6
Осень 1670 г.
Людовик размашисто шел по широкой, мощеной каменной дорожке, что тянулась параллельно Версальскому дворцу. Помимо гвардейцев, короля сопровождали мадам де Монтеспан, Бонтан, Филипп и несколько новоприбывших гостей. Гости улыбались, изо всех сил стараясь не отстать от короля. Людовик шагал так, как и положено «королю-солнце». Его походка была исполнена могущества, страсти и уверенности. Он купался в лучах славы, гордясь достижениями последних месяцев и радуясь возможности показать эти достижения гостям.
Среди сопровождающих был и Паскаль де Сен-Мартен. Молодой человек, отличавшийся живостью ума и порывистым характером, с благоговением взирал на великолепие дворца, залитого лучами осеннего солнца. Паскаль думал о том, что человеческому разуму невозможно сразу постичь все многообразие грандиозного дворца. Вот если бы увидеть здание с птичьего полета. Но птицы, которым это было доступно, не имели разума, способного оценить красоту Версаля.
– Позже мы совершим прогулку по садам, – повернувшись к гостям, пообещал король. – Но вначале я покажу вам восточное крыло. Оно продолжает скромный охотничий замок, построенный моим отцом. В этом крыле вы и разместитесь вместе с вашими семьями. Я желаю, чтобы вы воспринимали Версаль не как королевский дворец, а как ваш дом. Место отдыха и бесед, света и радости!
Завернув за угол, король, придворные и гости увидели толпу рабочих. Скрестив руки, те сидели на земле и строительных лесах. Рядом лежали орудия их труда.
Людовик замедлил шаг. Его улыбка начала меркнуть.
– Рабочие бездельничают. Как некстати, – тихо заметил он Бонтану.
На верхнем ярусе лесов стоял темноволосый строитель. Судя по тому, что у него на одном глазу была повязка, бывший солдат. С сердитым видом он кулаком погрозил подошедшим. Гости растерянно переводили взгляд со строителя на короля.
– Глядите, ваше величество! – крикнул ветеран. – Вот она, наша общая слава.
Подойдя к самому краю лесов, он взмахнул руками, будто собираясь взмыть в небо. Бонтан настойчиво подавал знаки караульным, требуя, чтобы те удалили смутьяна.
– Какие внушительные победы мне довелось видеть! – не унимался одноглазый. – Ваше величество, я воевал за вас в Дуэ! А глаз потерял, сражаясь за вас в Безансоне.
– И за все это ты должен был получить вознаграждение! – крикнул ему в ответ Людовик.
– Ваше величество, а сколько мне заплатят за смерть брата? На него рухнул камень, когда он возводил стены вашего дворца. А за моего племянника, который умирает от гангрены?
Караульные начали взбираться на леса, однако их опередил другой строитель. Он был моложе одноглазого.
– Чего ты хочешь? – спросил король.
– Вы обещали, что Франция будет чтить своих героев, – сказал одноглазый, балансируя на доске.
– Мы их чтим.
– Вранье это! Мы живем и умираем, как рабы. Вот вы говорите, что Франция – это вы. Будь оно так на самом деле, вы бы знали наши страдания! И помогли бы нам!
Молодой каменщик достиг верхнего яруса и теперь полз по доске к ветерану.
– Не будь дураком, – посоветовал он.
Ветеран ответил горьким, безнадежным смехом.
– Король всех нас дурачит.
– Спускайся немедленно! – крикнул одноглазому Людовик.
Одноглазый надел себе на шею веревочную петлю.
– Желаете, чтобы я спустился? Сейчас. – Он посмотрел на Филиппа Орлеанского. – Выполняю приказ вашего брата.
Молодой строитель попытался схватить одноглазого за руку, но было слишком поздно. Ветеран спрыгнул с лесов, прямо на толпу гостей. Те, охнув, закрыли лица. Веревка быстро размоталась на всю длину. Раздался зловещий треск, и петля затянулась. Тело одноглазого забилось в предсмертных судорогах, изо рта поползла кровавая пена. Смерть наступила почти сразу. Тело быстро прекратило раскачиваться и замерло напротив короля. Людовик сердито посмотрел на брата.
Король созвал чрезвычайное совещание. Сейчас он расхаживал взад-вперед. Министры, пришедшие в Салон Войны, стояли вокруг стола, поглядывая друг на друга.
– Погибший считал, что ему и его соратникам не оказали надлежащих почестей, которые они заслужили на полях сражений, – начал Кольбер.
– Они были солдатами, – парировал Людовик. – На войне они умели выполнять приказы. А теперь, получается, разучились?
– Ваше величество, у них есть немало поводов для недовольства, – сказал Лувуа. – Многие покалечились на строительстве, а врачебной помощи – никакой.
– Сколько человек отказываются продолжать работу? – спросил король.
– Две тысячи человек, ваше величество, – ответил Кольбер. – Если они не вернутся к работе, строительство остановится. Зима не за горами. Если помещения для новоприбывших гостей вашего величества не будут готовы, мы никакими посулами не удержим их здесь.
– Мы должны поговорить с этими людьми, – заявил Людовик. – Но две тысячи – еще не все строители. Остальные должны работать.
Кольбер покачал головой:
– Остальные тоже отказываются выполнять свои обязанности. Утверждают, что условия труда непосильно тяжелые. Десятники экономят на досках, леса огорожены плохо. В среднем за неделю гибнут пять-шесть человек. Покалечившихся в два-три раза больше. Нужно подумать о компенсациях за увечье.
– Что получит семья повесившегося?
– Ничего, поскольку он сам себе причинил вред.
– Пусть его родным заплатят.
– Это утешит его семью, но не уменьшит злости его товарищей.
Людовик подошел к большому глобусу, стоявшему у окна. Пальцы короля легли туда, где располагалась Европа.
– В тридцать лет Александр Македонский создал империю, простиравшуюся от Греции до Индии. Но не будь у него сильной армии, царь Дарий сбросил бы его в море. Мы отвоевали земли Испанских Нидерландов. Вскоре мы обратим наш взор на Голландию. Мы выгодно торгуем с королем Аннабы. Мы покорили даже Кассель. И я не позволю, чтобы какой-то строитель, которому вздумалось повеситься на лесах, столкнул меня в море. – Людовик обвел взглядом всех своих министров. – Прикажите строителям вернуться к работе.
Герцог Кассельский вновь оказался в ненавистном ему Версальском дворце и сейчас шел с Бонтаном по дворцовому коридору.
– Король будет рад увидеть вас, – говорил Бонтан. – Его величество предлагает всем дворянам финансовое послабление. Тем, кто пожелает построить дом вблизи дворцовых земель, он простит все долги, сколь велика ни была бы сумма этих долгов.
– Тогда я немедленно возьмусь за подготовку к строительству, – ответил герцог.
Обида, затаенная на короля, не мешала герцогу оценить размах и роскошь помещений: высокие сводчатые потолки, искусную лепнину, позолоту, сверкающие люстры и изысканную мебель.
– А пока, – продолжал Бонтан, – мы постараемся с должным удобством разместить вас во дворце.
Они подошли к двери в самом конце коридора. Бонтан отпер ее ключом. Герцог Кассельский увидел крошечную комнатку с деревянной скамьей, грубо сколоченным столом и единственным маленьким окошком.
У него вытянулось лицо.
– Вы не ошиблись дверью? По-моему, вы привели меня в какую-то кладовку для хранения метел.
Бонтан кивнул:
– Думаю, раньше здесь действительно хранились метлы… Добро пожаловать в Версаль.
Герцог Кассельский вошел внутрь. Бонтан закрыл дверь. Герцог отказывался верить своим глазам. Пока он стоял, оглядывая стены, с потолка ему на голову упало несколько капель воды. И эта каморка станет его новым домом? Он стиснул кулаки, присел на скамейку, но тут же снова вскочил.
На полу что-то зашелестело. «Только еще мышей не хватало!» – сердито подумал герцог. Он наклонился. Это была не мышь, а письмецо, подсунутое ему под дверь. Над печатью стояла буква «h».
Точно такие письма – плотно сложенные, запечатанные воском и помеченные буквой «h» – тайно передавались из рук в руки под карточным столом, опускались в седельные сумки и вкладывались между страниц Библии. Все это делалось с исключительной тщательностью и осторожностью, чтобы послания попали именно нужным людям.
Королевский камердинер расправлял складки на камзоле Людовика. Бонтан открыл дверь, впустив Марию Терезию и Луизу де Лавальер. Королева наградила Луизу ободряющим взглядом, но та молчала, не решаясь поднять глаза.
– Мадам де Лавальер, для ваших лошадей запросили дополнительный фураж. Вы никак куда-то собрались? – спросил король.
– Ваше величество, Луиза просит освободить ее, – сказала Мария Терезия.
– Освободить? От чего? – спросил король, знаком отпуская гардеробмейстера.
Луиза медленно опустила шаль, показывая спину, исполосованную шрамами.
– От пытки, ваше величество, – прошептала она.
– Похоже, никто вас не пытает, кроме вас самой.
– Луиза жаждет, чтобы ей позволили удалиться в монастырь, – сказала королева. – Она достаточно настрадалась.
– Подумать только! Сколько ни даешь моим придворным, им все мало. И вечно они чем-то недовольны.
Людовик подошел к столу, на котором стоял золоченый канделябр. Пламя свечей рисовало красивые узоры. Король углубился в их созерцание.
– Ваше величество, я любила вас, – прошептала Луиза.
– И я вас любил. Когда-то, – ответил Людовик. – Но у всех историй должен быть конец.
Его пальцы сомкнулись на язычке пламени. Свеча погасла.
– Я могу уехать? – спросила Луиза.
– Это ваш дом, мадам, – ответил король, поворачиваясь к ней. – Это наш общий дом. Я не позволю вам уехать.
– А мой сын? – взмолилась Луиза. – Наш сын – Луи де Бурбон?
– За ним присматривают?
– Да. В Париже.
– Я помню свои обещания. Ничего не изменилось. Ваш сын – дитя Франции, что бы ни случилось.
Людовик вышел. Луиза отрешенно смотрела на канделябр. И вдруг свеча, погашенная королем, вспыхнула сама собой. Боясь вскрикнуть, Луиза зажала рот рукой. «Неужто Господь все это видел? Поможет ли Он мне?»
В гостиной Филиппа Орлеанского, вальяжно развалившись в кресле, Шевалье читал «Газетт де Франс».
– Нет, ты только подумай! – воскликнул Шевалье. – Герцог и герцогиня Вьерзонские сообщают о скором бракосочетании их дочери Дельфины и маркиза Ажена. Бедняжка.
– Почему бедняжка? – спросил Филипп, лежащий на диване.
– Дельфина – очаровательное создание пятнадцати лет от роду. Маркизу за семьдесят. Он страдает всеми венерическими болезнями, какие поражают мужчин. И если слухи верны, он – просто чудовище.
В дверь негромко постучали.
– Войдите! – крикнул Филипп, потянувшись к бокалу с вином.
Шевалье отложил газету и пошел открывать. Лакей оставил на пороге элегантные мужские туфли, начищенные до блеска. Взяв их, Шевалье заметил, что в одном лежит записочка с восковой печатью и буквой «h». Он внимательно прочитал послание и сразу же спрятал в карман. Руки у Шевалье заметно тряслись.
– Кто там? – спросил Филипп.
– Да слуга приходил. Туфли принес. Наконец-то он научился как следует их чистить.
Шевалье поставил туфли себе под кресло.
– Ты что-нибудь слышал о строителях? – поинтересовался Филипп.
– Я стараюсь ничего о них не слышать.
– Один человек погиб, причем у нас на глазах. Остальные отказываются работать. Боюсь, что моему доброму другу Паскалю Сен-Мартену будет негде разместиться.
– На его месте я бы вернулся в Париж, – усмехнулся Шевалье.
– На его месте ты был бы выше ростом и намного обаятельнее.
Шевалье пропустил его слова мимо ушей и как ни в чем не бывало сказал:
– Я собираюсь прогуляться. Составишь мне компанию?
– По-моему, ты терпеть не можешь прогулки и готов неделями не вылезать из дворца.
– Это не значит, что у меня не возникает желания размяться. И сегодня – один из таких редких дней. – Шевалье стащил Филиппа с дивана. – Пусть я время от времени тебе досаждаю. Я знаю все свои недостатки: тщеславен, ленив, излишне фриволен. Но прогулка быстрым шагом по садам, да еще перед обедом, – прекрасная встряска для души.
Шевалье изо всех сил попытался придать лицу беззаботно-веселое выражение. Изящным движением он подхватил с кресла свой плащ. Филипп нехотя поставил бокал и пошел следом.
Траву покрывал тонкий слой инея, который быстро таял на ярком солнце. Шевалье заговорил о том, как ему нравятся цветы поздней осени, их особенная красота. Потом заговорил о новых дорожках и опять вернулся к прогулкам.
– Смотри, сколько новых прекрасных дорожек появилось. Просто грех не пройтись. Нам с тобой нужно почаще вылезать из дворца. А мы цепляемся за пустячные причины, только бы не высовывать носа на улицу.
Шевалье чувствовал, как у него дрожит голос. Он бы дорого дал, чтобы Филипп этого не заметил. Но увы!
– Да что с тобой сегодня? – спросил Филипп, останавливаясь и поворачиваясь к Шевалье. – Ты чем-то не то расстроен, не то напуган.
Шевалье не успел ответить.
– Ваше высочество, нам нужна ваша помощь, – послышалось сзади.
Филипп обернулся. Шевалье как ветром сдуло.
– Я тебя узнал, – сказал Филипп. – Кто ты будешь?
– Сержант армии его величества.
– Это ведь ты пытался спасти беднягу, который все-таки повесился? И ты – один из тех, кто отказывается работать?
Сержант кивнул.
– А чего ты хочешь от меня?
– Мы сейчас хоть и не на поле битвы, но продолжаем верно служить его величеству и требуем достойного отношения к себе. Чтобы нас уважали, а не считали рабочим скотом. Чтобы врачевали наши раны. Хотим иметь нормальную крышу над головой, а не подвал без окон. И чтобы нам платили настоящие деньги, а не гроши. Солдаты короля достойны лучшей участи.
– И почему я должен поддержать ваши требования?
– Потому, что в случае чего… если обстоятельства поменяются, мы вас поддержим.
– О каких это переменах ты говоришь? – недовольно спросил Филипп.
– Что, если ваш брат перестанет быть королем?
Филипп пристально посмотрел на дерзкого сержанта:
– За такие речи я вполне мог бы отправить тебя на виселицу.
– Знаю, ваше высочество. Но вы этого не сделаете. Сказать почему? – Сержант поднял голову к тусклому голубому небу. – Солнце заходит.
Через мгновение сержант скрылся за деревьями.
Вернулся Шевалье. Теперь его лицо выражало детскую невинность. Он просто не хотел мешать разговору, потому и отошел.
– Что было нужно этому малому?
– Ты ведь знал, что он окажется здесь? – стискивая зубы, спросил Филипп. – И всю прогулку затеял с одной-единственной целью: привести меня на это место. В какую игру ты играешь?
– Я делаю то, что тебе не слишком удается.
– Это что же?
– Пекусь о твоем благе.
В соответствии с придворным этикетом двери обеденного зала открывались только с появлением короля. Придворным, пришедшим раньше, оставалось только терпеливо ждать прихода его величества. Беатриса нарядилась в платье кораллового цвета. Софи выбрала себе светло-зеленое. Однако Кольбер отозвал их в сторону вовсе не для того, чтобы сделать комплимент нарядам.
– Мадам де Клермон, – тихо сказал он, – в свое время вы говорили, что вам должны привезти из поместья ваши дворянские грамоты. С тех пор прошло много времени. Его вполне хватило бы, чтобы не один раз проделать путь пешком.
Беатриса заставила себя улыбнуться.
– А я как раз собиралась вам сказать, что они не сегодня завтра будут здесь.
– Рад слышать. И тем не менее должен вас предупредить: его величество объявил, что все, кто не сможет документально подтвердить свое дворянское происхождение, должны будут в течение месяца покинуть Версаль. Мне меньше всего хотелось бы, чтобы подобное случилось с вами и Софи.
– Господин Кольбер, я искренне тронута вашей заботой.
В общем гуле голосов ясно различался громкий, сердитый голос Лувуа. Он разговаривал с двумя престарелыми аристократами.
– Если бы мы наконец уехали отсюда и вернулись в Париж, не понадобились бы никакие строители. А так они – самая отвратительная головная боль, какая только бывает. Более того, совершенно бессмысленная и ненужная.
Забыв о Беатрисе, Кольбер поспешил к Лувуа и за руку оттащил его от собеседников.
– Следите за своим языком, когда находитесь в людных местах, – сказал главный контролер финансов. – Мы прекрасно знаем, как вы относитесь к замыслам его величества.
– Да неужели? – огрызнулся Лувуа.
– Порою приходится затыкать уши, чтобы не слышать вашей нескончаемой критики. Если вам не нравятся замыслы короля, было бы честнее сказать об этом ему, а не будоражить умы придворных. Вы дискредитируете королевскую власть, и я собираюсь говорить об этом с его величеством.
– Делайте, что вам угодно! – сказал Лувуа, вырывая свою руку.
– Его величество король! – послышался голос распорядителя трапез.
Обед в Версале всегда был своеобразным спектаклем. Однако сегодня этот спектакль был рассчитан главным образом на новоприбывших гостей. Людовик задался целью произвести на них неизгладимое впечатление и все продумал заранее. Были отобраны самые красивые и расторопные слуги. Придворным было велено почаще улыбаться и говорить любезности. Были выбраны самые изысканные блюда и редкие вина. Королевский стол стоял на возвышении. За ним, помимо Людовика, сидели Мария Терезия, мадам де Монтеспан, Генриетта, Филипп Орлеанский и Шевалье. Говорили о дворце, о чудесах здешней кухни и об особом очаровании вечера по сравнению с другим временем дня.
– Оказывается, в Версаль приехал твой друг Паскаль де Сен-Мартен, – сказал Людовик, поворачиваясь к брату. – Он внял твоим приглашениям?
Филипп взял с тарелки кусочек рокфора, понюхал, облизал.
– Это был его собственный выбор. И теперь выясняется, что ему негде спать.
– Мы непременно найдем ему место.
Сыр вернулся на тарелку.
– Твои строители недовольны. Позволь мне поговорить с ними, – предложил Филипп.
– Я не настроен беседовать за обедом о политике. И меньше всего – с тобой.
– Эти люди – мои бывшие солдаты. Они ходили со мной в атаку и беспрекословно выполняли мои приказы. Быть может, я сумею убедить их вернуться к работе.
Людовик отхлебнул вина из бокала.
– Завтра мы отправимся в лес на охоту.
– Ты игнорируешь мое предложение?
– Да. И я рад, что ты это заметил.
Дыхание Филиппа стало резким и прерывистым, как после быстрого бега.
– Мой дом находится всего в двух с половиной лье отсюда! Если я ничем не могу быть тебе полезен, если у тебя нет для меня никакой достойной должности, кроме должности младшего брата короля, зачем мне оставаться в Версале? Вернувшись в уют своего дома, я и там останусь твоим братом. А если тебе захочется меня увидеть, запусти фейерверк, и я примчусь.
– Я хочу, чтобы ты оставался здесь, – ответил Людовик. – Мое желание – само по себе весомая причина.
Король продолжил трапезу, вонзив нож в кусок оленины.
Мадам де Монтеспан, наблюдавшая за Генриеттой, не выдержала и коснулась ее руки:
– Дорогая, вы за это время не съели ни кусочка. Если отказываться от еды, то у вас не будет сил на другие радости жизни.
– Спасибо за ваше участие, Атенаис, но мне что-то не хочется есть, – устало улыбнулась Генриетта.
– Генриетта, я хорошо знаю эту вашу особенность. Нужно заставить себя съесть что-нибудь, иначе вы можете уменьшиться в размерах и исчезнуть.
Эти слова не заставили Генриетту взяться за еду. Она продолжала смотреть в тарелку.
Обеды в Версале нередко затягивались до самого вечера. Так было и сегодня. Придворные и гости весело болтали, флиртовали и перемигивались. Слышался смех и возгласы. Герцог Кассельский, надевший свой лучший камзол, несколько раз пытался примкнуть к разговорам придворных, но его подчеркнуто не замечали. Тогда он перебрался в дальний угол, где сидел с гордо поднятой головой. Герцог умел владеть собой, и потому недовольство и злость, бурлившие в нем, не прорывались наружу.
А за одним из столов в центре зала Беатриса с гордостью поглядывала на свою красавицу-дочь, отдавая при этом должное баранине и заварному крему. Софи удавалось насыщать не только желудок, но и глаза, которые жадно пожирали блеск и великолепие обеденного зала, а также наряды и драгоценности придворных дам. Ее взгляд остановился на Рогане. Тот, почувствовав, что на него смотрят, улыбнулся и кивнул. Софи, покраснев, отвернулась.
– Мама, помнишь, в детстве ты рассказывала мне разные истории из жизни знати? Ты называла их правдивыми, и я тебе верила. Но почему я должна тебе верить сейчас?
– Куколка моя, ты выбрала неподходящее время и место для подобных разговоров, – отчеканила Беатриса, не переставая улыбаться.
– Кто я на самом деле? – не унималась Софи. – Кто мы такие?
– Тише ты! – шикнула Беатриса, ущипнув под столом дочь. – Неужели ты хочешь все испортить?
– Я хочу знать крупицу правды о себе.
– Этой крупицы, дорогая, было бы достаточно, чтобы тебя повесили.
Софи посмотрела в сторону королевского стола.
– А Шевалье? Он действительно твой кузен или родство с ним – тоже твоя ложь?
– Шевалье верит лишь в то, что находится у него под носом. У него все измеряется выгодой. Пока ему выгодно, он останется нашим другом и сохранит наше положение при дворе… По крайней мере, так было до тех пор, пока король не потребовал подтверждения дворянских титулов.
– Если мы не сумеем его убедить, что тогда?
– Мы будем делать все возможное и невозможное, чтобы выжить.
Софи уткнулась в тарелку, на которой лежали ломтики груши, но слова матери отбили у нее аппетит. Она снова принялась блуждать глазами по залу и вдруг увидела, что герцог Кассельский пристально смотрит на нее. Как некогда, в замке герцога, Софи показалось, что ее вот-вот стошнит.
Вскоре к их столу подошел улыбающийся Фабьен Маршаль.
– Вы замечательно выглядите, – сказал он Беатрисе, приветствуя ее поклоном.
– Благодарю вас, господин Маршаль, – ответила она, кокетливо поправляя волосы. – Вы очень любезны.
Голос Беатрисы звучал весело и непринужденно. Она тоже умела владеть собой.
Версальский публичный дом находился на самой окраине городка. При всей внешней неказистости и даже убогости, заведение не могло пожаловаться на отсутствие посетителей. Посетителей влекли сюда не только телесные утехи, но и опиумная курильня. Она помещалась в самом конце, в темной комнате с низкими потолками, где пахло выпивкой, дымом, потом и похотью.
Голова Монкура покоилась на коленях толстой шлюхи. Он покуривал опиум, а девица рукой ублажала его «мужскую снасть». Затяжки совпадали с ее движениями. Возбуждение нарастало, пока Монкур не застонал и не выгнул спину, предвкушая кульминацию.
Помимо Монкура и его случайной подружки, в курильне находилось еще несколько мужчин. У каждого на коленях сидело по шлюхе. Но двоим, похоже, было не до их подружек с ярко накрашенными губами. Даже здесь они говорили о делах.
– Вот я – сборщик налогов, – жаловался один другому. – На дорогах по-прежнему разбой, из-за чего король терпит убытки. Но я-то тут при чем? С меня какой спрос? Вон их сколько понабрали, охранничков дорожных. В красивые мундирчики нарядили. А толку? Дорога на Париж как была опасной, так и осталась. Ограбить могут любую карету, любую повозку. Если королевская охрана не может обезопасить дороги, какой здравомыслящий сборщик налогов отважится по ним ездить?
Услышав это, Монкур позабыл про все утехи. Отбросив трубку с опиумом и не обращая внимания на призывы толстухи, он поспешно застегнул штаны и подошел к говорящим:
– Сдается мне, господа, что вам нужна помощь.
– Помощь нам не требуется, – усмехнулся сборщик налогов.
– Я не так выразился, – сказал Монкур, похлопывая его по плечу. – Вам нужна защита.
В зале дворца, где шла карточная игра, было шумно и людно. Придворные, разгоряченные изрядным количеством бокалов вина, стояли возле рулетки, делая ставки и следя за своенравным колесом. Роган, тоже успевший крепко выпить, рассказывал нескольким слушателям давнишнюю историю, которую слушали не только они, но и сидевшие поблизости король и мадам де Монтеспан.
– Мы заблудились в лесу и набрели на хижину, где рассчитывали подкрепиться и спросить дорогу, – говорил Роган. – Там жили сестры-крестьянки, которые и понятия не имели, кто мы такие. Но когда его величество их просветил, эти простые создания смотрели на нас так, будто мы свалились с луны.
Собравшиеся засмеялись.
– Сестры согласились нас накормить и напоить, а также показать дорогу. Но при одном условии: если мы… как бы это поделикатнее выразиться… если мы их… обслужим. Да вот только… – Роган сделал паузу и подмигнул дамам. – Только одна была прыщавая и беззубая, а вторая – с жутко кривыми ногами.
Засмеялись все, кроме герцога Кассельского. Увидев, что Людовик за ним наблюдает, герцог заставил себя рассмеяться.
– Вы довольны собачкой, которую я вам поднесла? – спросила мадам де Монтеспан, наклоняясь к королю.
– Вы про Касселя? Вполне доволен.
– Вижу, вы до сих пор его дрессируете.
Людовик улыбался. Его взгляд вбирал в себя лица, голоса, блеск свечей и взрывы смеха. «Какой прекрасный момент, – подумал он. – Я – в любимом дворце, окруженный подданными. Вот если бы время могло остановить свой бег, если бы луна замерла, удерживая этот вечер до тех пор, пока я не позволю ей двинуться дальше».
История была рассказана. Роган опрокинул в себя еще один бокал. Количество выпитого вина сделало его вполне готовым к серьезному разговору с королем. Покачиваясь, Роган подошел к королю.
– Кто-то должен поговорить с вашими строителями, – заплетающимся языком произнес он. – Рабочие устали. Они голодают. Угрозами и строгостями вы вряд ли заставите их работать.
Людовик перестал улыбаться:
– Я сам с ними поговорю. А тебя прошу говорить потише. Не порти настроение моим придворным.
– Ваше величество, позвольте быть с вами откровенным, – продолжал Роган, раскачиваясь из стороны в сторону. – Вы потеряете их уважение. Каждый, кто побывал на войне, остается солдатом. А солдаты понимают лишь приказы. Вот если бы к ним пришел человек военный, урезонил бы их…
Роган поклонился, предлагая в качестве такого человека себя.
– Ты прав. Я пошлю к ним Лувуа.
Изумленный Роган открыл рот, но тут же поспешил закрыть. Чувствовалось, ему хотелось возразить и даже потребовать, чтобы король отправил на переговоры со строителями его, однако он своевременно вспомнил о своем месте. Нехотя поклонившись, Роган поплелся прочь.
Дождавшись, пока Роган удалится, к Людовику подошла Генриетта. Ее лицо было непривычно бледным. Лоб прочертили морщины.
– Ваше величество, прошу меня извинить, но я устала и неважно себя чувствую. Я пойду к себе.
– Да что с тобой сегодня? – удивился король. – Ты всегда являлась украшением двора. А сегодня… какая-то отрешенная. И за обедом, и сейчас.
– Еще раз прошу меня извинить, ваше величество.
Генриетта сделала реверанс, подозвала Софи, и они обе удалились. Людовик и Филипп смотрели им вслед. Потом Монтеспан взяла короля за руку, и они удалились в ее покои.
Их любовное слияние было бурным и неистовым. Атенаис извивалась, стонала от желания. Шею Людовика обдавало ее жаркое, страстное дыхание. Он опустился на нее, прижал ее руки. Она продолжала извиваться. Казалось, будто она хочет вырваться из-под этого гнета, хотя на самом деле Атенаис наслаждалась мужской силой и властью над нею. Людовик двигался, вновь и вновь пронзая ее. Он хотел эту женщину и не потерпел бы ни малейшего сопротивления.
Однако даже сейчас он продолжал думать о Генриетте.
Людовик заставил себя вернуться к процессу и даже сделал несколько толчков. Его кулаки были плотно сжаты, он дышал сквозь зубы, однако неистовая жажда мало-помалу утихала. Монтеспан издавала крики наслаждения. Ее ноги обвили спину короля, чтобы проникновение стало еще глубже.
И вновь он подумал о Генриетте.
Он вдруг остановился и резко встал с кровати, не достигнув вершины наслаждения.
Атенаис откинула с лица взмокшие пряди и осторожно коснулась плеча Людовика:
– Неужели я не доставила удовлетворение королю? Позвольте исправить мою оплошность.
Но король уже одевался.
– Я вернусь, – пообещал он.
Взяв свечу, Людовик воспользовался потайным коридором, который привел его прямо в спальню Генриетты. Она спала, разметав волосы по подушке. Ее руки были сложены у подбородка, отчего она сейчас напоминала молящегося ребенка. Шаги короля разбудили Генриетту. Она торопливо натянула одеяло, прикрыв грудь.
– Ваше величество, – сонно прошептала она.
Людовик поставил свечу на столик и присел на край кровати:
– Я беспокоился о тебе.
– Не стоило, ваше величество. Я просто устала.
– Твои глаза говорят мне другое.
Дверь спальни стремительно распахнулась, вошел Филипп.
– Мой брат верен себе! – закричал он. – Выждет, пока ты утомишься, а потом начинает бахвалиться. Он всегда так поступал со мной. Можешь не сомневаться, теперь настал твой черед.
– Брат, веди себя прилично, – потребовал Людовик.
– По-моему, ты забываешь, где находишься, – сердито бросил ему Филипп.
– А ты забываешь, с кем говоришь, – ответил Людовик с отнюдь не братским выражением лица.
Филипп осекся. Слова, готовые вырваться наружу, застряли у него в горле.
– Лувуа тебе не поможет, и ты это знаешь.
– Давай не сейчас! – оборвал его Людовик.
– Солдаты не уважают генералов, отсиживавшихся вдали от поля битвы. Воин доверяет только тому, с кем вместе стоял под градом пуль.
Людовик встал и направился к брату. Филипп не дрогнул.
– Думай, чтó говоришь, – бросил король.
– Ты всегда защищаешься. Но от кого? Как ты можешь слепо не обращать внимания на тех, кто хочет тебе помочь? Далеко не все мечтают сбросить тебя с трона. Если бы ты на мгновение снял оборону, ты бы это увидел. Люди хотят тебе помочь. Так дай им такую возможность.
Генриетта со стоном поднялась на ноги, завернувшись в одеяло.
– Брат! – крикнул Филипп. – Тебе кажется, что я против тебя. И весь мир против тебя. Но ты ошибаешься.
– Филипп… – с трудом произнесла Генриетта. Она цеплялась за изголовье кровати. Испарина покрывала ее лоб. – Пожалуйста, прекратите ссориться.
Филипп повернулся к жене:
– А ты, пожалуйста, что-нибудь съешь! Скоро в обморок упадешь от голода.
Генриетта посмотрела на братьев, потом на столик, где стояло блюдо с фруктами. Она покачала головой и приспустила одеяло, показав слегка округлившийся живот.
– Я жду ребенка.
Людовик и Филипп взглянули на ее живот, потом друг на друга, утратив дар речи.
Герцог Кассельский ненавидел злачные места. Прежде никакая сила не заставила бы его переступить порог публичного дома. Но сейчас он не только переступил, а направился прямиком в опиумную курильню, где Монкур назначил ему встречу. И все равно герцог брезгливо морщил нос, проходя мимо обессиленных и одурманенных мужчин и нагих хихикающих женщин, манивших его к себе.
Монкура он нашел на скамейке.
– У меня есть к вам предложение, – объявил Монкур.
– Я сначала хочу получить деньги, которые ты мне задолжал. Мою долю, – сказал герцог, продолжая морщиться и фыркать.
– Деньги здесь, господин. Я ничего не забыл.
Монкур протянул ему несколько монет.
– А остальное?
Ухмыляясь, Монкур привалился спиной к стене.
– Каждый день все больше знати направляется в Версаль. И дорожной охраны тоже становится все больше. Однако разбойники не исчезли с дорог, и страх перед ними велик. Наше положение теперь куда рискованнее, чем раньше. Я решил, так сказать, поменять род занятий. У меня появился новый замысел. Мы займемся охраной сборщиков налогов.
– И это твоя благодарность? Забыл, как тебя вышвырнули со двора? Я тебя приютил. Спас от смерти под забором.
– Я не отрицаю. Спасли, как отец спасает ребенка. Но взгляните… папа. – Монкур пошевелил пальцами, на которых сверкали дорогие кольца. – Видите, я вырос?
– Ты стал еще бóльшим идиотом, чем прежде.
Монкур пожал плечами:
– Я больше не вернусь к прежним грабежам на дорогах. И мушкет в руки не возьму. Охрана так и шастает, и я не жажду оказаться в их руках.
– У нас есть друзья и среди охранников.
– Есть, но мало.
К герцогу подошла раскрашенная шлюха, намереваясь сесть ему на колени. Герцог сердито отмахнулся.
– Вот что, Монкур. Долг ты мне все равно отдашь. Как ты добудешь деньги, меня больше не волнует. Королевские строители бросили работу. Как и мы, они недовольны планами короля.
– Дурачье. Король их прогонит и наберет новых.
– Нет, это ты дурак. Многие из строителей – бывшие солдаты. Они сражались за него. В армии назревает раскол. – Он наклонился к Монкуру. – Вот и посмотрим, нельзя ли эту трещину превратить в пропасть.
Монкур взял трубку с опиумом, повертел в руках, затем положил обратно.
– Солдаты, верные королю, подавят любой мятеж.
– Если у него к тому времени таковые останутся, – усмехнулся герцог.
Час был совсем ранний. Большинство жителей Версаля еще спали, но только не доктор Массон. Он рылся у себя на кухне в ящиках, где хранились многочисленные пузырьки с лекарствами. Топот и позвякивание стекла разбудили Клодину. Она встала, накинула шаль и на цыпочках двинулась на кухню.
– Отец, ты же знаешь о свойствах лауданума – и все равно упорствуешь, – тихо сказала она.
Массон отер пот со лба и повернулся к дочери:
– Мне нужно держать корабль на плаву.
– Но от этого только хуже! А королю нужен здоровый врач. Остановись. Лучше оденься, и пойдем заниматься делом. Мы не можем праздно сидеть и ждать, когда его величество подхватит насморк. Наша помощь нужна не только королю. Наверное, ты слышал, как много рабочих покалечились на строительстве. Мы должны помочь тем, кому еще можно помочь.
Массон сел, уперев локти в стол.
– Я останусь здесь.
– Но, отец…
– Дверь закрой! – морщась от раздражения, крикнул он.
Клодина смотрела на отца, однако он демонстративно отвернулся. Тогда она кивнула, скорее реагируя на собственные мысли, и вернулась к себе в комнату.
Полуденная трапеза короля состояла из нескольких сортов сыра, вареных яиц и пирожных. Как всегда, отменно приготовленные блюда были поданы его величеству на бело-голубых тарелках и тарелочках неверского фарфора. Однако Людовик, обеспокоенный беременностью Генриетты и конфликтом с рабочими, который до сих пор не был разрешен, ел без всякого аппетита. Возле стола стоял Фабьен, ожидая распоряжений.
– Подыщите новоприбывшим достойные помещения в первом этаже восточного крыла, – распорядился Людовик, откладывая нож. – Размер комнат и вид из окон – сообразно титулу и состоянию каждого гостя.
– Будет исполнено, ваше величество, – ответил Фабьен. Он мялся, не решаясь сообщить королю неприятную новость.
– Ну что у вас еще? – сердито спросил Людовик.
– Ваше величество, наши люди доносят: в Обена… ширится недовольство.
– Я знаю те места. Там выращивают лучшие оливки во Франции.
– Одного из ваших сборщиков налогов забили до смерти. Народ недоволен повышением налогов, которое вы предложили.
Упершись в край стола, Людовик резко отодвинул стул.
– Почему меня должны волновать какие-то недовольные?
– Подобные настроения заразительны и имеют свойство распространяться. И это не первая деревня, где есть недовольные.
– Так схватите главарей и примерно накажите. А с остальными пусть поговорят построже. Напомнят им, что у них есть жены и дети.
– В том-то и дело, ваше величество, что недовольные – это женщины.
– А где их мужчины?
– Работают на вас, ваше величество. Здесь, в Версале.
Раздражение на лице короля сменилось ужасом.
– Добрый день! – донеслось снизу.
Нежный голос вывел Бенуа из состояния мрачной полудремы. В этом состоянии находились все строители, рассевшиеся на лесах. Глянув вниз, он увидел улыбающуюся Софи.
– Я послал вам целую дюжину записок, – крикнул Бенуа. – Неужели они до вас не дошли?
Софи осмотрелась по сторонам. Ее никто не видел. Беатриса сейчас гуляла с придворными дамами у фонтанов, а подруги Софи примеряли во дворце новые платья. Бенуа спустился к ней по веревке.
– Вы тоже не работаете? – спросила она.
– Я бы не прочь, но нельзя подводить товарищей. Строителям должны платить за работу.
Красивое личико Софи помрачнело.
– Какой смысл в этом дворце? – спросила она, носком туфли постукивая по камешкам. – Зачем он вообще нужен?
– Что вы такое говорите? А какой смысл в горной вершине? Или в прекрасном утре? Все это делает мир красивее.
Губы Софи дрогнули.
– У вас никак что-то случилось? – насторожился Бенуа.
– Мы должны прекратить встречаться. Я скрыла от вас кое-какие обстоятельства своего прошлого.
У Бенуа защемило сердце.
– А что нам прошлое? Оно ушло. Мы живем в настоящем и строим будущее.
– Да, строим, – упавшим голосом произнесла Софи, и ее лицо еще больше помрачнело. – Но что толку? Однажды хлынет ливень и все смоет.
– Суть не в том, что это должно длиться вечно, – возразил Бенуа. – Главное происходит здесь и сейчас. И через какое-то время это станет прошлым… нашим прошлым, где ничего не надо скрывать.
– Вы должны забыть, что когда-то встречались со мной.
Софи повернулась, готовая уйти, однако Бенуа крепко схватил ее за руку.
– Прошу вас, не торопитесь, – сказал он. – Перед нами лежат две дороги. Об одной вы только что сказали. Но есть и другая. Она труднее, опаснее и идет не только по равнинам, но и по скользким кручам.
– И куда нас заведет эта дорога?
– Пока не знаю, – сказал Бенуа, нежно целуя Софи. – Но по ней мы хотя бы пойдем вместе.
– Повернись ко мне! – потребовал Филипп.
Генриетта перевернулась на другой бок. Филипп стоял посреди спальни, укоризненно глядя на жену. Генриетта знала, какие мысли сейчас бродят в его голове.
– Я не могу сказать, твой ли это ребенок.
– Не можешь или не хочешь? – сердито спросил Филипп.
– Если я тебе в тягость, расстанься со мной. Отправь меня в монастырь.
– Ты прекрасно знаешь, что я этого не сделаю, хотя я чувствую, что меня предали. Ты. Он. И сам я тоже себя предал.
Генриетта вздохнула. Ее душевное и телесное состояние было одинаково тяжелым.
– Ты меня ненавидишь? – спросила она.
– Насколько все было бы проще, если бы я тебя ненавидел.
Филипп подошел к окну и погрозил кулаком своему отражению.
– Вот увидишь, мой брат воспользуется этим в своих целях.
– Зачем?
– Чтобы получать желаемое. В понедельник он назовет ребенка своим, во вторник – моим. Все будет зависеть от его настроения, потребностей, капризов, несварения желудка и направления ветра. Ты ведь не ребенка ему рожаешь. – Филипп повернулся к жене, сердито тыча пальцем в ее сторону. – Ты даешь ему палку, которой он будет избивать нас обоих.
Для разговора со строителями Лувуа оделся в длинный синий камзол и высокие черные сапоги, соответствующие его высокому военному чину. Он восседал на коне. Недостроенное крыло дворца служило ему подобающим фоном. Холодный ветер вздымал пыль. Военного министра охраняли четверо вооруженных гвардейцев. Рабочих было около сотни. Несколько человек стояли внизу, остальные расположились на разных ярусах лесов. Лица строителей были мрачными и решительными, а глаза – холодными, под стать ветру.
– Итак, вы считаете, что вам не оказали уважения и почестей, которых вы заслуживаете, – начал Лувуа. – Такова, в понимании его величества, ваша позиция. Но вы ошибаетесь. Франция без вас попросту не могла бы существовать. Сражения за Фландрию – это не последние наши битвы. В будущем нас ждут новые войны и новые сражения, в которых мы обязательно победим. Вспомните, как на полях Фландрии вы стояли плечом к плечу. Король ждет, что и здесь, на строительных лесах Версальского дворца, вы останетесь такими же его верными, дисциплинированными солдатами.
Строители молчали. Напряжение нарастало, пронизывая собой воздух. Темные тучи, чреватые дождем, делали всю картину еще более зловещей.
– Кто у вас главный? – спросил Лувуа.
Вперед вышел молодой строитель, который недавно пытался спасти другого рабочего от самоубийства. Лувуа показалось, что он вспомнил этого человека. На войне он был сержантом.
– Главаря у нас нет, – сказал строитель. – Мы все думаем одинаково, и наши голоса сливаются в унисон.
– Если вы не возобновите работу, я прикажу вас повесить. Начнем с тебя, – сказал Лувуа.
– Убьете меня – на мое место встанут двое, – спокойно ответил ему сержант.
Лошадь Лувуа застоялась. Сам Лувуа устал от этого бесплодного разговора. Понимая, что его не боятся, военный министр решил сменить тактику:
– Я ведь понимаю ваши настроения. Я тоже был и в битве при Камбре, и в Компьени.
– Да, я вас видел, – сказал сержант. – Ваша палатка стояла в двух лье от линии тыла.
Лувуа стиснул зубы, однако не стал прерывать сержанта. Пусть выговорится.
– Скажите его величеству, что мы готовы снова принимать участие в его битвах. Готовы снова строить для него. Словом, быть его верными и надежными подданными. Но вначале король должен продемонстрировать, что готов сдержать свои обещания.
Рабочие, все как один, одобрительно закивали. И эти молчаливые знаки одобрения выглядели почти что объявлением войны.
Лес на подъезде к Версалю и главная дорога, ведущая ко дворцу, находились во власти холодного проливного дождя. Но причиной, заставившей карету остановиться посреди дороги, была вовсе не подмерзшая грязь, а люди в масках. Один направил мушкет на кучера, другой, тоже вооруженный мушкетом, рванул дверцу кареты и влез внутрь, где сидел сборщик налогов с выпученными глазами.
Потом грабитель сорвал с лица маску и оказался не кем иным, как Монкуром.
– Деньги! – потребовал он.
Сборщик налогов, с которым Монкур познакомился в публичном доме и предложил свою помощь, сидел молча.
Монкур скорчил гримасу и прошептал:
– А теперь говори…
– Ах да, – заморгал сборщик налогов. – Никогда! – выкрикнул он.
– Ты что, готов подохнуть из-за этих денег? – вопил Монкур.
Сборщик налогов покачал головой. Монкур выпучил глаза и губами показал: «Скажи: никогда!»
– Никогда! – завопил сборщик налогов. – А что дальше? – шепотом спросил он. – Я забыл. Я должен отдать.
– Ты отдаешь мне половину. Вторая остается у тебя.
– И потом я должен вас ударить?
– Нет, это я должен тебя ударить.
– Да, конечно. Теперь вспомнил.
Сборщик налогов протянул Монкуру два мешка с монетами. Монкур влепил ему звонкую оплеуху и вернул один мешок.
Сборщик облизал губы, соленые от крови.
– Может, в следующий раз мы не станем понапрасну тратить время и сделаем это в тепле? – тихо спросил он.
– Я бы с удовольствием, – ответил Монкур и вторично ударил сборщика налогов.
Потом он снова надел маску, спрятал деньги под плащом и выбрался из кареты. Еще через мгновение Монкур и его напарник исчезли за темной стеной деревьев.
Гвардейцы ждали поблизости, не сводя глаз с короля. Людовик подошел к Жаку. Садовник подреза́л молодые буковые деревца. Невзирая на прохладную погоду, его плащ был расстегнут. Жак умел сосредотачиваться на работе, забывая обо всем.
– Хотя бы ты не бросаешь работу, – сказал Людовик. – Давай обойдемся без поклонов.
Жак поднял голову, щурясь от солнца.
– Ваше величество, я же не строитель.
– Скажи, когда ты воевал, в войсках случались бунты?
Рукояткой лопаты Жак поскреб щеку.
– Иногда бывали.
– А шрам этот ты где заработал? В сражении?
– Нет. Во время бунта.
«Вот оно что», – подумал Людовик.
– И как генералы относились к бунтовщикам? – спросил король.
– Генералы – они разные. Какой человек генерал, такое у него и отношение. Но вот что я вам скажу, ваше величество: король, который посылает солдат усмирять других солдат, недолго пробудет королем. Когда людей загоняют в угол, они все превращаются в зверей.
Людовик умолк, раздумывая над словами Жака.
– Понимаешь, я не нахожу решения. Я отправлял к рабочим своих министров, а строители разве что не смеялись им в лицо.
– Ваше величество, есть человек, которого они послушают. Его они уважают, потому что он сражался вместе с ними.
«На Филиппа намекает».
– Братьям случается расходиться во мнениях, – сказал Жак. – Но им не обязательно враждовать друг с другом.
Людовик покачал головой.
– Ты наверняка был единственным ребенком в семье, – обернувшись через плечо, сказал он садовнику.
Вернувшись во дворец, король приказал найти Рогана и привести к нему в покои. Когда Роган пришел, Людовик попросил друга найти недовольных, разочарованных солдат и поговорить с каждым наедине. Ничего не обещать, ничего не предлагать, а только выслушивать и ободрять.
– Скоро ударят морозы, и земля затвердеет, – пояснил Людовик. – Чтобы строить, нужен фундамент, который требуется заложить как можно скорее. Но вначале нужно выкопать котлован под фундамент, а для этого мне нужны строители.
Отпустив Рогана, Людовик велел Бонтану послать за архитектором Брюаном и Леклером, который ведал золотыми и серебряными слитками на королевском монетном дворе. Отдав распоряжения, король вышел в коридор. Гвардейцы, как две тени, шли за ним.
«Я должен поговорить с нею, – думал Людовик, слушая свои гулкие шаги по коридору. – Я должен предельно ясно заявить о своей позиции».
Генриетту он нашел сидящей за туалетным столиком. Софи расчесывала ей волосы, отделяя длинные вьющиеся пряди, ниспадавшие на плечи. Караульный возвестил о приходе его величества. Генриетта сразу же встала. Софи удалилась в соседнюю комнату. Подойдя к Генриетте, Людовик положил ей руку на живот, но, едва она попыталась накрыть его руку своей, он отвел ладонь. В глазах Генриетты мелькнуло разочарование.
– Так, как было у нас раньше, теперь продолжаться не может, – сказал он.
– Я понимаю, – печально кивнула Генриетта. – Мы же ваши подданные. Когда вам угодно, вы проявляете к нам милость, а когда мы вам наскучим, выбрасываете за ненадобностью.
– С тобой я так никогда не поступал, – возразил Людовик.
– Ваше величество, вы прячетесь за слова, но их смысл ясен, – сказала Генриетта.
– Пойми: ребенок, которого ты носишь, – это символ сомнения. Сомнения, которым я не могу позволить себе терзаться. Ты бы хотела, чтобы я предпочел тебя, оттолкнув всех остальных, в том числе и родного брата?
По щекам Генриетты покатились слезы.
– Простите, ваше величество, но я не могу ответить на ваш вопрос.
Людовик вышел. Он поставил точку, устранив неопределенность, но легче ему от этого не стало.
Роган не сразу нашел неказистое строение, приспособленное под больницу для строителей дворца. Дорогу ему подсказал старик-крестьянин, который катил через городскую площадь крытую тележку с визжащими поросятами. Ежась от холода, Роган плотнее закутался в плащ. Подойдя к дому, он немного постоял у входа, разглядывая струйки пара от собственного дыхания, затем толкнул скрипучую дверь и вошел внутрь.
Помещение, в которое он попал, было заполнено покалеченными строителями. Рогану сразу вспомнились раненые солдаты. Кто-то расположился прямо на земляном полу, другие сидели на скамейках, ожидая своей очереди. Говорили мало; каждому хватало своего несчастья. Кому-то покалечило ногу, кто-то осторожно придерживал сломанную руку, застывшую в неестественном положении. У одного парня гноилась глубокая рана на голове. Тут же находилась и Клодина, дочь придворного врача. Когда Роган вошел, она рассматривала вспухший нарыв на плече немолодого рабочего.
– Вы одна их тут лечите? – спросил Роган, остановившись рядом с дверью.
Клодина обернулась, кивнула и снова занялась нарывом.
– Чем они болеют? – задал он новый вопрос, испытывая желание поскорее выбраться на воздух.
– Чего тут только нет. У кого желудочная лихорадка. У кого гангрена. Раздробленные кости рук и ног, которые уже вряд ли срастутся.
Роган напомнил себе, зачем он здесь, и прошел к стене, возле которой сидели бывшие солдаты его величества.
– Господин де Роган, я бы не советовала подходить к ним близко, – сказала Клодина.
– Почему? – удивился Роган.
– Воздух здесь наполнен болезнетворными испарениями. Поберегитесь.
– Я воевал вместе с этими людьми. Они – мои товарищи по оружию, – сказал Роган. – И воздух на поле боя был насыщен кое-чем похуже испарений. Так что я рискну.
Он остановился возле молодого солдата, которого мучила лихорадка. Больной то и дело отирал со лба испарину.
– Если не ошибаюсь, ты – барабанщик Бребан, – сказал Роган. – Мы с тобою брали город Рошфор.
Солдат устремил на него воспаленные глаза, узнал и улыбнулся:
– Никак господин Роган?
– Да. Тебе очень плохо?
Солдат кивнул.
– Вся Франция сочувствует твоим страданиям.
– А король? – спросил солдат, перестав улыбаться.
– И король тоже.
Прежде чем парень успел сказать еще что-то, Роган остановился возле второго, а потом и возле третьего раненого, и каждого он ободрял, каждого старался убедить в том, что король испытывает к ним сострадание.
Салон Войны временно превратился в архитектурную мастерскую. На столе были разложены большие листы бумаги, и сейчас Людовик внимательно рассматривал представленные эскизы. Тщательно продуманные, они свидетельствовали о несомненном таланте их создателя. Королю они понравились. Молодой архитектор Либераль Брюан стоял рядом, готовый дать пояснения по каждой детали.
Дверь распахнулась, и, нарушая этикет, запрещавший входить без доклада, в Салон Войны вошел Роган. На лице играла улыбка.
– Приветствую вас, ваше величество. У меня хорошие новости.
– Говори, – велел король.
– Я навестил пострадавших. Не со всеми, но со многими поговорил. Невзирая на их хвори и страдания, их любовь и преданность вашему величеству не уменьшились. Вскоре они сами устанут от своего дурацкого спектакля с прекращением работы. Сохраняйте твердость, не идите на компромисс, и победа будет за вами.
– Рад слышать, – лаконично ответил Людовик.
– Что ни день, то новое здание? – спросил Роган, заметив эскизы.
Любопытство потянуло Рогана к столу, однако Людовик преградил ему путь. «Это, дружок, пока не для твоих глаз», – мысленно произнес король.
– Государственные дела, – сказал он вслух.
Недовольство, промелькнувшее на лице Рогана, быстро сменилось улыбкой, уже не столь радостной. Молча поклонившись, он вышел.
Людовик вернулся к эскизам Брюана.
– Ваше величество, внутренний двор я бы расположил здесь, а церковь – вот там, – сказал архитектор.
– При всем уважении к вашему таланту, я поменяю их местами, – ответил король.
Брюан наклонил голову, всмотрелся в свой эскиз, затем кивнул:
– Прекрасная мысль, ваше величество.
Обсуждение продолжалось. Кое с чем молодой архитектор внутренне не соглашался, это противоречило его представлениям о зодчестве. Но при своих весьма независимых взглядах, Брюан хорошо понимал: будет так, как пожелает король. Или же Людовик найдет себе другого архитектора.
– Ваше величество, к вам господин Маршаль, – доложил дежурный гвардеец.
Под мышкой у вошедшего Фабьена тоже был лист бумаги, свернутый в трубочку. Хмурое лицо главы королевской полиции подсказывало, что он явился с дурными вестями.
– Ваше величество, вот что мои люди нашли в городе.
Людовик развернул бумагу. Брюан скосил глаза и сумел прочитать крупную надпись: «СРАЖАЙТЕСЬ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ПРОТИВ ТИРАНА ЛЮДОВИКА!»
Король молча швырнул воззвание на пол и вновь повернулся к столу с эскизами:
– Так вот, Брюан, число колонн в этом месте…
Фабьен смешался. Он предполагал увидеть всплеск королевской ярости, но никак не безразличие.
– Ваше величество, о недовольстве строителей знают не только в Версале. Некто Ле-Рур взял на себя роль их глашатая. Он разъезжает по городам и деревням, собирает таких же недовольных и произносит возмутительные речи, призывая к мятежу. Прикажете вмешаться?
– Нет. Пока рано.
Людовик махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Фабьену оставалось лишь молча недоумевать и молча переживать свои опасения.
Горестные рыдания дочери злили Беатрису и повергали в отчаяние.
– Ну что ты хочешь от меня услышать? – допытывалась она. – Чтобы я тебе сказала: «Не плачь, доченька. Все кончится благополучно, как в сказке»?
– Я даже не знаю, кто я на самом деле! – всхлипывала Софи.
– Ты родилась двадцать один год назад. Я любила тебя, заботилась о тебе и как могла уберегала от всех опасностей.
– Где я родилась? В По?
– Нет. В Ла-Рошели, – неохотно ответила Беатриса.
– А кто был мой отец? Дворянин?
– Он был добрым человеком. Художником. Его погубили репрессии, чинимые королевской властью.
Софи подняла на мать красные от слез глаза. Лицо девушки превратилось в уродливую маску.
– Чем мой отец не угодил королю?
– Своим положением.
– Он что, был преступником? Предателем?
– Хуже. Твой отец был протестантом.
В комнате установилась та мучительная тишина, которая жестоко ранит душу и которую не исцелить никаким бальзамом утешительных слов. Взгляд Беатрисы упал на новую вазу с цветами, украшавшую комод.
– Какие милые цветочки, – равнодушным тоном произнесла Беатриса.
– Тебе, наверное, принесли, – сказала Софи, шмыгая носом и вытирая слезы.
Подойдя к вазе, Беатриса увидела записку, искусно спрятанную между стеблей и прикрытую листьями. Загородив букет спиной, она осторожно достала послание и увидела букву «h».
– И кто же прислал тебе цветы? – спросила Софи.
Беатриса не отвечала.
– Мама, это что, секрет?
– Надо же, опять этот зуб заныл, – сказала Беатриса, уклоняясь от вопроса дочери. – И успокоительная настойка кончилась. Придется пойти к аптекарю.
Она торопливо надела плащ.
– Я недолго, – сказала она дочери.
Пряча лицо под капюшоном плаща, Беатриса покинула дворец и вышла в город. Обратно она вернулась под вечер, но отправилась не к себе, а прямо в кабинет Фабьена. Не постучавшись, Беатриса толкнула дверь… Фабьен был один. Он сидел за столом и, вооружившись увеличительным стеклом, изучал какую-то бумагу со странными письменами. В кабинете было сумрачно; единственная свеча уже догорала.
– Вижу, вы обожаете книги, – сказала Беатриса.
Удивленный ее неожиданным появлением, Фабьен поднял голову:
– Что?.. Да. Я люблю читать. Мне тут попался интересный трактат о шпионах в античном Риме, – сказал он, опуская увеличительное стекло.
– Мне нравятся мужчины, любящие читать.
Беатриса вышла из сумрака и встала в круге тусклого света. Она украдкой поглядывала на лист с письменами. До прихода сюда она успела подкрасить губы и кокетливо распустить волосы. Проходя мимо Фабьена, она погладила его по плечам, но не остановилась. Подойдя к дальней стене, Беатриса толкнула другую дверь. Фабьену не оставалось иного, как последовать за нею.
В соседнем помещении у Фабьена была устроена комната пыток. На полках лежали веревки, кандалы, щипцы, сверла, молотки и железные прутья. Столы густо покрывали пятна засохшей крови. Беатриса сняла с полки пару кандалов.
– Вы испытываете наслаждение от вашей работы? – спросила она.
– Я бы не назвал это наслаждением. Скорее удовлетворение.
– А вам не больно видеть, как люди страдают?
– Об этом я стараюсь не думать.
Фабьен встал за спиной Беатрисы, откинул ей волосы и коснулся затылка. Нежность ее кожи странным образом подействовала на него, вызвав сильное сердцебиение.
– Когда вы наказываете своих жертв, вы смотрите им в глаза? – спросила Беатриса.
– Всегда, – ответил Фабьен.
Он обнял плечи Беатрисы и повернул ее к себе, намереваясь поцеловать. Беатриса вдруг ударила его по лицу, до крови разбив губу, после чего провела пальцем по разбитой губе и слизала кровь.
Фабьен следил за ней. Рот и сейчас еще жгло от удара. Поведение Беатрисы потрясало и возбуждало его. Он втайне желал чего-то подобного.
– Черта между болью и наслаждением тонка, – сказал он.
– А разве есть такая черта? – усмехнулась Беатриса. – Я что-то не заметила.
Толкнув Маршаля на стул, она оседлала его. Подол ее платья задрался. Руки Фабьена инстинктивно обхватили ее нагие, разгоряченные бедра. «Боже, что со мной?» – думал он. Беатриса укусила его в шею, словно намереваясь поглотить живьем. Фабьен оскалил зубы и одним движением сбросил ее на пол, где теперь уже он оказался сверху. Рванув ткань, он почти разорвал корсаж ее платья, обнажив большие, налитые груди Беатрисы. Она лежала, тяжело дыша, и улыбалась от наслаждения.
И вдруг он остановился. Его руки замерли.
– Что с вами? – спросила Беатриса.
– Я… я еще ни разу… не был с женщиной.
Беатрисе сразу вспомнился тот момент, на празднике два года назад, когда они с Фабьеном оказались на траве и он вяло оправдывался, что «не может так сразу». Кто бы мог подумать?
– Силы небесные! – засмеялась она. – Вам придется многому учиться!
Беатриса стянула с него штаны. Фабьен встал, подхватил ее на руки и припечатал спиной к стене. Цепи и кандалы выразительно зазвенели. Беатриса широко развела ноги, призывая войти в нее, что он и сделал… Он совершал все новые толчки, а она стонала и извивалась в его руках.
Никто из них не заметил, что дверь тихо отворилась. Несколько мгновений Лорена с ужасом смотрела на происходящее, потом так же тихо закрыла дверь.
Они были вдвоем в тишине и сумраке спальни Генриетты. Генриетта лежала на подушках, Людовик сидел рядом. Единственная свеча бросала тени на стены и их лица.
– Прошлый раз я был недостаточно учтив с тобой, – сказал Людовик. – Помнишь, как в детстве мы любили убегать к ручью?
– Помню.
– Сначала нам нужно было перепрыгнуть через канаву, а потом пройти мимо крестьянского дома. Там все время лаяла собака. Последний отрезок пути лежал через лесок. Нам он тогда казался большим лесом, и мы думали, что это место заколдовано.
– Да, – тихо сказала Генриетта.
Людовик замолчал. Генриетта ждала, не зная, какие мысли владеют им сейчас. Ей казалось, что он сражается с какими-то давними страхами.
– А почему ты вспомнил про те прогулки? – спросила она.
Людовик улыбнулся, и в это мгновение Генриетта почувствовала, что он по-прежнему ее любит и остается ее другом.
– Я всегда думал, что бегу к ручью, – сказал он. – Теперь я понял, что нет. Ни к какому ручью я не бежал. Я убегал. Убегал от той жизни, на которую был обречен с рождения.
Он отвернулся, потом снова посмотрел на Генриетту:
– Когда я с тобой, я убегаю. Ради возможности быть рядом, я убегаю в наше прошлое, не желая замечать того, что передо мною.
Людовик нежно погладил ей живот и поцеловал в лоб:
– Больше я не убегу.
Он встал и ушел. Радость от его появления сменилась острой тоской. «Он приходил, чтобы снова уйти и оставить меня одну», – глотая слезы, думала Генриетта.
Массон плохо спал по ночам, но любил вздремнуть днем. Вот и сейчас он похрапывал, сидя у себя на кухне. Сон придворного врача был настолько крепким, что он не слышал, как открылось окно и внутрь влез какой-то человек, закутанный в плащ. Открыв шкаф, дерзкий визитер поднял крышку ящика с надписью «XIV» и добавил к стоявшим там пузырькам бутылочку синего стекла. Сделав это, он тем же путем покинул кухню, растворившись в вечерней темноте. Легкий стук закрываемого окна заставил врача вздрогнуть, но не разбудил. Массон продолжал храпеть.
Фабьен продолжал возиться с шифром, разглядывая каждый знак в увеличительное стекло. Вопреки обыкновению, он раздвинул шторы и погасил свечи. Возле стола, скрестив руки, стояла Лорена.
– Вчера я видела в городе Беатрису. Она заходила в аптечную лавку. В ту, что возле публичного дома. Я проследила в окно и видела, как она купила у аптекаря две бутылочки мышьяка.
– Ну и что? – равнодушно спросил Фабьен, не заметив упрека в голосе помощницы. – Настойка мышьяка прекрасно помогает при зубной боли. Я и сам пользуюсь ею, когда зубы прихватит.
– А еще она купила пузырек зелья под названием «Эрос». Говорят, оно разжигает огонь любовного соития.
Фабьен отложил увеличительное стекло и посмотрел на въедливую помощницу.
– Из чего я сделала вывод: между вами и Беатрисой это соитие и произошло, – невозмутимо закончила Лорена.
Голос Фабьена был подобен дыханию зимы.
– Твое дело – шпионить за другими. За это я тебе и плачу. А в мою жизнь нечего соваться!
Кивком головы Фабьен указал помощнице на дверь, после чего вернулся к шифру.
Всех недовольных рабочих во дворец не пустили. Им предложили выбрать человек тридцать из тех, кому они доверяли и к чьим словам прислушивались. Бывших солдат, побывавших на войне и понюхавших пороху.
Их сейчас и вел Бонтан по широким, сияющим дворцовым коридорам в Салон Войны, где их ждал улыбающийся король. (Охрана его величества на всякий случай была удвоена.) Посланцы рабочих явились во дворец в своей повседневной, далеко не чистой одежде, с нечесаными волосами и отросшей щетиной. Одни восхищенно глазели на роскошь и великолепие дворцовых помещений, другие недоверчиво щурились. Были и те, кто твердо помнил, зачем он здесь, и не позволял себе отвлекаться. Войдя в кабинет, несколько рабочих неохотно поклонились королю. Другие сняли замызганные шапки.
– Доброе утро, господа строители, – приветствовал их Людовик. – Для меня большая честь принять вас здесь. Хотя я живу во дворце, он не является моим домом. Версальский дворец – это дом для всей Франции, ее надежд и чаяний.
Пришедшие переминались с ноги на ногу и молчали.
– Хочу поблагодарить вас за то, что вы указали мне на ошибочность моего прежнего мышления. Когда я увидел свои ошибки, я понял: вы были правы, отказавшись работать на таких условиях.
В дверях появился Филипп. Людовик стразу устремил взгляд на него. «То, что я здесь скажу, в большей степени относится к тебе, брат, чем к этим солдатам», – подумал он.
– Я позвал вас сегодня затем, чтобы попросить у вас прощения и постараться укрепить вашу веру в меня, – продолжал король. – И вы, пришедшие сюда, и ваши товарищи, оставшиеся за стенами дворца, составляете армию, служащую вашему королю. На полях сражений и на строительных лесах вы были и остаетесь королевской армией. Армией Франции. Вы рисковали своей жизнью ради Франции. И теперь для Франции настало время отблагодарить вас за верную службу, причем не только на словах.
Людовик отбросил покрывало с центрального стола. Ветераны увидели чертежи и изображения здания, не менее величественного, чем дворец. Оно имело несколько внутренних дворов и со всех сторон было окружено садами. Внутренние помещения исчислялись десятками, если не сотнями.
– Вы видите будущий Дом инвалидов, который объединит под своей крышей превосходную больницу, трапезную, спальные помещения и церковь. Его построят в Париже, близ Сены. Каждый солдат, раненный в боях за Францию, получит там надлежащее лечение. И каждый солдат, которому некуда вернуться, обретет там крышу над головой и проведет остаток дней в тепле и уюте. Все расходы по содержанию Дома инвалидов возьмет на себя королевская казна.
Людовик подал знак Бонтану. Тот подошел к королю, держа в руках большую красивую шкатулку.
– Я приказал выбить медаль в честь наших недавних побед, – продолжал Людовик. – Сегодня вы первыми получите ее. В дальнейшем ее вручат всем, кто сражался за короля и Францию. А начну я с человека, которому обязан больше всего. Я говорю о храбром солдате, которого вы все знаете, – Филиппе, герцоге Орлеанском. Иметь такого брата – для меня огромная честь.
Людовик взял первую медаль и, подойдя к Филиппу, повесил на шею брата. Солдаты зачарованно смотрели. Остальные медали вручал Бонтан, делая это с большой торжественностью и уважением. Солдаты переглядывались, словно не веря, что все это происходит наяву.
– Ура нашему королю! – крикнул кто-то из солдат, взметнув вверх руку.
– Ура нашему королю! – подхватили остальные.
Получив награды, солдаты собрались вокруг стола, разглядывая рисунки будущего Дома инвалидов.
– Я боялся, что ты не придешь, – сказал Филиппу Людовик.
– Ты и вправду веришь в то, о чем говорил? – спросил Филипп.
Людовик улыбнулся.
Прием заканчивался. Один за другим солдаты подходили к королю. Их лица выражали смирение и благодарность. Каждый вставал на колени, получая королевское благословение. Глядя на этот спектакль, Филипп чувствовал, как внутри нарастает гнев. Чтобы чем-то себя занять, он принялся рассматривать медаль. На ней был изображен профиль короля. Ниже шла надпись по-латыни: Ludovicus Rex Victori Perpetuo.
– Нескончаемые победы Людовика Великого, – процедил сквозь зубы Филипп.
Повернувшись, он молча ушел.
Возле короля остановился солдат с потрескавшимися губами. Его лицо было неестественно красным. «Лихорадка», – догадался Людовик, решивший ободрить беднягу.
– Франция благодарит вас, – сказал он, пожимая солдату руку.
Солдат наклонился к нему и прошептал на ухо:
– Враг ближе, чем вы думаете.
– Какой враг? – нахмурился король.
И вдруг солдат плюнул ему в лицо. Людовик вскрикнул и оттолкнул солдата. Подоспевшие гвардейцы быстро схватили безумца и уволокли из Салона Войны.
Выходка солдата ошеломила короля, однако он сумел сохранить достоинство.
– Бедняга просто болен.
Он повернулся к Бонтану. Взгляд, устремленный на первого камергера, был мрачным и недвусмысленным.
– Пусть о нем… позаботятся.
Между тем Филипп, покинув Салон Войны, бросился в спальню Генриетты и потребовал, чтобы они немедленно отправились домой, в Сен-Клу.
– Филипп! Объясни, как все это понимать? – спросила Генриетта. – И к чему такая спешность? Объясни.
– Я только сейчас понял: у нас есть выбор. Мы не обязаны делать все, что он нам велит. Прежде мы трусили. А нам всего-навсего нужно немного мужества для сопротивления ему.
– Я не понимаю!
Филипп схватил Генриетту за руки и притянул к себе.
– Чего ты на самом деле хочешь? – сердито спросил он. – Уехать со мной или остаться здесь и дни и ночи напролет ждать, когда он постучит в дверь?
Генриетта колебалась.
– Уедем от него! – говорил Филипп. – Меня не волнует, мой это ребенок или его. Это будет наш ребенок.
Генриетта попятилась назад. Ее глаза были полны страха и нерешительности.
– Но наша жизнь – она не в Сен-Клу, а здесь. Ты – брат короля и не можешь просто взять и уехать. Ты – часть этого места. И я, и мы все.
– Если это правда, то мы и не заметили, как сгнили изнутри! – сердито бросил ей Филипп.
Бывшая церковь гугенотов находилась в часе езды от Версаля. Она пустовала с начала религиозных гонений, разрушаясь от неумолимого воздействия природных стихий. Сейчас в сыром и сумрачном зале находились двое: мужчина и женщина, приехавшая для встречи с ним.
– Говорите, они взломали шифр? – переспросил мужчина. – Вы уверены?
– Да.
– Тогда мы должны составить новый кодекс. На это понадобится время. А пока нам придется встречаться лично. Я не люблю рисковать.
Женщина подошла ближе. Это был не кто иной, как Беатриса.
– Кольбер требует представить мои дворянские грамоты.
– Но мы же отправляли вам подделки.
– Они были настолько грубыми, что мне пришлось их сжечь. Когда я смогу получить более удачный вариант?
– Я разузнаю.
Беатриса встряхнула головой:
– С бумагами я сама разберусь. Наша главная забота – шифр. Если они смогут читать наши сообщения, это равнозначно чтению наших мыслей. Правда, они не знают, что нам об этом известно. Согласитесь, неплохое преимущество.
Людовик проснулся в тишине своей спальни. Протирая глаза, он вглядывался в сумрак. Оказывается, он был здесь не один. Он видел неясные, движущиеся фигуры.
– Брат, это ты? – спросил он.
Фигуры приблизились, и в слабом желтоватом свете Людовик увидел лица Филиппа, Рогана, Кольбера, Лувуа и Маршаля. Глаза всех были закрыты, но потом вдруг открылись, поразив его неестественным, дьявольским блеском. Людовик попытался сесть на постели и не смог. Его руки были привязаны к столбикам балдахина. Размахивая кинжалом, к нему подошел Филипп.
– Что ты делаешь? – закричал Людовик.
– Мне самому неприятно, что у нас дошло до такого, – спокойно ответил Филипп. – Но иначе ты бы не согласился слушать.
По правую руку от Филиппа встала Генриетта. Она печально улыбалась. По левую встала Луиза и сразу же принялась читать нараспев ритуальную молитву соборования:
– Per istam sanctam unctionem et suam piissiman misericordiam…
Филипп поднял кинжал. Лезвие зловеще блестело.
«Нет! Боже милостивый! Нет!»
– Людовик, неужели ты забыл примириться с Богом? – спросила Генриетта.
Потом Филипп вонзил ему в грудь кинжал. Людовик заметался на постели, испуская душераздирающие крики.
Он проснулся и увидел Бонтана. Глаза первого камергера были полны тревоги.
– Ваше величество, что с вами?
Людовику было тяжело дышать. Сердце колотилось. По лбу струился пот. Но отвратительнее всего был страх.
– Где мой брат? – спросил он, цепляясь за кружевную манжету Бонтана.
– Ваше величество, так они с женой уехали в Сен-Клу.
Людовик обхватил голову и застонал.
– Ваше величество, никак вы заболели? – испуганно воскликнул Бонтан.
