Глава 2
В пять минут одиннадцатого того же вечера Дьюи забарабанил в мою дверь. Я находился в тяжелом алкогольном тумане: в попытке собраться с духом и выстрелить себе в рот великий Марти Бонд прикончил пинту виски, ну и, как всегда, спиртное сыграло со мной злую шутку — в результате я просто свалился с ног и проспал несколько часов кряду.
Я кое-как выбрался из постели. На душе у меня было преотвратно, даже хуже, чем в ту минуту, когда Арт объявил, что у меня рак. Впервые в жизни я понял, что мне грош цена, что я последний трус.
Это у меня просто в голове не укладывалось: я же бесчисленное множество раз не раздумывая рисковал жизнью. Однажды, когда я был еще совсем щенком, но уже насмерть устал от всех невзгод, мне даже пришлось играть в русскую рулетку. «Если ты не боишься смерти — тогда тебе вообще ничего не страшно в этой жизни» — таков всегда был мой девиз, но вот когда довелось проверить его на собственной шкуре, оказалось, что этой самой отваги у меня нет и в помине.
Ну ладно, если уж у меня оказалась кишка тонка сделать это самому, надо было придумывать какой-то иной способ покончить счеты с жизнью, потому что уж я точно не собирался подвергнуть себя пытке медленной смертью от рака. Когда я служил в полиции, было проще пареной репы увернуться от пули, но теперь… Кому придет охота ухлопать гостиничного вышибалу? Жалкого старика…
Тут Дьюи постучал еще раз. И за дверью раздался его спокойный голос:
— Марти, тут пришел этот полицейский… Твой сын.
— Слышу, слышу! — Я отправился в ванную почистить зубы и ополоснуть лицо. Натянув брюки, я открыл дверь.
— Что с тобой? — спросил Дьюи. — Я тебе весь вечер названиваю.
— Заболел! — Холодная вода смыла последние остатки опьянения.
Он глянул мимо меня и заметил пустую бутылку у кровати.
— Да уж вижу. Ну ты и гад! Не оставил мне ни капельки полечить мой насморк. Сегодня все было тихо.
— Да что ты? — Я с изумлением вдруг понял, что мне ровным счетом наплевать на то, как обстоят дела в отеле и вообще в мире, — единственное, что меня интересовало, так это способ быстрой и не мучительной смерти до того, как мой рак ухватит меня своими клешнями.
— У девочек бизнес идет хорошо. Может, потому, что сегодня вечер выдался немного прохладнее, чем накануне. А что сказать твоему сыну? А то знаешь, полицейский в вестибюле нам всю клиентуру распугает.
— Он что, в форме?
— Нет, но я же вижу, что он легавый. И мне это не нравится.
— Да ладно… Пришли его сюда.
Я закатил пустую бутылку под кровать, расправил постель и малость помахал в воздухе полотенцем, чтобы разогнать пары пота.
Вошел Лоуренс.
— Старик портье сказал мне, что ты заболел.
— Жара меня доконала. Возьми стул, садись. — У малыша была стрижка, как у Лоусона. Одет он был в рубашку-поло и джинсы. В цивильном он смотрелся лучше. Если бы все не портила цыплячья шея, можно было сказать, что он ладно сложен для своего высоченного роста.
Он шлепнул меня по голому животу.
— А у тебя пресс все еще как автомобильная покрышка. Помнишь, ты мне рассказывал о своих выступлениях на ринге и как твой соперник почем зря молотил тебе по животу, а ты мог выдержать его удары хоть весь вечер?
Я кивнул и взглянул на свое брюхо — на жировые валики и угадывающиеся под ними мышцы. Теперь под этими мышцами затаилась раковая опухоль, точно пехотная мина. Я сел на кровать и сменил тему:
— Что там новенького слышно про Забияку Андерсона? — Я подмигнул ему. — Если уж ты ударился в воспоминания, то я помню, как ты вырезал из газет все криминальные репортажи и коллекционировал их, точно фотографии знаменитых бейсболистов. Ну, так что скажешь?
— Ага, все продолжаешь меня подкалывать, — подмигнул он мне в ответ. — Я знаю только то, что пишут в газетах. Медэксперт утверждает, что к тому моменту, как труп Андерсона нашла в Бронксе местная ребятня, он был мертв не более суток. Еще пишут, что Андерсона в течение последних двух недель не было видно там, где он обычно появлялся, но вместе с тем за его перемещениями всегда было трудно уследить. Вот и все. Ах да, считают, что его пристрелили где-то в другом месте, а потом труп перевезли туда, где его и нашли.
— Бокьо все еще дерет глотку в Майами?
— Ну да. Газеты пишут, он, мол, ужасно сожалеет о том, что его связывают с этим убийством. Дочка Бокьо бьется в истерике. А ты, наверное, знал этого Андерсона? Как там его звали — не то Грубиян, не то Забияка?
— И так и сяк. Он после армии выступал на ринге во втором полусреднем весе. Ему хватило ума повесить перчатки на гвоздь. Потом он стал громилой и на этом поприще весьма преуспел, переняв ухватки гангстеров старой школы, которые чуть что за пушку хватались, да только он всегда работал кулаками. Вот тогда-то его и прозвали Забияка Андерсон — за то, что он любил свои грабли распускать. Какое-то время он был в мафии контролером, потом завел свою шайку, ушел от старых хозяев и придушил их. Он всегда был крутым, но глупым.
— А что такое контролер мафии? — спросил малыш с детским энтузиазмом.
— Это громила, который отличается от прочих бандитов большей решительностью и силой, он всех держит в узде. А что, Лоуренс, ты решил теперь расследовать и это громкое убийство — хочешь быть похожим на сыщика-героя кино?
Он присел на кровать рядом со мной.
— А ты, я смотрю, не веришь, что из меня может получиться хороший полицейский, а, Марти?
— Я вот во что верю — что о карьере полицейского мечтать может только дурак. Я сегодня разговаривал с Биллом Ашем. Он говорит, что вы, добровольцы-помощники, сидите у него в печенках и что вы просто чудилы грошовые, — говоря это, я сам не понимал, зачем подзуживаю мальчишку.
— Ну, я бы так не сказал. Мы просто команда типичных добровольцев. У нас все ребята искренне хотят этим заниматься, есть, конечно, и придурки, есть и карьеристы, которые все думают, как бы попасть в дамки, и надеются, что со временем для них в полиции что-то да и выгорит, в смысле заработка. Те-то, кто метит попасть повыше, всегда ведь найдут себе тепленькое местечко, в смысле заработка, да еще и политический капитал нажить сумеют…
— А ты и впрямь думаешь, что своей дубинкой сможешь отразить ядерную атаку потенциального противника?
Он усмехнулся.
— Я догадываюсь, что тебе наговорил лейтенант Аш. В каком-то смысле он прав — если мы опасаемся войны в будущем, то сейчас действительно надо строить хорошие бомбоубежища. Но вообще-то говоря, лучше хоть как-то готовится к войне, чем совсем никак. Ну, Марти, ты же прекрасно понимаешь, зачем я этим занимаюсь — чтобы хоть немножко почувствовать себя в шкуре полицейского.
— Ты все еще распутываешь грандиозное мясо-колбасное дело?
— Да. И уверен, что кое-что нарыл. Об этом я и пришел тебе рассказать. Я ходил посмотреть, как живет Ланде. Похоже, недавно он сильно разбогател. Дворник их дома оказался разговорчивым малым. Так вот, он мне рассказал, что миссис Ланде недавно разжилась норковым палантином и собственным «кадиллаком». Все обновки — за последний месяц. А до того, по словам этого дворника, им по нескольку раз приходилось напоминать о просроченной плате за квартиру.
— Глупыш! Вот дворник настучит Ланде, что ты им интересовался, Ланде нажалуется в полицию, и у тебя значок отнимут, а может быть, даже арестуют за незаконное ношение полицейской формы.
Лоуренс хитро улыбнулся.
— Марти, я же учусь на адвоката и закон знаю. Я представился дворнику страховым агентом, сказал, что провожу обычное обследование возможной клиентуры, и попросил его держать язык за зубами. Но суть в том, что, как видишь, этим все теперь подтверждается.
— Ничего я не вижу.
— Это говорит о том, что его вполне могли обчистить на пятьдесят кусков!
— Ага, и что двое придурков, которые отняли у него эти пятьдесят кусков, через несколько часов вернули ему деньги с письменным извинением?
Лоуренс посмотрел на меня так, словно я был ребенком-дебилом.
— Раз мы установили возможность того, что у него были такие деньги, подтверждается достоверность его первоначальных показаний — что он был ограблен. Кстати, ты не читал в вечерних газетах, что сегодня утром два молодых хулигана с Вест-Сайда были застрелены при попытке ограбить бензоколонку в окрестностях Ньюарка?
— Я об этом не читал, мистер Шерлок Холмс. Честно говоря, я еще не видел вечерних газет. Но что это доказывает?
— Пока не знаю. Меня смутило одно совпадение: оба были убиты выстрелом в сердце. У того и другого по одной пуле. Знаешь, если такоё могло произойти в перестрелке во время их налета, то стрелок должен был быть прямо-таки снайпером. И еще одна странность — ни одного свидетеля нет.
— Ну, ранним утром какие же свидетели? Да и когда, по-твоему, грабители устраивают налеты — когда на бензоколонке полно клиентов?
— Это только предположение, — серьезно продолжал Лоуренс. — Двое молодых хулиганов грабят мясника и потом возвращают деньги — пятьдесят тысяч, А два часа спустя двое молодых хулиганов убиты на бензоколонке. Мне представляется, они вернули деньги только потому, что их припугнули — припугнул кто-то очень опасный, от кого можно было ждать чего угодно! И вот теперь он их убил. Если верить газетам — а я их все читаю, — описание одного из убитых в точности совпадает с описанием одного из грабителей, о котором мне рассказал Ланде. Конечно, описание довольно приблизительное. Я попросил полицейских Ньюарка разрешить мне осмотреть трупы, но они не позволили. Да, кстати, владелец бензоколонки имеет судимость — несколько лет назад он сидел за вооруженное нападение. Однако у него есть разрешение на ношение оружия…
— Ты бы лучше прекратил эти игры, малыш, а то ты теперь все преступления, совершенные в стране, будешь увязывать с ограблением в мясной лавке, которого не было. Я так понимаю, ты уже виделся со своим полоумным мясником и просил его опознать трупы.
Лоуренс вспыхнул.
— Вообще-то да, я ему предложил… Я заходил к нему довольно поздно, после того, как прочитал об этих убийствах на бензоколонке. Помнишь, я говорил, что вчера он ужасно нервничал? Ну вот, а сегодня он улыбался, шутил и был в прекрасном настроении. Хотел даже дать мне вот такой бифштекс. Но когда я попросил его исполнить свой гражданский долг, помочь правосудию и поехать со мной в Ньюарк опознать трупы, он как с цепи сорвался. Стал орать, что я хочу больного человека в гроб вогнать, и просто меня взашей вытолкнул…
— «Исполнить гражданский долг и помочь правосудию»? Боже ты мой, Лоуренс, да тебе самое место в детских комиксах!
— Да что же тут смешного? Если он на самом деле заинтересован в том, чтобы помочь…
— Лоуренс, первым делом запомни: никто никогда по своей воле не захочет глазеть на два трупа. Тем более ехать для этого на другой конец города. Второе, раз мясник отрицает факт ограбления, зачем ему ехать смотреть на каких-то двух застреленных хулиганов?
— У каждой медали есть две стороны. Так вот оборотная сторона этой медали — то, что Ланде ужасно напуган: и он прекрасно знает, что двое застреленных на бензоколонке юнцов и есть те самые ребята, которые его грабанули. Можешь смеяться надо мной сколько хочешь, но это мое твердое мнение. Я считаю, что тут дело нечисто. И завтра я собираюсь переговорить с водителем мясного фургона Ланде.
— Надеюсь, ты не пересказываешь все эти сказки Биллу Ашу?
— Он слишком занят расследованием убийства Андерсона и не принимает меня. — Лоуренс встал. — Мама была рада, что мы с тобой встретились.
— Правда? Она сильно изменилась?
— Нет. По крайней мере, мне так кажется. — Тут он заметил на комоде мой револьвер: я совсем забыл убрать эту штуку. — Зачем он тебе, замышляешь кого-то убить?
— Если я скажу «да», ты меня тоже пришьешь к делу мясного короля? Револьверы ведь и нужны для того, чтобы в основном пугать, а иногда и убивать — если ты на это способен.
Он подошел к комоду, взял револьвер и взвесил его на руке.
— Давай-ка поговорим о более приятном, — предложил я. — Расскажи мне про маму.
— Она все такая же. Оружия у нас в доме нет. Марти, это твой старый револьвер?
— Да.
— Наверняка побывал во многих переделках. Марти, а где твои благодарности?
— Не знаю. Где-нибудь да хранятся. А ты мечтаешь о наградах?
Он выдвинул ящик и положил туда револьвер.
— Марти, сделай одолжение, перестань разговаривать со мной, как с деревенским недоумком! Я же хочу стать хорошим полицейским — если не убьют. Если я выясню что-то интересное у водителя Ланде, я к тебе завтра вечерком забегу. Ты не против?
— Лоуренс, я не против. Но только держись подальше от этого мясника. Занимайся своим делом.
— У нас с тобой разные мнения относительно того, что является моим делом. Но я буду осторожен.
Я передернул плечами.
— Ну как знаешь. Если вдруг этот шутник снова предложит тебе бифштекс, тащи его сюда, коли сам не захочешь его навернуть.
— Мелкие взятки — сущее наказание для работников правоохранительных органов! — сказал он, поддразнивая меня.
— Это верно — бери только по-крупному! — Я подошел к письменному столу — удостовериться, что написанная мной предсмертная записка для Фло не красуется на самом видном месте. — Выпить не хочешь?
— Нет. Мне надо домой. Завтра занятия с утра.
Я проводил его до двери, и, прощаясь, он мне сказал:
— Оставь бутылку в покое, Марти. Поспи лучше.
— Ты считаешь себя достаточно взрослым, чтобы давать мне советы, малыш?
— Не обязательно быть взрослым, чтобы видеть, как ты вымотался. Пока!
Он ушел. На душе у меня было противно. Лоуренс, конечно, чудак, но чудак милый — серьезный, а не безмозглый, каким он мог бы показаться со стороны. Только такие наивные чудаки и страдают в жизни не меньше самых отъявленных сорвиголов. Просто бред какой-то — мой единственный сын приходит ко мне раз в кои то веки и единственное, о чем мы с ним можем поговорить, так это об убийствах и ограблениях. Надо бы потолковать с ним побольше — но о чем? Он мне почти совсем чужой. Это просто какое-то проклятие моей жизни — все свои пятьдесят с лишком лет я прожил среди чужих мне людей.
Я проголодался. Желудок свело. В тихой пустой комнате я начал видеть галлюцинации. Мне вдруг стало одиноко. Я включил радиоприемник, послушал какой-то джаз, но легче от этого мне не стало. Я позвонил Дьюи и попросил его прислать ко мне Барбару.
— Не рановато ли?
— Пришли ее и не рассуждай! — Я отпер свою кладовку и достал непочатую бутылку. В кладовке у меня хранилось четыре ящика виски: поздно ночью, когда постояльца внезапно одолевала отчаянная нужда в выпивке, пинта виски могла принести от пяти до десяти долларов чистого дохода. Впрочем, я никогда не зарабатывал на торговле спиртным, потому что сам был своим постоянным клиентом.
Я откупорил бутылку, помыл два стакана, закурил. После трех затяжек во рту появился мерзкий вкус, я выбросил сигарету и взял пососать пару мятных таблеток.
Пришла Барбара и спросила, что случилось.
— Ничего, — ответил я.
— Так уж и ничего? — переспросила она, нахмурившись.
— Ничего. Хочешь выпить?
— Чуть-чуть. Я слышала, ты что-то приболел.
— Бессонница. — Я плеснул ей в стакан.
— Все проклятая жара. — Она залпом осушила стакан и села на кровать. — Подойди, мальчик. Я тебя приголублю.
— Прекрати. Давай лучше поболтаем. Какие у тебя планы? Ты же сама прекрасно понимаешь, что тебе в этом бизнесе тусоваться еще от силы несколько лет, а потом что?
Она вскочила с кровати.
— Это еще что за разговор?
— Дружеский. Мы-то с тобой не будем друг дружку дурачить. Давай тогда поговорим о другом. Ты откуда родом — с фермы?
— Ты что, совсем ку-ку? Сейчас лучшее время для ночной работы. Не могу я тут с тобой рассиживаться и лясы точить, пока другие девочки работают в поте лица. Мне же надо…
— Слушай, ничего не случится, если твой сутенер купит себе новый кадиллак на неделю позже! — крикнул я и дал Барбаре оплеуху. Я не сильно ударил, но ее левая щека тотчас побелела, потом побагровела. Она упала на кровать и разрыдалась.
Я сел рядом и обнял ее.
— Извини, милая. Я не хотел.
— Что это на тебя нашло, Марти? — спросила она, всхлипывая и уткнувшись лицом в мою грудь, поросшую седыми волосами. — Что с тобой такое происходит?
— Я на пределе, заснуть не могу… Слушай, мне честно очень жаль. Ты же знаешь, мы с тобой друзья. Я с другими шлюхами не могу, а с тобой…
— Не называй меня так!
— А что? Ты же шлюха, а я бывший легавый, ставший сутенером… Перестань причитать. Я же извинился. Не знаю, что на меня нашло. — Приятно было вот так держать ее у своей груди и слышать, как она плачет. Почему-то от этого ощущения я словно ожил.
Она вырвалась из моих объятий и вытерла лицо простыней.
— Терпеть не могу, когда меня мужики бьют, а ты…
Я прикрыл ей рот ладонью. Лицо у нее было изможденным, худым, увядшим.
— Барбара, сколько раз мне тебе повторять, я не хотел тебя ударить! — Я сунул’руку в карман брюк и нащупал там банкноту. К счастью, это оказалась всего лишь пятерка. — Если я тебе дам эту пятерку, купишь себе духов, чулки или еще что-нибудь. Гарольду не отдавай!
— Я не могу скрывать от него заработки. Ты же сам знаешь, как он к этому болезненно относится. И тебе незачем мне платить…
— Я не плачу. Это подарок.
— Тогда сам купи мне духи — дай мне флакон, а не деньги.
— Договорились.
Она встала с кровати и посмотрела на себя в зеркало.
— Пойду, надо подремонтировать лицо.
Я проводил ее и, оставшись один, выпил — уже не было мочи терпеть. По радио передавали только сообщения, связанные с убийством Андерсона. Я выключил приемник и стал ходить по комнате, приводя в порядок свои мысли. Выдвинул ящик, стал смотреть на револьвер. И понял, что не смогу. Просто смех, в городе полным-полно шпаны, которая только и мечтает всадить в меня обойму, им только намекни, да как скажешь бандюге, что, мол, мне хочется, чтобы он меня пристрелил? Как же это можно сделать? Что сказать?
Дверь открылась, и я с грохотом захлопнул ящик. Это вернулась Барбара.
— Вот, я нашла тебе снотворное. Двух таблеток хватит, чтобы свалить быка.
— Я никогда не баловался этим зельем.
— Они совершенно безвредны, зато спать будешь, как младенец, — сказала она, наполнив стакан водой.
Я выпил две таблетки.
— Когда они начнут действовать?
— Через несколько минут, если не будешь сопротивляться. Ложись и расслабься.
Я сел и подумал: может быть, это выход. Принять упаковку этих колес и отправиться на тот свет. Да только в «Гровере» наверняка найдется какой-нибудь идиот, который придет будить меня. Можно взять упаковку таблеток и отправиться с ней в другой отель…
— Засыпаешь?
— Нет еще. И перестань пялиться на меня, точно ты ждешь, что я сейчас взорвусь или растаю!
— Да ты вытянись, расслабься! — Она одарила меня лукавой улыбкой. — Ты совсем чокнутый, Марти. Боишься поцеловать меня…
— Ничего я не боюсь!
Я крепко обнял ее и поцеловал, радуясь, что недавно сжевал мятные таблетки. Она коснулась языком кончика моего носа и сказала кокетливо:
— Так приятно было, Марти! — и поцеловала меня взасос. Отпрянув от меня, произнесла с улыбкой: — А мы похожи. Я тоже занимаюсь ремеслом для одиноких — имею дело с одинокими мужиками, которые, сделав дело, стремятся избавиться от меня поскорее. И полицейский такой же — никто о нем никогда не вспоминает, кроме тех кратких мгновений, когда он позарез нужен. Раньше я, зная, что ты бывший полицейский, робела перед тобой.
— Что это ты сегодня вдруг ударилась в философию?
— Иногда ты мне нравишься, даже очень. Теперь марш спать!
Я вытянулся на кровати, а Барбара помахала мне от двери.
— Защелкни за собой замок! — попросил я.
Она так и сделала, снова махнув мне на прощанье. Я распустил ремень на брюках и потушил свет. И стал ждать, размышляя, приснится ли мне снова миссис Да Коста. Потом я стал думать о Лоуренсе.
Можно было поболтать с мальчишкой о рыбалке. Однажды я взял его с собой на ночную рыбалку в отлив. Ему страшно понравилось, но, просидев всю ночь на пляже, он сильно простудился. Я даже разрешил ему глотнуть виски. Помню, я тогда поймал здоровенного окуня фунтов на шестнадцать. Пришлось побороться с ним — еле вытащил. Лоуренс был в полном восторге. Утром, перед тем как отправиться домой, я срезал с окуня мясо, а кости бросил. Мальчик мне сказал тогда: «Напрасно ты так — красивая была рыба». — «Не повезу же я в поезде шестнадцатифунтовую вонючку!» Лоуренс тогда бы кожа да кости и на вид слабак. «Но бросить ее вот так на пляже с искромсанным брюхом это же нечестно!» — захныкал он. «Нечестно? Но рыба же сдохла! И что знает рыба о том, что честно, а что нет?»
Мальчонка начал плакать и чихать, а дома Дот устроила мне выволочку за наше путешествие. Странный мальчуган — то его заботила дохлая рыба, то теперь вот жулик-мясник…
Очнувшись, я понял, что сижу в кровати, а за окном сияет солнце. Радио работало на полную громкость — начались трехчасовые новости. Тут я вспомнил о деньках ушедшей юности, когда я мог давить подушку часов двенадцать без просыпу.
Во рту у меня пересохло, желудок ныл. Я себя чувствовал не отдохнувшим, а пришибленным. День был жаркий и душный. Холодный душ немного меня взбодрил. Я побрился, дважды почистил зубы — на них точно запеклась какая-то корка — нашел чистую рубашку. Потом сжевал целый пакетик резинки.
Дьюи уже восседал за стойкой: красные опухшие глаза, вздувшиеся голубые прожилки на большом носу.
— Как самочувствие, Марти? — поинтересовался он.
— Голоден, как церковная крыса. Чего это ты так рано?
— Лоусон попросил на пару часов пораньше его сменить. Идет в картинную галерею. А тут еще эта чертова жара. Да одна горничная не пришла — позвонила, говорит, заболела.
— Это которая? Лили?
Он кивнул.
— Дьюи, какой номер вчера в лотерею выиграл?
— Так, сейчас посмотрим… Кажется, в начале была шестерка… Я играю только на однозначные… А ну да, вспомнил, выиграл 605! А ты поставил что-нибудь?
— Похоже, да. — Я пошел к себе в кабинет и нашел домашний адрес Лили.
Когда я вернулся, Дьюи мне сказал:
— Знаешь, Марти, мы с тобой ладим потому, что мы никогда не суем нос в чужие дела, так что если я что-нибудь не то начну говорить, ты мне сразу скажи! Я тебе должен заметить, ты себя странно ведешь.
— Что значит странно?
— Ты мне зубы не заговаривай. Марти. Мистер Кинг кипит просто, хотел с тобой поговорить — так он себе всю ладонь отшиб, когда стучал тебе в дверь.
— Передай мистеру Кингу, у меня, возможно, скоро появится высокая цель в жизни — раскроить его лисью харю!
Водянистые глазки Дьюи заморгали.
— Нашел другую работу?
— Нет.
— Я тебе скажу, Марти, у нас в отеле дела идут очень неплохо, я бы не советовал тебе терять такое место. Они ведь тут же наймут другого. Счастье твое, что вчера все закончилось хорошо. Да, и еще, тебе звонил доктор Дюпре — три раза за последний час. Должен сказать, он на тебя сердит.
— Слушай, пока у меня такой замечательный кореш, как ты, Дьюи, о чем мне еще беспокоиться! — бросил я, выходя на улицу.
В кафе на углу я съел два сэндвича с пастрами и выпил апельсинового сока. Мой желудок наконец-то успокоился, и я повеселел. Какой же я был осел, что не подумал раньше о снотворных таблетках. Надо было просто снять комнату в отеле на окраине, где меня никто не знает. Повешу на дверь табличку «Просьба не беспокоить». Проваляюсь там пятнадцать часов кряду — и цель достигнута.
Я себя чувствовал так хорошо, что даже посмеялся над скабрезным анекдотом официантки — она мне его рассказывала каждый день на протяжении уже многих недель — и чуть не довел ее до сердечного приступа, дав целых полдоллара на чай.
У меня было без малого три тысячи в банковском депозитарии и еще примерно тысчонка на счету. Надо было кому-то оставить эти деньги. Завещать их Лоуренсу было бессмысленно: парню не суждено было научится правильному отношению к «зеленым». С Фло случилась бы истерика от любой оставленной ей суммы. Вот кому нужны были бабки, так это Барбаре, но в любом случае они пошли бы Гарольду-сутенеру на покупку нового автомобиля. И все же стоило составить какое-никакое завещание, чтобы мои сбережения не прикарманили какие-нибудь мерзкие кузины из Атлантик-Сити, если они еще живы. В последний раз я видел их, когда мне исполнился двадцать один год, они мне тогда подарили какую-то говенную булавку для галстука.
Я долго бродил по улицам, пока не нашел машинописное бюро с прыщавой девицей-машинисткой. Я продиктовал краткое завещание, согласно которому Лоуренс получал все мои деньги с условием, что он купит Дьюи баррель дешевого вина. Я спросил у девицы, не является ли она по совместительству и нотариусом, но она мне сказала, что завещания не обязательно заверять у нотариуса — достаточно иметь двух свидетелей.
— Хотите быть свидетельницей? — спросил я у нее.
— А чего же, — согласилась она и позвала какого-то хмыря из соседней комнаты. Он тоже расписался как свидетель, перепачкав бумагу своими грязными пальцами. Девица заставила его даже написать домашний адрес. Все эта процедура стоила мне один доллар. Я отнес завещание в «Гровер» и спрятал его в запечатанном конверте у себя в столе. Напротив «Гровера» есть старая-престарая аптечно-гастрономическая лавка, владелец которой имеет регулярный доход исключительно благодаря соседству с нашим отелем. Я туда и отправился.
— Марти, только не говори, что тебе опять нужно пополнить свои стратегические запасы, — сказал мне Сэм.
— Мне нужен небольшой флакончик духов. Не дороже трех долларов. И красиво заверни.
— Какого рода?
— А я-то откуда знаю? Что-нибудь с сильным запахом.
Сэм продемонстрировал мне флакон — здоровенный кусок стекла, внутри которого перекатывались четыре или пять капель какой-то желтоватой жидкости, похожей на мочу.
— Вот классный товар — из Парижа, без обмана.
— Замечательно. Кстати, Сэм, в последнее время посетители замучили меня просьбами о снотворных порошках. Дай-ка мне упаковочку хороших таблеток.
Сэм полез под прилавок и извлек оттуда крохотную коробочку.
— Вот новинка аптечного бизнеса. От них засыпаешь как сурок, но тут никаких наркотических добавок — гарантия того, что не будет непредвиденных эффектов.
— Нет, дай-ка мне старое испытанное средство — посильнее.
— Марти, старина, ты не понимаешь: эти-то безопасные. Можешь проглотить хоть всю коробку, а сердце не остановится и легкие не откажут.
— Сэм, дай мне простые колеса.
У Сэма были тяжелые морщинистые веки, и когда он приходил в ажитацию, веки становились такими набрякшими, что лицо приобретало выражение рассвирепевшей черепахи.
— Марти, — сказал превратившийся в черепаху Сэм, — для этого тебе необходим рецепт.
— Перестань дурака валять, Сэм, ты же меня знаешь. Когда меня просят дать таблетку, да еще и готовы заплатить, я должен делать, что мне говорят. Не волнуйся, я никому больше двух не дам. Ты что же думаешь, я себе неприятностей хочу?
— Но сейчас с этим очень строго. Я же могу потерять лицензию, а то и магазин или и того хуже.
— А ты положи их в обычную коробку. Я скажу, нашел в номере после отъезда очередного постояльца.
— Марти, ты же не знаешь, как сейчас у нас стало строго со снотворными и успокоительными. Я не могу рисковать. — Его пухлое лицо просто пылало, а глаза превратились в узкие щелочки.
— Ну что ж, если ты хочешь, чтобы я начал ходить отовариваться в другой магазин…
— Марти, ну сам подумай!
— Я прошу тебя о простом одолжении, а ты разводишь целую трагедию… Что с тобой, Сэм, дружище? Ты решил, что я совсем рехнулся и могу дать постояльцу больше двух таблеток?
По черепашьему лицу Сэма пробежала тень раздумья, и он прошептал:
— Ладно, но запомни: если что случится, я покажу под присягой, что ты купил их не у меня.
Сэм отправился за перегородку из дымчатого стекла и через несколько минут вернулся с простой аптечной коробочкой, которую он мне неловко сунул в ладонь при прощальном рукопожатии, хотя мы в магазине были одни.
— За это денег я не возьму. Оплати только духи. Я тебе их продам по оптовой цене — доллар семьдесят три.
— Сколько там таблеток?
— Дюжина. Уж как-нибудь постараюсь учесть их в месячной отчетности.
— Да, чтобы уж гарантировать себя от случайностей — сколько штук составляют смертельную дозу?
— Марти, что ты такое несешь!
— Сэм, дружище, я же должен знать.
— Никогда не давай больше двух в течение двенадцати часов. Ну, в крайнем случае — три, если клиент молодой, но ни в коем случае ни одной, если клиент пожилой и к тому же с больным сердцем.
— А если принять сразу пять или шесть — это может привести к смерти?
— Марти, типун тебе на язык! А вдруг нас кто-нибудь услышит? Если дашь кому-нибудь пять или шесть в один присест, пакуй вещички и рви когти из города!
— Понял. Спасибо. Не беспокойся, Сэм.
Я поехал на подземке в сторону Сотых улиц, попал в час пик, так что когда вышел на Девяносто шестой, я был весь в мыле. Я снял трехдолларовый номерок на Сотой в здоровенном, отеле, но все-таки не шибко шикарном, чтобы позволить себе роскошь иметь штатного детектива. Я зарегистрировался под своим именем, но написал, что приехал из Джерси-Сити, и заплатил вперед за два дня.
Комната моя оказалась получше самых приличных номеров в «Гровере». У меня разболелся желудок, и я сел на кровать переждать приступ, уставившись на светло-коричневые стены. Мне захотелось повидать Фло. Я спустился в вестибюль и стал искать ее номер в телефонной книге, но с тех пор, как я в последний раз видел ее, она могла сто раз выйти замуж.
Я пошел по Бродвею с мыслью наведаться к Лили-горничной и стребовать с нее мою долю выигрыша. Да только, подумал я, на кой черт мне теперь эти деньги? Хотя я всегда терпеть не мог, когда мне не возвращали долги. Райончик этот сильно изменился. Когда я работал на участке вблизи Сотой улицы, здесь жили сплошь негры да евреи. Теперь тут кишмя кишели пуэрториканцы.
Я брел себе, точно заблудившийся турист, а потом сел на такси и поехал на Пятьдесят вторую в ночной клуб. Было около семи, гардеробщик подметал зал, снимая стулья со столиков. Толстенький бармен мыл бокалы, подготавливая посуду для очередной рабочей ночи. Он бросил на меня подозрительный взгляд и нервно спросил:
— Чем могу? — У него была жирная харя и жирные губы. Когда он раскрывал рот, казалось, у него вот-вот свалится голова — так она тряслась.
— Мне нужен домашний адрес Фло Харрис, — грозно сказал я.
— Фло? Какая Фло?
— Перестань, Толстяк, мне мозги крутить! Фло — «Божественный Огонь», одна из ваших стриптизерш.
— Она появится около десяти и сам сможешь…
— Она мне нужна немедленно.
— Ты полицейский? — Он перешел на дрожащий шепот.
— А на кого я похож?
— На полицейского, — вздохнул он. — Если она впуталась в передрягу, мы отменим ее номер.
— С ней все в порядке. Но она мне нужна — сейчас же!
— Сейчас пойду посмотрю…
Он заковылял к двери, и через секунду какой-то шибздик, похожий на молоденького мистера Кинга, высунул свою востренькую мордочку из кабинета менеджера и воззрился на меня. Еще через несколько секунд вернулся бармен и сообщил мне, что она живет в отеле на Сорок шестой и ее нынешняя фамилия Йорк.
— Хорошо. Только смотри не звони ей и не предупреждай о моем приходе, а то я тебе яйца оторву.
— Ты напрасно так. Мы всегда оказываем полиции содействие. А как же иначе! Выпить хочешь?
— Нет. Но веточку мяты я пожую.
— Be… точку мяты?
— Да, моя мамочка в детстве наказывала мне: мята полезна для десен.
Он положил несколько веточек мяты на тарелку, я взял их и вышел на Бродвей.
Отель, где жила Фло, оказался типичным для района Таймс-сквер клоповником — куда хуже, чем мой «Гровер», потому что, похоже, ему пришлось больше повидать на своем веку.
Фло занимала номер 417. Постучав в дверь, я подумал, не придется ли мне выяснять отношения с мистером Йорком.
Фло открыла дверь, и я даже отступил на шаг, так она поразила меня своим великолепием. На ней было легкое цветастое платье, которое отчетливо демонстрировало все изгибы ее тела, но вместе с тем не выставляло ничего напоказ. Не считая нескольких морщинок вокруг глаз, она ничуть не постарела.
— Марти! — воскликнула она, широко открыв рот и обнажив зубы, которые тут же выдали ее истинный возраст.
— Привет, Фло! Можно к тебе?
Она пропустила меня. Комнатенка была довольно-таки обшарпанная и обклеена старенькими грязно-розовыми обоями: какие-то зеленые жучки в траве. В комнатенке помещалась дряхлая железная кровать, маленький комодик с флаконами и бутылочками, протертый стул, тумбочка. В углу на двух потрепанных чемоданах возвышалась куча одежды.
Фло встретила меня в туфлях на низком каблуке — мне такие всегда нравились, и ее длинные черные волосы были стянуты сзади в конский хвост. Она обвела рукой комнату.
— Не слишком роскошно, а, Марти?
Я улыбнулся, снял какие-то тряпки со стула и, бросив их на кровать, сел. Фло всегда была ужасной неряхой Я вдруг почувствовал себя дома. Она окинула меня подозрительным тяжелым взглядом и вдруг саркастически заметила:
— Ну, устраивайся поудобнее!
— А я устроился. Ты совсем не изменилась, даже в интонациях все те же колючки.
— Зачем ты пришел, Марти? — Она поискала глазами сигареты. Я полез в карман — пусто. Наконец она нашла пачку на комоде, закурила и протянула пачку мне. Я помотал головой. Фло выпустила мне в лицо струйку дыма.
— А ты же был заядлым курильщиком, Марти. В чем дело, поверил, что от курения может развиться рак легких?
— Вкус потерял. Когда это я боялся подхватить рак легких? — Я рассмеялся своей старой шуточке.
Она затянулась еще пару раз, потом спросила:
— Ну, так с чем пожаловал?
— Просто так. Зашел на тебя посмотреть. Увидел твою фотографию на афише клуба, узнал у них адрес. А когда это ты успела стать Йорк?
— Ушла от этой гниды два года назад. А я, помню, читала, что тебя вышибли из полиции, верно?
— Ага. Но они смилостивились, и меня уволили по состоянию здоровья — с формулировкой. «нервная возбудимость». А я тебя пару раз в кино видел.
Она села на кровать. Ее ноги все еще были такими же потрясающими, как когда-то, вот только кое-где сквозь кожу проступили крошеные синие жилки.
— Пришел поглазеть на мои ножки, Марти? — спросила она, задирая юбку.
— Да нет. Я мог просто зайти к тебе в клуб и посмотреть на них там.
Ее взгляд скользнул по моей одежде и обуви.
— Если ты пришел бабки клянчить, то не стоит терять время!
— Я же у тебя никогда не клянчил. К тому же я тебе сказал: я на пенсии. И еще у меня имеется грошовая работенка. Может, тебе самой бабки нужны?
— Это ты мне предлагаешь? Ну и дела. Ладно, Марти, не тяни резину, мне пора собираться в клуб. Что у тебя?
— Ничего. Просто захотелось повидать тебя, поболтать. Я недавно о нас много думал — как все здорово было в самом начале.
Она дымила сигареткой, как паровоз.
— Ты что мне пытаешься скормить?
— Слушай, что плохого в том, что у парня вдруг возникло желание повидаться с бывшей женой? Вот. — Я вытащил коробочку духов, купленных для Барбары. — Я принес тебе небольшой подарок.
Фло уставилась на коробочку так, словно эта коробочка должна была взорваться у нее в руках, потом медленно развернула обертку и воскликнула:
— О, да это же «Клиши»! Как мило с твоей стороны.
— Да ерунда. Десятка.
— Так я тебе и поверила — десятка! Но все равно чудесный подарок, — быстро проговорила Фло, и я подумал, что она сейчас или расплачется, или начнет дурака валять. Она крепко схватила флакон. — Марти, ты и правда очень хотел меня видеть?
— Ну конечно, а что тут такого? Разве мужики к тебе больше не клеятся?
— Да я не про это. Поверишь ли, Марти, я ведь тоже о тебе думала.
— Нет, не верю.
Она расхохоталась и затушила сигарету в пепельнице, потом подошла и села мне на колени.
— А ты все такой же мерзопакостный сукин сын — единственный мужчина в моей жизни, который никогда не пытался меня облапошить и принимал такой, какая я есть.
— Иногда ты была сокровищем, Фло, — сказал я и начал расстегивать крючки у нее на спине, но сразу же отказался от своей затеи. Приятно было просто держать Фло на коленях, чувствовать ее запах, слышать ее голос.
— Я ведь помню, у нас иногда так все было хорошо, а иногда… — Она прижалась губами к правой мочке моего уха. — Марти, мне так все надоело. Все эти грязные гостиницы, вонючие раздевалки в ночных клубах. Я устала карабкаться наверх. Я была такая дура, никогда не знала, что мне надо в жизни.
— Ты хочешь сказать, что теперь поумнела? Ты всегда все делала правильно, Фло, вот только нигде не могла удержаться.
— А ты-то сам, конечно, никогда не срезался, всегда был тупым и непробиваемым, все, как маленький ребенок, гордился силой своих кулачищ.
— Да, только подумай, я никогда не страдал от переизбытка амбиций!
Фло положила мне голову на плечо и сказала:
— А я страдала, Марти, еще как! — Она помолчала. — У меня еще есть время. Хочешь в койку?
— Может быть, попозже. Давай поговорим.
— Это давно ли ты стал таким говоруном?
— Последние несколько дней.
— У тебя все такие же хорошие руки — сильные, грубые. Вот смех — ты такой старый урод, а все еще меня заводишь! Нет, Марти, я не брешу, я правда о тебе думала.
— И что же именно?
— Я покончила с шоу-бизнесом. Мне теперь осталось только камнем на дно. Еще годик, и я уже не смогу выносить этих своих мерзких клиентов. У меня есть большой дом на Лонг-Айленде — далеко, почти у Монтока. Если его отремонтировать, там будет комнат тридцать. Сейчас там живет пара, они поддерживают порядок в доме, и сосут из меня последние деньги. Вот почему я вынуждена торчать в этом сраном отеле…
— А как тебе удалось купить дом в Монтоке? — я гладил ее волосы. Волосы у нее были гладкие, а шея и плечи крепкие, как у гимнастки.
— Один мой поклонник как-то наклюкался в субботу и подарил его мне. Не беспокойся, дом мой собственный, все по закону, у меня и дарственная есть. Я ждала целый год, когда появится кто-нибудь вроде тебя. Марти, мы вдвоем могли бы переехать туда и сделать из дома первоклассный отель.
— У меня в этих делах есть кое-какой опыт — я ведь гостиничный охранник.
Она захлопала в ладоши.
— Да это же судьба! Просто знамение небес, что мы должны быть вместе!
— А ты все еще увлекаешься ясновидением, гаданием по картам, астрологией и прочей хиромантией?
— Нет, серьезно, Марти, мы бы вдвоем смогли это потянуть и прекрасно зажили бы вдвоем. Теперь мне ничего больше не нужно — только жить достойно. Я видела, как это удается богачам, этот отель станет для нас долгожданной наградой. Мы наймем себе поваров — мужа и жену, они будут нам готовить, убирать в доме. Я уже все продумала — в наше заведение люди будут приезжать просто отдохнуть и расслабиться. Ни детей, ни алкашей. Отель будет дорогой, но не слишком. Там будет все, что сегодня многим надо: хорошая еда, тишина, прогулки по пляжу, рыбалка. И сами мы будем там жить как наши постояльцы. Мы не будем купаться в роскоши, но и спину гнуть тоже не будем. Ну как, согласен?
— Рассказываешь ты увлекательно. Я бы не отказался от возможности греться на солнышке и спать допоздна.
Фло заерзала у меня на коленях.
— Марти, единственное, что нам нужно, это закупить тысячи на две хорошей мебели. Я займусь обстановкой, а ты будешь делать всю тяжелую работу. Я тебя сделаю партнером — будешь получать треть.
— Нет, ничего не получится.
— Но ты же сам сказал, что тебе нравится! — повысила она голос. — Сколько же ты хочешь — половину? Ладно, черт с тобой, путь будет пятьдесят на пятьдесят. Я знакома со многими богатенькими бизнесменами и престарелыми жизнелюбами из театральной среды, которых мы можем завлечь туда для начала. А со временем у нас появится постоянная клиентура…
— Милая, я не могу.
— Черт тебя побери, Марти, я же не прошу у тебя денег. Дом свободен и все бумаги в порядке. Я могу получить за него под залог несколько тысяч. Да мы в любое время сумеем его продать тысяч за сорок!
— Ты не понимаешь, Фло. Я бы согласился даже без всякого партнерства, даже свои деньги мог бы вложить. Но мне это все уже поздно.
— Да что такое, Марти? Ты женат, у тебя куча детей?
— Нет. Ты была последней миссис Бонд. Тут другое…
— Что другое?
Я не ответил, и Фло одарила меня понимающей улыбкой, потом протянула руку и взяла флакончик духов. Она открыла флакон, подушилась за ушами, а потом чуть приспустила платье с плеч.
— Вместе с домом ты же получишь меня, Марти. И ты это знаешь. На этот раз до гробовой доски. Если хочешь, мы бы могли попробовать родить ребенка — мне еще не поздно.
Чертовы духи источали терпкий аромат ландыша — эти мерзкие цветы обычно приносят на похороны. Я приподнял Фло и пересадил ее со своих колен на кровать. На губах у нее все еще блуждала понимающая улыбка. От аромата ландышей у меня по коже мурашки забегали от ощущения, что меня повсюду преследовала старуха-смерть. Я нащупал в кармане коробочку со снотворными таблетками и направился к двери.
— Пока, Фло! Рад был с тобой повидаться.
— Марти! — Она бегом догнала меня и ухватила за пиджак. — Марти, что такое? Я что-то не то сказала?
— Ты все то сказала. Предложение отличное. И если бы мы с тобой открыли отель, то очень может быть, что зажили бы тихой счастливой жизнью, мирно состарились и все такое…
— Ну так что же?
— Я не смогу. — Отодрав ее руки от рукава, я открыл дверь. — Прощай, Фло.
Идя по коридору к лифту, я размышлял, зачем мне понадобилось разыгрывать душераздирающую сцену. На душе у меня кошки скребли. А ведь там и в самом деле могло быть здорово — рядом с Фло, далеко от этих дрянных отелей… Запах инсектицидов, гуляющие старички… Мы бы обзавелись шевроле-универсалом, на котором ездили бы на станцию встречать своих постояльцев, еще, может быть, я сидел бы за стойкой и мог бы в любое время отправляться на рыбалку. Словом, затея была первоклассная — для здорового мужика.
Я постоял перед отелем. Стало чуть прохладнее. Я пошел к Бродвею, глазея на веселые огоньки витрин и на приезжих провинциалов, которые толклись на тротуарах и таращили глаза на этот мишурный блеск и на крутых ребят в джинсах и кожаных бушлатах, у которых руки чесались затеять с кем-нибудь потасовку или учудить что-то еще в таком же духе.
Я съел пару хот-догов, выпил кокосовый напиток и двинулся в противоположную от центра сторону. Я тоже глазел по сторонам, точно приезжий, и чувствовал себя ужасно — мне было жалко себя и я знал, что наслаждаюсь видом Нью-Йорка последние минуты своей жизни. Я точно раздвоился — один все приговаривал: «Да ты гляди-гляди вокруг — полюбуйся на этот город в последний раз!» А другой бубнил: «Перестань! Тебе остается только пойти в номер, принять снотворное и — привет».
Я всматривался в лицо каждого пешехода в надежде встретить знакомого. Может, кого-то из сослуживцев по армии, может… И тут я вспомнил про Арта. По крайней мере, надо же позвонить человеку. Я дозвонился ему домой, и он устроил мне разнос.
— Да этот парень с тебя сдерет двойную плату за то, что ты пропустил прием. Что с тобой стряслось?
— Ничего.
— Я звонил тебе в отель.
— Спасибо за заботу, Арт, но я не пойду к твоему специалисту.
— Не пойдешь? Как это понимать?
— Я вступил в общество «Христианской науки» и не позволю какому-то мяснику ковыряться у меня в животе.
— Ты что, сосем сбрендил? Послушай, Марти, с этим делом шутить нельзя. Я настоятельно тебе рекомендую…
Я попытался засмеяться.
— А почему бы мне не подурачиться, Арт? Ты же сам сказал, что волноваться нечего. Подумаешь, опухоль! Слушай, малыш, ты за меня не беспокойся. Я нашел уже лекарство.
— Ты был у другого врача?
— Нет, ты же мой врач. Но я собираюсь принять старое испытанное лекарство. Спасибо за все, Арт. И ни о чем не беспокойся.
— Марти, перестань молоть чушь…
Я повесил трубку, купил газету и отправился на такси к Сотой улице. Странное это было ощущение — думать о том, что у меня в кармане сейчас шестьдесят с лишним долларов, а они мне совсем не нужны — их можно прямо сейчас в окно выбросить.
В газете ничего интересного я не нашел. О Забияке Андерсоне уже начали писать мемуары. Нашлась какая-то девка, которая объявила себя его женой и предъявила публике их сынишку. Еще там была помещена фотография тетки с простецкой физиономией. Фамилия ее была Поллард. Сидя за рулем «шевроле», она на полной скорости придавила своего мужа к стене. Ее лицо показалось мне знакомым, и я прочитал заметку до конца. Супруги повздорили, и муж побежал к ее мамаше — надо же: у парня были прекрасные отношения с тещей! Миссис Поллард как раз проезжала мимо в «шевроле» и увидела его выходящим из маминого дома. Он попытался отпрыгнуть в придорожные кусты, чтобы спрятаться, но миссис Поллард свернула прямо в эти кусты и помчалась за ним до конца аллеи, упиравшейся в глухую каменную стену гаража. По ее словам, она «не понимала, что со мной происходит. Но теперь у меня словно гора с плеч упала».
Лицо и впрямь было как будто знакомым, но я никак не мог вспомнить точно. Я стал искать сообщение о поимке мистера Мадда, грабителя-любителя, но репортеры уже потеряли к нему интерес.
Была статья о бывших звездах бейсбола, которые не попали в Зал спортивной славы. В редакционной колонке анонимный комментатор рассуждал о преступности. Далее следовал комментарий о нью-йоркских гангстерах, нашедших себе прибежище в Майами. У Бокьо было стопроцентное алиби. Во-первых, он божился, что две недели безвылазно сидел в гостиничном номере, а во-вторых, в течение этих двух недель полиция Майами круглые сутки держала у него под дверью двух вооруженных охранников.
Были задержаны и допрошены несколько мелких бандюг. Отдел по расследованию убийств сделал стандартное заявление о том, что «расследование может сдвинуться с мертвой точки… в любую минуту».
Я перевернул страницу назад и снова взглянул на фото миссис Поллард. Добрые глаза. Интересно, они были такими же добрыми в ту минуту, когда она гналась за беднягой-мужем на своем «шевроле»?
Такси остановилось у отеля, я дал таксисту десять центов на чай и тут же подумал, почему не отдал ему все свои деньги или, по крайней мере, доллар.
Придя в свой номер, я разделся до трусов, закурил и решил, что нет смысла оттягивать решающий момент. Выложив из коробочки две таблетки на стол, я высыпал остальные в стакан с водой. Перед тем, как поднести стакан к губам, я подумал, что снотворные таблетки, надо надеяться, не окажутся горькими.
Этого мне узнать не удалось.
Час с лишним я потел и трясся, пытаясь донести стакан до рта, но он точно превратился в обломок гранитной скалы — я был не в силах оторвать его от стола. Все произошло точно так же, как с попыткой застрелиться, когда мне не хватило решимости нажать на спусковой крючок. Руки, ноги и голова легко двигались, но не тогда, когда моя ладонь сжимала стакан со снотворными таблетками. Я дрожал, потел, даже плакал от стыда, но все впустую: тело мое точно онемело. Я так и не решился отнять у себя жизнь.
Это было просто непостижимо. Раньше-то я никогда не испытывал недостатка храбрости — даже на ринге, когда мне приходилось драться с настоящим профессионалом, с каким-нибудь мастером нокаутов, который танцевал вокруг меня десять раундов, дожидаясь возможности нанести только один точный удар, — даже тогда, прекрасно понимая, что мне не тягаться с моим противником и что напрасно я преисполнен этой глупой щенячьей удали, мне хватало выдержки не смалодушничать и не лечь на пол.
Я снова и снова пытался поднять стакан со стола, пока в конце концов не выронил его, в отчаянье попытавшись вцепиться в него зубами, только тут я наконец расслабился. Я сел и тупо уставился на мокрое пятно на ковре. Я вдруг воочию увидел свою безжизненно висящую руку и представил себе врача «скорой», который пытался вонзить мне в вену иглу капельницы…
Я смотрел на ковер так долго, что у меня даже в глазах зарябило. Потом перед моим взором вдруг выросла миссис Да Коста — она вопила: «Ах ты, бандюга с полицейским значком!» Я отчетливо увидел тонкую струйку крови, текущую у нее из носа.
Стоило мне закрыть глаза, как видение исчезло. Я закурил, но смог сделать только три затяжки. Потом в качестве эксперимента проглотил одну таблетку. Когда же я потянулся было за второй, последней, моя рука опять онемела. Это было настолько сверхъестественно, что я даже начал читать молитву.
От одной-единственной таблетки у меня замутилось в голове. Я прилег на кровать, но не заснул — или мне так только показалось.
Я глядел в разверзшуюся перед собой черную бездну и стал размышлять о прожитой жизни. Начиная со смерти мамы, когда она лежала в грубо обструганном гробу такая холодная и непохожая на себя — на веселую маму, к которой я привык. Потом я вспомнил, как переехал к тете Мэй и как убегал раз сто от этой глупой старой дуры, из ее огромного неуютного дома, от ее бесчисленных «правил», которые все сводились к запрету «Этого делать нельзя!». Она хотела как лучше, конечно, но выжившая из ума старая дева — воспитательница никудышная. Потом вспомнил, как три года жил в «приюте». Тот еще был приют. Физически я был крепче любого десятилетнего мальчишки и в этом «приюте» узнал две вещи. Много раз на дню мне сообщали, что я «выблядок» — это продолжалось до тех пор, пока я не отдубасил одного большого мальчика. Тогда я еще узнал, что умею больно бить.
Перед моим мысленным взором проносились эпизоды наших полупрофессиональных футбольных матчей на песчаном поле; тогда я, выступая полузащитником, умудрялся жить на десять — пятнадцать долларов в неделю, которые мне доставались в случае нашей победы. Потом в моей биографии были нелегальные боксерские поединки: наша команда «любителей» колесила в старом драндулете из Нью-Йорка в Олбани, в Утику, Баффало, Торонто и Монреаль, а оттуда в Бингемптон. Каждый вечер мы выступали на новом ринге под вымышленными именами и возвращались в Нью-Йорк с сотней или больше в кармане, уверенные, что нам принадлежит весь мир.
И вдруг на экране моей памяти появились девушки — сначала первая, с которой я лег в койку, дело происходило в Сиракузе, а я, к своему стыду, был старше, чем следовало бы для первого раза. За ней потянулись все прочие — с неразличимыми лицами и фигурами. Если бы не девки, я смог бы чего-то добиться на профессиональном ринге. По сложению и повадкам я сильно напоминал Тони Галенто. Но увы, я так и остался уличным драчуном — строгие правила бокса вечно сковывали мои природные повадки, заставляя переходить с бега на шаг.
И вот что самое поразительное: вдруг мне стало ясно, что я сижу на кровати в своем номере, словно разбуженный звонком будильника. Я чувствовал себя отдохнувшим и полным жизненной энергии. Я принял душ и почистил зубы. Когда я сдал ключ от номера сонному портье, настенные часы показывали только половину пятого утра. Он спросил:
— Съезжаете так рано? — и полез за моей регистрационной карточкой.
— Не боись, друг, я же уплатил за два дня вперед. Комната мне больше не нужна. Если хочешь, можешь использовать ее по собственному усмотрению.
Я дошел пешком до Девяносто шестой улицы и сел на подземку. Затхлая духота вагона убила все мое хорошее настроение. Напротив меня сидел какой-то малоприятный тип, похожий на наркаша. Я притворился спящим. Я читал, что такие вот бандюги частенько режут спящих пьянчужек — просто из интереса.
Я сидел и размышлял, сумею ли спастись от его ножа так же успешно, как я спасся от снотворных таблеток и собственного револьвера. Потом я вдруг перепугался, что моя смерть окажется долгой и болезненной и я откину копыта где-нибудь на больничной койке.
Мы были в вагоне одни, но мой головорез не шевелился. Когда поезд остановился на моей станции, я встал и потопал к «Гроверу». Я ощущал себя как нашкодивший ребенок. Было уже начало шестого.
Увидев меня, Дьюи прошептал:
— Где ты пропадал? — Вид у него был невыспавшийся, и красные круги вокруг глаз были темнее обычного.
— По городу шатался, вспоминал молодость.
— Черт, да тебя все ищут — с ног сбились. Док Дюпре названивал всю ночь. Потом из полиции звонили — лейтенант Аш. И она тебя ждала всю ночь.
Я перевел взгляд туда, куда указывал его палец, и увидел сидящую в кресле у стены Дот. Она не спала, ее уставшие глаза были широко раскрыты. Она ничуть не изменилась. Такая же маленькая и пухленькая. И надеты на ней, как всегда, были какие-то лохмотья, которые она была вынуждена носить, потому что ходить нагишом в нашей стране нельзя. Дот отличалась удивительным равнодушием к стильной, не говоря уж просто об элегантной одежде.
Подойдя к ней поближе, я увидел, что глаза у нее опухли от слез. Утонувшая в большом кресле, она казалась еще меньше ростом. Я пододвинул стул и сел.
— Что случилось, Дот?
— Лоуренса избили. Очень сильно. Он может умереть.
— Что? Малыша? Когда?
— Сегодня… Вчера поздно вечером. — Голос у нее звучал безжизненно. Она, казалось, была в шоке. — Он вызвался пойти в патрулирование и по дороге в отделение полиции на него напали и избили.
— Где он сейчас?
— В отделении скорой помощи в «Сент-Висенте». Марти, помоги нам.
— Разумеется. Что ему нужно? Кровь?
Но согласятся ли врачи взять мою кровь, если я скажу им о раке?
— Нет, о нем позаботятся. Я не о врачебной помощи. — Она схватила мою руку, сильно впившись в нее ногтями, и заговорила торопливо и возбужденно: — Марти, его отца на улице убили. Смерти Лоуренса я просто не перенесу.
— Я представляю, что ты сейчас чувствуешь. Я уверен, что полиция…
— Нет, Марти. Я прошу тебя — сам займись этим!
Я похлопал ее по руке.
— Что мне надо сделать?
— Марти, я не знаю, может быть, я схожу с ума. Я понимаю: месть — это глупо и неправильно, но с тех пор, как это случилось, я ни о чем другом думать не могу — я хочу, чтобы ты отомстил тому, кто это сделал! Марти, временами ты бывал добрым и хорошим, а временами злым и жестоким, как волк-одиночка. Я прошу… я хочу, чтобы жестокая, худшая половина твой души пробудилась — найди того, кто это сделал, чтобы он больше не смог причинить зла другому такому же мальчику.
— Хорошо. Как малыш?
— Состояние все еще критическое, но врачи говорят, шанс есть. Он все тебя зовет. — Ее ногти снова вонзились в мою ладонь. — Марти, сделай это для меня и для Лоуренса.
— Ладно. Я же сказал, что сделаю.
Дот выронила мою руку и встала.
— Спасибо, Марти, — сказала она просто и направилась к двери.
Я побежал за ней.
— Ты куда сейчас?
— Домой. Я очень устала.
— Я поймаю тебе такси.
— Не надо. Марти, используй свою силу, свою жестокость, свою храбрость на благое дело — найди того, кто это сделал. — Голос у нее был мертвый.
— Хорошо, хорошо, но давай я все-таки поймаю тебе такси.
Мы остановили такси на Уинтер-стрит, она назвала шоферу адрес — где-то ближе к окраине, я дал ему пятерку и попросил побыстрее доставить домой.
Когда такси отъехало, я ощутил во рту невыносимо горький вкус. Не хватало мне своих забот, так теперь еще и это.
Я сплюнул горечь на тротуар и пошел к больнице «Сент-Винсент».
