7
Осень 1670 г.
Король сидел на склоне холма, поросшего сочной, обильной зеленью. Пейзаж этот был ему знаком, однако название места он забыл. Среди деревьев и кустов виднелись развалины некогда величественных древних зданий. Невдалеке Людовик увидел седовласого старца в золотистом одеянии. Тот возлежал в траве и что-то писал на дощечке. Над головой старца сиял нимб. За его спиной расположился орел, наблюдая за окрестностями. Голова птицы постоянно двигалась.
И вдруг Людовик понял, где он. Он находился… внутри картины Пуссена «Пейзаж со святым Иоанном Богословом на Патмосе». Он был частью картины, но частью чужеродной.
«Мне здесь нечего делать, – подумал Людовик. – Я должен вернуться в Версаль».
Иоанн Богослов поднял голову и пристально поглядел на Людовика. Вместо морщинистого старца-апостола Людовик увидел молодое, раскрасневшееся от лихорадки лицо солдата, плюнувшего в него после раздачи медалей.
– Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце, – сказал солдат, угрожающе поднимая палец, – и дано было ему жечь людей огнем. Пятый Ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно…
Безоблачное небо покрылось клубящимися облаками, источавшими кровь. Они закрыли солнце. Мелькнула молния, загрохотал гром. Людовик силился подняться на ноги и убежать, однако не мог пошевелиться.
Глаза святого Иоанна заморгали, превратившись из голубых в кроваво-красные.
– Враг ближе, чем ты думаешь! – крикнул он.
Орел взмыл в воздух и устремился на Людовика, щелкая клювом. Когти его сверкали, как лезвие кинжала. Людовик закричал.
– Ваше величество!
Сквозь сон он услышал приглушенные крики Бонтана.
– Придворного врача к королю! – требовал первый камергер. – Немедленно!
В середине октября Филипп и Генриетта вернулись во дворец. Филипп скучал по блеску двора и развлечениям. Он скучал и по Шевалье, о чем предпочитал не распространяться. И жизнь потекла почти в том же русле, как прежде. Генриетта проводила время в своих покоях, Филипп – в своих.
Поздним вечером Филипп и Шевалье нежились в постели Филиппа, облачившись в длинные ночные рубашки. Они пили вино и слушали хироманта, который предсказывал им будущее. Хиромант – смазливый молодой человек с тонкими чертами лица – лежал у Филиппа на коленях и водил пальцем по ладони Шевалье. Сейчас его палец двигался вдоль линии сердца. Шевалье откровенно скучал.
– В будущем вас ждет любовь, – сладким голосом вещал хиромант, подмигивая Шевалье. – И будет ее вдвое больше, чем вы думали.
Шевалье, поморщившись, вылез из постели.
– Пора оросить сад, – объявил он. – Не составишь мне компанию?
– Постой, – крикнул Филипп. – Мне в голову пришла одна мысль. – Его пальцы теребили волосы хироманта. – Когда я жил в Сен-Клу, казалось, до Версаля рукой подать. А здесь мне кажется, что эти замки разделяет океан… Шевалье, ты меня слушаешь?
– Слушаю, но больше не могу, иначе обмочу пол.
Шевалье протопал в отхожее место и остановился перед горшком. Приподняв подол рубашки, он начал мочиться, размышляя о словах Филиппа.
Неожиданно чья-то большая, тяжелая рука зажала ему рот. К чреслам прикоснулось холодное лезвие. Струя мочи мгновенно иссякла. Шевалье испуганно выдохнул. Человек, подкравшийся сзади, угрожающе прошептал ему на ухо:
– Ты не ответил на мое последнее послание.
– Поверьте… – Шевалье пытался сохранять спокойствие. – Честное слово, я не думал, что это так срочно.
Острое лезвие уткнулось в его член, царапнув кожу.
– А теперь?
– Я весь внимание.
– Читай. И выполняй.
В руке Шевалье оказалась записка. Подол ночной рубашки незнакомец накинул ему на голову. Когда Шевалье откинул подол, в отхожем месте он был один.
– Шевалье! Ты никак вздумал оросить весь дворец? – окликнул его Филипп.
Шевалье торопливо спрятал записку под ночной рубашкой и выскочил из отхожего места. Ему было любопытно хотя бы мельком увидеть лицо нападавшего, и в то же время он молил Бога, чтобы этого не случилось.
Едва Шевалье вернулся в постель, в спальню, не постучавшись, ворвался курьер от короля.
– Любезный, вы никак в хлеву воспитывались? – срывая досаду, раздраженно спросил Шевалье.
– Месье, вы должны явиться немедленно в апартаменты короля! – объявил Филиппу посланник.
– Разбудите мою жену! – потребовал Филипп, отталкивая хироманта. – Не мешкайте!
Он стал торопливо одеваться.
Шевалье, в спешке натянув камзол, вслед за Филиппом выбежал в коридор.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он, стараясь не отставать.
– По-моему, ты перебрал вина, – отмахнулся Филипп. – Потом поговорим.
– Ты даже не представляешь, насколько весома моя потребность! – настаивал Шевалье.
– У всех твоих потребностей одинаковый вес, и ты знаешь какой.
– Близится буря! Она затронет твое будущее при дворе. Ты можешь оказаться в центре урагана.
– Прошу тебя, возвращайся в постель!
Возле Салона Войны стояли гвардейцы. Они расступились, пропуская Филиппа, но тут же преградили путь Шевалье.
Собравшиеся беспокойно переглядывались. Бонтан и Кольбер заперли дверь на ключ. Единственным звуком было тиканье часов, неумолимо отмеряющих время. Часы стояли на мраморной каминной доске, в окружении развешанных щитов и мечей.
Кольбер поочередно оглядел всех: Филиппа, Лувуа, Фабьена, Марию Терезию, Генриетту и Рогана.
– В записях короля содержатся имена тех, кого его величество считает самыми верными, преданными и честными. Это вы. И этот круг доверенных лиц останется неразрывным. Мы все знаем, насколько серьезно то, с чем мы можем столкнуться в самое ближайшее время.
– Как состояние короля? – сдерживая слезы, спросила Генриетта.
– Лихорадка стремительно пожирает его силы, – ответил Бонтан.
Кольбер многозначительно кивнул:
– Протокол требует, чтобы мы незамедлительно занялись вопросом о престолонаследии.
– Я не желаю об этом слышать, – заявил Филипп.
– Король сильнее любой болезни, – сказал Роган. – Сильнее сотни лихорадок!
Кольбер поднял руку, требуя тишины:
– Надеясь на лучшее, мы тем не менее должны готовиться к худшему. В данном случае…
– Почему вы называете это лихорадкой? – перебил его Роган. – А вдруг короля попытались отравить?
Бонтан выразительно посмотрел на Фабьена.
– Какой бы ни была причина, обещаю: я вырву ее с корнем, – сказал Фабьен.
– Надеюсь, ваши действия будут более успешными, – холодно заметил ему Бонтан.
– Что значит «более успешными»?
– Когда в числе приглашенных оказывается больной человек и его беспрепятственно пропускают к королю, я не могу назвать это успехом.
– Непосредственным преемником его величества является дофин, но по причине юного возраста ему потребуется регент, – сказал Лувуа.
– Протокол нам известен, – подхватил Кольбер. – Если король…
– Не произносите таких слов! – накинулся на него Роган.
– Если король умрет или окажется не в состоянии выполнять свои обязанности, протоколом предусматривается назначение регента, – спокойно договорил Кольбер.
– Но кто им станет? – спросила королева.
– Нам предстоит сделать выбор, – ответил Кольбер.
Члены королевского круга молча переглядывались. Часы невозмутимо продолжали тикать.
Массона и Клодину провели через потайную дверь в спальню короля. Лоб и рубашка Людовика были влажными от пота. Король бредил. У его постели стояли Бонтан и Мария Терезия. На лицах обоих застыл страх.
Осмотрев короля, Массон достал из саквояжа пузырек и приподнял Людовику голову:
– Ваше величество, выпейте это лекарство. Здесь только травы. Вам сразу станет легче, и вы заснете. Это настойка лауданума с добавлением шафрана и клевера.
Людовик отвернулся от пузырька. Его воспаленные, страдающие глаза обратились к Клодине. Она едва заметно покачала головой:
– Ваше величество, умоляю вас, прислушайтесь к совету того, кого вам было угодно назначить своим придворным врачом.
Массон еще раз поднес пузырек к губам короля.
– А что… скажете вы? – с трудом шевеля пересохшими губами, спросил у Клодины Людовик.
Массон сердито смотрел на дочь. Клодина это видела, но сейчас была не та ситуация, чтобы выгораживать отца.
– Ваше величество, когда болезнь только началась, ее легко вылечить, но трудно определить. По мере того как она разрастается, ее становится все легче распознать, зато лечение требует бóльших усилий.
– У вас ведь тоже бывала лихорадка. Как вы ее лечили? – спросил король.
– Я уповала на силы своего организма и лишь помогала ему. Вашему организму требуется очищение. Есть такая трава – полынь. Она растет на опушке леса.
Людовик с трудом кивнул.
– Идите за вашим лекарством, – приказал Клодине Бонтан. – Не медлите и сохраняйте внешнее спокойствие. Никто не должен знать об истинном состоянии короля.
Клодина ушла. Людовик отвернулся от Массона.
– Ваше величество, меня сюда позвали, чтобы вас лечить, – пробовал возражать Массон.
– Пусть все удалятся. И пришлите ко мне госпожу де Лавальер.
Разговор утомил короля. Он опустил голову на подушку и снова погрузился в забытье.
Мадам де Монтеспан повсюду разыскивала Генриетту и случайно наткнулась на нее в коридоре. Генриетта и Мария Терезия направлялись в покои королевы.
– Как здоровье его величества? – дрожащим шепотом спросила она. Вид у Атенаис был весьма удрученный. – Короля не было на мессе, и это могло повлечь разные домыслы.
Королева демонстративно отвернулась.
– Ваше величество, умоляю вас сказать! По дворцу уже ползут слухи. Их может остановить только правда.
– Его величеству нездоровится, только и всего, – ответила Мария Терезия.
– Но почему такая секретность?
– Чтобы не плодить слухов, – сказала Генриетта.
– А Луизе де Лавальер сообщили? – не унималась Атенаис.
– Сообщили, – ответила королева.
– Тогда… это серьезно.
Мария Терезия посмотрела на Генриетту и молча кивнула.
– Что… что будет, если… – начала мадам де Монтеспан.
– Никаких «если», – отчеканила Генриетта. – Король поправится.
Они с королевой пошли дальше. Мадам де Монтеспан осталась стоять посреди коридора.
– Конечно, он обязательно поправится! – крикнула она вдогонку, сомневаясь, что королева и Генриетта слышали ее слова.
Всякий раз, когда ему нужно было что-то написать, герцог Кассельский вспоминал свой просторный кабинет в сгоревшем замке и массивный письменный стол. Его нынешнее дворцовое жилище вынуждало сгибаться в три погибели, усаживаясь за узкий стол, где недолго занозить руку о плохо обструганные доски. Но выбора у герцога не было. Вздохнув, он обмакнул перо в чернильницу и только приготовился вывести первые слова, как с потолка на бумагу упало несколько крупных капель. В хваленом Версальском дворце протекала крыша. Он поднял голову к потолку и увидел еще одну такую же каплю, готовую упасть. «Проклятие! Неужели знатному дворянину не могли выделить помещение, где хотя бы не каплет над головой?» – сердито подумал герцог.
Бросив перо, он откинулся на спинку стула и тут вдруг заметил, что под дверь подсовывают записку. Герцог вскочил, схватил записку и распахнул дверь.
В коридоре было пусто.
Он повертел в руках послание, скрепленное такой же восковой печатью, как и предыдущее.
Одной из привычек, сохраненных Монкуром от прежней жизни, была охота. Сейчас, когда король болел, можно было беспрепятственно охотиться в угодьях его величества, что Монкур и делал. Накрапывал дождичек. Его верный спаниель полез в кусты за подранком-фазаном, однако вернулся без добычи, но с запиской, прикрепленной к ошейнику. На ней была знакомая печать.
За окном не было ничего, что могло бы усладить взор, однако Шевалье продолжал смотреть в окно. Его глаза рассеянно следили за бегущими по небу облаками, после чего переключились на косяк птиц. Потом он заметил озябшую муху, которая ползла с наружной стороны стекла. Услышав шаги вошедшего Филиппа, Шевалье сказал, не оборачиваясь:
– Если король чувствует боль у основания волос, может, на него подействовало вчерашнее вино? Как говорят: «Съешь шерсть зверя, который тебя укусил». Вот только не знаю, кому захочется завтракать шерстью?
Шевалье почувствовал на себе сердитый взгляд Филиппа.
– Я что-то ляпнул невпопад? Ладно, не дуйся. Лучше расскажи, как здоровье нашего короля?
Филипп то сжимал руки в кулаки, то снова растопыривал пальцы. Похоже, он хотел что-то сказать, но не решался.
– Давай поговорим, – предложил Шевалье, поворачиваясь к Филиппу. – К чему вся эта секретность?
Филипп подошел к столу, схватил недопитый бокал и вдруг бросил на стол. Вино растекалось по поверхности, красное как кровь.
– Поклянись мне, – потребовал он у Шевалье.
– Клянусь жизнью моего отца.
– Твой отец умер.
– Тогда жизнью матери.
– Не паясничай!
Шевалье шагнул к Филиппу, взял его за руку:
– Мне больно видеть тебя в таком состоянии. Я могу хоть чем-то тебе помочь?
– Я же сказал: поклянись. То, что ты услышишь от меня, не должно становиться достоянием ничьих ушей.
Шевалье приложил руку к сердцу:
– Клянусь своей жизнью.
Филипп окунул палец в пролитое вино.
– Мой брат очень болен, – тихо сказал он.
– Я всегда говорил, что из тебя получился бы замечательный король.
– Прекрати! – сердито сверкнул глазами Филипп.
– Неужто все так серьезно? Боже мой.
– Людовик смертельно болен. Если он умрет, меня назначат регентом.
– Прости, друг. Я и понятия не имел.
Филипп схватил Шевалье за воротник камзола:
– Никому ни слова! Настало время испытаний, но я знаю, что с твоей поддержкой смогу преодолеть любые трудности.
– Конечно… Какая ужасная новость. Мне ее нужно как-то переварить. Пойду прогуляюсь. Идем вместе.
– Я не пойду, – покачал головой Филипп. – Мне надо… подумать.
Шевалье велел слуге, стоявшему у двери, принести его плащ.
– Как хочешь, – сказал он Филиппу, нежно потрепав того по щеке. – Я всегда молюсь о нем. И о тебе тоже.
Слуга помог Шевалье одеться. Он уже выходил, когда Филипп окликнул его:
– Ночью ты сказал одну фразу: «Близится буря». Что ты имел в виду?
Шевалье обернулся. Их глаза встретились.
– Я что, говорил такое? Должно быть, сболтнул спьяну.
В спальне короля витал тяжелый, зловонный запах болезни. Филипп Орлеанский невольно зажал нос. Все, кто находился в комнате, стояли у стены, беспомощно наблюдая, как Людовик мечется в своем беспокойном, лихорадочном сне. Для Филиппа это зрелище было особенно тяжелым. Никогда еще он не видел брата таким хрупким и беззащитным.
Вскоре пришел Роган и попросил разрешения подойти к королю. Бонтан покачал головой:
– К его величеству сейчас может приближаться только его врач.
Роган не спорил.
Прошло еще несколько томительных минут.
– Где же его врач? – не выдержал Филипп.
– Отправился за лекарством, – ответил Бонтан.
– А где вообще живет этот эскулап? В Марселе? – все более распалялся Филипп.
Он решительно шагнул к постели. Роган попытался его удержать, и Филипп пронзил его испепеляющим взглядом.
– У моего брата не проказа, – злобно бросил Рогану Филипп.
– Это небезопасно, – сказал Роган.
Теперь взгляд Филиппа был холоден как лед.
– Не забывайте, с кем вы разговариваете, – бросил он другу детства Людовика.
Подойдя к постели, Филипп осторожно взял брата за руку и прочел краткую молитву. Людовик вздрогнул. Его глаза с усилием открылись. Он подал знак, чтобы Филипп наклонился, и прошептал брату на ухо:
– Пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела.
Филиппа прошиб холодный пот. Он достаточно хорошо знал Библию. Брат неспроста выбрал эти слова из Откровения Иоанна Богослова. Дальше шло повествование о крови, смерти и апокалипсисе. Филипп растерянно потрепал брата по плечу, успокаивая не столько Людовика, сколько себя.
Генриетта, Мария Терезия, Лувуа, Фабьен и Кольбер находились во внешних покоях, ожидая, когда их допустят к королю. Кольбер, только сейчас заметивший округлившийся живот Генриетты, осторожно произнес:
– Мадам, вам в вашем положении не стоило сюда приходить.
– Я никуда не уйду от моего короля, – решительно возразила Генриетта.
– Наше место подле короля, – поддержала ее Мария Терезия. – Особенно в минуты его страданий.
– Из армии сообщают о случаях тифа среди солдат, – сказал Лувуа.
– Мы не в армии, господин Лувуа, – оборвал его Кольбер. – Пусть больными занимаются врачи. А нам нужно созвать Государственный совет и обсудить неотложные дела. – Он повернулся к королеве: – Присутствие вашего величества было бы весьма желательно.
– И когда мы соберемся? – спросила Мария Терезия.
Кольбер не успел ответить. Мимо них прошел аббат Боссюэ, он скрылся за дверями королевской спальни. Мария Терезия перекрестилась.
– Мы соберемся… как можно скорее, – ответил королеве Кольбер.
Мадам де Монтеспан, прятавшаяся в нише, все это слышала.
Саквояж Клодины был вместительнее отцовского. Сейчас она сосредоточенно укладывала туда склянки с лекарствами. Что-то из лекарств брала на всякий случай, чтобы потом не тратить драгоценное время.
Дверь со стуком распахнулась. Пошатываясь, в кухню вошел Массон. Увидев дочь, он сердито зарычал, приблизился к шкафу и смахнул на пол все склянки, что еще оставались на полке.
– Ты – Иезавель! – крикнул он дочери. – Нет, ты даже хуже Иезавели! Ты – Далила!
Клодина схватила его за руку:
– Отец, ты что себе позволяешь? Успокойся и не мешай мне. Меня ждут во дворце.
– Вот уж не ожидал, что родная дочь срежет с меня семь кос и продаст меня филистимлянам! Но, как видишь, я еще не ослабел!
Повернувшись, Массон что есть силы ударил Клодину по лицу. Не устояв на ногах, она упала, ударившись головой о косяк. Несколько секунд Массон смотрел на ее неподвижное тело, затем довольно ухмыльнулся, полез в саквояж дочери, достал пузырек с настойкой опия и торопливо глотнул. За первым глотком последовал второй.
Острые судороги в животе заставили Массона ухватиться за край стола. Боль затуманила его мысли, но сквозь этот туман все же пробилась одна мысль – ясная и страшная. «Боже милостивый! Неужели я ее убил?» – подумал Массон.
Он встал на четвереньки, подполз к дочери, взял ее за руку и зарыдал:
– Клодина, девочка моя! Прости мне помут…
Он не договорил. Новая волна судорог была неистовее первой. Боль сжала ему живот, выворачивая кишки наизнанку. Массон распластался на полу.
Клодина не знала, сколько времени провела без чувств. У нее отчаянно болела голова, стучало в висках. Мысли путались. С большим трудом открыв глаза, она вдруг увидела бездыханного отца. Он лежал на полу, зажав в руке пустой пузырек из-под лауданума. Изо рта вытекала струйка крови.
Превозмогая боль, Клодина встала на колени. Она приподняла голову отца:
– Отец! Ты меня слышишь?
Массон не отвечал.
– Отец! – снова позвала она, леденея от жутких предчувствий.
За спиной хлопнула входная дверь. Обернувшись, Клодина увидела Бонтана.
– Помогите мне! – взмолилась она. – Мой отец умирает.
Глаза Бонтана были полны сочувствия, но голос звучал жестко и настоятельно:
– Госпожа Клодина, вы должны отправиться со мной во дворец. Королю очень плохо.
Клодина повернулась к отцу. Ее сердце громко колотилось.
– Мы оба знаем, кто является врачом его величества, – сказал Бонтан.
– Но мой отец находится на волосок от смерти!
– И ваш король – тоже.
Клодина воздела руки к Бонтану:
– Господин Бонтан, не заставляйте меня делать выбор. Отец – единственный близкий мне человек. У меня больше никого нет.
– И тем не менее сделать выбор вам придется. Либо вы спасаете отца, либо… Францию.
Солдат, осмелившийся плюнуть на короля, очнулся связанным по рукам и ногам. Он лежал на лавке в комнате пыток. Глава королевской полиции смотрел на него с холодным презрением.
– Неужто еще жив? – спросил Фабьен.
Солдат облизал потрескавшиеся губы.
– Мне все равно, от чего подыхать: от ваших рук или от моей болезни. Не волнуйтесь, на этом свете не задержусь.
– Я и не волнуюсь. Просто хочу посмотреть, сколько боли ты еще выдержишь, пока твоя поганая душа не отделится от твоей поганой шкуры.
Их разговор был нарушен приходом Лорены. Обычно бесстрастное лицо помощницы Фабьена раскраснелось от волнения.
– Вот, в прачечной нашла, – сказала она. – Собирала белье в стирку, вывернула карманы, и вдруг…
Фабьен протянул руку. Лорена полезла в карман юбки, достала найденную бумажку, развернула и подала Фабьену. Это было шифрованное послание.
– Такие же буквы. Я хоть и читать не умею, но сразу увидела, что они похожи на те, из вашей книжки!
Фабьен вгляделся в записку.
– Полежи тут, поскучай, – бросил он солдату.
Они с Лореной вышли из комнаты пыток, заперев дверь на ключ.
Достав кодекс, Фабьен сел за стол и принялся расшифровывать записку. Лорена стояла рядом, гордая тем, что сделала такое важное дело. Расшифровка подвигалась медленно. Пока Фабьен возился с шифром, одна свеча полностью догорела. Теперь и от второй осталась половина… Наконец Фабьен встал и надел камзол.
– Встреча назначена на сегодня. Моя лошадь готова?
– Еще с утра накормили и вычистили.
– А ты умница, – похвалил Лорену Фабьен. – Здорово мне помогла.
Войдя в королевскую спальню через потайную дверь, Бонтан и Клодина не обнаружили там Людовика. Караульный почему-то стоял лицом к стене.
– Караульный! Где его величество? – спросил Бонтан.
– Его величество приказал мне стоять лицом к стене, и нового приказа я от него пока не получил.
Оставив Клодину в спальне, Бонтан поспешил в коридор. Там он остановился как вкопанный, с жалостью и ужасом взирая на своего короля.
Людовик… танцевал. Стоя посреди коридора в пропитанной потом ночной рубашке, он кружился и размахивал руками. Его голова раскачивалась в такт неслышимой музыке. Заметив Бонтана, Людовик подозвал первого камергера к себе:
– Вы очень кстати. Я никак не могу решить, чтó это будет: куранта, павана, пассакалья или гавот.
Бонтан старался говорить как можно мягче, насколько это позволял его страх:
– Ваше величество, вам необходимо немедленно вернуться в постель. Ваши врачи…
– Бонтан! Я сочинил новый танец и хочу, чтобы мои придворные его разучили и исполнили.
– Я очень рад, ваше величество, но сначала…
Людовик остановился.
– Все придворные должны немедленно разучить этот танец. Подайте мне перо, бумагу и позовите садовника.
Бонтан взглянул на застывших гвардейцев, потом снова повернулся к королю:
– Садовника?
– Да! Жака, моего садовника. Приведите его сюда. Этот танец нужно танцевать в саду или в оранжерее, среди цветущих апельсиновых деревьев.
Людовик возобновил танец.
– Бонтан, вы тоже танцуйте. Я хочу видеть, как это выглядит со стороны. Давайте. Повторяйте мои движения. Сначала pied largi, затем sissonne, потом пируэт, далее па-де-бурре и приседание на слабую долю…
Испуганный Бонтан не посмел ослушаться. Он добросовестно пытался подражать шагам короля, но делал это неуклюже и постоянно сбивался с темпа.
– Танцоры будут обращаться вокруг солнца сообразно их титулам, – пояснил король, продолжая кружиться. – Король, император, папа римский, ремесленник, ребенок и так далее. Вы, Бонтан, если хотите, можете быть папой римским.
Бонтан растерянно поклонился:
– Ваше величество, судя по исполненным вами движениям, вы сочинили пассакалью.
«Как он бледен! – думал Бонтан. – Как слаб! Я должен немедленно уложить его в постель, иначе он может умереть».
Людовик остановился. Он сощурил глаза и опустил голову, как зверь, готовый напасть.
– Я вам не доверяю. Совсем не доверяю. Гвардейцы! Я не знаю этого человека!
– Ваше величество, прошу вас!
Бонтан попятился назад, опасаясь за рассудок Людовика.
– Приведите моего садовника! Он мне нужен! Мои враги уже близко!
– Повернитесь лицом к стене! – приказал Бонтан гвардейцам.
– Гвардейцы! Не слушайте их! Они намереваются меня убить! Приведите Жака!
Глаза Людовика закатились. У него подкосились ноги. Бонтан успел подхватить короля и потащил его в спальню.
– Мой садовник скажет, как нам поступить, – пробормотал король.
Близился вечер. Ветхие стены гугенотской церкви изобиловали щелями, в которых свистел ветер. Глухо стучали куски полусорванной кровли. Подойдя к двери, Монкур несколько раз оглянулся по сторонам, затем торопливо вошел и сразу же захлопнул дверь. Герцог Кассельский уже ждал его, сидя на одной из уцелевших скамей.
– Здесь опасно собираться. Мы рискуем жизнью, – сказал Монкур. – Я даже лошадь спрятал в лесу и топал по грязи.
– Что за дурацкая манера – назначать встречу, а потом еще и жаловаться на обстоятельства? – поморщился герцог. – Лучше скажите, чем вызвана такая спешка?
– Постойте… Так это не вы прислали мне записку? – удивился Монкур.
Дверь распахнулась. Испуганные заговорщики попытались спрятаться. Внутрь вошли еще несколько человек. Они настороженно озирались из-под приспущенных на лицо капюшонов.
– Похоже, мы не единственные, кто задался этой целью, – сказал Монкур.
Прибывшие рассаживались кто где, откидывая капюшоны. Все они принадлежали к аристократии.
– Целью? – переспросил герцог Кассельский. – И какой, интересно бы узнать?
– Наша цель – революция, – ответил ему знакомый женский голос.
Собравшие повернулись на голос. Возле разрушенного алтаря стояла Беатриса де Клермон. Она была в новом платье, присланном кем-то накануне. Лицо Беатрисы выражало непоколебимую решимость.
– Мы невероятно рискуем! – крикнул ей герцог Кассельский. – А если бы эти послания перехватили? Или, хуже того, расшифровали?
– Их и расшифровали, – спокойно ответила Беатриса.
– Значит, им известно, где мы собираемся? – испугался Монкур.
– Взломанный шифр оказался нам только на руку. Я усмотрела в этом отличную возможность сбить королевских ищеек со следа. Я написала новое послание и позаботилась, чтобы его нашли. Там говорится о встрече… на окраине Парижа. Так что здесь нам ничто не угрожает.
Шевалье, стоявший в задних рядах, хватил кулаком по скамье.
– Черт побери, кузина, что вы тут делаете?! – крикнул он.
Шевалье ждал ответа, но Беатриса лишь холодно, с вызовом, посмотрела на него и продолжала свою речь:
– Мы принадлежим к различным религиозным конфессиям, однако все мы молимся у одного алтаря. У алтаря Франции, которая не желает умирать. Мы молимся об избавлении нас от тирана Людовика и о возрождении страны. Франция должна восстать из пепла. – Взгляд Беатрисы задержался на каждом из собравшихся. – Наступил знаменательный момент. Король болен. Его сжигает лихорадка. Мы сейчас должны думать о своем будущем. Я привезла вам радостное известие. Мы не одиноки. У нас есть богатые, влиятельные друзья; в том числе и среди придворных. За границей внимательно наблюдают за развитием событий, и все, кто на нашей стороне, готовы нам помочь.
Беатриса достала бумагу, которая была зашита в рукав присланного ей платья.
– Голландская республика выражает нам свою поддержку. Вильгельм Оранский вскоре станет правителем Нидерландов, главнокомандующим армией и адмиралом флота. В этом послании он клянется поддерживать тех, кто выступит против Людовика. И поддержка эта не будет лишь словесной. Нас поддержат деньгами, материальными средствами и действиями, включая военные.
– С меня достаточно, – заявил Шевалье. – Благодарю за спектакль марионеток.
– Шевалье де Лоррен! – сурово окликнула его Беатриса. – Я понимаю ваше недоумение. Такой вы меня никогда не видели. У вас нет ни малейшего представления о том, кем в действительности я являюсь. Но вы находитесь здесь не случайно. Для вас это судьбоносный момент, обещающий стремительный взлет. Однако это не произойдет само собой. Вы тоже должны потрудиться. Отправляйтесь в Париж. У вас там есть сторонники, и немало. Соберите их.
Шевалье посмотрел на собравшихся, потом снова на Беатрису:
– Я начинаю сомневаться в наших родственных связях.
Беатриса устремила взгляд к сгнившим балкам свода, олицетворявшим небеса.
– Франция возродится. Версаль станет позабытой прихотью, мечтой больного короля. Разобщенность нас погубит, тогда как в единстве для нас не будет ничего невозможного. Да здравствует аристократическая республика! Да здравствуют истинные наследники Франции!
Фабьен гнал лошадь по извилистой дороге, приближаясь к южным предместьям Парижа. Его сопровождали два мушкетера. Затем он резко свернул на заросшее поле и остановился. Неподалеку стоял заброшенный монастырь, стены которого густо обвивал плющ. Фабьен спешился, приказав мушкетерам ничем не выдавать своего присутствия и быть наготове. Крадучись, глава королевской полиции подошел к двери и заглянул внутрь, готовый накрыть заговорщиков, чье послание ему принесла бдительная Лорена.
Внутри было пусто.
Рассерженный Фабьен поспешил обратно.
– Кто-то вздумал нас дурачить!
Слуга ввел Жака в спальню короля. Садовник щурился, чувствуя себя весьма неловко. Прежде чем отважиться взглянуть на изможденное, вспотевшее лицо короля, Жак вопросительно посмотрел на Бонтана и Клодину, ожидая подсказок.
– Сам с королем не заговаривай, – посоветовал ему Бонтан. – Жди, когда король к тебе обратится.
Жак понимающе кивнул. Их разговор разбудил короля. Он шевельнулся и открыл глаза.
– Подойди ближе, – велел он Жаку.
– Ваше величество, ваши доктора запретили подходить к вам близко, – напомнил королю Бонтан.
– Скажи, ты боишься приблизиться к своему королю? – спросил у Жака Людовик. – А смерти ты боишься?
– Нет, ваше величество, смерти я не боюсь. Видел ее на полях сражений. Для меня в ней нет ничего загадочного.
– Подойди ближе, не бойся, – велел король.
Жак приблизился к королевской постели.
Король с усилием проглотил скопившуюся слюну.
– Расскажи мне о моем отце, – попросил Людовик. – Я знаю, что твоя мать была его кормилицей. Это было еще до твоего рождения. Получается, мы с тобой – молочные братья?
Жак кивнул.
– Давай, рассказывай.
Жак снова кивнул и начал:
– Однажды к нашим берегам прибыл посланник из далекой Японии. Он привез вашему отцу китайскую книгу и сказал, что в императорской армии эту книгу читает каждый самурай. Написал ее человек, которого звали Учитель Сунь. Книга называлась «Искусство войны». Насколько я знаю, ваш отец ее не читал, но один из его министров прочел и взял оттуда… то ли изречение, то ли правило действия. «Кажись слабым, когда силен, и сильным, когда слаб».
– Отец никогда не рассказывал мне про эту книгу.
– Быть может, собирался, но случая не представилось.
– Ты сражался ради моего отца. Убивал его врагов. Может наступить такой день, когда я попрошу тебя сделать то же самое для меня.
Они оба улыбнулись.
– А теперь, ваше величество, вам надо отдохнуть, – сказал Жак.
Людовик снова попытался улыбнуться, но его лицо исказилось от боли.
– Ты смеешь приказывать своему королю?
– Ради его защиты – да, ваше величество.
Людовик повернулся на бок.
– Во всем мире я доверяю только четверым. Первому камергеру Бонтану. Фабьену Маршалю, который возглавляет мою полицию. Другу детства Рогану. И тебе. – Король закашлялся. – Мои враги совсем близко.
– Да, ваше величество.
– Они наблюдают за мной. За моими родными, друзьями, министрами и сторонниками.
Людовик жестом велел садовнику наклониться ближе:
– Но за тобой они не наблюдают.
Короля вновь одолел приступ кашля. Людовик кашлял громко, натужно. Бонтан выпроводил садовника и поторопился позвать священника. Аббат Боссюэ перекрестил Людовику лоб и шепотом прочел молитву таинства соборования. Людовик пытался отвернуться от священника. Прикосновения Боссюэ обжигали, как адский пламень, а его слова горячими углями застревали в ушах короля. Людовик хотел приказать священнику уйти, однако жар в теле был столь силен, что не позволял говорить.
«Уходи! – мысленно кричал священнику король. – Убирайся! Я весь горю!»
Потом над ним вспыхнула радуга, изогнулась разноцветной дугой, окрасив воздух в живые, яркие цвета. Людовик сел на постели. Превозмогая боль, он потянулся к радуге, черпая утешение в ее переливчатых красках. Неожиданно возле постели появилась нимфа, восседавшая на бледно-зеленом коне. Ее доспехи блестели, как зеркало, и в них отражалось лицо короля. В руке нимфа держала большой меч. Она улыбнулась Людовику, обнажив острые, как у волка, покрытые кровью зубы.
Людовик подвинулся к краю постели. Нимфа подняла меч. Людовик покорно опустил голову. «Да будет так! Да будет так!» Засвистел воздух, рассекаемый мечом. Сейчас все кончится.
Король упал на постель, выплевывая кровь.
– Смерть рядом, а за нею – ад кромешный! – крикнул Людовик.
Мария Терезия бросилась к нему, обняла. Нимфа и радуга исчезли, удалившись в мир кошмаров.
Камин обогревал только небольшое пространство вокруг себя. В нескольких шагах от него было столь же пронзительно холодно, как и в углах комнаты. Генриетта сидела возле огня, слушая потрескивание поленьев и любуясь золотыми узорами пламени. Возле нее пристроилась Софи, обвязывая кружевом носовой платок. Услышав шаги, Генриетта обернулась. Увидев вошедшую мадам де Монтеспан, она снова повернулась к огню.
– Дворец полон разговоров, – сказала Атенаис.
– Вы хотели сказать, слухов, – поправила ее Генриетта.
– А что, если под ними есть основание? Поговаривают, что нам придется возвращаться в Париж.
– Зачем нам туда ехать? – хмуро спросила Софи, прерывая работу.
– Мы не собираемся возвращаться, – сказала Генриетта.
Мадам де Монтеспан подошла ближе, протягивая к огню озябшие руки.
– Вдруг король настолько болен, что не сможет долго сопротивляться? Неужели все, что он строил, пойдет прахом?
– Короля окружают верные люди, которые никогда его не предадут.
– Очнитесь же! Умоляю! – воскликнула мадам де Монтеспан.
Генриетта порывисто встала:
– Я, мадам, бодрствую постоянно. И лучше вас знаю, каким может оказаться будущее, если осуществятся наши худшие предчувствия.
Эти слова заставили Атенаис вздрогнуть, но глаз она не отвела.
– Если они осуществятся, ваше влияние, сударыня, только возрастет, – заметила она. – Смею надеяться, что вы останетесь благосклонны к вашим друзьям.
– Мы поддерживаем наших мужчин, – сказала Генриетта, снова глядя на игру пламени. – Но мужчины думают только о себе. Кто ж тогда поддержит женщину, если не другая женщина?
Запершись у себя, Беатриса доканчивала «старинную» грамоту, подтверждавшую ее дворянское происхождение. Дописав последние строчки, она поставила витиеватые подписи несуществующих свидетелей, после чего помахала листами, помогая чернилам высохнуть. Затем она искусно помяла листы и добавила потертостей, придавая «документам» надлежащий вид. Осмотрев дело рук своих, Беатриса осталась довольна. Собрав бумаги, она вышла в коридор.
Кольбера она нашла в Салоне Войны. Беатриса попросила доложить о ней и терпеливо ждала, когда он оторвется от чтения и позволит ей войти. Она подошла к столу и протянула Кольберу плоды своего творчества:
– Вот, господин Кольбер. Здесь бумаги, подтверждающие наш титул. Извините, что вам пришлось так долго ждать.
Кольбер взял бумаги:
– Я их после посмотрю. Сейчас я занят другим.
Беатриса кивнула, сделала легкий реверанс и удалилась, моля Бога о том, чтобы ее подделка спасла жизнь ей и Софи.
Войдя в спальню короля, Филипп Орлеанский застал там Бонтана, Марию Терезию и Фабьена. Все они смотрели на Клодину. Она удерживала волосы короля, одновременно подставляя ему ведро. У Людовика была обильная рвота.
– Что она здесь делает? – спросил Филипп, косясь на Клодину.
– Это новый врач короля, – пояснила Мария Терезия.
– Его величество затребовал ее к себе, – добавил Бонтан.
– Мой брат сейчас в таком состоянии, что может затребовать себе луну в подставке для яиц! Но вряд ли вы станете исполнять его требование! – сердито закричал Филипп. – Докатились! Здоровье короля оказалось в руках какой-то девчонки! Моего брата нужно срочно перевезти в Париж. Там он быстро поправится. Я приготовил свою карету.
– Состояние его величества не позволяет ехать, – сказала Клодина, не сводя глаз с короля.
– У меня прекрасная карета. Самое большее – час езды.
Королева покачала головой:
– Дорога может его погубить.
– Этот дворец – вот что губит, – бросил Филипп, зло глядя на Марию Терезию.
Ночь во дворце была беспокойной, во всяком случае для тех, кто знал об истинном состоянии короля. Ранним утром королевский совет вновь собрался в Салоне Войны. Кольбер, Лувуа, Бонтан и Роган стояли у стола. Генриетта и Мария Терезия сидели на стульях перед окнами.
– Та часть знати, которая враждебно настроена к королю, поспешит утолить свое злорадство, – сказал Роган. – Я в этом не сомневаюсь.
– Откуда у вас такая уверенность? – поморщилась Мария Терезия.
– Роган прав. Эта публика слишком предсказуема, – ответил ей Лувуа.
– Слухи бывают губительнее самой горькой правды, – сказала королева.
Фабьен, который тоже находился в Салоне Войны, достал из своего портфеля лист бумаги.
– Я составил список. На одной стороне листа перечислены люди, в чьей преданности королю я уверен. На обороте – его противники.
Дверь стремительно распахнулась, и вошел опоздавший Филипп. Вид у него был сердитый и обеспокоенный.
Роган протянул руку к списку:
– Позвольте взглянуть.
Фабьен отодвинул лист.
– Осторожнее, – холодно произнес он. – Мой отец был печатником. Я очень трепетно отношусь к бумаге.
Роган принялся ходить вокруг стола.
– Вся Франция должна сейчас возносить молитвы о скорейшем выздоровлении короля. Пусть все, кто любит его, соберутся вместе. А те, кто всегда ему противился, пусть нынче проявятся во всей своей неприглядной красе.
– Отличная мысль, – кивнул Маршаль.
– Я сама поговорю с епископом Боссюэ, – вызвалась королева.
– Но вопрос о регентстве по-прежнему актуален, – напомнил Роган.
– Неужели никто не выскажется за мою кандидатуру? – спросил Филипп, подходя к ним.
– Ваше высочество, вы обладаете несомненными достоинствами, – издалека начал Кольбер. – Но нас настораживают те, кого обычно видят рядом с вами и кто непременно воспользовался бы вашим положением регента.
– Что ж вы боитесь назвать имя Шевалье? – поморщился Филипп.
К мужчинам подошла Мария Терезия. Когда она заговорила, обратившись к Филиппу, в ее спокойном голосе ощущалась королевская властность:
– Нам нужен человек, чье поведение более отвечает положению правителя. Тот, кто независим в своих суждениях и решениях. Надеюсь, я высказалась достаточно ясно.
Филипп, явно не ожидавший критики в свой адрес, растерянно заморгал. Потом, обретя прежний апломб, пробормотал:
– Яснее не бывает.
– По моему мнению, ее величество и господин Кольбер – наиболее подходящие кандидатуры. Там, где это необходимо, они способны проявить и достаточную твердость, и гибкость, – сказал Бонтан.
– Будем считать вопрос решенным, – резюмировал Кольбер.
Члены королевского совета покинули Салон Войны.
Слова королевы больно ударили по самолюбию Филиппа Орлеанского. Это был упрек, хотя и завуалированный, а Филипп терпеть не мог, когда его упрекали. К тому же он жаждал действий и понимал, что действовать ему сейчас не дадут.
Войдя к себе, он застал там Шевалье и дорожный сундук с поднятой крышкой, куда лакей укладывал одежду его друга.
– Не забудь собрать мою обувь, – распоряжался Шевалье. – И уложи все рубашки, что на кровати. Только, ради бога, ничего не порви.
– Чем это ты занят? – спросил Филипп, с шумом захлопывая дверь.
– Дворец полон самых нелепых слухов, – вздохнул Шевалье, почесывая затылок. – У меня от них уже голова идет кругом. Чтобы окончательно не сойти с ума, я решил на несколько дней удалиться в Париж.
Филипп встал между Шевалье и слугой:
– Помнится, ты говорил мне, что из меня получился бы великий король.
– Я и сейчас могу это повторить.
– А я сейчас не просто так болтаю с тобой! Что ты задумал? Ты же дал мне клятву.
– Я ее сдержал, – спокойно ответил Шевалье.
– Тогда я жду от тебя правды.
– Пока это все. Ступай, – приказал Шевалье лакею, и тот с поклоном удалился.
Шевалье прошел к комоду, на котором стояла бутылка с вином, но передумал и поставил бутылку обратно.
– Филипп, ты никак все эти месяцы прожил отшельником в лесу? Мы на пороге перемен. Их хотят люди разных сословий. Речь идет не об упразднении монархического правления, а о том, чтобы снять с плеч короля часть его тяжкой ноши. А ноша эта действительно тяжела. Пример брата у тебя перед глазами. Один человек не в состоянии управлять целой страной. Король захлебывается. Но ты можешь его спасти. У тебя есть все необходимые качества.
– Шевалье, ты вступаешь на опасный путь.
– Опасно, когда твои ноздри разъедает дым, а ты упорно не желаешь видеть полыхающий огонь.
– Ты на стороне знати.
– Я на твоей стороне точно так же, как когда-то солдаты. – Шевалье протянул руку Филиппу. – А ты готов встать на мою сторону?
– Ты сам не понимаешь, о чем просишь!
– Нет, я прекрасно понимаю, о чем прошу.
– На твой вопрос я отвечу не раньше, чем смерть принудит меня к этому.
– Прекрасно, – усмехнулся Шевалье, скрещивая руки на груди. – Но помни: что бы сейчас ни происходило, наше будущее меняется.
Версальский дворец жил слухами, которые разносились быстро и становились все более напряженными. Стоило кому-то увидеть Боссюэ, спешившего в покои короля, как через считаные минуты главный коридор дворца заполонили перешептывающиеся придворные. Молчание хранили лишь портреты и статуи, бесстрастно взиравшие на человеческую суету.
– Уже закрыли двери во внешние покои его величества, – всхлипнула какая-то придворная дама.
Она торопливо перекрестилась и заплакала, уткнувшись в плечо своего спутника.
– Вы слышали? – спросила другая дама, обращаясь к герцогу Кассельскому. – Наш король…
– Увы, слышал, – ответил тот. – Ужасные новости. Это просто… – Он умолк и повернулся в сторону мадам де Монтеспан, стоявшей неподалеку. – Просто чудовищно.
Произнеся эти слова, герцог мрачно улыбнулся коварной Атенаис.
Шевалье, сопровождаемый слугой, проталкивался сквозь толпу придворных сплетников и едва не налетел на Генриетту. Она тоже с кем-то вполголоса разговаривала.
– Прошу прощения, – усмехнулся Шевалье. – Я вас даже не заметил.
Его взгляд упал на выпирающий живот Генриетты.
– Вообще-то, странно, как при таких… пропорциях я мог вас не заметить.
– Сударь, у меня нет желания вступать с вами в разговор, – вздохнула Генриетта. – Сейчас не время для мелочных словесных перепалок.
– Согласен, моя дорогая. В свое время многие искали случая заговорить с вами. Тогда вы пользовались благосклонностью короля. Но те времена прошли. Мне странно, что нынче еще кто-то удостаивает вас разговором.
Не дожидаясь ответа, Шевалье растворился в толпе возбужденных придворных.
Клодина спала на соломенном тюфяке, брошенном в углу королевской опочивальни. Ее разбудили негромкие звуки, казалось, кто-то скребется. Протирая глаза, Клодина увидела короля не в постели, а за письменным столом. Подперев голову ладонью, он что-то писал. Ошеломленная Клодина потрясла за плечо Бонтана, прикорнувшего на диванчике. Бонтан проснулся мгновенно.
– Ваше величество! – воскликнул первый камердинер, вскакивая на ноги. – Нет слов, чтобы выразить нашу радость по поводу вашего выздоровления!
Клодина потрогала лоб Людовика:
– Этой ночью был кризис. Лихорадка отступила.
Людовик отложил перо.
– Где ваш отец? – спросил он.
Миниатюрная Клодина вздрогнула, как былинка под напором ветра.
– Ваше величество, Клодина пожертвовала жизнью отца, чтобы спасти вашу жизнь, – сказал Бонтан. – Доктора Массона убил яд, который, как мы думаем, предназначался вам.
Теперь уже вздрогнул сам король.
– Не этим ли ядом вызвана моя лихорадка? – резко спросил он.
– Вряд ли, – заметила Клодина.
– При дворе пока не должны знать, что я поправился.
– Но вашему брату мы в любом случае должны сообщить, – сказал Бонтан.
– Пошлите за Роганом. Я хочу его видеть. И за моими портными. Мне пора обновить одежду.
Людовик дописал несколько слов, сложил лист и подал Бонтану:
– Все остальные должны знать только то, что содержится в моем послании.
Бонтан хорошо умел скрывать не только горе, но и радость. Он послушно созвал в Салон Войны членов королевского совета и министров, чтобы зачитать послание монарха. Среди собравшихся не было лишь Рогана и Фабьена Маршаля.
– С глубокой печалью в сердце сообщаю, что здоровье его величества не улучшилось, – начал Бонтан. – Король передал мне, что течение государственных дел должно совершаться в соответствии с его указаниями.
– Но как его величество может принимать решения, находясь в столь тяжелом состоянии? – спросил Кольбер.
– Король повелел незамедлительно оповестить всю Францию о состоянии его здоровья. Он рассчитывает на молитвы своих благочестивых подданных и верит, что эти молитвы помогут ему справиться с недугом.
Королева и Генриетта тихо плакали. Мужчины кусали губы, сдерживая подступившие слезы.
Вдоволь насладившись этой сценой, Бонтан добавил:
– Его величество выразил также пожелание, чтобы придворные разучили новый танец.
– Танец?! – с недоумением воскликнул Филипп.
– Танец, который король сочинил в редкие минуты покоя. Его величество не сомневается в своем выздоровлении и хочет подбодрить всех нас, чтобы наше ожидание не было тягостным.
Бонтан показал лист с расписанными па танца. Присутствующие окружили его, вчитываясь в королевские строчки.
– Музыку нового танца мы закажем господину Люлли.
Тело отца лежало на том самом столе его кабинета, где он когда-то вскрывал тела других покойников. Клодина плакала, не пытаясь унять слезы. Ей до сих пор не верилось, что подвижный, не любивший сидеть без дела доктор Массон разделил участь многих своих пациентов. От ее отца осталось лишь холодное, начавшее разлагаться тело.
Фабьен со всем терпением, на какое был способен, наблюдал за работой Клодины. Эта совсем молодая женщина умела то, что должны были бы уметь, но зачастую не умели врачи-мужчины. Однако женский плач оказался для Фабьена невыносимой пыткой. Наконец он не выдержал:
– Знаете, Клодина, если бы я собственными глазами не видел вашей работы, я бы счел вас ведьмой.
– И приказали бы меня сжечь, – сказала она, рукавом вытирая глаза.
Фабьен задумался.
– Мне редко попадались живые ведьмы, – признался он.
– Так или иначе, нам всем вынесен приговор. Я должна вскрыть тело собственного отца и найти причину отравления. Отца убил яд, и я уверена, что отрава предназначалась королю. Если мне удастся установить, какая именно, быть может, я сумею подобрать противоядие.
– И определить отравителя, – добавил Фабьен.
Людовик встал под портретом, запечатлевшим их с Филиппом в детстве. Он плотно задернул шторы. В спальне было сумрачно. Вошедший Роган двигался медленно и осторожно. Он во все глаза смотрел на постель, стараясь разглядеть короля.
– Дружище, ты выглядишь как смерть.
Роган стремительно обернулся на голос и увидел улыбающегося короля.
– Слава богу! – воскликнул Роган. – Это граничит с чудом! А может, это и есть чудо!
Людовик крепко пожал ему руку:
– Когда человек болеет, он возвращается в свое прошлое, в прекрасные летние дни юности. Ты всегда был рядом со мною. Мы с тобой дружим с детства, за что я тебе очень благодарен. И в знак благодарности я делаю тебе подарок. Ты видишь меня таким, какой я сейчас. Преодолевшим болезнь, набирающим силы. Но я жду и ответного подарка. Обо всем этом ты должен молчать.
– Жду ваших приказаний.
– Я велел своим министрам оповестить всю Францию о том, что болезнь не отступает и дни мои сочтены. Так я надеюсь с корнем вырвать всех своих противников. Сейчас они первыми начнут радоваться моему отсутствию и строить планы.
– Ваше величество, я просто восхищаюсь вашим умом.
– Значит, ты одобряешь мою уловку?
– Я ей рукоплещу. Нечто подобное мы с вами проделывали в Фонтенбло, во время псовой охоты. Собаки ныряли в норы, а мы смотрели, кто оттуда вылезет.
Людовик удовлетворенно кивал. Рогану он доверял всецело.
– Ты сейчас – мои глаза и уши. Позаботься, чтобы все шло в нужном направлении.
– Я вас не подведу.
Людовик раздвинул шторы. Давние друзья уселись у стола, купаясь в лучах солнца, смеясь и вспоминая давние дни.
Пока они праздновали выздоровление Людовика, в дверь внешних покоев громко и настойчиво постучали. Бонтан приказал гвардейцу открыть. На пороге стоял Филипп Орлеанский, за ним группа крепких, мускулистых людей, вооруженных мечами. Их лица были суровыми и решительными.
– Я пришел, чтобы забрать моего брата, – заявил Филипп. – Дальнейшее пребывание в этой дыре его доконает. Странно, что никто из вас не понимает столь очевидных вещей!
– Ваше высочество, ответ был и остается неизменным: нет, – сказал Бонтан, не снимая руки с дверной ручки. – Немедленно вызовите Фабьена Маршаля, – распорядился он.
– Напрасно стараетесь, Бонтан, – усмехнулся Филипп. – Ваша собачонка вам не поможет. Похоже, вы забыли, с кем разговариваете!
– Всего доброго, – невозмутимо произнес Бонтан и закрыл дверь.
– Как вы смеете захлопнуть дверь у меня перед носом?! – выкрикнул Филипп.
Он велел своим людям силой открыть дверь, однако в этот момент подоспел Фабьен в сопровождении восьмерых самых рослых и хорошо вооруженных швейцарских гвардейцев. Те явно готовы были пустить в ход оружие.
– В следующий раз, ваше высочество, советую вам тщательнее обдумывать свои действия, – сказал Фабьен.
Разъяренный Филипп удалился вместе со своими приспешниками.
Лорена с недавних пор очень внимательно следила за мадам де Клермон, и когда во время утренней мессы увидела, что Беатриса перешептывается с герцогом Кассельским, это показалось ей подозрительным. И потому Лорена, вдохновленная недавним успехом и желавшая еще больше помочь Фабьену, решила посетить покои Беатрисы. Одевшись горничной, она вошла туда якобы для уборки и некоторое время пряталась в углу. Убедившись, что в этой комнате и в смежных с ней никого нет, Лорена тщательно осмотрела все полки, шкаф и письменный стол, где проверила каждую бумагу, а также сами ящики на предмет двойного дна. Ее усилия были вознаграждены.
Самый нижний ящик действительно имел двойное дно. Внутри Лорена обнаружила другие бумаги, исписанные витиеватым почерком, которые показались ей довольно старыми. Один лист особенно насторожил помощницу Фабьена. Он был исписан лишь наполовину, а последнее слово заканчивалось чернильной кляксой. Посчитав это важной находкой, Лорена сложила лист и хотела спрятать в карман юбки, но не успела.
– Прибираешься? – послышалось сзади. – А ты не видела мою мать?
Лорена обернулась и увидела Софи.
– Вот, на полу нашла, – торопливо соврала Лорена. – Это что-то нужное?
– Если б я знала, – пожала плечами Софи. – Я живу теперь не здесь, а у моей госпожи. Если хочешь, покажу маме.
– Чего ее по пустякам тревожить? Положу ей на стол. Сама разберется, – сказала Лорена.
Софи кивнула и полезла в шкаф за шарфом. Лорена быстро спрятала лист, помахала для виду тряпкой и ушла.
Подъем сил сменился вполне ожидаемым упадком. Король победил лихорадку, но его организм еще не окреп. Ему пришлось вернуться в постель. Лежа среди подушек, Людовик жестом подозвал Клодину. Потеря отца отражалась глубокой печалью в ее глазах, но там же король видел мудрость и совсем неженскую храбрость.
– Ваше самопожертвование не будет забыто, – сказал Людовик. – Примите мои глубокие соболезнования. Король не может обойтись без придворного врача. К счастью, я нашел замену.
Клодина рассеянно кивнула:
– И кто заменит моего отца?
– Замена доктору Массону стоит передо мной, – улыбнулся Людовик. – Многие примут вас в штыки. Захотят, чтобы я выбрал кого-то из медицинских светил, пользующих знать. Но вам не должно быть дела до досужих разговоров. Вы готовы стать моим придворным врачом? Если скажете «да», обратного пути не будет. Ваша жизнь изменится навсегда.
– Я… принимаю предложение вашего величества, – тихо ответила Клодина.
– Тогда считайте, что причислены к моей свите. Медицина – это благородное поприще.
Ошеломленная Клодина сделала реверанс.
Людовик подозвал Бонтана.
– Пошлите за мадам де Лавальер, – приказал он.
Луиза пришла через считаные минуты, робко переступив порог королевской спальни. В руке она сжимала четки. Подойдя к постели короля, она присела в реверансе.
– Мальчика зовут Луи?
– Нашего сына? Да, ваше величество.
– Насколько помню, его гувернантка сейчас в Париже. И брат его тоже там?
– Да, ваше величество.
– Я надеялся, что вы останетесь здесь, – помолчав, сказал Людовик. – Что дворец станет вам домом.
– Я не могу здесь оставаться.
– И даже ради своих детей?
– Ради их блага и спасения своей души я должна раскаяться в той жизни, что я вела прежде.
– Знаю… Я вас больше не держу.
От неожиданности Луиза выронила четки. Она смотрела на короля, не веря своим ушам. Произнесенные им слова означали не только позволение покинуть спальню. Людовик разрешал ей покинуть Версаль.
– Ваше величество, у меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность. Ею переполнено мое сердце.
– Я распоряжусь о необходимых приготовлениях.
– Я молю Господа, чтобы Он послал вам исцеляющего ангела и тот постоянно пребывал с вами.
Улыбнувшись Людовику, а затем и Бонтану, Луиза почти выбежала из спальни. В ее движениях появилась давно забытая легкость, и теперь ее походка больше напоминала танец.
Кольбер сидел в Салоне Войны, углубившись в проверку дворянских грамот. Процедура эта была неспешной и нудной, поскольку требовала внимательного прочтения каждой представленной бумаги. Там его и нашел Фабьен.
– С прискорбием сообщаю о кончине придворного врача его величества, доктора Массона. Как мне сказали, он умер от желудочной болезни.
– Тогда мы должны незамедлительно назначить нового придворного врача, – не поднимая головы, сказал Кольбер.
– Его величество уже сам выбрал замену Массону.
– Да? – Кольбер удивленно вскинул голову. – Значит, король уже поправился?
– Пока еще нет.
Кольбер ожидал услышать более обстоятельный рассказ о состоянии здоровья короля, однако Фабьен молчал. Тогда главный контролер финансов снова углубился в чтение.
– Как обстоят дела с вашими бумагами, подтверждающими титулы? – спросил Фабьен.
– С моими? – переспросил Кольбер, посчитав, что вопрос адресован ему. – По правде говоря, свои я еще и не подавал.
– А бумаги этих людей? – Фабьен постучал по аккуратной стопке. – С ними все в порядке?
– Да. Бовильер. Пуату. Де Клермон. За вечер человек двадцать проверю.
– Здесь и бумаги мадам де Клермон? Позвольте взглянуть?
Кольбер протянул ему листы:
– Я совсем запамятовал: ведь вы же знакомы. Кстати, ее дворянский титул насчитывает несколько поколений. Поданные ею документы это подтверждают. Должен сказать, я вполне удовлетворен.
Фабьен просмотрел бумаги, подробно задержавшись на одном листе, затем положил на стол:
– Спасибо.
Он хотел было уйти, но какое-то неясное подозрение заставило его снова обратиться к бумагам Беатрисы:
– Вы мне позволите еще раз посмотреть ее грамоту?
Кольбер молча кивнул. Фабьен взял лист.
– Думаю, и у вас отлегло от сердца, – сказал ему Кольбер.
– Бумага отменного качества. Зернистость почти не видна.
Чем пристальнее Фабьен вглядывался в смутивший его лист, тем сильнее щурился и тем тяжелее становилось у него на сердце. Пользуясь тем, что Кольбер погружен в чтение, он унес лист с собой.
Вернувшись к себе, Фабьен поспешил к столу, где был развернут большой свиток. На одной стороне тянулся длинный список имен. На другой была нарисована карта Франции, помеченная красными точками, большое число которых располагалось в Париже и вокруг него.
Услышав, что Фабьен вернулся, из боковой комнаты вышла Лорена.
– Сегодня я видела, как герцог Кассельский говорил с несколькими придворными. Среди них была и мадам де Клермон.
– Кто еще? – хмуро спросил Фабьен.
– Пуатье. Анжу.
– С тех пор как двор известили о состоянии здоровья короля, число подобных разговоров заметно возросло. Говоришь, Анжу и Пуатье шептались с герцогом Кассельским?
– Да. И мадам де Клермон тоже.
Фабьен вяло кивнул. Ему хотелось отмести замечание Лорены, отмести собственные подозрения и сосредоточиться на предателях, в чьей виновности он не сомневался. Взяв карандаш, он прочертил длинные линии, соединив красные точки на карте.
– Я и в конюшне проверила, – сказала Лорена. – И Анжу, и Пуатье собираются ехать в Париж.
– Не только они, – пробормотал Фабьен, снова всматриваясь в лист из бумаг Беатрисы. – Вот что, Лорена. Неделю назад я отправил своего человека в По. Если он вернется в мое отсутствие, все, что он привезет, запри под замок.
– В ваше отсутствие? А вы-то куда собрались?
– В Париж, – лаконично ответил Фабьен, хватая со стула плащ.
В церкви было тихо и сумрачно. Казалось, даже тени на полу смягчили свои очертания, уважая чувства придворных, которые пришли сюда помолиться о здоровье короля. Войдя, Генриетта и Софи перекрестились, после чего устремились в проход. Генриетта села ближе к алтарю. Софи, отыскав глазами мать, уселась рядом.
– Мама, я так по тебе соскучилась, – шепотом призналась Софи.
Беатриса, чьи руки были молитвенно сложены, подняла голову:
– Ты уже не маленькая, чтобы скучать по матери. А лучший способ меня порадовать – это не вызывать нареканий у своей госпожи.
– Конечно. Но я как-то привыкла говорить с тобой… Кстати, я сегодня зашла к тебе за своим шарфом. Смотрю, а там у тебя прибирается горничная.
Ладони Беатрисы мгновенно разомкнулись.
– Горничная?
– Да. Я застала ее возле твоего стола. Она нашла какие-то бумаги на полу и не знала, куда их положить. Я посоветовала оставить их на столе. Ты сама решишь.
Беатриса вновь сложила руки.
– Конечно. А как ее зовут? Я хочу поблагодарить ее за усердие.
– Имени я не спросила.
– Надеюсь, лицо ее ты запомнила. Обязательно мне покажешь. Сама знаешь: добросовестные слуги – на вес золота.
– Лицо я запомнила. – Софи огляделась по сторонам. – Почему в церкви так мало придворных? Обычно по утрам здесь бывают почти все.
Беатриса смотрела прямо перед собой.
– Мама, ты меня слышишь?
– А ты разве не помнишь? – с легким оттенком раздражения спросила Беатриса. – Придворные упражняются. Король приказал нам разучить новый танец. Тсс! Хватит болтать!
Софи тоже сложила руки, пытаясь вызвать у себя молитвенное состояние. Однако ее взгляд упал на ноги, и она стала тихо двигать ступнями, вспоминая танцевальные па.
Никто и никогда еще не обращался с Шевалье столь возмутительным образом. Его швырнули на пол кабинета Маршаля, где он, пролетев несколько метров, больно ударился головой о ножку стола. Шевалье попытался встать, но стражи надавили ему на плечи, дав понять, что с колен он не поднимется. Щеки и лоб сердечного друга Филиппа покрывали синяки и кровоточащие ссадины. Лицо Шевалье представляло собой маску, где сплавились гнев и полное недоумение.
– Как все это понимать? – сердито спросил он у сидевшего за столом Фабьена.
– А так, что вас захватили в Париже, на сборище предателей, и по моему приказу доставили обратно в Версаль, – ответил Фабьен.
Гвардейцы, стоявшие по обе стороны от Шевалье, выразительно опустили руки на эфесы мечей.
– Герцог Орлеанский прикажет отрубить вам голову! – зло бросил Шевалье. – И когда ваша голова окажется на плахе, знаете, какие слова он вам скажет?
Фабьен встал из-за стола, подошел к Шевалье и пнул его в грудь. Тот снова оказался на полу.
– Я вам скажу другие слова, поинтереснее. Утром вас казнят вместе с остальными.
Шевалье все-таки встал, тяжело дыша. Его глаза метали молнии.
– Король бы этого никогда не допустил! Вы воспользовались его болезнью!
– Замышляя предательство, всегда рискуешь, – сказал Фабьен. – Добром это никогда не кончается. Как бы там ни было, надеюсь, лошади вам понравились…
Возможно, знай Лорена, чем обернется ее усердие, она бы двадцать раз подумала. Но у этой простодушной дворцовой прачки было слишком мало радостей в жизни, и похвалы господина Маршаля согревали ей душу. А ведь он предупреждал свою помощницу: только следить и ни во что не совать свой нос.
Днем Софи показала матери усердную «горничную», и ранним вечером Беатриса отправилась в дворцовую прачечную. Лорена была там одна. У стены стояли бочки со щелоком. В большом чане кипятилось белье. Другая половина прачечной предназначалась для сушки, и там на многочисленных, натянутых крест-накрест веревках сушились чулки, панталоны, шали и платья. Лорена занималась укладкой мокрого белья в корзины. Беатриса подошла к ней со спины:
– Здравствуй, любезная. Тебя, кажется, Лореной звать?
– Да, мадам, – ответила прачка, слегка вздрогнув.
– А господина Фабьена Маршаля ты знаешь?
– Кто ж его не знает?
– Мне бы не хотелось вмешивать сюда его, – сказала Беатриса, проводя рукой по бельевой веревке. – Словом, у меня пропало платье. Очень красивое и дорогое платье.
– У нас отродясь ничего не пропадало, – сказала Лорена, вытирая лицо рукавом. – Затеряться могло. Такое бывает.
– Я нарочно посылала сюда свою служанку посмотреть, где оно. Она говорила, что в левом углу, если стоять спиной к двери. А сейчас его там нет.
– Может, перевесили.
Лорена повернулась влево, и в тот же момент Беатриса сдернула веревку, набросив петлю на шею прачки. Лорена успела повернуться, но Беатриса уже стягивала петлю. Лорена беспомощно молотила руками воздух, потом схватилась за петлю, но было поздно. Веревка неумолимо затягивалась. Лицо Лорены посинело. Веревка до крови врезалась ей в шею. Прачка выпучила глаза. Она уже хрипела, но все еще пыталась освободиться от петли. Через несколько секунд, показавшихся Беатрисе вечностью, Лорена рухнула на пол, опрокинув корзину с бельем.
– Гори в аду, чертова католичка, – процедила сквозь зубы Беатриса.
Когда в небе повис серп растущей луны, из неприметной двери вышел человек в плаще с глубоким капюшоном. Он нес на спине тяжелый мешок. Достигнув дворцовых конюшен, человек обогнул их и прошел к свинарнику. Опустив мешок и убедившись, что поблизости никого нет, человек развязал горловину. В мешке лежало разрубленное на куски тело Лорены. Человек бросил свиньям руку прачки. Визжа от удовольствия, свиньи накинулись на лакомство, кусая и отпихивая друг друга. Человек в плаще неторопливо скормил им все куски тела бывшей помощницы Фабьена. Последней оказалась нога; чтобы вытряхнуть ее, ему пришлось перевернуть мешок. Свиньи сытенько похрюкивали.
Тем временем Беатриса собрала в корзину разбросанные мокрые платья, ополоснула руки, поправила волосы, старательно растянув губы в жеманной улыбке. Покинув прачечную, она поднялась по узкой служебной лестнице для слуг и оказалась в главном коридоре. Все выглядело так, словно мадам де Клермон шла по коридору и показалась из-за угла. Там ее ожидала встреча с несколькими придворными дамами, среди которых была и мадам де Монтеспан. Все сосредоточенно разучивали па нового танца.
– Беатриса, дорогая! – воскликнула Атенаис. – А мы вас искали и не могли найти. Мы разучиваем танец, сочиненный его величеством. Присоединяйтесь к нам.
– А не кажется ли вам кощунственным предаваться веселью, когда король страдает? – спросила Беатриса.
– Но мы лишь исполняем королевское пожелание.
– Конечно. Я забыла.
Отговорившись делами, Беатриса поспешила к себе. Там она открыла потайной ящик стола и достала кусок древесного угля и пузырек с настойкой. Тщательно разжевав уголь, Беатриса запила его вином. Уголь больно оцарапал ей горло, но это была малая плата, поскольку уголь служил надежной защитой. В надлежащее время древесный уголь предотвратит действие настойки. Спрятав пузырек за корсет, Беатриса отправилась в кабинет Фабьена.
Главы королевской полиции там не было. Беатриса разделась, зажгла две свечи и улеглась в постель Фабьена. Вскоре дверь с шумом открылась, и вошел он сам. Он вертел головой, словно ища Лорену. Затем взгляд Фабьена упал на нежданную гостью.
– Я кое-что принесла нам в помощь, – томно произнесла она, облизывая губы и похотливо проводя рукой по грудям.
– Помощь… в чем? – спросил Маршаль, подходя ближе.
– В длительности любовного слияния.
Беатриса открыла пузырек, погрузила туда пипетку и капнула себе в рот.
– Это любовное снадобье.
– Когда я смотрю на вас, мне не нужны никакие снадобья, – признался Фабьен.
– Я тоже. – Она снова облизала губы. – Но почему бы не продлить наслаждение?
Маршаль смотрел на нее с откровенно плотским желанием и в то же время – с недоверием. Однако похоть поборола сомнения. Фабьен опустился на колени перед кроватью, и Беатриса щедро капнула ему на язык. Еще через мгновение Фабьен оказался в постели, в объятиях Беатрисы, и забыл обо всем.
Погруженный в вечерние молитвы, Филипп не заметил, как остался в церкви один. Придворные ушли. В дверях стоял Людовик с несколькими гвардейцами. Филипп вскочил на ноги и бросился по проходу к брату, намереваясь крепко его обнять.
– Боже мой! Ты поправился!
Людовик сделал шаг назад, уклоняясь от объятий.
– Мне говорили, что ты… умираешь, – сказал Филипп.
– Так оно и было. Но затем я выздоровел.
– Выздоровел и не подумал мне сообщить? – с упреком спросил Филипп.
– Я никому не сообщал.
– Но почему?
– Чтобы узнать, на кого я могу всерьез положиться.
– Получается, ты усомнился в родном брате?
– Я усомнился в тех, с кем водится родной брат. И не напрасно. А вот ты оказался глух и слеп ко всем недостаткам и странным действиям твоего дорогого дружка Шевалье.
– Не говори таких вещей!
– Я имею все основания говорить об этом. В Париже раскрыт заговор. Я лежал почти что на смертном одре, а оппозиционная знать вынашивала замыслы моего устранения. Я приказал их всех арестовать. Так вот: их главарем оказался не кто иной, как твой любезный Шевалье.
– Быть этого не может!
– Представь себе, может. Он – предатель. Сейчас он в тюрьме. Ждет казни.
У Филиппа подогнулись колени и похолодели руки.
– Брат, прошу тебя, пощади его!
– С какой стати? Утром его повесят, после чего тело привяжут к лошадям и четвертуют.
– НЕТ!
Филипп упал на колени, стиснув руки.
– А тебя я жду сегодня на балу. Надеюсь, ты разучил движения нового танца.
Для проведения бала выбрали самый большой зал дворца, который украсили с особым изяществом. В канделябрах из золота и слоновой кости ярко горели свечи. Из всех углов доносилась музыка, исполняемая трио и квартетами лучших музыкантов. Слуги разносили обильные и изысканные угощения. А посередине придворные исполняли новый королевский танец. Их платья и камзолы были так подобраны по цвету, что казалось, будто с небес спустилась радуга. Они кружились, отступали, кланялись, приседали, снова кружились, двигались зигзагами. Все улыбались, добросовестно выполняя волю умирающего короля.
И вдруг музыка оборвалась. Танцоры замерли, удивленно переглядываясь. Двери распахнулись, и в зал вошел рыцарь, каких еще не видел свет. Его доспехи, начиная от шлема и кирасы и до ножных лат, целиком состояли из зеркал. Они вспыхивали, ловя огни свечей. В них отражались лица оторопевших придворных. Живая радуга попятилась назад. Рыцарь остановился, медленно повернулся и поднял забрало. Это был король.
– Ваше величество!
Придворные торопливо кланялись и делали реверансы. Король выздоровел! Король снова с ними!
Посреди этой праздничной суматохи Филипп оттолкнул стул и вышел. Вскоре удалился и Фабьен, морщась от боли и держась за живот.
«Боже мой», – мысленно твердил Шевалье.
Он стоял во дворе версальской тюрьмы. Его руки были крепко связаны за спиной. На глазах у Шевалье люди, чьи лица скрывали капюшоны, выволокли во двор одного из аристократов, обвиненных в измене. Приговоренного поместили между четырех лошадей. К его рукам и ногам были привязаны веревки, концы которых прикрепили к упряжи соответствующей лошади. Все стояли так, чтобы начать движение в разные стороны. Каждую лошадь держал под уздцы караульный с хлыстом. Палач стоял неподалеку от Шевалье. Для него это была работа, которую он выполнял сосредоточенно и с удовольствием.
«Боже! Нет!»
– Пошли! – крикнул палач.
Караульные хлестнули лошадей. Те со ржанием взвились на дыбы, потом метнулись вперед, с жутким треском и хрустом отрывая руки и ноги приговоренного. Хлынули фонтаны крови, человек, за считаные секунды превратившийся в страшный обрубок, издал пронзительный вопль, потом захрипел и умер.
Шевалье невольно всхлипнул. Его вытошнило прямо на сапоги. Дух его был сломлен, равно как и надежды.
