?) комбинезон. «Молодой», замотанный в какое-то тряпье, его слушает, кивает и пару раз что-то нечленораздельно мычит. И как только они понимают друг друга? Людоеды смотрят в мою сторону. «Молодой» тычет в меня ножом, после поворачивает голову к «старику». Они, видимо, решают, как поступить дальше. До меня долетают обрывки фраз:

– …идете…

– …его…

– Не жрать…

– …так приказал…

«Молодой» кивает. Тихо свистнув, он машет рукой сотоварищам. Потрошители разделяются на две группы. «Молодые» уходят – точнее, ловко, друг за другом, залезают в узкий туннель – «ракоход». Хорошо они приспособились к жизни под землей. Оставшиеся пять каннибалов – одно «старичье». Не говоря ни слова, они снимаются с места и волокут меня по более широкому – явно главному туннелю. Перед глазами тянется выщербленный, покрытый змеистыми трещинами свод пещеры. Сверху сыплются мелкие камешки. Надеюсь, нас не завалит. Хотя, может быть, это и к лучшему.

Еще минут через пять, хорошо приложив меня головой о каменный выступ на стене, каннибалы затаскивают меня в сужающийся проход.

Рывок, другой. Волокуши застревают. Слышу, как каннибалы суетятся:

– Раз твою за ногу! Что за хрень? Вроде должны были пройти.

Один из них, с мордой, покрытой шрамами, поворачивает голову, машет факелом и, пройдя чуть дальше, кричит, обращаясь к кому-то:

– Урод! Ко мне!

Я слышу впереди какой-то шум. Кто-то из потрошителей, видимо, из уже успевших пролезть вперед, возвращается.

– Ну, что там? – спрашивает «старик» у «молодого», которого я не вижу, но зато хорошо чувствую по запаху.

«Черт! – усмехаюсь против воли. – А ведь мне казалось, что я знаю о вони все!..»

Пахнет не просто не мытым в течение многих лет телом, а дерьмом и гниением. Эту вонь ни с чем не перепутать, уж поверьте, насмотрелся и нанюхался в медблоке. Так может вонять только начавшая разлагаться плоть у еще живого человека.

Тот, кого назвали Уродом, громко сопит, чмокает губами. Видимо, ему трудно разговаривать. Наконец, он с трудом отвечает:

– Шшш… ам!

– Там? – переспрашивает каннибал. – Что там?

Опять раздается сопение.

– Сшт… ены пошшш… ли.

Слышу звук удара.

– Понятней говори! – рявкает каннибал. – Стены сдвинулись?

– Д… а-а… – тихо слышится в ответ.

– Мы с ним не пролезем?

– Нешшш…

«Старик» со шрамами смотрит на меня. Плюет на пол и отдает приказ, от которого, прежде чем до меня доходит смысл его слов, душа уходит в пятки:

– Мясо срезать! Волокуши оставляем. Он пойдет сам. Поводок на шею. Урод его тащит.

Я не успеваю опомниться, как, ловко орудуя ножами, каннибалы освобождают меня от пут, чтобы сразу же связать мне руки и надеть на шею веревку. Я выпрямляюсь насколько могу и упираюсь плечами в свод. Вижу, что в туннеле, в паре метров от меня стоит тщедушный карлик. Передвигаясь на коротких кривых ножках, он подходит ко мне и старается заглянуть в лицо. Я отшатываюсь. Не из-за страха, а из-за отвращения. Все лицо Урода покрыто какими-то грязно-бурыми наростами, которые, наслаиваясь друг на друга, нависают над его ртом. Поэтому ему сложно говорить. Меня буравит пара злобных глаз.

– Поши… мя… со, – шепелявит он, дергая за веревку.

Только сейчас я обращаю внимание на его непропорционально огромные руки, больше напоминающие узловатые лапы.

– Шевелись, мясо! – говорит каннибал, которого я окрестил Шрамом. Остальные трое смотрят на меня. Они тяжело дышат. Во тьме толком не разобрать, как они выглядят. Вижу лишь сутулые фигуры с ножами и топорами в руках. Потрошители замотаны в какое-то тряпье. Я стараюсь не смотреть им в глаза, поворачиваюсь, и тут же получаю удар ногой в спину. Падаю на землю, разбиваю лицо. Кто-то из каннибалов, видимо, решив отвести душу, пинает меня под ребра. Затем еще и еще. Сопротивляться – себе дороже, лучше их не злить. Поэтому, прикрыв голову руками, я просто лежу. Слышится предупреждающий окрик Шрама:

– Нельзя!

Избиение прекращается. Если бы не первитин, я давно бы загнулся от боли, а так я могу сломать ногу и пройти несколько километров. Не знаю, сколько еще будет действовать амфетамин. Ребята говорили, их «торкало» по два-три дня, зато потом отсыпались сутками. Я медленно встаю и заползаю вслед за карликом в «кошачий лаз».

Мы передвигаемся как животные – на четвереньках, обдирая локти и колени об острые камни. Толком ничего не видно. Факел лишь у Шрама. Стены давят. Кажется, они приближаются, сплющивают тебя как тиски. Понимаю, что это мне только кажется, хотя клаустрофобией я не страдаю. Позади меня раздается тяжелое дыхание. Каннибалы постоянно принюхиваются, и я понимаю, что запах моей крови сводит их с ума.

Какой же силой обладает над ними Расчленитель, если из опустившихся до скотского состояния дикарей, часть из которых явно не дружит с головой, он сумел сколотить хорошо управляемый отряд, действующий под стать людскому?

Пыль забивает глаза, тяжело дышать, липкая мокрота рвется наружу, заставляя разбитые губы пускать кровавые пузыри. Что будет дальше – мне уже все равно, лишь бы скорее развязка. Вскоре стенки лаза, резко расширяясь, образуют подобие арки, и наш странный отряд вываливается в просторный туннель. Темнота окрашивается алыми всполохами. Местами виднеются зажженные факелы. Тусклый свет позволяет мне осмотреться.

Туннель разительно отличается от всего, что я видел ранее. Стены и потолок хорошо обтесаны, за счет чего образуется довольно широкий прямоугольный проход.

Громкий окрик Шрама заставляет остальных каннибалов замереть на месте. Карлик дергает веревку так, что я буквально впечатываюсь в стену и лишний раз убеждаюсь в его силище. Осмотревшись, я понимаю причину нашей остановки.

Если пройти по туннелю метров десять, то попадаешь в самую гущу свисающих с потолка грязно-коричневых… корней, щупалец? Черт его знает, что это может быть. Приглядываюсь. Замечаю, как это нечто слабо шевелится.

«Похоже, это так называемые “хватуны”», – вспоминаю я описание подобной мутофлоры из рассказов одного разведчика после его очередного «залаза» в какую-то дыру. Мы ему не поверили, подумав, что боец перебрал самогона. Вот тебе и байки у костра.

«Хвать тебя такой водоросль, – говорил он, – и тащит в самую гущу, а там остальные, ждут-поджидают. Обовьются затем вокруг тебя, впиваются в кожу, даже ОЗК не спасет. Впрыснут чего-то там, и ты растворяешься изнутри, вплоть до костей. А потом выпивают эту жижу. И все, только кожа висит под потолком».

Обычно на этом месте мы начинали громко ржать. И вот мне «посчастливилось» встретиться с подобной хренью лицом к лицу. А еще разведчик говорил, что «хватуны» предпочитают места с повышенной радиацией…

Тем временем Шрам достает из-за пояса флягу и, взболтнув емкость, отворачивает пробку. Даже меня, уже привыкшего к вони, едва не выворачивает наизнанку. Я догадываюсь, для чего это нужно. Признаюсь, мы и сами иногда прибегали к чему-то такому, чтобы сбить нюхачей со следа. Бывало, мочились и испражнялись под себя, лежа в засаде, но эта смесь превзошла все. Чего они туда намешали?

Прижав пальцем горлышко фляги, каннибал встряхивает емкость и обливает всех мутной жижей, стараясь плеснуть на меня как можно больше. Боже, что за гадость! Хочется блевануть, но желудок, увы, пуст. Я лишь сплевываю горчащую слюну прямо себе на камуфляж. Хуже не будет!

Шрам подходит ко мне.

– Мясо… – шипит он. – Дернешься – сдохнешь. Урод! – обращается он к карлику. – Отвечаешь за него головой!

Карлик кивает и накручивает на кулак веревку.

– Дер… шись меня, – говорит он мне, – не шуетишсь…

– Хорошо, – отвечаю я и неожиданно для самого себя добавляю: – Спасибо!

Карлик вздрагивает при этих словах. Внимательно смотрит мне в глаза. Его взгляд меняется. Губы расползаются в оскале, хотя на самом деле, это он так улыбается. Замечаю, что у него практически нет зубов, а те, что есть, расположены в шахматном порядке. Ловлю себя на мысли, что, несмотря на отталкивающий вид каннибала, он, пожалуй, первый, которого мне почему-то жаль.

Шрам лезет вперед первым. Остальные идут вслед за ним. Я вижу, как людоеды медленно и осторожно протискиваются между прядями «хватунов». Карлик дергает веревку, и я, глубоко вдохнув, как перед прыжком в пропасть, шагаю следом. Мы входим в самую гущу. Я чувствую мерзкие прикосновения растений (и растений ли?). Точно кто-то проводит по тебе липким шершавым языком. Стебли, свисая плотной стеной и чуть дрожа, ощупывают каждого.

Я думаю, что «хватуны», судя по тонким пергаментным обрывкам кожи, свисающим с потолка, играют роль передовой защиты, действуя по принципу «свой-чужой», отсекая пришлых, если такой безумец найдется. Без огнемета здесь не пройти. С другой стороны, откуда здесь взяться чужому? Это означает, что «хватунов» иногда подкармливают… От этой мысли меня бросает в жар.

«Уж не мной ли, – ужасаюсь я. – Хотя нет, вряд ли, по крайней мере, не сейчас. Я им нужен живым».

Но утешительные мысли испаряются, едва я замечаю, что стебли задерживаются на мне. Ощупывая тело и особенно раны, «хватуны», заметно дрожа, раскрывают рты.

От страха я покрываюсь испариной. Я не хочу так подыхать! Чувствовать, как внутри тебя под действием кислоты разжижаются внутренности, а мясо отделяется от костей…

В этот момент один из каннибалов с воплем рвется вперед. Выбежав из зарослей, он останавливается, переминаясь с ноги на ногу и внимательно наблюдая за нами. Остальные потрошители замирают, ни движением, ни звуком не выдавая себя. Лишь по их учащенному дыханию я понимаю, каких усилий стоит им оставаться рядом со мной.

Замечаю, как напрягается Шрам, а Урод, чуть ослабив веревку, глядит на меня и подносит палец к губам. Шрам взглядом приказывает двум каннибалам следовать дальше, отвешивает карлику подзатыльник и что-то шепчет ему на ухо. Урод кивает, они со Шрамом обнимают меня.

Чувствую, как часто бьются их сердца. Я догадываюсь, что таким образом они заглушают мой запах. Странное ощущение: твари, которые жрут все живое, спасают мне жизнь. «Хватуны», точно потеряв меня из виду, обмякают. Идя бочком, мы постепенно продвигаемся к выходу. Судя по глазам, готовым вылезти из орбит, Шрам делает над собой огромное усилие, чтобы повиноваться приказу любой ценой оберегать мою жизнь. Но зачем? Вопросы без ответов преследуют меня уже второй день.

Наконец мы проходим опасный участок. И едва «хватуны» остаются позади, Шрам, подскочив к вжавшемуся в стену каннибалу-трусу, достает нож, приседает и двумя четкими движениями перерезает паникеру ахилловы сухожилия. Затем, вместе с двумя другими людоедами, они поднимают вопящего труса и, раскачав за руки и ноги, швыряют в самую гущу зарослей «хватунов».

Едва людоед оказывается среди стеблей, они быстро опутывают его, сжимаясь вокруг тела подобно взбугрившимся мышцам. Рты раскрываются, впиваются в плоть. Слышится размеренное чавканье и визг. Я вижу безумные глаза каннибала. Потрошитель дергается, пытается вырваться, но вскоре затихает.

– Идем! – бросает мне Шрам.

Карлик дергает веревку, и наша группа скрывается за поворотом…

Туннель кажется бесконечным. Факелов заметно прибавилось. По стенам пещеры крадутся призрачные тени, так похожие на грешные души, обреченные на вечные скитания в подземье. Представляю, как они встречают меня, миновавшего невидимую черту меж двух миров – мертвых и живых.

Вскоре мы подходим к деревянной двери, вделанной в проход. Грубо сколоченное полотно оббито железными полосами.

Каннибалы останавливаются. Шрам подходит к двери и несколько раз ударяет обухом тесака по металлу. С той стороны слышатся голоса, лязгает задвижка, и я вижу, как в открывшееся оконце выглядывает людоед.

«Это у них типа гермодвери, – догадываюсь я. – Но зачем? Неужели здесь, в глубине, даже потрошителям есть, кого бояться?»

Мои мысли прерывает возглас каннибала, открывшего задвижку:

– Привели его?

– Да, – отвечает Шрам, – как и приказывали.

– Хорошо, – стражник окидывает нас долгим взглядом. – Заходите.

Окошко закрывается. Раздается скрежет, и дверь, скрипя давно не смазанными петлями, открывается. К запаху подземья примешивается новый – резкий, зловещий. Этот запах ни с чем не перепутать. Пахнет смертью и кровью. Причем свежей. Меня передергивает.

«Меня что, привели на бойню?!» Я тут же жалею, что не подох раньше. Думаю разбежаться и разбить голову об стену. Чувствую, что карлик, видимо, поняв мое намерение, резко натягивает веревку.

Разум заполняется странным шепотом: «Твой конец близок, я жду тебя…»

Каннибалы стоят молча. Явно чего-то ждут. Я кручу головой, стараясь понять, откуда идет звук. Краем глаза замечаю какое-то движение впереди. Свет, отбрасываемый факелами, бьет в глаза. Не могу точно разобрать, кто там стоит впереди. Неуловимо знакомый образ – низкий, чуть сгорбленный силуэт и огромная тень, напоминающая собачью.

«Старуха и волкособ! – осеняет меня. – Здесь?»

Не знаю, что на меня находит. Наверное, от отчаяния я выкрикиваю:

– Эй, ведьма! Кто ты?

Мои слова эхом разносятся по туннелю.

В следующую секунду я получаю страшный удар в челюсть от Шрама. Моя голова дергается в сторону. Я не рухнул на землю только потому, что карлик тянет на себя веревку. Перед глазами все идет кругом. Кровь тонкой струйкой бежит из угла рта. Падаю на колени. Замечаю движение и поднимаю голову. Размытый образ старухи сменяется коренастой фигурой. Ко мне подходит каннибал, одетый в замызганный строительный комбинезон. В руках у него копье.

Он наклоняется, смотрит мне в глаза и, прежде чем я теряю сознание, произносит:

– Добро пожаловать в наш мир, тварь!