Придя в себя, я понял, что лежу на боку. Голова и шея онемели и, похоже, превратились в чугунную чушку весом не меньше тонны. Около меня горел свет, и, несколько раз моргнув, я наконец умудрился сесть и оглядеться. Подсадной бродяга лежал в двух шагах от меня, вся голова у него была в крови. Должно быть, я все-таки задел его то ли ногой, то ли кулаком, прежде чем отключился.

У меня закружилась голова, но я все же уставился в сторону света. Над лучом фонарика я увидел физиономию «Деревни» Смита — резкие, точно вылепленные из гипса, черты. Глаза у него были пустые и холодные, как сухой лед. Я удивился, не увидев его рук, потом понял, что он в черных перчатках. Наверное, в правой он держал мой «полицейский специальный» — револьвер завис во тьме над землей — вперив прямо в меня ствол.

Я рыгнул. Голова раскалывалась от тупой боли. Я шевельнул ногами. Нет, Боб оказался не таким уж великим гангстером — мой армейский 45-го калибра на лодыжке он не нашел.

Некоторое время мы смотрели друг на друга. За все эти годы я видел его раз или два, но так близко — никогда. Красавчик был гад, это правда: высокий, крепкий, с широченными плечищами, лицо тяжелое, но ни унции лишнего жира, впрочем, может, просто тени, упавшие на его щеки и скулы, придавали его роже такой впечатляющий вид.

Я упер локти в асфальт и немного успокоился, гадая, что же будет дальше. Я попал в западню, но это ничего для меня не меняло. Дьюи позвонит Биллу в десять — ведь я не сниму трубку. Даже если подсадной нейтрализовал Дьюи, Лоуренс получит копию письма завтра утром и полиция обязательно возьмет Бокьо, а даст Бог, и Смита заодно. Мне же оставалось только озаботиться тем, чтобы не уйти отсюда живым. А если Боб лопухнется, я был не прочь его взять. Неплохо сделать такой прощальный подарок… самому себе.

— Ну чо скажешь, сволота? — наконец произнес Смит. У него был явный деревенский выговор. И что-то у него было с губами — будто они были слишком велики для его рта и, как две жирные гусеницы, заползли в рот. А может, это тоже была игра теней.

— Я как раз собирался все тебе сказать в лавке у Вилли. Но и это местечко подходящее. — Мой голос в тишине звучал ровно и твердо.

— Я так и понял. Да не хотел тя кончать в лавке — потом пришлось бы объясняться…

— Да с кем объясняться? — с издевкой спросил я. — Ты же мог проделать со мной тот же трюк, что и с Забиякой, — пришить меня в морозилке, а потом сбросить труп где угодно в любое удобное время. Бокьо, верно, себя считает непревзойденным умником — сначала грохнул его, а потом махнул в Майами и обеспечил себе алиби. Через пару недель ты скинул труп в Бронксе. На жаре тело оттаяло, так что ни один судмедэксперт не определил, что труп просто взяли и заморозили. И никто не понял, что Андерсона убили-то вовсе не накануне того дня, когда нашли труп, а две недели назад! Это же старый номер — так что твой Бокьо не Бог весть какой изобретатель…

— Перо в спину — тоже, может, старый‘номер, но и теперь годится.

«Бродяга» застонал и снова затих.

Боб взглянул на него и, повернувшись ко мне, спросил:

— Ты чо тут развонялся? Лехцию мне решил прочесть? — Реакция у Смита была отменная. Он одним прыжком оказался около меня, и я глазом не успел моргнуть, как получил сильнейший удар ногой в печень. Я перегнулся пополам, и в этот момент он рассек мне лицо рукояткой моего револьвера.

Сознания я не потерял, но долгое время не мог пошевелиться и едва дышал. Кровь ручьем текла мне за воротник рубашки и бежала по спине теплым сиропом. Тут я уж и засомневался, что Боб способен совершить ошибку. И потом мне в голову пришла страшная мысль: а что, если он вовсе и не убьет меня, а только отутюжит как следует, чтобы припугнуть, и все?..

Наконец я опять смог сесть и пошевелил ступнями. Мне оставалось только одно — применить к нему тот же захват ногами, который пытался продемонстрировать его подсадной «алкаш».

— Я про тя все знаю, — продолжал Смит. — Когда-то ты был орлом с полицейской бляхой, а теперь ты дешевка — пропойца, гостиничный вышибала! Ты на кого работаешь?

Стоило мне раскрыть рот, как кровь залилась под язык, и я едва не захлебнулся.

— Чево ты добиваесся? В газеты хочешь попасть или в полицию вернуться?

— Хочу свою долю, — сказал я, мои слова прозвучали так, словно я говорил с полным ртом земли.

— Да ты никак потрясти нас хочешь? — Он захохотал беззвучным смехом.

Я попытался кивнуть, но моя голова только бессильно мотнулась на одеревеневшей шее.

— Убьешь меня — тебе же будет хуже, — продолжал я. Чем больше я говорил, тем увереннее становился мой голос. — Я послал самому себе письмо до востребования, а обратным адресом поставил отделение полиции. Если я завтра не получу, его, письмо отошлют обратно и вскроют… И вы с Бокьо погорите… — Придумка была не Бог весть какая, но должна была сработать.

— Ха, ты чо ж думаешь, сволота, ты со щенками игру затеял?

— Нет, Боб, я думаю, что это тебе хватит щенков задирать — ты попробуй-ка на волка выйди…

Он молчал, сверля меня своими ледышками-глазами. Я вдруг перепугался, что он просто уйдет и оставит меня валяться здесь.

— Я бы никогда ничего не распутал, если бы ты, парень, выучился наконец говорить, как городской. А то ты до сих пор гундявишь, как деревенщина…

Он ударил мне ботинком в ухо. На секунду мне показалось, что мою голову надули, как воздушный шарик, но в следующее мгновение я уже оклемался.

— Каждый твой удар, Боб, только повышает цену. Вы с Бокьо сильно просчитались, угрохав Забияку в мясной морозилке, — больше так никогда не делайте. А что это вдруг Бокьо опять взялся за старое — убивать стал? Никак ему подвернулось дельце на миллион, и он не смог устоять перед искушением убрать Андерсона собственноручно?

«Подсадной» опять застонал, и Боб вмазал ему револьвером по темени, снова отправив его в глубокий нокаут.

— Я ж те сказал — никаких лехций!

Я слабел. Моя рубашка вся пропиталась кровью. Я понизил голос, точно вот-вот мог потерять сознание, и прошептал:

— Все… в письме… Бокьо, наверное, даже и не подозревал, что у него есть такой родственник… Ланде-мясник. Или Вилли не знал. А потом… вдруг старику Бокьо приспичило угрохать Забияку. Может, он видел этот трюк с морозилкой в кино. Может, кто его надоумил. И вот он начинает искать подходящую мясную лавку с морозильником и… находит ее… прямо под носом — да еще и владелец ее… родственничек. Бох, он же Бохштейн! Все… в письме… все!

— Ах ты, сволота поганая, чево те надо?

— Десять штук, — просипел я.

Боб наклонился надо мной.

— Чево?

— Десять штук. — Я чуть не прыснул от смеха: Боб Смит, знаменитый контролер мафии, оказался глухим как тетерев.

Он чуть не споткнулся об мои ноги.

— Десять штук?

— Если я умру… вам крышка, — прокряхтел я.

— Ты чо ж думаешь, мы совсем уроды — отступного те давать, чтоб ты опосля нас тряс?

Я махнул рукой.

— Ну что ж, ну потрясу маленько. Так, по мелочи. Я же понимаю, когда нельзя перегибать палку, — и тут я перешел на бессвязное бормотанье.

— Чево? Громче говори, гад!

Я прошептал что-то совершенно неразборчивое и чуть отодвинул правую ногу вбок. Даже если мне мой трюк не удастся, думал я, он меня точно пристрелит.

— Ты, громила хренов, ты хоть соображаешь, что я могу тя так уделать, чо ты у меня заговоришь как миленький, а опосля бушь сам просить тя пристрелить, шоб не мучился!

— Письмо… Не забудь про письмо! — произнес я достаточно громко. — Отвези меня к врачу… а то я умру!

Он заколебался.

— У… мираю… — забормотал я и напрягся, картинно изобразив содрогание, а сам тем временем еще дальше отодвинул правую ногу.

Боб склонился ниже.

— Эй! Ты получишь бабки! Эй, слышь? — повторял он, как последний болван. У меня был полный рот крови, и из-за этого я говорил булькающим шепотом, похожим на предсмертный хрип.

Смит выпрямился, и я подумал, что переборщил. Но он вытащил из кармана пригоршню долларовых бумажек, наклонился и помахал бумажками перед моим лицом.

— Во, смотри! Вот твои бабки! Слышь? Получишь ты…

Собрав остатки сил, я мощно выбросил вперед правую ногу — с привязанным к лодыжке армейским 45-го калибра, — и в тот же миг Боб попытался отпрянуть и выпрямиться во весь рост. Грохнул выстрел моего револьвера, который он не выпускал из руки, и пороховое пламя полыхнуло мне прямо в глаза, но нога все же вонзилась ему в правый висок.

Смит покатился на асфальт, а я, ослепленный выстрелом и оглушенный ударной волной, с трудом удерживал равновесие. После короткой вспышки тьма вокруг, казалось, сгустилась еще больше, и понадобилось немало времени, чтобы мои глаза вновь стали различать предметы вокруг. Зато боль в плече, куда попала пуля, я почувствовал сразу. Правда, я мог двигать левой рукой, так что рана была не слишком серьезной, но мне пришлось немало попотеть, чтобы встать на ноги. На ногах мне значительно полегчало.

Я схватил фонарик Смита и осветил «бродягу». Кровь залила ему лицо, но он был жив — кровь булькала у него на губах в такт дыханию. Я поспешно выпрямился, потому что у меня снова закружилась голова. Кровотечение было такое сильное, что я уже слышал хлюпанье в ботинках.

Вида собственной крови я не испугался, к тому же у меня еще были неотложные дела. Я глубоко вздохнул, как штангист перед жимом, и, оттащив, бездыханное тело Боба к краю аллеи, посадил его у стены дома, чтобы он мог послужить мне хорошей мишенью. Эта операция едва не лишила меня последних сил, и мне самому пришлось прислониться к стене и немного передохнуть. Меня забавляло все происходящее — и как я неловко волочу ноги, и Как деловито подготавливаю собственное убийство.

Боб шевельнулся, но я ударил его затылком об стену — аккуратно, чтобы не дай Бог не убить его и не лишить себя собственного приза. Я осветил его фонариком и обыскал. На боку у него висела кобура с пистолетом, второй ствол я нащупал в потайном кармане на рукаве. Ну, там-то он явно припрятал малокалиберную игрушку, из которой он мог бы уложить меня только при удачном выстреле в упор или расстреляв в меня всю обойму. Я не стал трогать нарукавную игрушку, оставив себе шанс быть убитым именно из нее. Деньги, которые он совал мне в нос, лежали у него в кармане пиджака, и, сам не знаю зачем, я взял несколько сотенных, а потом переложил фонарик в левую руку. Моя левая была вся в крови, и фонарик, выскользнув из ладони, шлепнулся на асфальт и погас.

Я стоял в темноте, старясь сохранять равновесие и проклиная свою глупость. И мне и Бобу свет обязательно понадобится. Я наклонился над Бобом и отодрал рукав от его пиджака, потом нашарив в темноте «бродягу», снял с него пиджак и штаны. Из этого тряпья я сложил кучку, а сверху положил деньги. Потом сложил кучку поменьше из скомканных банкнот и поджег их своей зажигалкой. Я положил револьвер Боба и свой «полицейский специальный» около него — так, чтобы он мог видеть оба, но не смог бы до них дотянуться. Я вытер ладони и, отвязав свой армейский от лодыжки, положил его в карман. Банкноты сгорели дотла. Я прислонился к стене, закрыл глаза и стал ждать.

По прошествии нескольких секунд, показавшихся мне часами, я услышал, как Боб застонал, а потом сел. Я достал зажигалку и поджег лежащие на одежде доллары.

Боб смотрел на меня из-под окровавленных бровей. Половина его лица сильно опухла и посинела. Он как бы невзначай потер ладонью о бедро и, наверное, улыбнулся, решив, что я прохлопал спрятанный на рукаве ствол. Не знаю почему, но вдруг впервые в моей жизни вид чужой крови и разодранной кожи вызвал у меня приступ тошноты.

Я пошатываясь стоял перед Бобом и держал правую руку на рукоятке спрятанного в кармане армейского автоматического. Вонючее пламя, пожиравшее бумагу и ткань, отбрасывало на нас таинственные кривые тени.

— Ну вот, наконец-то мне попалась крупная рыба, — сказал я. — Большой гангстер. Главный контролер мафии. Ты думал, что ты выше закона, выше меня, что ты сам себе закон. Ты даже по-быстрому разобрался с воришками, которые ограбили Вилли Ланде. Видно, сильно перепугался, что они могли заметить труп Забияки Андерсона у Вилли в морозилке? Но впервые я…

— Деньги! — прохрипел Боб. Похоже, я сломал ему челюсть. — Ты ж деньги взял…

— Кто взял? Болван, нужны мне твои деньги! Да я сейчас тебя так уработаю, я тебе последние мозги вышибу, ты у меня калекой останешься… если выживешь! — Я сам себя не слышал. Я думал, что мне не хотелось и не было нужды избивать этого бандита.

Огонь догорал.

— Я тебя тут и порешу, чтобы ты уж больше никого не мог…

Но Боб и впрямь был молодец: короткое движение левой рукой, которого я бы и не заметил, наверное, если бы не знал о существовании в рукаве потайного кармана, — и вот уже в его правой ладони оказался короткоствольный автоматический пистолетик европейского производства. Может быть, это была только странная игра света и тени, но мне в первый момент показалось, что так блестеть может только латунная игрушка. Однако тут же я почувствовал два коротких укола в живот.

Смит буквально прошипел:

— Сволота! Легаш паршивый! Поганый легаш!

Я двинулся к нему. Вспыхнули еще две игрушечные молнии, и еще две иголочки кольнули меня в живот. Теперь я ощутил боль — обжигающую, глубокую.

Я приблизился к нему почти вплотную и позволил всадить в меня две последние пули. Но странное дело, я почувствовал только один укол — этот идиот во второй раз умудрился промазать.

Головокружение и боль внизу живота быстро нарастали, но я все еще сжимал в кармане свой армейский пистолет. Я шатался, как пугало на ветру, дым от сгоревшей одежды жег мне глаза. Но я услышал свои слова:

— Ладно, парень, теперь получай от легаша! — и выстрелил в него сквозь карман пиджака.

Его голова раскололась надвое, и правая половинка красной кляксой впечаталась в стену. В ушах у меня громыхнул выстрел патрона 45-го калибра, но этот гром мгновенно растаял вдалеке, когда я стал падать навзничь.

Неподалеку от Бриджгемптона на Лонг-Айленде есть чудесный пустынный пляж, сохранивший старое индейское название Сагапонак. Чистый песок и высокие дюны тянутся на много миль, и порой здесь бывают сильные штормы. Лучшего места для ночной рыбалки я не знаю. Помню, обычно около девяти или десяти вчера у кого-то из наших вдруг возникала мысль сгонять туда. Мы забирались в чью-нибудь развалюху, к полуночи добирались туда и рыбачили до рассвета. От прибоя в воздухе там постоянно висит сеть соленых брызг, и когда солнце появляется из-за горизонта, эта соленая водяная сеть розовеет и сквозь нее пробиваются сотни крошечных радуг. Иногда, выезжая туда в одиночку, я представлял себя на том свете — правда, словно попавшим в другой мир.

Открыв глаза, я увидел этот самый розовый туман, медленно плывущий перед моим лицом, и первой моей мыслью было: если небеса или ад существуют, то мое дело плохо — я либо там, либо сям… Или я снова на пляже? Тогда как я сюда попал?

Я не пытался шевелиться, а просто глазел на розовый туман. Потом только до меня дошло, что это я все еще лежал на аллее недалеко от «Гровера» и сквозь запекшуюся на веках кровь ₍наблюдал восход. Но почему же я не труп? Разве можно было остаться живым с пятью пулями в брюхе, с пробитой башкой и…

Розовый туман стал бледно-желтоватым и потом снежно-белым. Я напряг зрение и — черт, скоро осознал, что лежу в больничной палате.

Сомнений быть не могло. С трудом вращая глазами, я заметил металлический стол на тонких ножках и стул, какие бывают только в больницах. Я попытался повернуть голову, но все мое тело пронзила такая боль, что я тут же отказался от этой попытки. Мимо моих глаз проскользнуло что-то бело-рыжее. Я с усилием сфокусировал зрение на рыженькой медсестре в белом халате и услышал ее возглас:

— Доктор Мурпарк! Он пришел в сознание!

Рыжая исчезла, и воцарилась тишина, а я стал смотреть на белый стол. Ну конечно же, я все запорол. Потом я услышал голоса и почувствовал прикосновение чего-то холодного к коже и, наконец, — укол, но словно где-то далеко-далеко. Потом я сразу же ощутил, как тело наливается силой, как мне становится жарко и как отвердевают мышцы. Какой-то тип, ужасно похожий на врача из какой-нибудь голливудской мелодрамы — невозмутимая физиономия, седые волосы и очень усталые глаза, — вдвинул голову в поле моего зрения и спросил:

— Мистер Бонд, вы меня слышите? — Голос был глубоким и уверенным.

Он так низко склонился надо мной, что я даже расслышал легкое чавканье, сопровождавшее его слова.

— Конечно, слышу. А почему я не умер? Что-то не получилось?

Его лицо приблизилось еще больше, и губы, казалось, припечатались к моим глазам. Я смог рассмотреть поры на его коже.

— Мистер Бонд, вы меня слышите?

— Сказал же, что да. Уйдите с моего лица!

Тонкие влажные губы снова шумно задвигались.

— У нас очень мало времени, мистер Бонд, а вы не в состоянии говорить. Пожалуйста, если вы меня слышите, просто моргните.

Что там стряслось с моим ртом? Я-то себя отлично слышал — может, этот болван глухой? Я моргнул.

— Мистер Бонд, мы дали вам… Вы скоро уснете, поэтому я все вам скажу без утайки. Вы получили тяжелейшие ранения. То, что вы остались живы, можно считать чудом хирургии. Я это вам говорю потому, что у вас сильный организм и у вас есть все шансы жить — если вы сами будете сражаться за свою жизнь. — Губы задвигались быстрее, а в голосе вдруг появились суетливые интонации опытного коммивояжера. — Я же понимаю, что вы очень хотите жить, ведь вы теперь главная сенсация дня, и все газеты и радиостанции только о вас и говорят. Вы стали национальным героем. Вас ждет большое будущее…

Я закрыл глаза. Он еще что-то говорил, чего я не хотел слышать, — что-то о Фло, которая ждет встречи со мной. Потом зазвучал новый голос:

— Марти, прошу тебя, взгляни на меня.

Я открыл глаза и увидел старину Арта Дюпре. Его сияющий взгляд словно говорил: у меня для тебя отличные новости, дружище!

— Марти! Несокрушимый Марти! Мне все-таки удалось… Марти, когда тебя доставили сюда с развороченными кишками, мне удалось взять пункцию! Слушай, нет у тебя никакого рака! — Арт набрал воздуху и едва не заорал мне в лицо: — Марти, ты что, не понимаешь? Твоя опухоль не злокачественная. Дело в том, что это даже и не опухоль никакая, а что-то вроде пазухи в кишечнике. Там скапливается непереваренная пища, она гниет и… Ты понял, Марти, ты напрасно считал, что у тебя рак! Тебе надо только несколько недель проваляться в хирургии и все будет отлично — ты снова станешь как огурчик.

Я закрыл глаза. Веки стали весить тонну каждое.

— Марти, скажи, ты меня слышишь? Ты понял, что у тебя нет рака?

Я заморгал как сумасшедший и увидел, как посветлело лицо Арта. Потом — я снова закрыт глаза, и уже не смог открыть их, и скоро опять утонул в розовом тумане, и голос Арта растворился вдалеке.

Мне вдруг захотелось поскорее выработать какой-нибудь условный язык и все рассказать Арту. Но уж больно это было утомительное и сложное занятие, да и какое это имело значение? Вот то, что у меня нет рака, что я освободился от бремени своих мыслей, — да, вот это имело значение.

Как мне было объяснить Арту — да и зачем себя утруждать? — что в эти несколько дней я увидел Марти Бонда со стороны и что мне расхотелось жить. Марти — грубияну и бандюге вообще не следовало появляться на свет, никогда…

Розовый туман побагровел. Наверное, солнце уже близилось к зениту. Но воздух и песок оставались такими же влажными и холодными, как на заре. Тут удочка сильно дернулась, потом еще раз. Я выронил одеяло, которым укутывался ночью, и вскочил на ноги, обхватив удочку обеими руками. Я понял, что поймал на крючок упрямого бойца — я едва удерживал удилище.

— Смотри, как я сейчас этого малыша буду вытягивать! — заорал я. — Поймал что-то очень большое — может, молодого тунца или даже пеламиду. Ты только посмотри, какую битву эта дурашка затеяла — чуть удилище не переломилось!

— У него пропадает пульс! Мистер Бонд! Боже мой, мистер Бонд!

Удилище напряглось, и у меня не было времени обернуться и посмотреть, кто это там разговаривает за моей спиной. Рыбина не собиралась сдаваться. Напротив, она, похоже, с каждым мгновением набиралась сил и мощно рвалась с лески. Ну и великан! У меня уже затекли руки, и удилище выскальзывало из ладоней. Да там целый кит! Просто непонятно, как только леска его выдерживала. Мне эти рывки уже было невмоготу сдерживать, не говоря, уж о том, чтобы вытянуть добычу из воды.

Удочка мелко завибрировала. Я сделал последнее усилие удержать ее в руках…

Потом разжал пальцы.