Глава 5
Сэм дал мне пенициллин в порошке, который он растворил в какой-то дряни, напоминавшей по вкусу прокисший виски.
— Это должно выбить из тебя хворь в момент, Марти. Если не поможет, сходи к врачу. У тебя сильная простуда. Я… полагаю, ты с теми снотворными таблетками был осторожен?
— Да я их выкинул. Ты прав, Сэм, зачем рисковать с этим зельем?
На пухлом лице Сэма изобразилась неподдельная радость.
— Ну и правильно. Возвращайся к себе и поспи. Сон — самое лучшее лекарство против насморка. Что-то ты такой грустный…
— Да меня опечалила мысль, что не такой-то я, оказывается, гениальный, как мне казалось раньше, — признался я.
Тут Сэм начал что-то бубнить про бокс, который он смотрел вчера по телевизору. Я не слушал его, потому что где-то в глубине подсознания теплилась догадка, что происходят какие-то весьма странные события.
—…И тут у этого громилы коленки-то и подгибаться стали. И вместо того, чтобы уклониться, что этот тюфяк делает? Прет прямо на удар. Хрясь! Он ловит прямой справа — и дело в шляпе. Я тебе говорю, Марти, сегодня боксеры уже не те.
— Это точно: всегда легче советовать, когда наблюдаешь за боем со стороны, — ответил я. — Вот помню… — И тут я повеселел — да ведь Ланде поступил именно так, как я и ожидал. Видно, чертов насморк плохо повлиял на мою сообразилку. Значит, так, через одиннадцать минут он вышел из магазина и стал искать полицейских. Потом он вернулся в лавку и стал звонить в полицию. Выходит, сначала он звонил еще кому-то, и ему приказали вызвать полицию.
Все сходилось — и я мог продолжать свою охоту, даже не зная наверняка, за кем я охочусь.
— Так что ты говоришь? — переспросил Сэм.
— Ничего. Кроме того, что, войдя в клинч, очень трудно соображать. Ну, до скорого, Сэм.
Я снова возобновил охоту, хотя все еще пребывал в полном неведении относительно связи между мафией и мелкой сошкой Ланде. Я отправился повидаться с Лу Франкони, водителем Ланде.
Он грузил в фургон замороженные глыбы свиного жира и попросил меня немного подождать. На голове у него был полосатый шлем мотогонщика, немного великоватый, отчего вид у него был потешный — как у комедийного персонажа старого театра-балагана.
Закончив погрузку, Лу предупредил, что у него есть только минут десять. Он снял свой дурацкий шлем и, вытащив расческу из кармана, расчесал спутавшиеся густые волосы.
— Этот чертов шлем грязный, как сволочь, — пробурчал он.
— Жарковато сегодня для кожаного шлема, — заметил я, вытирая нос.
Он усмехнулся.
— Сочувствую вам. Ничего нет хуже насморка летом. Когда работаешь в морозилке, того и гляди подцепишь простуду. Достаточно там простоять несколько минут без шапки — и порядок: тут же одолеет насморк. Какая-то там жидкость в мозгу замерзает.
— Ерунда. Ты что же, думаешь, если тряхнуть башкой, можно услышать звон сосулек?
— Ну точно! — ничуть не удивился Лу. — Мужики, когда работают в морозилке, наглухо укутываются, даже лицо обматывают шарфом. Хотите, пойдем посмотрим, какая там холодрыга?.
— Я тебе верю на слово. А зачем им морозилка? Что, есть особые мясные продукты, которые нельзя в простом холодильнике хранить? — спросил я, и тут меня осенило, какая могла быть связь между герром Ланде и мафией — наши гангстеры, по-видимому, начитались детективов. Это был старый-престарый трюк, правда, если мне не изменяла память, к нему прибегали только в кино и в романах.
— Ну скажем, вы покупаете корзину индюшек или половину говяжьей туши — неважно, что именно, — а товар не идет. Так вот через пару-тройку дней в холодильнике поверхность мяса становится склизкой. Значит, еще денек — и все, начнет подтухать. Вот поэтому его и надо затолкать в морозилку и держать там, пока не придет заказ.
— А что, от заморозки мясо лучше становится?
— Не лучше и не хуже. Когда его разморозишь, оно не хуже, чем перед заморозкой. Мы мясо держим в полиэтиленовых мешках, чтобы кожа не обморозилась. Пока не придумали морозильники, мясникам приходилось покупать товар в малых количествах, чтоб потом не пришлось выбрасывать тухлятину…
— Понятно, Jly, — прервал я поток его красноречия. — Я же не собираюсь заниматься мясным бизнесом. Скажи-ка мне лучше, после нашей прошлой беседы Вилли тебя не искал?
— А зачем ему?
— Вот уж не знаю. Я с тобой буду откровенен, Лу. Я тут все разнюхиваю да разнюхиваю, но ничего пока не поймал. Похоже, моя версия накрылась.
— Ну а я что говорил! У Вилли кишка тонка нахимичить что-нибудь. А как там полицейский, которого избили?
— Будет жить. Не знаешь, корабельные коки у Вилли не отовариваются? От его лавки до доков ведь рукой подать.
Jly ухмыльнулся.
— Э, мистер, вы совсем не в ту сторону метнули. Снабжение кораблей — это без дураков серьезный бизнес. Да Вилли бы обе руки отдал, лишь бы заполучить возможность влезть в это дело.
— А нет ли у Ланде приятелей-моряков? Может, из Германии к нему кто в гости наведывается?
— У Вилли нет времени на приятелей. Да зачем вам это знать?
— Я же говорю: вынюхиваю. Я подумал, может, Вилли замешан в контрабанде наркотиков.
— Ну это вы совсем загнули.
— А с чего это ты так уверен? Ты знаешь, что в банке из-под ветчины можно спрятать героина на сто штук?
— Да все не так, мистер. Вилли никакими темными делишками не занимается — это факт, ведь я же вижу его каждое утро, и после обеда, и через вечер прихожу к нему мыть лавку. Да там у него нет угла, где бы я шваброй не прошелся. Я даже помогаю ему бухгалтерию вести. Я ж ему почти как партнер, только в долю не вхожу. Вот если я когда уговорю Вилли поставить на лошадку или в лотерею сыграть, тогда мы станем взаправдашними партнерами.
— Предложи его жене — Вилли, возможно, придется долго быть в отлучке. А что его жена — мужики у нее водятся?
— Да вы Бебе не видели — иначе и спрашивать не стали бы. Поперек себя шире. Ей еще повезло, что она Вилли захомутала.
— Ну спасибо тебе, Лу. И не забудь — рот на замок, про наши междусобойчики никому!
— Да из меня слова не вытянешь!
— Смотри не зарекайся. Вот потому-то я и прошу тебя помалкивать. Ну, бывай, может, еще увидимся.
— Моя жена ребенку, когда у него насморк, дает горячее молоко с сахаром — попробуйте. И где это вас угораздило?
— Да вчера вечером такая жарища была, а я додумался сунуть башку в ведерко со льдом, охладиться! — лихо сбрехал я и двинулся по улице. Но не прошел я и сотни ярдов, как вдруг опять у меня появилось знакомое ощущение слежки — тут я это почуял, как старая гончая, взявшая след. Эта улица для хвоста была просто подарок. Полно машин и людей.
Я заскочил в кондитерскую и позвонил Биллу Ашу. Мы поговорили о жаре, я спросил про самочувствие Лоуренса — он уже вставал с постели и передвигался в каталке, — а потом Билл сказал:
— По голосу слышу — у тебя что-то есть!
— По голосу ты можешь только понять, что у меня страшный насморк. Билл, окажи любезность старому другу-полицейскому — приставь охрану к Лу Франкони! Это водитель Ланде, сейчас работает в мясной компании Бея. И побыстрее.
— А можно спросить зачем?
— Я уверен, что кто-то за мной следит, и теперь я, как дурак, вывел своего хвоста на Франкони. Мы с ним стояли на тротуаре, болтали. Он хороший малый, и я бы не хотел, чтобы он из-за меня пострадал. Надо только держать при нем человека днем и ночью.
— Все еще играешь в полицейского, Марти?
— Да, и игра становится все интереснее.
— У меня есть кое-что, что может тебя заинтересовать. Вчера ночью вскрыли лавку твоего приятеля Ланде. Ты теперь у нас еще вдобавок ко всему и в громилу играешь?
— Да зачем мне лезть к нему в лавку! Слишком жарко сейчас, чтобы мясом ужинать. В любом случае у него и взяли только банку ветчины да свиной язык. Билл, так ты приставишь человека к парню? Прямо сейчас!
— Ладно, да только мне все это кажется дурацким… Постой-постой, а откуда тебе известно, что у Ланде взяли банку ветчины и свиной язык? Ах ты…
Марти, я хочу немедленно тебя видеть, Если ты не появишься у меня через десять минут, я вышлю за тобой наряд!
— Что-то ты сегодня медленно соображаешь, Шерлок Холмс! Я все ждал, когда же тебя осенит эта гениальная догадка. Если честно, то я очень удивился, когда Ланде позвал полицию — это чуть было не разрушило мои собственные гениальные догадки. Так не забудь организовать охрану Франкони и поторопись — он скоро уезжает развозить заказы.
— Немедленно ко мне!
— Уже бегу! Серьезно, Билл, приставь охрану к парню!
— Господи воля твоя! Сказал же, что приставлю. А теперь давай ко мне во всю прыть!
— Я сегодня в отличной форме и буду у тебя через несколько минут.
Я побрел к отделению полиции, мечтая съездить на пляж искупаться или отправиться на рыбалку. Не считая рыбалки, я никогда не любил развлечений на свежем воздухе, но сейчас, когда мне оставалось жить всего ничего, вдруг возникла масса «последних» дел, которые мне очень хотелось провернуть. Впрочем, одно меня радовало — сознание того, что я уже больше не смогу совершить какой-нибудь новой мерзости.
Билл выглядел как побитая собака. Весь его внешний лоск куда-то испарился.
— Марти, я же просил тебя больше не совершать идиотских выходок! — начал он, едва я вошел к нему в кабинет. — Какого черта ты влез к нему в лавку?..
— Перестань, Билл. Никто об этом не знает.
— Я знаю!
— Ну и забудь. Убыток у Ланде невелик — разбитое стекло да пара фунтов мяса. К тому же у него наверняка все застраховано. Успокойся, Билл… Что-то у тебя усталый вид.
Билл почесал подбородок.
— Никогда еще таким усталым не был — я скоро не выдержу: еще два-три дня — и я просто свалюсь. Думал вчера вечерком хоть немного отдохнуть, но у девчонки эта проклятая инфекция, а ты сам знаешь, какой Мардж становится, если дети болеют. Ну и какие трофеи ты вынес от Ланде, помимо свиного языка?
— Ничего, если не считать этого насморка.
— Не понимаю. В старое время ты все делал из-под палки, а теперь трудишься, как крот. Все еще воображаешь, что за тобой следят?
— Я это точно знаю. Билл, я понимаю, что выгляжу идиотом, но уж что-то тут больно много совпадений, чтобы я в итоге вытянул билет без выигрыша. Сам посуди: мальчишку избили после того, как он сунул нос в дела Ланде — я имею в виду историю с ограблением и пропавшими пятьюдесятью кусками, которые потом вдруг вообще испарились Теперь вот мне хвост прицепили.
— Как этот парень выглядит?
— Я так ни разу его и не видел — у меня только ощущение.
Билл вскочил и забегал по кабинету.
— Господи воля твоя, у него ощущение! Марти, я только что направил человека к Франкони — а ведь у меня каждый на вес золота! А этот твой мистер Ланде — готовый кандидат для смирительной рубашки: ни разу в жизни еще не видел такого нервного субъекта.
— А с чего, как думаешь, он такой нервный?
Билл воззрился на меня.
— Да ты совсем безмозглый! А как же ему не быть нервным, если он приходит утром в свой магазин и видит, что ночью у него были гости. Марти, ради нашей прошлой дружбы, ради чего угодно, подожди, пока я не разделаюсь с убийством Андерсона! Потом можешь играть в полицейских и воров сколько твоей душе будет угодно. У меня и без твоих фортелей от этого дела уже чертики в глазах пляшут.
— Я читал в газете — ты пока завяз.
— Хрен бы взял эти газеты. Я уж куда только не совался — и никаких зацепок. Меня, ты знаешь, никогда нельзя было заподозрить в жестоких методах ведения допроса, но сейчас мне ох как хочется познакомить Бокьо с резиновой палкой. Уж больно он самоуверенно держится. Даже с его железным алиби ему следовало бы вести себя потише и не делать широковещательных заявлений вроде того, как он оскорблен из-за того, что на него всех собак вешают…
— Бокьо все еще во Флориде?
— Ну да. А под каким соусом мы можем его сюда вернуть? Помимо всего прочего, тут вот еще какая закавыка. Всегда ведь бывает какая-то основная версия, сильная версия — даже если в конечном итоге она лопается. Но в этом деле вообще ничего нет — полная пустота. Я уж всех обработал, кто хоть что-то знает. И отдел убийств тоже потрудился. Никто ничего не знает.
— Я бы все же вызвал Бокьо — поговорил с ним.
— А о чем я с ним поговорю — о том, чтобы ему неплохо глотку заткнуть? Он и так знает, что у нас ничего нет. Ну, приведем мы его сюда, допросим, а через минуту отпустим и выставим себя полными дураками. Этот коротышка даже предложил сам приехать в Нью-Йорк и дать показания, если мы его об этом попросим!
— Эти макаронники те еще прохвосты!
Билл перестал мерить кабинет, остановился передо мной и печально покачал головой.
— Марти, иногда я думаю: ну как это тебе удавалось распутывать трудные дела с таким-то примитивным мышлением? Хочешь верь, хочешь нет, но Бокьо не итальянец.
— С таким-то паяльником? А я всегда считал его итальяшкой.
— Его настоящая фамилия Бох — только не говори мне, что все немцы те еще прохвосты. Он с раннего детства воспитывался в итальянской семье. Оттуда у него и этот его акцент. Приемные родители изменили его фамилию на итальянский манер, и он давно уже официально стал Бокьо. Он женат на итальянке и себя считает итальянцем…
Я чихнул. От моего громоподобного чиха, который сотряс все мое тело, стены в кабинете Билла тоже, похоже, содрогнулись. Он отпрыгнул и провел ладонью по лицу.
— Ах ты, свинья! Я же тебе сказал: у меня дочка болеет. Почему ты рот не закрываешь?
Но я уже направился к двери.
— Скажи спасибо этому чиху. Он встряхнул мне мозги, и теперь, глядишь, дело Андерсона сдвинется с места.
Длинное лицо Билла приобрело сострадательно-сердобольное выражение, когда он тронул меня за локоть.
— Марти, почему бы тебе не сходить к врачу?
— Я уже ходил. Веди себя хорошо, и, возможно, я доставлю тебе убийцу Забияки Андерсона на серебряном подносе, — с этими словами я вышел из кабинета.
В стародавние времена, когда у меня в безнадежно застопорившемся расследовании вдруг появлялся просвет, я впадал в состояние, очень похожее на опьянение, — то же ощущение душевного подъема и необузданного веселья. А теперь я только недоумевал, почему в запутанном расследовании какая-нибудь крохотная мелочь всегда становится непреодолимым препятствием и сбивает с толку самого ушлого следователя.
Доказательств у меня еще не было, но по тому, как отдельные детали вдруг начали складываться в связную картину, я понял, где искать недостающее звено. Главный секрет сыскной работы заключается в том, что надо проверять и перепроверять каждый фактик, а Билл вот пару фактиков проморгал, как и я, впрочем. Ну и еще, конечно, требуется удача — мне же вот повезло, когда во время нашего с Биллом разговора он нес какую-то бодягу и вдруг брякнул самое главное, даже не подозревая об этом, и сразу прочистил мне мозги.
Я потратил пару десятицентовиков в телефонной будке и снова связался со своим знакомым из Управления иммиграции. Он обещал проверить и перезвонить мне в «Гровер» после обеда.
У меня в запасе оставалось несколько часов, и поскольку в списке «последних» вещей это также имело место, я поехал на такси в Бэттери и паромом добрался до Стейтен-Айленда, совершив самую дешевую и самую интересную турпоездку по стране.
На Стейтен-Айленде я зашел в итальянский ресторанчик и заказал пиццу и пару пива. В ресторанчике находилось около десятка посетителей, и я невольно подумал, нет ли среди них моего хвоста. Но это уже не имело большого значения: рыба клюнула и вылезет на поверхность, как только я потяну леску.
В «Гровер» я вернулся около часа, и Лоусон сказал мне:
— Вам бы лучше побыть на месте и заняться своими делами, мистер Бонд. Вам постоянно звонит доктор Дюпре. И еще сюда заходила необычайно интересная женщина, вот оставила вам номер телефона и просила позвонить. Она назвалась вашей бывшей женой.
Я скомкал записку Фло и запихнул в карман.
— Что значит «назвалась»?
— Как такая роскошная женщина могла связать свою судьбу с вами — это выше моего понимания.
— Твоего что? Слушай, лапуля, ты только не суетись, все равно ты никогда не сможешь подойти на пушечный выстрел к такой женщине, как Фло, но даже если бы тебе это удалось, ты бы все равно не знал, что с ней делать. Я жду звонка из города — переключи его сразу ко мне в номер.
— Мистер Кинг у себя.
— А мне-то что за дело!
Я чувствовал себя так хорошо, что даже свалял дурака — заперся у себя в номере и зачем-то махнул стакан ржаного. Мой желудок сразу же возроптал, точно напоминая мне об основной причине моего участия в расследовании.
Около двух в номер заявилась Барбара и, когда я спросил, чего это она вышла на работу так рано, она ответила:
— А я со вчерашнего вечера не была дома. Слушай, Марти, зачем ты обкорнал Гарольда? Он считает, что ты на меня зуб имеешь, и если бы я вчера ушла домой, он бы мне показал, где раки зимуют.
— А сегодня уйдешь?
— Может быть, — ответила она, плеснув виски и себе.
— Послушай, детка, ты же за свои кровные снимаешь номер в этом клоповнике, так что смотри: если этот жирный боров еще раз попытается… — я осекся. Мне ведь осталось всего ничего и на разборки с Гарольдом — или с кем-то еще — времени уже не осталось. Странное это было ощущение — точно кто-то мне вдруг дыхалку перебил.
Барбара выпила виски.
— Спасибо за заботу, но будет лучше, если я сегодня отправлюсь домой с двухдневной выручкой. Гарольда всегда приходится подбадривать — он должен чувствовать себя большим боссом. А деньги — лучший способ для самоутверждения. Вчера у меня был классный выход — десять зеленых в карман. Шикарный парень попался — о тебе, кстати, спрашивал.
— Обо мне? А что он спрашивал?
— Да ничего конкретного. Но обо всем понемножку. Я поначалу решила, что красавчик прибыл про наши делишки разнюхивать, но потом он вдруг перешел на тебя: давно ли ты тут работаешь, есть ли у тебя левые заработки, водятся ли деньги… Масса вопросов, совершенно из разной оперы. Он знал, что раньше ты служил в полиции. Ну, меня-то ты знаешь: я-то язычок на замочек посадила.
— Как он выглядел?
— Здоровый, высоченный, крепкий, деревенский малый с характерным провинциальным выговором. Вообще-то ничего парень, смазливый…
— Похож на Дика Трейси?
Ее сильно накрашенные губы разъехались в широченную улыбку.
— Ну точно! Я все думала: кого это он мне напоминает? Так и есть — Дик Трейси! Такое же резко очерченное лицо, точеный нос и шляпа надвинута на глаза.
— И в котором часу это было?
— Ну… около часа, двух. А почему это тебя так интересует?
— Что же ты мне раньше не сказала, не позвонила?
— Марти, ты же отмутузил Гарольда, и он мне приказал держаться от тебя подальше. Да и ты сам был какой-то смурной. Я думала, ты спишь. Да ты не волнуйся, парень на тебя зуб не точил, спрашивал довольно дружелюбно и все такое.
— А не заметила: он не говорил такого слова — «сволота»? Не «сволочь», а «сволота»?
— Слушай, Марти, — нахмурилась Барбара, — что мы с тобой, в подворотне, что ли?
Она не на шутку обиделась, и я не стал продолжать.
— Дьюи его видел?
— А я почем знаю? Но этот старый алкаш вчера опять напился, гад вонючий, и Кенни пришлось сидеть на лифте всю ночь, прикрывать старика. Ты представляешь, Марти, этот красавчик-то все спрашивал про тебя, и так уважительно… А что тут такого?
— Ничего.
Мой прокол, что я не предупредил Кенни глядеть оба. Ну Дьюи, чертов лентяй! А Смит вчера вечером, поди, не знал еще, что кто-то влез к Ланде в лавку, так что он просто изучал обстановку. Наверное, ума не может приложить, какого черта я сую нос в это дело.
— Марти, ты сердишься на меня? — игриво спросила Барбара и положила ладонь мне на рубашку, отчего ткань сразу прилипла к моей потной коже.
— Нет, милая. Погоди пару минут. Я сейчас.
— Не возражаешь, если я приму душ? А то я воняю, как старая телка.
— Прими хоть три душа, — сказал я, уходя. Из вестибюля я позвонил Сэму и спросил, сколько у него стоят самые дорогие духи. Оказалось, двадцать семь вместе с налогом, и я попросил его прислать флакон немедленно.
Из лифта вышел Лоусон. Кинг стоял в дверях своего кабинета и не спускал с меня глаз. Потом он вышел из кабинета и обратился ко мне:
— Мистер Бонд, пришло время нам с вами серьезно поговорить. Вы не только вели себя непростительно вызывающе и нагло, но также и пренебрегли своими обязанностями…
Я подошел к нему вплотную. Восковая высохшая кожа туго обтягивала кости его черепа.
— Слушайте, почему бы вам не сменить пластинку? Вы старик, и, насколько я понимаю, вам хочется еще малость протянуть, хотя я лично не вижу в этом никакой необходимости…
— Вы не смеете мне угрожать! — взвизгнул он, и его сухонькие ручки сжались в кулачки.
— Еще как смею, Кинг. Я смею с вами так разговаривать, потому что, если захочу, я сломаю этот ваш маленький подбородочек, я переломаю все ваши кости, в том числе и ваши клешни. И я сделаю это одним хорошим ударом…
— Грубиян! — пропищал он гневно и вбежал к себе в кабинет.
Не знаю, чем это было вызвано, может быть, ненавистью в его глазах, но я словно заглянул в магический кристалл цыганки-гадалки и увидел в нем всю свою жизнь, и одно-единственное слово — «грубиян» — подвело ей итог. Грубиян, бандюга, угрожать… — эти слова прекрасно характеризовали всю мою мерзкую, глупую жизнь! И мне стало тошно.
Кинг набрался мужества и высунул свою перепелиную головку из кабинета. Лицо его немного порозовело.
— Вы думаете, что вам можно меня запугать, потому что у вас железные мускулы. Ну так вот, скоро будет выплата месячного жалованья, которая покажет…
— Ладно, ладно, не стоит испытывать свою судьбу с грубияном, — рявкнул я и, дойдя до угла крохотного вестибюля, сел в кресло и задумался, отчего этот старый таракан так меня расстроил — а он и впрямь меня сильно расстроил. Так я сидел минут десять, размышляя ни о чем и едва сдерживая сильное желание издать отчаянный вой.
Сэм пришел сам, и я заплатил ему за флакон, который сначала принял за брелок для часов — такой он был малюсенький, но старина Сэм вряд ли стал бы меня надувать. Он спросил, как моя простуда, и посоветовал зайти за какими-нибудь таблетками.
Вернувшись к себе в номер, я застал Барбару перед зеркалом и вложил крошечную коробочку ей в ладонь.
Она спросила:
— Что это?
— Бомба с часовым механизмом. А на что это похоже?
Развернув обертку, она уставилась на малюсенький флакончик, потом подняла взгляд на меня и всплакнула.
— Боже мой, Марти, да ведь это «Арпеж»!
— Ну да! — сказал я таким тоном, будто понимал, что ее так приятно изумило.
— Я покупала как-то их туалетную воду, но это… настоящие духи! — Она приблизилась ко мне и поцеловала в губы. Потом отошла и потерлась кончиком носа о флакон. — Ты такой странный в последнее время. Раньше был такой грубоватый, резкий…
— Это просто моя привычка — держаться с людьми грубо, — ответил я, шлепнув ее по заду.
— …а теперь такой сентиментальный.
— Это точно! У нас же есть что вспомнить! Если гостиничная шлюха настраивает тебя на сентиментальный лад, это значит, что ты постиг самые сокровенные тайны жизни…
— Ну почему ты так меня называешь, Марти?
— А почему нет? Мы же никогда себя на тот счет не обманывали. Сейчас папа Марти поделится с тобой открытием, сделанным им, — мы живем в мире шлюх, который из всех нас так или иначе делает шлюх.
Барбара снова бросила на меня лукавый взгляд.
— Мне кажется, ты сейчас высказал очень глубокую философскую мысль. Мне надо будет на досуге поразмыслить над твоими словами. Марти, а девица, что приходила сегодня утром и тебя спрашивала, правда твоя бывшая жена?
— Угу.
— Она такая… Я такой мечтала быть, когда совсем еще девчонкой была, — действительно очень красивая женщина.
— Видела бы ты ее лет восемь-девять назад.
— Нет, она и сейчас очень красивая, потому что знает, что далеко уже не девочка, а все равно в ней так много еще осталось от девчонки — какая фигура!
— Можно сказать, она была чересчур красивая.
— Как же ты мог упустить из рук такое сокровище?
Я опять шлепнул ее по заду.
— Да вот из-за такого сокровища и упустил! Но тогда это уже не имело значения. Фло была как молодой боксер — постоянно тренировалась и мечтала о чемпионских медалях. Отказывала себе во всем, что могло испортить ее фигуру. Скажем, от ночной рыбалки в открытом море у нее, видите ли, могла обветриться кожа… Ну и все в таком духе. Теперь она просит меня вернуться, и у нее для меня есть сногсшибательная приманка.
— Теперь ясно, почему ты тут на все махнул рукой — к ней возвращаешься?
— Нет, уже слишком поздно. — Меня вдруг страшно утомила вся эта болтовня. — Милая, может, тебе прогуляться? Я хочу поспать.
— Ладно. Спасибо за духи. Пожалуй, и мне в такую жару самое лучшее тоже поспать.
Она ушла, а я сел на кровать, размышляя, как бы убить остаток дня — последнего в моей жизни. Хорошо бы напиться, но с моим больным брюхом можно было испортить себе сегодняшний вечер, а в том, что все состоится именно сегодня вечером, я не сомневался. Ехать на пляж мне было лень.
И тут задребезжал телефон — звонил мой дружок из Управления иммиграции. Он сообщил мне то, что я и ожидал услышать, ну и, конечно, все сошлось — как я и предполагал. Ну вот, теперь все встало на свои места — картина прояснилась. Теперь я мог вытащить свой улов, просто позвонив Биллу, — за раскрытие такого дела его по меньшей мере ожидал капитанский чин, — но ведь у меня тут была, своя выгода, то единственное, что имело для меня значение.
Впереди у меня был целый день, и стену моей конуры начали действовать на меня угнетающе. Я вышел в вестибюль отеля и зашагал к выходу, а Лоусон спросил вдогонку:
— Вы куда это собрались, Бонд?
— Да вот собрался оторвать твой длинный нос! — ответил я и, развернувшись, грозно направился к стойке. Он юркнул в служебный кабинет.
— Я же просто так спросил — на случай, если вам будут звонить!
— Всем, кто будет звонить, отвечай: я на Вашингтон-сквер провожу перепись «голубых»!
Я дошел до Седьмой авеню. По дороге съел пирог и выпил кофе. Меня по-прежнему пасли. И я решил попрощаться с Лоуренсом.
Врач не был рад моему приходу.
— Мистер Бонд, в последний раз вы очень его расстроили. Пойду узнаю, захочет ли он вас видеть.
Он вернулся через несколько минут и сказал, что я могу войти.
— Только ненадолго и, пожалуйста, никаких споров с ним не устраивайте.
У дверей торчал все тот же полицейский, и, когда я входил, он бросил на меня хмурый взгляд. Мальчишка сидел в кресле-каталке. На носу пластырь, голова забинтована. Он был голым до пояса, с повязками на ребрах.
— Ну что, малыш, идешь на поправку?
— Врачи говорят, что иду. — Он внимательно смотрел на меня. — Я рад, что ты пришел, Марти. Я поразмыслил над тем, что ты мне рассказал, и все-таки решил стать полицейским. Попробую, по крайней мере. И я буду хорошим полицейским хотя бы для того, чтобы никакой другой Марти Бонд не смог превысить свою власть.
Я пожал плечами.
— Давай, Лоуренс. Если сможешь. Что ж, если ты не передумал, если сдашь экзамены — они примут тебя с распростертыми объятиями.
— Это твоя очередная шутка?
— Малыш, ты случайно наступил на такую мину… И смотри не отступай от своей первоначальной версии. Ты же ни на секунду не сомневался, что нащупал крупное дело.
— Что-то я тебя не понимаю.
— Поймешь утром. И только не скромничай. Жми на гудок вовсю. Полицейские не хотели тебя слушать, но ты-то сразу понял, что в лавке у Ланде творится что-то очень подозрительное! Впрочем, полицию особенно не топчи, но и не дай репортерам забыть про тебя. Я целиком и полностью отношу на твой счет все заслуги за…
— Так ты раскрыл дело?
— Завтра мы с тобой будем героями Нью-Йорка. Но больше не задавай вопросов — наберись терпения и жди. Пока, малыш!
— Марти, ты не можешь рассказать по-человечески?
— Завтра все узнаешь. Надеюсь, это нападение тебя кое-чему научило. Хотя я в этом сомневаюсь. Может быть, оно научило тебя не учиться всем житейским премудростям на своей шкуре. Прощай, Лоуренс!
— Подожди, Марти!
Я открыл дверь.
— Папа, постой! — Я тихо закрыл за собой дверь, подмигнул охраннику и вышел на Седьмую авеню.
Было начало четвертого, и я зачем-то перешел на другую сторону авеню и купил билет в кино. В темном зале было прохладно, а фильм оказался цветной мелодрамой, снятой в Европе, и я с удовольствием разглядывал улицы Неаполя и Рима, которые помнил с войны. Сюжет был ужасающе глупым. Во второй картине Голливуд в стотысячный раз вел освободительную войну на Дальнем Западе против индейцев. Я жевал мятные таблетки, сморкался и гадал, составил ли мне компанию в этом кинозале мой хвост.
Было почти семь, когда я вышел с прохлады на жару. Мне было немного жаль себя — не зная, как распорядиться последними часами своей жизни, старый дурак убил их на какую-то муть, проторчав в кино.
Я дошел до Восьмой авеню и съел роскошный ужин — креветки, морские гребешки и прочие дары моря. Несмотря на обилие еды, мой желудок не подавал признаков недовольства, но, дойдя до «Гровера», я первым делом побежал в сортир. Я вернулся в вестибюль и, зайдя в служебное помещение, вырубил там радио.
Тут же приковылял Дьюи.
— Эй, я слушаю радиопостановку!
— Забери приемник с собой. Мне надо кое-что напечатать. Я же просил тебя не отлучаться от стойки — пока ты охлаждал свое вино в служебке, в отель въехал парень.
— Это просто чушь! Я ни на секунду не… А ты откуда знаешь?
— Ладно, проехали — вали отсюда!
У меня ушел час на то, чтобы настучать на машинке письмо под копирку, где я рассказал Биллу о том, каким образом Бокьо угрохал Забияку Андерсона. В своем рапорте я особо подчеркнул заслуги Лоуренса. Я даже предложил Биллу допросить Вилли Ланде на предмет выяснения мелких подробностей. Запечатав письмо в конверт, я написал свою фамилию на обороте, чтобы несколько поумерить любопытство Дьюи, и адресовал письмо Биллу, указав номер его служебного телефона.
Потом я пошел к себе в номер, побрился и помылся, точно жених перед брачной церемонией. Сбросив лишний вес, я находился в неплохой форме — внешне я выглядел сейчас куда здоровее, чем когда-то в далекой юности. Еще я проверил свой револьвер и сунул его в карман вместе с несколькими запасными патронами и фонариком. Потом вытащил из кладовки старенький чемодан и выгреб из-под белья свой армейский пистолет 45-го калибра, который я контрабандой притащил с собой на гражданку после демобилизации. Проверив пистолет, я привязал его ремешком к правой ноге над лодыжкой.
Часы показывали двадцать минут девятого, за окном начало смеркаться. Меня беспокоила только одна вещь — Ланде могло не оказаться дома. Он вполне мог уйти в кино или еще куда. Но ведь рано или поздно он должен был вернуться.
Оказавшись в вестибюле, я знаком попросил Кенни занять место за стойкой портье, а сам повел Дьюи в свой номер. Он сел на стул, отглотнул хереса из фляжки, которую выудил из заднего кармана брюк, и спросил:
— Ну, что мы задумали?
— Мы задумали то, что требует трезвой головы. Дьюи, прикончишь эту фляжку и больше за ночь ни капли — усек?
— Ты теперь подался в трезвенники?
Я достал из кармана все, что у меня там было, — три десятки, пятерку и четыре доллара. Сложив банкноты вместе, я разодрал их пополам и, отдав Дьюи половинки каждой, сказал:
— К полуночи получишь остальное — можешь хоть всю неделю не просыхать, но в ближайшие три часа ты работаешь на меня — усек?
Дьюи с жалостью помял разорванные банкноты.
— Марти, зачем мне этот зеленый салат?
— Это тебе в напоминание о том, что, если ты сорвешь дело, корешки этого салата тебе никто не отдаст. Твоя задача очень проста: не отлучайся от стойки — ни на секунду, даже если в «Гровере» случится пожар. Я тебе плачу за то, чтобы ты сидел на телефоне. И смотри, не потеряй вот это! — Я вручил ему письмо для Билла Аша. — Смотри, чтобы это письмо не попало ни в чьи лапы, чтобы никто его у тебя не видел. Усек?
Дьюи кивнул.
Я дал ему клочок бумаги с телефоном мясной лавки Ланде.
— И это тоже держи под рукой. Ну вот вроде все. Начиная с десяти вечера, будешь звонить по этому номеру через каждые пятнадцать минут. Неважно, будет ли твоя линия занята или не будет — кончай все разговоры и звони через каждые пятнадцать минут. Я тебе сам отвечу и скажу: «Лоусон — педрила». И все. А ты мне скажешь только два слова:
— Понял, Марти. Но если…
— Черт побери, Дьюи, ты мне ответишь: «Понял, Марти». И больше ни звука. Теперь, если ты позвонишь, а там трубку не снимут или ответит кто-то другой и скажет «алло» или еще что, но не «Лоусон — педрила» — ты повесь трубку и позвони Биллу Ашу вот по этому номеру на конверте. Это номер отделения полиции. Скажи ему или тому, кто ответит, что к нам в отель нужно срочно выслать полицейского. Если трубку снимет Аш, скажи ему, что у тебя для него есть очень важный документ и чтобы он срочно приехал и забрал его. Это письмо отдашь только лично Ашу в руки. В крайнем случае полицейскому в форме — только попроси его сначала показать значок. Усек?
Дьюи сглотнул, его глаза совсем разжижились, и он тронул конверт так, словно это был раскаленный стальной лист.
— Марти… ты… вляпался во что-то серьезное?
— Для меня это крайне важно, Дьюи. Вот почему я прошу тебя не прикасаться к бутылке и держать ушки на макушке. И запомни: если, когда ты позвонишь по этому телефону, ты услышишь не наш пароль, а что-то другое, молчи, ни слова не говори, клади трубку и звони в полицию. И Бога ради, набирай правильный номер — тот, что на этой бумажке. А теперь все повтори.
Дьюи запинаясь повторил, после чего мы еще раз прошлись по его роли. Наконец я сказал:
— Хорошо. Приканчивай свою фляжку — это тебе сейчас не повредит. Сиди за стойкой и помни: начинай звонить ровно в десять. Даже если в сортир захочешь — сиди и звони.
Дьюи встал, засунул письмо в задний карман брюк, а бумажку с телефоном Ланде в карман рубашки.
— Марти, во что ты вляпался? Я могу…
— Дьюи, ты будешь национальным героем. И еще — не болтай ничего ни Кенни, ни Барбаре — никому!
— Слушай, Марти, ты же знаешь, какой я старый и слабый… Может, я не смогу…
Он дрожал мелкой дрожью. Я хлопнул его ладонью по спине.
— Сделай, как я тебе сказал, — и все будет путем. Мы же друзья, нет? Ты ведь единственный, на кого я могу положиться. Ну, вперед. Не забудь: начинаешь звонить ровно в десять, через полтора часа. Я отвечу: «Лоусон — педрила». Если услышишь другие слова — даже если тебе покажется, что трубку снял я, — дай отбой и звони в полицию.
Когда он ушел, я положил второй экземпляр письма в конверт и адресовал его Лоуренсу в больницу, потом положил оторванные половинки банкнот в другой конверт и надписал его для Дьюи в «Гровер». Я наскреб у себя в ящике пару марок, запер дверь и бросил оба письма в почтовый ящик в коридоре около вестибюля. На служебном лифте я доехал до восьмого этажа, открыл окно бельевой кладовой и ступил на пожарную лестницу. Привязанный к ноге «сорок пятый» здорово сковывал мои движения. Я прошел по крыше соседнего дома к другой пожарной лестнице и стал спускаться. Со вчерашней ночи они, наверное, недоумевали, как это я умудрился исчезнуть из «Гровера» незамеченным. Я спрыгнул на асфальт, стараясь не шуметь, насколько это позволяли мои двести с лишних фунтов веса, и замер во тьме.
Я был не один. Кто-то впереди тяжело дышал.
Я постоял немного, нащупывая револьвер в кармане и тихо отрыгивая вкус морских гребешков.
Кто бы ни скрывался во мраке ночи, он производил много шума, пыхтя, как паровоз. Я ждал, но мой приятель тоже не торопился. Я вытащил фонарик и, присев на корточки, положил на асфальт.
Я достал револьвер и, подавшись вправо и вытянув левую ногу, нажал носком ботинка на кнопку фонарика. Луч выхватил из темноты какого-то бродягу, притулившегося у стены. Я усмехнулся, увидев, как он прищурился, пытаясь разглядеть меня во тьме против света.
Я положил револьвер в карман, поднял фонарик и направился к нему.
— Убери фонарь, амбал! — проговорил он глухо.
— А вы, алкаши, что-то больно осмелели! — отозвался я.
Я смотрел на него сверху вниз. Он осклабился — зубы у него оказались слишком уж хорошими для уличного бродяги, а глаза слишком блестели: он был не под мухой, а под наркотой. Он сидел, уперев обе ладони в асфальт, потом вдруг чуть приподнялся и, резко выбросив вперед обе ноги, подсек меня.
Я рухнул на него, размахивая фонариком… и тут за спиной у меня послышался легкий свист рассекаемого воздуха, и голова моя как будто взорвалась, охваченная белым пламенем.