Глава 1
Мало того, что я паршиво себя чувствовал, так еще был один из тех душных летних вечеров в Нью-Йорке, когда кажется, что с каждым вдохом-выдохом ты таешь, как снежная баба под весенним солнцем. Я лежал в кровати в своем номере на первом этаже — мое окно выходило на стену соседнего дома — и обливался потом.
Это нью-йоркское лето было не слишком знойным — до последних нескольких дней. Уткнувшись взглядом в облупившийся потолок, я мечтал о том, чтобы администрация заведения «Гровера» (дом 52 по Гровер-стрит) установила бы в номерах кондиционеры. И еще немножко мечтал о том, чтобы стать частным охранником в отеле классом повыше. Хотя нет, вру, об этом я не мечтал — в «Гровере» у меня было довольно сносное положение. С моей полицейской пенсией, а также карманными деньгами, которые администрация отеля почему-то упорно называла жалованьем, да плюс еще левые заработки, я умудрялся заколачивать в нашем клоповнике больше двухсот долларов в неделю — и все это, разумеется, без ведома налоговой инспекции.
Я заворочался, пытаясь найти уголок простыни попрохладнее, шумно рыгнул и, включив ночник, сунул в рот мятную таблетку. На мне были надеты одни трусы, но они уже были насквозь влажные, и я уже собрался надеть новые, как в дверь постучали.
На мое приглашение войти дверь распахнулась и на пороге показалась Барбара, обмахиваясь сложенной утренней газетой. Она никогда не разгуливала по коридорам в кимоно или в одной комбинации. Барбара всегда показывалась на глаза посторонним в платье, чулках и в туфлях, ни в коем случае не шлепанцах. За это, в частности, я и позволял ёй работать в отеле постоянно. Ее простенькое лицо было симпатичным — лет десять назад. А теперь на нем застыло то вымученное выражение, которое женщина приобретает от пережитого горя и пролитых слез. Но ножки у нее до сих пор были загляденье — прямые и длинные.
Она закрыла дверь и прислонилась к косяку.
— Боже, ну и туша!
— Видела бы ты меня в молодые годы — тогда я с виду тоже был как бочка. Который час?
— Начало двенадцатого. Я отваливаю, Марти. Клиентов нет. Надо быть сексуальным маньяком, чтобы в такую жару хотеть…
— Ладно, лети, моя птичка.
Она устало улыбнулась.
— Меня хоть выжимай. На рабочих местах только я и Дора. Джин так и не пришла. Деньги я оставила у Дьюи.
Вот еще что мне нравится в Барбаре: она честная девочка. Мне перепадала половина с каждых трех «зеленых», которые зарабатывали девочки. Из этой суммы двадцать пять центов шло Дьюи, ночному портье, а он уж сам договаривался с Лоусоном — балагуром, сменявшим его у стойки утром. Кенни, носильщик, получал пятнадцать центов в придачу к своим чаевым. Из своей доли я отстегивал местным полицейским. Корпорация на Гровер-стрит, 52, получала свою долю законным путем: за номер наши клиенты платили два пятьдесят. Тариф был не Бог весть какой, но и не совсем уж бросовый. Если дела в конце недели складывались удачно, у нас в отеле работали сразу десять девочек.
Я надел чистые трусы, а Барбара спросила:
— Что, уже на боковую в такую рань?
— Меня желудок довел. Пучит, да и общее состояние преотвратное.
— В такую жару нельзя есть что попало, Марти.
Попей теплого молока с вареным рисом — желудок успокоится. И перестань пить!
— Милая, да я курить даже не могу, какое уж тут спиртное!.
Зазвонил телефон. Судя по характерному зудению, внутренний вызов.
— Мой Гарольд уж и минуты потерпеть не может! — вздохнула Барбара. — Мне сейчас не до разборок.
— Скажи своему Гарольду, что, если он тебя хоть пальцем тронет, я ему башку проломлю, этому жирному кобелю!
Но это я соврал. Я бы не отказался отмутузить Гарольда, потому как всегда терпеть не мог сутенеров, но администрация «Гровера» от этого не пришла бы в восторг.
Из всей «администрации» я только и был знаком с мистером Кингом — стариком бухгалтером, который каждый божий день заявлялся в наше заведение и все вынюхивал, вынюхивал… Он был одновременно аудитором и менеджером отеля. А вообще-то «Гровер» принадлежал одной из крупнейших в Нью-Йорке и весьма респектабельной фирме недвижимости. Что соответствовало логике жизни: «респектабельные» люди всегда являются владельцами публичных домов.
Телефон опять зазвонил. Я снял трубку, а Барбара показала мне нос и со словами «До завтра, дорогой» выпорхнула из комнаты.
— До встречи, птичка! — крикнул я ей вслед и недовольно брякнул в микрофон: — В чем дело, Дьюи?
— Парочка шоферюг в семьсот третьем распивают и шумят.
— Ладно! — Я бросил трубку и начал натягивать штаны. Нет, это как по-писаному. Только я собираюсь поспать, как тут же какой-нибудь хмырь начинает обхаживать бутылку. Впрочем, «Гровер» еще более-менее приличное место. Мне рассказывали, что в самом начале столетия, когда этот район был сплошь застроен частными домами, «Гровер» был первоклассным отелем с видом на Гудзон. В ту пору здесь любили околачиваться художники и прочая артистическая шушера. Когда начался строительный бум в Центральном Манхэттене, в «Гровер» — по причине его близкого местоположения к строительным площадкам — в основном, заселялись водители грузовиков и всякие непотребные постояльцы вроде «работников социальной сферы», да еще случайные люди, которые забредали сюда по причине незнания отелей получше — может, случайно замечали нашу вывеску с шоссе…
Наклонившись, чтобы завязать шнурки, я опять рыгнул. Нет, мне определенно надо было показаться врачу. Зазвонил телефон. Схватив трубку, я свирепо гавкнул Дьюи:
— Да иду, иду!
— Марти! — услышал я в ответ спокойный голос Дьюи. — Тут в вестибюле полицейский. Он тебя спрашивает.
— Который из них? — спросил я недовольно. Все эти алчные пройдохи прекрасно знали, что я плачу наличными без лишних разговоров.
— Новенький. С виду из тех, что в магазинах дежурят. Молоденький такой — я его раньше здесь не видел. Тебя спрашивает.
— Он полицейский или охранник в форме?
— Ну, — замялся Дьюи, — вроде как полицейский, а вроде как и нет. Пожалуй, из гражданской обороны.
— Ладно, скажи ему — пусть подождет. Я с ним встречусь в офисе и потолкую о жизни.
— Понял.
Я положил трубку и выругался. Дело плохо, если лже-полицейскому достало духу и наглости заваливаться и начинать тянуть из меня мзду. Да стоит этому гаду только протянуть мне свою грязную лапу, как я ему ее оторву вместе с плечом…
У нас был маленький служебный лифт на черном ходе, которым днем пользовались горничные. На нем-то я и отправился на седьмой этаж. Из 703-го неслась разудалая песня. Когда я проходил мимо 715-го, наш постоянный жилец мистер Росс, вздорный лысый старик бухгалтер, уже стоял у раскрытой двери.
— Знаете, мистер Бонд, — проскрипел он, — в такой душный вечер да в будний день — это просто неслыханно!
— Я их сейчас утихомирю, мистер Росс. Идите спать!
— Спать? В такую жару?
— Администрация отеля не несет ответственности за погодные условия, — сострил я, но мистер Росс не оценил моей шутки. Разумеется, я бы мог кое-что поведать ему из того, что мне о нем рассказывала Барбара, и довести его до истерики, но я продолжал маршировать по коридору.
Трижды я стучал в дверь 703-го номера, но эти двое выводили очень сложную мелодию баллады в стиле кантри и вряд ли слышали мой стук. Пели они ужасно. На мне был пиджак и галстук, а рубашка уже вся пропотела. Отперев замок универсальным ключом, я вошел в номер и быстро захлопнул за собой дверь.
Этих шоферюг я раньше у нас не видел. Им обоим было лет по двадцать семь — высокие здоровенные лбы. Они валялись на койках в комбинезонах и башмаках, облапив каждый по пинтовой бутылке виски. На полу валялась пустая. Увидев меня, они тут же вскочили. Скроены ребята были отменно — этакие две горы мускулов. Тот, что поменьше, спросил:
— А стучать надо?
— Я стучал, но вы так выли, что не слышали.
— Я не буду спрашивать, кто ты, — встрял тот, что побольше. — На твоей толстой роже печатными буквами написано: местный охранник.
— Это точно. Слушайте, парни, сейчас жарко А мне не нужны лишние неприятности. Может, ляжете поспать?
— Хочешь глоточек? — спросил тот, что поменьше, протянув мне бутылку.
— Слишком жарко. Я ребята хочу одного — чтобы вы прекратили гульбу и поспали. — Тут я заметил, как верзила мигнул своему приятелю, и во рту у меня сразу появился горьковато-маслянистый привкус. Я рассвирепел. Значит, этим ребятам в такой душный вечер захотелось немного повеселиться и поразмяться.
Я бросил в рот мятную таблетку и стал быстро ее жевать.
Верзила сказал:
— А нам попеть хочется. Нам хорошо. Обратно не порожняком поедем, понял? Груз прихватили! — он щелкнул пальцами.
— Если хотите попеть, отправляйтесь к докам и пойте там сколько душе угодно. — Я мотнул головой в сторону их кроватей. — И вы не в хлеву у бабушки на ферме. Когда ложитесь, снимайте обувку!
Тот, что поменьше, подошел ко мне вплотную и взмахнул бутылкой:
— Слышь, дядя, выпей со мной!
Мне захотелось их обоих урыть, хотя они вроде бы не выглядели большими забияками. Я предпринял последнюю попытку.
— Сегодня жарко. Очень жарко. Какой смысл нам с вами потеть лишний раз? Снимайте башмаки, кончайте горланить, и дело с концом. А завтра я с вами выпью.
— Да ты, лысан, малость староват и толстоват, чтобы крутого из себя корчить, — грозно заметил верзила.
— А вы, пьянь перекатная, мне уже порядком надоели, — сказал я и дал тому, что поменьше, крюка под дых. Он упал на кровать, съехал на пол и стал ловить губами воздух. Верзила что-то не торопился. Поэтому я схватил его за руку, в которой он сжимал бутылку, дернул к себе и врезал ему носком ботинка по колену. Он так и сел, ухватившись за коленную чашечку. Ржаной виски расплескался по постели.
— Жарко, ребята, давайте на этом прекратим разминку.
— Ах ты, жирная свинья! — заревел верзила. — Да я тебя щас убью!
Я поднял его за волосы, вломил ему справа под ребра и уронил на пол. Он сел, держась руками за живот.
Вот так-то: до сей поры их, видно, никто еще так не дубасил, и они не на шутку струхнули.
— Если у кого-то из вас, ребята, вдруг возникнет желание достать из-за пазухи перо, лучше не надо. Если нарываетесь, я могу вас отмочалить по-настоящему. Я ведь вежливо попросил, но вы туповаты, видать, простых слов не понимаете, все делаете только из-под палки. — Я оглядел комнату: в ней царил ужасный беспорядок. Если ребята свои грузовики в обратный путь не пустыми погонят, значит, они при деньгах. — Смотрите, во что вы номер превратили! Если горничная пожалуется, будет большой шум. Не исключено, что администрация потянет вас в суд. Так что лучше вам оставить хорошие чаевые.
Тот, что поменьше, безропотно полез в карман.
— Чтобы прибрать здесь, ей, думаю, двадцатки как раз хватит, — сказал я жестко.
Он протянул мне пригоршню мятых банкнот. Вот так всегда — драчливого нахала ставишь на место ударом башмака по яйцам. Я протянул руку и очень аккуратно выудил две десятки. Открыв дверь, я сказал им на прощанье:
— А теперь марш в постель, а не то папа вернется с ремнем!
— Мы в этот сраный отель больше ни ногой, учти! — прошипел верзила.
— А если вдруг заявитесь, я вас лично вышвырну вон! Вам самое место в вонючем хлеву, а не в приличном отеле! — заорал я, хлопнул дверью, запер ее и несколько минут постоял, прислушиваясь. С этими лопухами все получилось чисто — вздумай они завтра права качать, ничего бы не смогли доказать. Когда я вошел в номер, они были в дымину пьяные и полезли драться.
Я вспотел, как мышь. Вернувшись к себе, я сразу пошел помыться и слава Богу, что оказался в туалете, потому что у меня вдруг прихватило живот. Сделав дело, я сунул в рот мятную таблетку и позвонил Дьюи.
— В номере 703 полный порядок. А теперь отправь-ка этого умника-полицейского ко мне в кабинет.
Придя к себе в кабинет, я достал бумажник и положил его на стол в раскрытом виде — так, чтобы было видно мое удостоверение Ассоциации полицейских-добровольцев. Пускай этот прощелыга знает, с кем имеет дело!
Это был молоденький полицейский, худющий, с тонкой как у цыпленка, шеей. Лицо его показалось мне знакомым. На вид он мало чем отличался от вполне настоящего полицейского, вот только на плече красовалась заплата, да и значок был меньше стандартного и фуражка какая-то куцая. На ремне висел патронташ, но кобуры не было. Только дубинка болталась, и что-то оттопыривало задний карман брюк — наверное, тоже дубинка, только совсем маленькая.
Он стоял в дверях с глупой ухмылкой на роже, потом раскинул руки в стороны, точно хотел продемонстрировать форму, и спросил:
— Ну что, нравится, Марти?
Я не сразу его узнал. Черт, когда я в последний раз видел мальчонку, еще война не кончилась, и в ту пору ему было лет двенадцать. Улыбка на его лице увяла, и он спросил:
— Марти, ты что, не помнишь меня?
Мольба в его голосе сразу промыла мне глаза. Я вскочил и потряс ему руку.
— Лоуренс, малыш! С чего это ты вдруг решил, будто я тебя не помню? Я просто глазам своим не поверил сначала. Проходи, садись. Где это ты раздобыл значок?
Он всегда был слабым, болезненным мальчиком, а теперь выглядел окрепшим, подтянутым — как боксер в весе пера. На воротнике блестели золотые буквы В и П — вспомогательная полиция.
Он, довольный, уселся напротив меня.
— Ну, я еще не совсем полицейский. Я в отряде гражданской обороны и нас берут на патрулирование по нескольку часов в неделю — для нас это своего рода практика на случай какого-нибудь чрезвычайного происшествия, ну там, скажем, в случае бомбардировки или еще чего. Но осенью я уже буду сдавать норму по физподготовке для полицейских. Я для этого много тренировался — каждый день ходил в спортзал колледжа.
Малыш всю жизнь, сколько я его помню, мечтал накачать себе стальные бицепсы и стать полицейским.
— А как мама?
— У нее все хорошо. Ты слышал, она снова вышла замуж?
— Да-да, слышал, конечно. Сразу после войны, за какого-то чайника, который работал с ней на авиационном заводе. Надеюсь, она с ним счастлива. Дот со мной жилось не сладко.
— Мама тебя никогда не понимала, — сказал Лоуренс. Голос у него был глубокий и красивый, и, присмотревшись к его глазам, можно было сразу понять, что он уже давно не мальчишка, а мужчина. — Марти, извини, что я к тебе зашел так поздно, но я просто приписан к этому участку и… я подумал, ты еще не спишь.
— Я никогда не ложусь раньше трех-четырех утра. В последнее время я ел какую-то дрянь и у меня что-то нелады с пищеварением. Желудок болит, заснуть не могу… Так, говоришь, ты учишься в колледже?
Он кивнул.
— В юридическом. Я хотел пойти работать, а учиться на вечернем, да мама — так здорово! — настояла, чтобы я пошел на дневное.
— А что это ты нацепил самодельный полицейский значок?
Он зарделся.
— Ну, это я подумал, что с ним мне легче будет почувствовать себя полицейским, а когда сдам экзамены — стану настоящим…
— Ты же на стряпчего учишься — зачем тебе становиться полицейским?
Он весело улыбнулся, точно я удачно сострил.
— С фамилией Бонд кем бы я еще мог стать? Ребята в отделении, кадровые полицейские, спрашивали, не твой ли я родственник.
— На этом участке меня еще помнят?
— Тебя все помнят.
— А вы… гражданская оборона… находитесь в подчинении у капитана этого участка?
— Нет у нас своя организация. До этого я был приписан к отделению полиции в Бронксе. Но я работаю вместе с кадровыми полицейскими.
— Они тебя не обижают — из-за меня?
Он расстегнул верхнюю пуговицу, сдвинул фуражку на затылок и как ни в чем не бывало ответил:
— Кто может обидеть сына Марти Бонда, самого лучшего полицейского Нью-Йорка? — Твердо и уверенно сказал. Этот паренек, пожалуй, был покрепче, чем казался со стороны. Или просто чокнутым.
— Меня так до сих пор называют?
— Ну, кое-кто вспоминает и о… деле Грэхема, как ты осрамил всю полицию… Но я их пресекаю — напоминаю, что ты самый знаменитый полицейский за всю историю нью-йоркских правоохранительных органов.
— Грэхем? Вот гад вонючий…
— Как дела в отеле?
— Скука смертная. Ты и думать забудь о полиции, Лоуренс. Дрянная работа, тебя ж все будут ненавидеть.
— Я бы так не сказал. Закон для меня не пустой звук, и я собираюсь стоять на страже закона, — он понизил голос. — В конце концов, я же не только ношу твою фамилию, мой родной отец погиб на посту. Так что мне в полиции самое место. Вот мне бы только нарастить еще побольше мускулов — и из меня выйдет хороший полицейский.
Я уже собрался сказать, что на свете нет такой породы, как «хороший полицейский», и быть не может, но в такую жару мне было лень затевать спор. Поэтому я просто сказал:
— Говорят, в полиции служат немало студентов?
Он снова усмехнулся, а я подумал, что если бы не его цыплячья шея, вид у него был вполне бравый.
— Да сегодня только ленивый не идет в колледж по льготе для дембелей. Ты не знал, что я два года оттрубил в армии?
— И за океаном служил?
— Бог избавил от такого счастья. Всю дорогу сидел в Форте-Дикс. — Он оглядел мой кабинет: в ночное время тут, казалось, царил еще больший беспорядок, чем днем. — Слушай, Марти, а эта твоя работа в отеле, наверное, непыльная?
— Вышибаю алкаша раз в неделю, ловлю постояльцев с крадеными полотенцами. Такая вот работенка.
— А не пытался открыть свое агентство?
— Это только в кино бывает. — Наступило тягостное молчание, которое я прервал, выдвинув ящик письменного стола. — Хочешь выпить?
— Нет, спасибо. Марти, а ты все еще женат на той танцовщице?
— Да никакая она не танцовщица. Нет, мы расстались через год. А ты женат?
— Еще нет. Но вот поступлю в полицию и женюсь. — Он внимательно поглядел мне в глаза. — Какой-то у тебя вид… одинокий… папа.
— Давненько ты меня так называл. — Этот глупыш вечно называл меня то папой, то папкой.
— Я любил тебя называть папой. Я этим гордился.
— Неужели? Так ты считаешь, что мне одиноко? Я работаю, сплю, вот так дни и бегут. И если бы не эти помои, которыми я питался всю неделю и сорвал себе желудок, все у меня, можно сказать, прекрасно. А ты, надо думать, в отделении встречаешь лейтенанта Аша?
— Конечно. Смешно, я ведь не узнал его, когда встретил, а он меня сам остановил и спросил, не Лоуренс ли я Бонд — он все про меня знал. Он классный дядька, очень хороший работник. Вы долго были напарниками?
— Никогда не считал — лет пятнадцать, наверно.
Мы были хорошей командой. Он часто говаривал, что я кулак, а он мозг. М-да, Билл Аш свое дело знает… Надо думать.
Снова воцарилась тишина, и чем больше я разглядывал Лоуренса, тем больше он мне напоминал его отца, вот только старина Лоуренс был потолще. Я никогда не был с ним близко знаком — он, кажется, ввязался в разборку, и когда ему к спине приставили пушку, полез за своим кольтом. Я как раз в тот вечер был на дежурстве, и когда ребята в отделении решили скинуться для вдовы, мне поручили отнести ей деньги… Я часто думал о Дот. Наш с ней брак длился четыре года. Она мне нравилась: хорошая жена, умелая, домовитая. А Лоуренс всегда был долговязым тихоней и считал меня пупом земли.
Я, наверное, долго витал в своих воспоминаниях, потому что он вдруг спросил:
— Слушай, Марти, я уже давно хотел с тобой встретиться. Но только поговорив с лейтенантом Ашем, узнал, где тебя искать. И еще я пришел к тебе за советом. Пару часов назад у меня на дежурстве случилось… м-м… довольное странное происшествие, но никто в отделении почему-то и не заинтересовался.
— Да уж знаю, как оно бывает, — заметил я с улыбкой. — Первое же замеченное тобой правонарушение кажется тебе преступлением века… Погоди-ка, а вы, добровольцы, разве имеете право производить арест?
— Да, если мы на дежурстве. Строго говоря, мы, когда ходим в форме, обязаны следить за общественным порядком. Верно, это мое первое дело… или, можно сказать, неприятность. Но какая разница, — добавил Лоуренс серьезно.
Я просто не смог удержаться от улыбки. Ему было года двадцать два, а он все еще вел себя как ребенок с картонным револьвером.
— Ну и кого же ты арестовал?
— Да никого я не арестовал. Понимаешь, мы патрулируем вдвоем, и я шел по Бэррон-стрит со своим напарником… Он постарше меня, Джон Брит. По правде сказать, он зашел в один бар, спросить, не нальют ли ему стаканчик на халяву. Я этой ерундой не занимаюсь — вот я и остался стоять на улице его ждать. А чуть подальше от того бара была небольшая мясная лавка — «Оптовая мясная торговля Ланде». Ничего особенного, магазин как магазин, окна черным закрашены до половины. Дело в том, что хозяин Вильгельм Ланде уже несколько недель держит лавку закрытой. Вилли — так там называют мистера Ланде — говорит, у него был сердечный приступ и врач посоветовал ему немного отдохнуть. А то он такой нервный тип.
— Так что ему от тебя понадобилось? Чтоб ты ему вывихнутое плечо вправил? — пошутил я, думая, какой же этот паренек простодушный, если соглашается работать в полиции задарма.
— Марти, ты напрасно шутишь. Мне кажется, там очень серьезное дело.
— Ну ладно, но ты мне еще не сказал, в чем суть.
— Понимаешь, нас вообще-то должны посылать на ночное патрулирование, но в отделении все стараются, чтобы мы ходили засветло. Было начало восьмого, когда ко мне подбежал мальчик и сказал, что кто-то разбил стекло в мясной лавке — изнутри. Я не стал ждать Брита и побежал к лавке. Дверь оказалась не заперта и, зайдя внутрь, я обнаружил связанного Ланде. Сначала он заявил, что около шести вечера его ограбили и избили, но ему удалось доползти до тесака, он швырнул его в окно и разбил стекло. Ланде был почти в истерике, просто в шоке, когда я его развязывал. Он орал, что два подростка отняли у него пятьдесят тысяч.
— Пятьдесят тысяч? У него, наверно, сумасшедшая страховка! — заметил я.
— Именно это и показалось мне подозрительным, — подхватил Лоуренс. — Я стал снимать показания, и он дал мне достаточно подробное описание ребят, а потом вдруг как воды в рот набрал. Просто как будто его заткнули. Говорит, все, мне надо срочно позвонить. У него в лавке небольшой кабинет и в приемной стол стоит с телефоном. Он набрал номер и что-то пробормотал насчет налета. Мне кажется, я услышал такие слова: «Не уверен, я потерял сознание». Поклясться не могу, но кажется, именно так он и сказал. А потом он, должно быть, сказал, что рядом с ним находится полицейский — он-то, видно, решил, что я настоящий полицейский — потому что он искоса посмотрел на меня и сказал: «Да, да». Потом он долго слушал, а потом положил трубку. А ко мне вернулся — так совсем преобразился: улыбается, сосем успокоился. И вот что самое удивительное: он полностью изменил свои показания. Начал меня уверять, будто ограбление ему-де привиделось, потом пошел к холодильнику, достал оттуда банку ветчины и стал ее мне совать, приговаривая, что ни пятидесяти тысяч не было, ни двух грабителей. И напоследок попросил все выкинуть из головы.
— Ну и где же ветчина?
— Марти! Он же пытался дать мне взятку!
— Ну ладно, ладно, Итак, ты отверг ветчину. А как ты объяснишь, что он был связан?
Лоуренс вытащил из карману пачку сигарет и предложил мне. Я уже неделю не мог взять сигарету в зубы и отказался. А он закурил, выпустил через ноздри две струи дыма и сказал:
— Это первое, о чем я его спросил. Он ответил не сразу, стал напряженно думать, а потом понес какую-то чушь про то, как однажды видел в кино актера, который сам себя связывал. И говорит, что он как раз пробовал это сам с собой сделать, да вдруг с ним случился сердечный приступ. Он, мол, стал задыхаться и швырнул в стекло нож, чтобы кто-нибудь пришел ему на помощь. Слово, после того звонка он стал менять показания. Я предложил ему пройти вместе со мной в отделение, а он мне талдычил, чтобы я это происшествие выкинул из головы и ни в коем случае протокол не составлял. Вот и все. Хочешь посмотреть мои записи?
— Нет. Я не вижу тут проблемы. Он же заявил, что никакого ограбления не было.
— Но ведь…
— Лоуренс, что касается тебя, то можешь поставить точку. Не надо искать себе лишней работы даже в том случае, если ты играешь в полицейского.
Мальчишка покраснел как рак.
— Я не считаю это игрой. Когда я при исполнении обязанностей, я обладаю некими полномочиями.
— Я просто хотел указать, чтобы ты не слишком высовывался.
— Ты погоди, Марти, дослушай до конца. Я пробыл там примерно минут сорок пять. Когда я вышел, Брита нигде не было. Тогда я позвонил дежурному в отделение, и сержант, наш сержант, всыпал мне по первое число. Он сказал, что Брит давно вернулся и какого черта я патрулирую в одиночку. Наш сержант приказал мне вернуться в отделение и, когда я попытался ему доложить о происшествии, только отмахнулся, старый дурак. Тогда я пошел прямо к лейтенанту Ашу, но и он посоветовал мне выкинуть все из головы.
— А ты, конечно, не выкинул? — Мне парня даже жалко стало, настолько смешны были его потуги корчить из себя сурового стража закона.
— Конечно, нет. Более того, когда нас отпустили — это было час назад, — я опять пошел в мясную лавку и застал там Ланде. Я уже говорил, что он ужасно нервный, дрожит весь. Да, и вдруг он брякнул: «А деньги мне уже вернули». Я отчетливо это слышал, хотя когда переспросил, Ланде от всего стал открещиваться. Он даже пытался все обратить в шутку, все спрашивал, да откуда у него целых пятьдесят тысяч. Но на обратном пути в отделение я порасспросил кое-кого из местных — в баре и ресторане. Так вот, Ланде занимается мясной торговлей лет семь-восемь, сам занимается разделкой туш, у него небольшой фургон и шофер. И все в один голос заявляли, что дело у него идет хорошо и что он в год имеет тысяч пять чистой прибыли…
— Лоуренс, а ты ему сказал, что служишь в полиции только как помощник-доброволец?..
Мальчишка кивнул.
— Он заметил у меня на плече заплату, когда, я вернулся, и чуть было не выгнал меня из магазина… Но я объяснил…
— Ты случаем не пустил в ход дубинку?
Лоуренс изумился.
— Ударить его? Нет, конечно.
— Ну тогда он жаловаться не будет. Что же тебя беспокоит? Но даже если тебя вышибут из этой гражданской обороны, что с того?
— А то, что я собираюсь стал профессиональным полицейским, вот почему…
— Чудак, ты прямо цитируешь дешевые боевики про легавых!
Малыш побледнел и встал.
— Марти, ты был великим полицейским, лучшим детективом в городе. Я прихожу к тебе с отчетом о преступлении, а ты только и можешь сказать…
— Сядь, Лоуренс! — Я кое-как выдавил добродушную улыбку. — Что-то жарковато сегодня. Мы не виделись Бог знает сколько лет. Ладно, может быть, для тебя все это представляет большое значение, я же… Когда я был желторотым мальчишкой, я накрепко усвоил одну вещь — никогда не работай задарма. — Лоуренс нехотя плюхнулся на стул, а я добавил: — Мне кажется, ты кипятишься зря — мясник никого ни в чем не обвиняет. Более того, он мог бы заявить на тебя — ты вернулся к нему после того, как твоя смена кончилась и у тебя не было никаких полномочий ни как у полицейского, ни как у добровольца, охраняющего общественный порядок.
— Знаю, но ты бы видел, в какой истерике он был сначала… Я уверен, что его действительно ограбили и взяли пятьдесят тысяч долларов, но потом почему-то вернули деньги.
— А ты сам, малыш… не того? Ты же выяснил, что его бизнес не может приносить ему таких доходов, но даже если его ограбили — с какой стати грабителям возвращать ему деньги? Да еще через несколько часов после ограбления. Что-то тут не складывается. Так что мой тебе совет — забудь об этом.
Мальчишка смотрел на меня задумчиво и после долгого молчания произнес:
— Марти, я уверен, что ограбление имело место.
— Ну и что? Ты-то ни при чем.
— Как это ни при чем? Это же случилось во время моего дежурства. И даже если бы не дежурство, мой гражданский долг сообщить о преступлении…
— Слушай, парень, ты и правда веришь в то, что говоришь?
— Конечно!
— Тогда тебе лучше и не мечтать о карьере полицейского. Малыш, я дам тебе один совет, хотя я уверен, ты к нему не прислушаешься. Если ты вдруг и впрямь станешь полицейским или будешь продолжать играть в полицейского-почасовика, я не хочу, чтобы ты вел себя как дурак…
— Я просто не понимаю твоего отношения к правоохранительной деятельности, Марти!
— Остынь и послушай меня. Не проходит и дня, чтобы какой-нибудь приличный гражданин не нарушил какого-нибудь закона: то он выходит гулять с собакой без поводка, то плюет на тротуар. К тому же есть сотни — а может, и тысячи — законов, абсолютно бессмысленных и бесполезных законов, которые давно пора вычеркнуть из уголовного кодекса. Ну например, девчонке позволяется заниматься проституцией с тринадцати лет, но, пока ей не исполнится восемнадцать, любого из ее клиентов можно привлечь к суду за изнасилование малолетней. Как тебе это нравится? Изнасилование шлюхи!
— У проституток тоже есть права, и они находятся под защитой закона. Тот факт, что она несовершеннолетняя, еще ничего…
— К черту, Лоуренс, перестань тараторить, как школьник-зубрила. Если ты мечтаешь стать полицейским, запомни одну простую вещь: полицейский стоит на страже закона только в разумных пределах, а в противном случае он просто сойдет с ума…
— Нет, у меня совсем другое представление о правоохранительной деятельности. Всегда и везде….
— Заткнись! Может быть, твоего мясника и ограбили, а может, и нет. Он говорит, что нет. А может, он сегодня, подъезжая к своей мясной лавке, превысил скорость. Лоуренс, я просто пытаюсь тебе втолковать: не будь большим католиком, чем папа римский. Ты ведь только добровольно помогаешь полиции несколько часов в неделю, а уже успел вляпаться в скандал, который тебя вовсе не касается. И перестань меня кормить этими баснями про гражданский долг. Показания Ланде настолько фантастичны, что вполне могут оказаться правдой. У него отбирают пятьдесят кусков, которых у него, по его словам, нет и не было, а спустя пару часов грабители возвращают бабки на блюдечке с голубой каемочкой и еще, наверное, дико извиняются, что так плохо поступили с дядей. Ну и ладно. Забудь!
— Да не могу я забыть. Тут же масса очень подозрительных моментов. Просто из любопытства я хочу докопаться до истины.
— Кладбища переполнены могилами любопытных граждан..
— Марти, я вижу, ты потерял форму!
— Очень может быть. А может быть, если бы мы с тобой не были старыми знакомыми, я бы просто вышвырнул тебя отсюда, отобрал бы дубинку и значок. Может, мяснику Ланде надо было именно так с тобой и поступить. Лоуренс, я не могу заставить тебя жить по моей указке, но прошу тебя: не выставляй себя на всеобщее посмешище, особенно если тебе светит поступить в полицию.
— Марти, я же не малолетний шалун. Мне кажется, тут что-то не так. Я нутром чувствую, что Ланде морочит мне голову.
Я пожал плечами и стал шарить по карманам в поисках очередной мятной таблетки. И не нашел.
— Ладно, если не хочешь прислушаться к моему совету — делай как знаешь. Но только не заставляй людей смеяться над тобой.
Он встал.
— Мне было очень приятно тебя повидать. Если ты не возражаешь, я как-нибудь еще к тебе загляну.
Я тоже встал и крепко обхватил его за плечи. Худосочный оказался паренек.
— Это что значит «если ты не возражаешь»? Заходи в любое время. Может, когда я оклемаюсь, поужинаем вместе. С мамой часто видишься?
— Конечно. Я же дома живу.
— Ну передай ей привет. А не поздно тебе все еще жить в мамином доме? Как зовут твою подружку? Ты с ней спишь?
— Это вообще-то не твое дело, но у нас достаточно интимные отношения. Зовут ее Хелен Сэмюэлс.
— Еврейская фамилия.
— Она еврейка. А ты что, Марти, расист?
— Ты правда решил жениться на евреечке?
— А почему бы нет?
Я пожал плечами.
— Что касается женитьбы, тут я плохой советчик. И совсем не расист. Я знавал немало отличных негров-полицейских и евреев. Да и Билл Аш тоже не ариец… Не знаю… Просто когда ты полицейский, то начинаешь ненавидеть людей. Почти всех. И их тем легче ненавидеть, когда ненавидишь их за другой цвет кожи или за другое вероисповедание.
Он рассмеялся и ткнул меня в локоть. Я смотрел на него и удивлялся: ну совсем еще ребенок, только глаза и голос как у взрослого мужчины.
— Ты как скала, Марти, непробиваемый и незыблемый. Помнишь, как ты давал мне уроки бокса? В армии я выступал на ринге в легчайшем весе.
Мы подошли к двери.
— Если бы я знал, какой любопытной Варварой ты станешь, я бы преподал тебе уроки единоборства без оружия.
Я проводил малыша до выхода, и там мы попрощались. В начале первого ночи я взял со стойки портье утреннюю газету и сказал Дьюи:
— Ну теперь, может, сосну чуток.
Дьюи раньше работал на почте, а теперь вышел на пенсию. Это был лунноликий старик с водянистыми глазками и с сизым мясистым носом, усеянным синими прожилками, точно речушками на карте, — результат обильных возлияний, которые он позволял себе и в свои шестьдесят восемь.
— Слишком жарко — разве тут уснешь! Ну что, хренов полицейский клянчил что-то?
— Нет, он просто зашел меня проведать.
— Забавный полицейский. Больно он молод, что-то не верится, что он мог быть твоим напарником.
— Он когда-то был моим сыном, — ответил я, уходя прочь. Дьюи даже глазом не моргнул.
Я принял душ, почистил зубы и почувствовал себя превосходно. Потом упал на кровать и стал читать газету с последней — спортивной — страницы.
Особых сенсаций я не нашел: стоппер «Джайентс» вывихнул лодыжку, у «Доджерс» по-прежнему оставался «теоретический» шанс попасть в финал. Комиксы были не смешными. Еще я обнаружил фотографию пикантной симпатяшки, которая добивалась развода по причине «недостатка поцелуев» в ее браке. Приличного вида парень по фамилии Мадд обчистил банк — взял сорок пять штук, пугнув персонал игрушечным кольтом. Альберто Бокьо, казначей мафии, все еще сидел в Майами, забаррикадировавшись в номере отеля, предлагая местным властям выкурить его оттуда силой и грозя подать судебный иск на муниципалитет Майами за то, что его публично обозвали «гангстером». На первой странице, как всегда, стращали грядущей войной с коммунистическим блоком.
В одном комментарии делался прозрачный намек на то, что все бои боксеров-профессионалов куплены заранее, автор другого настаивал, что Бокьо раньше что-то не отличался такой наглостью — с чего это он так расхрабрился… Еще была стандартная заметка об очередном развалившемся голливудском браке — «как только дело дойдет до суда, на страницы газет прольются потоки грязи».
Я бросил газету на пол и выключил свет. Никакой особой грязи я что-то не заметил и подумал, что газетчики пишут о такой пошлятине по причине отсутствия другого материала. А что касается парня по фамилии Мадд, то чтобы воспользоваться детским пистолетом при взятии банка, надо обладать куда большим мужеством, чем многим кажется. Но про Бокьо написали правильно — этот и впрямь был одним из сильных мира сего. B’ возрасте двадцати трех лет его засадили за вооруженное нападение, потом он исчез со страниц криминальной хроники, пока на транслируемых по национальному телевидению сенатских слушаниях по организованной преступности его не разоблачили: будучи одним из столпов высшего общества Нью-Джерси — сынок в Йельском университете, дочка заканчивает престижную школу для девочек, — папа контролировал финансовые дела крупнейшей в стране мафиозной группировки.
Я поворочался, устраиваясь поудобнее, и стал думать, скоро ли Лоуренс пронюхает про мои истинные дела в этом отеле. Впрочем, будучи полицейским-почасовиком, он вряд ли сумеет докопаться. А если и сумеет, какая мне разница?
Стало прохладно, я накрылся одеялом и провалился в сон… Проснулся я около шести, потный, как мышь, еще не стряхнув с себя остатков моего кошмарного сновидения. Черт побери, уже несколько лет я не видел этого сна… Искаженное злобой лицо миссис Да Косты. И ее крик: «Ах ты, бандюга с полицейским значком!» Я отчетливо видел ее — точно она стояла совсем радом, — но ничего плохого в этом не было, ведь она была ужасно аппетитная бабенка. И за каким чертом ей понадобилось выходить замуж за того колченогого художника-пуэрториканца!
Она мне приснилась потому, что накануне я думал о Дот. Ох уж эти женщины… Ну почему Дот бросила меня из-за этого? То побоище ее совершенно не касалось. А что, интересно, сталось с блондинкой Да Коста? Может быть, она все еще торчит в дурдоме?
Я потянулся и сел. Во рту был все тот же мерзкий привкус. Я еще не проснулся окончательно, поэтому включил радио и стал думать о Мадде, грабанувшем банк с игрушечной пушкой. Откуда полиции стало известно его имя? Я поднял газету и перечитал репортаж. Нет, все-таки эти дилетанты полные кретины! Мадд, оказывается, служил бухгалтером в том самом банке, который он ограбил. Ну, сейчас-то его уже, наверное, оприходовали.
Я встал и принял душ. Чувствовал я себя отлично, вот только бы не этот жуткий привкус во рту. После вынужденной голодовки и отказа от спиртного да еще из-за этой чертовой жары я сбросил порядка десяти фунтов. Из-под кожи опять проступили мускулы.
Надев свой голубой «тропический» костюм (глядя на него, сразу становилось ясно, что «выгодные покупки» не для крутых), я вышел в вестибюль. Полусонная горничная начала утреннюю уборку, а Дьюи мирно посапывал в исполинском кресле-качалке за стойкой портье. В дверях я столкнулся с Лоусоном — дневным портье (он же лифтер и носильщик). На нем была шелковая рубашка-поло, под мышкой большая книга. Этот парень со стрижкой «крю-кат» вечно сидел за стойкой, уткнувшись в книгу, к тому же он, наверное, был «голубым» — все якшался с художниками из Гринвич-Виллидж. Он мельком взглянул на мой костюм и спросил:
— Это что на вас надето — шатер цирка-шапито?
— А что? Хочешь устроиться к нам глотателем огня?
— Ваш юмор под стать вашему костюму — он вам не к лицу. Что-то вы сегодня рановато, мистер Бонд?
— Ага, проверяю, когда ты выходишь на работу.
Его тонкие губы сложились в ироническую усмешку.
— У них еще хватает наглости меня проверять, при том, что я трублю двенадцатичасовую смену!
— А ты бы хотел организовать тут профсоюз? — Я бы не удивился, узнав, что этот умник — социалист.
Все мы в «Гровере» тянем лямку сверхурочно, но игра стоит свеч. А Лоусон ни черта не делает, только и знает, что почитывает свои книжонки. Самая работа начинается у нас к вечеру, когда на смену заступает Дьюи.
Я отправился в кафе на Гамильтон-сквер, выпил кофе, съел тост, после чего у меня разыгрался аппетит и я прикончил пяток блинов, здоровенный ломоть яблочного пирога и выпил’ еще чашку кофе. Часы показывали семь, и делать мне было нечего. По пути к Вашингтон-парку я присел на лавочку и стал смотреть, как какой-то старый пень кормит голубей хлебными крошками из пакета. Когда две толстые птицы вспорхнули ему на ладонь, он бросил на меня гордый взгляд. Потом я решил доехать на автобусе до большого универмага и купить себе носки и пару рубашек. Я сошел на Пятьдесят седьмой улице и направился в «Мейсиз», но универмаг был еще закрыт. Тогда я купил себе стакан кофе со льдом и попробовал выкурить сигарету.
Дым попал в желудок, и меня одолела страшная отрыжка. Я купил алказельцер и мятные таблетки. О магазине я и думать забыл.
Позвонив в офис Арту Дюпре, я нарвался на его секретаршу, сообщившую, что его нет на месте. Тогда я отыскал в телефонной книге его домашний номер. Он снял трубку со словами: «Дюпре слушает».
— Доктор, у меня беда, — пропищал я девчачьим голосишком.
— Кто это?
— Ох, доктор, у меня ужасная беда! Я не замужем, и аптекарь сказал, что вы все сделаете.
— Кто это? Какой врач вам нужен?
— Ах, так вы врач? А мне нужен сержант Дюпре! — сказал я нормальным голосом.
— Марти Бонд со своими идиотскими шуточками! Как дела, старина?
— Арт, я то ли отравился, то ли еще что. У меня кишки крутит и желудок разрывается. Ты можешь меня осмотреть сейчас?
— Конечно. В одиннадцать сможешь?
— Да.
— А какие симптомы, Арт? Рвота есть?
— Нет. Но позывы есть. И расстройство желудка. Я протяну кое-как до одиннадцати — вопрос в том, буду ли я жить потом?
— Вопрос неглупый. Сбылась мечта призывника — его ротный наконец-то обратился к нему за помощью. Ну, увидимся в одиннадцать, а до тех пор не пей ни холодного, ни горячительного.
— Понял.
У меня в запасе было еще два часа, и я поехал на автобусе в центр. Солнце — еще один мой мучитель — стояло уже высоко. Я снял пиджак и подумал, не сгонять ли мне на Кони-Айленд или на пляж. Но я ничего не хотел, только с нетерпением ждал визита к Арту. Он был врачом в моей части военной полиции и спас меня от серьезных неприятностей в Англии, когда я чуть не убил наглого итальяшку, ушедшего в самоволку.
У Арта котелок всегда варил, он мечтал получить диплом врача и ему это удалось. Я бы в колледже смотрелся глупо. Да и чему я мог научиться? В мой вуз — Университет Зуботычин — принимали без экзаменов.
Я сошел на Гамильтон-сквер и пошел в отделение. Какая-то седовласая тетка стояла на углу и трясла красной жестянкой. Ткнув мне ею чуть не в рожу, она сказала с мерзкой улыбкой:
— Помогите борьбе с раком!
— Пусть правительство раскошелится. Они умеют сорить деньгами.
— Мы все должны вносить свою лепту в общее дело, — сладко возразила она. Наверняка эта старая ведьма получала проценты от выручки.
— Против твоей похотливой улыбки разве устоишь, сестрица! — вздохнул я и бросил в банку пару монет.
— Спасибо. Не хотите прикрепить этот значок на свой пиджак? — Она протянула красный значок в виде меча.
— Что, безмозглым простачкам нынче выдают медали? — спросил я и, подмигнув, быстро удалился.
Удача мне явно не улыбалась в это утро. Когда я спросил дежурного, где можно найти лейтенанта Аша, он сказал, что лейтенант еще не приходил, и поинтересовался, по какому я делу.
Это был очередной юнец — лет тридцати пяти.
— Да так, зашел поболтать. А когда он появится?
— Около полудня.
— Я вернусь. Передайте ему, что заходил Марти Бонд.
— Передам! — Он вытаращил на меня глаза.
— Да-да, Марти Бонд, бывший полицейский.
Когда я вернулся в «Гровер», Лоусон известил меня:
— Мистер Кинг уже у себя в офисе…
— Ну и что?
— Ничего, подумал, что вам бы не мешало знать. Постояльцы из семьсот третьего выехали, оставив в номере чудовищный беспорядок. Придется чистить ковер.
— Да уж давно пора бы.
— Мистер Кинг просто вышел из себя, узнав об этом.
— Его очень легко вывести из себя.
Я отправился на седьмой этаж. В 703-м убиралась Лилли, наша цветная горничная.
— Вы только посмотрите на этот бедлам. Возмутительно! — пробурчала она.
— Пьянчужки веселились. Пришлось их вчера утихомиривать. Лили, они оставили тебе чаевые. — Я выдал ей пятерку. — Приберись тут поскорее, пока мистер Кинг не прибежал с ревизией.
Она поспешно спрятала бумажку.
— Приберусь, приберусь. Очень мило с их стороны.
— Это я им на это намекнул. А тебе советую поставить на номерок в лотерею, и там, глядишь, повезет и можно будет сразу увольняться и проедать выигрыш до конца жизни. Какой номер ты сегодня выберешь?
— Я обычно ставлю на номер своего дома — 506.
— Ладно, тогда поставь и на меня доллар.
— А чего ж не поставить? Где деньги?
— Лили, да из этих пяти! Если бы не я, ты бы шиш получила!
Я спустился к себе в комнату, собрался было побриться, но передумал, протер лосьоном подмышки, надел чистую рубашку и ушел. Арт ведет прием на Восточной Пятьдесят восьмой улице — очень даже недурной райончик он себе выбрал. Я доехал на автобусе до Пятьдесят второй и миновал квартал злачных заведений между Пятой и Шестой авеню. Я знал, что Фло исполняет стриптиз в одном из здешних ночных клубов, и мне почему-то вдруг захотелось поглядеть на ее фото.
Она не была гвоздем сезона: на афишке висел только старенький портретик Фло — девять на двенадцать. Я смотрел на ее сильные длинные ноги, тренированное тело, красивое, четко очерченное лицо и небольшие аккуратные грудки. Этот снимок был сделан девять лет назад, но Фло мало изменилась с тех пор. Я всегда ходил смотреть ее выступления во всех кабаре Нью-Джерси. Мне доставляло какое-то изощренное удовольствие видеть, как мужики в зале слюняво пялились на нее, а я вспоминал все те разы, когда имел в своем полном распоряжении все, на что они только пялились.
Хотя Фло мне никогда не принадлежала в полном смысле слова, я был с ней крут, но она оказалась еще круче. Она вообще была самой крутой девочкой из всех, с кем мне доводилось иметь дело. Она знала себе цену, и ее единственной целью в жизни было заколотить звонкую монету, и как можно больше. Я помнил, как впервые увидел ее — она выступала в кордебалете какого-то дрянного бродвейского мюзикла. Наверное, она закрутила со мной роман просто из желания развеяться или передохнуть. Мое жалованье давало ей шанс заняться поисками хорошей роли в кино и продолжать оттачивать свое танцевальное и актерское мастерство. Все, что она ни делала в жизни, соответствовало симптомам всеобщего помешательства, называемого «стремлением выкарабкаться наверх». Излечить ее от этого помешательства было невозможно — я это точно знаю, потому что сам пару раз пытался.
Возможно, мне нравилось наблюдать за Фло на сцене — в последние два года — вследствие удовлетворения от мысли, что она так и не докарабкалась до самой вершины. Она бросила меня ради какого-то ублюдка, который увез ее в Голливуд. У Фло были отличные природные данные и вдосталь таланта, но она, должно быть, спала не с теми, с кем нужно было бы. За годы нашей разлуки я видел ее в нескольких крошечных ролях, потом, в сорок восьмом, она начала выступать в бурлескных спектаклях и в ночных клубах. Фло теперь было лет тридцать семь-тридцать восемь, а пробавлялась она по-прежнему крошками с барского стола.
Я медленно шел по Мэдисон-авеню, думая о Фло. Эх, если бы у нее за душой было что-то помимо чистой амбиции, у нас все могло бы пойти как по маслу. Ведь был период, когда у нас это получалось, и очень неплохо. Помню, я просыпался среди ночи, зажигал спичку и смотрел на нее, искренне недоумевая, как же это могло повезти такому балбесу, как я. Дот обладала умом и душевной теплотой. Фло — великолепным телом. Впрочем, и Дот была способна на поразительные вещи — иногда.
Арт в складчину с двумя врачами снимал первый этаж старой каменной пятиэтажки. Я назвал дежурной сестре в приемной свою фамилию и она попросила меня подождать. Сунув в рот мятную таблетку, я стал рассматривать ее ножки под столом, одновременно спрашивая себя, чего это я на них вылупился — у Барбары нижние конечности куда лучше.
Я рыгнул и покосился на лицо медсестры: слышала ли она? Не слышала. Я оглядел приемную. Сплошь современная мебель. Последний раз Арт принимал меня год назад. Тогда он занимал весьма скромный офис на Пятьдесят третьей. Этот мальчик цепко карабкался вверх.
Вскоре из кабинета вышел Арт в белом сюртуке. Он не был дамским угодником, хотя и мог бы им стать — с таким-то гладеньким смазливым фасадом, как у Гэри Купера, от которого все бабы просто без ума. Арт был крепкий, мускулистый малый, хотя никогда в жизни не занимался ни физическим трудом, ни спортом. Однажды, помню, в армии, мы плавали в Венеции, и я спросил у него, как ему удается поддерживать себя в форме, а он ответил: «Сам не знаю, лейтенант. Наверное, родился таким». Арт никогда не называл меня «сэр», а всегда — «лейтенант», что мне даже нравилось.
После формального рукопожатия и стандартных шуточек, что, мол, мы с ним все не стареем, я проследовал за ним в чистенький кабинет и сел в кресло, похожее на гигантский вафельный рожок для мороженого — кресло, на удивление, оказалось довольно удобным.
— Как обстановка в отеле, Марти? — спросил он, доставая мою историю болезни.
— Все замечательно. При нынешних трудностях с жильем отели, слава Богу, дают прибыль.
Он закивал, точно ему это было страшно интересно.
— Так что с тобой? Расстройство желудка? Боли? Судя по моим старым записям, ты крепок, как закаленная сталь. Интересный ты экземпляр, просто какой-то опоздавший родиться неандерталец, я же тебе это все время повторяю…
— Ладно, давай отбросим высокие слова. Да, я интересный экземпляр, промаринованный в алкоголе и все такое. Арт, меня преследует профессиональный недуг старого солдата. И так уже продолжается несколько недель. И ничего не помогает. Кроме того, во рту постоянно неприятный привкус, точно у меня внутри что-то сдохло давным-давно и гниет.
— Температура бывает, озноб?
— Нет. Потею — да, но это все из-за проклятой жары. И страшная отрыжка.
— Пьешь по-прежнему?
— Нет. Ты будешь смеяться, но меня давно уже не тянет ни к бутылке, ни к табаку.
— Судя по моим записям, в течение последних пяти лет у тебя была только повышенная кислотность. Да и вид у тебя прежний — здоровый, как горилла. Вот только остатки волос седеть начали. Марти, тебя что-то беспокоит?.
— Меня? Меня никогда ничего не беспокоило.
Он встал.
— Я бы так сказал: ты в отличной форме для пожилого мужчины.
— Ах ты, гад! Мне же только пятьдесят четыре!
— Ладно, ладно, папуля, не кипятись. Снимай рубашку — я тебя осмотрю.
Малыш осмотрел меня очень внимательно, приставлял к животу какие-то аппараты и приборы, сделал просвечивание желудка. Потом стал спрашивать, что я ем, а что нет, где у меня боли, интересовался цветом и консистенцией моего стула и задал массу прочих глубокомысленных вопросов.
Сначала мы изгилялись в остроумии, но потом я понял, что он шутит натужно. А потом Арт посерьезнел и, как мне показалось, перепугался.
Провозившись со мной час, он попросил меня одеться, и, выйдя из смотровой, мы сели у него в кабинете.
— Марти, ты вот говоришь, что чувствуешь усталость, слабость, что у тебя плохой аппетит, что ты теряешь вес…
— Ладно, Арт, давай не тяни. Что у меня?
— Ну, — он помедлил с ответом. — Мне кажется, у тебя опухоль в районе тонкого кишечника… насколько я могу судить. Может быть, понадобится операция. Я выпишу тебе направление на гастроэнтероскопию. Тебе нужно проконсультироваться со специалистом, он тебе скажет больше, чем я.
— Значит, у меня опухоль в кишечнике? — переспросил я.
— Мне кажется, я подчеркиваю — кажется, что да.
— А пенициллин или какие-нибудь современные чудо-таблетки не могут тут помочь?
— Возможно. Давай подождем, что скажет специалист. Может быть, тебе даже операция не понадобится. Но мне кажется, пункцию надо бы сделать. Это обычное дело.
— Пункцию? То есть это может оказаться даже рак? — Слова, казалось, обожгли мои губы, сорвавшись с языка.
— Да, все может быть, — спокойно произнес Арт. — Марти, я же простой терапевт, давай подождем мнения специалиста. Возможно, я ошибаюсь насчет опухоли. Я назначу тебя на прием.
Я сидел, тупо слушая, как Арт с кем-то договаривается о приеме на половину второго завтра. Я ничего не соображал — только чувствовал противный чесночный привкус на языке. Я знал одного полицейского, который умер от рака кишечника. Когда-то он был профессиональным боксером и мы с ним вместе выступали на ринге. Он умер от голода, потому что рак своими клешнями сдавил ему все кишки. Я немало часов провел у его больничной койки, и он на моих глазах превращался в мешок костей.
Когда Арт положил трубку, я сказал:
— Я никогда не боялся смерти, потому что если ты не боишься сдохнуть, весь мир у тебя в кармане. Но это… довольно-таки паршивый способ отдать концы.
— Перестань! Это может быть язва, несварение желудка и сотня прочих болезней…
— Не надо только вешать мне лапшу на уши, Арт!
Он молча уставился на меня, потом достал из ящика трубку, набил ее и закурил.
— Марти, это ведь вещь серьезная и тут нельзя ставить диагноз на хапок. Не всякая опухоль является раковой, точно так же, как не всякая головная боль является эпилептическим припадком. Если это опухоль — тебе ее вырежут, и через пару недель ты будешь бегать. Вот и все.
Я покачал головой.
— Это рак!
— Господи, да откуда ты знаешь?
— Знаю — и точка.
— Ты несешь чушь. Не надо впадать в панику и хоронить себя заранее — завтра услышишь мнение специалиста. Ты меня удивляешь, я-то всегда считал, что ты не из пугливых. — Арт улыбнулся. — Что-то я на тебя напустился. Я не обвиняю тебя за то, что ты испугался, но пойми: если я не знаю навёрняка, что это, то и ты этого знать не можешь. Потом придешь расскажешь, что у тебя нашел специалист.
— Как будто он сам тебе не позвонит! Арт, если это рак, сколько времени мне…
— Я отказываюсь отвечать, даже думать не хочу!
— У меня был знакомый, он болел раком — тоже в кишках. Он провалялся в постели три месяца, пока не откинул копыта. Он был похож на скелет!
— Марти, позволь мне тебе сказать напрямик. Если это рак, ты можешь умереть. Я повторяю: «если» и «можешь». Не все раковые больные умирают, многие живут. А что касается смертельного исхода, то могу тебе предложить в качестве утешения вот что: ты можешь попасть под колеса автомобиля, едва выйдя из моего кабинета.
— Да, это быстрая и легкая смерть.
Арт встал из-за стола, подошел ко мне и похлопал по плечу.
— Марти, ты заставляешь меня стыдиться того, что я такой скверный врач — напугал пациента до смерти. Да я бы ничего тебе не сказал, если бы не знал, какой ты кремень-мужик. У меня нет ни должной квалификации, ни оборудования, чтобы точно поставить диагноз, так что, если выяснится, что это просто скопление газов в изгибе кишечника или какая-нибудь ерунда в этом роде, не подавай на меня в суд. Вот тебе адрес и фамилия врача. Не опаздывай и будь готов выложить пятьдесят зеленых. Деньги нужны?
— Нет. Сколько я тебе должен?
— Мне было приятно повидаться с тобой.
Я положил на стол пятерку.
— Хватит этого?
— Я же сказал…
Я отвел его руку.
— Эту туфту я уже слышал. Пока, Арт.
— Марти, давай поужинаем вместе. А то мы с тобой видимся, только когда ты болен. Как насчет пятницы?
— Можно. Я тебе звякну.
Я вышел, прошел мимо медсестры. Во рту был отвратительный привкус — вкус смерти, маслянистый мерзкий вкус подыхания. Я постоял несколько минут на тротуаре, стараясь сглотнуть слюну. На жаре я качал потеть. Что делать дальше, я не знал. Мне захотелось поговорить с кем-нибудь, вернуться домой. Но домом моим был вонючий клоповник. Гостиничный номер.
Внезапно мне захотелось увидеться с Фло, оказаться в ее четырехкомнатной квартире, где мы когда-то жили. Там у нее в одной комнате был маленький бар с высокими табуретами перед стойкой — как в кинотеатре. И спальня, полная детских кукол…
Эти куклы сразу меня отрезвили. На кукол, да и на прочее у меня не было времени. Я пошел в угловую аптеку, купил мятных таблеток и выпил пару стаканов оранжада, который я тут же чуть не сблевал.
Такси довезло меня до Гамильтон-сквера. Билл Аш был моим закадычным корешем многие годы. Мужик всегда отличался здравомыслием и умел слушать. Я пересек площадь и направился к зданию отделения полиции. Мы с Биллом работали шесть лет на одном отдаленном участке, пока нас не перевели в Манхэттен… Ко мне подошла седая тетка с красной жестянкой.
— Вы поможете борьбе с раком?.. А… — Ее механическая улыбка исчезла, и она отвернулась. Но я схватил ее за руку и с силой развернул к себе.
— В чем дело? У меня что-то с лицом?
— Нет… мистер… Боже, вы мне делаете больно!
— Что у меня с лицом?
— Ничего! Я ничего не вижу! — уже почти истерически прокричала тетка. — Я просто вспомнила, что вы уже внесли свою лепту утром. Вот и все.
На нас уже оборачивались. Я отпустил ее руку.
— Простите… Мне показалось… — я протянул ей пригоршню монет. — Вот возьмите.
— Большое вам спасибо. — Она пришла в себя и попыталась приколоть мне на пиджак красный меч.
— Спасибо, не надо, — запротестовал я. — Я уже получил свой знак отличия. Настоящий.
Идя к зданию отделения полиции, я проклинал свою вспыльчивость: чуть не сломал бедняге руку. А ведь завтра этот умник в белом халате будет задавать мне кучу дурацких вопросов… Боже, я никогда вот ни на столько не доверял этим лекарям, только Арту.
Подойдя к ступенькам здания, которое ничем не отличалось от прочих допотопных и облупившихся зданий нью-йоркских отделений полиции, я решил, что ни к какому специалисту завтра не пойду. Да что он мне скажет? И какой смысл давать им себя резать? Зачем брать какую-то там пункцию? Все равно от судьбы не уйдешь.
Дежурный сообщил мне, что лейтенант Аш сейчас занят, но все же позвонил ему сказать о моем приходе. А я стоял у стола и вытирал пот с лица. Я забросил в рот две таблетки и уже почти видел этот чертов привкус, точно я жевал что-то вязкое и черное.
В отделении царила легкая суматоха. Ничего особенно в глаза не бросалось, никто не бегал, но все же в воздухе было неспокойно. То и дело мимо меня проходили ребята в форме и шепотом переговаривались. Они явно куда-то торопились. Я ждал довольно долго, успел сжевать еще две таблетки и, снова вытерев пот с лица, спросил:
— Аш один?
— Пожалуй, да, но лейтенант Аш сейчас очень занят и…
Я двинулся в глубь здания, мимо камер предварительного заключения, мимо доски оперативных сводок, потом поднялся на второй этаж и открыл дверь Билла. Он сидел за стопкой дневных газет, вооружившись ножницами. Хотя только в его кабинете было единственное крошечное окно, а на нем самом красовалась ослепительно белая рубашка с коричневым галстуком, и двубортный коричневый костюм, вид у него был несолидный. Его, как всегда, аккуратно расчесанные редкие волосы едва скрывали биллиардный шар головы, и щеки, как всегда, были по-юношески гладкими и блестящими, точно еще не знали бритвы. С той поры, как мы с ним работали в паре, он мало изменился, только располнел и еще больше полысел.
Оторвавшись от своих газет, он поглядел на меня и сказал:
— Здорово, Марти, я тебя не забыл, но я ужасно занят.
— Вижу, — сказал я, присаживаясь на шаткий стул. — Ты теперь вырезаешь куколок из бумаги?
— Новости слышал?
— Да. Я знаю все, что произошло к сегодняшнему утру. Так что нового?
Он помотал головой.
— Марти, я тут возглавляю бригаду дознавателей. Вообще-то это непорядок, что ты вот так просто врываешься ко мне…
— Если бы я не врывался вот так просто во многие места, куда мы с тобой ходили вместе, ты бы до сих пор патрулировал ночные улицы.
— Может быть, — мягко заметил он. И самодовольно, словно приговаривая про себя: я-то вот лейтенант, а ты всего-то охранник в третьеразрядном отельчике, сказал: — Ну ты же сам знаешь, как нас… мне же надо поддерживать свой авторитет. — И он широко развел руками, точно отмахивался от чего-то неприятного. — Я хочу сказать, Марти, это все-таки отделение полиции, а не клуб старых друзей.
— А по мне, Билли, очень даже смахивает на клуб — со всеми этими сдавшими смену патрульными, которые разгуливают по этажам в незаправленных спортивных рубашках. Я ведь еще не забыл, как ты выряжался после смены.
— В рубашках им не жарко, а под рубашкой у каждого кобура с кольтом, будь уверен. Эта идея с рубашками знаешь откуда? С Кубы. Вечно в этой стране происходят революции, и тамошние революционеры все носят рубашки навыпуск, чтобы скрыть под ними «пушки».
— Извини, брат, не бывал на Кубе. Говорят, там классная рыбалка.
— Слушай, какого черта мы вспомнили Кубу? — Билл поддел ножницами несколько газет. — Черт бы их всех побрал. Бокьо поклялся, что пришьет Забияку, он это повторял на каждом углу, и что же, вот уже две недели этот сукин сын торчит в Майами, запершись в гостиничном номере со своими адвокатами. Попробуй сломай ему такое алиби!
— Как Мардж и девочки?
Он отложил ножницы и взглянул на меня как на полоумного.
— Они в полном порядке, вот только Сельма подхватила какую-то инфекцию. Слушай, Марти…
— А я помню Сельму. Она младшенькая. Такие у нее светленькие волосы…
— Слушай, Марти, я страшно занят: на нас висит это дело об убийстве, так что если ты зашел порасспросить о Мардж и девочках, ладно, я им передам от тебя привет. А теперь дай мне работать. Вся городская полиция стоит на ушах из-за этого убийства.
— Из-за которого? — спросил я, подумывая отплатить Биллу какой-нибудь шуточкой по поводу его нищенского жалованья, он что же, решил, что я пришел к нему деньги клянчить? Но он очень болезненно к этой теме относился и заранее обиделся, точно я и вправду заговорил об этом.
Билл вздохнул.
— Хотел бы я быть на твоем месте. Вот так запросто спросить: «Это из-за которого?» А мне послышалось, ты сказал, что знаешь последние новости. Сегодня утром в Бронксе обнаружили труп Забияки Андерсона. С пулей тридцать восьмого калибра под левым ухом. Ты знаешь, что это значит?
— Что? — спросил я, сделав вид, что мне очень интересно.
— Когда Бокьо только начинал свои дела, у него была банда головорезов. Так вот они кончали своих клиентов, которые слишком много знали, пуская им пулю под левое ухо. Такой у них был фирменный знак. И ни для кого не секрет, что старик Бокьо поклялся вышибить из Забияки мозги после того, как этот болван попытался клеить дочку Бокьо, да не просто клеить, а однажды вроде как ее трахнул. Так говорят, во всяком случае. Дело-то пустяковое: открыто — закрыто. Да только закрывать нечего. Следствие ни на шаг не сдвинулось. Черт, да чтобы эту шараду разгадать, надо уж не знаю каким чудодеем быть, а мне сегодня надо было везти детей на Орчард-Бич поплавать.
— Если его убили в Бронксе, вы-то какое отношение к этому имеете?
— С тех пор как ты похоронил себя в этом отелишке, у тебя мозги совсем отсохли! Марти, ты разве не знаешь, что у Забияки Андерсона в наших доках есть «инвестиции»? Господи, воля твоя, да я всех, кого смог отловить, послал на задание, отменил всем отпуска и отгулы!
— Но Бокьо же не простой гангстер, да и последние две недели он был в Майами — ты же сам сказал. Если хочешь знать мое мнение — он тут явно ни при чем. Даже этот сюжет с его дочкой чушь собачья. Просто Забияка стал слишком неудобен синдикату и его убрали. Но черт с ним. Я пришел не о гангстерах толковать.
— А зачем ты пришел, Марти?
— Да так ничего особенного. Просто зашел поболтать.
— О чем?
— Что значит о чем? Билл, ты же мой старинный друг. Что, разве нельзя просто потолковать со старым приятелем?
— Марти, ты болен?
— А что? Я выгляжу больным? — спросил я, и, против моей воли, голос задрожал.
Билл встал. Он был такой же, как раньше, — крепкий и поджарый, только брюшко наметилось.
— Марти, мне бы не хотелось тебя выставлять за дверь, но я по уши в работе, а тут заявляешься ты и заводишь дурацкий разговор про Кубу, потом про Мардж и девочек и, наконец, выясняется, что тебе просто хочется почесать языком. Черт возьми, Марти, на меня давят со всех сторон, давят, понимаешь? Как-нибудь в другой раз мы с тобой обязательно потолкуем о золотых денечках…
— Ладно, Билл, — сказал я, вставая. — Я же не знал, что ты так занят. Вообще-то я пришел поговорить насчет Лоуренса. Он хочет стать полицейским, а мне не хотелось бы, чтобы с ним тут плохо обращались — из-за меня.
Билл чуть не взвыл и рухнул на стул.
— Только не надо про этих добровольных помощников! Они у нас вот где!
— Почему?
— Потому что если представить себе, что Нью-Йорк будут бомбить, то надо строить бомбоубежища, хорошие бомбоубежища. При настоящей бомбежке что может сделать команда сосунков в белых касках? Зачем все эти учебные тревоги? По моему мнению, это все делается для того, чтобы постоянно держать народ на взводе. Но моего мнения никто не спрашивает. Я считаю, что эти умники из городского управления совершили большую ошибку, придав нам этих юнцов. Здесь они ни к чему. Это же портовый район! Им бы лучше пастись поближе к окраине, где потише и поспокойнее, чем у нас. Так что не беспокойся — долго они у нас не задержатся.
— А я думал, у них своя структура…
— В каком-то смысле так оно и есть. Какой-то доброхот-майор или еще кто ими верховодит, и он больно уж зарвался, кому-то надо его осадить. Да и вообще все они те еще чудилы.
— Понимаешь, Лоуренс бредит полицией. Хотя паренек он серьезный.
— Марти, я же не говорю, что эти ребята дураки набитые, но ты же сам знаешь, как бывает с этими добровольцами. Они тебе в рапорте такого по, напишут, в том числе о пустых пивных бутылках на тротуаре. На каждого добросовестного мальчишку вроде твоего Лоуренса у нас приходится десяток лбов, которые рады надеть форму и пойти в патруль, лишь бы сбежать из дому от своих жен и походить по улицам с важным видом.
— К вопросу об убийстве Забияки Андерсона. Я не думаю, что начнется война. А теперь что касается Лоуренса: присмотри за ним.
— Обязательно. Он смышленый мальчуган. — Билл внимательно посмотрел на меня. — С каких это пор в тебе проснулись вдруг отцовские чувства?
— Со вчерашнего дня. Он мечтает стать полицейским, и у меня такое подозрение, что он в лепешку расшибется, а подготовится как следует и сдаст все экзамены. А я же понимаю, что ему начинать карьеру полицейского с моей фамилией — это заранее обрекать себя на неприятности. И я бы не хотел, чтобы он учудил какую-нибудь глупость, пока он ходит в форме помощника-добровольца или как там это у вас называется. Вчера вечером, например, он просто ошалел от истории с каким-то безумным мясником, которого якобы ограбили.
— Знаю, он мне докладывал. Он совсем еще щенок и в голове у него много всякого вздора — он уверен, что должен быть достойным носить фамилию Бонд. Не беспокойся, пока он тут во вспомогательном подразделении, в серьезную заварушку он не попадет.
— Понимаешь, он может произвести арест по ошибке, как он почти сделал вчера вечером. Чуть не забрал этого колбасника. Билл, он глупыш еще и… сегодняшняя ребятня не в состоянии отвечать за свои поступки, как мы когда-то…
— Ерунда, Марти, сегодняшние ребята куда смышленее и крепче нас, нам и не снилось такими быть. Не беспокойся за него. Пройдет две недели, и его и всю их команду переведут отсюда в тихое спокойное место — они будут регулировать движение или займутся чем-то в этом роде. А пока он здесь, я за ним пригляжу. Давай как-нибудь сходим поужинаем, тогда и потолкуем.
— Мардж это предложение придется по душе. Ее всегда тошнило от одного моего вида. Ладно, Билл, не звони мне, я сам тебе позвоню. — Я встал и направился к двери. За спиной я услышал его рассеянную реплику: — Марти, я же сказал, что по уши… — я не дослушал и направился к лестнице.
По дороге в «Гровер» у меня вдруг возникло сильное желание поесть арбуз, и я зашел в кафе на углу. Я попросил старую знакомую официантку принести мне два хороших ломтя.
— Что, Марти, ешь за двоих? — пошутила она.
— Именно.
Она сочла шутку удачной и, расхохотавшись, обнажила неровные зубы.
— Отрезать от большого и уродливого, как живот беременной?
— Да, дорогая, как живот самой беременной!
Я смыл противный вкус во рту двумя стаканами холодного кофе и, не дойдя до дверей отеля, уже рыгал как заведенный. Лоусон мотнул головой на дверь служебного офиса.
— Мистер Кинг был ужасно огорчен, увидев ковер в том номере. Он просил вас зайти.
— Передай ему, что мне наплевать! — бросил я, пройдя мимо стойки портье в коридор, который привел меня к двери моего номера.
Оттягивать дальше смысла не было. Я запер дверь и снял рубашку, галстук, потом ботинки — чтобы было удобнее, — потом сел за стол и нацарапал короткую записку Фло, в которой рассказал ей про свои кишки. Не знаю, зачем я написал это — ей же все равно было наплевать. Но надо было оставить хоть какую-то записку.
Потом я достал свой «полицейский специальный». Пистолет может быть самым прекрасным и самым отвратительным предметом на свете — в зависимости от того, с какой стороны на него смотреть. В эту минуту он выглядел премерзко.
Я сел на кровать, засунул ствол себе в рот и тут же почувствовал привкус масла. Через несколько секунд мистеру Кингу придется огорчаться по поводу еще одного испорченного ковра. Почему-то эта мысль меня позабавила.
Впервые за много дней я улыбнулся — если, конечно, человек с пистолетом во рту способен улыбаться — и осторожно снял с предохранителя.
