Кто бы первым ни сказал, что юность лучшее лекарство, попал в точку. Можно было только диву даваться, как быстро Лоуренс выкарабкивался. Всего через сутки после побоев он почти совсем оправился. Конечно, он еще был лежачий, но голос у него уже окреп и с лица сняли повязки. Теперь я увидел его заплывшие глаза, разбитые губы и цыплячью шею. Врач сказал, что больше внутренних повреждений не обнаружено, но тем не менее выйти из больницы Лоуренс сможет не раньше чем через месяц.

Увидев, как заблестели его глаза при виде меня, когда я подсел к его кровати и стал рассказывать о своих догадках, в том числе и о Бобе Смите, я почувствовал к нему острую жалость. Может быть, всему виной была эта его худющая шея, что торчала из-под бинтов. Как бы то ни было, я решил раз и навсегда отговорить мальчишку от его вздорных замыслов.

Лоуренс выслушал меня, не прерывая, и наконец произнес:

— Не знаю, Марти. Ты же сам говоришь: самое главное — это связующее звено, а какие отношения может иметь Ланде с крупнейшим преступным синдикатом? Тут я целиком согласен с лейтенантом Ашем — как-то это все не вяжется.

— Да, не вяжется — пока. Но вот за мной сегодня была слежка. Это значит, что утром, как только я вышел от Ланде, он сел на телефон и кому-то нажаловался. Какому-то очень крупному деятелю, потому что посадить хвост — удовольствие дорогое.

Он кивнул.

— Будь осторожен, Марти, Хотя я знаю, тебе любая трудность по плечу. Не понимаю, почему Аш с тобой отказывается работать… Правда, ты говоришь, он сейчас очень занят. Есть новости об убийстве Андерсона?

— Я пока не читал газет и радио не слушал. Вот что, Лоуренс, обещай мне, что, когда отсюда выберешься, ты бросишь свою гражданскую оборону и не станешь готовиться к полицейским экзаменам…

Тут его глаза буквально полыхнули злостью.

— Почему? Только оттого, что меня подстерегли в темном переулке и отдубасили, ты считаешь, я недостаточно… крутой, чтобы стать полицейским? — Он проговорил это жестко, почти с вызовом.

— Лоуренс, что это за детский разговор? Ты хоть знаешь, что такое «крутой»? Это значит «перепуганный». Чем круче парень, тем он трусливее. Я сам это впервые в жизни понял позавчера вечером — меня словно носом ткнули в грязь. Так что давай не будем вести эти детские разговоры насчет того, кто крутой и бравый. Так ведь только в кино бывает. Я хочу, чтобы ты выбросил из головы весь этот бред насчет полиции, потому что ты умный мальчик, а служба в полиции тебе только душу испоганит. Я прошу тебя выбросить это из головы точно так же, как я бы попросил тебя выбросить из головы мечты о любой недостойной работе.

— Это что-то новенькое: Марти — ненавистник полицейских! — сказал он, иронически улыбаясь одними глазами.

— Я полицейских вовсе не ненавижу, просто нас иногда просят выполнять непосильную работу. Дети становятся воришками оттого, что их одолевает скука, или хочется острых ощущений, или просто кулаками помахать, но главным образом по причине их нищеты. Ну и что, ну, засадишь ты их за решетку, а они оттуда выйдут такими же нищими, какими были, и дети их тоже будут нищими и так далее до бесконечности. Скажи мне, каких таких добрых дел можно ждать от наших полицейских и от нашего правосудия без искоренения первопричин нарушения законности?

Разбитые губы разъехались в подобие улыбки, а взгляд стал нежным, как у девушки.

— Марти, ты меня поражаешь. У тебя, оказывается, за маской крутого бесстрастного дядьки кипит возмущенная социальная совесть!

— Ничего социального у меня нет! Я просто пожил на этом свете и кое-что повидал.

— Я очень рад, что ты понимаешь важность социального благополучия. И ты абсолютно прав — в лучшем случае законы являются только ширмой, скрывающей глубокие недуги общества. И пока у нас не наступила утопическая эра всеобщего благоденствия, я буду уважать закон и делать все, что в моих силах, чтобы он действовал и исполнялся.

— Ты шутишь! Я уже как-то тебе пытался объяснить, что и часа не проходит, чтобы какой-нибудь среднестатистический гражданин не нарушил какой-нибудь закон — то он на тротуар плюнет, то он засмолит сигаретку в подземке, то он голышом появится в подъезде собственного дома. Ты же не можешь способствовать выполнению всех без исключения законов, потому что для этого ни у кого нет ни времени, ни средств. Полицейскому приходится закрывать глаза на некоторые вещи… а полицейский с закрытыми глазами уже не может считаться хорошим полицейским. Такого зверя в природе просто нет. — Я вдруг подумал: и какого черта я все это доказываю глупышу? Меня охватили вдруг усталость и раздражение от нашего дурацкого спора — передо мной лежал несчастный герой комиксов, которому доставало сил прекословить мне.

— Ты не прав. Ты же был хорошим полицейским, настоящим профессионалом своего дела. И до сих пор мог им быть. Ты же занимаешься делом… о нападении… всего день, а уже сумел сузить круг подозреваемых и свести все версии к одной, и на этом пути тебя ожидает удача. Это же и есть точная профессиональная работа полицейского.

— Лоуренс, мальчик, да я просто пустоцвет. Вот что я пытаюсь тебе втолковать, и всю свою жизнь был таким, только понял это лишь совсем недавно. И хочу тебе прямо сказать — пускай даже мои слова будет тебе неприятно услышать. Я полагаю, ты и Билла Аша считаешь хорошим полицейским.

— Конечно. Мне кажется, он способный, трудолюбивый и уравновешенный.

— Тогда я тебе расскажу, каким он еще может быть — каким ему приходится быть. После того, как меня… мм… как я вышел в отставку, мне нужна была работа, а я кроме ремесла полицейского ничего не знал… — Я говорил медленно, чтобы он не пропустил ни одного моего слова, потому что я ему собирался поведать о малоприятных вещах. — У меня не было нужных связей для получения работы в частных компаниях, не было подъемных, чтобы набрать собственную клиентуру. Мне оставалось быть либо охранником в банке — ходячим револьвером — или попытать счастья где-то еще… ну, вот я и нанялся в службу безопасности в «Гровер». Ты видел эту дыру. Во многих маленьких отелях вроде него вообще нет своей охраны. Ты хоть знаешь, чем я там занимаюсь на самом деле? Я что-то вроде вышибалы и сутенера в одном лице. Понял: я — су-те-нер!

В его глазах появилось удивленное выражение.

— Ты шутишь! Что за ерунду ты мне рассказываешь, Марти!

— Ерунду, которую иногда называют правдой, малыш. У нас там каждую ночь работают от трех до десяти, а то и больше девочек, а деньги за их работу текут в бюджет одного из самых уважаемых в городе владельцев недвижимости. Ну что ж, мне пришлось согласиться на такую работу, а иначе вообще никакой бы работы мне не светило. А теперь давай перейдем к Биллу Ашу. Когда мы были напарниками, мы делились с ним подношениями, так, ничего особенного — рубашка, или шляпа, или бесплатный обед, или бутылек. А бывало, приезжаешь на место ограбления и видишь: на полу полным-полно банкнот валяется — ну и утянешь себе пару-тройку, пока никто не видит…

— Марти, я же понимаю, что полицейские живые люди и у них значки со щитом, а не ангельские нимбы вокруг головы…

— Малыш, я только пытаюсь тебе показать, какой ловушкой может обернуться для человека служба в полиции. «Гровер» находится на участке Билла, и задолго до того, как он стал лейтенантом, администрация постоянно отстегивала мзду полицейским. Билл удерживает себе долю навара, а все остальное идет выше по инстанциям. Вот тебе твой компетентный и хороший Билл Аш — хотя я не отрицаю, он именно таков, — который после двадцати лет безупречной работы в полиции наконец получил крупное повышение. Ему прекрасно известно, что «Гровер» — тайный публичный дом. Если он его накроет, большие боссы, контролирующие рынок недвижимости и имеющие хорошие связи в городском управлении, вышибут его — он и глазом не успеет моргнуть. А предположим, что сам Билл не берет, а просто смотрит на все сквозь пальцы. Что ж, тогда он все равно никак не попадает в твою категорию «хорошего полицейского», хотя и в сутенерском бизнесе не замешан. Но он даже и этого себе позволить не может, потому что все местные сутенеры сразу занервничают — ведь они не будут знать наверняка, накроет он их или нет. Разумеется, он мог бы устроить большую облаву и всех вывести на чистую воду — от городских полицейских начальников до магнатов недвижимости. Но в этом случае — я готов поспорить! — Биллу обязательно устроят грандиозную подставку, а может, и пришьют.

Презрительный взгляд мальчишки едва меня не пронзил.

— Боже, Марти, да ты просто не в себе, ты просто больной.

— Больной — да, но не той болезнью, о какой ты думаешь. Я хочу показать тебе, куда ты мечтаешь влезть. Все ненавидят полицейских — и преступники, и так называемые честные граждане. Во всех нас сидит воришка, так что в глубине души мы все немножечко настроены против закона. Тебя ненавидят, на тебя давят со всех сторон, ты работаешь сверхурочно, тебе платят смешное жалованье, и неважно, каким бы честным ты сам себя ни считал, особенно если ты большой чин, тебе приходится в той или иной форме участвовать в политических играх, чтобы сохранить место — машина коррупции слишком хорошо отлажена, чтобы ее смог остановить в одиночку какой-то жалкий легаш.

Он молчал. Его глаза уперлись в потолок, точно меня рядом не было.

— Как ты можешь быть таким циником, Марти? — наконец произнес он. — Слышать такое от тебя просто противно, прости уж, что я так говорю. Ты один из самых заслуженных полицейских Нью-Йорка, да я же помню времена, когда ты бросался на вооруженных бандитов и обезоруживал их. Я так любил с гордостью читать газетные репортажи о тебе своим друзьям и всем рассказывать, что это написано про моего папу. Скажи тогда, зачем же ты так часто рисковал жизнью, если все то, что ты мне сейчас рассказал, — правда?

Я сделал вид, что усмехнулся, подавляя отрыжку, и тотчас ощутил мерзкий кислый привкус во рту.

— Лоуренс, я это делал отчасти по собственной дурости, потому что втемяшил себе в голову дурацкое преставление о славе — хотелось, понимаешь ли, видеть свое имя набранным крупными буквами на первых страницах газет и чтобы городские шишки добродушно похлопывали меня по спине. Может, я был храбрым по дурости, а может, и не был таким уж храбрым, как казалось, но все карты в моей колоде были крапленые. Простой уличный хулиган редко когда осмеливается стрелять в полицейского. Как правило, в тебя стреляют, когда ты в цивильном…

— Ты разве забыл, что моего отца убили, когда на нем была форма?..

Я покачал головой.

— Я же сказал: редко, а не никогда не стреляют. Когда загоняешь крысу в угол, она на все готова. Малыш, по моим понятиям, твой отец поступил просто глупо. Ему сунули ствол в спину, а он полез за своим кольтом. В него выстрелили просто инстинктивно, рефлекторно. Согласно уставу твой отец обязан был достать оружие. Они хотят, чтобы мы рисковали своей жизнью, когда все шансы против нас — да где еще надо работать в таких условиях? Есть всякая работа, где тебе приходится порой рисковать жизнью, там уж ничего не попишешь — скажем, высотное строительство, шахтные работы, прокладка высоковольтных линий электропередач — по крайней мере, там-то за риск доплачивают. А здесь наградой тебе становится право получить пулю в спину.

— Марти, лучше бы ты не приходил. Очень не хочется, но придется сказать: ты состарился, ты сдал… Что бы ты ни говорил, много лет, лучшую часть своей жизни ты отдал полезной работе в полиции. И что теперь с тобой стало, я просто не пойму.

— Марти, а хочешь я тебе еще немного расскажу о, как ты выразился, моей полезной работе в полиции?

Он закрыл глаза.

— Нет.

— Тебе это необходимо. Дот говорит, что я твой идеал. Так вот я тебе расскажу про несколько дел из послужного списка твоего «идеала». Вот, например…

— Я ничего не хочу слушать!

— Лоуренс, ты же всегда страшно интересовался всякими байками о криминальных приключениях. Тебе это понравится. Вот дело миссис Да Косты. Я…

— Мне неинтересно.

— Интересно! Я недавно видел сон про миссис Да Косту — это был кошмар! Сам не знаю почему. Однако к делу. В двадцать минут двенадцатого ночи нам звонок: трое грабят бакалейную лавку. У нас с Биллом дежурство кончалось в полночь, но по вызову ехать надо. В магазин они не проникли, но дверь явно пытались открыть фомкой. Мы идем через улицу в дом это самой миссис Да Коста, которая нас вызвала. Он жила в полуподвале частного дома. Здоровенная такая блондинка, кровь с молоком, лет тридцати пяти. На ней был купальный халат — как сейчас помню молочно-белую кожу на плечах. Она говорит, что уже собиралась лечь, как взглянула в окно на противоположную сторону улицы и увидела, что трое молодчиков пытаются вскрыть дверь магазина. Говорит, они убежали, как только наша машина показалась из-за угла. Ну ладно. Но уже почти полночь, а мы влипли в дурацкое дело. Ну я спешу, нервничаю. Дот в тот вечер играла в бридж с соседями и ждала моего звонка в десять минут первого — мы тебя не оставляли дома одного. Когда работаешь полицейским, никогда не знаешь заранее, когда будешь свободен, — ничего нельзя планировать в бытовом смысле…

Мальчишка все еще лежал с закрытыми глазами, и мне показалось, что он спит. Потом он провел языком по сухим губам, и я понял, что он слушает.

— Я побежал по улице до конца квартала. На углу столкнулся с тремя итальяшками — правда, потом выяснилось, что один из них еврей. Все под мухой. В нашем деле есть одно правило: в девяти случаях из десяти кто ближе всего оказался к месту преступления, тот его и совершил. Это же здравый смысл подсказывает. Я показал жетон и повел ребят к Да Косте, чтобы она их опознала. Та говорит: было очень темно и лиц она не разглядела, а эти трое вроде не те, потому что двое из тех были в рубашках, а эти трое все в пиджаках. Она все это вывалила прямо при них, и они стоят лыбятся. Уже почти час, а у меня полный прокол. Эти три лба, естественно, все отрицают, хотя у одного из них я в кармане нашел здоровенную отвертку, которую они вполне могли использовать как фомку. Билл даже начал лепить, что он, мол, не полицейский, а очевидец и все приговаривал: «Это точно они. Я видел». Но эти гниды все отрицают. Ну что тут скажешь — трое мальцов пытались вскрыть магазин. Трое мальцов обнаружены в квартале от магазина. Я влепил им пару горячих, чтобы припугнуть, и вдруг эта миссис Да Коста впадает в истерику и орет: «За что вы их бьете? Я же говорю, что это не они!» И тут на этот шум из-за занавески, которая делила комнату на гостиную и спальню, вылезает цветной парень в пижаме и на костылях. Оказалось, парень был пуэрториканец, но для меня-то все они черномазые. Он спрашивает, в чем дело, а блондинка говорит: это мой муж. Ну, ты можешь сказать: какое наше дело? Но я уже на взводе, да еще у той блондинки, смотрю, такая белая аппетитная грудь… Ты хоть понимаешь, как одно на другое накручивалось? У меня и времени нет сесть спокойно составить протокол, допросить этих обормотов. И тут я как врезал одному из них под дых — он на пол бух! А когда блондинка раскрыла ротельник, я ей сказал, чтоб заткнулась. Тут этот колченогий встрял: «Эй, вы не имеете права так разговаривать…» Он махнул своим костылем, а я подумал, что он хочет меня ударить… Черт побери, да я уж и так на него зуб имел за то, что он трахал эту белую булку, и ему тоже влепил по роже. Он стал падать, а на лету опять махнул своей палкой, и тогда я ему саданул ботинком в бок. Тут на меня полезла блондинка — я и ей в рожу дал, по заслугам…

— Марти Бонд. Великий полицейский. Судья, Бог и зверь в одном лице, — произнес вдруг Лоуренс с такой холодной ненавистью в голосе, что я даже вздрогнул.

— Ну, сегодня тебя обставили вчистую, малыш. Меня обозвали «грубятиной». А я ведь только и попросил вернуть мне мои деньги… Ладно, малыш, я же ничего не пытаюсь доказать. Я просто рассказываю тебе, какой полезной работой занимался в полиции. Малышка Да Коста заорала на меня: «Вы, бандюга с полицейским значком!» Так вот, недавно мне приснился этот кошмарный сон, и я эти слова услышал впервые за многие годы. Короче говоря, итальяшки струхнули и уже собираются делать ноги, и тут уж я всех подряд начинаю обрабатывать. Правда, нам так и не удалось ничего на них навесить. Даже задержание не смогли обосновать.

— Ты закончил?

— Нет, я хочу нарисовать тебе полную картину, выдать по полной норме. Оказалось, что пуэрториканец — художник и бывший корабельный радист, получивший увечье в результате кораблекрушения. А когда я ему вмазал, то повредил позвоночник. Блондинка работала в местном универмаге, в отделе по найму — большая шишка! Она вчинила иск городу на сто тысяч. Городское управление встало на мою сторону, и мы устроили ей веселую жизнь. Сначала она потеряла работу в универмаге, когда хозяева узнали, что она замужем за цветным. Прошло больше года, пока шло следствие, и весь год мы ходили к ней, уговаривали, грозили. Мы говорили с ее адвокатом, угрожали санкциями ее домохозяину. Наконец он вынудил их съехать с квартиры. Ни одна газета про них не писала — только левые листки. В итоге их дело так в суде и не слушалось, потому что у нее вдруг крыша поехала от всего этого, и ее упрятали в психушку.

Лоуренс с трудом открыл глаза.

— Ну и в чем мораль, Марти? Когда на твоих глазах происходит ограбление, не вызывай полицию?

— Не знаю, в чем мораль. Я просто рассказываю тебе о Марти Бонде, самом крутом полицейском Нью-Йорка. Беда твоя в том, что ты вообразил, будто работа в полиции это как в кинобоевике — все чисто, лихо, умно…

— Да сам ты полицейский из кинобоевика — идешь по пути наименьшего сопротивления, выбиваешь «правдивые показания» из первого встречного. Прекрасное у Марти Бонда представление о правосудии: левой под дых! — Он смотрел на меня злыми глазами.

— Возможно, мое представление — и есть наиболее правильное. Ты же сам меня знаешь — самый заслуженный полицейский в Нью-Йорка, герой малышни!

— Шел бы ты…

— Я уйду. Понимаешь, Лоуренс, я никогда не думал о себе как о сознательном негодяе, ни даже как о мерзком типе. Но, наверное, я все же был таким. После случая с миссис Да Коста Дот не желала меня видеть. Похоже, я перестал быть ее «идеалом» полицейского. Но она не поняла одной простой вещи — я же вовсе не любил пускать кулаки в ход… Просто когда у тебя все идет как по маслу, ты стараешься не сбиваться с ритма. В большинстве случаев я оказывался прав. Обычно если человек оказывается поблизости от места преступления, неважно как, почем, зачем, он и виноват. Возьми, к примеру, дело Роджерса-Грэма, после которого меня вышибли. Я был…

Тут Лоуренс попытался отвернуться от меня, но не смог.

— Не хочу об этом слышать…

— А ты послушай. Мне нужно выговориться — так легче станет. Понимаешь, малыш, со мной на днях произошла одна неприятность, и я стал вспоминать свою жизнь, свое прошлое.

— Но я все знаю про это дело. Ты совершил ошибку.

— Конечно. Но только ты вот чего не знаешь: этот чертов Роджерс заявил, что я его сознательно преследовал. Что правда, то правда. Он был из этих черномазых умников. Молодой хлюст работал разносчиком в скобяной лавке. Вот чего ты не знаешь о том деле: за семь месяцев до того убийства меня вызвали в Центральный парк — там у дамы сумочку вырвали из рук. В десять утра богатенькая, тетка идет к станции подземки, и по дороге на нее налетает парень в джинсах — только это она и успела разглядеть — и сшибает ее с ног. Старуха встает — а сумочки нет как нет. В сумочке у нее лежало девяносто долларов. Я приехал туда минут через пять и вижу, как этот самый Роджерс в джинсах выходит из соседнего дома — он туда заказ доставлял из скобяной лавки. Я его обыскал и нашел семьдесят долларов — он начал мне нести какую-то ахинею, что, мол, на бегах выиграл. Я надел на него наручники — он тут же заткнулся — и оформил задержание. Старуха не могла вспомнить, белый на нее напал или цветной, но только она была уверена, что все это произошло ровно в десять.

— Прошу тебя, Марти, не надо…

— Молчи и слушай. Тебе всегда нравились криминальные истории. Этот сопляк Роджерс во всем сознался, но когда я его привел в КПЗ, он вызвал по телефону жену крупного издателя, которая поклялась, что Роджерс доставил ей покупку из скобяной лавки и с полдесятого до четверти одиннадцатого чинил детскую коляску. Она с такой уверенностью назвала время, потому что у нее был назначен визит детского врача в одиннадцать, и она просила Роджерса не спешить. Этот умник не мог мне этого сразу сказать и выставил полным дураком. Судья меня попросил покинуть зал — это чтобы произвести впечатление на жену издателя, а я напоследок пообещал Роджерсу его урыть. Несколько месяцев спустя, когда в парке убили парня, я прямиком пошел в ту скобяную лавку и узнал, что в тот вечер Роджерс доставлял заказ по адресу вблизи места преступления. Я получил от него признание — мы еще до отделения не дошли — и у меня был даже один свидетель. Из тех, для кого все цветные на одно лицо. И вот через год я прокалываюсь по-серьезному, когда зацапали Грэма, и он начал брать на себя все, в том числе и то убийство в Центральном парке. Газеты раздули шумиху, ну а остальное ты знаешь. В управлении решили со мной больше не церемониться и по-быстрому отправили на пенсию. Но я до сих пор считаю, что Роджерс безусловно имел ко всему этому какое-то отношение…

— Марти! Умоляю, хватит!

— Но я же еще не рассказал тебе о других интересных делах…

Тут он заорал, просто завизжал. Вбежала сестра вместе с охранником.

— Выведите его отсюда! — крикнул Лоуренс.

Полицейский схватил меня за руку, но я вырвался и сам вышел из палаты. Полицейский пошел за мной следом, повторяя:

— Что вы от него хотите?

И вдруг мне стало на все наплевать. Во рту у меня снова появился неприятный привкус, и я пошел к питьевому фонтанчику, прополоскал рот, а потом вышел на улицу.

Я шел к Седьмой авеню и вместе с уличной прохладой опять почувствовал, что ко мне прилип невидимый преследователь. Я съел пару гамбургеров, выпил кофе и закусил куском дыни. Всю дорогу в «Гровер» я ощущал во рту острый вкус лука.

Как только я переступил порог отеля, Кенни-носильщик позвал меня:

— Жду не дождусь вас, Марти. Тут к нам днем въехал парнишка в шортах с рюкзаком — знаете, из этих энтузиастов здорового образа жизни. К нему потом зашли еще двое таких же в шортах — уже несколько часов там ошиваются.

Подошел Дьюи.

— Они в четыреста девятнадцатом. Зарегистрировался только один.

— Хорошо, сейчас пойду посмотрю.

Я поднялся наверх, постучал в дверь номера, но никто не ответил, поэтому я воспользовался своим универсальным ключом и, войдя в номер, чуть не споткнулся о двух хмырей, спавших на полу в спальных мешках.

Они были еще совсем сопляками, лет девятнадцати. Тот, что лежал на кровати, коротко стриженный блондинчик, недовольно спросил:

— Что такое? Мои друзья просто отдыхают…

— Закрой пачку, малыш. Ты снял этот номер на одного за два пятьдесят. Если твои друзья хотят отдохнуть, пускай зарегистрируются и каждый заплатит по два пятьдесят.

Все трое покраснели и тупо молчали. Наконец блондин сказал:

— Послушайте, мистер, мы решили заселиться втроем, потому что у нас нет денег. Может, спустим на тормозах?

— А если я из-за вас работу потеряю, кто мне спустит на тормозах? Вот что я вам, ребята, скажу: гоните еще два пятьдесят и можете оставаться.

— А номер побольше у вас есть?

— Слушайте, я же могу вас попросту вышвырнуть отсюда! Большой номер будет вам стоить еще пятерку. Ну так как?

Трое туристов, посовещавшись, выложили два пятьдесят.

— В следующий раз не вешайте мне на уши лапшу, — пригрозил я, открывая дверь.

Один из обладателей спальных мешков спросил:

— А где квитанция?

— А она тебе нужна? — ощетинился я и вернулся в номер.

— Нет, нет, не надо, — поспешно проговорил блондинчик.

Я вернулся вниз, дал Кенни и Дьюи доллар на двоих, потом отправился к себе, принял душ и посыпал пальцы ног тальком — как будто теперь имело значение, натру я мозоли или нет. Растянувшись на кровати, я стал слушать рулады в животе и думать о Лоуренсе — не слишком ли я грубо обошелся с малышом. Я же только сказал ему правду — за исключением маленькой детали о том, как я якобы торопился домой. На самом деле я торопился к девке. Но все равно я не соврал — я ни разу не изменял Дот: в ту ночь ничего не вышло, потому что к той девке я так и не попал.

Задребезжал телефон.

— Тебе из города, Марти! — сказал Дьюи.

Секундой спустя в трубке раздался голос Билла Аша.

— Марти?

— Я. Что случилось?

— Ничего особенного. Звонила, твоя бывшая жена Фло, спрашивала твой адрес. Я пообещал узнать и перезвонить ей утром. Что ей сказать?

— Дай адрес «Гровера». Что-нибудь новенькое есть по делу Лоуренса?

— Нет. Мы откопали-таки свидетеля — рыболов-фанатик по фамилии Бриджуотер, живет в доме напротив и его окна выходят прямо на тот подъезд, где напали на Лоуренса. Он у себя в комнате тренировался со спиннингом…

— Что-что?

— Я же тебе говорю: парень помешан на рыбалке. Он испробовал новую блесну и забрасывал ее из окна. Он сказал, что видел, как Лоуренс — то есть молоденький полицейский — вошел в подъезд, а пару минут спустя, когда снова выбрасывал блесну из окна, увидел, как оттуда вышел высокий мужчина, хорошо одетый, в соломенной шляпе. Лица он не разглядел и, конечно, в тот момент ничего не заподозрил. Негусто.

— Смит высокого роста!

— Господи воля твоя, да перестань, Марти. В Нью-Йорке проживает двести тысяч высоких мужчин.

— Но если бы это был толстенький коротышка, тогда Боба можно было списать. А так у нас…

— Марти, Марти, сбавь обороты. Я только что вернулся домой, хочу принять ванну и отдохнуть, не надо меня снова заводить. Да, Марти… а что-то мне Фло сказала, будто ты ей заявил, что к концу недели умрешь?

— Что? Ах, это… Да я просто балагурил. В моем возрасте никогда не знаешь, когда часики издадут последнее тик-так. Фло вечно все драматизирует.

— Это точно. Ну ладно, пойду отдохну немного. И тебе того же желаю. Да, и не стоит перевозбуждать Лоуренса. Уж не знаю, что ты там ему наговорил, но мне звонили из больницы, жаловались на тебя. Да и Дот вне себя…

— Ты же знаешь, как он мечтает о полицейском значке. Я просто просветил его относительно некоторых тонкостей нашей с тобой профессии. Иди принимай ванну, Билл.

Я лег на кровать, обмахиваясь газетой. Случайно взглянул на страницу. Похоже, мистера Мадда, полоумного грабителя банков, так и не поймали. Все прочие материалы криминальной хроники были посвящены Забияке Андерсону, и я продолжал обмахивать себя газетой, размышляя о Фло и о Билле, который вдруг начал беспокоиться за меня после того, как у нас с ним чуть до драки не дошло. Все эти годы мы с Биллом бежали в одной упряжке, были друзьями, хотя и не особенно близкими. Он, сколько я его помнил, был женат на Мардж и никогда не бегал за юбками. И Биллу всегда достаточно было одного стаканчика — говорят же, что только несчастные пьют. Может, так оно и есть.

Точнее всего я, кажется, постиг характер Билла, когда мы с ним играли в джин-рамми по центику. Он сооружал башенку из десяти центов, а потом складывал остальные медяки такими же башенками вровень с первой и аккуратно пересчитывал в каждой количество монеток…

Но Билл никогда не совал нос в чужие дела и ни слова мне не говорил, когда я назюзюкивался во время дежурства или когда очередная девка оставляла меня с носом. Чего же больше требуется от друга? И как он был верен своей толстухе Мардж, этому чайнику в юбке. Дот ему никогда не нравилась, но он не одобрил и нашего развода, и, конечно, Фло для него оставалась вечной загадкой, хотя я часто замечал в его глазах похотливый огонек, когда он смотрел на нее. Помню, однажды она выклянчила у меня меховую шапочку. И Билл тогда у меня спросил:

— Слушай, чем же она хороша?

— Билл, когда я на нее смотрю, я вижу, что в ней все хорошо, — ответил я ему, но по всему было ясно, что он ничего не понял. Ему нравилось считать себя «семьянином», но это все был пустой треп: женщина для него была всего лишь элементом домашнего быта, точно половик — купил, постелил его на пол, ну и лежит он себе на полу всю жизнь…

Я взял наручные часы с тумбочки и поднес к лицу. Ремешок засалился и провонял потом. Было начало одиннадцатого. Я встал и начал одеваться, не забыв положить в карман револьвер и фонарик. Я спустился в вестибюль. Дьюи подсчитывал телефонные звонки постояльцев за день.

— Ну и духота, — пробурчал он. — Хоть бы дождь пошел, что ли.

Когда он отвернулся, я снял с доски ключ от бельевой кладовки и сказал ему:

— Пойду к себе в номер, пусть меня не тревожат.

— Опять все сначала, Марти?

— Мне надо заняться одним дельцем, но если меня будут спрашивать, говори всем, что я у себя. Вернусь через час или около того.

— Марти, ты же знаешь, я слабый старик. А что, если кто-нибудь затеет свару?

— Вдарь ему по башке непочатой бутылкой, — ответил я и пошел к служебному лифту. В «Гровере» был служебный выход, которым редко пользовались — мой хвост мог это знать, а мог и не знать, но сейчас у меня не было никакого желания разбираться с ним.

Я доехал до восьмого этажа и тихо прошел мимо раскрытой двери в номер, где Барбара и девчонка по имени Джин пили холодный чай и играли в джин-рамми.

«Гровер» построили так, что одной стеной он почти уткнулся в стену соседнего жилого дома. Говорят, в 1910 году в том здании случился пожар, и оно почти выгорело, а после ремонта тамошние квартиры переоборудовали в офисы. Два года назад мы начали обнаруживать пропажу белья, а потом я выяснил вот что: какой-то алкаш заметил, что пожарная лестница этого соседнего с нами дома проходит у самого окна нашей бельевой кладовой на восьмом этаже… Я установил стальную решетку на окне.

В кладовке стоял душный спертый воздух, и я весь взмок, пока открывал решетку и окно. А уж потом мне не составило большого труда вылезти на темную пожарную лестницу, перейти по крыше к противоположному краю здания и по другой пожарной лестнице спустится вниз. Офисные здания в Нью-Йорке обычно по ночам пустеют, к тому же администрация этого дома даже не удосужилась нанять ночного сторожа. Когда я ступил на землю, держась за карман с револьвером, на улице не было ни души.

Я стер пот с лица, зашел в круглосуточную аптеку купить мятных таблеток и пластырь и направился к мясной лавке Ланде. В доках полным ходом шла разгрузка, и там вовсю сияли фонари, улица же была погружена во мрак. Я обклеил часть стекла около дверного замка пластырем и тихо выбил его рукояткой револьвера, потом, надев перчатки, осторожно вытащил осколки и положил их в карман, а затем просунул руку сквозь отверстие в стекле и открыл дверь изнутри.

Войдя внутрь, я на мгновение закрыл глаза, а когда снова их открыл, мог достаточно хорошо ориентироваться в сумерках. Уж не знаю, что я там ожидал увидеть или найти, но у Ланде все оказалось так же, как в мясной Бея. Холодильник представлял собой почти квадратное помещение размером 14 на 15 футов. Я зашел туда и включил фонарик, прикрывая тонкий луч ладонью. В холодильнике стояла большая мясорубка и исполинский таз для нарубленного мяса, с потолка свисали весы, вдоль стен тянулись ряды крюков, под ними — пустые полки, заставленные длинными эмалированными судками, с потолка свисали ливерные колбасы и салями. В углу стояла горка консервированной ветчины, а под столиком для рубки мяса я увидел ящик с копчеными языками. На полу лежал тонкий слой свежих опилок. И еще я увидел чистенькую колоду для рубки мяса с разложенными на ней ножами и воткнутым в край топориком.

Все выглядело нормально — беда только, что я не имел ни малейшего представления о мясницком деле и не знал, как оно должно выглядеть «нормально».

Но, по крайней мере, в холодильнике было прохладно, и в окошко я мог наблюдать за дверью в магазин и за улицей. Ветчина, судя по надписям на банках, поставлялась из Германии _t и, находясь неподалеку от доков, Ланде вполне мог устроить здесь перевалочный пункт для контрабандной наркоты. Я взял топорик, вскрыл одну банку ветчины и разрубил надвое один язык. Потом не удержался и попробовал. Язык оказался божественно вкусным. А вот баночная ветчина — отвратительной: один жар. Но все-таки ветчина была настоящая.

Прихватив с собой разрубленный язык и вскрытую банку, я вышел из холодильника — и точно попал в парную. Не долго думая я открыл дверь морозилки, расположенной рядом с холодильником. Внутри было темно, а волна ледяного воздуха заставила меня содрогнуться. На стене я нащупал выключатель — вспыхнула лампочка. Я заскочил внутрь и поспешно захлопнул дверь: через раскрытую дверь морозилки свет могли заметить с улицы.

В морозилке окон не было, и это мне страшно не понравилось: если бы за мной вели наблюдение или если бы кто-то заметил разбитое стекло на двери — меня прямо отсюда бы и выудили, точно слепого щенка из проруби. Но меня от этой мысли не бросило в пот — уж больно холодно там было. Изо рта у меня вырывался пар, а голова очень скоро заледенела.

В морозилке было полно разнообразных мясных полуфабрикатов — горы бифштексов, миски с печенкой и отбивными, свиными ногами, индюшками и цыплятами — все было замороженным и аккуратно завернутым в полиэтиленовые пакеты с бирками. По стенам на крюках висели огромные индюшачьи тушки и окорока, тоже в полиэтиленовых мешках. На посыпанном опилками полу я увидел большие деревянные и картонные ящики, доверху наполненные оковалками жира и нутряного сала, а также куриного лярда. Я попытался расчехлить кусок говядины, но мне это не удалось: мясо закаменело.

Холод стоял такой, что мне Стало даже больно дышать, и, всякий раз оглядываясь на закрытую толстую дверь, я ощущал себя заживо замурованным в склепе. Я вывинтил лампочку и в кромешной тьме нащупал дверь. И вот тут меня прошиб пот: дверь не поддавалась. Мне пришлось сильно наддать плечом, и я чуть не кубарем выкатился в темное помещение магазина, превозмогая озноб. Но через несколько секунд меня окутала удушливая жара, и я быстро отогрелся, или вернее сказать, оттаял.

Я закрыл морозильник, и стук двери гулким эхом отозвался по всему магазину. Я замер, схватившись за револьвер. Но все было тихо. Я зашел в кабинет Ланде, выдвинул два ящика письменного стола и отнес их в морозилку, где снова ввинтил лампочку в патрон. В ящиках лежали только квитанции заказов и счета. Я просмотрел его бухгалтерские записи и ничего подозрительного в них не обнаружил. Эти хитрованы-оптовики даже получали ежедневный бюллетень со списком всех городских ресторанов и магазинов-неплательщиков.

Я опять вывернул лампочку, вышел, водворил ящики на место и, взяв почту и жестянку для наличности, вернулся в свою ледяную пещеру. В замочке коробки торчал ключ. Открыв коробку, я нашел там шесть долларов мелочью, несколько ваучеров на незначительные суммы, продуктовые купоны и леску. Почта состояла из рекламных листков и счетов. Я вышел, поспешно захлопнув дверь, и отнес все обратно в кабинет. С этой мясной я прокололся, хотя если герр Ланде все-таки занимался перепродажей наркотиков, она явно могла играть очень важную роль в его гешефтах — ведь в фунтовом пакете леденцов можно было хранить наркоты на целое состояние.

Я взял ветчину и язык, убедился, что на улице никого нет, выскользнул из лавки и поспешил по Франт-стрит. Склеенные пластырем осколки дверного стекла я швырнул в сточный колодец, а банку с ветчиной и язык положил на мусорный бак — если это сокровище не найдут кошки, его обязательно оприходуют уличные бродяги во время своего утреннего обхода.

Через пожарную лестницу я вернулся в «Гровер», оставил перчатки, фонарь и револьвер у себя в номере и как ни в чем не бывало пришел к стойке портье. Я отсутствовал ровно один час тридцать три минуты.

— Как у нас идут дела? — поинтересовался я у Дьюи.

— Так себе. Марти, опять звонил док Дюпре. Слушай, позвони ты ему, и пусть он от меня отвяжется. Ты что, ему бабки должен?

— Он хочет заполучить фунт мяса, прогнившего человечьего мяса, — ответил я, довольный своей остроумной шуткой, и вдруг понял, что впервые за несколько дней отлично себя чувствую: ни горечи во рту, ни рези в кишках.

— И позвони ты наконец Кингу, — продолжал Дьюи. — Он просил позвонить ему сегодня домой.

— Ладно, ты мне передал. Дьюи, кто-нибудь к нам сегодня заселился? — Если мой хвост не совсем болван, он мог преспокойно снять номер в «Гровере».

— Да все те же ребята. И тот водила-дальнобойщик.

— Дальнобойщик — старый знакомый?

— Ну, тот толстомордый, что возит дыни из Джорджии.

— А где твой список свободных номеров?

Густые брови над водянистыми глазками поползли вверх.

— Ну вот, то ты сачкуешь внаглую, то вдруг корчишь из себя делового. Вот тебе список…

— Дьюи, окажи мне небольшую услугу Поставь к себе поближе бутылочку и ночью не отлучайся в служебный кабинет. Ни на минуту не покидай стойку.

Если заметишь кого-нибудь подозрительного или если кто захочет снять номер, сразу звони мне.

— Что, влип?

— Не знаю, очень может быть.

Я отправился к себе в кабинет и позвонил Кингу домой.

— Уже почти одиннадцать часов! — завизжал он. — Вы в своем уме, мистер Бонд, звонить так поздно!

— Мне положить трубку?

— Вот что, Бонд, я уже сыт по горло вашими закидонами. Или работайте как полагается, или…

— Или что? Кинг, менеджерам дерьмовых бардаков не пристало вопить так громко — ведь можно нарваться на неприятности.

— Да как вы смеете так со мной говорить? Я вас завтра же выкину из отеля…

— Я позвонил не для того, чтобы выслушивать ваше шамканье. И вот что, Кинг, что касается меня, то я на несколько дней ушел в отпуск, и хорош меня донимать — не трогайте меня!

— Как менеджер «Гровера» я вам заявляю: ни я, ни администрация — мы не потерпим такой наглости от…

— Слушай ты, старый хрыч, я не намерен дважды тебя просить захлопнуть хлебало! Что же до твоей расчудесной администрации, то передай им, что я вот сейчас пойду к нашей витрине и под золотыми буковками на стекле, где указаны адреса и телефоны владельцев, а также перечисляются достоинства нашего сервиса, я намалюю еще три слова: «Предоставляем девочек на ночь». Так что не гони волну, старик! — Я положил трубку и пошел обходить все этажи, начав с камер хранения в подвале, где валялись горы старых чемоданов и коробок, и проверяя все пустые номера. Незаметно проникнуть в отель — особенно в третьеразрядный вроде нашего — проще простого. Тебя там ни за что не застукают, тем более если ты останешься всего на одну ночь.

С номерами был полный порядок. Я заглянул в номер к девчонкам. Барбара играла в карты с новенькой — высокой мощной блондинкой со свежим, как у фермерской дочки, лицом.

— Марти, где ты пропадаешь? — спросила Барбара. — Все еще плохо себя чувствуешь?

— Я здоров. А это кто?

— Агнесса. Приятель Гарольда привел — собирается ввести ее в наш бизнес. Сегодня Флоренс заболела, и Гарольд прислал ее на подмену.

— А Джин здесь?

— Ну да, работает. А что?

Я пошел к кладовке. Рядом с квадратной косметичкой Барбары — «точь-в-точь как у эстрадных актрис» — стоял небольшой чемоданишко, должно быть, Агнессы. Я открыл его.

— В чем дело? Вы кто? — тут же встрепенулась блондинка.

— Это Марти, служба безопасности отеля, — объяснила ей Барбара. — Марти, ты что потерял?

В чемоданчике было немного барахла — платье, чулки, смена нижнего белья. Если я вступил в схватку с синдикатом, то появление в «Гровере» их бабы было вполне вероятным.

Агнесса подошла ко мне и снова спросила:

— В чем дело, недоумок?

— Следи за своим языком, милашка! А то сейчас соберешь свои манатки и выкатишься отсюда вмиг. — Я поставил чемодан на место и вышел в коридор. Через секунду показалась Барбара.

— Что с тобой, Марти?

— Ничего, я просто подумал, не наркашка ли она. Ты знаешь эту шалаву?

— Видела ее раньше, если тебя это интересует.

Я погладил ее руку.

— Да я только это и хотел узнать.

— Не нравится мне, когда ты на взводе. Что-то стряслось? Надеюсь, облавы не намечается? Терпеть не могу…

— Все в полном порядке, милая. — Поглядев на нее, я заметил синяк под глазом, искусно скрытый под слоем пудры. — Грубиян попался?

— Гарольд… Он не может понять, что в такую жару бизнес буксует — клиентуры нет. Я рада, что ты появился. Когда ты рядом, я чувствую себя лучше!

— Спорим, ты это всем мужикам говоришь!

Она удивленно взглянула на меня и расхохоталась.

— Ах ты, старикан, бес тебе в ребро… — Она ткнула мне пальцем в живот. — Нет, правда, ты же понимаешь, о чем я.

— Ну да, — пробубнил я, чтобы что-то сказать.

Она снова ткнула меня пальцем.

— А ты похудел, Марти. — Потом хлопнула меня по карману. — Так и знала, что забудешь.

— Что забуду?

— Да духи, которые мне обещал.

— Вот тут ты ошибаешься. Я их купил, да они раздавились в кармане. — Я вытащил две долларовые бумажки. — Сделай одолжение, купи сама. Ты же знаешь, что тебе нужно.

Она покачала головой.

— Нет, ты сам мне должен купить — хотя бы крошечный флакончик на распродаже. Пойду к Агессе, а то она мандражирует. Слушай, что это у нас за сосунки в коротких штанишках?

— Туристы-энтузиасты. У них в карманах пусто, так что на них губы не раскатывай. И смотри, не переутомляйся на работе, дорогая!

Я повесил ключ обратно на доску и отправился к себе. Будильник я поставил на семь утра, принял душ и улегся спать. На душе у меня было легко — как раньше. Я подумал, не слишком ли перестраховываюсь, впрочем, мне не хотелось, чтобы милок Смит застал меня врасплох и уложил на месте. Хотя Ланде в любой момент мог забить тревогу, я ждал, что нагрянет ко мне все-таки именно Боб — если он действительно тут замешан. Просто, кроме него, и быть никого другого не могло, и он должен был оказать мне эту небольшую услугу. Мне захотелось курить и пропустить стаканчик, но я прогнал эти несвоевременные желания и заснул сном праведника.

Правда, ровно через полчаса затрезвонил телефон, и мне пришлось долго выбираться из глубин сна, прежде чем я смог сесть в постели и прорычать в трубку:

— Какого хрена тебе нужно?

— Только что парень заселился, — невозмутимо ответил Дьюи.

— Ну и что?

— Ты что, Марти, совсем не в себе? Ты же сам просил меня сообщить тебе, когда кто-то зарегистрируется…

— А, ну да. Что, новый постоялец?

— Раньше не видел его. Хорошо одет.

— Он где?

— Номер 431. Эл Бергер. Прибыл из Сэмфорд-Сити. Багажа нет, уплатил вперед.

Я оделся, захватил револьвер и отправился в 431-й. На мой стук дверь открыл молодой парень — поджарый, крепкий. Такой мог оказаться кем угодно. Он был без пиджака и галстука, в одной белой рубашке, влажной от пота. Через грудь поверх рубашки бежала темная узкая полоска — вполне возможно, след от ремня только что снятой подмышечной кобуры. Он окинул меня холодным взглядом и спросил, что мне нужно.

— Я местный охранник — просто хотел удостовериться, что все в порядке. — С этими словами я распахнул дверь, развернул его на сто восемьдесят градусов и, прежде чем он успел понять мои намерения, заломил ему руку за спину.

— Что это значит, черт побери? — взвыл он. Новенький так перепугался, что я сразу понял: обознался. Мне надо было срочно выкручиваться, а то бы он подал на «Гровер» в суд. Хотя мне-то какое до этого дело… И все же я рявкнул:

— Лицензия на ношение оружия есть?

— Какого еще оружия?

— У вас на рубашке след от ремня кобуры!

— Какой еще кобуры? Ах, это… Это от ремешка моей камеры. Она на кровати.

Я взглянул на кровать, и точно: там лежал кожаный футляр, в котором фотографы-любители таскают свою аппаратуру. Я быстро обыскал его и выпустил руку. Он стал тереть локоть, потом вытащил бумажник и показал мне удостоверение члена какого-то фотографического общества, а потом приглашение на конференцию фотолюбителей в Нью-Йорке.

— Прошу прощения, мистер Бергер, я ошибся. Но поймите — у нас благопристойное заведение и…

— Да уж какое там благопристойное — только что в коридоре ко мне подошла девица и предложила свои услуги…

— Я этим займусь. Дело в том, что вы очень похожи на одного типа, который устроил у нас недавно дебош. Я прошу у вас прощения, мистер Бергер, — и я ретировался из номера.

Кенни спустился со мной в лифте на первый этаж. А я все не мог понять, чего это я так распсиховался: даже если бы это был Боб, он же наверняка просто захотел посмотреть на меня. Впрочем, если меня выслеживал именно он…

Дверь в мой номер была чуть приоткрыта, и я что-то сразу не смог вспомнить, закрыл я ее перед уходом или нет. Да, я определенно подрастерял свои повадки. Я стоял перед дверью и размышлял, стоит ли доставать револьвер: ведь только так я смог бы предотвратить чужой выстрел. Но ведь я уже убедил себя взять Боба Смита — если получится.

Я вытащил револьвер из кобуры и, положив его в карман, открыл дверь пошире. На моей кровати сидел Гарольд и, покуривая трубку, читал утреннюю газету.

— Ты что делаешь в моей комнате? — грозно спросил я.

Он даже не поднял головы, только кивнул и пробурчал:

— Дверь была не заперта, Марти. Я же знал, что ты еще не спишь. Рано ведь — еще полуночи нет.

Я закрыл дверь. Он продолжал читать газету. Гарольд внешне не был похож на сутенера, впрочем, настоящий сутенер вообще выглядит вовсе не таким, каким его обычно изображают в кино, — этаким плутом с порочно-красивым лицом и сальными манерами. Мне всегда казалось, что в массе своей сутенеры — немного «голубоваты».

Гарольд — толстяк с бычьей шеей, смахивающий на портового грузчика — даже не западал на стильную одежду. Сейчас на нем была мятая спортивная рубашка, дешевые штанцы и голубые парусиновые туфли. Единственное, что в нем отдавало «голубизной», это длинные темные волосы, вечно влажные и блестящие и аккуратно расчесанные — волосинка к волосинке. Еще Гарольд до посинения был помешан на дорогих автомобилях.

Когда я приблизился к кровати, он сложил газетку и начал:

— Марти, мы тут себе организовали малый бизнес, все идет удачно, все шито-крыто. Никто не в обиде — было бы глупо испортить такую кормушку…

— Барбара тебе звонила?

— А что Барбара? Разве она создает тебе головную боль? Кинг мне звонил. Он ужасно расстроен.

— Скажи ему, пусть отстанет от меня. А еще скажи своим шлюхам, чтобы они не приставали к постояльцам в коридорах. Кенни и Дьюи довольно поставляют им клиентов. И кончай тянуть на Барбару — фингал под глазом не соответствует ее столь романтическому амплуа. А теперь пошел вон, я спать хочу.

— Не спеши, Марти, дружище, мы же еще не поговорили…

— Я разве разрешал тебе называть меня «дружище»? Какой я тебе «дружище»? — и я врезал ему правой снизу в живот. Может, повадки я и порастратил, но удар был все еще тот — Гарольд кубарем скатился с кровати и свалился на пол, сделав в воздухе смешной кульбит. Его толстые рыбьи губы стали ловить воздух. Я стал ждать, когда он очухается, чтобы врезать ему еще разок — за Барбару, но потом решил, что этот придурок только больше ее изобьет. В голову мне пришла идея получше.

Я принес из ванной ножницы и принялся отрезать ему пряди в разных местах, пока он не застонал:

— Не… надо! Марти, прошу… не надо!

Уж не знаю, что доставило ему больше страданий — мой хук под дых или вид его срезанных волос на полу.

— Гарольд, так и у тебя фасад сохранился, и у меня кулаки целы, было бы гораздо хуже, если бы я сделал из тебя отбивную. А теперь проваливай из моего номера и чтоб я тебя больше не видел!

Я схватил его за плечо, поднял на ноги и, вышвырнув в коридор, запер дверь. Проверив будильник, я разделся и провалился в сладкий сон.

Утром будильник мне и не понадобился — я проснулся задолго до нужного часа, чихая и кашляя, с высокой температурой. Я не мог вспомнить, когда еще подхватывал такую жуткую летнюю простуду.

Голова моя отяжелела, из носа текло, глаза слезились. Между чихами, одеваясь, я принял стакан ржаного виски и чуть не рассмеялся, в желудке царил мир и покой, во рту тоже — видно, я умирал от пневмонии.

Солнце уже встало, но Сэм еще не открыл свою лавку. На улицах прохожих было почти не видно. Кое-где стояли одинокие автомобили. Я побрел к Гамильтон-сквер, уверенный, что хвоста за мной нет. Там я купил бумажных носовых платков и таблетки от кашля. Потом выпил кофе, съел яичницу с беконом и, поймав такси, поехал на Двенадцатую улицу. Оттуда пешком направился к Пятой авеню. Улица еще не пробудилась от ночного сна. Я оглянулся — никого. Я снова поймал такси и попросил довезти меня до Двадцать третьей, а потом обратно в центр.

Я занял позицию позади припаркованных трейлеров, откуда открывался замечательный вид на заведение Ланде. Я сидел, наблюдая за дверью, ел таблетки от кашля и поминутно сморкался.

Так я просидел до девяти и уже начал сомневаться, что Ланде появится. Отлучившись на минуту, я купил на лотке несколько апельсинов и, съев их, почувствовал себя веселее. Температура, похоже, спала, и если бы не сопли из носа, все было бы ничего.

В четверть десятого у двери мясной лавки притормозил старенький «универсал», из которого вылез Ланде. Выбитое стекло он заметил, только подойдя к двери. Ткнув в дверь, он вбежал в лавку.

Ровно одиннадцать минут спустя он выскочил и стал озираться по сторонам, ища, по-видимому, полицейского, потом опрометью бросился обратно в магазин. Через несколько минут с воем подкатила патрульная машина. Из нее вышли два полицейских.

Я бежал с места событий. По дороге купил хот-дог и бутылочку содовой, потом отправился к Сэму. Меня оставили в дураках. Я-то был в полной уверенности, что Ланде не станет вызывать полицию.

Я шел и насмешливо спрашивал у себя, куда же мне теперь повесить свою почетную грамоту юного следопыта, ибо я ощущал себя бойскаутом младшей группы, получившим приз за игру в прятки…