В «Атриум» Маан прибыл позже остальных. В восемь часов он отпустил клюющего носом Лалина и сдал все дела в канцелярию. К этому моменту на его столе лежало уже пять папок, одна толще другой. Первые две заявки, с которыми он разобрался до обеденного перерыва, не доставили ему сложностей: несколько проверок, пара звонков по войс-аппарату, некоторые формальности — и на них уже краснеет овальная печать Санитарного Контроля. Заявка отклонена, повода подозревать синдром Лунарэ не замечено. В ответе обычно выражалась благодарность за бдительность и просьба в дальнейшем немедленно сообщать о схожих случаях. К счастью, Маан был избавлен от необходимости писать это самостоятельно, все необходимые шаблоны были заложены в инфо-терминале. Но даже если бы их не было — каждую подобную формулировку он мог прочитать по памяти дословно, настолько все они врезались в память за много лет однообразной работы.

На обеденный перерыв Маан не пошел, заказал еду в автомате, скрупулезно подсчитав социальные очки. Рис с приправами, натуральный, выращенный на подземных фермах, редис, ломоть хлеба из пшеничной муки и стакан некрепкого чая. Виновато покосившись на собственный живот, он добавил отбивную из сублимированного мяса. Черт возьми, работающий мужчина просто обязан соответствующе питаться!

Неприятности начались после обеденного перерыва. Сперва принесли новые заявки, сразу три. Взвесив в руке пухлые папки, Маан с неудовольствием понял — на этот раз работа предстояла не в пример серьезней. Может, конечно, подозрения и напрасны, но в подобных ситуациях разбираться надо основательно, постоянно перестраховываясь. Геалах уехал на инспекцию, ему предстояла проверка во втором производственном блоке — рутинное и неприятное мероприятие. Второй блок производил целлюлозу и представлял собой целый подземный комплекс, большую часть пространства которого занимали огромные цистерны, в которых обрабатывали малоприятное месиво, получая из каких-то лишайников полезные и нужные городу вещества. Там всегда отвратительно пахло, чем-то дрожжевым, от этого запаха непривычных людей мутило, но присутствие Маана, к счастью, было не обязательным, Геалах отлично справится и сам.

Прыгать по крышам с пистолетом в руках?.. Маан лишь вздохнул, вспомнив слова доктора Чандрама. Количество бумаг на его столе не уменьшалось, напротив, и скоро аккуратная стопка превратилась в нагромождение пластика и картона, скрывающее в себе сотни бумажных листов.

Маан работал аккуратно, не позволяя себе отвлекаться. Читая документ, клал его перед собой и скользил взглядом по строчкам, выхватывая самое необходимое, но не брезгуя и деталями. Какой-то школьник из соседнего жилого блока подрался на перемене с одноклассником, кажется сломал ему палец. Вспышка агрессии? Обычная ссора? Выписка из его личного дела с комментарием психолога. Ведомость по успеваемости, сравнительный анализ по дисциплинам и срокам. Объяснительная от родителей, показания соседей. Отдельно, сцепленные между собой, листки общих анализов крови, в хаотическом нагромождении цифр и латинских сокращений — подчеркнутые от руки нужные строки. Но анализ не всегда дает стопроцентный результат, это знают все, кто его проводит. Особенно когда речь идет о ребенке. А значит — проверять, проверять и проверять. Значит — допытываться, спрашивать, задавать вопросы, грозить карой Контроля и требовать. Такая мелочь — и десятки человек в городе самых разных профессий подняты, точно солдаты по тревоге. Вдруг Лунарэ? Тогда действовать надо срочно — мгновенный карантин школы, вмешательство инспекторов, правдоподобное объяснение для других учеников и родителей… Слова, слова, слова. Цифры, цифры и еще раз цифры. Если по каждой заявке отправлять с проверкой инспектора, через час в штаб-квартире не останется ни одного. Принимая решения, надо быть уверенным в его правильности.

Маан отложил папку и позволил себе на минуту прикрыть глаза. Не перерыв, просто временное отключение от работы. Шесть часов без отдыха, на пределе внимания и концентрации. С пистолетом по крышам?.. «Я инструмент Контроля, — повторил он про себя привычную фразу, — И я приношу ему пользу в той форме, которая от меня сейчас требуется. Быть может, сейчас я спасаю больше жизней».

Население единственного города на Луне — два с лишним миллиона жителей. В среднем приходится один случай Гнили на семь сотен человек. Иногда этот показатель опускается, иногда, напротив растет — Гниль непостоянна во всем, и ни один ученый пока не нашел ключа к ее дьявольской переменчивости. Но в среднем — семь сотен. Это значит, что сейчас, когда он, Джат Маан, инспектор двадцать шестого класса, сидит за своим столом, оперев гудящую голову о ладони, почти три тысячи Гнильцов дышат тем самым воздухом, которым дышит он. Может, чуть больше. Может, немногим меньше. Три тысячи поганых выродков, нацепивших на себя человеческую плоть, сейчас смотрят по сторонам, возможно уже подыскивая себе жертву. Более отвратительные, чем гниющие трупы, порождения зловонной лунной бездны, существа, являющие собой все самое отвратительное и мерзкое для обычного человека. Рабы Гнили.

Когда Маан отложил последнюю папку, хронометр показывал восемь часов вечера. Некоторое время Маан осоловевшим взглядом глядел на цифры, не понимая их смысла, потом поднялся и разогнул трещащую спину. Работа была сделана и — он знал это — сделана на совесть. От эрзац-кофе, которого он выпил несколько чашек, к горлу подступал тошнотворный слизкий комок. И то хорошо — печень не болит…

Маан накинул плащ и удивился тому, какой он сырой и тяжелый, а ведь целый день висел… От плаща несло стылым запахом улиц, не поддающимся расшифровке и не имеющим составляющих — тем самым скверным запахом, которым пропитываешься насквозь, когда идешь между каменными громадами жилого блока. Один из тех запахов, к которым невозможно привыкнуть, проживи ты в этом городе хоть год, хоть полвека. Маан с отвращением застегнул плащ. Температура снаружи быстро падала, и хотя на Луне не существовало погоды в полном смысле этого слова, как не существовало и атмосферы, в которой она могла бы быть, хороший плащ всегда был насущной необходимостью под куполом города. Невидимые термо-регуляторы, укрытые под поверхностью, тратили неисчислимое количество энергии, обеспечивая комфортную температуру в течении всего дня, и теперь медленно переводились на холостые обороты, набираясь сил перед завтрашним днем. Влажность же всегда была неизбежным следствием конденсата, накапливающегося под воздействием температур на внутренней поверхности рукотворных стальных пещер-блоков. За окном было уже темно, Маан увидел лишь свое отражение на стекле. Опухшее одутловатое лицо с застывшей на нем гримасой, кажущейся выдавленной в коже, уставший взгляд, безвольно отвисшая челюсть. Совсем не так выглядят бравые инспектора Санитарного Контроля, отгороженные от остального мира непроницаемой стеклянной стеной теле-дисплея. Маан улыбнулся собственному отражению, но оно в ответ лишь оскалилось, обнажив некрасивые крупные зубы.

Сдав папки в канцелярию, Маан спустился и, кивнув дежурному, уже другому, вышел из здания. Ночная зябкая влажность тотчас окутала его, заставив втянуть голову в плечи. Ни малейшего движения в стылом воздухе, ни ветра, ни сквозняка. Только эта проклятая сырость, из-за которой город кажется погруженным в малярийное болото. Сырость, пробирающаяся сквозь одежду, несмотря на поднятый воротник плаща, лижущая отвратительным языком шею, отчего по спине пробегает короткая волна дрожи, а кожа покрывается «гусиной кожей» и делается нечувствительной.

Рука машинально полезла в карман плаща за сигаретами, но не обнаружила их там и замерла. Тоже привычка. Что ж, скоро ему придется отказаться еще от многих других. Маан улыбнулся. Поднятый воротник плаща позволял ему не беспокоиться о редких прохожих, которых, конечно, удивил бы мужчина, стоящий ночью на тротуаре и улыбающийся в пустоту вместо того чтоб искать укрытие на станции общественного транспорта. Привычки, эти мелкие паразиты, рождающиеся из ниоткуда, но вплетающиеся в жизнь и быстро становящиеся ее неотъемлемой частью. С каждым годом их становится все больше и больше, они как внутренние паразиты не меняют хозяина, лишь укрепляют свои позиции, отказываясь их сдавать до того момента, когда сердце перестанет биться. Привычное кресло. Привычная чашка. Привычка потягиваться, закладывая руки за голову. Привычка зашнуровывать сперва левый ботинок, а не правый. Привычка закуривать сигарету, выходя из штаб-квартиры вечером.

Маан вытащил руку из кармана и несколько раз сжал в кулак.

А ведь есть и другие привычки. Приходить на службу. Доставать оружие — и применять. Привычка. Часть его самого. А потом все это закончится. Маан подумал «закончится», но не смог этого представить. Его мысль создала форму, слепок слова, но не смогла ее заполнить, оставив внутри вакуум. Закончится. Просто наступит день, когда он проснется — и не поедет на службу. Он сможет не спеша завтракать, слушая новости по теле, беспечно развалившись в кресле. И, черт возьми, заняться любовью с Кло. Сколько лет у них не было секса с утра?..

Но мысль эта, возникшая у Маана с мельчайшими подробностями, не обрела плоти, осталась лишь схематичным безжизненным наброском, стерильным как чертеж на инфо-терминале.

Сможет ли он привыкнуть к главному? К тому, что он больше не часть того единого целого, которое именуется Контролем, не инструмент, а отработавшая свое деталь. Не выкинутая, просто помещенная на почетное место пыльной полки. Утратившая полезность. Всю свою жизнь он выискивал Гниль — и уничтожал ее. Это была его функция, ставшая частью того, что привыкло называть себя Джатом Мааном. Как рука является частью его собственного тела. Сможет ли он спокойно засыпать, чувствуя себя уже не инспектором Контроля, а обычным человеком, единицей среди миллионов, пусть и с высоким социальным классом? Не охотник, не защитник — просто пенсионер двадцать шестого класса. Наверно, так чувствует себя бомба, из которой вытаскивают взрыватель.

Может, обратиться к Мунну? Тот, конечно, направит его к хорошему психологу. Разумеется, штатному, работающему на Контроль. Таких психологов много и, кажется, они не сидят без работы. Наверно, так и надо будет сделать. Но не сейчас, позже. Когда останется месяц или два.

Маан с неудовольствием заметил, как трусливо его мысль спряталась за этим хлипким укрытием. Не сейчас. Позже.

Холодная морось быстро пробиралась под плащ, надо было идти. Маан посмотрел в сторону арки станции общественного транспорта, желтеющей невдалеке подобно какому-то недостроенному буддистскому храму. Она скрывала в себе тепло и свист подземных капсул-поездов. Можно, конечно, вызвать и автомобиль, но возвращаться в полупустое здание штаб-квартиры не хотелось. Дойти до арки, спуститься вниз, предъявить социальную карту и через полчаса оказаться дома. Сорвать отсыревший плащ, снять натершую спину кобуру. Кло разогреет ему ужин, а Бесс, посидев из вежливости с ним несколько минут, уйдет как обычно в свою комнату. У него будет обычный вечер, его обычный тихий вечер, принадлежащий только ему и никому кроме. Такой, как тысячи до него. И, быть может, еще несколько сотен — после.

Маан развернулся и зашагал в другую сторону.

К «Атриуму» он подошел спустя едва ли четверть часа — тот располагался всего в четырех кварталах от штаб-квартиры. Необычное расположение для заведения подобного рода, в центральном офисном блоке, но «Атриум» мог позволить себе это. Маан передал свою социальную карту охраннику и терпеливо ждал, пока тот ее изучает. Здесь не играл роли ни класс, ни место службы, среди посетителей «Атриума» встречались и такие, по сравнению с которыми сам Маан мог выглядеть в лучшем случае мальчиком на побегушках. Поэтому столы здесь резервировались за три недели, и никто этим не возмущался.

Внутри сперва казалось душно, но к этому можно было привыкнуть. Узкие тесные коридоры, осветительная панель, бегущая по стене узорчатой изломанной линией, мягкое ковровое покрытие под ногами — все это делало интерьер «Атриума» непривычным, но достаточно комфортным. Здесь не было ни ослепляющих юпитеров, ни оглушительно бьющей по ушам музыки, ни снующих взад-вперед с подносами официантов, и этим он выгодно отличался от большей части ночных ресторанов города.

Маан бывал здесь нечасто, несколько раз в год. Ребята из отдела собирались в «Атриуме» каждый месяц, всякий раз оставляя несусветное количество социальных очков, это давно стало у них традицией, и даже Хольд, которого перевели несколько месяцев назад, быстро по достоинству оценил этот обычай. Геалах, всегда бывший заводилой в подобного рода мероприятиях, утверждал, что это отличный способ снять напряжение, накопившееся за месяц, и Маан был с ним согласен, не препятствуя подобному времяпровождению. Ребятам надо отдыхать, а такой отдых был, пожалуй, безопасен — как для них, так и для окружающих. Сам он, однако, в «Атриум» заходил лишь изредка, хотя дело тут было вряд ли в потраченных социальных очках. Несмотря на установившиеся в отделе дружеские отношения Маан не хотел чтоб о нем говорили как о начальнике, который чересчур сближается со своими подчиненными. Нет, Мунну это было безразлично, он оценивал лишь эффективность подразделения, и в этом отношении отдел Маана пользовался заслуженным уважением. Но кроме Мунна Контроль вмещал в себя множество иных людей.

Они всегда резервировали крайний правый кабинет, Маан без труда нашел его. Конечно, кабинетом это было лишь в терминологии самого «Атриума», по своей площади это скорее походило на средних размеров залу, а по оформлению — на какой-нибудь мужской клуб из числа тех, что были в моде лет двадцать назад.

Когда Маан вошел, были в сборе почти все — за столом сидели сам Геалах, Хольд, Тай-йин, Месчината, и Мвези. Не было только Лалина. Впрочем, у Лалина была привычка опаздывать везде и всюду, и Маану она была хорошо известна.

В воздухе плавал слоями табачный дым, отчего у Маана сразу зачесалось в носу, инспектора сидели вокруг невысокого прямоугольного стола, заставленного изящными бокалами и темными бутылками, в пепельницах тлели сигареты, кто-то набивал трубку, от самой двери слышен был приглушенный смех, возбужденные голоса, шутливые реплики — ни дать, ни взять — компания служащих, отдыхающих после трудного рабочего дня.

Маан хотел приблизиться незамеченным, но, конечно, у него ничего не вышло. Приблизиться незамеченным к инспектору Контроля, пусть даже выглядящему расслабленным, удавалось далеко не каждому, и далеко не всегда. А он уже вышел из того возраста, который можно было назвать пиком физической формы.

— Шеф на посту! — возвестил Геалах, вскакивая, — Занять места соответственно штатному расписанию!

Все поднялись и приняли подобие стойки «смирно», заложив руки за спину и нелепо задрав головы. Получалось у них даже молодцевато — кроме Тай-йина все инспектора в свое время прошли через Вооруженные Силы, и выправку утратить еще не успели.

— Господин старший инспектор! — затараторил Геалах, ловко подражая армейской скороговорке, — Личный состав выполняет служебные обязанности согласно утвержденному плану. За ваше отсутствие никаких непредвиденных ситуаций не возникало, за исключением того, что господин инспектор Мвези ухитрился выпить лишнюю рюмку джина!

— Вольно! — Маан махнул рукой и сам сел за стол, — Решил скоротать сегодня с вами вечер. Надеюсь, не помешал?

— Ничуть! — сказал Тай-йин.

Мвези пробормотал что-то неразборчивое, но одобрительное.

Геалах хлопнул Маана по плечу:

— Мы были уверены, что ты заглянешь на огонек. Смотри, даже рюмка для тебя стоит. Инспектор Хольд, наполнить!

Хольд, выделяющийся среди сидящих своей комплекцией, кивнул. Его огромные руки аккуратно и даже нежно подхватили рюмку, подняли бутылку, опрокинули, и в стекло, кажущееся изящно застывшим льдом, потекла прозрачная струя.

— А ты продолжай, продолжай! — бросил Геалах Мвези, затем повернулся к Маану, пояснив, — Господин инспектор как раз рассказывает нам, как брал Гнильца в том месяце. Продолжай же!

Было видно, что общество Маана смущает Мвези — он не привык к присутствию начальства в «Атриуме». Стараясь не глядеть на Маана, темнокожий Мвези забубнил:

— Да что рассказывать… Уже два раза рассказывал.

— Я не слышал!

— И я, кстати.

— Рассказывайте, Мвези, — Маан доброжелательно улыбнулся, — Я тоже послушаю.

— Эээ… Да, шеф, — не похоже, что Мвези ощутил облегчение, — Да там и рассказывать почти нечего. Меня отправили инспектировать «Шейл и Магнесс», у них комбинат в промышленном блоке. Как обычно, рутина. Две тысячи рабочих, жара как в парилке, вонь, шум…

— Я думал, тебе нравится инспектировать промышленные объекты, — подначил его Тай-йин, — Работа спокойная, бегать не надо, даже пистолет доставать не приходится. Поработал бы ты на выездах!..

— Оперативки всегда веселее, — согласился Хольд, — Никогда не знаешь, что встретишь. Помню, когда я был во втором отделе…

— Кажется, я что-то рассказывал, — обиженно сказал Мвези, — Вы или сами…

— Да продолжай, не слушай их!

— Я и говорю… Две тысячи рабочих, суета, грохот… Между прочим, инспектирование объекта это вам не легкая прогулка. Надо заглянуть в каждый уголок, обнюхать каждую щель, это уже не говоря о том, что приходится пообщаться с каждым из тех, кто там работает. Потому что анализы анализами, и медицинские осмотры проводятся периодически, но на нюх в таком деле я полагаюсь больше.

Тай-йин фыркнул. Мвези действительно не любил работать по «оперативкам», предпочитая плановые инспекции объектов, из-за чего в отделе за ним закрепилась репутация человека привередливого, не склонного к рискованной работе. Однако Маан достаточно хорошо знал Мвези и когда-то сам выбирал его кандидатуру в свой отдел. Он знал, что этот медлительный, склонный к рефлексии меланхолик, редко выбирающийся из-за своего письменного стола, представляет собой одно из лучших его приобретений. У Мвези был отличный нюх, а также, в противоположность многим другим парням из отдела, он всегда руководствовался разумной осторожностью, которую, впрочем, сослуживцы часто принимали за трусость. Достаточно было сказать, что именно Мвези до сих пор удерживал первенство отдела по задержанным без стрельбы и повреждений Гнильцам. Остальные парни — даже Геалах не был исключением — предпочитали сперва стрелять. Гнильцы, которых они задерживали, постоянно оказывали сопротивление, пытались бежать, нападали на инспекторов и мирных жителей, Мвези же раз за разом поставлял в Контроль задержанных, и делал это так же аккуратно, как чертил линии в журнале отдела.

— Ну, провожу я инспекцию… Как обычно, первый, второй, двадцатый… — Мвези рассказывал неэмоционально, сухо, как и докладывал, — Почти всех уже проверил, вроде чисто все. И тут подходит ко мне… Кто-то из местных, не знаю какой класс. Кажется, техник или что-то вроде того. Но сразу видно, что мозгами его Бог обделил. Такой, знаете, туповатый на лицо. И, значит, спрашивает «Вы из Санитарного Контроля? Вы врач?».

За столом захохотали, Маан не сразу заметил, что и сам смеется вместе со всеми.

— Врач!..

— Нет, ну в каком-то смысле, почему бы…

— Редкостный кретин, видимо.

— Я ж говорю, небольшого ума был парень, — Мвези сам разулыбался, ощутив, что его рассказ имеет успех, даже темная кожа немного порозовела, — Ну так подходит, да… Ну я говорю «Врач или что-то вроде того. А что, вас что-то беспокоит?». «Да, говорит он, уже вторую неделю болею. Может, взглянете?». Ну, думаю, точно идиот. Небось какой-нибудь грибок на ноге или там раздражение, на комбинатах такое частенько… Но тут вроде как начинаю что-то чувствовать. Слабо, еле-еле. Как ветерком смазануло. Даже сам себе не верю, до того слабо. Ну, говорю я сам себе, стареешь ты, Мвези. Раньше-то обычную «единицу» с тридцати шагов, как собака, а…

— Что с ним было? — спросил обычно молчаливый Месчината, сидящий на противоположной стороне стола.

Мвези метнул в него раздраженный взгляд, но Месчината не переменился в лице. Это было в его духе — скорее бы от айсберга откололся кусок, чем Месчината потерял свою извечную невозмутимость.

— В общем, подумал я и говорю ему, мол, показывайте. Чем черт не шутит. «А на что жалуетесь?». «Жевать трудно, говорит, нёбо болит и вкус еще странный всю неделю. У врача нашего был, он сказал антисептиком полоскать, да только еще хуже от него, жжется сильно, аж мутит». Ну дела, думаю, такого счастья мне еще не хватало. Небось, герпоангина какая, а то и просто гонорея. У рабочих это запросто. Они и жрут там всякую гадость, а уж остальное… Да вы знаете.

— Знаем, знаем. Не только ты на объекты мотаешься! Так что там с его пастью?

— А что с ней… «Открывайте, говорю, рот, посмотрю, что у вас там». Открывает, значит, он, я туда заглядываю, а там…

Мвези сделал неуклюжую театральную паузу чтобы насладиться моментом — взгляды всех сидящих за столом были устремлены на него. Маан тоже замер. Хотя подобных историй слышал не один десяток и знал, чем они обычно заканчиваются. Да что там слышал, и сам…

— Глаз!

— Что?

— Глаз?

— Врешь!

— Молодец, Мвези!

Хольд громогласно захохотал, его примеру последовали и остальные. Мвези ожесточенно жестикулировал, пытаясь перекричать хохот:

— Смотрю я туда, а на меня он оттуда пялится! Натуральный такой глаз, не очень большой, но человеческий вполне, радужка, зрачок… Только ресниц нет, и сам немного бельмами как будто затянут. Пялится так на меня изнутри! Я от неожиданности чуть не отскочил! Жевать ему трудно, вот ведь…

— Я такое раз пять видел, — сказал Геалах, когда все отсмеялись, — Только не помню, как оно у ребят Мунна называется. Когда какой-то орган дублируется и потом его находят в самых неожиданных местах. У меня был один Гнилец, у которого в прямой кишке пальцы выросли. Десять не десять, а штук пять было. А у другого — костный мозг начал стекловидным телом заменяться. Говорят, вообще уникальный случай. Я его ребятам Мунна живым сдал, они за ним как наседки бегали, только, кажется, через пару дней сдох он у них все равно… Маан, с тебя тост!

Маан поднял тяжелый невысокий бокал, наполненный прозрачной жидкостью, покрутил его в пальцах.

— За то чтоб никому из нас не пришлось отыскать глаз в чьей-то заднице!

— Отлично!

— До дна!

Над столом прокатился немелодичный раскатистый звон толстого стекла, по пищеводу точно скользнула верткая электрическая змейка, в желудке раскалившаяся и истлевшая. Маан вытер губы тыльной стороной ладони и подумал о том, как это воспримет его печень. Но та пока не требовала к себе внимания.

— А что ты хотел рассказать, Хольд?

— Что? — Хольд задумчиво изучал дно пустого бокала, — О чем рассказать?

— Ты начинал, вроде. Когда ты был во втором отделе или что-то такое.

— Да там другое.

— Все равно твой черед. Не отлынивай.

— Когда это стало обязательным? — ворчливо осведомился Хольд.

— С сегодняшнего дня, — подмигнул ему Маан, — Увиливание от интересного рассказа отныне приравнивается к манкированию службой и нарушению должностных инструкций.

Хольд ухмыльнулся. Этот здоровяк, состоящий, казалось, из одних бугров мышц, тяжелых и плотных, в душе был сущим ребенком. Впрочем, Маану приходилось видеть его за работой, и в такие моменты ничего непосредственного или детского в Канде уже не наблюдалось — он превращался в такой же нерассуждающий и решительный механизм по искоренению Гнили, как Геалах или сам Маан. А может, даже более решительный. Другое поколение хищников, другие черты…

— Я хотел рассказать, как мы с ребятами из второго «гнездо» брали. Точнее, из нашего отдела только я и был, Мунн еще пяток Кулаков мне выделил. «Гнездо»-то не Бог весть какое, больше название… Неделю его держали, наблюдали, в обычной квартире, какой-то там жилой блок, не помню. Три Гнильца всего, все на второй стадии, ничего опасного.

— Не скажи, — заметил Тай-йин, — Иногда такая «двойка» попадется, что не обрадуешься. Да и «гнездо» брать — это всегда морок.

— Верно, — поддержал его Геалах, — «Гнездо» хуже всего. Когда Гнилец один, еще не свыкся толком, его даже дурак возьмет. Самое милое дело. Подойти, в глаза глянуть, удостоверение показать, пугнуть — на своих двоих до штаб-квартиры добежит. Как студень делаются. Они ведь, обычно, напуганы до чертиков. И нас боятся, и людей боятся, и себя самих боятся. А вот если «гнездо», тут дело другое. Как крысы в углу, сами себя загнали, но уже держатся друг друга, и понимают — дороги нет. Ни назад, ни еще куда. Такие обычно дерутся до последнего.

Хольд пожал огромными плечами.

— Да по-разному бывает. На моей памяти этих «гнезд» был не один десяток. Когда смирные, а когда и горло готовы перегрызть. Гнилец Гнильцу рознь, Гэйн. Так я о чем… Отправили меня с Кулаками. Дел на одну минуту, по большому счету и без меня бы управились, но порядок такой. Среди этих Кулаков ребята тоже не совсем в уме попадаются, пальнут еще от нервов в человека, или перепутают что… Да я и не возражал особо. Какое никакое, а развлечение, все лучше, чем брюки протирать за столом. Приезжаем. К нашему визиту уже все оцепили, соседние квартиры очистили, знают, если «гнездо» Контроль вскрывает, может ненароком и приложить того, кто вовремя убраться не успел. Все три Гнильца, судя по докладам наблюдателей, на месте, в логове. Никто не выходил из квартиры. Ну, нам-то только это и надо. Высаживаю «ключом» дверь, вламываемся внутрь. Первого мы прямо в прихожей встретили. От страха, видно, совсем рехнулся, скакнул нам навстречу как кузнечик какой. Ну у меня-то главный калибр всегда под рукой, — Хольд похлопал по левому боку, где ткань пиджака заметно оттопыривалась, точно скрывая огромную опухоль. В противоположность многим инспекторам, предпочитающим автоматическое оружие, Хольд использовал огромный револьвер, больше смахивающий на карманное артиллерийское орудие, и Маану приходилось видеть результаты его воздействия на человеческую или почти человеческую плоть, — Хлопаю его слету, только брызги по стенам. Кулаки за спиной топочут, двери срывают, грохот стоит… Второго кажется в гостиной положили. Спал он что ли… По нему сразу из пяти стволов ударили, распотрошило так, что только лохмотья полетели — где он был, а где кровать, уж не поймешь. А вот третий оказался проворен как змея. Вламываюсь я в комнату, а он уже стоит и ствол на меня наводит. Успел, значит.

— Нервная система перестроилась, — вставил Тай-йин, — Иногда бывает.

— Да уж не знаю, что там у него перестроилось, — отмахнулся Хольд, — А только смотрю я, ствол мне уже в лицо заглядывает. Даже время остановилось. Смотрю и вижу дуло, а дуло то с мой палец… Успел даже подумать, мол, сглупил-то как, помру дураком, только ребят посмешу — сколько «гнезд» взял, а пулю получил от «двойки» чахлой. Понятно, свой ствол тоже навожу, но вижу, что не выгорит — не успеваю, хоть тресни. Вот-вот свинцовую конфету получу. И Кулаки сзади где-то отстали, не поспели за мной. Размажут-то они его непременно, только к этому моменту мне уже все равно будет. А он себе прицеливается и…

— Ну! Промазал?

— Хуже, — ухмыльнулся Хольд, — у него палец отвалился. Указательный, которым на спуск жал.

Все опять захохотали, кто-то даже смахнул с глаз слезу. Маан не слышал в этом общем хоре своего голоса, хоть и знал, что сам сейчас смеется. Он различал лишь звонкий смех Тай-йина и басовитый, ухающий — самого Хольд.

— Я вспомнил, мне про этот случай в том месяце рассказывали, — сказал Мвези, отсмеявшись, — Только я думал, что анекдот.

— Вот такой тебе анекдот, — Хольд перевел дыхание, — Я даже специально у ребят Мунна спрашивал, что это было. Говорят, соединительная ткань у того Гнильца разрушалась. Считай, как проказа, только быстрее и… и иначе.

— А с Гнильцом что сталось? — спросил кто-то.

— Да что с ним могло статься… Попытался пушку свою в другую руку перехватить, но я, конечно, уже не позволил. Всадил в него три пули, наизнанку вывернул. Но потом холодным меня тогда здорово проняло. С тех пор, когда «гнездо» брали, я уж осторожнее, за тылом смотрю и вообще готов к таким сюрпризам. Жизнь одна, а дешевить не хочется.

— Я слышал, у одного Гнильца однажды голова отвалилась, — серьезно сказал Геалах, раскуривая сигарету, — Раз — и упала, как на плахе. Представляете?

— Ну это уж точно вранье.

— Почему же. Всякое бывает.

Отчего-то установилась тишина. Кто-то курил, кто-то вертел в руках бокал, Маан разглядывал собственные пальцы, ощущая себя не на своем месте. Лица собравшихся были ему знакомы в мелочах, но в каждом лице как будто отражалось что-то, чего прежде не было. Раньше он не испытывал такого чувства отчужденности. «Это не они изменились, — подумал он, — А я сам. Я еще член Контроля, но уже как будто и не настоящий. Наверно, они сами не замечают этого изменения. А может, и нет никакого изменения, а только навязчивая мысль, которая совсем заморочила мне голову».

— А ты что-то расскажешь, Джат?

Маан уставился на Геалаха, не сразу сообразив, о чем он.

— Рассказать?

— Какую-нибудь историю. У тебя их побольше, чем у каждого из нас, думаю.

— Едва ли. Истории все как-то скучные случались, — Маан скупо улыбнулся, — Да и рассказчик из меня неважный, как вы знаете.

— Не верю, — сказал Хольд, — Когда я переходил в ваш отдел, мне про вас много интересного рассказывали. Ну, про ваши дела. Если хотя бы половина из этого правда…

— Могу представить, что про меня наплели! — Маан изобразил шутливо-гневную гримасу.

Геалах вновь наполнил бокалы.

— И все же мы настаиваем. Да, парни?

Над столом пронесся негромкий одобрительный гул. Даже молчаливый обычно Месчината что-то пробормотал.

— Ладно, — сдался Маан, — Расскажу. Да только у нас, стариков, память никуда не годится.

Он и в самом деле попытался вспомнить что-то интересное. Это было сложно — собственная память, в которую он заглянул, предстала перед ним бездонной лифтовой шахтой, наполненной затхлым воздухом. Она хранила в себе тысячи вещей, но вспомнить что-то действительно забавное не получалось. Может, его там и не было? Маан всегда воспринимал свою работу серьезно, настолько серьезно, насколько это вообще возможно. Он отдал Контролю больше тридцати лет своей жизни, но теперь не мог припомнить даже такой мелочи. Как глупо. Все молчали, глядя на него, оттого Маан ощущал себя еще более неуютно.

«Зря пришел, — подумал он, — Нелепая сцена. Как будто дед, рассказывающий внукам сказку».

Конечно, можно было отшутиться или просто отказать — ни один из присутствующих не настаивал бы. Но Маан почувствовал, поступи он так, это отдалит его от них еще на шаг. И пусть этот шаг будет небольшим и не далеко последним в череде шагов, которые ему осталось совершить, мысль об этом была неприятна. Маан заставил себя сосредоточиться.

История… Да что же может быть забавного в работе инспектора Контроля?

Память не отзывалась и Маан, мысленно махнув рукой, начал рассказывать первое, что пришло ему на ум.

— Было одно дело. Много лет назад. Гэйн, нечего так ухмыляться! Впрочем да, ты тогда наверняка еще был молокососом без социального класса, — все с готовностью засмеялись, — Да и Контроль тогда был совсем другой. Мунн был молод, а инспекторов не набралось бы и два десятка. Тогда Луна только начала понимать, что такое Гниль и как с ней можно бороться. Каждую неделю появлялись новости о новых препаратах, которые могут блокировать Синдром Лунарэ, и не проходило и месяца чтобы какой-то доморощенный ученый не заявил, что загадка разгадана. Мы все хотели простых решений… Забыв о том, что у сложных задач простых решений не бывает. Ну да, я ушел в сторону… Извините. А история эта про одну девушку, которая жила здесь, на Луне, много лет назад.

— Красивую? — тут же спросил Тай-йин. Опять засмеялись.

— Да, наверно. Она была симпатичной, определенно. Хотя я, честно говоря, не помню точно ее лица. Ей было девятнадцать. И вот с ней случилась эта история, в которой я был лишь одним из действующих лиц.

— Впечатляющее вступление, шеф.

— Как обычно, — Маан попытался улыбнуться, но губы почему-то оказались сухими и твердыми, как старая древесина, — Вообще-то тогда мне это дело не показалось забавным, только сейчас я нахожу в нем некоторую иронию. И иронию весьма злую.

— Она схватила Лунарэ? — поинтересовался кто-то.

— Ее парень. Он был на второй стадии, когда мы за ним пришли. Высокий, крепкий, мечта любой девчонки. Он оставался таким же, когда я впервые увидел его, если не знать, что скрывается под этой красотой, никогда не догадаешься.

— Гниль.

— Да, он гнил изнутри. Вторая стадия, такое невозможно не заметить. Она тоже должна была знать, но она не обратилась в Контроль. Разумеется. В те времена с большой неохотой доносили на членов своей семьи, понадобилось два десятилетия информационной работы Контроля чтобы статистика выглядела такой, какой ее сегодня видите вы. Но я уже говорил, что тогда многое было иначе. Он стал Гнильцом, а она слишком его любила, или же слишком жалела, что в данном случае не играет никакой роли. Заметили его случайно, соседи. У него начали выпадать ногти. Гниль стала отторгать человеческую часть, ведь это тело уже принадлежало ей, и не она, а он был в нем случайным гостем. На него донесли, и мы прибыли на «оперативку», как сотни раз до этого. Но он умудрился сбежать.

— Ого, — протянул Хольд, — Хорошо же инспектора работали тогда.

Геалах незаметно шикнул на него, но Хольд и сам понял, что сказал лишнее.

— Такое случается сегодня, и тогда все было точно так же. Иногда Гнилец оказывается слишком проворен. Гниль всегда непредсказуема. Он сбежал и больше его не видели ни в том жилом блоке, ни в других. Скорее всего, нашел себе логово в каком-нибудь коллекторе или подземном фильтре. Когда ты на грани третьей стадии, вряд ли тебе понравится жить среди людей. Но я рассказывал про девушку. Честно говоря, она не имела для нас никакого значения, и мы забыли про нее. Тогда еще за укрывательство Гнильца не полагалось деклассирование, поэтому ее оставили в покое. Да и что от нее толку… Только однажды, года через пол, пришла мне заявка. Уже на нее.

Лицо Геалаха напряглось. Может быть, Гэйн слышал эту историю, хотя бы от Мунна, когда-то давно она была частью учебной дисциплины, но это было очень давно, когда сам Геалах вряд ли был инспектором. Может быть, он просто догадался. Маан заставил себя говорить размерено, прежним тоном:

— Кто-то из ее подруг заметил, что она в последнее время выглядит очень странно. Постоянно уставшая, странно реагирующая, какая-то обессилевшая, опустошенная. Точно от долгой болезни. Конечно, если твой парень оказывается Гнильцом, еще и не так будешь выглядеть, но это началось, как я уже сказал, месяцев через шесть после того случая. Мы навели справки, расспросили соседей, знакомых, родственников, все подтвердилось — она сильно изменилась. Некоторые отмечали приступы внезапного страха, сильную утомленность, рассеянность и прочее.

— Симптомы, — без выражения сказал Месчината со своего места. Маан посмотрел на его пустое лицо, почти скрытое слоями табачного дыма, замолчал на несколько секунд, заново подбирая слова.

— Да мы почти сразу все поняли. Тут дурак только не поймет. К тому же тогда, двадцать лет назад, даже у Контроля были весьма смутные представления о том, как передается Гниль. Отрабатывались многие версии, ни одна из которых так окончательно и не подтвердилась, но и ни одну нельзя было однозначно отмести. Мы не знали системы, принципов передачи, даже не предполагая, что у Гнили нет никакой системы и нет принципов. Тогда еще верили, что Гниль может передаться от одного человека другому при сколько-нибудь длительном контакте.

— Но целых полгода!..

— Это мог быть инкубационный период. В любом случае, мы обязаны были действовать. И Мунн послал меня. Тогда у меня был превосходный нюх, не то, что сейчас, — Маан улыбнулся, но никто не ответил ему на эту улыбку, — Я прекрасно понимал, чем все это закончится. Да мне и не надо было ничего делать, только придти, подтвердить наличие следа Гнили и все. Дальше все сделают остальные, уже без меня.

Продолжать было тяжело. Слова обрели плотность, застряли в горле слипшимся отвратительным комом.

«Зачем я им это рассказываю? — подумал он, — Это же глупо. Бог мой, как это все глупо…»

— Я до сих пор помню ее комнату. Даже не комнату, а комнатушку, ее социальный класс был очень невелик. Там была кровать, маленький шкафчик и стол со стулом. А больше ничего не было. И стены в отвратительных потеках. Сложно было представить, что там может жить человек, а она жила, и не один год. Странно, правда, ее лица я почти не помню, а каждую мелочь в комнате — помню. Хотя, наверно, уже и комнаты этой давно нет, и дома…

Маан обвел присутствующих взглядом. Его не интересовало, о чем они сейчас думают, ему просто нужна была пауза. Совсем небольшая, просто чтобы унять беспокойно забившееся сердце. У каждой истории должен быть конец.

— Я почувствовал сразу же. Чужеродное присутствие, которое мы привыкли называть запахом. Пробирающее по всему телу. Знакомое до отвращения. Запах самой Гнили, который ни с чем и никогда не спутаешь. Я почувствовал его еще до того, как открыл дверь. Я уже говорил, что тогда у меня был хороший нюх, я распознавал Гнильца за пятьдесят метров… Это было похоже на «тройку», но значения это уже не имело. Я увидел ее, и в глазах у нее был ужас. Нет, не так. Она была вся заполнена ужасом, когда увидела меня, но лишь в глазах он кипел, бурлил… Она тоже все сразу поняла, конечно. Они всегда сразу понимают, когда видят инспектора Контроля. Больше в комнате никого не было, да и трудно там было поместиться еще кому-то. Каморка и только… Я стоял и смотрел на нее, кажется долго. Я испытывал отвращение, как и при виде всякого Гнильца, отвращение, схожее с ослепляющей ненавистью, или их единый сплав. Но было и еще что-то. Жалость. Ей было девятнадцать лет, и ее жизнь была закончена. Все то, что последует после, уже не назовешь жизнью. Ребята Мунна не церемонятся с Гнильцами сейчас, да и раньше об этом не думали. Из лаборатории всегда доносились такие звуки… Мы даже знать не хотели, что там происходит, уж больно неприятные вещи там случались.

— И ты… — начал было Геалах тихо, но Маан не дал ему закончить.

— Я выстрелил. Просто достал пистолет, поднял — и выстрелил. У меня дрожала рука и мне пришлось выстрелить еще три раза, прежде чем она перестала шевелиться. Она уже не была человеком, только отвратительным слепком с него, я лишь подарил ей милосердие — как я думал. Ей и без того пришлось слишком долго мучиться в этой жизни чтоб я обрекал остатки ее тела и разума на новые страдания.

— Это было правильно, — серьезно сказал Тай-йин, — Я имею в виду… Многие из нас поступили бы также, верно? В этом нет ничего предосудительного, шеф.

— Конечно, — Маан поднял на него взгляд, — Но только история еще не закончилась. Дело в том, что когда я выстрелил… Когда она наконец замерла… В общем, запах, этот смрад Гнили, никуда не делся.

Молчание, повисшее над столом, было гуще табачного дыма.

— Вы хотите сказать… О черт, — Тай-йин недоверчиво уставился на него.

— Я не сразу понял. А потом открыл тот проклятый шкаф. Он был совсем небольшим, ребенку не спрятаться. Но внутри я нашел то, что и предполагал.

— Гнильца, — выдохнул Хольд.

— Да. Того. Он никуда не сбежал, а может и сбежал, но потом все равно вернулся. К ней. И жил там несколько месяцев. Он сильно изменился, конечно. Почти все атрофировалось и было отторгнуто кроме самой головы, остались лишь какие-то отвратительные лапы вроде паучьих, да и на них-то он не мог передвигаться. Огрызок плоти, беспомощный и уродливый. Она все это время прятала его там и кормила. Он был Гнильцом на третьей стадии, а она была человеком — до тех пор, пока я не подарил ей свое милосердие. Анализы потом подтвердили. Она не была больна. По крайней мере, не была больна Гнилью.

История была закончена, но Маан не ощутил облегчения, которого ожидал. Наоборот, в комнате словно стало более душно, а табачный дым сделался до отвращения едким и вязким. Захотелось холодного уличного воздуха, стылого, сырого и пропахшего дезинфектантом. Маан слабо улыбнулся, мимоходом подумав о том, что его улыбка должна выглядеть не лучшим образом.

— Вот такая история, ребята. Я предупреждал, что она не очень смешная.

Кто-то засмеялся, но сухим, не настоящим голосом. Геалах уставился в пепельницу, в которой тушил сигарету, и выглядел задумчивым. Хольд разглядывал свой бокал, как будто ища что-то, чего там определенно не было. Один лишь Месчината сохранил обычное выражение лица, может потому, что вообще не умел проявлять эмоций.

— Спасибо… Маан.

В обществе сослуживцев Геалах никогда не называл Маана по личному имени, так же, как и он не называл его Гэйном.

— Выпьем за то, чтоб эта история не повторилась, — обычно смешливый Тай-йин поднял бокал. Видимо, даже он был впечатлен.

Звон сдвигаемых бокалов прозвучал нестройно, вразнобой. Получился не чистый высокий звон стекла, а неприятный лязг.

Джин, скользнувший тяжелым комом по его пищеводу, тоже почему-то обрел неприятный привкус, какой-то маслянистый, с горечью. Маан поморщился. Старый дурак. Пришел и испортил всем настроение. Мог просто отказаться.

— У меня есть похожая история.

Голос, произнесший это, звучал за столом так редко, что Маан даже не сразу определил его владельца. Но, конечно, это был Месчината. Его узкое, кажущееся в полумраке желтоватым, лицо как обычно было бесстрастным — не лицо, а вырезанная из дерева маска какого-то идола с узкими прорезями глаз и тонкими острыми губами. У глаз Месчината тоже было необычное свойство — никогда нельзя было с уверенностью сказать, на кого они направлены. Видимо, оттого, что обычно они были полускрыты веками, Месчината и имел всегда свой обычный вид, не то сонный, не то равнодушный.

— Тоже хотите поделиться своим случаем? — спросил его Маан, — Надеюсь, ваш-то будет повеселее.

— Не мой, — так же ровно сказал Месчината, — Он произошел с одним моим знакомым.

Месчината замолчал. По тому, как он безразлично созерцал лица присутствующих, было не понятно, чем вызвана эта пауза. Когда Маан уже собирался открыть рот, Мвези проворчал:

— Ну выкладывай уже. Вечно с тобой так, закончишь не начав. Собрался говорить, так говори.

Месчината улыбнулся. Точнее, его губы остались недвижимы, Маан отчетливо видел это, но отчего-то возникло ощущение, что инспектор сейчас улыбается. Ощущение немного жутковатое, но знакомое всем тем, кто постоянно имел дело с Месчината.

— Я вспоминал. Дело тоже было достаточно давно, и я не ручаюсь, что помню все подробности.

— Надеюсь, ты припомнишь все раньше, чем мы заснем, — пробормотал Геалах.

Месчината не пользовался большой популярностью в отделе, и в этом не было ничего удивительного — для человека его сдержанности. Он был опытным инспектором, чей стаж уступал лишь самому Маану, Геалаху и, возможно, Мвези, но его текущий тридцать первый класс скорее всего был наивысшей точкой в его карьере. Месчината при всей своей несомненной профессиональности имел серьезный недостаток, он не умел или не желал работать в группе. Одиночка до мозга костей, он никогда демонстративно не сторонился общества, что подтверждалось и его регулярными визитами в «Атриум», но в то же время он словно жил в параллельном мире, в каком-то другом слое реальности, что делало невозможным его общение с остальными. Точно он всегда был скрыт за прозрачным пуленепробиваемым стеклом.

«Хороший парень, — сказал Маан о нем как-то Мунну, — Нервы как стальной трос. Но ведь холодный как ледяная статуя. Никогда нельзя понять, о чем он думает. У него превосходная результативность, может быть даже лучшая в отделе, но с ним тяжело работать».

«Ты сам его выбрал», — ответил тогда ему Мунн, и был прав.

Думая о нечеловеческой хладнокровности Месчината, Маан всегда вспоминал один случай, которому сам стал свидетелем несколько лет назад. Контроль тогда перетряхивал огромный подземный комплекс, кажется, какой-то старый завод, в недрах которого уютно устроилось большое «гнездо». Операция была масштабная, Мунн привлек сразу несколько отделов, не считая четырех или пяти отрядов Кулаков. У этого комплекса, имевшую огромную протяженность, было множество выходов, связывающих его с поверхностью. Отдел Маана должен был перекрыть один из них и блокировать любую возможность Гнильцов вырваться наружу. В том, что они захотят вырваться, когда внутри станет по-настоящему жарко, никто не сомневался.

При планировании Мунн не учел лишь одной детали. А может учел, но не счел ее по-настоящему важной. Помимо Гнильцов под землей были и другие жители. Деклассированные — бездомные, лишенные социального класса. Подземный комплекс приютил их также, как и Гнильцов, огромная площадь позволяла сосуществовать бок о бок любым существам, отверженным городом. Грязные, ослепленные «римскими свечами» Кулаков, напуганные, сбитые с толку — они повалили наружу сплошной толпой, наступая друг на друга, завывая от ужаса, выкрикивая какие-то проклятия и ругательства.

Маан расположил своих людей цепью, с интервалом шагов в десять. У него был приказ Мунна — ни в коем случае не выпускать ни одной живой души на поверхность. Все Гнильцы должны быть выявлены и задержаны или нейтрализованы. И в этой мутной волне, состоящей из грязных человеческих тел, Маан отчетливо распознал запах Гнили. Не самый запущенный случай, в лучшем случае «двойка», а то и обычная «единица». Такие не представляют серьезной опасности, но и выпускать их недопустимо.

«Выход заблокирован!» — рявкнул тогда Маан, и от его крика толпа на мгновенье замерла, подалась назад — как волна, встретившая сопротивление каменного мола.

Но почти тот час страх заставил ее вновь качнуться вперед. Здесь уже не было отдельных людей, все смешалось в один огромный ком серой протоплазмы, подчиненной лишь одному стремлению — выбраться, спастись из подземной ловушки, где раздавались выстрелы, крики и чьи-то полные боли и ненависти возгласы. Толпа не рассуждает — и Маан, ощутив мгновенный возникший в груди мятный холодок, вдруг понял — сейчас она пойдет вперед. И не остановится. Гнилец, невидимый среди людей, окажется на свободе, и уйдет.

Маан начал стрелять в воздух, но кроме его выстрелов эти люди слышали и другие — отрядов, работающих на зачистке там, внизу. Маан не видел отдельных лиц, но ощущал себя мишенью для десятков глаз и против воли стал медленно отступать, выставив перед собой пистолет, показавшийся уже не смертоносным инструментом, а нелепой и бесполезной игрушкой. Цепь инспекторов дрогнула. Геалах, Лалин, Тай-йин — все они начали медленно пятиться, не в силах противопоставить что-то этой перемалывающей саму себя волне ужаса и ненависти. Маан тогда отстраненно подумал, что еще несколько секунд — и толпа устремится вперед. Как исполинская масса воды, которой одна лишняя капля позволит проломить плотину. В магазине осталось десять патронов или немногим больше — но это уже ничего не даст. Еще несколько секунд, и толпа хлынет вперед, уже не останавливаясь. В тот момент Маан думал не о себе, лишь о Гнильце, который вырвется на свободу и уйдет. Лишь это казалось ему досадным.

А потом над головами разнесся чей-то голос. Не очень громкий, но очень отчетливый, звучный, как будто каждая произнесенная буква была отлита из острого блестящего металла.

— Каждый, кто подойдет ко мне ближе, чем на три метра, будет убит.

Это был Месчината. Он не говорил ничего про Санитарный Контроль, про то, что объект заблокирован, он просто констатировал факт своим равнодушным голосом, который так редко можно было услышать в отделе. Единственный из инспекторов, Месчината не сдвинулся с места. Он стоял и без интереса созерцал толпу, его пустые серые глаза скользили по лицам, не останавливаясь ни на одном. Как будто он видел не скопище напуганных и разъяренных людей, а что-то совершенно обыденное и даже надоевшее — старую стену дома или покосившееся ограждение. И Маан, посмотревший на него тогда, вдруг с изумлением понял, до чего же Месчината не похож на то, что обычно называется человеком. Толпа была ему просто не интересна. Он смотрел на нее с безразличием, и оно вовсе не было наигранным. Пистолет он держал в опущенной руке, сам казался расслабленным, даже каким-то растекшимся, сонным, но толпа, заворчав, ощутила его присутствие, заволновалась.

Слишком поздно, понял Маан, минуту назад это еще могло бы помочь, но не сейчас. Передние ряды уже утратили всякое желание пересекать невидимую черту, но сзади на них напирали, и людей в тесном пространстве становилось все больше. Вереща и глухо стоная из-под земли показывались все новые покалеченные люди, и вливались в толпу. Обезображенные, полу-ослепшие, напуганные, они рвались в сторону единственного выхода, с трудом осознавая происходящее. Слепая человеческая эмоция, слепленная из десятков, а может уже и сотен отдельных комков. Ей нечего было противопоставить, и Маан чувствовал это, нащупывая свободной рукой запасной магазин. Встреть этот человеческий поток яростью — он ответит тебе ней же. Огонь нельзя потушить огнем. Хлестни по толпе свинцовая плеть, та лишь окончательно озвереет. И тогда все закончится очень быстро — пожалуй, быстрее, чем он успеет расстрелять все патроны.

«Сейчас», — подумал Маан, ощутив очередной движение в толпе. Критическая точка. И он угадал — толпа двинулась вперед.

А потом он услышал выстрелы. Стреляли из штатного пистолета, но не это удивило Маана. Выстрелы раздавались друг за другом с одинаковым интервалом. Блим! Блим! Блим! Это было похоже на чью-то тренировку в тире. Кто-то размеренно в одном темпе опустошал магазин и этот жутковатый ритм наполнял все происходящее какой-то иррациональной нереальностью. Блим. Блим. Блим. Ровный перестук, механический и равномерный.

Это стрелял Месчината. Иногда после его выстрела кто-то падал. Иногда нет. Он просто вел рукой вдоль толпы, спокойно и собрано, как и все, что он обычно делал — и из этой руки вырывались неяркие оранжевые лепестки, мгновенно опадавшие. Какое-то мгновенье казалось, что толпа пересилит себя, дернется еще раз — и хлынет вперед сокрушающим потоком, размазывая по дорожному покрытию кровь, оставляя за собой красные и сизые потеки. Возможно, так и было бы, отступи Месчината хоть на один шаг. Но он оставался на месте и продолжал свое страшное упражнение с размеренностью метронома. Не кровь испугала этих людей, не выстрелы — под землей они к тому моменту трещали не переставая — ее ненависть и страх разбились об эту новую для них преграду, состоящую из безразличия. Месчината расстреливал толпу без всяких эмоций, и даже без интереса. Он просто производил рутинную и, пожалуй, немного скучную процедуру.

Почему-то это сработало.

Спустя несколько минут экстренно вызванный Мааном резерв Кулаков вклинился в толпу как боевой молот, расшвыривая вокруг себя тела и активно работая прикладами. И страх перед неизвестным и непонятным, символизируемым Месчината, сменился привычным хрустом костей и обычной паникой сминаемых людей. Выход был заблокирован.

Позже Месчината сказал, что старался никого не убить. Действительно, из раненных им лишь двое скончались позже. В магазине его пистолета оставался ровно один патрон. Месчината даже не достал запасной. «Это сбило бы с ритма, — сказал он тогда, встретив удивленный взгляд Маана, — Я не мог этого позволить. Они боялись меня только пока я стрелял». Ответ этот был непонятен, но Маан почему-то вспомнил старую книжку, которую отец ему читал в детстве. Там был нарисован индийский факир с флейтой, и перед ним в плетеной корзине — танцующая змея. Отец объяснил ему, что стоит факиру хоть на секунду замолчать — и чары рассеются, змея тут же нападет. Она танцует только пока загипнотизирована музыкой. Маан подумал о том, что и стрельба эта, видно, была разновидностью какой-то дьявольской музыки, имеющей власть над человеческими чувствами. «А если бы ты выпустил последний патрон, а они не остановились бы?» — спросил он. Месчината не ответил. Только улыбнулся своей обычной улыбкой, почти невидимой, не затрагивающей губ.

— Надеюсь, ты припомнишь все раньше, чем мы заснем, — сказал Геалах.

Месчината не обиделся. Маан вообще сомневался на счет того, что Месчината способен обидеться на кого бы то ни было.

— Я все помню. Это было не со мной. С одним моим знакомым. Он служил в Контроле, и тоже инспектором.

— И, конечно, тоже тридцать первого класса? — поинтересовался Тай-йин с ухмылкой.

Но Месчината оставил эту реплику без внимания — как оставлял и многое другое. Слова, которые были ему не интересны, просто проскальзывали сквозь него.

— Он был хорошим работником. Начальство его ценило. Он не был лучшим, но он был хорош, так о нем говорили.

— Тогда это точно не автобиографический случай, — вставил Геалах, — Я уже не волнуюсь.

— Он был женат. Жена была моложе его на несколько лет. Они любили друг друга. Мне кажется, по-настоящему. Я редко у них бывал, но всякий раз, когда заходил, видел, как он смотрел на нее. А она — на него.

Голосу Месчината по своей мелодичности было далеко до Тай-йина, но в нем была своя внутренняя красота, точно словами он сплетал какой-то сложный, лишенный симметрии, узор, от созерцания которого было сложно оторваться. Даже шумный Геалах, явно готовившийся отпустить очередную остроту, вдруг примолк.

— Он убивал Гнильцов, это была его работа. Он убивал их много. Так много, что сам давно потерял счет. В его действиях не было ненависти. Он не ненавидел их, просто они были частью чужой жизни, которую он должен был истреблять. У него был хороший нюх и твердая рука. Он чувствовал себя лимфоцитом, который борется против заразы, уничтожая ее по крохам. И находил в этом удовольствие.

Месчината говорил мягко, его голос убаюкивал. И это контрастировало с его мертвым лицом, которое, казалось, было холодным и твердым на ощупь. Рассеянно слушая его, Маан думал о том, каким образом этот человек мог оказаться на службе Контроля — и в его, Маана, отделе.

— Он работал допоздна, его социальный класс был не очень высок. Ниже, чем у любого из нас. Поэтому ему приходилось работать по двенадцать часов в день чтобы хватало на рагу из водорослей и белковый кисель. Но когда бы он ни пришел домой, его встречала та, которую он любил. Она улыбалась ему, и он был готов жрать водоросли до конца своих дней. Иногда говорят, что мужчина и женщина созданы друг для друга. Это банальность, но именно она приходила мне на ум всегда, когда я их видел. Прекрасная пара.

Маан понял, что будет дальше, хоть никогда и не слышал этого рассказа. И от неприятной догадки под языком распространился неприятный привкус с запахом железа и джина.

— Он не сразу это почувствовал. Сперва ему казалось, что все это морок. Каждый день на работе ему приходилось видеть разные вещи. Он подумал, что просто его нюх дезориентирован. Так иногда бывает с каждым из нас. Любой инспектор рано или поздно начинает сомневаться, что из ощущаемого им реально, а что нет. Момент сомнения. Да, ему стал мерещиться запах. Запах Гнили. Не на службе, где он давно стал привычен, а дома. Он приходил и, стоило только шагнуть за порог, ему казалось, что он вновь чувствует его. Запах был очень слаб, едва ощутим. Не каждый инспектор бы ощутил его, но он, мой приятель, всегда привык полагаться на свои чувства. Ему стало страшно. Если раньше он с нетерпением ждал того момента, когда окажется дома, теперь это начало его пугать. Его сослуживцы стали замечать, что он стал постоянно напряжен. А он просто боялся. Он, считавший себя лимфоцитом в борьбе со скверной, не боявшийся даже тогда, когда смерть заглядывала в лицо — он узнал ужас. Может, впервые в жизни.

Геалах плеснул в свой стакан джина, бросив взгляд на Маана, налил и ему. Выпили молча. В этот раз жидкость показалась еще более отвратительной. Маану пришлось сделать усилие чтобы удержать ее в себе. Тотчас отозвалась печень. Глубоко под ребрами тревожно заныло, заворочалось, задвигалось. Хорошо, что в «Атриуме» было достаточно темно, Маан подумал о том, что наверняка в этот момент побледнел. Ладонь правой руки пришлось под столом прижать к боку. Это не принесло облегчения, но Маан машинально, легкими движениями пальцев, стал массировать ноющее место.

Это ничего. Знакомо. Пройдет.

— Он стал следить за ней. Нет, не следить. Он боялся даже признаться самому себе в своих подозрениях. Он просто стал смотреть. Она замечала его нервозность, его приступы паники, но считала их следствием его работы. Даже предлагала ему покинуть службу. Она не понимала этого. Инспектор не может оставить Контроль, потому что он его часть. Его клетка. Его лимфоцит, способный существовать в одном и только в одном организме. И знающий только одну работу. Сперва ему показалось, что она не изменилась, и несколько дней его сердце звенело, испытывая осторожную радость. Она вела себя как обычно, хотя и замечала его непривычную скованность. У нее не было никаких признаков. Он знал все признаки Гнили наизусть, любой из них, ведь многие годы его работой было находить их в других людях. Он был специалистом по Гнили. По ее искоренению. Он обследовал ее, осторожно, незаметно, против воли испытывая отвращение к тому телу, которое когда-то любил. Когда она прикасалась к нему, он вздрагивал. Страх ел его изнутри, ел живьем. Как запертый в грудной клетке паразит. И он ничего не мог с этим поделать.

Слова Месчината действовали на всех, и Маан вновь вспомнил танцующую змею с картинки. Лица присутствующих потемнели, глаза сделались невыразительными. Наверно, каждый сейчас думал о чем-то своем, а мерный поток слов Месчината лишь направлял их мысли в общем направлении. Маан подумал, не прервать ли его? Возможно, уже через несколько часов им предстоит брать «гнездо», не дело идти ребятам в таком настроении. Но прервать сил не было, непроизнесенные слова замерли на языке, сделались тяжелыми, неуправляемыми.

— Он уже почти убедился в том, что нюх его подводит. Что все это — следствие разыгравшихся нервов, утомленных работой. Ведь не было никаких признаков. Она заметила, что ему полегчало, он вновь стал похож на человека, которого она любила. Он уже был готов посмеяться над своими страхами, такими глупыми и безосновательными. Но потом но случайно нашел его. Вы знаете, о чем я. Оно всегда начинается одинаково. Каждый раз. Он нашел его случайно, сам того не желая — на ее стопе. Просто небольшое пятно. Размером с монету, темное, как свежий синяк.

— Бога ради, обязательно это рассказывать? — Мвези раздраженно оттолкнул от себя бокал, — Не хочу это слушать!

— Почему? — Месчината не удивился и не обиделся.

— Это дерьмо, вот почему! Каждый раз, когда ты что-то рассказываешь, меня наизнанку выворачивает. Неужели нельзя хоть раз…

Вошел Лалин. Видимо, он успел вздремнуть час, потому что выглядел не таким сонным, как на службе. На его молодом, не знающем морщин, лице сияла улыбка. Отчаянно стараясь выглядеть старше своих лет, он часто пытался придать ему выражение суровой решительности, копируя своих старших сослуживцев, но тщетно — не улыбаться он не мог. Слишком много жизнелюбия и свежих молодых сил было заключено в его невысоком теле.

— Вот и я! Ждали, нет? Ну, отлично… Вымотался как собака, господа. Кто заведует джином? Попрошу! А что вы такие мрачные?

Лалину было немногим больше двадцати, но он имел тридцать шестой класс — отличный результат для такого возраста. Поговаривали, что он один из самых перспективных служащих, и Маан склонен был с этим согласиться. Как и других ребят, Лалина он выбирал сам, и до сих пор не помнил ни одного случая, когда пожалел бы об этом решении. Конечно, он был молод, но с лихвой заменял отсутствие опыта хорошим чутьем, покладистостью и умением трезво оценивать ситуацию, насколько паршивой бы она ни выглядела. Несколько раз это сослужило ему хорошую службу.

— Месчината рассказывает историю, — проворчал Хольд, тоже явно не пребывавший в восторге от услышанного, — Но, кажется, он уже закончил.

— Это не конец, — невозмутимо отозвался Месчината.

— Да? Ну и я послушаю! — Лалин сам налил себе джина и развалился в свободном кресле, — На чем остановились?

Геалах бросил взгляд на Маана, тот лишь пожал плечами. И Месчината продолжил.

— После того, как он нашел пятно, он пытался заставить себя поверить в то, что это ошибка. Хотя и знал, что Гниль не ведает ошибок. Это был поцелуй Гнили, предвещавший скорый кошмар. И он ничего не мог с этим сделать. День за днем он с отчаяньем приговоренного пытался убедить себя в том, что ошибается, но как можно убедить, если его глаза и его чутье говорили об обратном? Она больше не была человеком, но ее человеческая оболочка, еще не понявшая всего ужаса произошедшего, оставалась рядом с ним. Встречала его со службы. Целовала, ложась спать. Спрашивала, почему он мучается бессонницей и потерял аппетит. И он смотрел в ее глаза, которые уже не принадлежали ей. И не мог ничего сделать. Он должен был сдать ее. В лабораторию, ребятам Мунна в белых комбинезонах. Или убить собственноручно. Он сотни раз делал и то и другое. Как и мы все, он считал себя инструментом Контроля. Но иногда даже самый надежный инструмент бессилен. Он не мог этого сделать и скорее бы отгрыз себе обе руки, чем что-то предпринял. Он просто оставался рядом и смотрел. Бессильный, сам полумертвый, опустошенный. А она менялась. Сперва пятно увеличилось, но не очень сильно, она его даже не замечала. Первая стадия, самая быстрая… У нее понемногу стали выпадать волосы. Она мыла их по три раза в день и жаловалась на водопроводную воду. Глаза ее изменили цвет, с зеленых на карие. Но, кажется, она не заметила и этого. Он наблюдал за ней, с тревогой, с отчаяньем. И пытался найти в себе силы. Когда она спала, он доставал пистолет и прикладывал к ее виску. Уговаривал себя сделать небольшое движение — чтобы избавить их обоих от мук. Потом вновь ставил пистолет на предохранитель. Ему казалось, что он сходит с ума. Возможно, так оно и было на самом деле.

— Хорошенькая же история… — пробормотал Лалин, улыбка которого уже потускнела, — У меня, признаться, аж кишки похолодели.

— Тоже считаешь, что пора завязывать? — спросил Мвези.

— Н-нет… Пожалуй… Я бы дослушал. Да-да, пусть быстрее будет конец.

— На второй стадии она чувствовала себя превосходно. Ее тело было полно силы. Досаждавшие прежде болезни исчезли. Если не считать проблем с волосами, она чувствовала себя превосходно. И, конечно, не понимала источника всего этого. А он был слишком слаб чтобы сказать ей. Он был инспектором Контроля, но в то же время был и человеком. А для человека есть вещи, которые невозможны просто в силу его природы. Потом ей стало хуже. Конец второй стадии. Гниль уже завершила свои приготовления и была готова нанести окончательный удар. Он боялся за нее. За то, что ее может почувствовать проходящий по улице инспектор. За то, что подозрительные соседи могут оформить заявку на нее. Каждый раз, когда он приходил домой, его сердце оглушительно билось. Но если раньше оно билось от радости, теперь — от тревоги и предчувствия. Каждый раз ему казалось, что он найдет пустую квартиру. И всякий раз, когда она выходила навстречу ему, он ощущал не облегчение, а еще большую боль. Сколько так могло продолжаться? Ей становилось все хуже. Если раньше, ее переполняли силы, то теперь она большую часть дня проводила лежа. Ее мучали боли во всем теле. Стало портиться зрение. Кожа становилась шершавой и грубой, точно наждачная бумага. Он не знал, что сотворит с ее телом Гниль, но ему оставалось лишь быть сторонним зрителем. Он, посвятивший себя борьбе с Гнилью, теперь был ее пленником.

Месчината бесшумно вздохнул. Маан подумал, что он вновь сделает долгую паузу, однако тот почти сразу продолжил:

— Она начала догадываться. Не вслух, но по ее глазам — тому, что от них осталось — он понимал это. Она боялась спросить или предположить. Но, кажется, уже понимала. Когда он лицемерно спрашивал, не вызвать ли врача, она говорила, что не стоит — к чему безрассудно тратить социальные очки, которых и так немного, на мелкую простуду? Потом она перестала ходить. Срослись суставы, потеряв подвижность. Ее ноги уже были бесполезным придатком. Начались сильные боли в спине — он предполагал, что там растут новые кости. Возможно, дополнительные ребра. А может, Гниль растила внутри костный новый каркас. Она никогда не делиться своими планами. Кожа практически потеряла чувствительность. Она могла тушить окурки о себя, и вряд ли бы это заметила. Нос практически исчез, и все лицо ее сильно изменилось. Костная ткань разрасталась, хрящи поменяли свое местоположение. Но, кажется, она не замечала всего этого, проводя дни напролет в полузабытьи. Он спрятал все зеркала. Он предчувствовал скорую развязку. И однажды ночью все кончилось. Он проснулся от оглушительного выстрела.

Маан пытался не вслушиваться в слова, неприятный привкус джина во рту не пропал, напротив, почему-то сделался сильнее.

— Она взяла его пистолет. Она знала, где он. Дослала патрон, сняла с предохранителя и, — Месчината выпрямил указательный палец и коснулся своего лба над правым глазом, гладкого лба, обтянутого желтоватой кожей, — Выстрелила. Он нашел ее. То, что когда-то было ей. И почувствовал… облегчение. Пытка закончилась. Она сама помогла ему. Он был ей благодарен. Ну а потом уже не было ничего интересного. Мунн, узнав про эту историю, конечно все понял. Да и что тут не понять. Моего приятеля чуть не уволили со службы. История была неприятная, но ее не предали огласке. Старик Мунн сделал все чтоб те, кто о ней слышали, не очень стремились ее разболтать. Может, поэтому и наказание было невероятно мягким. Кажется, его понизили на пять классов, и только.

Воцарилось недолгое молчание. Маан подумал, что Мвези скажет что-то язвительное, но тот лишь сердито сопел.

— А как… Как звали того инспектора? — спросил Лалин, на которого история, судя по всему, произвела не такое тягостное впечатление, как на остальных.

— А что?

Лалин смутился.

— Да просто так. Я подумал… Впрочем, это, конечно, не играет никакой роли.

— Никакой, — подтвердил Месчината, отводя от него свой равнодушный мертвый взгляд, — Конечно, никакой.

— Я слышал похожую историю, — сказал Лалин, которому, похоже, не терпелось стать центром внимания, и который был слишком несдержан чтобы выдержать паузу, — Один парень из восьмого. Только не жена, а… сын. Да, сын, вроде… И, значит…

Маан ощутил вибрацию войс-терминала в кармане. Слабую, вроде легкой щекотки. Он нахмурился — за многие годы его службы Кло давно привыкла к тому, что домой он может явиться в любое время, и никогда не отвлекала его звонками. Нет, это явно была не Кло.

Он достал небольшую пластиковую коробочку и поднес ее к уху.

— Маан. Слушаю.

И совсем не удивился, услышав в трубке голос, который он и ожидал услышать.

— Собирай свою группу, Маан. Пора.