14. Битва у Долгомостья

Морозы ударили, как всегда, неожиданно, ладья Пахома Ильича подошла к причалу крепости рано утром, уже кроша тонкую корку льда у берега. И всё благодаря тому, что на носу был установлен керосиновый фонарь, позволявший идти в тёмное время суток. Через пару дней ни одно судно не будет в состоянии преодолеть и метра пути, навигация встала. Как только лёд окрепнет, начнётся время санных поездов. Предприимчивые купцы будут организовывать караваны по десять — двадцать возков, двигаясь по замёрзшим рекам, а кое — где и по заснеженным дорогам, в попытке доставить свой товар в места прибыльного торга.

— Ну что, Лексей, принимай свой товар. — Новгородец, одетый в тулуп, поправил бобровую шапку после удачного приземления на оледенелые доски мостиков.

— Здравствуй, Пахом Ильич, как же ты обратно-то товары повезёшь? Ладья вмёрзнет, с места не сдвинуть будет. — Приветствовал новгородского друга, заботясь о его речном коне.

— Как разгрузим, то сразу в Смоленск, там, в корабельном сарае и перестоит зиму.

Компаньон развернулся лицом к команде, махнув рукой, давая добро на начало выгрузки. Команда ладьи выстроилась в цепочку, передавая из рук в руки моржовые клыки и связки шкурок. Судя по количеству привезённого товара, дела у Пахома пошли в гору. В Новгороде, после смерти Ганса и Григория Фёдоровича, оставшиеся в живых члены концессии выкупили все доли привезённого товара, снарядили морской корабль и отправились в далёкую Англию, искать торговой удачи.

— Пахом Ильич, может, перезимуешь у меня, людям твоим место найдётся, да и работа есть. — Упускать отряд новгородцев очень не хотелось.

— А как же, Лексей. Конечно, останемся, вижу, помощь тебе нужна. Десяти дней не пройдёт, как назад воротимся. Захар Пафнутьевич, товарищ мой, в Смоленске дожидается. В Новгород санным поездом товар повезёт, ты помнишь его, я тебе рассказывал, как от ливонцев вместе с ним отбивались. — Ильич широко улыбнулся, хлопнул меня по плечу, вспоминая недавнее приключение.

— Вот и славненько, — посвящать в тайну военной кампании компаньона пока было рано, а вот намекнуть, вполне, — а то тут дела серьёзные намечаются, люди нужны как никогда.

Как только трюм ладьи опустел, стали спешно загружать остатки продовольствия для ополченцев и ткани для Нюры. Нанесли столько, что свободного места на палубе не стало. Кормчий пошурудил в реке рукой и только по ему одному понятной примете, заявил:

— Пора, к завтрашнему закату река замёрзнет, надо спешить.

Корабельщики спешно занимали свои места, вёсла ударили в воду, взметая тонкие льдинки в воздух, наполовину загруженная ладья рвалась к Смоленску, стараясь избежать ледового плена.

Монгольский бо в третий раз бросил священные кости, пытаясь понять их предназначение. Кость, обозначающая Белый лусут, постоянно соприкасалась острым краем с костью Дыбджита. Какая-нибудь шулма не обратила бы на это внимания, но старик помнил те времена, когда озера Хабсугул ещё не было, и очень трепетно относился к знаменьям, касающимся водных духов. Он очень любил, когда за его спиной рассказывали предание, в котором шаман похитил дочь Чингисхана, когда она выходила замуж. Спасаясь от преследователей, бо превратился в каменный столб. Похищенная невеста обернулась горой, которая была похожа на высоко торчащие груди. Из них забили два источника, наполнившие водой глубокую впадину. Так образовалось священное озеро.

— Надо сделать подношение саддыку леса, что-то мне не нравится гадание. — Пробурчал под нос шаман.

Он выполз из промёрзшей юрты, и, опираясь на палку, побрёл собирать камни. Пирамидку обо пришлось складывать у одинокого дерева, а как же иначе? Положишь камни просто в степи, и дух леса не поймёт, что просили о помощи именно его.

— Великий Цаган Эбугун, помоги защитить воинов внука Чингисхана от Белого лусута. — Пропел бо возле пирамидки, повязывая голубой шелковый шарф хадак вокруг ствола дерева.

Усевшись на землю, старик достал из-за пазухи сделанную из берцовой кости восемнадцатилетней девушки дудку, погладил инструмент и стал наигрывать старинную степную мелодию. Но, то ли узел вышел неудачным, то ли сильный порыв ветра помешал жертвоприношению. Шарф соскользнул, подобно извивающейся змее прошелестел по земле и улетел в сторону ручья.

— Проклятые чуткуры, это они помешали мне, — прошипел беззубым ртом шаман.

Ветер поднялся ещё крепче и задул, закрутился смерчем так сильно, что нестройная пирамидка зашаталась и развалилась. Могучий хан Хормусто — владыка неба, вовсе отказался от подношений старика.

«Горе, поход ждёт горе. Урусутам будет помогать их прародитель», — пронеслось в голове бо.

Шаман резво, как раньше в молодости вскочил на ноги и побежал к своей юрте. Стылый ветер дул в лицо, задувал под одежду, в итоге даже сорвал лисью шапку с его головы. Старика ничто не могло остановить, в этом порыве он выкладывался полностью, страх перед грядущим гнал его вперёд, словно позади горела степь. Монгол споткнулся прямо у юрты и рухнул грудью на оставленный рабыней казанок, старые кости не выдержали и надломились, кровь хлынула горлом. Шаман, чей род вёлся от китайской наложницы Кабул — хана, издыхал возле своего дома, так и не донеся важного известия до своего нойона. Пуская кровавые пузыри, он пытался позвать на помощь но никто не пришёл. Где-то в степи одиноко завыл волк, а самка оленя, повредив ногу, спасаясь от хищника, пытаясь переплыть реку — тонула. Согласно преданию, монголы происходили от пары тотемных животных: серого волка Борте Чино и самки оленя Коа — Марал. Гадание завершилось.

Ладья с новгородским купцом успела дойти до Смоленска на одном слове Божьем. Утром следующего дня, когда встретились два товарища: Пахом Ильич и Захар Пафнутьевич; по льду реки можно было уже гулять. На лёд, правда, никто ни выходил, но смельчаки, рано или поздно всё равно найдутся, кое-кто из них, наверняка провалится, так повторяется из года в год. Что толкает людей проверить крепость ледового панциря? Безудержная смелость или всемогущее русское авось — проще ответить, кто сотворил мир.

— Санный поезд пойдёт через двенадцать дней, тридцать возков. — Сообщил Захар Пафнутьевич, прикусывая нижнюю губу, заметно волнуясь.

— А нам место будет? — Уточнил Ильич, переживая за наличие свободных санок.

— Пахом Ильич, нам саней не хватило, слишком много непроданного товара скопилось в городе, вот и решили к немцам везти. — Захар развёл руками, санный караван составлялся за две недели до приезда Ильича, то, что позволили присоединиться, уже удача.

— Хоть на пёсиках езжай, так и запрячь не во что, твою… итить. — Пахом выразился немного непристойно, перекрестился, попросив прощение за свой язык у сил свыше.

— Что-нибудь придумаем, друг мой, нам не впервой. — Обнадёжил товарища Пафнутьевич.

К сожалению купцов, ничего путного придумать не смогли. Через четыре дня Пахом вроде как упросил в долг до конца седмицы несколько саней с возничими на одну поездку, посулив в качестве премиальной оплаты взять все расходы на прокорм. Но вопрос был ещё не до конца решённым. Владелец саней сам хотел отправлять свой товар, и всё находилось в стадии переговоров. Учитывая это стали искать тягловых лошадей. Евстафий, на пару с рыжим коробейником, раздобыли шесть штук у общины смердов под Дросакском, невдалеке от Смоленска. Принимая во внимание, что содержать скотину зимой дорого, староста деревеньки согласился, но в залог потребовал полную стоимость коников. Деваться было некуда, пришлось отсыпать серебро, клятвенно пообещав вернуть четвероногих помощников с первой оказией. Об этом мне и сообщил Пахом по рации, установленной на зимний период в лавке, которая помимо второго этажа теперь обзавелась флюгером.

— Сани Фрол сделает, не волнуйтесь, Пахом Ильич, санки будут загляденье. — Это всё, что я успел сказать, аккумулятор в рации Новгородца полностью разрядился.

Фрол с артелью решили перезимовать в крепости, зимой никто не строит, а так, хоть работа будет. Артельщики навещали семьи в столице поочерёдно, пока курсировала лодка Якова. В зимнее время была задумка воспользоваться катамараном с полозьями, но пока лёд не окреп, потренироваться возможности не было. К тому же необходим сильный ветер, так что дальше мечты дело не пошло. Зато хорошо получилось с обещанным. Зимние санки делались целиком из дерева, две крепких жердины вымачивали в воде, чтобы закруглить оконечность на восемьдесят градусов. Между ними, на расстоянии шестидесяти сантиметров крепили две поперечины — вязки, к ним приделывали четыре стойки и натягивали верёвку, вроде, как бортик. На эту конструкцию и грузили товар, возничий мог ехать на санях, либо идти рядом. Более одного человека, на грузовые санки сажать было нельзя. Моя же задумка заключалась в том, что бы сделать универсальные санки, на которых можно было поместить груз и людей. Гланое рассчитать возможность лошадки тянуть девятиаршинную конструкцию. Грузоподъёмность саней зависит от прочности соединения копыла и вяза, а это легче всего достигнуть за счет уменьшения высоты копыла. Если копыл сделать пошире, то и груза можно положить больше. В итоге были изготовлены стальные полозья, каркас смастерили из лёгких пород древесины, а графитовая смазка позволяла улучшить скольжение и тем самым давала возможность принять дополнительного члена экипажа. При установке стальных дуг можно было натянуть брезентовый тент, защищающий от непогоды. Трое санок были грузовыми, а четвёртые сугубо пассажирскими, в которых так же запрягали двойку лошадей. Небольшие листы фанеры с помощью болтов крепились к каркасу, образуя домик на полозьях для шести человек. В последних санках установили печку — буржуйку. Она стояла в передней части, прямо за спиной возничего, отделённая от купе внутренней перегородкой, обшитой огнеупорным фетром. А дальше начались улучшения, в которых никогда не бывает конца. Минеральной ватой утеплили всю конструкцию, по бокам врезали большие стёкла, отчего внутри появилась возможность в светлое время суток читать газету. Сидения поставили автомобильные, их можно было разложить и использовать для сна. При желании в специальные отверстия можно было вставить стальные оси с подшипниками, на которые устанавливались колёса. Конструкцию обозвали «Руссо — Балт», о чём свидетельствовала надпись сзади возка. Это был мой подарок Пахому Ильичу, который неоднократно намекал мне, о желании приобрести крытый возок. Купец прибыл как раз к презентации. Восторгов не было предела, в «Руссо — Балте» посидели все обитатели крепости, некоторые по нескольку раз. А потом начались предложения. Поставить внутри патефон и ездить на Фёдоровский ручей, семью катать — это только одна из множества идей, высказанных Пахомом за время его сиденья. Так что за право сопровождать возок в Новгород, чуть до драки не дошло. Пятнадцать человек из команды ладьи оставались в крепости для усиления малочисленного гарнизона. Два охранника Пахома отправлялись назад в Новгород, сопровождать груз. Сам же Ильич, несмотря на желание не расставаться с подарком, остался со мной.

Погода приносила всё новые сюрпризы, не успела замёрзнуть река, как грянула оттепель. Лёд ещё оставался, но уже были явно видны плеши, особенно в тех местах, где мы воротом бурили лёд, пытаясь определить его толщину. Река стала опасна для путешествий, и если человек мог свободно пройтись по ней, всадник с опаской, то гружёные сани уже не рискнули бы. Днём стояла устойчивая плюсовая погода, по ночам же были заморозки, до двух градусов. Подобные климатические истории встречаются раз в пятьдесят лет, и лишь немногие старожилы могут вспомнить, что когда-то, в далёкие времена, когда рыба сама запрыгивала в лодку, была такая же погода.

Рано утром мирная жизнь подошла к концу. Едва канониры Пахома Ильича закончили с пристрелкой катапульты и собрали в корзину выпущенные маленькие, размером с теннисный мячик чугунные шарики, как прискакал Савелий. Едва соскочив с коня, он сообщил о том, что посланный в Немикоры обоз за сеном перехватил пятерых кочевников. Вели ли те разведку местности или были фуражирами уже не выяснить. Напали на литвин нагло, приняв их за крестьян, за что и поплатились. На войне не всё удаётся сделать так, как запланировано. Сначала плетьми, а потом, угрожая копьями, подводы с сеном попытались завернуть на север и когда все всадники оказались достаточно близко, завязался короткий бой. В результате отряд сотника пополнился трофейными лошадьми.

— С почином, Савелий. Как же они умудрились, шестеро пеших против пяти верховых? Жаркая была рукопашная?

— Не без этого. Особенно когда их переняли внезапно. Но, обошлось. Литвины с ножами и топорами чудеса вытворяют. С десяти саженей на убой. Витовт, правда, сулицей последнего сразил, иначе ушёл бы гад. Только это не всё. В седельных торбах у них почти не было ничего съестного, немного вяленого мяса, по паре кусочков на каждого.

— Значит, недалеко есть место, где они кормятся, и времени почти не осталось. Думаю пора объявить общий сбор и рассылать секреты по округе.

Ещё в начале осени, на предполагаемом маршруте следования кочевников, в двадцати пяти верстах от Смоленска на возвышенностях мы установили дозорные вышки, и специально обученное подразделение бойцов должно было занять свое место.

— Уже Алексий, уже собираются люди, сразу гонца послал.

Умничка сотник! Моментально сообразил, что к чему. Попрощавшись, Савелий вскочил в седло и спустя минуту скрылся за поворотом излучины. Мне оставалось ждать известий и контролировать свой участок. Для этой цели в трёх верстах по реке стоял замаскированный секрет из двух добровольцев отряда Васьки Щуки. Пограничники, увидев приближающегося противника, должны были нажать кнопку тревоги, прикреплённую на дереве и со всех ног спешить в крепость, используя короткие лыжи. Снегоступы на Руси знали, так что даже обучать не пришлось. На следующий день мы получили сигнал. От нажатия сработал механизм зажигания и по трубе, вверх устремился оранжевый дым.

«Братья славяне, лютый враг пришёл на нашу землю. Плач матерей наших уже доносится до земли Смоленской, вдовы и сироты воют от горя, которое несут проклятые кочевники. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах монгольскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы — православные. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Кто, как ни мы, должны оборонить землю Русскую, завещанную отцами и дедами. Наше дело правое и нет во всём мире силы, способной сломить Русский дух. Враг будет разбит! Победа будет за нами!».

Текст, который я прочитал по памяти перед собранными у ворот людьми, был записан заранее, нечто подобное произнесёт и Савелий, когда будет построено ополчение. То, что многое было взято из письма Сергия, написанного в сорок первом году двадцатого столетия, было очень актуально и в это время. Люди воодушевились, кто-то отправился в часовню, кто-то стал проверять амуницию. Я же с Ратибором, Велимиром и Лосем отправился вниз по реке натягивать заранее припрятанный стальной трос. Это была первая линия обороны, которая должна была придержать атакующих, согласно нашего плана ведения боя. Пахом Ильич с частью своей команды в это время буравил лёд рядом с крепостью, по четыре отверстия на квадратный метр. За ночь, дырки покроются корочкой льда, но не зарастут полностью, это был второй сюрприз, приготовленный для монгольской конницы. То, что ожидало захватчиков далее, было ещё страшнее. Ночью пошёл снег, скрывая все следы нашей деятельности. Можно было даже не красить шипы белой краской, пятисантиметровый слой рыхлого снега спрятал звёздочки так надёжно, что даже ставившие их с трудом могли разглядеть свой посев. На рассвете я запустил воздушного разведчика, дабы всё посмотреть своими глазами. И тут случилось непредвиденное. Орда кочевников стала лагерем на поляне, в точности как было записано в дневнике, как раз где я надумывал со следующего года разместить сенокосные угодья, но их было настолько много, что у меня возникли сомнения в успешном завершении плана. Интересно, крупный отряд в понимании дяди это сколько? По здешним меркам три сотни уже армия, а там скопилось гораздо больше. Вся поляна и кромка берега заполнена людьми, лошадьми, повозками, немногочисленными юртами и огромным количеством костров.

Командир кочевников носил гордое имя своего деда — Шоно. Много лет назад, возле большого озера, края которого не обозреть даже орлу в небе, пришлый из-за гор юноша с голубыми, как сама вода глазами сумел одолеть волка голыми руками. За что и был прозван местными по имени павшего зверя. Дед хорошо воевал, был отважен и смел. Его боевого топора враги боялись больше чем оружия всего войска, которым командовал предок, так и не научившийся, по мнению местных, скакать на лошади. Если бы Шоно знал, что спустя много лет его внук придёт покорять землю его предков, то разорвал бы младенца своего сына, как когда-то пасть того волка, напавшего на прекрасную девушку. Сегодня он отдыхал. Многодневный переход ослабил лошадей и людей. По — хорошему, он бы простоял всю неделю, но только в степи, а не в этих дремучих лесах. Хотя, находясь рядом с деревьями, где-то глубоко в душе, он чувствовал странное тепло, приносящее ему спокойствие и умиротворение. Может по этому, его нукеры и поставили белую юрту рядом с огромным дубом, величественно возвышающимся в полном одиночестве над поляной.

— Арбан Тургэна идёт вперёд, скачите пока солнце не встанет в зените, потом поворачивайте обратно. — Скомандовал сотник Батасухэ, сын Шоно.

Тургэн взмахнул плетью над головой, показывая своим людям, что надо вновь подниматься в сёдла и указал направление, куда следует двигаться. Кочевники с визгом рванули в сторону реки, отпустив поводья запасных лошадей. Разведка в бой не вступает, её задача только обнаружить противника и быстро доложить. Поэтому в десятке Тургэна может и не храбрые рубаки — богатуры, зато все отличные наездники, способные на скаку пролезать под брюхом своего низкорослого коня. Десятник гнал лошадь только до поворота реки, показывая резвость исполнения приказа своего нойона, как только лагерь скрылся из виду, отряд разведчиков перешёл на рысь, лошади, отчего-то боялись реки, но понукаемые наездниками упорно шли вперёд. Не прошло и получаса, как головной разведчик остановился, точнее, стала его кобыла. Почуяв неладное, мохнатое создание водило головой, по сторонам, недовольно фыркая. Вдруг из-под копыт лошади заструился молочно — белый дым.

Тук, тук, тук…

Стук затвора слился с шелчком арбалетной тетивы. Болт, выпущенный Ратибором, угодил Тургэну прямо в локоть, раздробил кость и, выскочив наружу, пришпилил руку к телу. Если бы не толстый кожаный доспех, то короткая стрела пронзила бы и лёгкое, а так только уткнулась в ребро.

— Ааа… — завопил от боли раненый.

Десятник пригнулся к гриве своего коня и помчался назад, спасая свою шкуру. Из всего отряда в живых остался только он один. Невидимый противник в мгновенье перебил всех его людей. Воины падали с лошадей, как трава под острой косой. Тургэн видел ужас смерти, не впервой ему было наблюдать, как разлетаются головы, обрызгивая снег кровавыми ошмётками, но это были в основном враги, а тут, пали твои друзья, с которыми ещё вчера пил кумыс и делил белокожую полонянку. Убегающему кочевнику стало страшно.

— Прекрасный выстрел, Ратибор, как раз то, что надо, — похвалил старого бойца.

Понятно, что опытный воин с пятнадцати метров не промажет, но похвалить лишний раз, язык не отсохнет. Рязанец соскочил с замаскированного поста на дереве, пожал плечами, мол, что тут такого? Надо было только ранить — значит, сделаем. Теперь оставалось быстро отловить лошадей, сколько удастся и перевезти трупы к следующей засаде, так, что бы они находились за натянутым тросом. Велимир и Лось уже выскочили на лёд, пытаясь поймать заводных, а осёдланные лошади убитых кочевников не отходили от павших своих седоков, и это сэкономило нам время.

Желтолицый врач — китаец осматривал рану Тургэна одним глазом, ему уже было понятно, что руку не спасти. Да и не это его волновало. Мысли крутились в совершенно ином от медицины направлении — оружие, которым был ранен десятник, точнее великолепный стальной наконечник. Такого качественного железа не делали даже у него дома, не то, что у вонючих кочевников.

— Что с ним? — Спросил Батасухэ.

Лекарь только повёл головой из стороны в сторону. Десятник не знатный нойон, тратить ценные мази, что бы лечить раненого китаец не собирался. Участь Тургэна была предрешена.

— Останови ему кровь, пусть покажет, где на них напали. Бургэд, с тобой половина джагуна, проверь там всё, постарайся взять одного живьём, желательно командира, надо будет допросить пленного.

Батасухэ пошёл докладывать тысяцкому, что разведка попала в засаду. Большая белая юрта отца стояла почти в центре поляны, она была такая единственная во всём лагере, остальные воины просто утаптывали снег и стелили на бычью шкуру войлок. Лишь несколько нойонов ещё имели крышу над головой. Кое — где уже стали разводить костры и к огню потянулись воины с камнями. Раскалённый булыжник нагреет воду в кожаной торбе и тогда можно будет напоить коня. Иначе в этих суровых местах нельзя, даже неприхотливая степная лошадь может заболеть и мудрый отец не зря отдал такой приказ. Батасухэ пришлось буквально продираться через толпу, пока расторопный десятник охраны чуть ли не плетью прокладывал путь. Места для стоянки катастрофически мало. Привыкшим к степным просторам кочевникам было явно не уютно, с двух сторон непроходимый лес и лишь узкая просека в виде оврага, углубляется на север. Именно оттуда несли хворост и там же валили небольшие деревца для костров. Правда просека, по которой с трудом могли проехать два всадника рядом, стала расширяться. Сотника пропустили без разговоров. Сын пришёл навестить отца.

— Отец, разведка, посланная по реке, попала в засаду, уцелел лишь Тургэн. Он говорит, что видел духов реки. — Батасухэ стоял в тёмной юрте, где в центре только начинал разгораться огонь. Пока что было больше дыма, чем пламени и тепла.

— Тебе надо подсказать, что делать в таких случаях? — Шоно привстал с мягкого самаркандского ковра, достал пергамент с картой пути, дождался, пока огонь осветит юрту и, подозвал к себе сына.

— Я уже послал половину своих воинов проверить место, где было совершено нападение. Думаю, мы не успеем испить бурдюка кумыса, как приведут лесовика, осмелившегося напасть на твою орду.

— Мне плевать на эти мелкие стычки, на днях мы должны выйти к крупному городу и подготовить обоз, для воинов Драгоценнейшего камня.

Сотник подошёл к отцу и уставился на пергамент. Батасухэ не разбирался в картах, но сделал вид, что всё для него яснее ясного.

— Где мы находимся, отец? И почему мы не пошли более коротким путём по льду большой реки?

Тысяцкий указал на юрту, нарисованную на пергаменте.

— Мы южнее этого города, где-то здесь. Что находится возле большой реки, я знаю, а возле этой — нет. Ступай к своим воинам сынок, и впредь научись беречь своих людей. — Шоно приблизился к сыну вплотную и сказал почти в ухо сотнику. — Надо было послать Этей — Темира, он не нашего рода, пусть гибнут его воины. Ты меня понял?

Трофейных лошадок мы оставили на льду, в ста шагах от натянутого тороса, чтобы коники не скучали, прямо в снег насыпали овёс. И теперь мохнатые четвероногие бродили, жадно выискивая вкусные зёрнышки. Как и в прошлую засаду, я установил самодельные сигнальные дымовые мины, так напугавшие разведку противника. Едва Лось успел рассыпать корм, как мы услышали топот множества коней.

— Быстрее в лес, бросай нафиг мешок! — Прокричал я воину.

Рязанец и сам понимал, что надо торопиться, однако мешок не выбросил, левой рукой подхватил лежащий на снегу щит, который использовался как волокуша, и прыснул в нашу сторону. По дороге, к сожалению, перекрестил лыжи и упал на бок, кое-как встал на четвереньки и в итоге, еле успел скрыться за деревьями до появления кочевников. Всё же недостаточно мы тренировались в ходьбе на лыжах. Одно дело, когда ты помогаешь себе палками или копьём и идёшь по проложенной лыжне; и совсем другое дело, когда приходиться пробираться по девственному снегу.

Полусотня выскочила к месту недавней засады. Пятеро степняков из первого десятка продвинулись немного вперёд, остальные столпились у покрасневшего от крови снега. Бургэд не поленился и облазил место, где была устроена засада.

— Их было всего четверо, они убили девятерых и ранили одного, а вы даже не успели достать стрелу из колчана?

— Я, мы, у нас… их было больше. Им помогали духи. — Оправдывался Тургэн, шевеля синими губами.

Разведчики попавшие в засаду вызывали сочувствие, всякое бывает. Но, что б дать противнику так поиздеваться над собой, когда соотношение сил далеко не в пользу победивших?

— Трусу смерть! — Выпалил Бургэд.

Тургэна свалили с лошади, короткий писк и сухой хруст шейных позвонков раздался на реке. Последний из десятка разведчиков умер на том же месте, где и его люди.

— Оружие к бою. Твой десяток — прикрываете правый фланг, ты — левый. Стрел не жалеть, лучше подстрелить белку, чем подохнуть как этот. — Бургэд показал плёткой в сторону мёртвого разведчика.

Кочевники засуетились и вскоре растянулись на всю ширину реки. Не прошло и десяти минут, как вдалеке показались мирно пасущиеся на льду лошади перебитого десятка.

— Вперёд, смотреть по сторонам! — Отдал команду полусотник.

Шли бы шагом или по глубокому снегу, может быть, и не случилось бы такой трагедии в первую минуту боя. Но когда лес окружает с двух сторон, и постоянно ожидаешь засады то слева, то справа, как-то забывается, что впереди может прятаться смерть. Трос, способный выдержать груз в четыре тонны не подвёл. Около пятнадцати человек одновременно вылетели из сёдел. Те, кто повыше, смогли через некоторое время подняться, семеро так и остались лежать на льду с изувеченным горлом.

— Велимир, пора, — тихо сказал я.

Дружинник выбил стопор противовеса. Девятнадцатипудовый ящик, набитый песком стремительно полетел вниз. Хитрая система блоков закрутилась, ловушка захлопнулась, а потом полетели болты.

— Отходим! — Прокричал Бургэд.

Да не тут-то было. Второй трос, выпрыгнув из снега, отрезал путь к отступлению. Полусотник выхватил кривой меч, вращая головой в поисках врага, лошадь уже разворачивалась, но слишком медленно. Копыта коников скользили. Лучники пускали стрелы по обе стороны реки, в надежде подстрелить хоть кого-нибудь. Им и в голову прийти не могло, что противник прячется в белых маскхалатах прямо перед их носом, надёжно прикрытый стволами деревьев и крепким доспехом. То, что никогда не получилось бы с пехотинцами, в бою с кавалерией действовало безотказно. Задний трос находился на уровне шеи лошади, на скользком льду невозможно разогнаться с места и перепрыгнуть препятствие. Слезть же с седла и попытаться протолкнуть скакуна под натянутым тросом, всадникам, которые и ходить учатся, наверное, позже, чем управлять лошадью — было противоестественно. Единственным шансом, изменить ход боя у кочевников, было немедленное спешивание и атака в сторону леса. Но команду отдать было некому. «Тургэн был прав, у него даже не было возможности натянуть свой лук». — Пронеслось в голове полусотника. Бургэд хотел было дать команду атаковать лес с левой стороны, откуда, как ему показалось, прилетали маленькие стрелы, но не успел. Арбалетный болт вонзился прямо под ухом кочевника. Бронзовый наушник не спас, острая сталь прошила его словно бумагу. А дальше началось избиение. Крупная дробь, вылетавшая из трёх десятков трубок с промежутком в секунду, словно серпом срезала наездников вместе с лошадьми. Многоствольное орудие, заряженное картечью и применённое по плотной группе — страшная штука. От растянувшегося на полминуты залпа в живых остались единицы, но и им не дали шанса на спасение.

Велимир добивал раненых, холоднокровно, с методичностью мясника. И не просто добивал, а срубал головы. Точно так, как когда-то несколько лет назад, в горящей Рязани, срубили голову его раненому побратиму. Убитых было не так много, как могло показаться с первого взгляда, посему иногда приходилось проявлять сноровку, спеша за отползающим врагом. Кто-то пытался оказать сопротивление, кто-то спрятаться, но всех постигла одна участь. Пятьдесят голов сложили в пирамиду — это был вызов. Бой будет до смерти, никакой пощады. Наскоро обшарив тела поверженного противника и побросав всё оружие в заранее приготовленную яму, мы свалили трупы в лесу, в противоположной стороне от нашей засады. Потом все вместе замаскировали картечницу в капонире и разделились. Дружинники уводили пойманных лошадей в сторону крепости, на радость нашему цыгану, а я с Ратибором прикрывал отход.

Мы шли по льду, когда вдруг, старый воин резко развернулся на лыжах и выставил перед собой копьё. В тридцати шагах от натянутого троса стоял конь с всадником, который целился в нас из лука. Честно признаюсь, даже не услышал стука копыт. Только как ухнул от неожиданности старый воин, оседая на лёд со стрелой в груди.

— Ух! Добрая бронь, а я не верил, — проговорил Ратибор.

Кочевник улепётывал, нещадно стегая коня, прижавшись к его шее. Прикрыли отход, называется. От злости за свою беспечность я расстрелял всадника вместе с лошадью, нажимая на спусковой крючок до тех пор, пока не закончился магазин.

— Ты как? — Спросил у сидевшего на снегу Ратибора.

— Всё хорошо Алексий, жить буду, — старый воин выдернул древко из жилета, оставив наконечник внутри, — ловко степняк меня. Да только на всякого ловкача…

Пахом Ильич уже заканчивал выставлять ровные ряды деревянных кукол. Четыре линии странных воинов перегораживали всю реку, как раз возле нашей крепости. Но это было не всё. Перед строем и на флангах застыли вмёрзшие в лёд заострённые колья.

— Чудны дела твои Господи. Это ж надо такое удумать, ну прям как живые. — Ильич перекрестился, поправил флажок на деревяшке, прибитой гвоздями к спине крайней куклы.

— Идут! Наши идут, Пахом Ильич. Лошадей целый табун. — Прокричал часовой с вышки.

— Итить… Кирьян, живо к ним дуй, проход меж шипов укажи, да и место где лёд цельный, а то провалятся, суши их потом.

Флажок снова оторвался, и повис, как и раньше, купец бросил взгляд на творение своих рук, сплюнул и побежал догонять Кирьяна, пытаясь не распластаться на льду. Пахом всматривался в лица и в уме уже несколько раз пересчитал всех диверсантов, ушедших со мной рано утром. Все живы, никто не ранен, зато добра приволокли, аж завидно немного стало.

— Пахом Ильич, подсоби, очень прошу. Надо лошадок в крепость загнать. — Сказал, поравнявшись с Новгородцем.

— Это мы счас, не беспокойся Лексей. Эй, Сёма, — Ильич крикнул в сторону крепости, — зови всех, да ворота поширше раскрой.

Звать никого не надо было, едва створки распахнулись, как раздался очень приятный звук свирели, с какой-то невероятной частотой. Дудочка играла негромко, но звуковые волны пробирали, до кости. Лошадки остановились, и как пьяные, покачиваясь, гуськом одна за другой направились в сторону звука. Вот и не верь потом в сказки, о Нильсе и крысах, добровольно сиганувших в озеро. Новгородская команда замерла от увиденного чуда.

— Так вот как они коней крадут. — Кирьян попробовал почесать затылок, но в каске с бармицей это было делать неудобно.

Цыган стоял у ворот, в ватнике и в красных сапогах, с улыбкой безумца закатив глаза к небу, наигрывал мелодию, а коники, словно сонные мухи шли к нему. Играющий сделал шажок назад, затем другой, и так добрёл до конюшни. Когда мы все зашли в крепость, конюх в первый раз попросил о помощи в своём ремесле.

— Хозяин, грай пить хотят. Очень устали. Один не успею, надо спешить. Иначе заболеют, умрут.

Мы принялись сбрасывать сёдла, безжалостно срезая ремни и таскать воду в поилку для коней, то, что водица была ледяная, лошади не замечали. Цыган периодически подсыпал щепотку соли, отводил в сторону напившихся и подводил новых. Толкучки возле корыта с водой не было, и за каких-то полчаса конюх напоил всех лошадей.

— Джинэса карик тэ джяс? — Цыган проговорил в ухо чёрному жеребцу, видимо самому главному среди коней.

Коник отрицательно замотал головой, после этого цыган погладил его по шее, достал из висевшей на груди сумки припрятанный кусок хлеба, скормил, и, схватив его за гриву — повёл в сторону лесных ворот, не забывая вести беседу со своим новым другом. Табун покорно поплёлся за вожаком.

Прошло достаточно времени чтобы допить бурдюк, а известий от полусотни не было. Батасухэ так и не притронулся к кумысу, пора было снова идти на доклад к отцу, как полог юрты отвернулся и внутрь просунулась голова.

— Великий Шоно приказал срочно явиться к нему! — Телохранитель тысяцкого громко повторил приказ своего господина.

«Что я ему скажу? Послал отряд воинов своего кочевья и до сих пор даже гонец не явился, не говоря об удачно пленённом командире лесовиков». — Размышлял нойон. Уже по дороге к юрте, Батасухэ приказал первому попавшемуся на глаза воину отправляться вслед за полусотней и узнать что происходит. Переступив порог, сотник уселся после приглашения напротив Шоно, уткнувшись взглядом в огонь.

— Отец, у меня плохое предчувствие. Мои люди не вернулись.

Тысяцкий уже понял, что полусотни давно нет в живых, но лишать сына надежды не стал. Подкинул смолистое полено в костёр, пошурудил в углях длинным кинжалом и, наколов кусок запёкшегося мяса, подул на него: — Ты послал кого-нибудь, проверить, что случилось?

— Да Великий, я послал нукера, как раз, перед тем, как идти к тебе. — Батасухэ склонил голову, ожидая ответа.

— Готовься к битве, сынок. Эти загадки начинают меня беспокоить. — Шоно прожевал мясо, привстал, проводил сына до полога своей юрты и щёлкнул пальцами, подзывая караульного.

Через пару минут, бывший купец — шпион Сэргэлэн, переодетый в тулуп русского смерда, с одним ножом скакал по реке. Достигнув места, где валялся труп Тургэна, лазутчик спешился. Дальше он пойдёт пешком, вдоль реки, пробираясь через густой лес по странной колее оставленной в снегу. Первое, с чем столкнулся кочевник, это была сваленная в беспорядке груда обезглавленных тел. А спустя какое-то время отыскались и головы. На месте недавнего боя снег вокруг был красен от крови, в стволах деревьев торчало множество стрел, но одного атрибута сражения заметно не было, он не увидел ни одного намёка на раненого или убитого противника.

— С кем же они сражались? Возле деревьев должно быть полно следов, но снег даже не тронут, только эта проклятая колея. — Холодок пробежал по телу Сэргэлэна. — Они сражались с невидимками. О великий Хормусто, дай мне смелости идти дальше.

Сэргэлэн вернулся к полудню, с перевязанной ногой. Уже на обратном пути, спеша к лошади, опытный лазутчик не заметил ловушки, припорошенной снегом. Деревянный колышек проткнул ступню насквозь. Приблизившись к тысяцкому, он рухнул на колени и, двигаясь на карачках, оказался в двух шагах от копыт коня командира.

— Триста пеших, наверное, дружина местного князя. — Сэргэлэн задрал голову и сделал попытку улыбнуться. — Все прекрасно вооружены, стоят в несколько рядов, не шевелясь, боятся тебя, о Непобедимый.

Шоно стал заметно нервничать. Перед рейдом ему пообещали, что ворота в город будут открыты, никакого сопротивления. А тут, в полутора переходе до Смоленска его поджидает целая княжья дружина. Русичи отважны и храбры, в открытом бою один стоил троих кочевников. Силы практически равны, если бы у руссов была конница. Но раз её нет, тогда грозный отряд станет лёгкой добычей его стрелков.

— Что ещё видел?

— За дружиной стоит маленькая крепость. Ближе приблизиться не удалось, снега по пояс. И ещё, на середине реки оставлен знак, — лазутчик повернул лицо в сторону Батасухэ, который находился по правую руку от отца, — головы твоих воинов.

— Головы? — Проревел сотник.

— Заткнись. — Прервал недовольство своего сына Шоно.

В памяти тысяцкого всплыл рассказ отца, который восхищаясь своим родителем, поведал историю, как основатель рода, мстя соседнему кочевью, за подлый набег вырезал всех мужчин, сложив отрубленные головы на кургане, рядом с сожженными телами противника. Шоно стало не по себе.

— Этей — Темир! Ты поведёшь моих доблестных воинов в бой. Пока не закончатся стрелы, не смей приближаться к строю урусутов. Крепость не трогай, наша цель идти вперёд. — Шоно схватил за руку сына, и прошептал: — Батасухэ, останешься со мной.

Подбадривая себя, кочевники завизжали и потеряли с десяток человек, напоровшись на первый натянутый трос, конная лава его разорвала, не останавливаясь. С подобными вещами Этей — Темиру, что означало Прекрасный наездник, сталкиваться ещё не приходилось, но после второго троса, орда перешла на шаг, пустив вперёд пару всадников, размахивавших перед головами своих лошадей копьями, как опахалом. За поворотом реки конница остановилась, в трёхстах шагах лежали головы воинов из сотни надменного Батасухэ.

— Вперёд! Урусуты уже рядом. — Прокричал Этей — Темир, ни сколько не заботясь о пастухах, идущих впереди отряда.

Над рекой раздался оглушительный рёв, перекрывающий стоны и визги кочевников, которым не повезло оказаться под копытами лошадей своих товарищей. Стальной трос выполнил своё предназначение. О том, что монголы пошли вперёд, я уже знал. Удачно запущенный воздушный шарик сумел зафиксировать момент построения конницы. Лед, к сожалению пока держался. Не доходя до строя манекенов метров триста, передние ряды кочевников открыли стрельбу навесом, никакой карусели не было. Плотная масса пёрла напролом, осыпая лёд перед строем копейщиков стрелами со свистульками. До шипастых звёздочек оставалось не более ста шагов. Сейчас многое зависело от смекалки командира монгол. Если пойдут вперёд всем скопом, то всё получится. Будут атаковать волнами, малыми отрядами — задумка провалится. С караульной вышки поле боя было хорошо видно, с собой десять снаряжённых магазинов и запасная сумка с патронами россыпью. Пахом со своими новгородцами стоит у каменной стены, дружинники с арбалетами по периметру крепости.

Лава приближалась, вот уже первые стрелы с широкими наконечниками стали достигать ровного строя моих деревянных воинов. Впивались в их ростовые щиты, отскакивали от шлемов, иногда попадали и в корпус, но основная масса падал на лёд, превращая заледенелую поверхность реки в шкуру ежа. Я стал вести огонь одновременно с противником и за две минуты сменил уже четвёртый магазин, выбивая командиров, а может просто хорошо экипированных воинов. Действуя по принципу: шлем, панцирь, сабля — значит командир, нет шлема — простой воин. К сожалению, защиту на голове носили многие, такого разнообразия в доспехах, мне ещё не приходилось встречать. Некоторые лошади имели накидки, из переплетенной кожи, закрывающую грудь коня, многие воины вообще напоминали китайцев, из увиденных мною фильмов, с торчащими наплечниками и прошнурованной броне. Встречались и русские доспехи, не иначе как доставшиеся трофеи. Внезапно стрелы перестали сыпаться, и лава ощетинилась копьями. А ещё спустя мгновенье, конная масса ускорила ход и сразу же потеряла темп, создавая перед собой баррикаду из людских тел и туш животных.

Кони передового отряда рухнули на лёд, сбрасывая наездников. Ржание обезумевших от боли лошадей слилось с криками о помощи. Острые четырёхгранные шипы раскалывали копыта мохнатых лошадок. Некоторые попадали в лунки, отчего ноги моментально ломались. Наконец лёд треснул, не выдержав огромной массы в одном месте. Кочевники рвались вперёд, пытаясь таранным ударом опрокинуть строй, обходя возникшие препятствия и падали на лёд создавая новые. Две тысячи шипов, посеянных на всю ширину реки, собирали свою жатву смерти. Выставленные в авангарде пастухи полегли почти все, но оставалась ударная часть отряда кочевников.

— Пахомушка, стреляйте навесом в сторону реки, враг уже на шипах. — Прокричал вниз новгородцам.

По этой команде, чугунные шарики вылетели из крепости и понеслись к реке, в заранее пристрелянное место. Пятьдесят ядрышек, как орехи сбрасываемые воронами на асфальт, посыпались на степняков. Вот только орешки были с секретом. При ударе они разрывались, калеча всё вокруг. На фоне этих разрывов, выпущенные из большого башенного арбалета болты были не заметны. Они вонзились в лёд, пробивая тела насквозь. Но и это всё не было основным оружием. Многоствольные системы залпового огня из водопроводных труб размещались по берегам реки. По две с каждой стороны, они отработали по флангам с убийственной силой. Оставались ещё деревянные пушечки, нацеленные на лёд за пару метров до манекенов, но до них дело и не дошло, настолько всё перемешалось ещё на подходе. Команда Пахома Ильича крутила ворот катапульты, собираясь сделать повторный выстрел. Кульминация боя приближалась. Около ста семидесяти бронированных всадников преодолев все препоны, приближались к манекенам и почти моментально угодили под воду. Просверленный лёд, щедро удобренной солью не выдержал, река вскрылась по всей ширине, образуя водяную траншею в шесть метров шириной.

— Этей — Темир, воины гибнут, не сумев убить ни одного урусута. Это колдовство! Реку заволокло туманом! — Один из сотников со злостью обратился к новоявленному командиру.

Отступать было нельзя, Шоно просто казнит, узнав, что без результата потеряна почти половина его войска. Из шести сотен, навскидку остались не более трёх. Идти вперёд невозможно, лёд превратился в обломки, среди которых барахтаются уцелевшие кони. С флангов не обойти — густой лес. Но погубить остатки ещё хуже.

— Отходим, дух реки не хочет пропустить нас вперёд. — Ответил сотнику Этей — Темир, развернул коня, и, собираясь покинуть поле битвы, добавил: — Как можно вести бой, если нет возможности для манёвра? Мы нападём завтра. Бараунгар сохранён, а это главное.

Двести семьдесят всадников вернулись в свой лагерь. Со временем, к нему доковыляли около пятидесяти раненых. Шоно внимательно выслушал Этей — Темира, даже позволил угоститься тому кумысом, единожды перебив, не поняв, отчего раскололся лёд. Не поверив его словам, Шоно подошёл к реке и, тут же по его команде пара нукеров проломила топорами лунку, принеся предводителю кусок льда весьма незначительной, не более двух сложенных пальцев толщины. Такого каприза природы тысяцкий не ожидал. Казнь неудачливого командира откладывалась.

— Ты правильно поступил, что отвёл войска назад, — Шоно просверлил взглядом своих голубых глаз собеседника, — скольких урусутов ты убил?

— Ни одного, — Этей — Темиру даже стало стыдно, произнося горькую правду, — им помогали духи.

— Это хорошо, утром ты один доедешь до крепости и договоришься с князем урусутов, чтобы нас пропустили. — Шоно махнул рукой, показывая, что разговор окончен.

Когда сотник вышел из юрты, Батасухэ чуть ли не набросился на отца. Слова вырывались с каплями слюны, казалось, что каждое слово сопровождается плевком.

— Ты будишь вести переговоры с урусутами, после того, как они сложили головы моих воинов как груду камней?

— Успокойся, жаль, что тебе не досталось от матери хоть частичка её коварства. Как только Этей — Темир покинет стоянку, ты организуешь отправку раненых назад, и мы тронемся в путь по лесной дороге. Она вновь выведет нас к реке и к главному городу урусутов. Умный полководец всегда заботится о запасном плане. Пусть их князь караулит тут, мы пойдём в обход. Если реку нельзя перейти по мосту, то для этого существует брод. — Шоно похлопал по плечу своего сына. — Четыре сотни всадников хватит с головой, чтобы войти через открытые ворота города. До оговоренного срока, осталось пять дней. Мы успеваем.

Оставшийся день мы провели в полном напряжении, ожидая какого-нибудь подвоха. Я вновь запускал воздушный шар, высылал разведку и всё время беспокоился, что противник разгадает хитрость с деревянными манекенами. Однако со временем ощущение тревоги стало угасать. Итоги утреннего сражения были впечатляющими, не потерять ни одного человека, при этом разгромив почти полутысячную армию. То, что потери противника существенно меньше, я ещё не знал, но всё равно, чувство гордости переполняло меня.

— Надо будет поощрить людей, как думаешь, Пахом Ильич? — Спросил у компаньона сидя в доме.

— А за что награждать-то, Лексей? — Ильич с удивлением посмотрел на меня. — Каждый свой живот защищал, вот если б в честном бою кровь пролил, тогда да, можно и одарить.

— У меня дома, принято, после победы людей наградить, чтобы они знали, что заботятся о них и помнят. Что в этом плохого?

— Хм… по твоему разумению и хазарин, который врачевать должен, ни разу мха не доставши, тоже награду получит? Одаривать надо только отличившихся.

— Пахом Ильич, — сказал, вставая из-за стола, направляясь на первый этаж, — каждый отличился на своём месте, и раз результат достигнут, то значит, все действовали правильно. Ты, ночь не спал, дырки во льду сверлил, куклы ставил, цыган с дудкой, в пять минут лошадок в крепость завёл, а то, что хазарин никого не лечил, то — вообще здорово. Давай-ка, мы с тобой выпьем, отметим успех наш.

Ночью кочевники сожгли трупы недавних раненых. Осматривающий их врач китаец оказался бессилен. Рваные кусочки железа, застрявшие в телах воинов, были словно смазаны ядом. Это почти так, ведь частички одежды попадая в раны, непременно приводят к воспалению. Конечно, этого можно избежать, так как технология вынимания наконечников стрел была отработана, однако в стационарных условиях длилась подобная операция не меньше часа. В палатке же, при тусклом свете светильников кое-кто её пережил, но в основном, вплоть до восемнадцатого века любое серьёзное ранение фактически приравнивалось к смерти. Пин Янг тщательно собрал осколки и на рассвете, прокипятив их в бронзовом котелке, высыпал на снег, ожидая, пока остынут. Усевшись на войлок, лекарь стал собирать кусочки воедино. Затея вышла бесперспективной, но одно он понял: первоначальная форма была похожа на шар и тот, кто это сделал, намного превзошёл орудия убийства существующие ныне. Удовлетворившись своим открытием, Пин Янг поднялся с войлока, заметив, что один из сотников вновь направился в сторону крепости.

Этей — Темир выехал на лёд, перебирая в памяти все урусутские слова, которые он знал. Встал бы пораньше, и о переговорах можно было забыть, команда Пахома Ильича начала убирать куклы только с восходом солнца. Растерзанные трупы лошадей и кочевников ещё валялись на льду, многочисленные хищники не успевали переварить такого огромного количества мяса. Прибежавшая неизвестно откуда стая волков вообще заночевала возле крепости. На лапы встать не могли, настолько огромны были их животы.

«Шоно послал меня на верную смерть, урусуты часто убивают переговорщиков. Хотя, внешне я похож на многих из них, может, повезёт». — Думал про себя веснушчатый Этей — Темир, цепляя лисий хвост на древко копья, уперев наконечник в лёд.

Я оторвался от бинокля, похоже, к нам едет парламентёр. Понять его я-то смогу, а вот ответить…

— Пахом Ильич, ты речь степняков ведаешь? — Обратился к купцу, кто, как ни он может знать многие языки. Новгородец как-то рассказывал мне, что ездил на торг к булгарам.

— Немного могу, Лексей, а что? — Ильич стоял перед вышкой, намереваясь подняться.

— Да вот, кочевники переговорщика прислали, а как с этим мудаком общаться — ума не приложу.

Новгородец на последнюю фразу только улыбнулся. Парламентёра встретили вчетвером, помимо меня с Пахомом, в сопровождающие отправились Ратибор и Лось. Мы вышли со стороны леса, гулять по льду, который ещё не успел покрыться корочкой, было рискованно.

— Пахом Ильич, переведи этому му… сыну степей, что если он не слезет с лошади, то разговора вообще не будет. — Хоть коник и малорослый, но вести беседу надо на равных.

Кочевник ловко спрыгнул с коня, воткнул копьё возле себя и что-то проговорил. Из перевода стало понятно: — обиды нет, дайте пройти.

— Иди, никто не держит, только за причинённый ущерб, в виде поломанного льда сто пудов серебра.

Пахом немного смутился, но перевёл ответ.

— Серебро будет, после того, как пройдёт последний воин.

— Нет. После того как пройдёт первый, кстати, ты первый, так что тащи серебро. — Откровенно издеваясь, поведал кочевнику.

— Каждый воин, — Этей — Темир выдумывал на ходу, — будет нести дань, и складывать за крепостью.

— Хорошо, каждый принесёт, положит и отойдёт назад, откуда пришёл. — Ильич понял ход моих мыслей, и еле сдерживался от смеха.

— Зачем столько раз ходить взад — вперёд? Если мы договорились, то какая разница, каким образом ты получишь дань? — Сотник настолько увлёкся, что уже сам чуть не поверил, что серебро будет отдано.

— Пахом Ильич, по — моему, сто пудов мало, лёд попортили, всю рыбу распугали, от дел насущных нас оторвали. Переводи: двести пудов серебра, можно золотом до того, как солнце будет в зените; складывать здесь. — Достал саблю и прочертил на льду крестик. — Разговор окончен.

Кочевник забрался на лошадь, выдернул копьё, покачал головой и медленно отправился восвояси, можно было не спешить. Лошадка, чувствуя горечь хозяина, брела по льду, неторопливо перебирая ногами. Подъехав к тому месту, где он вчера напоролся на трос, сотник заметил, как что-то блеснуло на снегу. Свесившись с коня, он подхватил стальной обрывок и, крепко зажав его в руке, стал приближаться к деревьям. Любопытство подвело его к берегу реки. Пришлось спешиться и войти в лес. Решив, что в руках у него один из волосков духа, его охватил азарт.

«Какие вы странные урусуты, особенно одежда у этих в крепости, прямо как шкура зайца зимой. На что вы надеетесь»? — Думал про себя Этей — Темир, сделал неосторожный шаг и провалился в яму. Зажатый в руке трос не помог, слишком длинный был обрывок. Одно из кольев пробило шею, и степняк захлебнулся кровью.

За то время, пока Этей — Темир вёл пустые переговоры, кочевники успели проехать шесть вёрст по направлению к Смоленску. Разведка ушла по просеке ещё ночью, за час до восхода, а когда был сделан первый привал, Шоно уже знал, что выбрал правильное направление. Через день, первые пойманные смоляне подтвердили, что кочевники вышли к окрестностям города. К утру было решено отправить пару лазутчиков под видом купцов, они и подадут знак, что ворота открыты.

Приобщившись к тайне передачи слов на расстоянии, приказчик Пахома Ильича не покидал надолго лавку, боясь пропустить вызов. И как оказалось, не зря. Забыв, что надо проверять заряд батареи, Евстафий уже несколько дней безутешно ждал у моря погоды, а когда подошло время замены по регламенту, то рация внезапно ожила. Савелий ночевал в Смоленске, в своём доме, когда утром прибежал запыхавшийся коммерсант.

— Лексей побил степняков на реке, сотен пять утопил, не меньше.

Перевёл дух, и рассказал про засаду и бойню у крепости.

— Вывешивай на лавке сигнальный флаг — «общий сбор». С тыла ударим по врагу, пока Алексий их на реке держит.

— Уже не держит. Просекой к Смоленску пошли. Лексей сказал, что позавчера перехитрил их степняк, сбежал. Савелий, а можно мне с вами, сил сидеть в лавке, более нету. — Стал упрашивать сотника Евстафий.

— Ты что удумал? — Рязанец с упрёком посмотрел на приказчика. — А случись что, кто известит нас, о положении в крепости?

Понимая тщетность своих усилий присоединиться к войску, Евстафий пошёл поднимать флаг. По этому сигналу, любой ополченец должен был известить своего десятника, а тот, в свою очередь, собрать и вести свой отряд к Молоховским воротам. К полудню, более двухсот горожан слонялись возле постоялого двора, известного своей грибной харчевней, как раз напротив ворот. Ожидали гонца, который был послан к литвинам.

В это время два невзрачных человека в одеждах подобающих богатым купцам вели разговор. Одного из них, торговца лошадьми звали Байян и, хотя в основном говорил именно он, можно было понять, что в данном тандеме является подчинённым второму, известному в Смоленске поставщику крашеных тканей по имени Шираб. Старшинство это больше выражалось в мимике и жестах, чем в подчёркнуто уважительном отношении, принятом на Востоке. А всё из-за того, что не было у скотовода — коммерсанта бронзовой пластинки — пайзы, зашитой в левом сапоге, надпись на которой гласила: «Силою Вечного неба, имя хана да будет свято. Kтo не послушает, тoт должен быть yбит». Байян был более успешным в торговле, да и слово его на рынке весило куда больше, нежели Шираба, дела которого шли совсем не ахти; но встретились они не по вопросам коммерции, а по основному своему роду деятельности, где с умениями всё было с точностью наоборот. В принципе, это было не столь важно, так как в конце разговора эмоции выплеснулись наружу.

— Не нравятся мне эти горожане, Байян, — очищая палкой сапог от навоза, — что может заставить торчать в одном месте столько народу?

— Кто их поймёт? Шатаются без дела, ничего, скоро им всем найдётся достойное занятие.

— Ты сын блудливой верблюдицы, Байян. Перестал замечать мелочи, а может и не обращал никогда на них внимания. У каждого горожанина за плечами большой мешок. Весом в треть дана, не меньше. Рядом с ними прикрытые рогожей волокуши. Посчитай людей и сани. Соотношение не показалось странным? А тот, мордастый, даже не скрывает, что под кожаным чехлом у него отнюдь не плотницкий топор. На ногах у всех одинаковые сапоги, даже ремни похожи как братья близнецы. А их руки? Да любой из них быку шею свернуть сможет.

— Они не похожи на наёмников — северян, я знаю там каждого десятника. Это… о великие духи неба, это засада. — Байян запнулся на последнем слове. Вот уже как три часа назад был послан обратно хромой купец — шпион, с известием, что кочевников ждут и всё идёт согласно договорённости.

— Я попытаюсь успеть предупредить Шоно, а ты молись богам, что бы всё удалось.

Шираб спешно отправился на постоялый двор, в другой конец города, где находилась его лошадь. Удастся ли Шоно провернуть задуманную операцию, он не знал, но ставку на сегодняшний успех уже бы не делал. Тем не менее, задуманный в прошлом году проект не был обречён, оставался ещё один отряд кочевников, который подходил к Смоленску с целью забрать продовольствие. К нему и хотел направиться хитроумный лазутчик. Если не получится решить проблему сейчас, то объединёнными силами они обязательно додавят оставшийся без надёжной защиты город. Байян же в любом случае окажется крайним. Уже выехав из города, он услышал, как церковный колокол забил в набат. Спешить к Шоно уже не было смысла, началось.

Торговец лошадями покрутился с минуту возле ворот, подмечая всё новые приметы воинской экипировки на горожанах. Если подозрения Шираба подтвердятся, то смерти не миновать, но как узнать, верна ли догадка?

— Степняки приближаются! Запирайте скорее ворота! — Воскликнул шпион.

— Креститься надо почаще, да глупости не орать. Откуда здесь степнякам взяться? — Ответил кто-то из стражи.

Рядом раздался смех, кто-то отвесил шутку, про купца, которому всюду мерещатся тати. Никто из горожан даже не шевельнулся.

— Показалось, наверное, совсем глаза от снега ослепли. — Байян протёр ладонями глаза, ещё раз оглянулся по сторонам и зашагал прочь, в сторону церкви, в надежде встретиться с Иннокентием.

Тем временем в церкви Михаила Архангела стояла мёртвая тишина, умирал епископ. Настоятель, всю жизнь отдавший на укрепление Православной веры не выдержал — инсульт. Отягощенный сомнениями от содеянного, он всю ночь простоял, молясь на коленях. В такой позе и застал его служка, пытавшийся позвать к заутренней службе. Половина тела епископа была без движения. Монахи перенесли его в келью и стали ждать прихода врачевателя, как вдруг, умирающий заговорил.

— Иннокентий, позови Ермогена, я совершил страшную ошибку. Пытаясь объединить земли Православные под единой рукой, впустил сатану в… пить… Господь даровал мне видение. — Епископ замолчал, только сила духа поддерживала в умирающем теле тонкую ниточку жизни.

— Испейте, отче. Все смоляне молятся за ваше выздоровление. — Иннокентий вливал маленькими порциями воду в рот епископу, пока не появился Ермоген.

— Только с мечом в руке можно сохранить нашу веру. Как только церковь опустит меч, упиваясь победой, боль и разорение ждёт её. Силой Русского духа и любовью к ближним, мы не только сохраним, но и преумножим наше…

Сил говорить больше не было. Смог ли заглянуть престарелый епископ в будущее, и главное, насколько глубоко, он так и не сказал. Ермоген прикрыл ему глаза и попросил служку, чтобы передали звонарю бить в большой колокол.

В это самое время Шоно собрал всех десятников своей поредевшей армии. Тысяцкий обвёл взглядом командиров, выбирая кого послать в первой сотне.

— Мы входим в город. Сразу двигаться к детинцу, никакого грабежа, любое сопротивление немедленно пресекать.

— Великий, кто укажет направление в городе? — Батасухэ горел жаждой мщения, любой попавшийся урусут будет убит, но двигаться неизвестно куда в месте, где деревянных юрт больше чем пальцев на руках у оставшихся в живых воинов было непривычно.

— У ворот ждёт Байян, деревянная пайзца будет у него в руке. Он покажет дорогу. Первый десятник берёт его под охрану. Остальное как обычно.

Шоно поправил подшлемник, завязал намертво шнурки кожаного воротника, защищающего горло, и дал отмашку рукой. Триста всадников понеслись по направлению к городским воротам. Полторы версты, которые отделяли кочевников от городских стен, лошади не смогли преодолеть на одном дыхании — помешал снег.

— Степняки! Запирай ворота, Православные. — Прокричал караульный в смотровой башне.

Тяжёлые створки стали сдвигаться, сокращая проход, но, что-то им помешало. Петли противно скрипнули, раздался металлический скрежет, ворота так и остались открыты. «Предательство! Снова предательство», — сквозь скрежет зубов пронеслось в голове Савелия и, не растерявшись, крикнул:

— Сани в ворота! Живо! Оружайся!

Трое бойцов по его команде поволокли возок, пытаясь забаррикадировать проход. Васька Щука сбросил под ноги сидор, вывалил кольчугу и стал натягивать с помощью сына поверх ватника. Как ни тренировались ополченцы, но быстро облачиться не получалось. Волокуши с оружием стояли немного в стороне, тот, кто успел надеть брони, помогали товарищам, драгоценные секунды таяли. Ещё мгновение и начнётся паника, как в городе зазвонил колокол.

— Братья! Перуном заклинаю, продержитесь чуток. — Савелий обратился к стражникам, которые ещё пытались сдвинуть створки ворот.

— А я тебя помню, ты Савелий, сотник Меркурьевцев. — Испещрённый морщинами на лице десятник стражников улыбнулся, с какой-то грустью поднял брошенную на снег рогатину, хакнул и стал за санями, уперев ногу в деревянные полозья. Вслед за ним, рядом пристроились ещё четверо воинов, подстать своему командиру, как возрастом так и бородами, похожими на клыки моржей.

Лошадь первого кочевника перемахнула через возок, и напоролась на острую сталь, степняк перелетел через голову коня, как раз под удар меча Савелия. Почти минуту продержалась стража, но за эту минуту пятеро героев смогли создать насыпь из конских тел, которая закупорила проход в город. Часть кочевников спешилась, с помощью копий с крючьями и арканов сумела оттащить трупы лошадей и вскоре конная масса снова хлынула в освободившийся проход. Сани были растоптаны, но темп атаки спал, за это время ополченцы успели вооружиться. Нападая по трое на одного, сбивали коня на снег и добивали всадника. Атака захлебнулась, не ожидая столь упорного сопротивления, степняки отхлынули, перестроились и прямо из сёдел принялись стрелять из луков, пытаясь поразить защитников. Те, что оказались безлошадными на острие, сбились в кучу и, прикрывшись круглыми щитами, ощетинились копьями, успешно держа оборону, используя стену постоялого двора в качестве защиты фланга и тыла. Фактически они заняли треть площади перед воротами, и для дальнейшего развития наступления им требовалось перестроиться, да подавить расположенный поперёк улицы заслон. Перед ними лежало пяток лошадей и несколько смолян, создавая своими телами баррикаду. Побить их можно было только сверху.

— Егорка, живо на стену, захвати горшки с маслом, и бросайте им на головы поганых. Да поджигать не забывайте.

Савелий подхватил щит убитого дружинника, прикрылся им, посмотрел вслед бегущему в надвратную башню Егору с семью ополченцами, тащившими тяжёлую корзину, и стал помогать подталкивать бочку с замёрзшей водой к воротам. Горшки с горящими фитилями угодили практически в середину прорвавшегося отряда кочевников. Хрупкая керамика лопалась и растекающаяся жидкость, немного похожая на масло вспыхивала, пробираясь сквозь доспехи и одежду к беззащитным телам. Два десятка людей превратились в живые факелы и тут же были убиты своими товарищами вместе с пострадавшими лошадьми. Вот только горящей жидкости досталось и стоящим рядом. Некогда монолитный строй образовал прорехи. Спустя мгновенье, пятёрка смолян вынырнула из-за баррикады и разрядила свои арбалеты в упор. Копья первого ряда повалились из рук кочевников на снег и после этого на оставшихся врагов набросились ополченцы с ослопами. Один удар палицы — это труп, либо калека. Миланский доспех может и защитит, но таких броней на степняках не было. Те, кто был на коне, пошли на прорыв к воротам, обратно за стену. Пару — тройке десятков вырваться удалось.

— Отец, у ворот дружина урусутов. Как же так? Ведь тебе пообещали сдать город. — Батасухэ вертелся вокруг Шоно, еле успокаивая жеребца.

— Нам обещали открыть ворота, а они, насколько я вижу — не заперты. Выясни, сколько людей их защищают? Бараунгар, приготовиться к атаке.

Правое атакующее крыло монголов состояло из личного джагуна Шоно. Даже лошади были облачены в доспехи, не говоря о самих воинах. Львиная доля добычи шла на их содержание. В орде поговаривали, что тысяцкий кормит их с рук, знает каждого по имени, а уж они в ответ, растерзают любого за своего полководца. С этой сотней, Шоно был готов пойти на любой риск. Вскоре Батасухэ выяснил количество обороняющегося противника у уцелевших степняков, которые вырвались из города.

— Отец, их не больше сотни. Они заложили дровами и своими телами проходы между юртами. Если ударить сейчас, то мы сомнём их.

— Кто не рад малому, не будет довольствоваться и многим. Бейте в наккар, от этой атаки зависит судьба всего похода. — Толстенький монгол скинул шкуру с походного барабана и стал лупить в него двумя палками, поднимая боевой дух у воинства.

Савелий услышал противный бой барабана, под этот звук степняки несколько лет назад шли на последний приступ Рязани.

— Врёшь! Не пройдёшь. — Сотник сбросил щит на сани, упёрся двумя руками в изогнутую дугу полозьев и подтолкнул их, как раз под брюхо павшего коня.

Бумц! Бумц! — Две стрелы вонзились в налатник, застревая в жилете.

— Васька! Бросай звёздочки позади меня. Всем в стороны, самострелы изготовить. — Савелий нутром прочувствовал картину будущего боя. Кочевники пойдут на таранный удар, в надежде расколоть строй пехотинцев. Когда пехота не идёт навстречу коннице, то всадники всегда прорывают строй. Не будет им такого счастья.

Молоховские ворота не самые широкие в Смоленске, всего две телеги или трое всадников могут протиснуться одновременно. Если б смоляне стали в строй, защищая проход, то монгольский клин разметал бы людей словно кегли. Тактика, выбранная сотником, была оптимальна, конница, ворвавшись внутрь, попадала в своеобразный мешок. Откуда было, только два пути: — вперёд к постоялому двору, где дорога разветвлялась и была перегорожена санями, либо назад.

Батасухэ пристроился позади атакующих, рядом с отцом, перебросив щит на правую руку. Шоно посмотрел на сына, который изготовился защищать своего командира и одобрительно кивнул: — Настоящий батыр.

Монголы ворвались в город, сани, бочки и всякий набросанный хлам просто разлетелись в щепки, не выдержав закованную в железо конницу. Со стороны постоялого двора полетели болты. Передние всадники слетели с лошадей, но конная лава даже не заметил этой потери. Следующий арбалетный залп в упор выкосил сразу полтора десятка кочевников. И тут повторился сценарий, который происходил совсем недавно на льду реки. Лошади падали, сбрасывая наездников, тут же пытались подняться и снова опрокидывались. Половина кочевников была внутри, остальные — толпились, не имея шанса проскочить ворота. С каждой секундой Молоховские ворота засасывали по три всадника, а изнутри слышался жуткий вопль, крики о помощи и лязг железа. Минуты боя шли, а ощутимого движения вперёд не было. Напротив, в какой-то момент степняки попятились. Шоно со скрипом на зубах отдавал команду, уже не надеясь на какой-либо успех: — Отходим! Сын, возьми три арбана и уходи влево, как за нами погоняться, ударь в спину.

Сказал скорее по инерции. Любой отход предполагает засаду. И если бы смоляне побежали преследовать врага, то в чистом поле полегли бы все. Но не срослось.

Егорка высунул в бойницу самострел, и, не глядя, куда стреляет, нажал на спусковую скобу. Решил бы стрелок удовлетворить своё любопытство, посмотрев на результат выстрела, немедленно бы получил пару стрел в свою любопытную голову. Но в бою, осторожность, зачастую равна смелости.

— Ааа! — Закричал знаменосец, роняя бунчук с тремя хвостами на снег.

Болт пробил запястье, разорвал вены на руке монгола и застрял в стальном наручи, высунув остриё наружу. Его товарищи тут же натянули луки, ища цель в бойницах. Падение знамени равносильно поражению, один из телохранителей Шоно свесился с коня, подхватил символ мингана, попытался приподнять его повыше, но не смог. Три стрелы вонзились в тело смельчака. Это уже стреляла подоспевшая стража с соседних ворот. Малочисленная дружина Смоленска, поднятая по тревоге, спешила к месту прорыва. В сторону неожиданной подмоги полетел десяток стрел. Стреляли метко.

Степняки в спешке отходили в сторону леса, Шоно был в бешенстве. Так бездарно погубить всё своё войско за два сражения, такое не прощается. Тысяцкий остановил коня, распахнул сумку, подвешенную справа от седла, сунул туда руку и извлёк посеребренный рог деда.

Ррумм! — Протяжный звук боевого рога огласил местность перед Молоховскими воротами.

— Если я не сумел захватить город, то хотя бы убью командира этих урусутов, которые смогли остановить меня! — Прокричал Шоно, вызывая на поединок.

Ррумм!

Внутри дворика, где добивали последних, оставшихся в живых кочевников, занявших оборону у входа в воротную башню, остановились. Трубили в русский боевой рог Смоленского княжества. Это только по началу, кажется, что звуки издаваемые рогом все одинаковые. В каждой области свой, неповторимый звук. От отца к сыну, передаётся таинство частоты сигнала. Егорка преодолел свой страх и наконец-то высунулся в бойницу, посмотреть, что ж там происходит и сразу же сообщил вниз:

— Главный степняк один на лошади перед воротами.

Всеволод Мстиславович с сотней своей дружины двигался в сторону ворот, где, как ему доложили, внезапно напали степняки. От детинца до Молоховских ворот всего полверсты, пешком за десять минут дойти можно. Проехав Чуриловскую церковь, кавалькада по приказу князя остановилась. С холма стало заметно, как за крышами домов и усадеб к небу начал поднимался чёрный дым.

— А ну стой! — Всеволод поднял руку. — Только пожара нам не хватало. Что это? Слышали?

Князь обратился к ближнему боярину, который в бой надевал старую кольчугу, доставшуюся ему ещё от отца. Если бы не две бляхи в форме рыбин, приклёпанных на груди, то от языческих символов, расположенных на плечах и животе рябило в глазах. Любой поп мог бы вынести три смертных приговора, за использование подобной символики.

— Погодь княже. — Боярин достал свой рог, посмотрел в небо и поднёс ко рту.

Ррумм! — Ответил рог — близнец из Смоленска.

Шоно поперхнулся, мысль посетившая его была страшна по своей сути. «Это совпадение, этого не может быть. Дед не мог быть отсюда родом, я бы знал». Тысяцкий не был необразованным варваром, он прекрасно разбирался в лошадях и соколиной охоте, знал грамоту и даже несколько лет обучался у учителя математики из Хорезма. И без сомнения владел воинским искусством полководца, что подразумевало умение распознавать звуковые сигналы. В ответ на его вызов прозвучал звук, в точности копирующий его собственный.

Дружина Всеволода Мстиславовича доехала до саней, перегораживающих дорогу, и остановилась перед толпой вооружённых горожан одетых в брони.

— Кто такие? — Спросил старый боярин у ополченцев.

— С Подола мы. — Ответил за всех Васька Щука.

— Ничего себе на Подоле живут. — Пробормотал князь, прикидывая, сколько стоит амуниция, надетая на горожанах.

— Сани в сторону, дайте дорогу! — Боярин приблизился вплотную к Ваське.

— Нельзя туда, майдана перед воротами шипами посыпана, коней погубите. — Щука протянул боярину шипастую звёздочку.

Через минуту два десятка ополченцев стали собирать железный посев и складывать в сани, освобождая проход княжеской дружине.

— Это кто ж удумал такое? — Всеволод крутил в руках звёздочку, представляя, как копыто неподкованного коня разлетается вдребезги, а всадник слетает с обезумевшей от боли лошади.

Князю стало жутко. Ему на секунду показалось, что именно его жеребец наступил на этот шип, а сам он, падая на землю, нанизывается на острия, разбросанные по всей улице.

— То Савелий нам выдал, сотник Меркурьевцев. — Просветил ближников князя Васька.

— Савелий… Вспомнил, Иннокентий сказывал, что под дланью церкви, воинство его. Зови сотника немедля. — Мстиславович бросил звезду в сани и стал рассматривать поле битвы.

Площадь была усеяна трупами кочевников и бьющихся в агонии недобитых лошадей. К сожалению, вперемешку со степняками лежали и горожане, их легко было отличить по одинаковой одежде. Грязно — красный снег и пар вперемешку с дымом от тлеющих тел, вызывал тошноту. К этому времени, князю уже доложили, что степняков, чуть больше сотни. Стоят у леса, а дующий в рог здоровяк один в чистом поле.

— Звал княже? — Савелий подошёл к богато одетому всаднику в золочёном шлеме и слегка поклонился.

Ррумм, — взвыл рог перед городскими воротами.

— Слышал? — Князь спросил у сотника, обернулся к старому боярину и попросил ответить на вызов.

Боярин прислонил рог к губам, надул щёки и резко дунул.

— Сослужи мне службу, — Всеволод Мстиславович указал рукой в створ ворот, — отними рог у поганого.

— Коня и копьё одолжишь, Всеволод Мстиславович? — Савелий завязывал шапку ушанку под подбородком.

— Возьми моего, сотник. — Старый боярин слез с лошади. — Его звать Рысёнок, как и меня, очень умный жеребец, поводьями можешь не пользоваться, всё сам сделает.

Савелий с боярином стали возле коня, о чём-то пошептались, рисуя на шее животного странные символы.

— Спасибо тебе. — Сотник подхватил копьё и пошёл в сторону волокуши, где лежал мешок с его доспехом.

Шоно положил рог в сумку, когда увидел, как из ворот вышел сначала воин, а за ним конь, следом ещё один урусут, который нёс копьё и щит. До противника не более двухсот шагов, снег утоптан, препятствий нет. Тысяцкий громко прокричал на вполне сносном русском языке: — Урусуты! Я Великий Шоно. Буду биться с каждым из вас по очереди, пока не убью батыра, который защищал эти ворота. — После чего опустил маску — личину, закрывая своё лицо.

— Я, Савелий. Тот самый, который защищал эти ворота. — Сотник вскочил в седло, закрепил ремень щита и взял копьё.

На башне ворот собрались зрители, в основном дружинники князя. Боярин Рысёнок, посмотрел вниз, затем на князя и дунул в рог, извещая о начале поединка.

— Давай родной, не подведи. — Савелий стукнул пятками в бока скакуна и понёсся на противника.

Более двух лет сотник не тренировался для подобных поединков, одна надежда была на умную лошадь. Боевой конь тем и хорош, что не боится схватки и скачет туда, куда указывает наездник, в отличие от неподготовленной лошадки. Когда до степняка оставалось около пятидесяти шагов, в голове Савелия прокрутились слова, сказанные боярином Рысёнком: — Бей в уровень седла, наверняка поединщик привстанет на стременах, низ живота будет открыт. Через мгновенье он увидел гранёный наконечник, несущейся ему в лоб. Савелий инстинктивно прижал подбородок к груди, завалил копьё немного вниз, тем самым попав совсем не туда, куда метил.

Бахшш! Звук, похожий на мощный хлопок, издающей, лопающейся древесиной, слился с всхрапом лошади. Степняк вылетел из седла, опережая падающего коня. Копьё противника скользнуло по каске, сантиметром ниже и рязанец лежал бы со сломанной шеей, но обошлось. Конь промчался ещё несколько десятков шагов и остановился. Правая рука сотника гудела, отдавая болью в плече. Развернувшись, он увидел мохнатую лошадку, лежавшую на снегу с обломком ясеневого древка в области седла. Противник уже поднимался на ноги, почти вставал и снова падал на снег. Шишак слетел с его головы, и ярко — красная подшлемная шапочка ходила ходуном.

— Я обожду, пока ты встанешь. — Савелий спешился, разминая ушибленную руку

— Тебе повезло, урусут.

Шоно уже пришёл в себя и перестал трясти головой. Он целился сначала в корпус противника, но в самый последний момент, немного приподнял копьё, одновременно наклоняясь вправо, пытаясь поразить голову, в надежде, что противник станет уклоняться и в результате промахнётся. Всё он сделал правильно: и корпус повернул, и щит наклонил, да только не принято у степных народов бить по коню. Не ожидал, за что и поплатился. Очухавшись от жёсткого падения, Шоно подошёл к мёртвой лошади, поднял щит и обнажил немного искривлённый меч.

Минуту, противники стояли, ожидая, кто первый нанесёт удар. Савелий крутанул мечом, рука обрела способность к круговым движениям, как в этот момент прямо перед глазами просвистела острая сталь. Шоно прыгнул с места и нанёс два удара: — первый в лицо, второй по ногам. Сотник отскочил, выставляя вперёд щит, принимая коварный удар понизу на стальную окантовку.

— Неплохо. Где научился русскому бою? — Спросил Савелий у противника, отвлекая его разговором.

— Я тебе скажу, когда ты будишь умирать. — Огрызнулся степняк.

Сотник рубанул наискось, пытаясь обездвижить щитовую руку, и тут же почувствовал, что его левая рука не может удерживать свой щит, вернее то, что от него осталось. Шоно в точности повторил удар Савелия. Противники разошлись. Степняк демонстративно избавился от своего щита, отбросив в сторону, и стал ждать, пока Савелий освободиться от своего обрубка. Как только это свершилось, оба бросились навстречу. Обменявшись ударами, они вновь отскочили друг от друга и снова соединились в смертельном танце.

— Проклятый чуткур.

Кочевник нанёс удар снизу вверх, пытаясь отсечь правую руку противника, перехватил меч двумя руками, крутанулся и ударил сверху. Таким приёмом можно разрубить человека, настолько велика сила инерции. Ему уже казалось, что через мгновенье откроется незащищённая спина и одним ударом можно кончать этот поединок, резко опустив меч вниз, оттягивая немного на себя. Но кончик меча всего лишь чиркнул по наручу, а завершающий удар пришёлся в снег. Русский воин ушёл в другую сторону, словно прочитал мысли Шоно.

— За Рязань!

Савелий, в нарушении всех правил фехтования оказался справа от противника. Шоно уже завершал свой коварный приём, но бил в пустое место. Острая сталь разрубила войлочный воротник и отделила голову от туловища.

Позолоченная личина шлема смотрела пустыми глазницами в небо. На утоптанном снеге, на коленях, опёршись руками в вонзившийся в промёрзлую землю меч, возвышалось обезглавленное тело. Внук смоленского боярина, не принявшего христианства, умер на земле своих предков.

Сотник вытер меч, отрубленную голову положил в шлем, после чего подошёл к павшей лошади. Дорогое седло было инкрустировано золотой проволокой, но на законный трофей Савелий даже не обратил внимания. Снял перемётную сумку, достал из неё ларец и извлёк из него старинный рог. На кости была прикреплена серебряная овальная пластина, на которой просматривался выгравированный бородатый воин с позолоченными усами.

— Тело можете забрать, голову я оставляю себе. — Прокричал Савелий в сторону леса, где толпились выжившие монгольские воины.

Боярин Рысёнок встретил рязанца у ворот, принял назад своего коня и попросил посмотреть на трофеи. Откинув личину шлема, старый боярин отпрянул, лицо Шоно в точности напоминало его собственное.

— Отдай мне голову, сотник. Ты сам видишь, почему она мне нужна. — Шёпотом проговорил Рысёнок.

— Да, конечно бери, — передавая голову и ларец с рогом смоленскому боярину, — он хорошо бился, русский по крови, но кочевник по духу.

Монголы уходили в сторону Долгомостья, забрав с собой тело Шоно. На опушке остался только один труп — тело хромого шпиона — купца. Батасухэ, как единственно оставшийся в живых сотник вёл отряд в сторону болот. Тем же путём, как и добирались сюда совсем недавно. Девяносто два всадника брели по просеке, унося ноги подальше от коварного города, где полегло почти всё кочевье отца. Трое разведчиков, посланных вперёд час назад, ещё не вернулись, значит до ближайшей поляны, где можно сделать привал ещё далеко. Дорожка ходила в овраг, сужаясь до той ширины, когда идти можно чуть ли не гуськом, и колонна втянулась в него на треть, как внезапно рухнула громадная ель, подминая под собой десяток авангарда.

— Засада! Спешится! — Успел прокричать сотник.

Множество сулиц вонзились в незащищённые тела степняков. После боя, все, кроме охранения сняли доспехи. Беспечности в этом не было, так было заведено. Рычащая масса в белых одеждах выскочила из леса с двух сторон. Орудуя страшными топорами, сея смерть среди кочевников, они буквально прошли колону насквозь. В первую же минуту боя полегли почти все, кто оказался в овраге. Полтора десятка из джагуна Шоно смогли собраться возле Батасухэ, окружившие его щитами, собираясь продать жизнь, как можно дороже. Трое литвинов уже лежали без дыхания, пытаясь приблизиться к ним.

Свиртил получив донесение гонца из Смоленска, спешно собрал всех своих воинов и двинулся к месту сбора. Так получилось, что дорога, по которой двигались два отряда — была одна. Литвины без труда перехватили разведку монгол, и отойдя назад с версту, устроили засаду в удобном месте. Благо в отряде была двуручная пила, с помощью которой и подпилили ель. Стук топоров выдал бы литвинов с головой. Нападение в лесу произошло как по нотам. Белые балахоны, так настоятельно навязанные Лексем, оправдали себя. Литвины походили на снежные сугробы и оставались незаметны вплоть до начала боя. И всё было б хорошо, кабы не этот упрямый отрядец.

— Стрелки! — Скомандовал Свиртил.

Двенадцать стрел впились в тела и щиты степняков, через десять секунд залп повторился.

— Пощадите! — Завопил врач — китаец, — пощады!

Батасухэ хотел зарубить труса, но желтолицый коротышка был в десяти шагах от него. Стрелки ещё раз выпустили летящую смерть и натянули луки, держа под прицелом четверых оставшихся в живых врагов.

— Сдаёмся, — прошептал Батасухэ. Топор выпал из его рук.

— Мы сдаёмся! — Ещё раз прокричал китаец, неизвестно каким образом, так хорошо выучивший русский язык.

К вечеру, Свиртил вышел с целым табуном лошадей к месту сбора. Егорка, поджидавший его, поведал о битве возле Молоховских ворот.

— Мы заночуем здесь. Передай Савелию, что нет смысла идти к городу, остатки бежавших кочевников перебиты. С нами пятеро полонённых и больше сотни лошадей. — Литвин попрощался с Егоркой и отправился к схрону, где были закопаны припасы.

На Подоле и Смядынке стоял женский вой. Почти в каждом доме находился гроб с телом мужа или сына. Семьдесят три ополченца были убиты, ранен каждый третий. Ишая трудился до седьмого пота, извлекая застрявшие наконечники от стрел. Если б не броня на горожанах, потери были бы не просто ужасающими, а катастрофичными. Вернее, ополченцев перебили бы полностью. Постоялый двор на сутки превратился в госпиталь, дошло до того, что туда стали являться больные горожане, в надежде получить медицинскую помощь. Помощник аптекаря никого не прогонял, бесценный опыт, приобретённый в полевой хирургии, ставил Ишаю в ряды лучших врачевателей Смоленского княжества. Выданных для ополчения медикаментов стало не хватать. Бросили клич. Люди приносили сушёный мох, травы, настойки на меду, холстину для перевязок. Закончилось и это. Ишая изорвал на лоскуты свою рубаху и готов был опустить руки, как распахнулась дверь, и раздался сиповатый голос рыбака.

— Тут тебе Лексей лекарства прислал.

Яков с позавчерашнего утра ездил на санках в крепость, где ему вручили бидон спирта, мешок стрептоцида, вату, бинты, шёлковые нити с иглами, йод, зелёнку, мази и короб с обезболивающим порошком.

— Спасибо Яша, этого как раз и не хватает.

Ишая кликнул девочек, помочь разобрать сани и всё закрутилось с новой силой.

Смоленск получил три дня передышки, ровно столько — сколько по времени Шираб добирался до фуражиров. Сводный отряд степняков — заготовителей был в основном собран из отбросов множества кочевий. Увечные, кривые, косые и те, кто не дотягивал по параметрам при жёстком отборе в армию, установленным ещё Чингиз — ханом как по возрасту, так и по иным причинам. Как говориться: какие задачи, такое и войско. И если даже наголову разгромленный минган Шоно представлял собой реальную боевую силу, то эти — шайку грабителей, правда, с устоявшейся дисциплиной. Семь сотен погонщиков и воинов растянулись почти на две версты. Множество верблюдов, кибиток и просто деревенских саней тащились по лесным дорогам княжества.