Боль рождала магию. Не о том ли говорила и бабушка? Должно быть больно. Именно так оно и происходило.

Я бежала из Нью-Бишопа, впервые за многие годы чувствуя, как в жилах бьется и крепнет сила. Однако теперь я была не просто проводником для бабушкиных обрядов, а могла управлять своей магией сама. Мать причинила мне боль, как и бабушка, и на несколько чудесных минут во мне забурлило колдовство.

Но вскоре я вспомнила слова матери о любви, о Тэйне. Его лицо возникло перед моим мысленным взором, и боль утихла, а вместе с ней ушла и магия. Я снова стала просто Эвери, толковательницей снов.

Да, душевная боль и вправду подпитывала магию. Возможно, сильного страдания хватило бы на то, чтобы навсегда остаться настоящей, могущественной ведьмой. Пока же я не смогла завладеть магией надолго, но, по крайней мере, сегодня удалось сделать гораздо больше, чем за время всех моих попыток. Я вспомнила свой сон, подумала о будущем, и непрошеная надежда всколыхнулась во мне. Невозможно убить ведьму Роу!

Значит, способ остановить мой сон существовал. Но какой… По словам матери, я могла стать настоящей ведьмой, только если Тэйн разобьет мне сердце. Если тот, кого люблю больше всего на свете, причинит мне боль.

Но это невозможно.

Если только не…

Непрошеный тонкий голосок в моей голове тихо зашептал: «Твоя мать сказала, проклятье изменит его. Тэйн станет тем человеком, который заставит тебя страдать. И ты наложила на него проклятье уже тем, что полюбила. Она сказала, что ты не сможешь это остановить…»

Я велела назойливому советчику умолкнуть, но сомнения остались. Что, если я и в самом деле наложила на Тэйна проклятье? Что, если мне все еще суждено стать ведьмой, но сперва Тэйн должен будет превратиться в монстра? Или еще хуже: что, если магия изменит его, уничтожит в нем все хорошее и доброе, превратив в жестокое и ужасное существо, а я все равно умру?

Бабушка, должно быть, знала. Даже наверняка! Сколько лет она твердила, что в один прекрасный день все объяснит. Ночами я, еще маленькая, лежала в кроватке и, наблюдая за ее работой, спрашивала, почему не могу мастерить амулеты, как она, если я тоже Роу. Почему в шесть лет, когда я, сидя у нее на коленях, связывала ветра, не могла делать этого самостоятельно? В семь, восемь, девять лет она усаживала меня за стол, давала учебник по языкам, написанный Элмирой, или книгу Фрэнсис о травах и заставляла учить. Я говорила, что не хочу учиться, а просто хочу знать, как делать разные заклинания. В десять лет я начала толковать сны, чувствуя, как пробуждается во мне сила, но по-прежнему не была настоящей ведьмой и магией не владела. «Почему, бабушка? Почему ты не расскажешь мне?» – допытывала я. Она брала мое лицо в ладони и отвечала: «Не сейчас, дорогая. Я расскажу тебе позже. Настанет день, и я все объясню, обещаю».

Ну вот, я и стала взрослой. Больше меня не волновало, что она выгнала меня, отправила прочь, что я подвела бабушку и она отвергла меня. Тэйну грозит опасность, и я заслужила знать правду. Пришло время напомнить бабушке о ее обещании.

Около полудня я добралась к домику на скалах. Пот струился по шее, ноги ныли от усталости, в горле пересохло. Я подошла к двери, но стучать не стала – что бы бабушка ни говорила, это и мой дом тоже. Вошла внутрь, ожидая увидеть ее на кровати или за столом, но в доме было пусто и холодно.

Тусклый солнечный свет проникал сквозь мутные, давно немытые окна, освещая мятые, грязные простыни, груды битой посуды по углам. Дом был в полнейшем запустении, которого я не заметила в темноте, когда была здесь четыре дня назад. В комнате нестерпимо воняло. Я подошла к камину в дальнем углу и поморщилась, увидев там связку тухлой рыбы. Потрогала угли в камине – еще не остыли. Я выдохнула. Бабушка совсем недавно была здесь. Она не умерла, не исчезла или что там случается с женщинами Роу в конце жизни.

Тем не менее в доме ее не было. Я вышла на улицу и, жмурясь от солнца, оглядела скалы. А потом увидела бабушку, и у меня перехватило дыхание. Она брела по песку, босая, в развевающейся черной накидке. Седые пряди развевались по ветру.

Я бросилась по тропинке, ведущей к пляжу.

– Бабушка! – окликнула я.

Она была довольно близко и наверняка услышала меня, но не обернулась. Полы черной хламиды взвились вверх, и сердце у меня екнуло – из одежды на ней больше ничего не было. Я бросилась вдогонку, песок и галька разлетались из-под ног. На бегу я снова и снова звала ее, но бабушка по-прежнему, казалось, не слышала и медленно шла к воде.

Настигнув ее у самой кромки, я забежала чуть вперед и встала перед ней.

– Бабушка! – повторила я, но когда заглянула ей в лицо – в горле встал ком.

В последний раз мы виделись четыре дня назад, но глядя на нее сейчас, можно было подумать, что минули десятилетия. Глаза бабушки глубоко запали, она бессмысленно смотрела прямо перед собой, из открытого рта свисала тонкая струйка слюны, сморщенные губы кривились. Казалось, пыль осела на ее коже, грязной и землисто-серой, а морщины стали длинными и глубокими, и теперь лицо было сплошь покрыто складками и оспинами. Руки, точно плети, безвольно висели по бокам. Горечь подступила к горлу, когда я увидела язвы на ее изможденном теле, дряблую, обвисшую кожу, торчащие острые кости. Только живот остался круглым.

– Бабушка, – снова позвала я нетвердым голосом.

И на этот раз веки на отрешенном лице дрогнули. Во взгляде промелькнуло осмысленное выражение.

– Что… – произнесла она тихо, почти шепотом, и на мгновение ее лицо изменилось, обретя знакомые черты. Но перемена была мимолетной, глаза вновь потухли, и она отвернулась к воде.

– Бабушка! – крикнула я и схватила ее за плечи.

Она быстро вздернула руки, словно обороняясь, и я едва успела отскочить – та взмахнула ножом, зажатым в левом кулаке. Ее лицо потемнело от гнева, но вскоре и эта вспышка погасла, и оно вновь сделалось пустым и холодным.

– Бабушка, это Эвери!

Она медленно подняла на меня немигающий, рассеянный взгляд.

– Я думала, ты умерла, – наконец, сказала бабушка низким, скрипучим голосом. – Ты мертва? А я?

Меня охватил озноб.

– Давай выйдем из воды, – предложила я, осторожно протянула руку, и она не стала противиться.

Тогда я попыталась вывести бабушку из воды. Немного помешкав, она позволила на несколько шагов подвести себя к берегу. Потом остановилась и снова повернулась к океану.

– Послушай, – произнесла она, поднимая к горизонту руку, в которой был зажат нож. – Он поет.

– Пойдем, бабушка, – попросила я, обнимая ее за худенькие плечи. – Тебе нужно присесть.

– Да, – согласилась она.

Я подумала, бабушка позволит отвести ее домой, но она опустилась на колени прямо на мокрый песок и гальку, крохотная и хрупкая, как котенок. Если бы Тэйн был со мной, он бы запросто смог отобрать нож, подхватить ее на руки и унести в дом, но сама я так устала, что и пытаться не стоило, поэтому вздохнула и присела рядом. Ее плечи беспрестанно и мелко тряслись, голова качалась, как одуванчик на ветру, но бабушка ничего не замечала, не сводя глаз с моря.

– Ты как? – спросила я, хотя и без того было совершенно ясно, что она в ужасном состоянии.

Бабушка повернулась на мой голос, уголок ее рта дрогнул в полуулыбке.

– Ты влюбилась, – сказала она. – Это тот паренек с фонарем?

По моей спине пробежали мурашки, хотя это ведь бабушкин дар – видеть людские эмоции. Даже в таком состоянии она улавливала волны обуревавших меня чувств.

– Мать объяснила, как работает наша магия, – прошептала я. – Она сказала, что женщина Роу влюбляется, мужчина разбивает ей сердце, и боль превращает ее в ведьму. Она сказала, что и я не смогу избежать этого. Это правда?

– Ты моложе остальных, – ее улыбка померкла. – Мне было двадцать четыре, когда я встретила своего мужчину. Впрочем, ты всегда была талантливой.

Ее лицо исказилось, точно она учуяла запах гнили.

– Жаль, что тебе не стать ведьмой.

– Ты говоришь, я не сделаюсь ведьмой, – допытывалась я, чувствуя, как заколотилось сердце. – Что это значит? Мать говорит, проклятье изменит Тэйна, превратит в чудовище только потому, что я его люблю. Но раз мне не суждено быть ведьмой, ему ничего не грозит? Что с ним произойдет?

Она медленно пожала плечами.

– Откуда я могу знать? Никто не может убить ведьму Роу. А тебе не быть ведьмой, потому что ты должна умереть.

– Но проклятье…

– Проклятье… – она тяжело вздохнула. – Женщины Роу в любви несчастны… Вечно выбирают не тех мужчин…

– Тэйн не такой, – сказала я быстро. – Он никогда не причинит мне боль.

– Ты говоришь, как твоя мать. Она считала себя умной, думала, что нашла мужчину, от которого не надо ждать подвоха, но все-таки осталась как и другие – сломленной и разбитой. Магия изменила его… – Лицо бабушки вновь стало отрешенным. – Послушай музыку.

Меня обуяло разочарование. Хотелось схватить ее за костлявые плечи и как следует встряхнуть, чтобы вместо бессмысленной мертвой маски появилась моя бойкая, острая на язык бабушка, всегда готовая поделиться мудрым советом. Я глубоко вдохнула.

– Я люблю его. И знаю, что скоро умру, что меня убьют, – процедила я, сжав челюсти. – Мне суждено умереть, бабушка, и это означает, что он не причинит мне боль, ведь так? Есть ли на нем проклятье? Изменится ли он? Что проклятье с ним сделает?

– Сделает с ним? – протянула она, глядя сквозь меня.

– Да! Он добрый, спокойный, заботливый, – быстро заговорила я. – Может ли проклятье уничтожить все это? Такой, как сейчас, он никогда не сделал бы мне больно.

Бабушка зажмурилась.

– Он никогда не сделал бы мне больно, – сказала она, прижимая кулаки к груди. – О, о, Калеб…

Луч солнца блеснул на лезвии ножа, и я ощутила гулкие удары сердца.

– Калеб? – я удивленно нахмурилась. – Калеб Свини, тот самый, в память о котором – «дары Калеба»? Капитан, который оскорбил тебя?

Наклонившись вперед, она согнулась так, что почти достала подбородком до колен.

– Так много секретов, – прошептала она. – Так много тайн…

Ее передернуло, словно от приступа внезапной боли, бабушка заплакала тихо и жалобно, как котенок, а я почувствовала, как вокруг нарастает сила ее магии. Эта печать боли и страдания на лице была мне знакома. Так бывало всякий раз, когда она делала заклинания. Было и в тот день, когда бабушка учила меня связывать ветра и потом, после обряда, приложив руки к груди, говорила, что магия неразрывно связана с мукой.

– Я не понимаю. Почему ты говоришь о Калебе Свини? Ты что, любила его?

– Хм-м? – Бабушка подняла лицо, которое теперь казалось открытым и одухотворенным, словно она ждала, что кто-то позовет ее и, не обращая на меня никакого внимания, уставилась на воду.

– Ты любила Калеба? – повторила я. – И он изменился? Проклятье изменило его? Поэтому он обидел тебя?

– Хм-м?

Она забыла обо мне, пристально глядя на океан. Я обхватила руками голову. Говорить с ней было бесполезно!

– Я убила его, – сказала она равнодушно, меня же будто оглушили, а сердце зажали в тиски.

– Что?!

– Он любил меня. Я любила его… Первый и единственный мужчина, которого я когда-либо любила. Пойдем со мной, Дженни Роу. Будь моей… Я пошла. А однажды подумала, удивлю его, встречу пораньше. Какой замечательный сюрприз! – Мечтательное лицо бабушки вновь исказилось и превратилось в полную ненависти, безумную маску. – Что это? Кто с ним? Нелли Мауэр! Пойдем со мной, Нелли Мауэр! Возьми и разбей мое сердце! Все то же самое! А на мои вопросы он рассмеялся мне в лицо и назвал глупой девчонкой!

Она затрясла головой, седые спутанные космы упали на лицо.

– Отпусти его. Пусть он уйдет. Он не стоит любви, Дженни Роу. Он капитан, ему – двадцать восемь, и он красив, ослепительно красив! Через два дня после отплытия я отправила его корабль на дно.

Я не могла вдохнуть. Меня знобило от ее слов, холод мокрого песка проникал сквозь одежду, сквозь кожу.

Это была самая известная история о бабушке – капитан, который был с ней груб, лишился корабля и жизни в океане, после чего остальные мореходы стали щедро ее одаривать. Но я никогда не предполагала, что это история о моем дедушке.

– Такая сильная боль… Месть… Я думала, это поможет, – простонала она, вздыхая шумно, со свистом. – Думала, боль уйдет, но она никуда не делась, она осталась в сердце навсегда!

Она вскинула руки к небу, черная накидка слетела с плеч, нож сверкнул на солнце.

– Калеб? Калеб! Прости меня!

Слезы ручьем хлынули по морщинистым щекам, и я отвернулась, больше смутившись от ее рыданий, чем от наготы.

– Это никогда не прекратится, – прошептала бабушка. Слова слетали с ее губ легко и тихо, как дыхание. – Боль никогда не уйдет. Но мне придется это остановить. Я хочу умереть. Я должна была уйти давным-давно, много лет назад, но все надеялась… надеялась…

Я ощутила укол вины. Она оставалась ради меня. Все последние годы она страдала, потихоньку сходила с ума, но ради меня держалась, как могла. И как оказалось, впустую.

– Прости, – сказала я тихо, и она подняла на меня широко раскрытые глаза.

– Простить? – прохрипела бабушка. – За что? Смерть – это избавление, Эвери.

Улыбка тронула ее потрескавшиеся губы, и я снова отвернулась.

– Все, что я чувствую сейчас – это боль и силу… И Калеба, зовущего меня.

Костлявая холодная рука неожиданно крепко сжала мое запястье. Я посмотрела на бабушку, и на мгновенье она заглянула мне в самую душу, как прежде.

– Надеюсь, тебе не придется это пережить. Надеюсь, ты умрешь прежде, чем это произойдет.

Что я могла ответить? Я устала, меня тошнило и хотелось пить. И я до сих пор не выяснила, что может случиться с Тэйном. Я осторожно поднялась и с удивлением увидела, что бабушка встала следом.

– Прости, – пробормотала она. – Я думала, ты уже умерла и все закончено.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда я уйду, моя магия уйдет со мной, – прошептала она. – Всегда оставалась другая ведьма, которая продолжала делать заклинания, но все закончится, когда меня не станет.

У меня перехватило дыхание, кожа пошла мурашками, когда я поняла, что имела в виду бабушка, – ее магия исчезла, все амулеты стали бесполезны, все, что веками поддерживало остров, рухнуло.

– Тебе придется туго. – Она протянула ко мне руку, в другой по-прежнему сжимая нож. – Прости меня, но… – бабушка осеклась, словно на миг задохнулась, – я не могу остаться!

Она повернулась лицом к морю и солнцу. В лучах ее кожа казалась бескровной, почти прозрачной.

– Я и так надолго задержалась, а Калеб ждет…

И тут же глухо застонал и взвился ветер, растрепал седые пряди и черную накидку. Море вспенилось, забурлило. Гигантская, яростная волна магии взмыла и ураганом завертелась вокруг нас. Я закрыла лицо руками, отступила, защищаясь от песчаного вихря, и слишком поздно заметила, что бабушка снова вошла в воду с зажатым в руке ножом. Лицо ее выглядело вдохновенным и мечтательным.

– Подожди! – закричала я. Но ветер подхватил и рассеял мой голос.

Я бросилась к ней. Все это было неправильно! Казалось, что бабушка отправляется не на небеса, а к дьяволу, но прежде, чем я успела приблизиться, она вскинула руки и с резким, птичьим криком вонзила лезвие в живот. Потрясенная до глубины души, я замерла в ужасе и молча смотрела, как нож выпал из ее рук и ушел на дно.

Огромная волна повалила бабушку с ног и окатила брызгами прибрежные камни. Она попыталась подняться, но вторая волна как будто пришла за ней, обрушилась на голову и потащила прочь от берега. Тогда я закричала, ошеломленная, обезумевшая от страха, заметалась вдоль берега, а голодные волны утягивали ее в океан все дальше. В последний миг бабушка обернулась ко мне, и я никогда не забуду то, что увидела. Она больше не была немощной и тощей старухой, не была и той, прежней моей бабушкой. Она снова стала молодой и красивой, полной жизни двадцатилетней девушкой – Дженни Роу! Она плавно скользнула в воду, махнув на прощанье рукой. И я клянусь, оставляя этот мир навсегда, Дженни видела меня и улыбалась.