Если Кортни была двумя разными людьми: той открытой для всех Кортни, которую знали все ее друзья, и очень тайной Кортни, которая посылала ему фотографии, – то не Деррику было ее винить. Он и сам быстро становился двумя разными личностями. Он был тем Дерриком, который упрямо требовал, чтобы мама не лезла к нему с разговором о том, что она неизменно называла «гормональной бурей подростка в пубертатном возрасте»: потому что они с Кортни ничем таким не занимаются и не собираются заниматься, ясно, мама? Но при этом он был и тем Дерриком, чьи мысли в последнее время были ограничены только одной темой и который просыпался по утрам мокрый и смущенный и чересчур долго простаивал под душем.

Когда он наконец решился пойти с Кортни на занятие группы по изучению Библии, то сделал это по одной-единственной причине. Она сказала ему, что занятие проходит днем в полуподвале их храма. Это означало, что ей нужно будет подвозить его туда на своей машине. Когда они ездили на ее машине, это означало, что вечером она повезет их домой. А это означало, что они окажутся наедине. Ему хотелось оказаться с Кортни наедине. Им надо было поговорить. Она постоянно посылала ему эсэмэски. Она отправляла ему снимки. Он уже совершенно ничего не соображал, и, что, на его взгляд, было еще хуже, он тоже начал отправлять ей фотографии. Он понимал, что это глупо, но никак не мог остановиться. Что-то должно было измениться. В какую-то сторону. К лучшему или к худшему. Но должно было. Так что после занятия он предложит ей поговорить и пригласит пойти на Гос-Лейк – на частный пляж, где нет жилья. В марте месяце там никого не будет, так что они смогут расстелить одеяло на площадке, которое владельцы отвели для пикников. Там они смогут в темноте поговорить и раз и навсегда решить, что будет дальше. Он пообещал себе, что после занятия с Библией между ними ничего такого не произойдет.

Выражение лица Кортни изменилось, когда он спросил, не возьмет ли она его на занятие. Лицо его матери, когда он сообщил ей, куда собрался и с кем, тоже изменилось. Но Кортни просияла, а вот Ронда посмотрела на него с глубочайшим подозрением. Она сказала:

– До десяти. – Он запротестовал, но она добавила: – Завтра в школу, Деррик. И не проси.

Он согласился – и вскоре оказался в группе, которая состояла из одиннадцати школьников и пастора из храма Кортни, который наставлял молодежь. Они сидели кружком на разномастных стульях и двух диванах (Деррику и Кортни достался один из диванов). Она сидела, прижавшись к нему, – в джинсах в обтяжку и скромной подпоясанной тунике, чему он был весьма рад. Иначе ему не удалось бы ни на чем сосредоточиться, хотя, по правде говоря, это и так оказалось непросто: библейская история, которую выбрал для обсуждения пастор Кен, называлась «Сусанна и старцы». Она была про секс, хотя начиналось все просто с одной дамы, которой захотелось выкупаться в саду. Однако за ней из-за дерева подсматривали два старикана, которые серьезно возбудились при виде ее обнаженного тела и захотели ее поиметь.

Тут пастор Кен остановился и предложил:

– А теперь давайте посмотрим, как это может метафорически прилагаться к нашей собственной жизни. Давайте заглянем глубже за наготу Сусанны и попробуем понять, что на самом деле означает ее нагота.

Ребята стали предлагать свои варианты замены наготе, отыскивая в Библии более глубокое и важное значение, чем то, которое имели слова на первый взгляд. Кто-то предложил добродетель, кто-то еще – честность. Был выдвинут вариант «любовь к Богу». Еще одним было следование Десяти заповедям. Деррик старался слушать, но в обсуждении не участвовал. Он смотрел на того, кто в тот момент говорил, но все его чувства были сосредоточены только на Кортни. Все остальное у него из головы вылетело.

Занятие прервалось на перекус: сок, печенье, кексы… Потом они снова говорили, а потом – молились своими особыми молитвами. Несколько человек просили о целомудрии. Кортни – тоже, но на этот раз он был к этому готов, и когда она закончила просьбой дать ей силы, он с жаром подхватил:

– И мне тоже, Господи! И мне.

Тут пара девчонок засмеялась, а какой-то парень сказал:

– Как я тебя понимаю, брат!

Пастор заключил:

– Нам всем для чего-то нужны силы. Мне нужно терпение, чтобы справляться с моими ребятишками. Восемь и десять лет. Девочки. Обе считают себя взрослыми. Господи Иисусе, прошу: дай мне силы быть им хорошим папой.

На этом занятие закончилось. Спустя несколько минут они с Кортни уже ехали в машине.

Сначала он решил, что, возможно, им и не нужно говорить. Ему показалось, что они преодолели какой-то барьер. Что они начали с чистого листа. Но тут Кортни сказала:

– Если хочешь, мы можем ненадолго куда-нибудь зайти. У нас осталось еще сорок пять минут. Хочешь?

В его голове и мысли не было о том, чтобы сказать «нет». Он предложил:

– На Гос-Лейк? До дома близко, и я знаю там место…

Она ему радостно улыбнулась – и они отправились туда.

Частный пляж представлял собой участок леса, круто спускавшегося по не подходящему для застройки склону холма к озеру. Много лет назад этот участок был продан под место для пикников, купания и спуска парусных яхточек со специально построенного причала. Туда от узкой грунтовки шла тропа. Они залезли в багажник Кортни, обнаружили там три одеяла и фонарик – и углубились в лес.

Ночь была просто чудесная. Луна улыбалась сквозь голые ветви деревьев чеширским котом, звезды ярко сияли. Было холодно, но за надежной стеной тсуг они расстелили одно одеяло, а сами завернулись в остальные.

Содрогаясь, Кортни сказала:

– Не ожидала, что будет настолько холодно.

– Наверное, это была не самая удачная идея.

Он придвинулся и обхватил ее рукой. Она прижалась к нему и вздохнула.

Из-под укрывших их веток им видно было озеро, погруженное в темноту. Его поверхность не нарушало никакое движение, ветра не было. Где-то в лесу заухала сова, издалека донесся лай койота. Кортни снова содрогнулась, придвинулась к нему и прошептала:

– Я знаю гораздо более хороший способ согреться. – Она положила руку ему на колено и провела ладонью выше, добавив: – Деррик, если ты не против… Ну, мне вроде как хочется кое-что тебе сказать.

– Давай, – ответил он. – По правде говоря, я вроде как и сам о том же думал. Что нам надо поговорить. Но эта Библейская штука… не знаю. Мне стало казаться, что, наверное, уже и не надо.

– Почему?

– Ну, это целомудрие. Я не выдержу, Корт, если мы и дальше будем переписываться и отправлять фото. То есть – мне нравится на них смотреть. Вот только… Знаешь, я не понимаю, как мы можем говорить одно, а потом делать другое. А мне сдается, что именно так мы и делали.

Он почувствовал, как она повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он тоже повернул голову. Она его поцеловала. И она взяла его в руки. А потом уложила на спину.

– Именно об этом я и хотела поговорить, – сказала она.

Вот только тут они вообще перестали говорить.

Потом он почувствовал себя совершенно не так, как ожидал. В глубине души – где он ожидал найти ослепительную радость, ощутить связь, понять, кто он такой на самом деле – оказалось полное онемение. Он напомнил себе выжатую губку.

А еще он задержался на час. Он знал, что мама будет его дожидаться, и его попытка проскользнуть в дом и к себе в комнату незаметно от нее закончилась полным провалом. Он как раз добрался до двери своей спальни, когда услышал, как она идет к нему из гостиной. В коридоре было темно, и она включила свет. Один взгляд на него – и она все поняла.

«Только без лекций! – мысленно взмолился он. – Хоть раз в жизни, ма, пожалуйста, без лекций. Я надел презерватив, ясно? Как ты меня и учила. Именно это тебе хочется узнать – но только сейчас не спрашивай!»

Она всмотрелась в его лицо – главным образом в глаза. А потом сказала нечто совершенно неожиданное. Она проговорила эти слова спокойно, без всякого осуждения:

– Все было не так, как ты ожидал.

Он тупо кивнул. Горло у него перехватило, а глаза наполнились слезами, как у шестилетки. Все было не так, как он думал. Это было одновременно чудесно и ужасно. Это должно было стать началом, но ощущалось как конец.

– Мне очень жаль, милый. – Она подошла ближе, и ему захотелось отпрянуть и съежиться. – Не хочешь об этом поговорить?

Он покачал головой.

– Ну, может, завтра, – сказала она.

Пройдя мимо него, она стала подниматься наверх. Он стоял в темноте и тишине неподвижно, пока не услышал, как тихо щелкнул замок на двери ее спальни.

Он не спал. Ему казалось, что вся его жизнь пошла наперекосяк. Долгие часы он смотрел в потолок, пытаясь понять, когда именно он сделал первый шаг, направивший его на тот путь, на котором он сейчас оказался, но ему не удавалось думать достаточно связно даже для того, чтобы вернуться на три недели назад, не говоря уже о месяце или двух.

В течение ночи он получил от Кортни четыре эсэмэски.

«Боже-боже-боже!»

И «Ты такой классный».

И «Не могу поверить».

И, наконец «Не жалею».

Он отвечал механически:

«!!!»

«И ты».

«Ты самая лучшая».

«+1».

После этого ему захотелось, чтобы она исчезла. Ему необходимо было думать, хоть у него все равно ничего не получалось, а ее бесчисленные послания делали все только хуже.

Он поднялся с постели в обычное время и проковылял в душ. Он встал под струи воды и почувствовал, как они падают ему на голову и забираются в волосы – и он дергал их изо всех сил, и намыливал, и тер, словно усердное мытье могло избавить его голову от шевелюры – и заодно от тех мыслей, что бродили у него в голове.

На кухне мама что-то записывала в блокнот, а папа уничтожал свою традиционную тарелку с овсянкой быстрого приготовления. Когда Дэйв Мэтисон весело спросил, как у него идут дела, Деррик бросил взгляд на маму и понял, что она его не выдала. Он ответил отцу:

– Нормально.

Дэйв добавил:

– Ты вернулся поздно. Больше так не делай в будни, ладно?

Он пообещал:

– Не буду. Извини. Мне надо было позвонить. Я задержался с Кортни после обсуждения Библии.

Дэйв со смехом заметил:

– Такое услышишь нечасто!

Он доел овсянку, отнес тарелку в мойку и залил водой. После этого он поцеловал Ронду, приобнял Деррика за плечи и ушел. И тогда Деррик с матерью остались одни.

А она опять не стала на него наезжать. Только когда он закончил свой завтрак из хлопьев, апельсинового сока и тостов, она подняла голову от блокнота и сказала ему:

– Кажется, ты кое-что узнал о себе этой ночью.

– Наверное, да.

– Это необязательно плохо, знаешь ли.

– Ощущение неприятное.

– Понимаю, – согласилась она. – Но такое уж оно, взросление. Переживаешь то, что должен, чтобы повзрослеть… Пока это происходит, это, как правило, неприятно.

– Это не начало лекции на тему «Ты сейчас взрослеешь»? – поинтересовался он у нее.

– Не поняла?

– Ну, знаешь: «Мой маленький сын становится большим».

Она улыбнулась, хоть глаза у нее и оставались грустными, и сказала:

– Знаешь что? Я об этом даже не думала. Я имела в виду скорее внутренний рост, если ты понимаешь, о чем я. Сердце взрослеет. Душа взрослеет. Как это ни назови. Вот это и бывает трудно. Но ты с этим справишься.

– Проблема в том, что я даже не знаю, с чем должен справиться.

– Ага. И это тоже часть взросления, – сообщила ему она.

Он решил, что это очень странно. После ее бесконечных лекций о предосторожностях, венерических болезнях, случайных залетах и разнообразных вариантах того, как двое подростков могут испортить себе жизнь, все свелось к одному: она понимает, что он пытается разобраться с последствиями. Ему необходимо было сначала понять, что это за последствия. После этого, возможно, он сможет что-то предпринять относительно того, как он к ним относится.

Все встало с ног на голову. Ему казалось, что из них двоих именно Кортни должна была ощущать давление совести и давление желания, разрываться на две части, не понимая, чем это вызвано. В конце концов, это она дала обет целомудрия! Однако она, похоже, была совершенно счастлива, и каждый час посылала ему эсэмэски «Люблю!» или беззвучно произносила это слово в школьных коридорах между уроками.

Он не понимал ее – но гораздо хуже было то, что он и себя не понимал. Ему необходимо было разобраться в себе. Ему нужна была возможность заняться тем… непонятным, что грызло его изнутри.

И потому однажды на три ее послания «Люблю!» он взял и не ответил. И после этого, конечно, не удивился, обнаружив, что она дожидается его после репетиции джаз-группы.

Кортни сидела в коридоре на полу, вытянув стройные ноги и прислонившись к стене. На коленях у нее лежал раскрытый учебник. Когда он вышел из репетиционной, она поднялась на ноги. Выглядела она как всегда – прекрасно.

Она спросила:

– Ты сегодня забыл мобильник? Я несколько раз тебе писала.

Голос у нее звучал немного нервно.

Он ответил:

– Нет. Я их получил. Эсэмэски. Извини. Я подумал… – Он пожал плечами. – Ну, ты же мои чувства знаешь.

Другие члены группы выходили из зала. Некоторые смотрели на них, некоторые здоровались с Кортни. Двое парней из-за чего-то рассмеялись. Еще кто-то сказал:

– Ага, по-крупному!

Кортни перевела взгляд с них на него – и ее глаза потемнели: она истолковала все так, как толковать вовсе не следовало бы.

Когда они остались одни, она тихо проговорила:

– Ты им рассказал, да?

Он возмутился:

– Что? Еще чего!

– Тогда откуда они знают?

– Эти парни? Корт, я понятия не имею, о чем они разговаривали!

– Ты не ответил на мои эсэмэски.

– Потому что я уже сказал. Я уже тысячу раз сказал.

– Все кончено, да?

Тут она повернулась и пошла прочь – и у него не было других вариантов, кроме как пойти следом. Что он и сделал.

Он сказал:

– Послушай, ничего не кончалось!

Ее ответ сказал ему, что ее мысли пошли по совершенно другому пути. Она прошептала:

– Мне не надо было. Я ведь знала, знала – и все равно сделала!

Тут, к его ужасу, она заплакала. Он посмотрел в обе стороны коридора и понял, что им ни в коем случае не следовало вести этот разговор там, где мимо может пройти кто угодно, после чего все в школе узнают.

Он взял ее за локоть. Она вырвала руку. Он снова взял ее за руку.

– Пошли, – тихо проговорил он.

Они направились к широким двойным дверям, служившим входом в школу, и вышли на улицу. Было очень холодно, начался дождь.

– Мне же говорили! – Она полезла в сумочку. У нее упал учебник. Он поднял его. Она достала упаковку бумажных платков, но не воспользовалась ими. Не обращая внимания на зажатые в кулаке платки, она вытерла глаза рукавом. – Парни хотят того, чего им хочется, а когда они это получат… Мне так и говорили!

Он резко выругался – и не испытал никаких угрызений совести.

– Все совсем не так, – возразил он.

– Я тебя люблю. Вот почему я это сделала. Я тебя люблю. Я думала, я молилась. Я читала Библию. И снова молилась. Я заглянула себе в сердце и заглянула себе в душу. Душа сказала мне, что это – как подарок. Понимаешь? Я хотела принести тебе дар! А ты хотел только… Ну, кажется, это мы знаем, так?

– Ты не даешь мне ни единой возможности, – сказал он, – это несправедливо.

– Какая возможность тебе нужна?

– Объяснить свои чувства. – Он зашагал прочь от школы, но увлек ее за собой, к парковке, где у нее стояла машина. Он сказал: – Открывай. Давай спрячемся от дождя.

Она спросила:

– Зачем?

– Затем, что нам нужно поговорить.

Она послушалась и отперла машину. Они забрались в салон. Она сказала:

– Цветы должны были мне все сказать. Они и сказали, но я не стала слушать, потому что не хотела верить.

– Это ничего не значит, – не согласился он. – Цветы – это цветы. И только. Они не означали… – Он вздохнул и потер лоб. – Корт, я не хотел, чтобы это случилось. Так, как это случилось.

– Ну, спасибо! – с горечью откликнулась она.

– Выслушай меня, пожалуйста. Я не хотел вести этот разговор сейчас, потому что совершенно запутался и не понимаю, в чем дело и что это значит.

– Хорошо, что я понимаю. Это значит, что ты получил то, чего добивался, и теперь готов сваливать.

– Дело совсем не в этом. Просто мне нужно время.

– Для чего?

– Чтобы разобраться в своих чувствах.

– Мне казалось, что ты прекрасно в них разбирался. Судя по тому, как ты себя вел.

– Это было… до того. Послушай, после того, как мы это сделали… Я просто не ожидал… Ну, пойми! Мы читали Библию и говорили о тех типах в кустах и о том, чего они хотели от той дамы в ванне… Я даже имя ее не могу вспомнить, так у меня крыша из-за тебя поехала. Но я пытаюсь объяснить, что ничего не понимаю. Вот что я хочу сказать тебе, Корт. Я не могу притворяться, будто молюсь, читаю Библию и даю обеты быть чистым и святым, и при этом… Ну, Кортни, ты же понимаешь, о чем я. Конечно, понимаешь!

– Ты говоришь, что я лицемерка, – прошептала она. Она так побледнела, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. – Ты добился, чего хотел, а теперь говоришь, что между нами все кончено, потому что я лицемерка.

Он запротестовал:

– Ты передергиваешь. И я говорил вовсе не это.

Но он неожиданно и очень ясно понял, что часть ее слов соответствует истине. Только не та, которая касалась лицемерия. Или если и касалась, то не имела никакого отношения к ней.

Казалось, она прочла по его лицу пришедшее к нему понимание и отвернулась.

Она попросила:

– Уйди, ладно?

– Корт, перестань…

– Просто уходи. Мне надо домой.