Книга: Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах
Назад: 6. Сегодня
Дальше: 8

7

Когда «шевроле», визжа шинами и тормозами, выскочил на песчаную обочину, я наконец-то справился с рулем и резко вывернул машину на дорогу. Старая колымага дрожала мелкой дрожью, жалко клевала носом и, проковыляв еще несколько ярдов, остановилась. Водитель грузовика был еще тот лихач. Он остановился в нескольких футах от меня и наблюдал за мной в боковое зеркало. Я выскочил из «шевроле» и побежал к грузовику — но на бегу перешел на шаг. Из кабины выпрыгнул Вилли-любовничек, хлопнул ладонями по штанам и направился ко мне, сверкая начищенными до блеска башмаками.
Я обругал его про себя сельским идиотом, и он еще рта не успел раскрыть, как я уже понял, что тут дело вовсе не в Томасе — он приревновал меня к Френсис.
— Ну и что ты хочешь этим добиться, малыш? — спросил я злобно.
Его коричневое лицо так и вспыхнуло при слове «малыш», а глаза угрожающе и нагло засверкали. Но я не особенно перепугался. На ринге Вилли, может быть, и сделал бы меня, но в вольной борьбе я был ему не по зубам.
— Ты не шибко разевай хлебало, мужик. Ты что, водить не умеешь? Я слыхал, у тебя клевая иномарка.
— Кто-то из нас точно водить не умеет. Если это шутка такая, то мне не смешно.
Он улыбнулся, обнажив белые зубы. Этот хлюст, видно, немало времени проводил перед зеркалом.
— А может, я просто хотел проверить, каков ты за баранкой. Не люблю, понял, когда у меня всякие под ногами путаются. Особенно такие вот столичные клоуны при галстучке. Френсис, может…
Словечко «клоун» резануло мой слух. Нежданно-негаданно мне обломилась удача — ведь в рекламной кампании вокруг передачи о Томасе участвовал еще кто-то, о ком я даже и не подумал раньше. Кей ведь говорила о том, что она подсадила «клоуна в публику», чтобы после выхода телешоу на экраны он задержал Томаса. Это означало, что этот самый «подсадной клоун» должен быть в курсе всего и что ему — или ей — все про меня было известно или очень легко было разузнать. А что, если он опередил телевизионщиков, насел на Томаса, попытался его шантажировать, и у них все кончилось дракой с клещами? Нет, не годится. У Томаса не было ни гроша. Ладно, к черту все эти «почему» — сейчас самое главное выяснить, кто был этим самым «подсадным», а уж потом…
Я смотрел сквозь Вилли, лихорадочно соображая, и только сейчас понял, что он хлопает меня ребром правой ладони по плечу и по шее, приговаривая:
— Ну я так и знал, что ты в штаны наложишь!
Его «удары» не причиняли мне боли, и я сначала подумал, что с ним истерический припадок, а потом догадался: этот чудак пытался изобразить прием дзюдо — удар ребром ладони, которым можно переломить кость и даже убить, если правильно его применить. Наверное, этому его учили, когда он служил в десантных войсках, да так и не научили. Я изо всей силы вонзил ботинок в его правую лодыжку. Он взвыл и присел, схватившись рукой за ногу, а я тут же проделал то же самое с его левой лодыжкой, после чего он шлепнулся на землю, застонав и сдерживая крик.
— Вот так-то, Вилли, видишь, обошлось даже без рукоприкладства. И хотя это не твое собачье дело, сообщаю: Френсис просто показывает мне ваш город. Продолжай надраивать свои ботинки и держись от меня подальше, а не то я тебя уделаю по-серьезному и, может быть, даже запачкаю тебе ботинки — твоей же кровью.
Я вернулся к «шевроле», сел за руль и поехал, поглядывая на парня в зеркало заднего вида Я надеялся, что нагнал на Вилли страху. Придурок за рулем иногда бывает опаснее придурка с пушкой.
Он так и остался сидеть на дороге, держась за обе лодыжки. Меня поначалу страшно обрадовала догадка о подсадном, но потом я помрачнел. Одно было ясно: мне ни за что не узнать, кто в Бингстоне подсадной. А это значит, что мне надо возвращаться в Нью-Йорк и встречаться с Кей, а вот она-то как раз меня сильно смущала. Уж больно много тут всяких необъяснимых совпадений, заставляющих меня подозревать ее в нечестной игре. Можно, конечно, было попробовать позвонить ей, но это очень рискованно. Я решил заняться поисками «подсадного» чуть позже, потому что эту версию требовалось обдумать как следует. Вообще-то в каком-то смысле я увидел в ней обнадеживающий знак, ведь она доказывала, что надо копать глубже и что, может, я чего и нарою. Или я просто дурак и копаю себе могилу?
В Бингстоне мусор сжигали, и «Холмы» представляли собой неровное поле с огромными кучами золы, разбитых бутылок и прочей несгораемой рухляди. Раз в два месяца, видимо, бульдозер сгребал свежий мусор в новые кучи. При подъезде к «Холмам» я почувствовал витающий в воздухе характерный аромат — таинственный смрад гниения и смерти.
В сотне ярдов справа от одной из куч давно сожженного мусора — наверху уже поросшей бурьяном — ютилась выбеленная ветрами и солнцем хижина, которой последние сто лет не касалась малярная кисть. Окна были закрыты пожелтевшими газетами и картонками. Из прилепленной к задней стене кирпичной трубы вился почти прозрачный дымок. По выбитым ступенькам я поднялся на широкое крылечко с двумя прорванными креслами-качалками. С крыльца открывался угрюмый вид на мусорную пустыню, и пепельные горы высились вокруг хибарки со всех сторон, точно песчаные ледники.
Миссис Симпсон меня удивила — она оказалась чистенькой, очень веселой и приветливой старушкой, похожей на свежеиспеченную булочку. Седые волосы, расчесанные на толстенькие прядки, были аккуратно уложены вокруг головы, а на пухлом темном лице не было ни морщинки, вот только над беззубым ртом виднелись седые неровные усики да один глаз закрывало бельмо. Ее свитерок и простое платье были тщательно отглажены, а на ногах у нее я заметил новенькие тапочки. Комната, в которую я попал, открыв дверь — видно, единственная в этой хибаре, — явила моему взору музей старинной мебели, с угольной печкой, пылающим камином, масляной лампой, какими-то безделушками и широкой кроватью под безукоризненно белым покрывалом. Но, разумеется, повсюду витал этот мусорный запах.
Миссис Симпсон на вид можно было дать и восемьдесят и девяносто, если не сто лет, говорила она с чуть заметным южным выговором:
— Входи. Давненько меня уже не навещал такой молодой щеголь. Входи, парень.
Она кивнула на стул, перевязанный проволокой и веревочками. Стул обманул мои худшие предположения и не рассыпался, когда я осторожно водрузил на него свой зад.
— Моя фамилия Джонс, миссис Симпсон. Я писатель, журналист и хочу… мм… написать репортаж об убийстве Томаса в раздел криминальной хроники. Хотелось бы поскорее, пока, знаете, это еще не стало вчерашней новостью. Я решил, что вы смогли бы мне рассказать об Обжоре Томасе.
— Я про тебя знаю — ты музыкант, остановился на постой у Дэвисов… — прокаркала она, покачиваясь в качалке и не спуская с меня своего пристального взора. — Что-то все заинтересовались вдруг Обжорой. Вот давеча приезжали люди с кинокамерами да светильниками, все расспрашивали про него. Сняли меня и мой дом на кинопленку. Жаль, что им так сильно не интересовались, когда он был мальчишкой.
— Расскажите мне, что он был за человек?
— Человек? Я никогда не знала его как человека. Для меня Обжора был ребенком, белым ребенком.
— А как он уживался с цветными? — спросил я, стараясь ее разговорить. — Я знаю, что одно время вы жили тут все вместе.
— Да, тут везде стояли дома. До соседей было рукой подать. Мы все ходили на одну колонку, да в одну уборную. А теперь хотят, чтобы я отсюда съезжала. А зачем? Я их спрашиваю — зачем? Я уже стара для переездов. Все мои дети перемерли или разъехались кто куда. Я одна-одинешенька, так зачем же мне сниматься с насиженного места? Никто мне не предлагал отсюда переезжать, когда я была помоложе. Ты знаешь, я же родилась в семье раба!
Перед глазами этой старухи, наверное, прошла добрая половина национальной истории нашей страны, но у меня не было времени выслушивать ее мемуары.
— Так что Томас, он…
— Имей терпение, парень. Не так-то часто мне удается поговорить с кем-то. Помню, раньше-то мальчик Томас частенько спал вот в этой самой комнате, на циновке у камина. Частенько я давала ему поесть. А он приносил мне дрова с «Холмов», разводил огонь, когда я устраивала стирку. Он испортился только повзрослев, когда с ним и приключились все эти неприятности.
— А как он испортился?
— Как все белые. В последний раз я видела его перед тем, как он попал в историю из-за этой Мэй, я проснулась ночью от звона стекла и вижу — одно мое окно разбито. Он стоял перед домом и держал в руке камень. Пьяный пришел. Он все пытался стать пьяницей, да ничего у него не выходило. Много раз он только делал вид, будто сильно пьяный, потому как точно знаю, что он после нескольких рюмок сильно болел. Вот я стою перед ним в дверях и спрашиваю: «Зачем ты разбил окно?», а он мне: «Ну и что ты мне за это сделаешь, старая негритоска?» Я ничего ему не ответила, только глядела на него. Он ближе подошел, а зрачки блестят, точно весь выпитый виски залил ему глаза. Но я его не боялась. Никогда. Он подошел прямо ко мне, вот так. Потом выронил камень и заплакал. Как ребенок. И говорит: «Матушка Симпсон, дайте мне стакан воды». Он всегда называл меня «матушкой». Дала я ему напиться, а он вытащил пригоршню бумажек, дал мне пять долларов, чтобы я стекло вставила, и стал просить прощения. Вот так я его последний раз и видала. Плакал, как малый ребенок.
— А какие неприятности с ним произошли? Ну, до той истории с Мэй?
Старуха вытащила крохотную табакерку с нюхательным табаком и положила себе щепотку под нос.
— Хорошие они были детки, Маленькие Расселлы. Тим до сих пор наведывается. Все уговаривает съехать отсюда. Но это он от чистого сердца, я знаю. Нет, у Обжоры никогда никаких крупных неприятностей не было. Пока он не связался с этой Мэй. Он, конечно, куролесил, как все сорванцы в его возрасте, но его всегда вовремя ловили и наставляли на путь истинный. Если он и воровал, то лишь потому, что вправду нуждался. Я тебе скажу, он когда вернулся из колонии, только стал хуже, чем раньше. Вот помню, как он — уже когда вернулся из этой самой исправительной колонии — ударил Мэми Гай по щеке, а ее муж ужасно отдубасил Обжору. Конечно, в полицию об этом не заявили. Он стащил у Мэми несколько рубашек и разозлился, когда она его в лицо обозвала вором.
— А кто это Мэми Гай?
— Живет на Бич-роуд. Дрянное местечко! Когда я была девчонкой, там ни домов, ни дороги не было — только лес да лес. Пикники там здорово было устраивать и…
— Мэми Гай все еще там живет?
Она вздохнула.
— Ну что ты перебиваешь? Мне пришлось покончить со стиркой. Ноги и плечи так болели, что невмоготу. И я передала ей своих клиентов. Обжора мне помогал, развозил белье и брал заказы, ездил по городу на стареньком велосипеде, который он нашел тут на свалке и починил. Ну вот он стал помогать Мэми. Ее-то сыновья еще были в ту пору малы, чтобы помогать. Он стащил дорогие шелковые рубашки, а сам сказал, что это Мэми их украла. Но скоро все выяснилось.
— А где работает муж Мэми?
— Да слыхала, он грузчиком работает в большом универмаге.
— А с кем у Обжоры в городе еще были серьезные конфликты? Может быть, его кто-то сильно не любил?
— Сэм Гай на него большого зла не держал. Да и никто не держал, на него просто не обращали внимания.
— Он когда-нибудь пускал в ход нож, или, может быть, пистолет, или сильно избил кого-то? Может быть, мальчишку какого-то?
— Нет, мистер. Обжора ведь не был хулиганом. Я таких, как он, много повидала в своей жизни сорванцов, которые остепенились, обзавелись домом, стали вести примерную жизнь. Я так считаю, что Мэй напрасно не вышла за него. Ну, то есть, до того, как ей уж и следовало.
Я больше не мог придумать новых вопросов и встал. Она, продолжая качаться в качалке, произнесла:
— Приятно видеть молодого негра одетого так, как ты. Уж сколько я в жизни перестирала да перегладила — я знаю цену дорогой одежде.
Я подумал: это точно, на электрическом стуле я буду классно смотреться в своих модных шмотках.
— До свиданья, миссис Симпсон, спасибо вам за все.
Она встала.
— Надо же, цветной журналист! Да, времена изменились. А тебе скажу то же, что и тем другим сказала: не надо выставлять Обжору в дурном свете. Он был ни хорошим, ни плохим, а просто голодным бедняком. А уж теперь, когда он умер, я точно знаю, что Господь на небесах упокоил его душу.
Выйдя на крыльцо, я спросил:
— А что, Тим Расселл каждый день к вам заезжает?
— Да нет. Раз-два в месяц. Да я уж последние две недели его вообще не видала. Он меня в город возит, помогает делать покупки.
— Он часто уезжает из Бингстона?
— Тим-то? Да нет, он и не уезжал ни разу, вот только когда в солдаты уходил.
Я попрощался еще раз и поехал в город. Голова моя шла кругом. Я все никак не мог решить, кто же тут был «подсадным» и какая причина у него могла быть для убийства Томаса. И тут я почему-то подумал, какой на удивление бодренькой осталась миссис Симпсон после стольких лет тяжелой работы… Я не помнил, сколько раз в день выходила местная газета — один или два, поэтому я остановился на главной улице и зашел в табачную лавку. На прилавке лежал тот же номер, что я уже читал утром. Когда я садился в «шевроле», полицейский, с которым я поцапался в день приезда в этот городишко — наверное, он тут был единственным полицейским, — крикнул мне через улицу:
— Эй, паренек, я хочу с тобой потолковать!
Я не сомневался, что этот местный шериф уже получил бумагу о моем розыске, и у меня сжалось сердце, но тут я заметил, что он направляется ко мне с видимой ленцой.
— Я слышал, твоя тачка сломалась, — произнес он с благожелательной улыбкой. — Вот это меня удивляет: в Америке выпускаются лучшие в мире машины, вот, к примеру, этот старенький «шевви» все еще бегает… Я тут говорю своей жене: ну на хрена покупать иномарку и платить за нее уйму денег?
— Да я свою купил недорого, она же подержанная. — Бингстон, черт бы его побрал, просто аквариум с золотыми рыбками. Известия разносятся тут с ветром. Надо мне побыстрее отсюда сматываться. Скоро тут мне будет не менее опасно, чем в Нью-Йорке. В Нью-Йорке-то я хоть, по крайней мере, смогу разузнать что-то про «подсадного». А в Бингстоне я сам был подсадной уткой.
— Что касается меня, то я не шибко высокого мнения и о новых тачках, что сходят сегодня с конвейера в Детройте. Уж больно шикарные. Пустая трата денег.
— Пожалуй, — согласился я. Меня подмывало задать ему вопрос про Томаса, сославшись на прочитанную мной в газете статью. Но мне не хватило духу. Нью-йоркская полиция вполне могла уже вступить в контакт с полицией Бингстона, и мне меньше всего хотелось, чтобы этот ленивый полицейский вдруг мной заинтересовался.
— Надо думать, твою тачку скоро починят?
— Надеюсь… сэр. Я заказал запчасти, должны прислать авиапочтой. — я помахал ему, он кивнул, точно отпуская меня на все четыре стороны, и я уехал.
Я остановился перед булочной и через витрину увидел, как Френсис отдает хлеб покупателю — ее белый халатик приятно контрастировал с коричневой кожей. Когда покупатель вышел, я нажал на клаксон. Френсис помахала мне и что-то сказала пожилой белой кассирше, восседавшей на высоком табурете за кассовым аппаратом. Они немного подискутировали, после чего Френсис выбежала ко мне.
— Есть что-нибудь новенькое? Туи, я только на секунду.
— Ничего новенького, только то, что мне надо уехать из Бингстона.
— Почему?
— Что касается этого убийства, то я хожу по кругу, здесь ничего невозможно узнать. Бингстон для меня убежище ненадежное. Все в городе уже знают, что я здесь и даже что моя машина сломалась.
— И куда же ты поедешь?
— Обратно в Нью-Йорк, наверное. Я тут надумал кое-что — надо проверить там, на месте.
— Но тебя же ищут в Нью-Йорке. Туи, зачем тебе уезжать? А в городе о тебе все знают только потому, что ты приезжий. Если ты тут задержишься, устроишься на работу — под фамилией Джонс — о тебе скоро забудут. То есть ты не будешь выделяться на фоне остальных городских черных. Ты же сам сказал, что нью-йоркская полиция разыскивает какого-то неопределенного негра. А как только ты вольешься в местную общину, окажешься в полной безопасности. Они же не поедут искать какого-то негра в Бингстон!
— Увы, все не так. Я звонил сегодня приятелю в Нью-Йорк: там уже известно, что «какой-то негр» — что я. И со временем они наверняка выйдут на Бингстон, если уже не вышли. Ведь я приехал сюда с главной целью найти убийцу. А я только и узнал, что Томас был трудным подростком.
— Если полиции про тебя все известно, тогда твое возвращение в Нью-Йорк по меньшей мере… — Она резко отвернулась и энергично закивала головой белой кассирше, которая яростно колотила кулаком в окно. — Когда ты уезжаешь?
— Мне бы хотелось отправиться на ферму прямо сейчас, забрать «ягуар» и немедленно уехать.
— Туи, подожди по крайней мере, пока я не вернусь домой в половине шестого. Мы все обсудим. Ладно?
— Ладно.
— Скоро заедет Тим, и я спрошу у него про отца Томаса и про дядю. Мне надо бежать. Смотри: в магазине никого, а старуха себе уже кулак отбила. Увидимся дома через час.
Я поехал было к Дэвисам, но так нервничал, что там мне было не высидеть. Я свернул в ближайший переулок и поехал куда глаза глядят. Лучше всего избавиться от «ягуара», думал я. Надо забрать его с фермы и утопить в каком-нибудь болоте поблизости, чтобы добрейшее семейство дяди Джима не пострадало, если полиция меня схватит. Хотя утопить «ягуар» для меня все равно что получить разрыв сердца. В Нью-Йорке можно будет снять комнату в «цветном» квартале Бруклина или Бронкса — правда, денег у меня было уже в обрез, а точнее говоря, денег не останется вовсе, если я поеду в Нью-Йорк поездом. Может, мне удастся найти себе работу, поднакопить деньжат, чтобы не умереть с голоду в первую неделю-две. Пока я буду там искать «подсадного клоуна» да проверять босса Кей и девчонку-посудомойку из кафетерия. Эх, вот если продать «ягуар» — можно было бы не беспокоиться о финансах…
Я миновал проселок и замызганную белую вывеску на столбе: «БИЧ-РОУД». Притормозив, я развернулся и въехал на улицу. Некоторое время дорога бежала среди деревьев, но вот наконец показались новенькие одноэтажные коттеджи, а еще через две сотни ярдов старенькая хижина с новой крышей и остатками забора. Негритенок лет двенадцати сидел во дворе спиной ко мне. Я остановился и вошел во двор. Вдруг раздался странный кашель — звук был точь-в-точь такой, какой издает гаубица в момент выстрела. Я с замиранием сердца оглянулся и до того перепугался, что чуть не упал ничком на землю.
Мальчишка следил взглядом за длинной — не меньше фута — ракетой, которая с шипением пропарывала небо. Ракета взмыла вверх футов на двести, перевернулась и штопором упала вниз прямо к ногам мальчишки.
— Это что такое?
Он вскочил от неожиданности и повернулся ко мне. Подросток с невозмутимым лицом, в выношенном свитере, драных штанах и стоптанных башмаках.
— А вы что думаете? Это ракета! — Он тронул небольшую пластмассовую подставку. — А это пусковая установка для ракеты. Клево, да?
Дикая была картина: хибара, наверное, как была построена во времена Гражданской войны, так с тех пор и не перестраивалась, а на дворе перед ней запускали современную ракету.
Он открыл свой рюкзачок и показал мне белый порошок.
— Я кладу немного ядерного топлива в пусковую установку, добавляю воды и, когда реакция достигает апогея, произвожу пуск. Прислали вчера по почте. Пришлось выложить четыре доллара… Мистер, а вы здешний?
— Нет. Скажи, Мэми Гай на этой улице живет?
— Живет. Поезжайте прямо и увидите ее дом справа. Там на веревках белье развешано. — Он понизил голос. — Вы знаете моих родичей?
— Нет.
 — Ну так вот, если встретите кого из них, про ракету ни звука. Я тайком работал, чтоб накопить денег для покупки этой ракеты. Но папка мне всыплет, если узнает. Когда-нибудь я построю большую и полечу на Луну.
— А что там такого особенного на Луне?
Он посмотрел на меня с отвращением, сел, повернувшись спиной, и пробурчал:
— Давайте топайте, мистер.
Я двинулся к машине. Через минуту опять раздался оглушительный кашель, и ракета по параболе взмыла высоко вверх. Она упала в сотне ярдов от мальчишки и застряла в листве высокого дерева. Мальчишка подбежал к дереву и стал швырять в ракету камни.
— Ты бы лучше слазил за ней! — крикнул я.
— Это папина новая груша. Еще сломаю — тогда он мне точно всыплет. Мама придет домой через полчаса. Надо поскорее достать ее.
Я подошел к груше. Дерево было высотой в добрых десять футов, а ствол толщиной в три дюйма. Я схватился за ствол и сильно потряс. Ракета слетела на ветку пониже. Я снова тряхнул ствол, но ракета не сдвинулась.
— Ты сколько весишь?
— Шестьдесят три фунта.
— Если я тебя подниму, сможешь удержать равновесие?
— Еще бы!
— Ну тогда держись, а не то упадешь и сломаешь шею и мне и себе. — Я присел, обхватил его за талию и набрал полные легкие воздуха, точно собираясь толкнуть штангу. Я приподнял мальчишку на высоту груди, а потом еще выше и вытянул руки. Он потянулся к ракете и выбил ее из ветвей. Я осторожно, в два приема, опустил его на землю.
— Э, да вы силач, мистер!
— В следующий раз запускай ее в открытом поле, — ответил я, отряхиваясь и отирая пот с лица.
Он пошел за мной к «шевви» и, когда я выезжал на дорогу, спросил:
— Как вас зовут?
— Капитан Немо! — крикнул я, не в силах сдержать улыбку. Большая сенсация: нью-йоркский убийца задержан в момент сшибания ядерной ракеты с грушевого дерева.
Дом Мэми Гай оказался недалеко — точная копия хибары, где жил юный ракетостроитель, только побольше размером и поприличнее на вид. Весь двор исчертили бельевые веревки и кое-где висели белые простыни и хлопали на ветру, точно паруса.
На пороге показалась худощавая негритянка. Волосы ее были нечесаные, лицо в испарине. На вид ей можно было дать тридцатник или сорок пять, Лицо усталое, измученное.
— Меня зовут Джонс. Миссис Симпсон сказала, что вы знали Обжору Томаса, — сообщил я и изложил ей свою байку про журналиста, пишущего криминальный репортаж.
— Мне вам нечего сказать. Я уже все рассказала людям с телевидения и у меня нет времени на пустопорожнюю болтовню. Да и не люблю я ворошить чужое грязное белье. — Она захлопнула дверь.
Ну, по крайней мере, ей не было известно, что я остановился у Дэвисов и что у меня сломался «ягуар».
— Миссис Гай, я не работаю на телевидении. Я просто хочу задать вам несколько вопросов.
— Спросите, у кого есть время на болтовню. Мне надо работать.
— Могу я поговорить с вашим мужем?
— Это вы у него спросите. Его сейчас нет дома.
Я постоял, закурил трубку. Идя обратно к машине, я увидел, что там уже оказался юный ракетостроитель.
— Тетя Мэми всегда сердится, когда у нее большая стирка. В такие дни к ней лучше не подходить. А что, вам с ней очень надо поговорить, мистер?
— Очень.
— Тетя Мэми! — крикнул мальчишка.
Она вышла через несколько секунд.
— Тебе что, Кеннет? Ты же знаешь, я сегодня занята.
 — Это очень хороший человек, тетя Мэми. Я застрял на дереве, и он остановился, чтобы помочь мне слезть. Правда!
Она отерла мокрые руки о подол серого платья.
— Я с вами теряю время даже и без разговоров. Ладно, входите в дом.
Мальчишка подмигнул мне.
— Мне, наверно, надо домой бежать. Спрячу ракету, пока мама не вернулась. Пока, мистер Немо!
В кухне на угольной печи грелось несколько утюгов, стоял запах мокрого крахмала. Она махнула рукой на стул между двумя плетеными корзинами с бельем.
— Можете там сесть. Я согласилась с вами поговорить только потому, что вы цветной. Это правда. Я тем телевизионщикам даже дверь не открыла. У меня дел полно. Слыхала, что Обжору убили, — голос у нее был под стать ее фигуре — усталый и слабый.
— Об этом я и хотел с вами поговорить, миссис Гай.
— Ну тогда вы только отнимаете у меня время. Он развозил для меня белье, но это уже было давно, когда Эдвард только родился, а теперь ему будет десять. С тех пор я об Обжоре слыхом не слыхивала, и слава Богу.
— Миссис Симпсон рассказала мне, что он у вас как-то стащил шелковые рубашки, ударил вас по лицу.
— Ох, старая болтунья! Да, он украл две рубашки однажды — когда развозил заказ. И ударил меня, когда я его отругала. А мой муж тогда отстегал его как следует. Вот и все. Обжора после этого даже продолжал еще какое-то время у меня работать, а потом ушел.
— У него были в Бингстоне враги — до той истории с Мэй Расселл?
Она пожала худыми плечами.
— Да нет вроде бы. А к чему это вы клоните, мистер Джонс?
— Я подумал, что кто-то из местных мог поехать в Нью-Йорк и убить его.
— Вы думаете, у местных забот нет, как только ездить в Нью-Йорк? Многие у нас его не любили. Я сама не шибко ему доверяла. Но никто бы не стал его убивать. Это я точно знаю. Ладно, мне надо гладить. Все простыни надо перегладить, чтобы муж успел к ужину отвезти их в Кентукки.
Я встал.
— Спасибо, что уделили мне время. А что, к вам заказчики едут в такую даль из Кентукки?
— Господи, да какая тут даль — двадцать миль всего-то. Я беру столько работы, сколько могу. Никто не стирает лучше Мэми Гай. Особенно тонкие рубашки и белье. Я за всю свою жизнь ни одной вещи не порвала и не сожгла. Те шелковые рубашки, которые так понравились Обжоре, принадлежали одной семье из Кентукки. Сказать по правде, они ему были малы. Он стащил их просто из зависти или по злобе, чтобы расквитаться с кузенами. Это были рубашки Макдональдов.
— Я и не знал, что у него были родственники, — пробормотал я. Фамилия «Макдональд» ударила меня, точно левая Джо Луиса.
— Немногие знают, что Макдональды приходились Томасу вроде как троюродными братьями — с материнской стороны, разумеется. Я и сама об этом не знала, пока он не украл их рубашки. Они никогда не помогали ни ему, ни его матери, вообще их знать не хотели. Скверно это, потому как сами они неплохо жили и уж могли бы поддержать мальчишку, когда он бегал тут голодный и бездомный. У Макдональдов тогда, как помню, большой магазин был в Скотвилле.
— А одного из Макдональдов зовут Стив?
— Стивен и Ральф и девчонка Бетти. Все они уехали оттуда, кроме Ральфа. После того как с их отцом случился удар, он стал заниматься магазином.
— А чем сейчас занимается Стивен?
— Э, мистер, откуда мне знать. Я им только белье стираю и чаи с ними не распиваю. Все их дети поступили в колледж. Бетти вышла замуж и живет где-то на Западе. Ральф, он женился и сейчас хозяин магазина. А о Стивене ничего не слышно с самой войны. Слушайте, мне надо заканчивать. И еще ужин стряпать.
— Я вас больше не задержу, миссис Гай. Скажите, тут есть где-нибудь телефон?
— На следующем перекрестке сверните направо и поезжайте к бензоколонке мистер Джейка. Он разрешает цветным пользоваться своим телефоном.
Я снова ее поблагодарил, очень искренне поблагодарил, и понесся на бензоколонку ясак угорелый. Как выражается Олли, когда побеждает его лошадка в заезде, «пошла пруха».
Мистер Джейк оказался стариком белым — хромоногим и с пятнами на лице, свидетельствовавшими о больной печени. Когда я спросил, можно ли от него позвонить, он кивнул на висящий на стене его офиса телефон со словами:
— Вон там, если у тебя есть десять центов.
Я попросил его налить полный бак и проверить масло — чтобы чем-то его отвлечь. Звонок в Скотвилл обошелся мне всего в пятнадцать центов и, дозвонившись в магазин Макдональда, я попросил позвать Стивена.
— Я Ральф Макдональд, его брат, — ответил мужской голос. — Кто это?
— Я служил со Стивом в армии, в тренировочном лагере. Вот проезжал мимо и хотел повидаться с ним.
— Стив уже несколько лет как уехал из дома. Он писатель, живет в Нью-Йорке и очень неплохо там себя чувствует.
— Ну надо же, он, помню, частенько говорил, что хочет стать писателем. Знаете, я как раз еду в Нью-Йорк — как мне там найти Стива?
Он посоветовал позвонить на телекомпанию «Сентрал», а потом спросил, не хочу ли я заехать к нему поужинать и выпить. Я поблагодарил и сказал, что с удовольствием бы, но лучше в другой раз, потому что очень спешу, а сам чуть не расхохотался, подумав, что бы произошло, если бы я сунул свою черную рожу в дверь к Макдональдам.
Он даже не спросил, как меня зовут. Я ехал к дому Дэвисов чуть не с песней. Если я выеду прямо сейчас, то смогу оказаться в Нью-Йорке к завтрашнему утру, думал я, но сидеть за рулем «ягуара» — это все равно, что щеголять в красном пиджаке в церкви… Поездом будет быстрее и безопаснее. Когда я наконец распутаю этот клубок тайн, я смогу вернуться за машиной, а если не распутаю, то забрать «ягуар» мне не будет никакой возможности.
Мистер Дэвис сидел в гостиной в тапочках, курил сигару и читал журнал.
— Я звонил в Чикаго, — сообщил я ему. — Они обещали заказать запчасти в Англии. Так что я уеду прямо сейчас. У меня в Чикаго появился шанс устроиться в ночной клуб, а через несколько недель я вернусь за машиной, уже с запчастями. Сколько я вам должен?
— Надо маму спросить. Может быть, еще мы вам остались должны: она вот говорит, вы совсем ничего не ели. Ну что, отдохнули, мистер Джонс?
— Отдохнул? Ах, да-да. Когда отправляется ближайший автобус?
— На Цинциннати автобус идет от центра в четверть седьмого. Но на Чикаго много поездов.
Я пошел к себе, принял душ. Потом расплатился с хозяйкой, которая настаивала, чтобы я быстро перекусил. Потом поболтал с мистером Дэвисом о работе почтальона — он считал эту профессию самым полезным на свете занятием. Примерно в половине шестого я уже сидел как на иголках, но тут вернулась Френсис и предложила довезти до автобусной станции. Тут мать и дочка вступили в очередную бессмысленную перепалку — старая миссис Дэвис требовала, чтобы Френсис сначала поужинала, а Френсис говорила, что не голодна, а миссис Дэвис тогда стала спрашивать, не заболела ли она. Наконец точку поставил почтальон: он приказал жене отпустить Френсис, но запретил дочери разъезжать по городу «в этой колымаге, которой самое место на ферме» и велел взять их машину, которая оказалась «доджем» 1952 года выпуска с пробегом всего-то в одиннадцать тысяч миль. Я попрощался, и тут миссис Дэвис поинтересовалась, где же мои чемоданы, и я поспешно сказал, что уже отослал их почтовым вагоном в Чикаго.
Френсис была не в настроении. Она сообщила мне, что Тим понятия не имеет о том, кем был отец Томаса или где его дядя. Мы остановились напротив универмага-аптеки, которая была также и «автобусной станцией». У нас оставалось еще свободных двадцать минут. Мы молчали, но в голове у меня крутилась мысль о Макдональде, и наконец я не выдержал и поделился с ней своей догадкой.
— Может, мне отвезти тебя в Цинциннати, Туи?
— Далеко это?
— Семьдесят четыре мили.
— То есть тебе придется проехать сто пятьдесят в оба конца.
— Неважно.
— Нет, милая, не стоит. — Она смотрела прямо перед собой, а я смотрел на ее темный профиль, — симпатичный, решительный и… злой. — Послушай, я хочу тебе сказать: что бы ни случилось, я не забуду всего того, что ты для меня сделала. Ты замечательная девушка.
— Спасибо. — Ее красивый ротик вытянулся в красную линию, а блики от освещенных циферблатов приборной доски играли на ее темном лице, придавая коже изумительный светло-коричневый оттенок. — О своей машине не беспокойся. Как думаешь, когда ты сможешь за ней вернуться?
— Как только закончу там все дела. — Когда вернусь, подумал я, привезу ей большие серебряные кольца в уши — они ей должны пойти.
— Ты уверен, что это дело рук Макдональда?
— Я ни в чем не уверен. Надо еще кое-что проверить, но это очень сильная версия, лучшее из всего, что у меня было. Слишком уж невероятное совпадение, чтобы оказаться случайным.
— Но зачем ему убивать своего троюродного брата?
— Мотива я пока не знаю, но скоро выясню.
— Как?
— Еще не знаю.
— Но ты же можешь попасть прямо в лапы полиции.
— Если это случится, можешь забрать май «ягуар» себе.
— Не вижу тут ничего смешного, Туи! — резко бросила она.
— Френ, до окончательной разгадки еще очень далеко. Ведь все это может оказаться мыльным пузырем. Но кроме этой версии у меня нет ничего. А то, что я шучу, это, как гласит пословица, чтобы не расплакаться. Я буду осторожен… — В конце улицы появился автобус. — Это мой?
— Твой.
— Мне надо сесть сзади?
— Нет.
Мы подошли к автобусу. Я пожал ей руку и поблагодарил за все. Потом вошел в автобус, купил билет и сел ближе к заднему раду. Помахал Френсис и послал ей воздушный поцелуй. Она, по-моему, хотела что-то сказать, но вдруг отвернулась и уставилась в витрину аптеки.
Автобус тронулся, я повернулся и стал ей махать. В последнюю секунду, перед тем как Френсис скрылась из вида, мне показалось, что она плачет.
Назад: 6. Сегодня
Дальше: 8