– Цербер! Ты где? – голос Эльзы подхватывает пробирающий до костей ветер. Опираясь на клюку и оставив у подножия завала котомку, старуха с трудом взбирается на нагромождение из бетонных блоков и стальных конструкций и, застыв, осматривает с импровизированного постамента разрушенный торговый центр.

– Неужели завалило?! – шепчет старуха. – Нет, не может быть! Цербер!

Услышав за спиной тихий шорох, Эльза поспешно поворачивается. Ее взгляд падает на странное существо размером с бульдога, стоящее метрах в пяти от нее. Тварь, покрытая серо-белой густой шерстью, привстает на задних, выгнутых в обратную сторону в коленном суставе, лапах. Морда мутанта покрыта черными рогообразными наростами. Пасть разевается, видны острые иглы зубов и клыки, торчащие наружу. Налитые кровью, огромные, чуть ли не в полморды, глаза буравят старуху. Нос твари втягивает воздух. Длинные уши, закинутые за спину, чуть подрагивают, поворачиваясь из стороны в сторону, улавливая малейшие звуки.

Эльза, не сводя взгляда с прыгуна, медленно, стараясь не привлекать внимание твари, нащупывает под плащом «обрез».

«Черт, крупный какой, – думает старуха, слыша, как низко рычит мутант. – Вожак? Своих зовешь? Вы же обычно большими стаями ходите, чтобы собаки или волкособы не задрали, – продолжает размышлять Эльза. – Где остальные?»

Старуха знает, что достаточно сделать одно резкое движение, и тварь прыгнет. Понимая, что выхватить оружие и выстрелить она не успеет, Эльза решает палить через плащ. Тем временем, прыгун подбирает задними лапами снег. Передние, трехпалые, лапы сгибаются в локтях. Острые, похожие на серпы когти впиваются в лед.

Мутант прыгает. Одновременно грохочет выстрел. Дробь рвет полу плаща и впивается в грудь прыгуна, сбивая его на лету. Окровавленная тварь отчаянно верещит, катается по снегу, пытается подняться. Эльза, кряхтя, подходит к прыгуну и, вытащив обрез, в упор стреляет в него. Заряд дроби разносит башку твари.

– Вот и допрыгался, – говорит старуха, озираясь по сторонам. – Кому-то еды подвалило.

В этот момент со стороны МКАДа мелькают несколько серых теней. Передвигаясь по снежному насту длинными прыжками, мутанты заходят на Эльзу с трех сторон.

Старуха роется в кармане, выуживая из него патроны. Переламывает стволы обреза. Заряжает ружье.

– Цербер, где же ты, когда ты мне так нужен? – шепчет Эльза, озираясь по сторонам.

Прыгуны приближаются. Расстояние все меньше. Старуха, подпустив первого метров на десять, нажимает на спусковой крючок.

Бам!

Тварь, взвизгнув, клюет мордой снег. Остальные останавливаются, рассыпаются полукругом. Явно не желая подставляться под выстрел, замирают в пятнадцати шагах от старухи. Но голод вскоре пересиливает страх. Твари, глухо урча, приближаются.

Эльза водит обрезом из стороны в сторону, мысленно кляня себя за то, что, поторопившись, оставила котомку, где лежит пистолет, внизу. Раздумывая, кого из прыгунов валить следующим, она понимает, что перезарядить оружие во второй раз она не успеет.

В этот момент слышится могучий рык. Повернувшись, Эльза замечает метрах в тридцати какое-то движение. Присмотревшись, она видит, что из-за завалов, ковыляя и прихрамывая, выходит волкособ.

– Цербер! – кричит старуха. – Сюда!

При виде грозного хищника прыгуны пускаются наутек. Волкособ провожает их взглядом и тяжело валится в снег.

– Лежи! Не вставай! Я сейчас!

Вернувшись с котомкой, подходит к волкособу, садится рядом.

– Досталось тебе, – произносит старуха, глядя на густо заляпанную кровавыми пятнами шерсть. – Дай посмотрю, – Эльза, стянув перчатку, вытягивает над волкособом руку.

– Так, здесь глубоко, – пальцы бегут по длинной резаной ране на груди зверя. – Ножом? – волкособ лижет ей руку. Старуха треплет его за ухом. – Лежи тихо, мне надо увидеть, – она снова вытягивает руку. Лицо Эльзы искажает гримаса боли. – Внутренности не задеты. Ты потерял много крови и сил. Но с твоей способностью к регенерации тебе нужен час-два, чтобы восстановиться. Только надо подкрепиться. Понимаешь? – старуха, повернувшись, машет рукой в сторону МКАД. – Плоть грешника ждет тебя! Мои дети не забрали его, но сначала мне нужно достать пули и обработать твои раны. Хорошо?

Эльза, порывшись в котомке, достает металлическую коробку, щелкает замком, открывает ее.

Осмотрев содержимое, она выбирает среди скальпелей, пилочек и медицинских щипцов пинцет.

– Терпи! Я быстро.

Эльза кладет левую руку ладонью на рану, а правой, ловко орудуя пинцетом, извлекает пули.

Волкособ рычит, но лежит смирно.

– Теперь обработать нужно, – говорит женщина, – сразу полегчает. Только нюх ненадолго отобьет, уж больно запах ядреный.

Эльза достает из котомки фляжку. С трудом открутив пробку, старуха плещет в ладонь грязно-бурую жидкость и водит рукой по груди волкособа. Зверь дергается, но Эльза ласково говорит:

– Тс-с… успокойся. Пусть вся твоя боль уйдет. Тс-с… Терпи Цербер, тебе ли не привыкать?

Закончив, старуха еще раз внимательно смотрит на зверя.

– Замри! А вот этого я не приметила. – Быстро перебирая пальцами шерсть, старуха проводит рукой по пулевым отверстиям и разрезу, оставленному штыком «трехлинейки». Раны образуют косой крест. Эльза отстраняется и произносит:

– Это Знак! Друг мой, знаешь, кого мы, возможно, повстречали? – Старуха встает и, подозрительно оглядевшись, склоняется над волкособом. Положив голову ему на холку, она шепчет:

– Это строчки из пророчества отца Алексия. Вот почему мне было видение!

Старуха приподнимается, поворачивается в сторону Люберец, задумывается и добавляет:

– Столько лет прошло, вот мы с тобой и встретились… Тень… Цербер! – старуха переводит взгляд на волкособа. – Слушай меня. Ты должен найти того, кто стрелял в тебя. Он прошел только первое испытание, но будут и другие. Выследи его! Только не вздумай убивать. Он мне нужен живым! Ты понял? – Эльза строго заглядывает в глаза зверя. – Живым! Наведи на него моих детей. Кажется, я знаю, куда он мог пойти. Задержи его как можно дольше! Я должна успеть. Теперь, мой долг – помочь ему. Если он ниспослан нам свыше, то грядет время перемен! Ступай! А мне надо еще кое-чего предпринять, – старуха легонько толкает зверя. – Ищи, но сначала поешь!

Волкособ нехотя встает и идет в сторону дорожной развязки. Он подходит к обезглавленному телу Шестого и, задрав морду, протяжно воет…

Стылая зимняя ночь, тьма, хоть глаз выколи. Потеряв счет времени, я иду, прихрамывая на прокушенную ногу. Постоянно сплевываю кровь, видимо, падая, я все же сломал ребра. И если бы не прием «первача», то давно бы упал от холода и болевого шока.

«Горе, горе тебе, великий город Москва, град крепкий! Ибо в один час пришел суд твой», – вспоминаю я слова проповеди отца Силантия, чувствуя, как ледяное крошево тает на искусанных до крови губах.

Котельники остались позади, и сейчас я на Октябрьском проспекте. «Ухтомка» (завод, заложенный еще в царское время) – вот она, можно сказать, рукой подать. Главное до бомбаря дойти. Я уже вижу забор и контуры разрушенных цехов с провалившимися крышами. Колоритное место. Считай, готовые декорации – хоть кино про войну снимай. Еще до Удара, как говорили мужики в Убежище, это место было мечтой для «залазеров».

Мысли и воспоминания. Наше проклятье и наша надежда. Внезапно за спиной раздается низкий угрюмый рык. Вздрагиваю. Оборачиваюсь. Даже с моим «ночным» зрением я с трудом различаю, как во мраке, шагах в пятнадцати от меня, белеет огромный силуэт зверя. То, что это именно тот волкособ, который напал на меня, я не сомневаюсь – на его шкуре, как раз на груди, я вижу кровавые разводы.

«Опа! – по моей спине бегут мурашки. – Живучий, зараза! И чего теперь мне делать? Тварь! Пять пуль словить – и хоть бы что. Как он умудрился из-под завала выбраться?»

Странно, но особого страха я не чувствую, хотя понимаю, что животному ничего не стоит броситься на меня и разорвать. Скорее, я испытываю любопытство. Уж слишком нетипичное поведение для волкособа. Он явно что-то задумал. Вот только что?

Волкособ стоит, пригнув башку. Я слышу его размеренное дыхание, которое словно обжигает мою плоть, лаская огнем ненависти обмороженное лицо.

«Почему не нападает? Точно загоняет куда, – проносится у меня в голове. – Ведь я почти безоружен. «Макар» с тремя патронами не в счет».

– Эй! – слабо кричу я. – Чего застыл, давай! – вялый взмах руки.

Зверь не двигается, лишь буравит меня взглядом.

Я медленно, старясь не привлекать внимания волкособа, достаю пистолет. Обмотанная изолентой рукоять удобно ложится в руку. Замерзшие пальцы не слушаются меня. Тактильные ощущения почти исчезли, словно конечности вырезаны из дерева.

Услужливая память являет картинку из прошлого, когда зимой поисковики приволокли с поверхности Игната, крепкого мужика, слывшего среди обитателей Убежища опытным следопытом. Но даже он ничего не смог противопоставить буйству природы. Обмороженный и окровавленный, Игнат, прижимая руку с почерневшими пальцами к ОЗК, лишь тихо матерился, когда его втащили через шлюз в тамбур.

Внезапно налетевший буран – и из отряда в пять человек найти дорогу обратно сумел только Игнат. Я, тогда еще будучи пацаном, зашедшим в медблок, никогда не забуду того, как Хирург, деловито осмотрев разведчика, глухо обронил: «Ампутация», – и потянулся за небольшим топориком.

Наверное, мы очерствели, но я навсегда запомнил, как Игнат, вздрогнув, жадно припал к фляге с разведенным водой спиртом, нашим эрзац-наркозом, а затем, прикусив воротник бушлата, положил руку с растопыренной пятерней на грубо сколоченный деревянный стол, весь покрытый зарубами и до черноты въевшимися пятнами крови.

Добровольная плаха нового мира, где вместо толпы зевак, застывших в предвкушении казни, стоят в очереди безразличные до чужого горя обитатели Убежища, чтобы избавиться от гниющей конечности с начавшейся гангреной.

Пять размеренных глухих ударов раздаются отголоском набата в моих ушах. Мертвая тишина заполняет паузы. Ни стонов, ни слов сожаления, лишь скрип зубов Игната по прикушенному вороту. Но меня до самой смерти будет преследовать отчаяние в слезящихся глазах сурового мужика.

Только через некоторое время, пройдя через мясорубку боя с беспилотником, я понял, что Игнат оплакивал не отрубленные пальцы, упавшие со стола в грязно-бурое месиво на полу медблока, но свою судьбу! Кому теперь нужен разведчик с рукой, превратившейся в шпатель…

Видение прошлого уносит порыв пробирающего до костей ветра, от которого не спасает ни пара свитеров, натянутых друг на друга, ни плотная ткань утепленного комбеза.

«Эх, пальцы мои, пальцы!» – мелькает в голове, когда я пытаюсь нащупать спусковой крючок.

Холода нет, есть лишь жгучая ненависть, в первую очередь к самому себе, желание отомстить за отряд и вернуться к Машеньке любой ценой. Я должен выжить!

Застываю с пистолетом в вытянутой руке. Волкособ стоит метрах в десяти. Метель усиливается. Ветер, царапая ледяными иглами ОЗК, точно вознамерился содрать его с меня.

– Караулишь? – спрашиваю я, обращаясь к зверю. – Ждем кого?

В ответ раздается приглушенное рычание.

Заметив неподалеку фордовский внедорожник с распахнутыми передними дверями, медленно отхожу к нему. Тут же замечаю, как под густой шерстью волкособа бурунами ходят мышцы.

Передние лапы, так похожие на огромные человеческие руки, сгибаются в локтях. Тыльная сторона ладони, проворачиваясь в суставе, как на шарнире, почти касается могучего предплечья. Зверь, подбирая задними лапами снег, припадает к земле.

Я ныряю на переднее сиденье автомобиля. Прикрываю дверь, оставляя лишь узкую щель. Понимая все безумство затеи, я, развернувшись в полкорпуса, дрожащей рукой целюсь в голову волкособа. Тварь делает шаг в сторону и скрывается за машинами. Я вижу, как из-за них на меня смотрят красные буркала. И от этого немигающего, мертвого взгляда становится по-настоящему жутко.

«А ты, брат, ученый, – натужно усмехаюсь я. – Шаришь. Ну что же, и мы тогда подождем».

Захлопываю дверь. Хоть какое-то укрытие будет. Череп луны, скалясь сквозь облака, окрашивает наш проклятый мир призрачным сиянием. Сквозь яростные завывания ветра до меня доносится утробное рычание. Едва различаю где-то вдалеке ружейный выстрел. Вскоре все затихает. Подмосковье живет своей обычной жизнью.

Сижу в машине. Волкособ не двигается с места. Смотрит на меня. Проходит пять минут, десять, пятнадцать. Ожидание выматывает. Я замерзаю. Меня бьет частая дрожь. Зная, к чему это может привести, я помимо воли закрываю глаза. В голове роятся тысячи мыслей, возникают образы утерянного мира, голоса людей, яркие краски сменяются черно-серыми пейзажами Подольска, густо усеянного костяками мертвецов. Трупы, завернутые в пластиковые мешки, лежат вдоль стен коридора Убежища.

Лысые головы, лишенные бровей и ресниц, изможденные лица страдающих от лучевой болезни. Изъязвленная кожа. Хрупкие, невесомые тела умирающих от голода. Мне тогда было лет восемнадцать, а жизненного опыта – на все пятьдесят. Я навсегда запомнил взгляды укрываемых, полные боли и мольбы, когда мы, чистильщики, поднимаясь на поверхность, слышали вслед: «Еды! Нам нужна еда! Слышите, вы!»

Именно тогда появились первые случаи каннибализма. Все началось наверху, в больничных корпусах, которые по приказу Колесникова были переделаны в подобие укрывища – места, куда можно сплавить больных, и где они могут подохнуть, не занимая места в Убежище. Там пропадали люди, родители забивали малолетних детей. И все чаще мы обнаруживали в домах рядом с «ПГКБ» схроны, забитые свежим мясом…

Тогда в нас что-то надломилось. Кто хоть раз видел мужика, сидящего на корточках в углу с куском человечины в руках, тот изменился навсегда. В свете фонарей и факелов бегающие из стороны в сторону глаза людоеда лихорадочно блестят. И даже когда мы ударами прикладов валим его на цемент, а затем еще долго бьем ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, даже тогда он пытается ухватить вывалянную в грязи плоть и засунуть ее в разбитый рот.

Жалости нет, она умерла вместе с той – прошлой, размеренной, сытой жизнью хомячков, привыкших, что еда появляется из супермаркета.

– Жалости нет, – шепчу я, вспоминая минувшее. Холодный ветер уносит слова вдаль. Мрачные глыбы завалов видятся мне могильными курганами, где археологи будущего (я смеюсь, думая об этом!), может быть, откопают остатки нашей цивилизации.

Людоедов мы без лишних разговоров ставили к стенке. Действовал прямой приказ Бати. В голове до сих пор звучит отрывистая команда старшего нашей группы – Винта: «Прицел. Готовьсь. Огонь!»

Точно кто-то со стороны дергает меня за руку и жмет на спуск. Не могу точно вспомнить, но, кажется, те убийства дались мне легко. Одно дело видеть в прицел Трехи человека, различать его глаза и нажимать на спуск, даже если он враг. И совсем другое – когда перед тобой сидит настоящая тварь, которая час назад забила и расчленила маленькую девочку. Это уже не человек. Жалости нет. Гулкие звуки выстрелов эхом разносятся по двору. Стены, изрешеченные пулями, бурые потеки на мерзлой земле, и тела. Мы сами создали каннибалов. Я теперь в этом почти не сомневаюсь. Выкинув из Убежища, как нам казалось, самых слабых и бесполезных, мы просеяли через сито естественного отбора самую грязь человеческой породы. Тех, кто не остановится ни перед чем, чтобы выжить, даже перед убийством невинных. Если бы повернуть все вспять, отмотать пленку времени назад, может, и не было бы их – потрошителей? Не знаю. Кто вправе решать, кому суждено жить, а кому умирать? Ответьте, вы, чьи тонкие, точно обтянутые серым пергаментом руки, дрожа, тянутся ко мне из потустороннего ничто, норовя закрыть глаза…

Вздрогнув, я с трудом разлепляю веки и вижу через лобовое стекло волкособа. Он стоит метрах в пяти от машины.

– Теперь мы одно целое? – спрашиваю я. – Что, так и будешь пасти меня, пока я не сдохну тут от холода?

Неожиданно зверь шумно принюхивается, втягивая морозный воздух и выдыхая теплые клубы. Внимательно глядя на меня он, подняв морду, долго и протяжно воет.

«Словно поминает, – мелькает у меня в голове. – К чему это он, интересно?»

Я чуть приоткрываю дверь, так, чтобы можно было высунуть голову наружу, и к своему ужасу понимаю, что откуда-то из-под земли доносится неразборчивое бормотание. Кровь тугими толчками стучит у меня в висках.

«Не поминай лихо, пока оно тихо… Вот и пожаловали по мою душу каннибалы».

Первая мысль – выскочить из машины и рвануть сломя голову, но я лишь ухмыляюсь, проклиная прокушенную ногу. Далеко ли я убегу? Смотрю на волкособа.

– Ну что, загонщик хренов, навел на меня каннибалов, доволен?! – мой крик уносит ветер.

«Когда-то они были людьми, они и сейчас люди, но другие… – Хирург дрожащими пальцами подносит сладковато дымящую самокрутку к губам. Смежив веки, он глубоко затягивается и, выпуская кольца терпко пахнущего дыма, едва слышно продолжает: – Истинные дети ночи. Наверное, это естественный отбор, и мы обречены. Быть может, они – наша следующая эволюционная ветвь, а?»

Решив рискнуть, я выхожу из автомобиля и направляюсь в сторону завода. Волкособ следит за мной, но с места не двигается. В этот момент я замечаю, что недалеко от меня приподнимается пласт снега. Я ныряю в сугроб. Слышится характерный лязг железа о бетон. Пробив слой снега, выпрастывается рука, сжимающая остро заточенный арматурный прут.

Расширяя образовавшуюся щель, каннибал рывком отбрасывает примерзшую канализационную крышку в сторону и протискивается наружу.

– Один выстрел – один труп, – шепчу я, прицеливаясь.

Каннибал, замотанный в какое-то рванье, издает гортанный крик, в котором мне послышалось слово: «Мясо!..». Он пялится на меня через линзы противогаза и мгновение спустя получает прямо в лоб девять граммов свинца. Его голова дергается назад, пуля проходит навылет, снег окрашивается красным. Каннибал падает в колодец.

В этот момент кто-то вдалеке пронзительно свистит. Волкособ, поставив уши торчком, поворачивает морду на звук и растворяется в ночи.

«Хотел бы я знать, кто тебя выдрессировал, но явно не эти уроды», – думаю я.

Секунду спустя морозный воздух наполняется душераздирающими криками из подземелья. Сквозь шум ветра в них с трудом угадываются слова:

– Тут!..

– Он здесь!..

– Сюда…

Вслед за первым уродом из колодца показывается второй. Действуя осторожнее, чем собрат, каннибал, не показывая головы и выбросив только руку, резким движением кисти метает нож в то место, где я только что был, и тут же ныряет вниз. Но недаром меня прозвали Тень. Тварь не учла снайперского опыта: засветился – меняй позицию. Заранее отползя на пару метров правее люка, я уже выцеливаю его.

Жду. Каннибал, потеряв терпение, медленно высовывается до половины корпуса. Жму на спусковой крючок. Одеревеневшая рука не слушается меня. Дергается. Выстрел эхом разносится по улице. Я промахиваюсь – пуля сносит каннибалу лишь ухо. Бешено молотя руками по снегу, он оборачивает ко мне залитое кровью и покрытое язвами лицо. Или морду? За респиратором сразу не разберешь. Людоед кричит:

– Тварь!..

Стиснув зубы от боли в ноге, я живо подползаю к нему. Жалея последнюю пулю, подбираю канализационную крышку и с размаху опускаю ее на голову потрошителя. Слышится сухой треск разбитого черепа. Каннибал, хрипя, утыкается мордой в грязь. Я хватаю его за плечи, спихиваю в колодец. Смотрю вниз, как людоед летит вниз и падает на первого каннибала. Снизу ощутимо тянет дерьмом и гнилью. По трубе эхом разносится крик.

Перекатившись, я подбираю нож. Не придумав ничего лучшего, закладываю его рукояткой вверх за лямку бахилы ОЗК (чем не ножны, а?) и замираю. Из глубины колодца доносятся вопли и неожиданно затихают, словно кто-то неведомый отдал им приказ: «Не орать!». Секунды растягиваются в минуты.

«Все, писец, – обреченно решаю я. – Осталась одна пуля. Можно застрелиться. Или… – странное предчувствие заставляет меня до зубовного скрежета сжать челюсти. – Побарахтаюсь еще, и не из таких ситуаций выплывал…»

Слышу вдалеке голоса, резкий смех сменяется гортанными криками. Так орут дикари. Снег скрипит под тяжестью ног. Страх волной накатывает на меня. Я с жадностью хватаю ртом воздух. «Прозреваю». Отползаю в сторону и прислоняюсь спиной к дверце раскоряченного посередине дороги «Ларгуса». Водя стволом из стороны в сторону, я отчетливо вижу, как из тьмы один за другим выныривают каннибалы. Неразборчивый многоголосый говор заполняет пространство. Они приближаются. Берут в полукольцо. Смотрят на меня. Оценивают, но не нападают. Страх, от которого еще минуту назад меня колбасило, уходит на второй план. Наверное, это срабатывает внутренняя самозащита, не позволяя мозгу отключиться и перестать оценивать ситуацию.

Рассматриваю каннибалов. Так близко, как, наверное, еще никому не приходилось из наших. Я с улыбкой отмечаю про себя, что такой возможности мне, скорее всего, больше и не представится…

«Эти, должно быть, из первого поколения, больное «старичье», – я рассматриваю искривленные, точно поломанные фигуры, замотанные в мусорные мешки и латаные-перелатаные дождевики. Сквозь эрзац-«защиту» проглядывает жуткая мешанина из самой разнообразной и порядком изношенной одежды. Самый последний бомж выглядел бы рядом с ними как хорошо одетый человек. Словно все, что было на помойках и свалках, каннибалы сначала выгребли, а потом надели на себя, причем все сразу. У многих тварей не хватает конечностей.

– Даже противогазы и респираторы нацепили. Здоровье, что ли, берегут? – продолжаю я мысленную экскурсию, видя, что у большинства закрыты лица. – Цирк уродов на выезде. Радиация незаметна. Интересно, они фильтры догадываются менять? Вряд ли. Все мозги давно выжгло. Хотя оружием пользоваться не разучились», – смотрю на ружейные «обрезы», нацеленные мне в грудь. Но у большинства – колюще-режущее оружие самых разнообразных форм и размеров: тесаки, ножи, топоры, грубо вырезанные дубины, утыканные гвоздями, диски от циркулярных пил, висящие на намотанных на кулаки цепях…

Ощущение такое, словно время повернулось вспять, и я оказался в махровом средневековье. Хотя, в принципе, так оно и есть…

Взгляд выхватывает из толпы других… пытаюсь подобрать подходящее слово… тварей. Видимо, второе поколение, гораздо лучше адаптированное к жизни в нашем мире. В них от человека уже меньше.

Невысокие, приземистые, сгорбленные туловища. Под грязным тряпьем заметны сильные мышцы. Чуть сплюснутые головы. Вместо противогазов – самодельные повязки-респираторы. Глубоко посаженные, непропорционально большие глаза следят за каждым моим движением. Длинные руки сжимают короткие зазубренные тесаки и копья, сделанные из обрезков металлических пластин и остро отточенной арматуры. Огнестрела не видать. Эти предпочитает холодное оружие, и я знаю, почему… Бой на коротком расстоянии, когда можно рассмотреть глаза своей жертвы и почувствовать, как сталь вонзается в плоть.

«Интересно, откуда у меня берутся эти мысли?»

Замерев метрах в пяти от меня, людоеды, тихо переговариваясь между собой, явно чего-то ждут. Даже при сильном ветре я ощущаю тошнотворный запах, исходящий от их тел. Пытаюсь разобрать, что они говорят, и разбираю отдельные слова:

– Он сказал…

– Его приказ…

– Ждать…

– Не убивать…

От этих слов меня бросает в дрожь. Что дальше? Представляю, как эта толпа разом наваливается и рубит меня на части. Внезапно каннибалы все как один оборачиваются. И едва позади них показывается широкоплечая фигура, у меня к горлу подступает тошнотворный ком.

«Не может быть! – мысль разрывается в мозгу как граната. – Расчленитель! Жив… – Мне хочется заорать: – Я же грохнул тебя несколько часов назад, как?!»

Пальцы стискивают рукоятку пистолета. У меня только один выстрел. Вот только куда послать пулю – себе в висок или в голову каннибала?

Расчленитель уверенно проходит сквозь раздавшийся в стороны ряд каннибалов. Приглядевшись, я замечаю, что у него с левой стороны разворочена скула. Рану скрывает плохо замотанное тряпье.

«Значит, моя пуля угодила в челюсть и прошла навылет, – соображаю я. – Видная будет метка. Моя. Вот и встретились, тварь».

Из правого рукава накидки каннибала торчит обрубок руки с длинным заржавленным лезвием пилы, примотанным к культе ремнями. Я сглатываю вязкую слюну, представляя, как полотно, пробивая брюшину, выходит у меня из спины. Людоед останавливается. Огромные черные глаза смотрят на меня. Не боится, что я пальну в него? Или просчитал, что раз я не стреляю, то, значит, с патронами у меня не густо, и я берегу их для себя? Хитер! Что же он задумал?

Беру Расчленителя на прицел и выкрикиваю:

– Ну, чего же ты ждешь?! Давай, подходи!

Смерив меня холодным взглядом, он, обернувшись, машет рукой, подзывая к себе стоящего чуть поодаль сгорбленного едва ли не до земли каннибала.

Припадая на отставленную вбок, несгибающуюся и непропорционально длинную ногу, тварь подходит к вожаку и замирает, сжимая в руке изогнутый, похожий на клюв хищной птицы нож. Расчленитель, кивнув на меня, чуть подталкивает его в спину. Каннибал ухмыляется, и… внезапно меня осеняет!

«Да ведь это обряд инициации! Вот почему их здесь столько. Поэтому волкособ не дал мне уползти. Сейчас этот ублюдок вскроет меня своим режиком от пупа до шеи».

Толпа напирает. Они что-то кричат, показывая на меня, но я не слышу слов. Сердце, бешено стуча, буквально взламывает грудину. Перед глазами всплывает страшная картина, когда я пару лет назад с отрядом чистильщиков спустился в один из подвалов на окраине Подольска и обнаружил там «кладовую» людоедов, заваленную дочиста обглоданными скелетами.

Я помню, как закаленные в схватках бойцы застыли, чувствуя тошнотворную вонь, пробивающуюся даже сквозь фильтры противогазов, не в силах отвести взгляд от развороченных грудин и расколотых костей, покрытых бороздами от десятков острых зубов.

Именно тогда многие из чистильщиков стали креститься перед каждой вылазкой на поверхность и, по возможности, держать при себе «феньку», чтобы в случае чего подорвать себя. В плен каннибалам лучше не попадать. Все об этом знают. Видение прошлого исчезает, а вместо него в моем воспаленном разуме возникает призрачное старушечье лицо. Синие колкие глаза внимательно смотрят на меня. Губы что-то шепчут.

Ее лицо кажется мне очень знакомым. Вытягиваю руку, пытаясь дотронуться до подернутого дымкой образа. Я отчаянно пытаюсь вспомнить, где мог видеть эту старуху, но призрак ускользает, как утренний туман. Я остаюсь один на один с толпой уродов. В голове, как проблесковые огни стробоскопа, пульсирует надпись, когда-то виденная мною еще в детстве в метро: «Выхода нет».

«Разве?» – спрашиваю я сам себя.

Палец ощущает холод стали. Ствол пистолета, отплясав джигу, упирается в подбородок.

Это только в кино люди, стреляясь, произносят пламенные речи и твердой рукой пускают себе пулю в лоб. В жизни все по-другому: хаос мыслей, дрожащие руки и панический страх, волнами накатывающий на истерзанный разум от осознания, что твоя голова через секунду превратится в мешанину крови и костей, а из затылка вывалится розово-серая масса.

Но выбора нет, точнее – выбрали за меня. Надеюсь, Машулька простит меня. Глубоко вдохнув, жму на спусковой крючок. Сухой щелчок бойка ударника сбрасывает с меня наваждение.

«Осечка!»

Снова жму на спуск.

Опять осечка!

В эту секунду слышится приглушенный хлопок, и руку с пистолетом точно жалит оса. Я невольно разжимаю пальцы. ПМ падает в снег. До меня не сразу доходит, что кто-то шмальнул в меня стальным шариком из пневматики. Таким «боеприпасом», наверное, крыс удобно валить, не из огнестрела же по ним стрелять? Не успел я про это подумать, как накатывает липкая волна ужаса. Быть съеденным заживо? Такая перспектива меня не устраивает. Вспоминаю про заныканный нож. Я резко, с хрустом в позвонках, сгибаюсь, выхватывая его из «засапожного» крепления бахилы.

Мозг тем временем одну за другой выстреливает команды: «Нет времени расстегивать высокий ворот. Надо повернуть лезвие к себе. Упереться рукой в ребро ладони. И точным сильным движением вогнать острие в горло».

Секундное дело расползается вязким киселем во времени. И прежде чем сталь вонзается в шею, запястье снова обжигает острая боль. Кто-то опять выстрелил из пневматики. Били сбоку, но нож я удержал.

«Суки, значит, сразу убивать не будут, хотят, чтобы я с этим каннибалом бился! – понимаю я, чувствуя, как обжигающий адреналин упругими толчками распространяется по телу и дарует волю к жизни. – Хорошо, мы еще посмотрим, чья возьмет! Долбаные уродцы!»

– Убей! Убей! Убей! – воют людоеды, бряцая оружием.

Я встаю. Перекладываю нож в левую руку. Жду. Больше никто не стреляет, видимо, они решили уравнять шансы. Тем временем подбадриваемый криками соплеменников каннибал медленно сгибается, опираясь рукой на снег. Я вижу, как его оставленная вбок нога сгибается в коленном суставе в обратную сторону.

«Черт! – поражаюсь я. – Вот это номер! Не каждый день увидишь такое».

Людоед буравит меня взглядом. Его голова подергивается из стороны в сторону. Резко оттолкнувшись, он прыгает вперед.

Секунда, и потрошитель стоит в метре от меня. Я не отличаюсь высоким ростом, но он явно не достанет мне и до плеча. Его голова обмотана тряпьем. Оставлена лишь щель, через которую видны безумные, налитые кровью глаза. Тварь бросается на меня. Выпад! Резкий взмах руки. Я успеваю отклониться. Лезвие ножа чиркает в нескольких сантиметрах от моей шеи. Не давая мне опомниться, каннибал бьет меня кулаком левой руки в челюсть. От неожиданности я пропускаю удар. В глазах темнеет. В ушах стоит звон. Я мотаю головой и едва успеваю парировать следующий удар ножом. Лезвие скользит по лезвию. Чирк! Мои пальцы обжигает холодом, который сменяется острой болью. Нож выскальзывает из руки. Изловчившись, я бью каннибала ногой в колено. Раздается хруст. Людоед орет, отскакивает от меня. Мы стоим. Смотрим друг другу в глаза. Тяжело дышим. С моих пальцев в снег капает кровь. Остальные каннибалы молчат. Наблюдают.

– Ты, – шипит людоед, – ты… сдохнешь!..

Видно, что слова даются ему с трудом. Каннибал с немыслимой для обычного человека скоростью вновь бросается на меня. Он бьет ножом снизу, целясь мне в живот. Реакция меня не подводит. Я успеваю перехватить его руку, поймав запястье в раскрытую ладонь. Потрошитель тут же хватает меня левой рукой за горло и начинает душить. Только сейчас я замечаю, насколько длинные у него пальцы, больше напоминающие многосуставчатые паучьи лапы. Судя по мертвой хватке, силы ему не занимать. Но и я не лыком шит.

Я прижимаю подбородок к груди, кладу руку ему на запястье и быстро приседаю. Раздается громкий хруст и вскрик и, судя по резко ослабевшей хватке, мне удалось вывихнуть ему запястье.

Не теряя ни секунды и не выпуская руки каннибала, я вскакиваю и что есть силы бью его головой в лицо. Повязка слетает с головы людоеда, и я вижу огромный раззявленный рот с клиновидными, точно обточенными напильником зубами.

Каннибал что-то орет. Лязгает зубами. Капли вязкой слюны брызжут на маску противогаза. Неожиданно он опускает голову под немыслимым для человека углом и прокусывает мне перчатку. Ору от боли. Каннибал, воспользовавшись моментом, освобождается от моей хватки. Вижу, как его рука с ножом по широкой дуге летит мне в шею. Я успеваю сократить расстояние и согнуть руку, прикрывая голову. Удар его руки приходится мне в предплечье. Ощущение такое, слово меня приложили палкой. Не удержавшись на ногах, я валюсь на бок. Каннибал прыгает на меня, ударяет коленями в грудь и вдавливает в снег. Лезвие ножа замирает над головой. Время для меня теряет свой привычный бег. Нож начинает медленно опускаться. Я прикрываюсь рукой. Мое предплечье утыкается в предплечье каннибала. Он наваливается на меня всем весом. Громко дышит. Из раззявленного рта капает вязкая слюна. Тварь миллиметр за миллиметром опускает нож вниз. Хищный стальной клюв царапает противогазный фильтр. Чертовски хочется жить, а не быть заколотым как свинья. Отчаянье придает мне сил. Извернувшись, я бью людоеда коленом в пах. Он охает и на мгновение теряет контроль. Не теряя ни секунды, я, что-то крича, хватаю нож за лезвие и, несмотря на боль, вырываю его из руки потрошителя. Затем, до хруста вывернув запястье, я переворачиваю оружие и втыкаю острие в шею твари. Рывок в сторону, каннибал с распоротым горлом валится на меня.

– На! Получи, сука! – ликующе реву я. Каннибал хрипит, а из его горла упругими толчками выплескивается черная кровь.

В этот момент окрестности оглашает пронзительный вопль. Поворачиваю голову и замечаю, что Расчленитель, странно посмотрев на меня, жестом останавливает уже готовых броситься на меня потрошителей. Раскинув руки в стороны, он громко рычит. Затем, вытянув обрубок руки с пилой вперед и согнув ее в локте, он демонстративно проводит лезвием слева направо на уровне шеи.

– Он… мой!.. – раздается в ночи.

Предательский холодок страха, липко пробежав по спине, отзывается тянущей болью под ребрами. Легкой смерти от уродов не жди. Еще памятны страшные находки в виде отрубленных голов или прибитые гвоздями к стенам домов тела разведчиков.

Я скашиваю глаза в сторону канализационного колодца.

«Эх, залезть бы туда, – тоскую я. – Был бы шанс».

Разум говорит мне, что выхода нет, но внутренний голос приказывает потянуть время.

– Я знаю, ты понимаешь меня, – обращаюсь я к Расчленителю, – я убил его в честном бою.

Каннибал ухмыляется и делает шаг ко мне. Остальные стоят на месте, но оружие держат наготове. Я знаю – достаточно одного неверного движения, и меня изрубят на куски или пристрелят. Расчленитель смотрит на каннибалов, и в этот момент слышится страшный грохот. Каннибалы вздрагивают, поворачивают головы и видят, как у близстоящей высотки, видимо, не выдержав тяжести снега, проваливается крыша. Вслед за ней медленно начинает складываться само здание.

«Фортануло!» – вспыхивает у меня в мозгу.

Я в буквальном смысле ныряю в черноту провала канализационного колодца. Вслед мне несется отборная брань и крики. Падение с высоты смягчают тела двух убитых мной каннибалов. Хотя город уже мертв двадцать лет, а канализацию промыло дождем и талыми водами, запах дерьма неистребим. Он пробивается даже сквозь противогаз. Ничего, зато живой. «Пока живой…» – это уже добавляет мой внутренний голос. Переворачиваюсь на спину, отползаю в туннель. Мне в голову приходит одна идея, и я затаиваюсь.

Сверху доносится скребущий звук. Цепкие пальцы перебирают по металлическим скобам. Хорошо, что колодец узкий и спуститься может только один урод за раз.

Не успевает каннибал поставить ногу на землю, как я втыкаю нож ему в спину. Тварь хрипит, пытается повернуться, но я лишь глубже всаживаю лезвие. Из руки людоеда падает ПМ. Моя догадка подтвердилась! Первыми пошли каннибалы с оружием. В тесноте колодца это – лучший вариант. С копьем или дубинкой здесь много не навоюешь.

Теперь переходим ко второй части моего плана. Вместо того, чтобы ринуться по узкому туннелю, я отползаю на пару метров и, проверив патроны в магазине, передергиваю затвор. Вовремя. Ко мне спускается второй каннибал.

Бам!

Звук выстрела в ограниченном пространстве оглушает.

Людоед падает.

Сквозь яростный гвалт сверху слышится автоматная очередь. Пули рикошетят по стенкам.

На несколько секунд воцаряется тишина, затем грохает ружейный выстрел. Вижу, что, цепляясь за скобы, вниз спускается третий. Выцеливаю его.

Бам!

Крик сменяется отчаянным воем. Который я затыкаю вторым выстрелом. Этому уже некуда падать, снизу его подпирают тела. Потрошитель скрючивается и, как я и предполагал, затыкает собой проход. План сработал. Теперь можно, что называется, «рвать когти».

В этот момент сверху что-то гулко падает на пол. Оборачиваюсь, вижу овальное «тело» «РГД-5». Она закатывается за труп каннибала.

– Чтоб тебя! – с криком отчаянно работаю локтями. Едва успеваю отползти метра на три, как меня накрывает взрывом. Волна горячего воздуха хлещет по спине, слышу грохот, потолок начинает обваливаться. Получив куском бетона по голове, я утыкаюсь противогазом в грязь.

«Везет мне сегодня – как утопленнику», – вяло усмехаюсь я, с трудом перебирая руками и ногами. Время не ждет. Надо двигаться вперед. Впереди меня ждет «Точка»…