15. Ответный удар

Все литвины, наконец-то пересели на лошадей. С Савелием получалась ровно восемьдесят. Это был костяк рати. Почти вдвое больше горожан составили ополчение и присоединившиеся наёмники северяне. Почувствовав вкус победы, смоляне были готовы разорвать любого противника. Утром, сводный отряд стал выдвигаться к болотам, где Фрол с артелью строителей спешно оборудовал лагерь. На холме, построили шестиметровую вышку, наподобие той, которая находилась в крепости. Из расколотых на четыре части брёвен небольшого диаметра сбивали щиты, ставили их на два ошкуренных бревна, укрепляли четырьмя подпорками, в результате чего получалась передвижная стена. За ней можно было спрятаться от атаки конницы и стрел. Оставалось только выманить противника к месту, где предполагалось дать сражение.

Ермоген перехватил Евстафия возле городских стен, на рассвете, как раз в то время, когда приказчик давал распоряжение возничим, куда везти сено.

— Бог в помощь, Евстафий. — Приветствовал иерей новгородца.

— Спасибо, батюшка. Не откажите сотрапезничать. — Приказчик подошёл к Ермогену и поцеловал протянутый ему крест.

— Некогда дары Божьи вкушать, да и пост сегодня. К Алексию мне надо срочно, а Яков, как назло пропал. — Священник перекрестил обоз с сеном вместе с возничим, которого когда-то сам крестил.

— Яков сейчас на постоялом дворе, возле Молоховских ворот ошивается. Он всё равно ко мне заглянуть должен, так что, не откажите, уважьте своим присутствием.

Евстафий хитровато прищурился и естественно получил согласие иерея. Завтрак подходил к концу, когда рыбак постучался в лавку Пахома Ильича. Выслушав наказ Евстафия, Яков укрыл священника чистой овчиной, выпросил у приказчика пару фунтов овса, потряс мешочком с зерном перед головами лошадей и укатил в крепость. Нельзя сказать, что езда была на пределе возможностей, по укатанному пути, десять вёрст в час, не более. Тем не менее, по приезду, уставший возничий уснул прямо в санях, а на лошадей было жалко смотреть. А всё из-за сломанного отвода на санях. По льду реки, где снежный покров не имел солидной толщины, отвод не играл значительной роли. Но стоило выехать на дорогу, как сани грудили перед собой снег. Вот и получилась простая по всем статьям поездка — изнурительным путешествием. Пока Ермогена отогревали в бане, я копался в доставленной мне посылке.

В корзинке под связкой шкурок лежал диктофон, запись на котором была весьма любопытна. В ней упоминалось о булгарских купцах с сомнительной репутацией. Ширабе и Байяне, причём второй в последнее время проявлял не связанную с торговлей бурную деятельность. Частое посещение городских стен, мест сбора стражи и покойного настоятеля церкви Михаила Архангела, как-то не увязывалось с прямой деятельностью купца и вероисповеданьем. Последний раз его видели незадолго перед боем у ворот, где тот орал о степняках, явно проверяя реакцию окружающих. Всё это наводило на размышления, которые стоило тщательно проанализировать, только в другой обстановке. Не потому, что звук молота из кузницы, со своим бам — бам доносился до кабинета и не давал сосредоточиться. Причиной был гость, на которого я имел определённые планы и они были чуть ли не приоритетными на данный момент.

Официальный визит иерея сводился к следующему: — Ермоген должен был забрать позолоченную кацею, находившуюся в часовне крепости и провести молебен по усопшему епископу Дионисию. Когда формальности были соблюдены, открылась неофициальная часть. Мы уже с час вели беседу в кабинете. Разговор затрагивал многие аспекты, как в политике, так и в экономике. Глобальные темы не обсуждали, но каждый раз всё сводилось к мысли, что в период потрясений, нет ничего лучше постоянства с его извечными ценностями. И когда общие фразы, пусть правильные и нужные стали скучны до безобразия, Ермоген высказался предельно откровенно, по какому поводу он отмахал шестьдесят вёрст. Заключался он в том, что епархия интересовалась именем будущего епископа. Смоленским священникам было известно, что покойный имел тесные связи с Византийской Никеей. И не секрет, что были выстроены налаженные взаимоотношения. Вплоть до того, что с завидным постоянством приход получал от греков не только церковную утварь, благовонья и книги с иконами, чего были лишены остальные, но и информацию. Причём только свежие новости, что наводило на мысль о постоянной переписке с высшими чинами церкви. Теперь весь этот механизм с убылью одного из действующих лиц по идее должен был быть нарушен, и все взоры оказались устремлены в сторону церкви Михаила Архангела. Будет ли продолжаться оказываться поддержка? Если со временем изменений не произойдёт, то всё будет хорошо и волноваться, придётся кандидатам из других храмов. В противном случае, наступит равновесие, и кто наденет архиерейскую мантию из достойных лиц не известно. Своим приемником Дионисий видел Ермогена, о чём неоднократно упоминал, но в пределах своего круга. Будет ли достаточно слова бывшего епископа, вопрос. Я рассказал, что собираюсь в этом году попасть домой и использовать всё своё влияние для сохранения сложившейся ситуации. Однако всё может поменяться в одночасье, а посему действовать, нужно не медля.

— Отче, я приложу все свои силы к тому, что бы увидеть Вас в сане епископа. Разве не чудо, что простые горожане, после Вашего Благословления одолели неприятеля, который почти пробрался через ворота Смоленска. Думаю, что будет ещё одно чудо, и тогда новый Смоленский епископ, например Фома, понесёт крест Православной веры.

Ермоген выслушал меня и покачал головой.

— Чудеса Алексий, происходят по Божьей милости, всё, что мы видим вокруг себя — уже чудо, но если миряне прикладывают к этому все свои усилия, то деяния Господа, становятся более заметны.

На следующий день по приезде Якова в Смоленск, сани с сеном и продовольствием зачастили в сторону Долгомостья. До лагеря они, конечно же, не доезжали. Выехав из одних ворот, санный поезд шёл в обход города, где в ближайшем лесочке возничие менялись, кое — какие мешки перекладывали, выставляя яркие заплатки напоказ, и шли обратно по кругу. Не мудрено, что движение такого количества транспорта не осталось не замеченным в городе. Судачили об этом немного, но кое — какие крохи информации просачивались, а именно о невообразимом количестве продовольствия, которому счёта нет. Для горожан, недавно переживших голод, и сто мешков с мукой не поддавались исчислению. Тем не менее, некоторые факты отсутствия счёта можно было получить, не отходя от Молоховских ворот. С каких-то саней, двадцатых или тридцатых прошедших с утра, ловкий возничий продал малую бочку с вином хозяину харчевни, а других мешок с сушёным горохом и всё это на глазах одного булгарского купца. За Байяном внимательно следила Степанида и помощник псковского приказчика Филимон. Купец несколько раз поинтересовался, куда следует груз, кто хозяин саней и, в конце концов, предложил своё участие в бизнесе Евстафию, который случайно оказался в заведении общепита. Там как раз и подавали скупленное из обоза вино.

— То князь распорядился весь запас продовольствия из города вывезти, — Евстафий с видом просточка раскрыл «военную тайну» попивая красное вино из дешёвого «лисьего винограда», любезно предоставленного булгарином, — пожара опасается, неурожай ведь был.

— А охрана где? — Байян чуть ли не возмутился, замечая, что продовольствие не охраняется.

У Евстафия стал заплетаться язык, и началась икота, точно как когда-то в Бирке, при рассказе о караване с медью.

— Так сотня, ик… наёмная на что? Она и будет, ик… охранять в Долгомостье. Терпеть не могу эту «Изабеллу», ик… Как ты её пьёшь?

— Жаль, что нельзя сани мои пристроить. Повезло тебе купец.

Байян посидел ещё минуту в харчевне и незаметно удалился от начинавшего засыпать собеседника. Другого такого случая реабилитироваться перед Ширабом, могло и не случиться. Через час из Смоленска вылетел последний из корзины голубь, неся короткое послание на шёлке связному в Ельню с приложенным к нему рисунком. И уже по прошествии нескольких дней Шираб потрясая бронзовой пластинкой, рассказывал командиру фуражиров, что глупые урусуты свезли всё продовольствие в одно место. Шпион понимал, что сброд кочевников не сможет даже близко подойти к городу, а вот расправиться с сотней наемников, фуражирам было вполне под силу. Командовал ими некий Бат — Тугал, известный тем, что был сводным братом старшей жены Бату. В детстве его называли телёнком, потому что много болел и никогда не имел собственного мнения. С возрастом стали добавлять слово крепкий, так как был очень исполнителен, да и не столь обидно. Зная и используя все слабости Бат — Тугала, Шираб фактически возглавил отряд, подсказывая нужные себе ответы.

— Нет смысла собирать по частям, надо прийти и забрать то, что принадлежит Великому Бату.

— Мне нравится твоё предложение, — кивнул Бат — Тугал, — как далеко до этого места?

— Полдня, может, день пути, всё от дороги зависит. Кибитки и верблюдов поведут женщины с детьми, доблестные же воины могут выдвинуться вперёд и захватить продовольствие.

В принципе, командир фуражиров строго исполнял приказ хана: — подойти к Смоленску и забрать продовольствие. То, что город не захвачен — не его вина, каждый выполняет свою работу. Бат — Тугал почувствовал свою важность. За время походов ему ещё ни разу не приходилось вступать в боевое столкновение, вся слава побед доставалась другим, а тут такой шанс. Никто больше не скажет, что он командует бабами и детьми. Впрочем, это так и было.

— Разведка пойдёт немедля, если наличие склада подтвердится, то с утра атакуем.

Пока шли военные приготовления, я и Ермоген разрабатывали план хиротонии. Согласно первому правилу Святых Апостолов, необходимо было представление двух или трёх епископов. Но так как расстояние между столицами княжеств были большими, а путь опасен, то юридически можно было руководствоваться следующей нормой, регламентирующей порядок избрания епископов. Четвёртое правило I Вселенского Собора гласит: «Епископа поставлять наиболее прилично всем той области епископам. Если же сие неудобно, или по надлежащей необходимости, или по дальности пути: по крайней мере, три в одно место соберутся, а отсутствующие да изъявят согласие посредством грамот: и тогда совершать рукоположение. Утверждать же таковые действия в каждой области подобается митрополиту». Помимо этого широко использовалась практика всенародного голосования. То есть если будущий епископ будет любим прихожанами, то и высшее руководство церкви не будет противиться его избранию, как это было в Новгороде. Митрополит Иосиф отбыл в Никею, явно опасаясь кочевников, так что, он был не в счёт. Действовать решили во всех направлениях. Пахом Ильич составил грамоту для Рафаила, в которой просилось оказать всё возможное влияние, за соответствующее вознаграждение, с целью привлечь на сторону Ермогена Новгородского епископа Спиридона и епископа Пскова. С письмом и сундуком подарков доверенное лицо должно было выехать из Смоленска, и не возвращаться, покуда не добудет необходимых грамот для хиротонии. Лучше Иннокентия, который по возрасту не подходил на освободившуюся должность, для этой роли и придумать было нельзя.

Смоляне уважали Ермогена, принципиальный священник часто помогал делом и Словом Божьим своим прихожанам, читал запоминающиеся проповеди, часто ходил по домам, не делая разницы между теремами и убогими лачугами. Но формулы «Хлеба и зрелищ» ещё никто не отменял. И если с хлебом Ермоген уже постарался, когда он единственный из всех церковников присутствовал на раздаче каши в голодном городе, то со зрелищем было туго. Необходимо было что-то особо запоминающееся, связанное с именем будущего епископа.

— Отче, освятите воинство «Меркурьевцев», их хоругвь и ополчение, а если Вы будите присутствовать при сражении, то всенародная любовь будет обеспечена. — Предложил Ермогену.

— Вот сразу видно, что ты Алексий — ромей, — священник скривился, словно укусил кислое яблоко, — неужели ты думаешь, что только из-за восторга прихожан я отправлюсь Благословлять рать смоленскую? Пастух должен быть со своим стадом, когда на него нападают волки.

— Простите отче, не подумавши, сказал. Но брони под однорядку, Вы оденьте обязательно. Целую неделю Полина вместе со своей мамой вышивала парчовую накидку на бронежилет. На груди, гладью был вышит Георгий Победоносец с копьём и мечом, по бокам золотые кресты.

— Иш ты, это кто ж рукодельница такая? — Поинтересовался Ермоген.

— Это близкие мне люди.

— Коли так, то одену не под однорядку, а поверх. Так, когда говоришь воинство, будет готово Благословление принять? — Ермоген приподнялся из-за стола, примеряя жилет, где липучки были заменены крючками.

— Утром отче, Яков повезёт Вас ещё до восхода солнца, тут недалеко. Велимир и Лось будут Вашими телохранителями.

— Незачем это, Господь не допустит дурного. — Ермоген даже махнул рукой, отказываясь от услуг профессиональных воинов.

— Господь будет оберегать Вашу душу, о теле позаботятся те, кто умеет это делать. Спокойной ночи.

Священник перекрестил меня и стал ожидать, пока я покину комнату, в которой Ермоген собирался отходить ко сну. Едва дверь закрылась, как священник аккуратно отвернул парчовую ткань с жилета и почти прочёл на крохотной этикетке его название «Росич».

Лось и Велимир сидели в казарме, где при свете свечей играли в морской бой. Как-то давно мы разговорились об играх, которые запомнились с детства, вот и ляпнул я тогда, что есть такая игра. Цифры и буквы были заменены на символы, которые нанесли на рамку, сколоченную из дощечек таким образом, что можно было всунуть кусок бересты. Разлинеить гвоздиком бересту — дело двух минут, теперь вечерами можно было услышать непривычное сочетание слов: — Медведь — меч, мимо; утка — сапог, ранил.

— Вечер добрый, как настроение? — Поинтересовался у играющих.

Велимир, безуспешно пытавшийся потопить последнюю ладью противника, с надеждой посмотрев на меня произнёс:

— Лось, по — моему, одну ладью не нарисовал, будь добр, Алексий, подсмотри.

— Все лодки у меня нарисованы, какой смысл в игре обманывать? — Опротестовал заявление товарища Лось.

— Вот что, завтра перед рассветом отправитесь вместе со священником в Долгомостье, там, где Фрол вышку поставил. Доставите его в целости и сохранности. Как начнётся бой, а он обязательно начнётся, будите оберегать Ермогена как собственную маму.

Бойцы отложили дощечки в стороны, игры закончились. Велимир улыбнулся, все стычки за этот год приносили одни победы, а охранять священника, естественно поручили самым опытным, как ни порадоваться за себя.

— Сделаем Алексий, сбережём батюшку.

Около пяти сотен кочевников, разбавленных на треть юнцами — пастухами, высыпали на поляну, минуя лесную просеку, впереди лежала заснеженная поверхность болота, через которое был, перекинут настил из брёвен диною в четыреста шагов. По узкому мостику могла проехать только одна телега. Десяток охранения спешился, с помощью топоров срубили толстые ветви березы, и принялись тыкать в снег, возле настила, проверяя на прочность подмёрзшую жижу.

— Лошадь пройдёт, кибитка нет. — Выдал низкорослый степняк, докладывая результат проверки командиру.

— Плохо, когда подойдёт обоз, придётся расширить настил. А пока будем переправляться по этому. — Бата — Тугал показал плёткой на мостик.

Пока степняки занимались переправой, в лагере русского воинства проходил торжественный молебен. Ермоген выглядел очень эффектно. Из-под чёрной шерстяной фелони выглядывал вышитый на белой парче Георгий Победоносец. Посох с крестом скорее напоминал меч в ножнах, в принципе это так и было. На клобуке переливался крест, выложенный фианитами, а перед священником был разложен складень, укреплённый на высоких ножках. Молебен немного затянулся, но все слушали затаив дыхание.

— Станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие.

Ермоген закончил Благословление воинства, трижды окропил святой водой хоругвь и остался стоять на холме. Савелий подъехал к нему на мохнатом чёрном жеребце защищённым кольчужной попоной и налобным доспехом. По правую руку от него пристроился Свиртил. Поблагодарив священника, Савелий дал последнее перед боем указание.

— Когда противник будет в пятистах шагах от забора, пешее ополчение отходит к резервному лагерю, Свиртил, ты прикрываешь отход. Постарайся оттянуть как можно больше всадников мне под удар.

Этот манёвр был несколько раз отработан, как только синий флажок появлялся на копье литвина, смоляне бежали с холма.

Кочевники выстраивались в версте от укреплённого лагеря, когда слева прилетело несколько коротких стрел. Стреляли из зарослей, но кто был столь метким стрелком, разобрать было невозможно. Бата — Тугал со своими приближёнными обдумывали, как половчее добраться до холма. Советы подождать знака свыше, к рассуждению не принимались, время шло.

— Надо приблизиться к укреплению и с помощью верёвок или крючьев растащить часть забора. — Советовал Шираб.

— Я так и собирался делать. — Слукавил Бата — Тугал.

Конная масса, повинуясь команде, двинула вперёд, Бата — Тугал со слов разведчика знал, холм просто огорожен со стороны равнины, и изначально планировал провести атаку в лоб, но мысль шпиона по поводу тактики ведения боя, была предпочтительнее. Поэтому направление удара было направлено на правую оконечность забора. Если бы Шираб присутствовал на бойне у крепости, или хотя бы подсмотрел, что творилось возле Молоховских ворот, то, наверное, первым поскакал остановить степняков. Равнина перед забором, такая привлекательная для движения кавалерии, была напичкана ловушками, там и пешком гулять было небезопасно, не то, что конному. «Враг хитёр и коварен», эти прописные истины предводителю кочевников никто не объяснял, а личного опыта не было. Бата — Тугал увидел, что противник отходит в беспорядке, бросая в одиночестве группу всадников, с синим вымпелом.

— Все вперёд! Урусуты бегут! — Вот тот самый счастливый момент, когда даже фуражиры могут показать доблесть, настигая отступающего противника.

В этот момент часть всадников стала проваливаться в ямы, заполненной полузамёрзшей жижей, из которых в принципе можно было вылезти, если б не заострённые колья, установленные на дне. Из леса постоянно вёлся беспокоящий обстрел. Раз в минуту, с флангов прилетали болты, урона приносили немного, но достать стрелков возможности не было. Несколько степняков пытавшихся преодолеть плотный кустарник были убиты. Не обращая внимания на потери, кочевники приблизились к забору, защитников уже и след простыл, только холм и вышка были сплошь утыканы стрелами. С центра равнины послышались вопли и конское ржание, основные силы Бата — Тугала напоролись на шипастые звёздочки. Тысяча железок было рассеяны по полю, Шираб покрылся испариной, наблюдая, как сотни коней за несколько секунд рухнули на снег, сбрасывая седоков. Отряд кочевников, толком ещё не вступив в бой, превращался из конницы в пехоту.

— Почему не проверили равнину? — Бата — Тугал обратился к сотнику, который посылал разведку.

— Великий, — ответил сотник с натянутым почтением, — Кермен пробирался лесом, чтобы осмотреть стоянку. Снег на поле был чист, ты сам видел.

Толстопузый, огромного роста Дэлгэр, отправленный к обозникам на похудание, так как не мог на скаку, свеситься с лошади и поднять стрелу, терпеть не мог своего начальника. Не умели в те времена лечить диабет, так и оказался, неплохой командир, наделённый недюжей силой среди отбросов. В приказе о разведке упоминался только лагерь, о том, что бы проверить местность перед укреплением разговора не было. Понимая, что командир ошибся, Дэлгэр и слова ни сказал, хотя военный опыт подсказывал проверить всё. Бата — Тугал в свою очередь тоже понял, что ошибку совершил он сам, но признаться в этом было стыдно, проще обвинить кого-нибудь другого.

— Из-за твоего бестолкового Кермена полегло столько прекрасных лошадей, а доблестные воины вынуждены сражаться пешими. Когда мы будим расширять переправу, я хочу лично наблюдать, как он будет бегать по болоту, таская брёвна.

«Как же, доблестных. Шайка мародёров! Самый последний сотник орды, предпочёл бы безоружных бродников, чем этот скот. — Думал про себя Дэлгэр. — А вот Кермену фатально не везёт. Красив юноша, заглядываются на него жёны нойонов. Тут ему тоже житья не дадут».

В тот момент, когда несколько щитов было опрокинуто на снег, из леса стали раздаваться частые хлопки, а в воздух взвилась сотня болтов, которые подобно косому дождю посыпались на степняков. Часть конницы рванулась вперёд, к вышке, часть назад, но многие навсегда остались у забора. У большинства фуражиров доспеха не было вообще. Грабя деревни, разжиться кольчугой сложно, проще отыскать серебряную гривну, только толку от неё в сражении?

Ополченцы, выстроившись в линию возле специальных столбиков, дали ещё один залп и побежали назад, к лесу, где можно было спрятаться и перезарядить самострелы. Их прикрывали наёмники, и как бы ни был продуман план сражения, случайностям всегда найдётся место. Отряд Дэлгэра обошёл щиты из брёвен по левому краю и плохо замёрзшее болото особо ему не помешало. Четыре десятка пехотинцев были буквально растоптаны. Ни созданный второпях «шилтрон» из коротких копий, не безумная храбрость, ни чего не помогло. Единственное, что успели северяне, так это выиграть толику времени для ополченцев и оставить возле своих трупов почти соизмеримое количество врагов.

Бата — Тугал с двумя лучшими сотнями преодолел смертельную равнину и въехал в оставленный лагерь. Два снопа сена одиноко стояли позади вышки, мешки, набитые землёй, хвойными шишками и прочим мусором валялись возле складов, которые представлял собой пару десятков срубов врытых в землю и покрытых навесом из еловых лап.

— Нас обманули. — Удручённо прошептал Шираб.

С холма было видно убегающих урусутов и два десятка конных, которые прикрывали отступление. Чувство ярости охватило командира кочевников.

— Догнать! Перебить всех! — Скомандовал Бата — Тугал и повел оставшихся степняков в сторону бегущих пехотинцев.

Едва кочевники погнались за отступающими смолянами, как правая сторона елового леса внезапно оголилась. Пушистые лапы елей, закреплённые на маскировочной сетке, попадали в снег, открывая русскую конницу.

— Пора. Вперёд! — Савелий, находившийся в засаде, повёл литвинов, намереваясь ударить во фланг атакующей конницы степняков, ополчение не успевало добежать до леса, как не рассчитывали по времени на тренировках, в реальном бою минута опоздания могла стоить жизни многим горожанам.

— Не успеют наши. — Прокричал Велимир, сопровождавший священника во время боя.

Смоляне бежали прямо в их сторону, и телохранителям Ермогена было видно, что одетым в тяжёлые доспехи людям не хватает немного времени, добраться до спасительных деревьев. После этих слов Ермоген, третий раз в жизни, севший на лошадь, ударил пятками кобылу, приподнял над головой массивный посох с крестом и двинулся навстречу ополченцам. Толи случайно, а может и намеренно, священник нажал на кнопку, и нижняя часть посоха соскользнула в снег, обнажая сверкающую часть клинка.

— Православные! Во имя Христа! Бей поганых! — Прокричал Ермоген. Голос был настолько силён, что заглушил визг степняков, которые были уже в трёхстах шагах от смолян.

Десятки стрел полетели в сторону священника, белое пятно на животе прекрасная мишень на чёрном фоне фелони. Велимир и Лось попытались прикрыть щитами иерея, но несколько стрел достигли цели. На глазах смоленского ополчения три стрелы вонзились в вышитого Георгия Победоносца, две застряли в фелони, но священник упорно ехал вперёд, словно их и не было.

— Бог на нашей стороне, смоляне! — Заорал Васька Щука.

Ополченцы побросали в снег разряженные самострелы, сняли со спин палицы и бросились навстречу степнякам. В это время конный клин Савелия расколол атакующих кочевников. Удар тяжёлой конницы во фланг был страшен. Всадники, одетые в тулупчики вылетали из сёдел, словно рюхи, при игре в городки, когда бита, влетает в конструкцию.

Бата — Тугал развернул скакуна и бросился наутёк, догоняя резвого Шираба, который за секунду до этого поскакал в сторону забора, где была широкая брешь. Степняки бросились за ним, командир знает, куда надо двигаться, погибать за просто так — было неохота. Но далеко не все. У кого-то уже не было такой возможности, а кто-то и не думал отступать, забыв обо всём в горячке сражения. Но в большинстве своём бой продолжал только Дэлгэр, остатки его воинов, оказались окружены литвинами и смолянами. Сотня буквально усыхала. Вот свалился красавец Кермен, ужасная палица превратила его лицо в месиво из костей и мяса. Спустя мгновенье под копыта коня упал и Бангаатар, получив копьём в шею. Каждая секунда отнимала чью-то жизнь. Впереди урусутов, на коне возвышалась фигура человека в чёрно — белом одеянии, очень похожим на жреца, коих степняк неоднократно встречал. Но те были мирными, только молились своему тощему Богу, прося своих соотечественников не оказывать сопротивления. Этот же наоборот, размахивал огромным мечом, опустив лезвие, почему-то вниз.

— Джал! Убей белого урусута. Это переодетый чуткур. — Дэлгэр обратился к своему лучшему стрелку. В пылу сражения Джалу показалось, что приказали убить Белого улусута, но единственный, кто подходил на роль Духа воды, был священник с белым животом.

Бумц! Стрела, выпущенная с двадцати метров, воткнулась в парчовую накидку и отлетела. Ермогена от удара качнуло назад. Наконечник остался в жилете, а древко просто расщепилось. Вторая стрела попала в крест и повторила участь первой.

«Это невозможно». — Проговорил про себя Джал, готовя очередную стрелу. В следующую секунду меч Савелия отсёк его левую руку со стрелой. Второго удара не последовало, степняк свалился с лошади и тут же попал под копыта.

Видя неминуемую гибель своего лучшего стрелка, Дэлгэр бросился на Савелия, вращая боевым кистенём. Всадники расступились, давая место поединку. Железный шар на цепочке вонзился в голову коня рязанца. Если бы Савелий не поднял лошадь на дыбы, то этот день, был бы для него последним. Чёрный жеребец свалился на бок, потянув за собой огромного кочевника. Цепочка застряла в налобном доспехе коня, а петелька на рукояти не давала выпустить оружие из руки.

Савелий чудом успел вынуть ногу из стремени, но оружие осталось под павшей лошадью. Видя это, Ермоген метнул свой меч с крестом в его сторону, клинок вонзился в окровавленный снег рядом с Савелием.

— Сим победиши! — Прокричал священник.

Савелий подхватил меч. Дэлгэр выхватил тяжёлую саблю. Время остановилось для поединщиков. Клинок, изготовленный мастерами Златоуста, столкнулся с персидским булатом. Обладая огромной массой, кочевник рубанул наискось, слева на право, пытаясь выбить тонкий меч и разрубить ключицу воина. Савелий увернулся от удара, но поймать здоровяка на противоходе не получилось. Кочевник после взмаха саблей прыгнул и попытался сбить рязанца с ног ударом кулака. Пришлось снова уворачиваться, но противник был уже в шаге от него и снова рбанул. С такой манерой ведения боя сотник ещё не встречался. Соперник действовал левой рукой, словно в ней кулачный щит, а правой настолько быстро размахивал саблей, что только по звуку можно было понять, о свистящем клинке. Савелий наклонился вправо и вместо того, чтобы ударить, используя инерцию тела, перебросил меч в левую руку и нанёс укол, уходя приставным шагом дальше. Наконечник меча редко делали острым, оружие, предназначенное для рубки, не нуждается в этом, знал это и Дэлгэр. Поэтому и пропустил выпад, понадеявшись на крепость кольчуги. Меч, пробил кольца, распорол поддоспешник, набитый конским волосом и вонзился в живот.

Дэлгэр отступил на шаг назад, латная рукавица с глухим звоном слетела с левой руки. Потрогав пузо, он поднёс окровавленную руку к лицу и с рёвом бросился в атаку. Савелий только этого и ждал, кончик его меча был окрашен кровью степняка на ширину ладони, с такой раной уже не выжить. Кочевник пару раз взмахнул саблей, пытаясь достать вёрткого урусута, и остановился. Потеря крови и диабет давали о себе знать, в глазах стало рябить.

«Нужен короткий отдых, и пить, как хочется пить. Снегом что ли смочить пересохшие губы»? — Пронеслось в голове монгола.

Дзыннь! — Рязанец подбил саблю противника снизу.

Оружие выпало из рук Дэлгэра, степняк попытался дотянуться до сабли левой рукой, зажимая рану на животе правой, но сильный удар в лицо опрокинул его навзничь. Перехватив меч двумя руками, Савелий с хрустом вогнал златоустовскую сталь в тело поверженного воина. Дэлгэр так и остался лежать, с крестом, торчащим из его груди.

Поединок богатырей, длившийся пару минут, окончательно сломил волю оставшихся в живых кочевников, те, просто побросали оружие под ноги. Литвины, возглавляемые Свиртилом, погнались за удирающими степняками. Неприятель, который смог избежать удара палицы или топора, уносился к узкому настилу, дабы пересечь болото. Кто-то бросился напрямик, и тут случилось то, что потом многие завоеватели будут ставить в укор Русскому воинству. Тонкий лёд не выдерживал, и болотная жижа распахивала свои объятия, принимая в себя врагов земли Смоленской. Стрелки Свиртила просто расстреливали противника из луков, принуждая не успевших к переправе сложить оружие и слезть с лошадей.

Ермоген сполз с кобылы, небрежным движением руки отряхнул древки стрел, утыкавшие фелонь, перекрестился и подошёл к Савелию. Смоляне, видя, что стрелы не причинили никакого вреда священнику, попадали на колени. Плененные кочевники, узрев подобное чудо, рухнули в снег, уткнув в него головы.

— Господь даровал победу Православному воинству! — Иерей обвёл рукой пространство вокруг себя. — Запомните сие место, Смоляне.

— Спасибо за помощь. — Савелий вытащил меч из тела убитого Дэлгэра, вытер снегом клинок и протянул Ермогену.

— А ты, поди, не крещённый? — Еле слышно проговорил священник, наклоняясь к уху сотника.

Рязанец промолчал, так получилось, что мать Савелия умерла при родах, а отец с дедом не вылазили из военных походов, продавая свои мечи как можно дороже, пока не осели в Рязани. Все считали, что ребёнок крещён, поэтому и не задавали вопросов.

— То дело поправимо. — Ермоген принял свой меч, перекрестил им сотника, обтёр его лицо водой от растаявшего в ладони снега, прочёл короткую молитву и пошёл искать обронённые ножны. Смоляне продолжали стоять на коленях до тех пор, пока меч снова не превратился в посох.