Между первой и второй сериями «Обломова», которые называются, кстати, «Зима» и «Лето», образовался вынужденный перерыв в два с половиной месяца.

Я не имел права держать съемочную группу в простое хотя бы потому, что нельзя было лишать людей зарплаты. А отпустить группу тоже не мог: все разошлись бы по другим картинам, и я бы в жизни их не собрал. И тогда возникла авантюрная идея – снять в этот короткий период другую картину.

Обычно съемочный период занимает восемь-девять месяцев, а вся работа над фильмом – около года. И когда я пришел в дирекцию студии со своим предложением, на меня посмотрели с жалостью: мол, «готов» Михалков…

Но я попытался их убедить. А тут еще «горел» план студии. В общем, рискнули… За двадцать шесть дней мы сняли «Пять вечеров». Эти дни слились в один сплошной день, наполненный только работой.

По своему характеру «Пять вечеров» – мелодрама. Можно было перенести действие ее в наши дни, осовременить, но этот путь казался нам для картины пагубным. Рассказанная Володиным история тем и была нам дорога, что благодаря ей мы имели возможность окунуться в недавнее прошлое, снова его ощутить – с ностальгической грустью и нежной, доброй улыбкой. Мы делали фильм-ретро, но отличительная черта ретро, недавно ставшего таковым, в том, что оно должно быть для всех узнаваемым. Если, к примеру, «Раба любви» или «Неоконченная пьеса для механического пианино» (тоже фильмы-ретро) по времени удалены от нас настолько, что мы могли себе позволить некоторые вольности в передаче быта, костюмов, вообще стиля тех лет, даже в изображении характеров людей, то середина 1950-х – время, которое у всех тогда было на памяти – и у моего, и у старшего поколений. Личными воспоминаниями о 50-х обладал тогда практически каждый. Герои «Пяти вечеров» – это люди, которые, возможно, живы и сегодня.

Только когда мы погрузились в фотографии, газеты, журналы, кинохронику тех, казалось бы, столь знакомых и столь близких от нас лет, мы реально ощутили, какой бесконечный срок прошел – и прошел так незаметно. Изменилось все: мода, лица, люди, отношения, ритмы жизни, обстановка. И обо всем этом мы постарались рассказывать, сохраняя романтичность володинского взгляда на мир, его доброту и человечность.

Людмила Гурченко в роли Тамары и Станислав Любшин в роли Ильина

Размышляя над характерами наших героев, над их сутью, мы нашли для выражения их такие пластические образы: Тамара Васильевна казалась нам в чем-то подобной зернышку, брошенному в землю, но так и не проросшему, законсервировавшемуся, замкнувшемуся от внешнего мира. После того как ушел на фронт Ильин, а потом исчез на долгие годы, она как бы отрезала от себя прошлое, никогда не возвращалась к нему памятью. Свой мир она ограничила заботами о племяннике, о работе. За пределы этого мира она никогда не выходила и никого в него не пускала. Жила очень аскетично и просто, словно не подозревая, что возможна и иная жизнь, не надеясь, что когда-нибудь придет любовь.

Ильин же представлялся нам деревом с корнями, вывернутыми наружу. Он сильный, даже могучий, веселый, уверенный в себе. Привык жить широко и щедро, раздавая себя. Ему кажется, что его жизнь интересна и наполнена, но это жизнь без любви. И потому при всей внешней шумной бурливости это жизнь опустошенная. Когда в нем вдруг оживает память чувства, он теряется, он ощущает свою слабость, начинает врать, суетиться… Он внутренне еще не готов к иной жизни, нежели та, которой он жил прежде.

И та же самая память чувства, коснувшись Тамары Васильевны, взламывает привычный ход ее жизни – зернышко прорастает. Слабый росток, коснувшись сохнущего ствола, дает ему животворящую силу и заставляет зацвести это старое, израненное, много видавшее на своем веку дерево.

Два этих человека идут навстречу друг другу, но идут словно с разных земных полюсов. У них разное понимание жизни, отношений мужчины и женщины, любви. Он мечется, пытается и не может найти объяснения своим поступкам. Она тоже вся в смятении, в неустойчивости, но в ней сохранено главное – чистая, нетронутая, счастливая потребность любить.

Гурченко и Любшин были потрясающей парой.

Любшин – человек нервный, тонкий, недоверчивый и в то же время наивный, всё вместе. Поэтому я понимал, насколько для него могут быть мучительны пробы (они вообще мучительны для всех, особенно если актер знает, что пробуют кого-то еще).

Первое, чем обычно занимается актер, пришедший на пробы, – это аккуратно выясняет, кто на эту роль пробуется, кроме него. Если в комнате развешаны фотографии с фотопроб, первое, что делает актер, – украдкой пытается разглядеть, кто же еще претендует на его роль.

Хотя тому персонажу, которого, как я выяснил, представлял себе Володин, даже внешне Любшин не соответствовал, я позвонил ему и пригласил на роль. Он очень удивился и спросил, когда пробы. Я сказал, что проб не будет, и если Станислав согласен, то я прошу его приехать, подписать контракт. Он не поверил и даже бросил трубку, решив, что это розыгрыш. Я второй раз позвонил и только начал говорить, а он вновь: «Перестаньте шутить», – и положил трубку. Третий раз он просто не подошел к телефону. На другой день мне пришлось ему перезванивать.

И в этот раз я уже очень серьезно, с достаточно определенной интонацией ему объяснил, что я действительно готов предоставить ему возможность участия в фильме без проб, и если он хочет сниматься, пусть скажет. Тогда будет необходимо приехать. Проб нет, но нужно попробовать грим, прическу, костюм и так далее.

Он приехал. Естественно, все пробы грима были в итоге отсняты на пленку, которую мы должны были представить худсовету. Такое было правило. Любшин же до конца не верил, что мы будем его снимать.

С Люсей Гурченко было проще в том смысле, что она была давно приглашена. Дело в том, что, заранее зная о сжатых сроках съемок (в перерыве между летними и зимними съемками «Обломова»), мы еще летом, снимая «Обломова» на Украине, пригласили к нам Гурченко – с тем, чтобы заранее побеседовать с ней о роли Тамары, порепетировать и вообще максимально подготовить ее к предстоящей картине. С этим фактом связана одна занятная история: держать Люсю в нашей экспедиции неофициально и соответственно бесплатно – было и для нее, и для нас неудобно и трудно. Достаточно проблематично было объяснить администрации, бухгалтерии и студии, что мы должны взять билеты и оплатить гостиницу актрисе на одном нашем кинопроекте, чтобы она могла сняться в другом. Поэтому мы договорились с Люсей, что она сыграет в эпизоде (хотя даже полноценным эпизодом назвать это нельзя). Кто помнит, в «Обломове»: во время дневного повального сна на усадьбе сидит у окна старуха древняя, в сетке морщин, согбенная, которая секунду смотрит в камеру, а потом роняет голову – уснула, как и все. Так вот это и была Гурченко. Официально именно на эту «роль» мы ее туда и пригласили. И это дало мне возможность «держать» ее на картине вместе со всеми. Днем я снимал, а вечером мы репетировали и разговаривали про «Пять вечеров».

Там первый раз я и узнал о том, что Люся пишет книгу. Я был первым слушателем, которому она читала свои потрясающие воспоминания, перелистывая мятые, исписанные мелким косым почерком страницы будущей изумительной книги о своих родителях, о детстве и всей своей жизни.