Когда мы отошли довольно далеко к югу от города, Тэйн зажег фонарь. Дорожка, покрытая травой, сворачивала к пляжу. Под шелест волн мы шли вдоль полосы прибоя. Соленые морские брызги охлаждали пылающие щеки. Мои черные густые волосы от влаги завились кольцами. Вряд ли кто-нибудь заходил так далеко. Пляж здесь казался необитаемым, а песок покрылся намытой дождем и овеянной ветром тонкой корочкой. За нами тянулись четкие отпечатки следов, но беспокоиться было не о чем – к утру их смоет прилив.

– Не волнуйся, – сказал Тэйн. – Нас никто не преследует.

Я оглянулась. Темный силуэт города едва угадывался на фоне бледного неба. Да, Тэйн был прав – мы сделали это! Я вырвалась от матери, но все равно никак не могла избавиться от страха, что она догонит меня и утащит обратно.

– Отвлеки меня, – попросила я и сжала зубы, чтобы те не клацали от холодного бриза и нервного напряжения.

– Например? – улыбнулся Тэйн, и пальцами пробежался по моим ребрам.

Я уклонилась и поймала его руку.

– Не знаю, – покачала головой. Почему-то уверенность Тэйна и его смех заставляли меня нервничать сильнее. – Расскажи что-нибудь. Какую-нибудь занятную историю. Мне нравится слушать.

– Тебе? – изумился Тэйн. – Да ты пяти минут высидеть не можешь, когда я пересказываю сны.

– Сны – это другое. – Я отбросила со лба мокрые волосы. – Маленькой я, бывало, обожала истории бабушкиных посетителей. Можно было узнать обо всем – о них самих, о вещах, которые их пугали, или о делах, которые они совершили.

Мой голос зазвучал тише, когда я вспомнила приходивших к бабушке женщин. Многие из них были замужними. Сухие и изможденные с виду, они до дрожи мечтали о молодых широкоплечих докерах. Респектабельные капитаны с любовью и грустью вспоминали своих смуглых, голубоглазых внебрачных детишек, которых где-то далеко, в тропических лесах, баюкали их матери. Нередко за столом у бабушки говорили про утопленников. Описывали, какими разбухшими и обезображенными находили их тела.

– Они все сидели у стола, изливая душу. Рассказывали все без утайки. Бабушка потом говорила, что так действует ее магия. Помогает сбросить тяжесть с души, – я взглянула на Тэйна. Он, не отрываясь, смотрел на меня. Я смутилась и отвела взгляд.

– Почему бы тебе не начать первой, девочка-ведьма? – спросил он тихо. – Мне бы хотелось узнать что-нибудь о Роу.

О, я знала столько всего о женщинах нашей семьи! Наверное, сотни. Знала об их судьбах и деяниях, знала о них, как о себе самой, но выбрать какую-нибудь одну историю было сложно.

– Моя бабушка всегда говорила, что я напоминаю Эбигейл Роу, самую юную ведьму из нашего рода. Когда ей исполнилось семнадцать, она переняла колдовство от своей матери, Леноры. Она была тогда всего на год старше меня.

– А что она умела делать? – спросил Тэйн, улыбаясь. – Дышать огнем? Насылать веснушки на тех, кто ей пришелся не по нраву?

Он легонько щелкнул меня по носу, и я хихикнула, но затем сказала серьезно:

– Нет. Она разговаривала с мертвыми.

Тэйн на миг оцепенел. Все его тело напряглось, а глаза от изумления расширились, прежде чем он пришел в себя.

– Вот так дар! – произнес он, пристально глядя на меня. Я пожалела, что не выбрала другую Роу, хотя юная бесстрашная Эбигейл действительно была моей любимицей. И ведьмой пробыла довольно долго, почти тридцать лет. В этом ее только моя бабушка обошла. Я собиралась сменить тему, но Тэйн медленно сжал мои пальцы. Странно: его рука оказалась холодной, слишком холодной для теплой летней ночи.

– Расскажи о ней еще, – попросил он.

– Каждую субботу она наведывалась в Нью-Бишоп. По субботам вдовы со своими родными ходили на кладбище, а она встречала их у ворот и передавала то, что сообщали мертвые мужья, отцы, братья.

– За плату? – Его губы искривились в невеселой усмешке.

– Как раз нет. Она никогда не брала за это денег.

– Я думал, Роу ничего не делают бесплатно.

– Эбигейл сама потеряла близких: мать и бабушку. Возможно, она считала, что будет нехорошо требовать платы. Но у нее было свое правило. Каждый человек мог говорить с усопшим родственником всего три раза. Люди предлагали что угодно, лишь бы она позволила еще разок. Некоторые богачи сулили уйму денег, корабль, особняк, но, насколько мне известно, она оставалась непреклонной. Как говорила бабушка, Эбигейл не раз повторяла, что человек обязательно зачахнет, если будет все время думать об умерших. Поэтому она и придерживалась этого правила: три раза и не более. Первый раз, чтобы сказать «люблю». Второй – «скучаю». Третий – «прощай».

Я умолкла. Посмотрела на Тэйна. Он поднял лицо, устремив неподвижный взгляд в темное звездное небо.

– А что мертвые могли бы сказать?

– Не знаю. Она говорила, что всегда бывало по-разному, но никогда не пересказывала услышанное. Она считала, что тайны мертвых следует уважать, а их послания предназначены только для ушей одного конкретного человека. Но часто… – запнулась я, ощутив мелкую дрожь в его руке, – мертвые говорили то же, что и живые: люблю, скучаю, прощай…

– Она была потрясающей, эта Эбигейл Роу, – произнес Тэйн, и я улыбнулась.

Мне стало приятно, я даже зарделась от удовольствия. Мне вообще очень нравилось идти с ним рядом, взявшись за руки, а память о женщинах Роу словно вела нас вперед. Казалось, что все они витают вокруг, слушая наши разговоры, наблюдают за нами в ночной тиши и призывают двигаться дальше. Очень скоро и я стану одной из них. У меня родится дочь, а потом появится и внучка. И может, когда-нибудь она, гуляя по ночному пляжу, тоже заговорит обо мне. Скажет что-нибудь вроде: «Той, что сохранила наш род, вопреки стараниям своей матери, которая чуть все не разрушила, была Эвери Роу, толковательница снов».

– Теперь расскажи о себе, – попросила я, слегка дернув Тэйна за руку. Он молчал, и я добавила: – Расскажи про свой остров.

– Мой остров? – с удивлением переспросил он.

Он выпустил мою ладонь, чтобы отрегулировать фитиль у фонаря, и больше брать меня за руку не стал.

– Слишком жарко, – обронил он.

– Как назывался твой остров?

Он пожал плечами.

– Ты не знаешь?

– Мы никогда не давали ему названия, – сказал он и сунул руку в карман. – Мы жили обособленно от рода к роду. Никто нас не трогал. Мы никуда не уезжали, и к нам никто не наведывался. Поэтому у нас не было нужды давать ему какое-то имя. Но если бы вдруг понадобилось, то мы, скорее всего, назвали бы его Тока.

– Что это значит?

– Скала. Когда к нам пришли англичане, они дали острову имя – остров Ховелла.

Я кивнула.

– С нами было то же самое. Когда-то остров Принца носил совсем другое название. Как оно звучало в прежние времена, сейчас уже забыли, но значение еще помнят: остров на Краю.

– На краю чего?

– Никто не знает. Англичане пришли сюда в тысяча шестьсот восемьдесят пятом году, и кто-то, желая услужить королевской семье, назвал остров в честь молодого принца Джорджа.

Я расправила плечи.

– Сомневаюсь, что будущий король Англии знал о том, что у него есть такой маленький и ничтожный тезка где-то в Атлантическом океане, а то бы наверняка заставил переименовать этот клочок суши.

Тэйн рассмеялся. Он размахивал фонарем так, что луч метался, выхватывая из темноты то наши ноги, то песчаную дорожку.

– Когда они пришли на твой остров? – спросила я, и его улыбка тотчас померкла.

– Задолго до моего рождения. Даже раньше, чем родился мой отец. Они появились с альбомами и картами, и мы думали, что они вскоре уедут и навсегда оставят остров. А когда я был еще мальчишкой, впрочем, довольно большим, чтобы гулять, где вздумается, к берегу пристали китобойные суда.

– Вас удивило появление иностранцев?

– Только некоторых, – пожал плечами Тэйн. – Наши легенды говорят, что мы прибыли с другого острова, с Новой Зеландии, где живут маори. Но на этом острове мы жили веками. У нас была своя культура и традиции. А однажды появилась новая легенда, которая рассказывала, что весь мир ушел под воду, остался только наш маленький остров. Даже после того, как к нам пришли чужаки, многие продолжали верить во всемирный потом. Но только не я.

– Почему?

Фонарь освещал его лицо снизу, оставляя в глубокой тени глаза.

– Мой отец был охотником, – сказал он. – Если бы не семья – мать, я и мои старшие сестры, он наверняка отправился бы в кругосветное путешествие на каноэ. Захотел бы пересечь океан. Однажды мы плавали с ним вместе и забрались так далеко, что остров исчез из виду. «Не бойся», – сказал отец с улыбкой, хоть я и не думал пугаться. Он рассказал, что есть другие берега и земли. Что наш остров очень мал, а мир – огромен. И столько всего есть на свете, что стоило бы посмотреть! Он рассказывал о городах и заводах, животных и людях. До сих пор не понимаю, откуда он все это знал. Когда к нам пришли китобои, ему хотелось уйти с ними, чтобы увидеть мир, но он не мог. Поэтому с ними отправился я.

Его лицо стало непривычно холодным и жестким.

– Ты не боялся покидать свой остров? – поинтересовалась я.

Он пожал плечами.

– Я знал там каждый камень, каждый листок, всех людей в лицо. Я знал девушку, на которой должен был жениться, и дом, где мы с ней поселились бы. Мне с детства было известно наперед, что случится в моей жизни. И это меня невероятно злило! Мне казалось, что я там задыхаюсь. А потом еще и моряки, которые приходили на остров, рассказывали всякие истории о разных странах. Я с ума сходил от мысли о том, как огромен мир за пределами нашего острова. Я попросил моряков взять меня с собой. Матери и сестрам, конечно, не понравилась эта затея, но отец меня поддержал. Он сказал, чтобы я собирался в дорогу, и я ушел не оглядываясь. Мне тогда было девять лет.

Мягкий голос Тэйна вдруг изменился. Зазвучал жестко и резко, перекрывая шум ветра и шорох волн. Глаза его сверкали в темноте. Нет, он не впал в ярость и не казался печальным. Такое выражение мне доводилось видеть прежде на лицах молоденьких моряков, которые совсем недавно женились или стали отцами, но вынуждены отправиться в многолетнее плавание. Моряки не плачут. Они расправляют плечи и пристально, с невыразимой тоской смотрят на берег, пока корабль покидает порт, а затем стараются забыться в тяжелой работе. Так выглядел и Тэйн.

– Я ненавидел свой остров, – добавил он, как будто обращаясь не ко мне, а к волнам и ветру. – Когда я уходил, пообещал себе, что больше не вернусь туда. А надо было остаться…

Я остановилась. Тэйн тоже замедлил шаг.

– Но ведь тогда ты бы умер, – произнесла я тихо.

– Я был бы воином, как и мой отец. Я бы убил многих, прежде чем умереть самому, и погиб бы с честью, защищая свою родину и свой народ.

Я долго смотрела на него.

– Но ты все равно бы умер…

Тэйн невесело усмехнулся.

– Я и так умер, – изрек он. – В тот момент, когда шаман сказал, что все, кого я любил и о ком заботился – мертвы, я умер вместе с ними. И это мое наказание – дышать, говорить, ходить и думать, когда на самом деле во мне не осталось жизни. Хотел поначалу вспороть себе горло гарпуном, и единственное, что меня остановило, – месть.

Он бросил взгляд на темные волны.

– Каждое утро просыпался и думал о своих родителях и сестрах. Каждую ночь засыпал и представлял себе, как отыщу и уничтожу их убийц. Я охотился на китов, ел и дышал только для того, чтобы отомстить.

Его лицо исказилось гримасой.

– Бывает ведь, что призраки кого-то преследуют? Так вот, я и есть лишь призрак, который охотится…

Вдруг Тэйна затрясло так сильно, точно его тело разрывалось на части. Я обняла его, крепко прижала к себе и держала, пока он не успокоился. Мы долго стояли, не разжимая объятий, и вдруг я осознала, что он говорил о себе в прошедшем времени. Я взглянула на него. Глаза Тэйна были закрыты, а на щеках и длинных темных ресницах блестели слезы.

– Так ты все еще призрак? – спросила я мягко, чувствуя, как бьется его сердце. Тэйн открыл глаза.

– Думаю… – он вздохнул и нежно провел кончиками пальцев по моей шее, – думаю, что теперь возвращаюсь к жизни…