Проснулся он уже в другом мире. Этот мир был необычен и не походил на прочие. В нем не было холодной малярийной влажности и света, но не было в нем и укрытого темнотой камня. Он был огромен и в то же время казался крошечным. В нем не было направлений — даже верха и низа. Не было запахов. Это была янтарная бездна, в которой он плыл, ощущая ее теплое ласковое прикосновение.

Он не помнил, как здесь оказался. Он только знал, что прежде был в других мирах, негостеприимных, холодных, опасных. Это было очень давно, до того, как он появился здесь. А может, это не он появился в этом новом мире, а сам мир соткался вокруг.

Мир вокруг него жил по каким-то своим законам, которых он не мог понять. Что-то менялось, но он не понимал, что. Что-то скользило мимо него, но он этого не видел. Что-то шевелилось рядом, подрагивало, плыло, волновалось… Он сам был центром этого мира, его ядром и основной частью. Он ничего не делал, но в этом мире от него и не требовалось никаких действий. Он плыл в бесконечной янтарной реке, которая меняла свой цвет — от темного оттенка обожженной кожи до светлого, почти прозрачного, светлее крыла бабочки. Ему не было ни тепло, ни холодно — в этом мире не существовало температуры. Он не чувствовал голода или жажды. Это новый мир, прежде им невиданный, был создан специально для него. Тут он ощущал небывалый уют, полное умиротворение, от которого голова казалась звенящим от пустоты хрустальным шаром.

Наверно, это рай. Особенный рай Гнили, который она дарует самым верным своим слугам. Терзая их плоть, она лишь подготавливает к встрече с ним, потому что ни одному человеку не дано оказаться здесь.

Он наконец нашел свой дом. Тот, к которому шел много лет. Этот дом долго ждал его, но теперь все это в прошлом. Он останется здесь навсегда, потому что они составляют единое целое, которое будет существовать вечно, даже тогда, когда погаснут последние звезды.

Гниль не обманула его.

Через некоторое время он ощутил перемену в окружающем его мире. Он остался прежним, но что-то произошло в нем, что-то, имеющее к нему отношение. Он не мог обнаружить этого изменения, но отчего-то почувствовал тревогу.

Янтарная бездна несла его в своих теплых водах, но ее прикосновение показалось ему иным. А может, изменился лишь он сам, а мир лишь подстроился под него. Ощущение тревоги не слабело, напротив, делалось все гуще, сильнее. Хрустальный шар его сознания, прежде лишенный мыслей, подернулся мутью. Он уже не ощущал былой безмятежности, напротив, его томило предчувствие чего-то, что обязательно должно с ним случиться. Чего-то очень важного для него, но плохого или хорошего — он не мог разобрать. В новом мире должна была случиться важная перемена. В нем самом должна была случиться перемена, которой нельзя избежать, потому что она неизбежна и предопределена самим его существованием. Маан с тревогой ждал ее, вслушиваясь в ток янтарных волн.

Это началось почти незаметно, но родило в его мире новые ощущение, которых не было прежде. Ощущение давления. Он почувствовал, что какая-то сила давит на него со всех сторон, сильно, но мягко, не пытаясь расплющить, скорее подталкивая к чему-то. Это было непонятно — в этом мире у него никогда не было тело, лишь плывущий по воле волн рассудок.

Потом мир сотрясла судорога. Это напугало Маана — прежде такого не случалось. Янтарная бездна казалась потускневшей, и ее прикосновение больше не было нежным. Он ощущал, что сейчас должно произойти что-то очень важное, то, что еще раз измени его безвозвратно, и боялся этого. К этому нельзя было подготовиться, и единственное, что он мог — сосредоточиться и терпеливо ждать.

Гниль не оставит его, где бы он ни оказался. Он знал ее голос — этот голос говорил с ним на протяжении многих веков. Но сейчас он молчал, оставив его одного в центре рушащегося мира. То, что мир рушится, он уже ощущал — все вокруг него вдруг стало дрожать, перерождаться во что-то новое, непонятное. Янтарные воды кипели, пронизанные темно-серыми и белыми мягкими огнями. В их толще он вдруг стал задыхаться.

Он почти забыл это ощущение — ощущение удушья. Но оно нашло его в этом мире и сжало, беззлобно, но уверенно. Он заворочался, пытаясь избавиться от этого, и в какое-то мгновенье вдруг понял, что он — это не только рассудок, он — это целое тело, настолько огромное, что захватывало дух. Его тело занимало огромную часть всего мира, оно было размером с целую Галактику и внутри него происходила своя, невидимая, ему жизнь. Это чувство было захватывающим, но он ощущал, что не успеет принять его полностью. Мир менялся слишком быстро, быстрее, чем он мог ощутить это.

Маан. Это слово родилось в нем, безликое и непонятное, но он знал, что это слово важное и имеет к нему отношение.

А потом мир затрещал и стал раскалываться на части. Это было так страшно, что его обожгло изнутри белой волной ужаса, смывающей все мысли. Янтарной бездны больше не было, а были лишь плывущие мимо него серые осколки, за которые он не мог уцепиться.

«Не надо! — крикнул он, сам не зная, кому, — Оставьте меня здесь!».

Но это было бесполезно, и он сам это знал. Просто то, что должно было случиться, наконец случилось. И он был частью этого.

Непонятная сила, до того баюкавшая его и нежно сжимавшая, вдруг подхватила его и швырнула куда-то сквозь время и пространство, ломая их с оглушительным звоном.

Он ощутил перед собой преграду и по тому, как она треснула от его прикосновения, понял, что должен сломать ее. Он ударил в нее, подчиняясь этому инстинкту, и она отозвалась мягким треском. Эта преграда отделяла его от нового мира. За ней его ждало что-то, и он не знал, что, ощущая только, что это будет нечто огромное и завораживающее. Преграда поддалась. И вдруг, без всякого предупреждения, лопнула под его пальцами. И в следующее мгновенье окружающий мир прекратил существовать, погас, обернувшись чем-то совершенно новым.

Сперва ему показалось, что он оказался в вакууме, что его выбросило в открытый космос. Ощущения, о которых он прежде не подозревал, набросились на него, и их оказалось так много, что их давление было невыносимо. Это была какая-то бесконечная мучительная пытка.

Он вдруг ощутил холод — такой пронизывающий, что казался ледяными штырями, которые вогнали в его тело, пропоров насквозь.

Он ощутил боль — она схватила его своими крошечными неровными зубами, сладострастно сдавив.

Он ощутил удушье — что-то душило его, мешая сделать вдох, сжимая костлявыми руками грудь.

Он ощутил запах — запах влажного камня, сырой земли, гниющей плоти и стали.

Он ощутил пространство — оно раскинулось вокруг него, настолько огромное, что можно было сойти с ума, едва лишь подумав о нем.

Он ощутил тысячи вещей, которых прежде не существовало.

Боль и отчаянье переполнили его и, не в силах выдержать эти непрекращающуюся ужасную муку, он закричал.

Его крик прозвучал жутко и незнакомо — он отразился от окружающего его камня и заметался, рождая рваное эхо. Но он был необходим, этот крик. Маан вдруг обнаружил, что может дышать.

Больше он ни о чем не думал, настолько это новое ощущение было упоительно. Он просто лежал, ни о чем не думая, и дышал, набирая полную грудь влажного холодного воздуха. Его трясло от холода, внутри копошилась боль, но сейчас все это было неважно.

Он сам не заметил того момента, после которого неизвестное раньше слово «Маан», услышанное им в янтарной бездне, стало ассоциироваться с ним самим. «Маан, Маан, Маан, — повторил он, лежа в блаженном полузабытье на чем-то невыносимо холодном и остром, — Да, Маан — это я».

Вместе с этим на него обрушился ворох других воспоминаний, сокрушающий, как каменная лавина. Маан едва не лишился чувств — сейчас он был слишком слаб для этого. Он заставил себя мысленно заблокировать этот поток. Он разберется во всем, но позже. Немного позже. Когда поймет, кто он и где оказался.

Глаза открылись сами собой, хоть он забыл, что у него есть глаза и он может ими управлять. Сперва он решил, что в этом мире властвует полная темнота, и это не удивило его, но потом заметил свечение где-то рядом. Повернуть голову стоило огромного труда, но он справился и с этим. Он лежал на границе освещенного круга. В его центре стояло какое-то небольшое устройство, заливавшее окружающее мягким голубоватым светом. «Это фонарь, — вспомнил он, — Он разгоняет темноту». Свет был слабым, должно быть фонарь простоял здесь уже долго, почти полностью разрядив аккумулятор. Маан не помнил, почему он оказался здесь, но знал, что скоро это поймет.

Мир, в котором была лишь темнота и крошечный кусок света, содрогался, и Маан понял, что в нем тоже что-то происходит, что-то вроде того, что происходило с ним самим внутри янтарной бездны. Он ворочался и звенел, содрогаясь в ровных механических спазмах, он рокотал, отчего камень, на котором Маан лежал, мелко вибрировал. Еще он слышал шум — свербящий, оглушительно громкий шум, который шел откуда-то сверху. Точно там, над его головой, в толще камня копошилось какое-то огромное чудовище. Из этого шума рождались мелкие камни и пыль, сыпавшиеся на его лицо.

Лицо?..

Мысль, занимавшая его сейчас больше всего, мешала думать о прочем. Он хотел знать, что из себя представляет в этом мире, ведь он чувствовал, что занимает в нем какой-то объем, а значит, имеет тело. Его новое тело в этом мире.

«Пятая стадия», — вдруг сказал голос из небытия, но Маан пока не помнил, что это значит.

Содрогаясь от холода, чувствуя себя бесконечно одиноким и беззащитным тут, он заставил себя оторваться от каменной поверхности, на которой лежал. Это было очень трудно — его тело, которое раньше казалось ему огромным, пока не понимало его приказов, двигалось слабо и неуверенно. Когда-нибудь он научиться управлять им, он знал это, но сейчас он просто хотел увидеть его.

Это было несложно — света для этого хватало.

Когда Маан увидел свое тело, его замутило от отвращения. Это было настолько неожиданно, что он вновь едва не потерял сознания. Он представлял себе что-то совершенно другое. Но то, что он увидел, было омерзительно, противоестественно, жутко. Это тело походило на какую-то уродливую конструкцию, подобных которой он никогда не видел. Он едва не закричал вновь, от отчаянья, охватившего его, но сейчас он был слишком слаб даже для крика.

Его тело было вытянутым, длинным, невозможно длинным, но при этом таким тонким, что было непонятно, как в нем все умещается. Грудная клетка — крошечная, с выпирающими острыми ребрами, такими тонкими, что, казалось, раздавят себя собственным весом, поросшая мелким отвратительным на вид темным волосом. Живот — тоже крошечный, мягкий, ритмично раздувающийся и опадающий, рыхлый. От угловатого таза тянулись два длинных суставчатых отростка, таких нелепых и уродливых в этой нелепости, что ничего уродливее и придумать нельзя. Но хуже всего были его руки, которые он увидел в первую очередь. Они были невероятно тонкие, слабые, снабженные на концах шевелящимися, будто черви, крошечными отростками, каждый из которых имел несколько дополнительных суставах. Это зрелище было настолько отталкивающим, что Маан заворожено замер, не в силах оторваться от него. Его новое тело было какой-то насмешкой над природой. Он боялся представить себе, как выглядит все остальное. Маан поднял руку и дрожащими отростками на ее конце, которые, как оказалось, обладали некоторой чувствительностью, ощупал голову. Хорошо, что у него не было возможности увидеть ее — он бы этого не вынес. Непропорционально маленькая, под стать этому хрупкому мягкому телу, она венчала его, точно раздутая шишка. Крошечный рот, даже не рот, а какая-то ощерившаяся зубами щель, плоское лицо с каким-то хрящевым наростом в центре, плоские, заглубившиеся под кожу, глаза…

Но в этом отвратительном теле угадывалось что-то знакомое, будто виденное прежде.

И память услужливо подсказала, что именно.

— Господи… — пробормотал Маан, хватаясь за голову, точно она могла лопнуть от переполнявших ее мыслей, — Нет, нет, нет… Это же…

Он понял, где мог видеть что-то подобное.

Его тело было человеческим телом. Худым, покрытым потом, замерзшим до легкой синевы, но все же несомненно человеческим. Потрясенный этим, Маан попытался вскочить на ноги, но тут же упал — ноги пока не держали его.

И весь мир, точно и ждавший этого легкого прикосновения ключа, вдруг открылся ему навстречу, сделавшись простым и понятным. Маан стал лихорадочно озираться. Он не понимал, что произошло, и сколько он провел тут времени.

Он увидел чье-то большое грузное тело, настоящего великана, распростертого лицом вниз. Половина его лица казалась похожей на неумело сработанную маску, покрытую складками кожи и рубцами. От мертвеца шел сильный сладковатый запах разложения, и следы его были ощутимы на теле. Хольд. Где-то рядом с ним должен был лежать и Геалах, хоть сейчас Маан его не видел.

Еще он нашел несколько больших неровных осколков, с одной стороны мясистых и упругих, покрытых чем-то вроде остывшей плоти, с другой — твердых и гладких, как хитин. Они лежали в луже прозрачной густой жижи, их положение и форма подсказала Маану, что раньше они образовывали что-то вроде большого веретена. Он вспомнил мир янтарной бездны и все понял.

— Спасибо, — сказал он в темноту, в которой никого не было, — Спасибо за это.

Он знал, что тот, кто надо, услышит его слова.

Камень трясся все сильнее и сильнее, это походило на бушующее землетрясение, но Маан не беспокоился. Он слышал рев стали где-то совсем рядом, может, в десяти метрах над головой, и знал, что это ничем ему не грозит. Он лег на каменный пол, обхватил себя руками, пытаясь согреться, и смотрел в темноту до тех пор, пока в ней не откололся кусок, обрушив на него целый водопад ярчайшего нездешнего света. Точно небеса раскололись. В просвете копошились какие-то люди, вились шипящие шланги, что-то ритмично стучало и пыхтело, порождая шум, от которого закладывало уши. Но Маан даже не попытался отползти в сторону.

— Эй! — закричал ему кто-то сверху, и шум, точно по сигналу, стих, — Эй ты, там!.. Живой?

Маан понял, что эти слова обращены к нему.

— Да, — сказал он, чувствуя, как голос наливается силой, — Кажется, живой.

— Отлично! — крикнули сверху, — Это просто отлично! Четыре дня прорубались. Хорошо, что вы дождались, ребята. Скоро будем вас вытаскивать, не паникуйте. Все нормально. Возможно, часа три-четыре. Здесь сложный грунт, и все эти обломки… Потерпите пару часов?

— Да, — сказал Маан, — Конечно.

— Отлично! Держитесь. Скоро будем у вас.

Люди исчезли, в проломе вновь что-то зашипело, застучало, заскрежетало металлическим голосом. Маан вновь лег и, чтобы не мешал бьющий сверху свет, прикрыл глаза. У него оставалось достаточно времени чтобы все хорошенько вспомнить и о многом подумать.

Но сперва… Ему пришлось потратить несколько минут, прежде чем он нащупал ноги лежащего в нескольких метрах от освещенного круга Геалаха.

Когда он вернется в тот мир, который он когда-то покинул, ему кое-что понадобится.

У него осталось там неоконченное дело.

Маану вдруг захотелось проверить, может ли он улыбаться. И он улыбнулся, хоть и знал, что в темноте эта улыбка будет никому не видна.

Он почти забыл, как промозгло и сыро на поверхности в короткий момент искусственных сумерек, когда осветительные лампы, сияющие на невероятной высоте, вмурованные в монолитную твердь купола, начинают гаснуть, перестав заливать жилые блоки ярким дневным светом. Раньше он любил такие моменты, хотя чаще всего лишен был возможности насладиться ими — его служба заканчивалась уже после наступления темноты.

Момент перехода к сумеркам незаметен и, если смотреть прямо на ослепительные сферы, задрав голову и рискуя ослепнуть, скорее всего сперва вовсе ничего не заметишь. Свет начинает тускнеть в определенный час, но Маан специально не пользовался хронометром, пытаясь на глаз определить, когда эти огромные сияющие маслины начнут гаснуть. Это была его детская игра, которую он потом почти забыл.

В последнее время у него была возможность кое-что вспомнить. Даже то, что он, казалось, навеки забыл.

Но сумерки опять пришли незаметно. Только что осветительные сферы еще заливали все вокруг своим беспощадным светом — и вот они уже стынут, и свет их, желтоватый, размытый, слабеет с каждой секундой. Скоро ему на смену придет ночное освещение, холодное, тусклое, напоминающее об ультрафиолетовых лампах в какой-нибудь лаборатории. Вместе с ним придет сырость — сконденсировавшаяся за день под куполом влага. Эта сырость заползала под одежду, пропитывала до нитки, заставляла дрожать в легком ознобе. Маан знал это ощущение, от которого не спасал даже тяжелый плотный плащ. Теперь же, когда он, скрывшись за развалинами какого-то дома, был абсолютно наг, вечерняя сырость проникала до самых костей и заполняла их вязким малярийным туманом. Это было даже хуже холода. Но Маан знал, что ждать ему осталось недолго.

Автомобиль остановился неподалеку от развалин. Его водитель был достаточно предусмотрителен чтобы двигаться с выключенными фарами. Если жандармы или случайные прохожие увидят шикарное авто, остановившееся в сумерках рядом с руинами, могут возникнуть неприятности. И не только у него.

Автомобиль был дорогой, но не похожий на огромную спортивную «Кайру» Геалаха, куда миниатюрнее и более плавный в обводах. Представительский класс. Должно быть, он тоже жрал чертову уйму топлива и социальных очков, но человек, сидящий за его рулем, мог себе это позволить.

Когда дверь открылась, Маан не сразу вышел из-за укрытия. До последнего момента он ожидал чего-то неожиданного. Например, того, что из стальной коробки выскочит несколько инспекторов — с оружием наготове, с мощными фонарями, с их извечным криком: «Работает Контроль! Никакого сопротивления!».

Но эти опасения оказались напрасны, и, спустя несколько секунд, наблюдая, как к развалинам приближается чья-то одинокая высокая тень, Маан сам посмеялся над ними.

— Здравствуйте, господин доктор, — сказал он, выходя из-за камня т становясь так, чтоб его можно было увидеть в скудных лучах осветительных сфер, — Рад, что ты смог приехать. Я бы с удовольствием пришел к тебе в кабинет, но не хотел в таком виде пугать секретаршу. Она прежняя или ты опять взял новую?

— Новую, — сказал Чандрама, подходя ближе, — Периодически надо менять обстановку.

За то время, что они не виделись, он казался немного постаревшим — лицо стало более сухим, губы по-старчески обвисли. Но взгляд был прежний — внимательный, острый, как подобает опытному врачу, и этот взгляд сейчас уверенно ощупывал Маана. По своей проникающей способности и чувствительности он мог бы поспорить со сканером в диагностическом кабинете.

— Ты выглядишь… неплохо, Маан.

— Лучше, чем в последний раз?

— Иначе. Не похоже, что эти полгода ты вел беззаботную жизнь.

— Зато я вешу килограмм на двадцать меньше, чем прежде.

— Я бы сказал, что ты на грани дистрофии. Вот. Я принес тебе то, что ты просил, Маан, — доктор протянул ему сверток.

Подрагивая от сырости, Маан торопливо развернул его — там был простой костюм, белье и водонепроницаемый плащ. Он начал одеваться, мимоходом отметив, что одежда, явно купленная в магазине всего несколько часов назад, кажется ему слишком свободной. Ничего удивительного — хоть Чандрама и знал параметры его тела с точностью до микрона, за последнее время они серьезно изменились.

Наблюдая за тем, как Маан одевается, Чандрама молчал. Он не относился к тем людям, которые торопятся задать вопрос, даже если им нужен ответ. Иногда Маан сомневался, а нужны ли ему вообще ответы.

— Спасибо, что поверил мне, — сказал Маан, затягивая ремень брюк на последнее отверстие, — Мало кто согласился бы на такое безрассудство.

— Прежде я помогал живым, — Чандрама невесело усмехнулся, закуривая тонкую коричневую сигарету, — Теперь помогаю и мертвецам. Да, это вполне можно назвать безрассудством.

— Мертвецам? Я похож на мертвого, Чандрама?

— С точки зрения врача — ты вполне жив. И для человека, убитого полгода назад — прекрасно сохранился.

— Меня убили?

— Да. Тебя убила жена. Психическое расстройство, склонность к алкоголю, стрессы… Говорят, бедная женщина не выдержала.

— Убедительная версия.

— Твоя фотография висит у меня на доске почетных пациентов, — Чандрама издал короткий отрывистый смешок, — В траурной рамке.

«Он ничего не спросит, — понял Маан, — И не потому, что не хочет навредить мне. Он боится. Чандрама никогда не был дураком».

Он почувствовал, как дрогнула рука доктора, когда он передавал ему сверток. Чандрама не был вхож в число тех людей, которых Контроль посвящает в свои мелкие грязные секреты, но, как и всякий врач, он часто мог нащупать верный ответ там, где все остальные предполагали нечто иное. И сейчас он определенно догадывался о том, что произошло.

Маан был ему благодарен — и за молчание в том числе.

— Ты просил еще кое-что, — сказал Чандрама, когда Маан закончил одеваться, — С этим было сложнее. В конце концов я всего лишь врач. Держи.

Он протянул ему что-то увесистое, замотанное в ткань, но пальцы Маана, скользнув по нему, сразу ощутили знакомое прикосновение.

— Только что купленный?

— Что ты. Мой собственный, лежал в ящике лет тридцать… Сейчас, конечно, уже старье, но кое на что еще сгодится. Семь пуль в барабане. Заявление об утере сегодня утром отнес в жандармерию.

— А ты специалист, — одобрительно сказал Маан, перекладывая тяжелый предмет в карман.

— Я не собираюсь спрашивать, для чего он тебе.

— Правильно. У мертвецов свои секреты, знаешь ли.

— Это все, что я мог сделать для тебя, Маан.

— В счет уважения в прошлом?

— В счет соболезнования, — сказал Чандрама сухо, — Мой долг как врача — помогать больным, какой бы… Каким бы недугом они не страдали. Теперь я буду считать, что этот долг выполнен полностью.

— Так и есть. Спасибо, Чандрама. — И прощай.

Он предусмотрительно не протянул доктору руки. И, видимо, правильно сделал.

— Прощай, Маан. Насколько я понимаю, мы больше не увидимся.

— Наверняка нет. Не знаю, кто из нас больше от этого потеряет.

— Я потеряю отличного пациента, — Чандрама улыбнулся ему, — Следи за собой, Маан.

— Конечно, доктор.

Чандрама молча повернулся и зашагал к своему автомобилю. Спустя несколько секунд двигатель ожил и автомобиль, неуверенно рыская носом, пробираясь между обломков, отъехал, быстро скрывшись из виду.

Маан с облегчением вздохнул. С оружием в кармане он ощущал себя гораздо привычнее. На всякий случай скрывшись в развалинах, он пристроился между осколками плит, это не помогало от сырости, но хотя бы немного спасало от холода. Теперь ему оставалось только ждать. На плоский камень перед собой он положил маленькую пластиковую коробку войс-аппарата, который раньше принадлежал Геалаху. В этой коробке сейчас заключалось нечто очень важное для него. Если у него в жизни вообще осталось что-то важное…

Маан закутался в плащ и попытался задремать. Времени, как он прикинул, у него было как минимум до рассвета. Нельзя упускать такую возможность — потом она может и не представиться.

Он недооценил Мунна — войс-аппарат зазвонил, когда до рассвета, по его расчетам, оставалось еще часа два. Некоторое время Маан смотрел на мигающий огонек и слушал тихую мелодичную трель, удивляясь тому, что совершенно ничего не ощущает. Ни страха, ни предвкушения, ни облегчения.

Спустя несколько гудков он медленно взял войс-аппарат в руку и поднес к уху.

— Алло, — сказала трубка знакомым ему голосом.

Маан не ответил.

— Алло. Здравствуй, Маан.

Он хмыкнул. Быстро сработано. Даже очень быстро. Определенно, он недооценил их скорость. И желание найти его.

— Здравствуйте, господин Мунн.

Услышав его голос, Мунн ничуть не удивился. Наоборот, негромко рассмеялся. В его стариковском смехе точно поскрипывали тонкие, тронутые ржавчиной, пружинки. От этого он казался неприятно колючим.

— Очень рад, что ты в порядке. И что выбрался целым оттуда.

— Приятно знать, что вы за меня беспокоились.

— Не беспокоился. Я знал, что ты окажешься слишком сложен для них всех. Они обломали об тебя зубы. Так и должно было случиться. Глупо надеяться, что стая дворняг сможет одолеть матерого волкодава. Глупо с моей стороны, конечно.

— Вы даже не удивлены, что я способен говорить?

— Не очень. Но я был удивлен, узнав о твоем новом облике.

Маан ощутил выступивший между лопаток пот, кажущийся ледяным даже в холодной сырой ночи. Он давно забыл, что человеческое тело обладает системой потовыделения.

— Быстро.

— Маан, Маан, — Мунн улыбнулся и улыбка эта, не отразившаяся в голосе, скользнула по невидимому проводу, связывающему их, и неприятно резанула его, — У меня сейчас полтысячи человек там, внизу. Инспектора, жандармы, даже армия. Тебя искали с такой тщательностью, с какой не искали ни одно месторождение алмазов или нефтяной пласт. Они перевернули все вверх дном. Прощупали каждую крысиную нору.

— Кажется, слишком поздно, а?

— Поздно, — согласился Мунн, — Но я же говорю с тобой сейчас.

— Как вы узнали?

— Интересно?

— И так догадываюсь.

— Очень просто, Маан. Когда мои инспектора обшарили ту дыру, где ты устроил бойню, и не нашли даже признака Гнильца, кто-то вспомнил о странном раненном, которого эвакуировали одним из первых. Его нашли неподалеку от входа, он был в бессознательном состоянии и почему-то без одежды. Эти обстоятельства ни у кого не вызвали подозрений — люди, заключенные под обвалом в течении многих дней, да еще и в обществе Гнильца, могут основательно повредиться в рассудке. А тот раненый ни в коей мере не был похож на «четверку». Судя по тому, что у него отсутствовала «купированная нулевая», спасатели сочли, что это один из Кулаков. В тот момент, сам понимаешь, никто не пытался установить личность, просто поднимали пострадавших. Я вспомнил про этого странного парня только когда мои люди точно выяснили, что Гнильца в пещере нет. Его почему-то нигде не могли найти. Оказалось, он сбежал из полевого госпиталя. Немного странно для раненого Кулака, да?

— Возможно.

— Когда я узнал о том, что у Геалаха отсутствует его войс-аппарат, исчезли и сомнения.

— Отлично. Действительно, просто отлично. Я впечатлен, господин Мунн. Любой другой при мысли о том, что Гнилец мог стать человеком, только посмеялся бы.

— Господи, Маан, я работаю с Гнилью больше лет, чем ты живешь на этом свете. Даже я знаю не все ее уловки и приемы, но если я чему и научился за все это время, так это тому, что Гниль совершенно непредсказуема. К тому же, мы быстро нашли осколки твоего кокона. После этого я сразу понял, что Гниль решила порадовать нас новым сюрпризом. Только не предполагал, каким именно. Значит, теперь ты вернул себе прежний вид?

— Да, господин Мунн. И я на поверхности. Понимаете, что это значит?

— Понимаю. Ты думаешь, что ускользнул от нас.

— Я и сделал это. Теперь вы никогда не найдете меня, Муун, даже если все ваши люди будут обшаривать город денно и нощно. Двадцать миллионов человек, а я лишь песчинка среди них. И все ваши инспектора с их прекрасным чутьем бесполезны — у меня теперь нет даже «купированной нулевой», я невидим для них. Я полностью излечился. Гниль забрала все свои подарки. Она закончила со мной.

— Ты всегда был излишне самонадеян, даже когда я взял тебя совсем мальцом, — Мунн вздохнул, — Хотя, не буду спорить, ты порядком усложнил мне задачу. Искать тебя в человеческом обличье будет куда сложнее. Ты ведь тертый парень, мой Маан, ты отлично знаешь методы и Контроля и жандармерии, ты, конечно, сможешь затеряться в каких-нибудь трущобах, или среди тех же деклассированных…

— Я был вашим учеником, господин Мунн.

— Спасибо за комплимент, — Мунн и в самом деле был доволен. Его голос не был похож на голос человека, проигравшего партию. Впрочем, Маан никогда не слышал Мунна расстроенным. Тот никогда не проигрывал прежде. — Но, как ты понимаешь, наше… кхм… дело вовсе не закончено.

— Я чист, — сказал Маан и сам удивился тому, как это прозвучало, — Я больше не Гнилец. Я даже не инспектор Контроля. Я человек, на сто проклятых процентов. Какой вам толк с меня теперь?

— Зачем притворяться теперь, Маан? — кажется, Мунн скривился. В его голосе звучала легкая укоризна, как у благодушного старика, расстроенного мелкой шалостью любимого внука, — Ты же сам понимаешь, что твоя ценность увеличилась многократно. Ты — единственная «пятерка» на всю планету. Может быть, единственная пятая стадия за миллионы лет. Ты думал об этом?

— Я человек.

— Вовсе нет. Если Гниль покопалась в тебе, она не могла не оставить следов. Да, вполне вероятно, что внешне ты чист. Может быть, даже самый изощренный тест не выявит следов Гнили в твоей крови. Но это не та гостья, которая уходит молча, уж тебе бы следовало это знать. Что-то осталось в тебе. Может, глубоко. Может, где-нибудь в костном мозге или гипоталамусе. Но осталось. И ты отдашь это мне, парень.

— Неуловимый секрет Гнили? Который расскажет вам об ее сущности? — Маан не смог сдержать улыбки, такая страсть прорезалась в голосе Мунна в этот момент.

— Может, и секрет. А может, мы и вовсе ничего не найдем. Я уже говорил тебе, работая с Гнилью, я прежде всего научился ничему не удивляться. Я знаю лишь одно — мы не можем упустить такой шанс. Мы не можем упустить тебя, Маан. Ты нужен не просто мне или Контролю, ты нужен этой планете и миллионам ее жителей. Весь, с потрохами. Твое тело, твои внутренности, твои мысли — весь ты. Целиком. Ты слишком вкусный кусок чтобы я мог позволить себе упустить тебя.

— Я ожидал этого, Мунн. Как вы понимаете, у меня другие планы. И ваша лаборатория не является их частью.

— А мне и не требуется твое согласие. Когда речь идет о судьбе всей планеты, добрая воля представляет собой лишь условность.

— Понимаю. Но вы сами сказали, что теперь затеряться мне будет не очень сложно. Из последней ловушки я выскользнул, а в новую уже не попаду.

— Мы оба понимаем это, Маан. Поэтому давай сделаем иначе. Закончим эту утомительную погоню, которая в равной мере надоела нам обоим, и заключим договор на правах старых знакомых и сослуживцев. Как разумные деловые люди.

— Договор? Это интересно. Я догадываюсь, что могу вам предложить. Но что вы можете предложить мне?

— Договор на то и договор, что позволяет сторонам получить то, чего им не хватает. Контролю не хватает тебя. А тебе тоже кое-чего не хватает, Маан.

Он понял, что сейчас услышит. Знал с самого начала, лишь только услышав первую трель войс-аппарата.

— Нет, — сказал он, неосознанно сжимая в руке проклятую пластиковую коробку, заключавшую в себе голос Мунна, полную лжи, коварства и холодного расчета, — Вы не сделаете этого.

— Твоя дочь, Бесс, — спокойно сказал Мунн, как ни в чем не бывало, — Она ведь еще жива. И невредима — насколько мне известно.

Это прозвучало так по-деловому, что Маан не сразу ощутил страх. Тот пришел позже, прочертив свой путь по его позвоночнику тысячами крохотных ледяных иголочек.

«Ты знал, — подумал Маан, заставив дышать себя размеренно и ровно, Мунн не должен почувствовать его страх, — Он должен был сказать это. Это же Мунн, который никому не позволит оставить себя в дураках».

— Перестаньте. Вы ведь не собираетесь…

— Не собираюсь — что? — с интересом спросил Мунн, — Использовать ее в качестве заложника? Почему бы нет?

— Она ребенок.

— Твой ребенок, Маан. И это главное. Что ты еще скажешь? Что это неэтично? Преступно? Цинично? Цель определяет средства, аксиома. Цель сейчас — это ты. Чтобы получить тебя нет запрещенных средств. Не та ставка сейчас. Ты же понимаешь, что я не могу не использовать эту карту.

Мунн рассуждал об этом так отстраненно и холодно, что Маан, неожиданно для себя, немного успокоился. Для него все это лишь игра. Карты, ставки, выигрыш. Есть карта «Бесс», есть карта «Маан». Сложные ходы, сложные правила. Мунн не испытывал ненависти — ни к нему, ни к его дочери. Он всего лишь тасовал карты в тонких старческих пальцах, прикидывая, как бы утянуть весь куш.

— Что вы с ней сделаете? — спросил Маан прямо.

— Что захочу, — просто ответил Мунн, и в его голосе не было ни капли злости, — Я могу деклассировать ее. Могу просто уничтожить. Или устроить несчастный случай, в результате которого она останется калекой до конца своих дней. Только не подумай, что это доставляет мне удовольствие, Маан. Мне отвратительна сама мысль о том чтобы истязать человека. Но если ты задашь себе вопрос — «А сделает ли он это?», то сам дашь правильный ответ. Сделает. Без колебаний. Ты ведь задавал себе этот вопрос, правда?..

Он задавал себе этот вопрос. Не сейчас, еще раньше. И он слишком хорошо знал Мунна чтоб быть уверенным в ответе.

Мунн сделает.

— Значит, я сдаюсь, а вы отпускаете Бесс?

— Ты всегда был умным парнем, Маан. Ты даже не представляешь, как мне жаль, что ты сейчас не работаешь на Контроль.

— А Кло? — без особого интереса спросил Маан.

— Кло не входит в предмет договора.

— Почему? Собираетесь оставить резервную ставку? Глупо.

— Нет, ни к чему. Кло… несколько не в форме для этого. Ее состояние до сих пор нестабильно. Она здорова — физически. Но, боюсь, ее психике нанесен невосполнимый урон. Я отправил ее в клинику, очень хорошую клинику, но пока это не принесло никаких результатов. Я видел ее. Она и в самом деле очень плоха.

Кло… Он удивился, обнаружив, что едва может вспомнить ее лицо. Память сохранила запах ее духов, но все остальное было едва различимо — точно он смотрел на ее фотографию сквозь толстое запотевшее стекло.

«Возможно, для нее это было лучшим выходом, — сказал голос, — Лишившись мужа и социального статуса, она была бы несчастна. И вряд ли когда-нибудь смогла бы оправиться от того потрясения, когда узнала, что ее муж — Гнилец. Считай это наилучшим вариантом развития ситуации».

— Где Бесс?

— У меня, Маан. В штаб-квартире Контроля. Есть карты, которые лучше далеко не откладывать, а то знаешь… В общем, условия договора тебе ясны. Ты можешь выполнить их прямо сейчас, это просто. Приходи. Мы сделаем все как разумные люди, понимающие суть дела. Ты приходишь, я отпускаю Бесс. Знаешь, я даже могу сделать ей подарок, если ее отец окажется здравомыслящим парнем. Например, присвою ей какой-нибудь социальный класс, более чем высокий для ее возраста и сиротского положения. Скажем, пятидесятый. С таким классом ей не составит труда получить образование и сделать отличную карьеру. Кло была бы довольна.

— Значит, вот так, тихо и спокойно? Я прихожу, вежливо улыбаюсь, и сам иду в лабораторию? Это будет достаточно разумно с моей стороны?

— Маан… Не будь упрямцем, — мягко сказал Мунн, — Ты ведь понимаешь, что условия называю я.

— Не совсем, — сказал Маан, с удивлением ощущая, как твердо и решительно звучит его голос, — Вы еще не выслушали моих. Я приду к вам, Мунн. Но не в штаб-квартиру. Сперва я хочу убедиться в том, что Бесс жива и здорова.

— Я даю свое слово.

— Ваше слово больше ничего не значит. Я хочу иметь гарантии. Вы могли давно убить Бесс — к чему Контролю лишние свидетели? А играть вслепую я не намерен. Я не приду в штаб-квартиру. Не люблю соваться в капканы. Мы встретимся в другом месте.

— В каком? — Мунн, кажется, не удивился. Возможно — у Маана были все основания это предполагать — он заранее знал десятки возможных направлений разговора, и теперь лишь хладнокровно выбирал нужный вариант.

— У меня дома. Тихий район, а дом, думаю, до сих пор стоит пустым. Я приду туда в десять часов утра. Один. И вы будете там с Бесс. Вас будет двое. Никакой охраны, никаких инспекторов, никаких Кулаков.

— Маан! Если ты действительно думаешь, что…

Он не дал себя перебить.

— Если вы попробуете организовать засаду, будьте уверены, я почувствую ее. Я всю жизнь работал в Контроле, и учил многих ваших лучших людей. У меня наметанный глаз. Если я увижу хоть одного человека… Хоть одного служаку из Контроля… Черт возьми, если у меня просто появится подозрение… Я возьму пистолет, приложу к голове и спущу курок. Для этого мне понадобится совсем немного времени, гораздо меньше, чем вашим самым опытным и резвым ребятам чтобы сцапать меня. Как вам такое, Мунн? Но если вы зададите себе вопрос — «А сделает ли он это?», то сможете дать себе верный ответ. Сделает. Потому что он уже мертв. Он умирал дважды, и больше на этом свете его почти ничего не держит. К тому же его психика, конечно, серьезно повреждена после всего того, что ему пришлось пережить. О, он несомненно сделает это. Вы ведь именно так подумали, Мунн?

— Ты дурак, — проскрипел Мунн. Его беспокойство, которое не мог скрыть треск статических помех на линии, понравилось Маану, — Мне нужна не твоя жизнь. Мне нужно твое тело. Я согласен получить его и с дыркой в голове.

— Ну разумеется. Только мое мертвое тело имеет куда меньшую ценность. Вы ведь не знаете, какие следы оставила во мне Гниль. И какие из них пропадут безвозвратно, как только мое сердце перестанет биться. Вы ведь знаете, что единственная вещь, в отношении которой можно быть уверенным, работая с Гнилью, это то, что нельзя быть ни в чем уверенным? Конечно, знаете, вы ведь любите это повторять. Я нужен вам живым, Мунн. Теперь вы знаете мое условие.

— Это вздор. Я не могу принять его.

— Можете. И примете. Вы слишком боитесь потерять меня. И это понятно. Подумайте, Мунн, а вдруг я сейчас заключаю в себе весь смысл вашей жизни? Вдруг именно во мне находится то зерно, которое искоренит Гниль навеки? И оно на таком небольшом расстоянии от вашей руки… Вы готовы рискнуть? Готовы? Готовы поставить его на кон? Я знаю, что нет. Вы же фанатик вроде Геалаха. Вы выполните мои условия.

— Маан… — Мунн собирался что-то сказать, его голос, обычно благодушный и спокойный, подрагивал от напряжения, но Маан не собирался давать ему время.

— Будьте вдвоем — вы и Бесс. У меня дома в десять часов. И не делайте ничего такого, о чем потом можете пожалеть. Отбой.

От отнял от уха успевшую нагреться пластиковую коробку и, подумав, треснул ее о ближайший камень. Изнутри посыпалась труха — осколки микросхем и деталей. Излишняя предосторожность, но она не помешает. Да и говорить больше было не о чем.

Маан запахнулся в плащ и прижался спиной к камню, прикрыв глаза. Он не ощущал напряжения, не ощущал того, что вот-вот пересечет какую-то важную черту, к которой шел всю жизнь. Он чувствовал лишь опустошенность. Слишком долгая, затянувшаяся игра. Маан ощущал себя в ней засидевшимся до рассвета за игорным столом игроком, остекленевшим от усталости и апатии. Давно нет азарта, нет надежд, есть только тихое удовлетворение от того, что долгая скучная партия наконец закончена, и даже результат ее уже неинтересен.

Единственное, чего он хотел — чтоб все скорее закончилось. Но до рассвета оставалось еще много времени, поэтому он устроился поудобнее. Может быть, у него даже получится заснуть.